Персиковый мед Матильды

Анна Данилова

Если вначале поездка в Германию и пребывание в качестве гостей-туристов в немецком замке Зоммерберг и приносило новобрачной Кате Миллер удовольствие, то вскоре все неуловимо изменилось. И замок теперь кажется Кате местом скопления готических кошмаров. Катя винит во всем своего молодого мужа Cашу – похоже, он напрочь забыл, что они поженились, хотя на словах по-прежнему страстно в нее влюблен. Но тогда зачем он оказывает знаки внимания русской горничной Татьяне – женщине, намного старше его? И что нужно Саше от замкнутой, холодной немки Луизы Бор, владелицы замка? А вскоре до обитателей замка доходят слухи из соседнего городка Раушенберга: там обнаружено тело давно пропавшей Матильды Эш…

5. Раушенбург

— Это ты сказал, что, находясь в Баварии, надо воспользоваться случаем и поехать в Дахау, — говорила оторопевшая, оглушенная всем увиденным в бывшем концентрационном лагере Катя. — Все было так хорошо, замечательно! Я понимаю, конечно, что такие вещи надо знать, время от времени следует оглядываться назад, чтобы не забывать историю, нормальный, цивилизованный человек должен относиться к этому философски. Но, по-видимому, я слабая, чрезмерно впечатлительная, и после этих жутких печей, где сжигали трупы узников, я совершенно выбита из колеи.

Они возвращались на машине, которую вел шофер замка Курт, пожилой невозмутимый немец в тирольской шапочке, судя по всему, старожил замка и уважаемый Лорой Бор человек. Конечно, он, часто возивший русских туристов, знал немного язык, в чем Катя с Сашей успели убедиться, когда он водил их по бывшим баракам концлагеря и в роли экскурсовода рассказывал и показывал им самое интересное и, значит, самое трагичное. И тем не менее Катя не могла молчать и, чуть ли не плача, делилась с мужем своими впечатлениями.

— Повсюду добротно сработанная мебель — двухъярусные кровати, какие-то полочки-шкафчики; даже лежак, на котором пороли людей, сделан на совесть, словно он должен был прослужить целую вечность. Его поверхность отполирована телами измученных евреев… Саша, может, ты и должен был все это увидеть, но только не я!

Саша молча слушал и смотрел в окно, за которым тянулись мирные поля, светило солнце, катились, обгоняя их автомобиль, дорогие лоснящиеся машины. Жизнь продолжалась. В какой-то степени он считал себя виноватым в том, что довел свою молодую жену до такого нервозного состояния. Но, с другой стороны, экскурсия по Дахау все равно рано или поздно воспримется ею как резкий контраст с ее настоящей жизнью, с той безмятежностью, которой она сейчас так дорожила и ощущение которой боялась потерять. Сказать, что этот музей — свидетельство зверства фашистов — не произвел на Сашу впечатления — не сказать ничего. Он и сам увидел и узнал многое, но одно дело — прочитать о лагерях в книгах или газетах, а другое — оказаться в этих стенах, увидеть ровные прямоугольники, посыпанные гравием: следы, место тех бараков, которые были после окончания войны стерты с лица земли — словно печати пустоты, смерти, забвения. Больше того, если в самом начале экскурсии Саша воспринимал лагерь как нечто, не имеющее никакой реальной связи с ним, с его семьей, городом, то спустя час он натолкнулся на кое-что, действительно потрясшее его. Среди экспонатов музея он увидел альбом ламинированных листов, документов — личных дел заключенных, среди которых был один человек, еврей — из его родного города. Личное дело было заполнено явно русской рукой, отличным каллиграфическим почерком, запись выполнена фиолетовыми густыми чернилами. Фамилия, имя, отчество, адрес в России, координаты близких родственников. И сверху (словно на всей биографии несчастного русского еврея) синий прямоугольничек-печать: «Передан гестапо». Этот человек жил в самом центре города, там, быть может, еще живут его родственники — дети, если они еще живы, внуки, правнуки. Все это было на самом деле, и среди узников, помимо евреев из Польши, Франции, Чехии, были и наши, русские евреи. Курт говорил, что каждый узник, отличавшийся какими-то индивидуальными способностями, будь он ювелир, портной или плотник, занимался своим ремеслом и отдавал свои силы до самого последнего вздоха этому лагерю — этому режиму, мировой бойне, всей войне, после чего истощенных, полумертвых от голода и усталости людей как отработанный материал отводили вроде бы в душ. А на самом деле — в газовые камеры. Голых людей собирали в холодном пустом помещении, после чего пускали газ. А потом другие узники укладывали пахшие газом трупы на специальные носилки и закатывали их в жерло печей. Мощные трубы долго извергали в онемевшее от такого противоестественного зверства небо черный густой дым. Подумалось, что старые деревья, окружавшие концлагерь, быть может, помнят еще тяжелый запах паленого человеческого мяса.

— Возможно, ты и права, что я зря предложил тебе эту экскурсию, — сказал Саша, беря Катю за руку. — Какая холодная… Успокойся. Все это было не с нами, это просто история. В разные времена люди допускали разные зверства. Вспомни хотя бы инквизицию. А сейчас… Думаешь, нет людей, которые сами решают, кого лишить жизни, а кого — нет? Повсюду ходят убийцы. Даже среди нас! Просто мы не знаем, что на их руках — кровь. — Он вдруг побледнел. — Знаешь, что? Давай не будем о грустном.

Катя медленно повернула голову и удивленно посмотрела на Сашу.

— Значит, и тебе тоже… не по себе? — Она осторожно провела рукой по его ладони. — А я думала, что это только у меня такая нездоровая реакция.

— Самая что ни на есть здоровая. — Он поцеловал ее. — Может, напьемся?

— Это как? — Она пожала плечами. — В баре, что ли?

— Нет, в той пивной.

— В «Красной башне»?

— Ну да. По-моему, там мило. Да и обстановка располагает к тому, чтобы напиться, забыться и снова вернуться в реальность, во все то приятное, ради чего мы, собственно говоря, и приехали сюда. Курт, пожалуйста, в «Красную башню».

Немногословный и всепонимающий Курт кивнул, и машина покатила еще быстрее в сторону Раушенбурга.

В пивную по вечерам набивалось много народу, но молодоженам повезло — освободился стол рядом с окном, тем самым, у которого они сидели впервые. Только на этот раз рубиново-зеленый витраж был подсвечен электрическими лампами. Красно-огненные тона освещения придавали заведению иллюзию негаснущего заката и мирного тепла. Хотя там и в самом деле было тепло, пахло горячим воском (на столиках стояли медные подсвечники с оплывшими горящими свечами), жареной колбасой, пивом, над головами посетителей плавал сигаретный дым. Между столиками проворно двигались раскрасневшиеся — или это мягкий свет падал на их разгоряченные лица — официантки, на их подносах сверкали прозрачные кувшины, огромные кружки с пивом, миски с тушеной капустой, колбасой, розовыми ломтями свежей ветчины.

— Хочу есть и пить… И вообще, как хорошо, что мы сюда пришли. — Катя, не глядя в меню, сказала Саше, что она хочет капусты, мяса, пива и темного, посыпанного тмином хлеба. — Не знаю, как ты им объяснишь, но как-нибудь постарайся. Вон видишь, за соседним столиком стоят тарелки. Этого хочу.

Подошла официантка, внимательно выслушала заказ, кивнула головой. Потом спросила, ткнув пальцем в меню и попав на яблочный штрудель, не хочет ли фрау что-нибудь на десерт.

— Хочет, фрау все хочет! Саша, скажи ей.

Саша сказал девушке что-то по-немецки.

— Ты в самом деле немец? А я уже успела забыть. И ты умеешь говорить по-немецки?

— На школьном уровне.

— А что ты будешь пить?

— Водку. Я попросил принести русскую водку со льдом и лимоном.

— Понятно, — и вдруг она увидела знакомое лицо в другом конце пивной. Замерла с сигаретой в руке. — Смотри! Узнаешь?

Саша повернул голову и увидел Михаэля. Он сидел за столом вместе с мужчинами, они о чем-то громко спорили, судя по всему, сын хозяйки замка был пьян и находился в том состоянии, когда уже все равно, что пить, что есть, что говорить.

— Да он почти без чувств! Смотри, встал, что-то говорит, его поддерживают, — заметил Саша.

— Да уж! Выглядит не очень-то. Вот бы увидела его мамаша, со стыда бы сгорела, — сказала Катя.

— Думаешь, она ничего не знает? Или некому ей рассказать, как проводит время ее сынок-студент? Отдыхает парень.

Им принесли еду, пиво, и Катя, забыв о Михаэле, набросилась на капусту.

— Да, можно здесь пожить хотя бы для того, чтобы перепробовать местную кухню, оценить. Правда, все такое вкусное, жирное, можно и растолстеть.

— Ешь и ни о чем таком не думай. Даже если ты будешь толстенькая, я все равно будут тебя любить, — улыбнулся Саша, с удовольствием глядя, как его молодая жена с аппетитом поглощает пищу. — А я выпью, пожалуй, за твое здоровье.

Он поднял запотевшую рюмку с ледяной водкой и чокнулся с ее огромной кружкой с не менее холодным пивом.

— За тебя, моя хорошая, — сказал он дрогнувшим голосом, и Катя, услышав эти нежные, обращенные к ней слова, почувствовала себя невероятно счастливой, защищенной. Она поняла вдруг, что теперь она не одна, у нее есть человек, с которым ничего не страшно, которому можно верить, как себе. Он действительно любит ее! Она подняла голову и попыталась посмотреть на Сашу глазами другой женщины, оценила его как-то совсем иначе — по-новому, и ей захотелось прикоснуться к нему, почувствовать тепло его кожи, поцеловать его. Поскорее бы закончился этот ужин, они вернутся в замок, в свою комнату, на их широкую кровать с такими удобными подушками и легким теплым одеялом…

Тарелки были еще полными, но есть уже не хотелось. Огромные порции были рассчитаны, вероятно, на привыкших к обильной пище мужчин. Катя, сытая и немного опьяневшая как от еды, так и от пива, попросилась, как она выразилась, «домой». Саша, расплатившись, помог ей, усталой и разомлевшей, подняться из-за стола и повел к выходу. И тут они оба заметили, как с другой стороны зала, вдоль стены, идет, пошатываясь, готовый вот-вот упасть Михаэль.

Саша задержался возле барной стойки, пропуская ничего не видящего Михаэля вперед. Он даже не посмотрел на них, не то чтобы узнал.

— Поглядим, как он доберется до дома.

— Ты же позвонил Курту, он приедет за нами, прихватим и Михаэля, — сонным голосом ответила Катя, висевшая у мужа на плече.

— Смотри, он направляется к своему «Крайслеру». Сумасшедший! Да он разобьется в пыль!

— Давай подойдем к нему, и ты объяснишь, что ему не стоит сейчас садиться за руль, скоро приедет Курт.

На улице было прохладно, на небе высыпали звезды. На стоянке рядом с пивной стояло много машин, но их хозяева еще не собирались возвращаться домой.

— Послушай, там все пьют. Насколько мне известно, здесь никто не садится за руль в таком состоянии, это запрещено, это нонсенс. Как же они будут добираться домой?

— Думаю, в любой компании есть люди, которые не пьют пива, — пожал плечами Саша, не спуская глаз с Михаэля. Тот открыл дверцу машины, но, теряя равновесие, почти упал на нее, сполз, придерживаясь руками, вниз и снова попытался подняться.

— Смотри, его никто не сопровождает, не помогает, а ведь он сидел в компании приятелей, они отлично понимали, в каком он состоянии. Почему никто не вышел ему помочь? Не остановил его? — Саша отчего-то сильно нервничал.

— Говорю же, подойди к нему и останови его. Разобьется парень. Надо потянуть время. Сейчас приедет Курт, и мы заберем его с собой.

— Да он в машину сесть не может!

И вдруг Михаэль каким-то неимоверно быстрым и ловким движением уселся наконец в машину, завел мотор и почти сразу же тронулся с места.

— Саша! — Катя словно очнулась. Сонливость исчезла. Она схватила его за рукав. — Он уехал! Саша, ты что? Ты почему не подошел к нему? Разве можно быть таким бессердечным?!

Но он не успел ответить: рядом с ними мягко притормозила машина — приехал Курт.

— Там Михаэль! — закричала взволнованная Катя. — Курт, вы слышите меня?

— Ты что так кричишь? — грубовато заметил Саша. — Он же не глухой.

Катя обиженно закусила губу. Она не понимала, почему Саша не остановил Михаэля.

— Михаэль пьян. Сильно пьян, — объяснил Саша Курту, когда они уже тронулись с места. — Как вы думаете, он поехал в замок?

— Да, — кивнул Курт. — Мы сейчас его догоним. Он часто ездит пьяным. Много штраф.

Машину Михаэля они увидели на обочине дороги, возле леса, неподалеку от замка. «Крайслер» стоял с зажженными фарами, освещавшими лес, и там же, среди елей, стоял и Михаэль, спиной к дороге.

Катя отвернулась — ей показалось, что он мочится. Подумала, что только мужчины могут позволить себе такое. Хотя — ночь, к тому же Михаэль пьян. Хорошо, что он вообще жив, не разбился.

Курт поставил свою машину рядом с «Крайслером» и позвал Михаэля. Но тот, вместо того, чтобы как-то отреагировать на его голос, стал углубляться в лес.

— Идиот, — Саша закурил, глядя на мерцающий в свете фар фрагмент леса, где растворился среди розоватых елей Михаэль.

И тут он появился снова. Только на этот раз в руках его было что-то белое, похожее на тряпку. Он прижимал это к груди и шел широкими шагами, словно отмеряя путь от леса до дороги, упорно глядя под ноги и не желая замечать стоявших рядом с его машиной людей. Не обращая внимания на окрики Курта, он сунул белую, в каких-то пятнах или узорах, тряпку в машину, сел за руль и поехал.

Курт, пожав плечами, сделал жест рукой, приглашая Катю с Сашей занять свои места.

— Он пьян.

До замка оставался примерно километр.

— Пьяным вообще везет. Все разобьются, погибнут, а какой-нибудь пьяный водитель останется жив и здоров, — ворчала Катя, раздеваясь и направляясь в ванную комнату. Саша молча курил в кресле. — Но я все равно не ожидала от тебя такого бессердечия. Ты же видел, что он пьян в дымину, неужели тебе не было его жалко? Ведь молодой еще парень! — прокричала она уже из ванной. — Я понимаю, защищать пьяных нельзя, но все равно. Не думаю, что мы бы простили себе, если бы с ним что-нибудь случилось. Саша, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной?

Конец ознакомительного фрагмента.