Последнее лето

Анна Горяинова

Москва, зима, аэропорт Домодедово. У стойки маленькой арабской авиакомпании встречаются 8 человек, решивших навсегда изменить свою жизнь. Причины у каждого свои, маршруты тоже. Однако из-за накладки в аэропорту все они оказываются в одном самолете, приземлившемся в богом забытом городке. Пытаясь добраться до цивилизации, герои попадают в Д****д – один из «свободных городов» в Сахаре. Он появился во время большой войны в регионе, и официальные власти страны о нем забыли…

Город

15

Мы пошли пыльными улицами вглубь городка. По дороге я заметила несколько заброшенных домов и магазин с выбитыми стеклами и ржавой вывеской.

— Самир, а почему их бросили?

Самир остановился посреди улицы, попросил сигарету и задумчиво закурил.

— Здесь когда-то была война, лет двадцать назад. В смысле, в стране была, здесь нет. Здесь вообще ничего не было. Ни электричества, ни домов, ничего. Жили несколько семей рыбаков в шалашах на берегу. Они ни с кем не воевали, и даже толком не знали, что люди там, в большом мире, не поделили между собой. А потом сюда стали приходить люди, уставшие от войны. Они здесь все сами сделали, своими руками. И долго жили сами по себе, без правительства, без полиции. Правительство было так занято своими делами, убийствами и разрушением, что и не заметило появления Д****да. Его, говорят, долго и на картах-то не было. И дороги сюда не было тоже. Все, что нужно, делали сами, или возили морем и верблюжьими тропами через горы. Здесь было еще несколько свободных городов, про которые никто не знал. Говорят, в горах до сих пор есть один или два… Папа говорит, тогда было хорошее время. Лучшее. Люди, уставшие от войны, всегда говорили тихо и не запирали своих домов. Даже на детей не кричали. И никогда не говорили про войну.

Самир стоял, прислонившись спиной к серому бетону стены, и задумчиво смотрел на море, видневшееся сквозь пролом.

— А что было потом? Что-то плохое?

— Да… Война кончилась, и кто-то рассказал правительству про Д***д. Сюда прислали чиновников. Они приехали из разоренной страны и увидели наш город. Они захотели, чтобы Д****д стал похож на города, откуда они приехали. Города ненависти. На их дурацкие города — других-то они никогда не видели…

Самир достал из пачки вторую сигарету и стал чиркать старой зажигалкой, отворачиваясь от ветра. Она долго не срабатывала.

— Ну и чего дальше-то?

— Подожди… — и мне пришлось ждать вечность, пока Самир зажжет свою сигарету. Видимо, во время курения ему было проще сосредоточиться на английском.

— Чиновники попытались ввести здесь свои правила. Но это были глупые правила, они делали жизнь только сложнее и хуже. Поэтому им никто не следовал. Потом случилась какая-то плохая история — главному чиновнику приглянулась одна девушка здесь. Он стал ее домогаться. Я не знаю точно, что произошло, но это была плохая история… Этот чиновник куда-то делся. Говорили, пошел ночью пьяный купаться, и утонул. Тело не нашли — Баар забрал. Через неделю сюда приехали военные. Жителей Д****да кто-то предупредил, и они ушли из города, бросив все. Некоторые вернулись потом, и нашли руины — солдаты все разнесли и разграбили, даже фонари вон сломали. Д***д нанесли на карту, сюда провели дорогу и прислали полицейского комиссара. Те, кто еще хотел здесь жить, встали на учет в полицию. И снова построили свои дома и вырастили деревья. Опять сами. Заборы вон, видишь какие поставили — раньше не было такого. Ну, как папа говорит.

— А папа твой — он из тех, из первых? Кто устал от войны?

— Э, нет — Самир усмехнулся — Папа был первым полицейским комиссаром, которого прислали сюда смотреть за городом. Он что-то там нагрубил своему начальнику, или ослушался приказа, и его сюда как бы сослали из столицы, с глаз долой. Его страшно здесь не любили вначале. А потом он подружился с одной семьей. Они приняли его, как сына — папа тогда молодой очень был. Он полюбил их дочь, маму мою, и женился на ней. После этого его хотели отозвать в столицу. А он не стал возвращаться, взял и уволился со службы. Вот так.

Я тоже закурила. Баар тяжело дышал за оградой, как будто, слушая эту историю, пережил все заново.

— Пойдем уже, а?

— Пойдем. Слушай, а у вас в кемпе много туристов?

— Здесь вообще нет туристов — с некоторым раздражением пояснил мне в очередной раз Самир — Только серферы и еще люди, уставшие от войны. Только те, кто знает про это место от других, которые знают про это место.

— А разве война здесь еще идет?

— Война во всем мире идет. В основном в головах. Это самая страшная война. Ну, так папа говорит — Самир протяжно сплюнул на дорогу — Мне эти, с войной в башке, не нравятся. Да и ты держись от них лучше подальше. Хотя среди них много иностранцев. Может, есть и твои… Но пока в себя не придут, от них надо держаться подальше нормальному человеку.

— Почему?

— Потому что чужое несчастье — как болезнь, им легко заразиться.

Мы завернули за очередной пыльный угол и вдруг оказались у ворот кемпа. Над ними красовалась поблекшая вывеска: «The Flying Kangoroo».

— Летающий кенгуру? — усмехнулась я.

— Да, так меня мама называет… Называла… раньше. Не важно. Эй пап! Пап, салям!

За воротами располагался большой зеленый двор. Посреди двора стояла беседка. Ее тростниковая крыша напоминала растрепанную волосатую голову. В беседке, в плетеном кресле сидел красивый высокий старик. А рядом, в гамаке, болтался беззаботного вида парень в полицейской форме. На столике между ними был небольшой изящный кальян и две стеклянные кружки с чаем. В неподвижном воздухе стоял сладковатый запах дыма.

Красивый старик сдвинул брови и с достоинством кивнул мне. Парень в форме смутился, поспешно вылез из гамака и сделал грозное лицо. Лицо, правда, вышло скорее обиженным, а сцена — уж очень смешной, я с трудом удержалась.

— Это господин Хассан, наш новый комиссар. Здесь их каждые два года меняют, только имена успевай запоминать… — вполголоса сказал мне Самир. — Пошли, я на кухню, покажу тебе все по дороге.

16

В моей комнате в «Летающем Кенгуру» были кровать, вешалка и все. Комната, чтобы не засиживаться в комнате. Дом, чтобы не оставаться дома. Я кинула рюкзак в угол и прилегла на пять минут.

Проснулась я часа через три. На улице было уже темно. По всему двору светились цветные огоньки. Это были светильники странной формы, напоминавшие кривоватые груши. Стеклянная основа была обклеена осколками плитки и керамики разных цветов.

— Эти лампы один бедуин делал. Старенький совсем и странный — Самир откуда-то возник и заметил мой интерес — То неделями пропадал где-то, то вдруг появлялся, целыми днями бродил по набережной и говорил всем Welcome! Он подбирал на стройках и на пляже всякий плиточный и стеклянный мусор, складывал в свой мешок, говорил, что у красивых осколков обязательно должна быть новая жизнь, надо просто придумать, как собрать их вместе правильно. Он много странного говорил, его считали… Ну, типа божьим человеком. Кормили, дарили одежду, деньги… Он в ответ улыбался и бормотал что-то, или просто говорил Welcome!

Самир рассказал, как однажды дед забрел в чей-то двор. Хозяйка вышла к нему, усадила, принесла поесть. В углу, среди мусора, дед увидел старую стеклянную вазу. Он спросил хозяйку, почему она выкинула ее. Женщина засмеялась и говорит: да ты посмотри на эту рухлядь, вся мутная, кривая, да еще и с трещиной — она же уродливая, не место ей в моем доме. Дед попросил принести ему клей и свечу. Хозяйка только плечами пожала, думала, хочет починить, да разве можно починить такой страх?.. Но клей где-то достала, и свечу, и принесла. Дед сидел во дворе до вечера, шуршал в своем мешке, головой качал. Хозяева про него уже забыть успели. Когда начало темнеть, он постучался в дом, позвал хозяйку, ее детей взял за руки и повел к дереву, под которым сидел весь день. Подошли — на ветке висит сверкающий огонек, качается на ветру и от него цветные искры разлетаются по земле. И будто не просто отблески от стекла, а сама Радость танцует по двору. Дети стали хлопать в ладоши и кричать: «Новый год, новый год!». Хотя на дворе июль был. А хозяйка аж прослезилась. Как, говорит, ты, колдун, такое чудо сделал из той старой страшной посуды? Ну дед ей залепил в своем репертуаре: настоящая, говорит, красота часто только для тех, кто сумеет ее разглядеть.

— Учись, говорит, глядеть, женщина, увидишь, как много красоты в твоем доме, которую ты выносишь на помойку… Такой вот был странный дед, да. Но у нас странных много, увидишь еще…

— А почему был? Умер?

— А кто его знает… Ушел опять в свою пустыню, и так с прошлой весны в городе не показывался. Может, и помер. Жалко, очень добрый был… Говорят, судьбу верно предсказывал. Но только тем, кого сам выбирал. Некоторые ему деньги за это предлагали, он посмеивался и уходил. А мог человека посреди улицы остановить и рассказать ему всю его жизнь… Пошли в чилл-аут чай пить, сейчас народ подтянется.

17

В чилл-аут вскоре «подтянулась» седая дама лет шестидесяти. Сухая, элегантная, с правильными чертами лица и ярко-голубыми глазами, она могла оказаться в равной степени как арабкой, так и итальянкой или француженкой. Дама кутала хрупкие плечи в широкий шелковый шарф. Самир почтительно обращался к ней «мадам Хасна».

После довольно путанного представления мы, наконец, разобрались, на каком языке друг с другом разговаривать — мадам Хасна, оказалось, помимо арабского, свободно владела несколькими европейскими.

— Самир, ты представляешь, у меня в доме завелась мышь! Я ее вчера видела, — сказала мадам Хасна на прекрасном английском.

Самир задумчиво почесался.

— В магазине у Абдаллы, рядом с мостом, продается мышиный клей. Очень хорошо помогает!

— Клей? — удивилась мадам Хасна — а как он помогает?

— Ну, известно как, — развел руками Самир, — мышь приклеивается к полу, не может бегать, и в конце концов умирает от голода.

— От голода… — содрогнулась мадам Хасна, — а другие средства есть?

— Ну да, у Мухаммеда в лавке, на рынке, есть мышиный порошок. Правда, гарантию я бы не дал, мыши умные пошли, не каждая его есть станет.

— А что случится, если вдруг съест? — настороженно спросила мадам Хасна, явно предчувствуя недоброе.

Недоброе, впрочем, тут же и последовало:

— Ну, порошок выжжет ей внутренности, и мышь помрет, медленно и мучительно…

— О, нет, не надо, не хочу, чтобы у меня в доме кто-то мучительно помирал… — перекосилась мадам Хасна. — Может, можно ее как-нибудь… Ну, просто выгнать?

— Заведите кота, — предложила я.

— Так он ее съест? — мадам Хасна зябко закуталась в шарф, звякнув тяжелым браслетом на тонкой сухой руке.

— Вы маленького заведите. Он никого не съест, а мышь почувствует его запах, испугается и уйдет.

— Слушайте, а это мысль… Спасибо! Самир, не знаешь, где можно взять маленького кота?

— Не волнуйтесь, достану я вам кота. Самого лучшего кота! Прямо завтра! — торжественно пообещал Самир. — Пойду кальян, пожалуй, принесу.

— Я из Бейрута, и французский — мой второй родной язык — сказала мадам Хасна, когда Самир ушел — а остальные пять пришлось выучить по необходимости…

— Мадам Хасна была фото-моделью! Она работала в Париже, и вообще весь мир объездила. А муж у нее… — восторженно включился вернувшийся Самир.

— Да, будущий муж увидел мое фото на обложке модного журнала, и вбил себе в голову, что должен на мне жениться… Сколько раз ты слышал эту историю, Сами? И все она тебе не надоест… — мягко улыбнулась она.

— И он разыскал ваш телефон! — Самир устроился поудобнее, и принялся раскуривать кальян.

— Да, подкупил кучу людей, — смеялась мадам Хасна.

— А вы чуть не отказали ему во встрече, но вдруг передумали!

— Да, мало ли сумасшедших мне звонили… Но было что-то в его голосе, что заставило меня пойти на свидание…

— А потом замуж! Хоть он был некрасивый!

— Нет, был. Он не был красавцем, как актер или певец. Но мне никогда не нравились ни певцы, ни актеры…

— «Красивый» и «красавец» разве не одно и тоже?

— Нет, Сами, это совсем разное.

— Ну пусть — мой английский хуже, чем ваш…

— Твой английский достаточно хорош, чтобы понять разницу — усмехнулась мадам Хасна.

Мы молча курили кальян, слушая цикад и приглушенный шум моря.

— Штормит… — задумчиво сказал Самир. — А вы все-таки ходили сегодня плавать, мадам Хасна?

— Да, как обычно — до мостика и обратно.

Я прикинула в уме расстояние. Примерно два километра.

— Надо нам будет собраться опять на рыбалку.

— Да. Или пойти на мост кальмаров ловить с фонариком — сказала мадам Хасна. И, мастерски выпустив кольцо дыма, добавила — Главное, чтобы этот новый комиссар не пронюхал…

— Да с ним все в порядке уже — уверенно сказал Самир.

— Точно?

— Сто процентов.

Мадам Хасна затянулась и вдруг рассмеялась так, что подавилась дымом:

— Вспомнила, как мы ловили кальмаров с Фэ.

Самир тоже усмехнулся:

— Да, помните, я ей кальмара бросил, чтоб в корзину убрала, а она как завизжит…

— Ага, а ты ей: «Тихо!» — на весь Д*****д. А Фэ тебе, еще громче: «Он же ползает!». И как отшвырнет его — обратно в море! — хохотала мадам Хасна.

— Ага. Кальмар такой, прыгает на нее по набережной — совсем ошалел от света, а она визжит!.. И как пнет его в воду! Я ее потом месяц Гринписом дразнил — улыбнулся Самир — Фэ — это сестра моя, Фарида — сказал он, повернувшись ко мне. — Всю ловлю тогда испортила! Нам пришлось с моста убегать, пока кто-нибудь не пришел и не увидел.

— Веселая была рыбалка, — улыбнулась мадам Хасна, глядя на дым.

— Самая веселая… — тихо сказал Самир куда-то в небо. Он лежал, откинувшись на подушки чилл-аута и скрестив руки за головой.

— Мадам Хасна? — произнес он после долгой паузы.

— Да?

— Вы правда хотите ловить кальмаров?

— Да, очень хочу.

— Давайте в среду пойдем. В среду будет отличная погода для кальмаров.

— Хорошо.

Мы снова молчали. И только ночь пела над головой.

— Пойду я домой, пожалуй, темно совсем, — произнесла мадам Хасна.

— Спокойной ночи, мадам Хасна. Вас проводить?

— Нет, спасибо, Самир. Спокойной ночи. И не забудь про кота!

— Не забуду, я же обещал. К вечеру будет вам кот, приходите.

Аристократичный силуэт мадам Хасны медленно таял в сумерках. Она обернулась и помахала нам от ворот. Мне послышалось, как тяжелый браслет снова звякнул у нее на руке.

18

У некоторых людей очень сложные лица. Вроде ничего такого в них нет, но вот мелькнет выражение — и покажет насквозь весь их характер. Удивительные лица, редкие лица.

Та женщина, которую я пыталась рисовать сегодня в кафе, была иногда очень похожа на овцу. Это ее лицо я пыталась поймать третий час, забыв про остывший суп, и вообще про все забыв. В конце концов тетка расплатилась и ушла, а у меня так ничего и не вышло. Я в досаде скомкала листок и бросила на стол. Ветер подхватил его и понес.

— Ух ты, прикольно! Зачем выкинула? — сказал Памба, который его поймал у самого входа.

— Да ничего не прикольно, — озлилась я на мир, — овца вертлявая, и руки еще дрожат.

— Гы, а я ведь ее знаю, и правда овца реальная. Что с руками, это после утра что ль? — довольно осклабился Памба

— Ну да.

— Но тебе хоть понравилось?

— Офигенно было.

И несмотря на боль во всем теле, дрожащие руки, покоцанные колени, килотонну проглоченной морской воды — мое третье утро на серфе реально было офигенным.

Памба и Кот — чуваки, с которыми я познакомилась в чилл-ауте у Сами, сегодня потащили меня в море на риф. Два дня до этого мы тренировались у берега «в пене». Точнее, тренировалась я. Коту с Памбой быстро надоедало стоять в воде по колено и дурными голосами орать: «греби-вставай!», и примерно минут через двадцать они усаживались под навесом курить и обсуждать знакомых девок.

— А мы тебе все показали, дальше просто вопрос практики, — сказал Памба, когда я с возмущением подошла к ним.

— Че вышла-то? Давай назад. Пока не поедешь, отсюда не уйдешь, — мрачно добавил Кот.

Еще минут через тридцать я снова вылезла из воды — я реально задыхалась, захлебывалась и ничего уже не соображала. Бросив доску у самой кромки прилива, я уселась на нее, с ненавистью глядя в море.

— Ну и че сидим, хлюпаем? Силы кончились, да? А не надо с морем бороться — ты ему противник не равный — рядом со мной сел Кот с бутылкой пива. Холодная бутылка, по запотевшему боку которой стекала вниз тяжелая капля, как магнитом притягивала взгляд. Кот посмотрел на меня, и сделал самую жестокую вещь на свете — с наслаждением из нее отхлебнул.

Конец ознакомительного фрагмента.