Петербургский Прожектор № 1

Анна Гончарова, 2021

Мы тщательно отобрали сюжеты о прошлом Санкт-Петербурга и его жителей. Дополнили тематическими, преимущественно юмористическими, рассказами всем известных, а также незаслуженно забытых русских классиков. Добавили иллюстраций из старых изданий конца XIX – начала XX века. И получили концентрат живой и пульсирующей дореволюционной петербургской жизни, вихрь интеллектуальных впечатлений и эмоций от погружения в прошлое. Предлагаем и вам, перелистнув пожелтевшие страницы, разделить с нами удовольствие от увлекательного путешествия во времени, вспомнить и заново узнать Петербург! Редакция

По всем

Авсеенко Василий Григорьевич

Из письма заезжего провинциала

Пишу тебе, душа моя Гуськов, на второй же день по приезде в Петербург. Надобности в этом никакой нет, но хочется поделиться впечатлениями, как говорил поэт Пушкин.

Петербург, я тебе скажу, чудесный город, только совсем не такой, каким я воображал его. Начать с того, что все тут очень просто. Выходишь из вагона и видишь голую закоптелую стену. Вошел в вокзал — опять голые стены, и тоже как будто прокоптелые. А я думал, что тут иначе и ступить нельзя, как по коврам, и что на каждом шагу взор услаждается чем-либо грандиозным или художественным.

Повез меня извозчик по Невскому, и надо сказать — плюгавый какой-то извозчик: у нас в Ростове они гораздо лучше. Но и Невский тоже, надо признаться, разочаровал меня: улица широкая, дома преогромные, но все их украшение состоит из громадных вывесок. Ехать же очень трудно, потому что то правая сторона загорожена, то левая; это оттого, что теперь починяют мостовую. Два новые дома обратили на себя мое внимание: стоят почти рядом, оба из одного и того же белого камня, и в одном один банк, а в другом — другой. Полагаю, что и все остальные банки выстроятся точно так же, и тогда будет очень удобно узнавать их среди других домов. А трактиры все имеют вывески зеленого цвета.

Ты понимаешь, что почистившись и переодевшись я тотчас вспомнил именно о трактирах, так как мне есть хотелось. И чтобы скорее изучить эту часть, я позавтракал кряду в двух. Это очень возможно, потому что порции подают маленькие. Машины играют и скатерти довольно чистые, но великолепия, о котором мы оба мечтали, никакого нет. Со мною рядом очень видный генерал сидел, и ему подали точно такое же соломенное стуло, как и мне. А насчет Доминика это все враки, будто там можно поесть пирожков и улизнуть не заплативши: я для проверки попробовал так сделать, но меня тотчас остановил лакей в синей куртке с зеленым передником и довольно строго вернул к буфету. Буфетчик же, давая сдачу, так пристально на меня смотрел, точно глазами фотографию снимал.

Обедать, душа моя, поехал я за город, и для этого взял громадное шестиместное ландо. Представь себе, что такой экипаж здесь стоит гораздо дешевле двухместной коляски и даже пролетки. Правда, ландо это громыхало и скрипело и лошади никак не налаживались в ногу, потому что правая вдвое была выше левой; но в смысле поместительности нельзя желать лучшего.

За обедом играли румыны, только не знаю, те ли самые, что были у нас в Ростове, или другие. Гулял по саду и заглядывал в беседки, где кутят с дамами. Очень нарядные дамы, в громадных шляпах. На двух я положительно засмотрелся, но ко мне подошел какой-то очень сердитый мужчина и попросил отойти.

При выходе долго не мог дождаться своего ландо, потому что здесь заведен странный обычай — отсылать порожние экипажи на какой-то дальний остров, может быть даже необитаемый.

Из ресторана поехал прямо на «стрелку», так как был час самого фешенебельного гулянья. Друг мой, помнишь ли ты наши мечтания об этой «стрелке», об этом «пуанте»? Как разыгрывалось наше воображение, какие чудеса роскоши, великолепия, элегантности представлялись нам! И поверишь ли, я ничего этого не нашел. Мимо моего ландо плелись извозчики, шныряли какие-то таратайки, где сидели господа с картузами на головах, и раскачивались такие же ландо. Впрочем, я человек заезжий и судить не могу. Может быть, эти господа в таратайках очень знатные люди и носят картузы и голенища только чтоб намекнуть на свой образ мыслей; но мне они показались мелкими торговцами или лошадиными барышниками. Элегантных же экипажей было не более десятка, и в одном из них я узнал тех самых дам, которыми любовался в ресторане. Но я заподозрил как будто они были… ты понимаешь? — чересчур веселы.

Я обратился к моему кучеру с вопросом, всегда ли «стрелка» имеет такой скромный вид, и он пояснил мне, что настоящая публика бывает здесь только в мае, а теперь собирается самая пустая «шармаша» — «из провинции, значит, вот вроде как вы». Невзирая на неуместность последнего замечания, я понял в моем вознице глубокого знатока петербургской жизни и потому предложил ему составить программу моего вечера, с тем чтобы проехаться, как говорится, «по всем» и всюду поспеть к самому надлежащему часу. Возница отнесся к вопросу с живейшим участием и сейчас же набросал план действий. Перво-наперво, пояснил он, надо в Зоологический сад, потому там публика ранняя. «А оттелева гони в «Аквариум» (Популярный в Петербурге конца XIX в. театр-сад. Прим. редакции), там тебе что угодно: либо к немцам поспеешь, либо к французинкам. А напосля того беспременно на Крестовский, к самому развалу».

— Да верно ли так выйдет? — спросил я.

— Не сумлевайтесь, в самую точку: с графами да с князьями езжал. Само собою, на чаек прибавите.

— А в «Аркадию» разве не поедем?

— Можно и в «Аркадию» потрафить. Намеднись я с князем Сундуковым ездил, так опосля всего еще на тони (Место, оборудованное для рыбного лова.) потрафили. Красненькую мне на чаек выложил.

Каковы аппетиты? А армяк на нем с чужого плеча полинялый, и сам сидит на козлах, словно на облучке телеги.

На следующее время стану избегать кучеров, которые ездят с князем Сундуковым.

Тем не менее, он свое дело сделал: мы действительно потрафили всюду, в самую точку. За один вечер я, можно сказать, изучил все злачные места в Петербурге.

Признаюсь, мне даже трудно разобраться в впечатлениях. Я немножко ослабел, и в голове как-то все встряхнулось. Может быть, это оттого, что в Зоологическом саду много пил пива. Но там нельзя не пить его много. Представь себе, что дамы, сидя за столиками, сами приглашают выпить с ними. И притом пиво словно разлито в воздухе: дышишь и чувствуешь, как в тебя входит какой-то раздражающий пивной эфир. Черт его знает, откуда он берется: ведь в пиве, кажется, эфира-то нет совсем?

Ах, душа моя Гуськов, но как хорошо! Да, только в Петербурге и умеют приятно жить.

Впрочем, опять все оказалось не так, как мы с тобою предполагали. Великолепия, представь себе, никакого: все в высшей степени просто, до чрезвычайности просто. Начать с обмундирования прислуги: ты не поверил бы, что находишься в роскошной Северной Пальмире. В одном саду прислуга одета в такие странные, на манер арестантских, куртки, что я сначала подумал: уж не попал ли я ненароком в какую-нибудь колонию несовершеннолетних преступников? В других садах меня поразило, что все служащие, кроме официантов, одеты в толстые казакины и сапоги с голенищами. Но я, разумеется, сообразил, что это делается отнюдь не из скаредности, а с целью придать учреждению приятный народный колорит. Как хочешь, а тут есть известная пикантность: в дверях театра тебя встречает капельдинер пошехонского вида, а на сцене распевает и приплясывает француженка, только что сегодня приехавшая прямым поездом из Парижа. Но что правда, то правда: этнографическая верность в обмундировании прислуги хромает. Таких казакинов народ совсем не носит; и затем я полагаю, что добрая пара лаптей придала бы много колориту.

Но как мне разобраться во всем, что я видел? У меня все так перепуталось в голове, что я легко могу переврать. Кажется, что где-то я видел один театр каменный и один железный. Да, да, железный, строенный на металлическом заводе. Но, может быть, это мне почудилось? Зато достоверно могу поручиться, что я побывал по крайней мере в десяти буфетах. Не удивляйся, тут на это смотрят серьезно, и в каждом саду есть по несколько буфетов. Разнообразие, в высшей степени достойное подражания. Торчать перед одной и той же буфетной выставкой — скучно, да и внимание все обратят. А тут ты делаешь так: подходишь к одному буфету и выпиваешь две рюмки водки; потом, погуляв в саду, заглядываешь в другой и спрашиваешь две рюмки коньяку; затем, повернув в сторонку, с невинным видом входишь в третий буфет, где тебе дают несколько кружек пива, холодного, пенистого, прямо из бочки; наконец, ты присаживаешься к столику и спрашиваешь бутылку дрей-мадеры. Таким образом никто за тобой не наблюдает, а между тем ты утешен.

Собственно говоря, впрочем, все эти уголки называются садами и театрами. Но театров так же много, как и буфетов, и потому легко смешать одни с другими. А что касается садов, то у нас в Ростове лучше. Здесь две березки с чертополохом посредине и петунией вокруг считаются садом. И притом тьма кромешная. Фонарей, если я не перепутал, полагается столько, сколько буфетов; отсюда ясно их прямое путеводительное назначение. Вообще свет распространен неравномерно: он усиливается в буфетах и около буфетов и постепенно слабеет по мере удаления от распивочных центров. От этого происходит тоска, которая, в свою очередь, тянет к буфету. Я потом все это отлично сообразил, но сначала недоумевал и даже обратился к официанту с вопросом, почему сады в Петербурге погружены в такую тьму. Официант ответил мне с находчивостью, делающей честь их сословию:

— Помилуйте, нам пущать много свету никак невозможно: публика обижаться будет. Публика здешняя любит, чтобы темно было. Засвети побольше, так и ходить не будут.

— Да отчего же?

— Стесняться будут.

Откровенно говоря, я ничего не понял, но, не желая показаться провинциалом, лукаво подмигнул и принял плутоватый вид.

Чувствую, друг мой Гуськов, что ты ждешь от меня самого главного — отчета о театральных представлениях. Но, повторяю, боюсь перепутать. Ты пойми: я прокатился по всем садам, а в каждом саду по несколько театров. Театр спереди, театр сзади, театр сбоку; один закрытый, другой открытый; в одном кончают, во втором продолжают, в третьем начинают. Разнообразие такое, что можно с ума сойти. Настоящее вавилонское столпотворение: французы, немцы, англичане, русские, румыны, цыгане. Французы канканируют, немцы играют «Прекрасную Елену»… Кажется, я сбился; а впрочем, очень возможно, что немцы давали именно «Прекрасную Елену»… Но, представь себе, я нигде не видел Рауля Гюнсбурга. Вот тебе лучшее доказательство, в каком беспорядке я находился.

Действительно, к концу вечера у меня все перепуталось в голове.

Мне казалось, будто какая-то немка поет по-немецки арию герцогини Герольштейнской, какая-то француженка стоит вверх ногами, какие-то жидочки расхаживают в боярских костюмах и поют по-русски, а знаменитая Отеро улыбается мне со сцены… Однако я устал писать. И к тому же, зачем напрасно дразнить тебя? Вот приезжай сюда на будущий год вместе со мною, тогда сам все увидишь и всем насладишься. Я же буду твоим верным и опытным путеводителем. А пока прими дружеское рукопожатие любящего тебя Пети Воробейникова.

1900 год

Иллюстрация из книги Аверченко А. Т. «О хороших, в сущности, людях», 1914 год