Пожиратели таланта

Анна Данилова, 2012

Бледная светлая кожа, огненно-рыжие длинные волосы, красивое вечернее платье и ужасные кровоподтеки по всему телу – такой увидели известную поэтессу Любовь Горохову сотрудники полиции, прибывшие на место преступления... Она писала о любви и смысле жизни, о предназначении поэта и поэзии – а ее жестоко убили в замызганном грязном подвале жилого дома. А чуть позже в квартире Любови обнаруживают еще два трупа: ее друга-мецената, помогавшего издаваться, Северцева, и его старинного приятеля, поэта Мещерского. Создается впечатление, что кто-то задался целью убить самых талантливых литераторов в городе! Но в этом расследовании стихи и рифмы переплетаются с огромными суммами денег, пропавшими у нелегальных наркобаронов. Адвокат Лиза Травина и ее бессменная помощница Глафира ищут кровавые миллионы и тех, кто бы мог пролить свет на эту литературную загадку...

5

Лиза с Глафирой вышли из мебельного салона и сели в машину.

— Если бы не твоя общительность, мы, может, ничего и не поняли бы, — сказала Лиза, заводя машину. — Хорошо, что и продавщица оказалась на редкость разговорчивой. Такая дорогая мебель! Понятное дело, что в нашем городе мало кто может ее себе позволить. Думаю, она стоит здесь уже не первый год. Так, открыли салон для отвода глаз, вернее, для отмывания денег. Да и люди ходят сюда просто как в музей.

— Получается, что этот господин Тайлер зарабатывает деньги каким-то другим путем.

— Понятное дело. Я со своей стороны постараюсь сделать все, чтобы выяснить, чем он на самом деле занимается, а для этого мне следует обратиться за помощью в первую очередь к Диме. Он многое знает о том, что происходит в нашем городе, а потому наверняка слышал что-нибудь и о Тайлере. Но у меня из головы не выходит Ирина. Ты же видела, насколько она напугана. Я уверена, что она ничего не знает об истинном бизнесе мужа, иначе не пришла бы к нам, просто не посмела бы. Но эти деньги… Большие деньги. Думаю, она боится, что Тайлера убьют, если он в скором времени их не найдет. Возможно, он должен был ими расплатиться за какой-то товар или услугу, а денег нет, дело приостановилось, и у кого-то, кто ждал этих денег, терпение уже на исходе…

— А ведь она любит своего мужа, — сказала Глафира. — Признается в том, что он психопат, превратил ее жизнь в настоящий ад, — я даже не удивлюсь, если узнаю, что он поколачивает ее, — и все равно продолжает любить. Если бы не это ее чувство, вряд ли она вообще стала бы как-то действовать. Наоборот, спровоцировала бы развод или вообще уехала от греха подальше. А? Как ты думаешь?

— Конечно, любит. Мы с ней лежали в роддоме, и она только и говорила о том, какой у нее замечательный муж. И когда он приходил к ней, она радовалась искренне. Нет, она не боится его, нет. Может, понимает, жалеет…

— Куда мы сейчас?

— Сейчас я позвоню Сереже, приглашу его пообедать с нами, заодно и расспросим его о новом деле. Может, ему уже удалось установить личность той женщины.

* * *

Но поговорить с Сергеем им не удалось. У него постоянно был занят телефон.

— Ладно, поехали, закажем для него обед, рано или поздно он все равно освободится, — сказала Лиза.

* * *

Проспект Кирова в этот солнечный день выглядел так, словно это был не обыкновенный будний день, а воскресный, праздничный — залитый теплым весенним солнцем, он расцвел яркими пятнами прогуливавшихся по нему нарядных людей, которые вместо того чтобы работать, сидеть в душных офисах или трудиться в поте лица на заводах и фабриках, все бросили ради того, чтобы подышать воздухом, посмотреть на людей и себя показать.

— Знаешь, Глаша, у меня такое чувство, словно только мы с тобой и работаем. Смотри, все высыпали на улицу, нарядились. Вот это только у нас, в России, люди так одеваются. Как-то ярко, что ли… И на работу идут, как на праздник, — на каблуках, вон, на женщине платье в горох… горох… школьная столовая и гороховый суп…

* * *

Лиза, проходившая в это время перекресток улицы Горького, место, где чаще всего можно встретить распространителей рекламы, уличных музыкантов, продавцов мороженого и сладостей, вдруг резко остановилась. Схватила Глафиру за руку и начала декламировать:

Обручем тугим мой лоб сжимая,

Страх потери мне шепнул: «Умри!»

Я другой любим, — сказал ты.

Остываю. Я последний вечер на твоей груди…

— Лиза?! Ты в порядке?!

— Я знаю, как зовут ту женщину! Горохова. Люба Горохова. Она поэтесса. Я как-то шла — вот так же, по проспекту, — и вдруг услышала ее голос. Она декламировала свои стихи. Наивные и в то же время такие сильные — про любовь, и так вдохновенно… Короче, я заслушалась и подумала: как же это трудно — слагать стихи… Чтобы и смысл был, и концентрация чувств и мысли, и рифма… Так вот. Рядом с ней стоял какой-то парнишка и держал в руках стопку отпечатанных на машинке листков с ее стихами. Он продавал их по символической цене. Там-то я и прочитала: «Горохова Любовь». А поскольку я человек с воображением и эта фамилия не могла не зацепить меня своей «гороховой», корневой основой, я сразу же представила себе, как эта Люба Горохова, рыжая полненькая молодая женщина, сидит в нашей школьной столовой и ест…

–…гороховый суп! Ну, ты даешь, Лиза! Ну и ассоциации у тебя с поэтессой!

— Ну да! Гороховый суп, кастрюли… Не знаю, может, я ошибаюсь, и там, в подвале, была не она… Но, увидев ее, я почему-то сразу представила себе кастрюлю с супом, а еще — мороженое… Это потому, что она стояла вот тут, как раз рядом с женщиной, торгующей мороженым.

— Так звони Сергею, пусть он это проверит!

— Непременно позвоню. Нет, Глаша: нет никаких сомнений — это точно была она. И на ней тогда, осенью, тоже было что-то хламидоподобное, вязаное, уютное. И она стояла — невысокая, рыженькая, ветер трепал ее волосы, а щеки разрумянились. И стихи свои она читала как-то невероятно вдохновенно, я бы даже сказала — отстраненно. Я еще подумала тогда, что ей должно быть холодно стоять вот так, на ветру. И представила себе, что и в жизни ей должно быть холодно, неуютно, хоть и носит она эти толстые вязаные балахоны. Что душа ее выстыла, что она очень одинока, поэтому и пишет такие стихи. Вот так.

— Да уж. Недурственно охарактеризовала ты ее! Во всяком случае, я ее себе очень хорошо представила.

— Ты понимаешь… — они вошли в расположенное неподалеку от «знакового» места кафе, заняли столик у окна, — она была ангелом! Не знаю, как тебе это объяснить… Таких людей не убивают! Просто не за что! Она жила в каком-то другом измерении, и это, я уверена, подтвердят многие из тех, кто ее знал. У меня почему-то такое мнение.

— И ты все это рассказываешь мне о женщине, с которой даже не была знакома?

— Да.

— Ты вроде никогда не была столь романтичной, да и стихами как будто излишне не увлекалась…

— Почему же, я в ранней молодости, можно даже сказать, в подростковом возрасте, много читала — и Ахматову, и Цветаеву, и даже, представь себе, пыталась им подражать! Думаю, что и Люба Горохова тоже прошла через это.

— И ты даже запомнила какие-то строки из ее стихотворения?

— Запомнила… не знаю уж, почему. Думаю, у меня просто память хорошая. Так, постой… Дай-ка я попробую сейчас позвонить няне. Я хорошо помню, где лежит этот листок со стихотворением Гороховой. У меня на книжной полке есть томик Ахматовой, вот туда я его и сунула. А на листке есть и ее телефон. Уж не знаю, зачем она там его напечатала.

* * *

Лиза позвонила домой, объяснила няне, что ей нужно делать, и уже через несколько минут записывала на салфетке номер телефона предполагаемой жертвы.

— Господи, сделай так, чтобы это была не она, — прошептала она перед тем, как позвонить по этому номеру, и перекрестилась. — Добрый день! Любу можно?

* * *

Глафира наблюдала за тем, как меняется выражение лица Лизы. От встревоженного до откровенно печального.

— Пропала, говорите? И как давно ее нет? Уже два дня? Знаете, я поклонница ее творчества, меня зовут Елизавета Травина, я адвокат, думаю, я смогу вам помочь… Вы не назовете свой адрес?

* * *

Разговаривая с кем-то, имевшим прямое отношение к Гороховой, Лиза вдруг повернулась к Глафире и пояснила беззвучно, одними губами: «Ма-ма».

— Пишу… Улица Соляная… Хорошо, спасибо, я скоро к вам заеду.

Она отключила телефон и посмотрела на Глашу:

— С матерью ее говорила. Господи, Глаша, а вдруг это не она, не Люба? Но, с другой стороны, такое совпадение… Люба исчезла как раз два дня тому назад. Я должна туда пойти, поговорить с ее матерью и попросить ее показать мне фотографии Любы.

К ним подошла запыхавшаяся официантка. В этот обеденный час ей приходилось трудно — кафе было переполнено.

— Грибная лапша, охотничий горячий пирог и вишневый сок, все по три порции, — заказала Лиза.

В это время позвонил Мирошкин.

— Вот, на ловца и зверь бежит! Серега, мы заказали тебе обед в «Буратино», приходи. Есть новости. Хорошо, пусть через пятнадцать минут. Как раз все принесут. Все, ждем.

* * *

Первый вопрос, который Лиза задала Сергею, едва он пришел, звучал так:

— Удалось установить личность убитой?

— Нет, пока нет. Что это? Грибная лапша? Вот спасибо! — И Сергей, с улыбкой поблагодарив Лизу, принялся за еду. — Мы проанализировали сводки, никто пока что не разыскивает женщину, которая подходила бы под описание нашей жертвы. Пропала одна бабушка и две старшеклассницы…

— У Турова был?

— Был. Он сказал только, что поверхностный осмотр свидетельствует о том, что ее не изнасиловали, она умерла от нанесенных ей побоев, ей попросту разбили голову и нос, который сразу же забился сгустками крови, слизью… И она задохнулась.

— Бедняжка! — вздохнула Глафира. После всего, что она узнала о Гороховой, она воспринимала ее смерть более остро и болезненно, чем этого можно было ожидать, если бы речь шла о неизвестном ей человеке. — Какая ужасная, мучительная смерть!

–…еще, множество ударов пришлись по внутренним органам, по печени… А печень у нее и так была не совсем здорова, и это мягко сказано. Девушка выпить любила, у нее был цирроз.

— Сережа, ее пытали?

— Несомненно. От нее явно чего-то хотели. И, судя по тому, как долго и жестоко ее били, получается, что она умерла напрасно. То есть, я хочу сказать, что, если бы она знала, чего от нее хотят, давно призналась бы, не выдержав пыток, и ее, возможно, отпустили бы или, наоборот, убили бы как-то иначе, во всяком случае, прекратили бы избивать.

— Что нашли на месте преступления?

— Немного. Зубочистку, фирменную, из ресторана «Милан». А еще полупустой пузырек замазки — жидкой бумаги, знаешь, «штрих» называется. Я еще подумал, что, скорее всего, этот пузырек вытряхнули из сумочки жертвы или же он сам выпал.

— Да, сейчас уже мало кто пользуется подобными вещами, — сказала Лиза, понимая, что «штрихом» могла пользоваться как раз Люба, которая, судя по ее распечатанным под копирку на машинке стихам, по каким-то своим причинам игнорировала компьютер и тем более принтер.

— А вот зубочистка — это интересно, — сказал он.

— Сережа, я не буду морочить тебе голову, но мне кажется, что я знаю, кого убили в подвале на Аткарской.

И Лиза рассказала ему о своей давней встрече с Любовью Гороховой и телефонном разговоре с ее матерью.

— Поэтесса?! Ничего себе! Знаешь, всегда относился к этим людям как… к каким-то во-он оттуда, — Сережа поднял палец к потолку, — присланным нам существам…

— Вот-вот, и я тоже об этом. Тем более интересно: кто и за что ее мог убить, не говоря уже о том, чтобы пытать? — сказала Лиза.

— Может, она стала свидетельницей какого-нибудь преступления, знала то, что ей не положено было знать? — предположила Глафира.

— Свидетелей, как правило, вообще-то убирают, но уж никак не пытают, — заметил Мирошкин. — Девчонки, спасибо, что пригласили меня сюда. Ну просто райское место! Так все вкусно! Итак. Предположим, что ее зовут Любовь Горохова. Что будем делать?

— Я после обеда собираюсь навестить ее мать, — сказала Лиза. — А Глафира чуть позже, когда окончательно выяснится, что погибла именно Горохова, займется Союзом писателей и кругом общения Любы. Я приблизительно знаю, где находится один литературный клуб, где могла бывать Люба и где ее наверняка хорошо знают. Попробуем собрать о ней более подробную информацию. Скажи, Сережа, тебе фамилия Тайлер о чем-нибудь говорит?

— Нет, не говорит. А что?

— Мне надо выяснить, существует ли официальное дело, связанное с разбойным нападением на перевозчика его фирмы. Просто выяснить это — и все. Больше ничего.

— Как называется его фирма?

— «Luxurious furniture».

— Язык сломаешь!

— Переводится как «роскошная мебель».

— Хорошо, я все узнаю. Ты только запиши мне название. А что это за фрукт такой — Тайлер? Почему он тебя так заинтересовал?

И Лиза вкратце рассказала ему о своей встрече с Ириной Тайлер.

Мирошкин присвистнул:

— Нехилая цифра. Миллион с четвертью евро!

— Но у него и мебель дорогая, мы с Глашей сегодня побывали в его магазине. Продавщица явно скучает, а еще ее раздражает, что люди заходят в салон исключительно для того, чтобы только поглазеть на мебель, и никто ничего практически не покупает.

— Знаешь, а мне тоже всегда хотелось иметь свой мебельный магазин, — неожиданно признался Сергей, мечтательно улыбаясь. — Или, на худой конец, книжный. А что — это тебе не продукты, которые быстро портятся. Мебель вообще не выходит из моды, особенно стилизованная под старину, да и книги — товар не скоропортящийся. Вот упало бы мне на голову наследство, я бы именно так, как ваш Тайлер, и поступил. Приобрел бы помещение, закупил мебель какую-нибудь итальянскую или испанскую и спокойно жил бы себе, зная, что рано или поздно ее все равно кто-нибудь купит.

— А я и не знала, что ты в душе коммерсант, — удивилась Глафира. — Да только если твоя мебель стоит, как чугунный мост, то какой смысл держать продавца, бухгалтера?

— Ладно, я постараюсь выяснить, кто такой Тайлер и чем он занимается. Возможно, этот магазин — так, одна витрина.