Я не сдамся. Дамасская сталь. Книга первая

Анна Гер, 2018

«Я не сдамся!» – первая часть биографического романа психолога Анны Гер. Доверительностью изложения книга напоминает дневник, так откровенно она написана. Но это не только рассказ о судьбе, это анализ минувших событий с профессиональной точки зрения. На собственном примере автор демонстрирует психологические аспекты управления жизнью. Внимательный читатель оценит художественные достоинства книги и исследовательский талант Анны Гер.

Глава 4. Идущие сквозь ад

ИТАК, наша «крыша» в полном составе исчезла, выйдя покурить в перерыве между сменой блюд. Жены, проведя в ожидании у припаркованных возле ресторана машин всю ночь, утром разъехались по домам. Все надеялись, что ребята или вернутся, или обнаружатся их трупы.

Их ждали родные и друзья, но не криминальные структуры. Такой жирный кусок, как наш с Кирой бизнес, хотели все. На нас устроили самую настоящую охоту. Кто только не пытался поговорить с нами об этом деле! Приезжали по-хорошему и не по-хорошему, местные и не местные. Мы держали оборону: уверяли, что наши покровители, наверняка, живы и вот-вот появятся.

Однажды у меня даже был разговор с товарищем, который забил стрелку и приперся на нее с арбалетом. Я так разозлилась. «Ну, — думаю, — спёр, наверное, дурень где-то ржавый арбалет и даже не знает, как называется эта штука, которой он пытается меня испугать. Как они меня уже все достали!» Можете себе представить «крышу» в лице одного молодца, бегающего по поселку между палатками, которые расположены друг от друга в паре километров, и размахивающего ржавым арбалетом? Я была в таком гневе, что встала напротив него и сказала: «Давай, Робин Гуд, вперед! Пускай стрелу! Но если ты промахнешься, я тебе твои… оторву голыми руками прямо здесь. А если не справлюсь, позову подмогу. Или ты живой, или я».

Конечно, я не могу помнить всё в своей жизни, но есть моменты, которые отпечатались в памяти в мельчайших подробностях, например, этот момент моей ярости. У меня ноздри раздувались, как у быка на корриде. Мне казалось, что если он только попробует нажать на спуск, то всё, я его разделаю под орех. Иначе невозможно с такими отморозками.

Мы не сидели сложа руки — подняли всех своих знакомых, у кого были хоть какие-то связи в криминальных структурах. Надо было выяснить, кто на меня наехал. Как понять, разговаривая с человеком, насколько у него в порядке голова? Кто за ним стоит? С кем он работает? Кто его «шестерки»? Ведь дело до такого доходило — сидит группа ребят во дворе, лузгает семечки и решает: «А не пойти ли нам развести лоха? Скажем, что мы „крыша“ — и вперед». Они одалживали тачку у знакомых на пару часов, золотые цепи, и уже ехали «стрелки забивать» и «терки тереть». Они ведь все были на одно лицо: молодые, наглые, обкуренные, в спортивных штанах «Адидас». Кто настоящий, а кто так, «лоха развести» — с первого взгляда понять было сложно.

На финишную прямую в гонке за жирный куш вышли несколько бригад: одних порекомендовали по моим каналам; другие были местные, самовыдвиженцы, их продвигал кто-то, кто курировал «общак». Хотя во второй группировке и были все местные, но бригадиром ставили парня, который только что вернулся после отсидки. Так сказать, ему выделяли «подъемные». Меня не устраивал ни тот, ни другой вариант. Собственно говоря, никакой вариант не устраивал, но время на принятие решения истекало.

Днем угнали мою машину, и на следующее утро она стояла возле подъезда вся искореженная так, что восстановлению не подлежала. Вечером того же дня, когда мы ехали по делам на Кириной машине, в нас стреляли. Не совсем в нас — по капоту машины. Мы решили провести ночь у Киры в квартире, так как у меня дома ребенок. Ночью машину Киры подожгли. Хотя опасность подстерегала нас везде, мы понимали, что физической угрозы пока нет, ведь мы нужны им живые и здоровые. Но что они еще придумают? Охотились на нас все, кому было известно о наших палатках. Но, пока мы не выбрали новую «крышу», было невозможно обратиться за помощью. А каждый из нападавших был готов ее оказать.

Время на раздумье истекло, и нам пришлось принять решение. Мне не нравились местные «самовыдвиженцы» — они были слишком молодые. И самое главное, их бригадир только отсидел, значит, очень голодный. По моим каналам нам рекомендовали ребят тоже из нашего района (в принципе, они все жили где-то недалеко). У нас ведь в поселке была «малина» криминальных авторитетов, а «шестерок» они набирали из местных жителей. Через несколько лет это уже был муравейник криминала: бандиты жили не только в каждом доме, но и в каждом подъезде; все уже друг друга знали, и никто не стеснялся своей деятельности. Мне «рекомендованные» больше импонировали, так как они были постарше меня или мои ровесники, интересы у них были в Москве, а значит, дальновидные, с хорошими ресурсами и перспективой. Но Кира решила, что местные «самовыдвиженцы» лучше, к тому же, их рекомендует кто-то из «общака». Наши мнения разделились. И моя ошибка была в том, что я уступила подруге только из-за того, что когда-то она пригласила меня в бизнес, а значит, я ей многим обязана. Ох, Аня, Аня… Вот где следовало снять розовые очки…

Забили стрелку, всё обговорили, закрепили договоренности хорошими посиделками в ресторане: они — с подругами, мы — с мужьями. На следующее утро мы уже ехали на авторынок покупать себе машины. Теперь у нас опять была крыша, значит, можно снова спокойно заниматься своими коммерческими делами. Конечно, спокойствие — понятие относительное. Но раз перестали корежить, поджигать и стрелять по машинам — уже спокойно.

Думаю, надо пояснить, почему мы знали, что нас пугают, но не хотят убить. Явно не потому, что мы такие крутые. Дело в том, что наша смерть не принесла бы выгоды никому, поскольку взять с нас было нечего. Понятия «частная собственность» не существовало, квартиру отобрать в то время было нельзя. Машины? «Копейка», «тройка» — им грош цена. Новые автомобили на рынок не поступали. Их сразу сразу перегоняли в края, где растут мандарины и абрикосы. На своих машинах, которым было по восемь-десять лет, мы за раз перевозили по двадцать ящиков водки, совершая в день три-четыре рейса. Через год мы их просто отправляли на свалку, хорошо, если своим ходом. Забрать палатку? А кто в ней работать будет? Ну точно, не они сами и не их подруги, которых интересовали только «Мартини» и «Амаретто», они ведь халяву выбрали, а не работу. Все понимали, что замены нам пока нет, поэтому нельзя нас ни убивать, ни калечить, ни слишком сильно расстраивать… Хотя вскоре ситуация изменилась.

Не знаю, как мне справиться нахлынувшими чувствами. В этой главе я расскажу об одном из самых страшных периодов в моей жизни. Не могу сказать, что просыпаюсь по ночам в холодном поту при воспоминании об этих событиях, теперь они ушли в прошлое… Но тогда все было впервые. Испытываю почти физическую боль, и к горлу подкатывает ком, который с каждым абзацем становится всё ощутимей. Мне хочется зажать рот рукой, чтобы невольно не вырвался крик ужаса. Люди! Что с нами со всеми случилось?! Как? Скажите — как? Как мы, бывшие октябрята, пионеры и комсомольцы, стали убивать друг друга? Почему сначала мы маршировали на слетах военно-патриотической песни, писали сочинения о «Молодой гвардии», а потом пытали друга утюгами? Почему мы читали Пушкина и Достоевского, а потом все вместе создали бандитское государство?

Когда я слышу по телевидению ностальгические воспоминания о прекрасном советском образовании, которое нам надо вернуть в школы, извините, но на моем лице возникает презрительный оскал. В лихие девяностые мы пришли из СССР!!! В нашей юности не было разлагающей морали Запада: нас туда не пускали, чтобы мы не расстраивались. Не было тотального влияния Интернета и проплаченных СМИ: все читали правильные газеты, слушали правильные новости. Не было пагубного влияния голливудского кинематографа — вся страна смотрела патриотические, строго нравственные, прошедшие советскую цензуру фильмы. Так почему же мы все дружно стали завидовать жизни бандитов и проституток? Вы знаете, что старшеклассники писали в сочинениях на тему: «Кем ты мечтаешь стать»? Мальчики заявляли: «Мечтаю стать бандитом», — и перечисляли преимущества своего выбора. А девочки под стать им: «Мечтаю стать проституткой или женой бандита», — и тоже расписывали прелести такой жизни. И это не миф, не анекдот. Я сама видела эти сочинения, так как у меня подруги работали в школе.

Следовало бы нам разобраться для начала в последствиях такого замечательно «нравственного» образования, прежде чем мечтать его вернуть в школы. Не только бандиты были отмороженными на всю голову, практически все стали такими. И напрасно сейчас многие пытаются прикинуться, что они остались в стороне — все варились в одном котле. Просто мы так испугались, что решили спрятать ту жизнь в подвал, закрыть дверь на железный засов и забыть, как все было. Вот только удивляемся: что это у нас сейчас жизнь такая нескладная? А ведь сколько прекрасных русских пословиц: «Что посеешь, то и пожнешь», «Как потопаешь, так и полопаешь», «Как солому постелешь, так и спать будешь». Мы всей страной едим ту кашу, которую сами себе варили по своим национальным рецептам. Никто со стороны не приезжал бегать за нами с пистолями. Бегали свои, местные: из одного города или поселка, с соседней улицы или двора, из нашего дома или подъезда, одноклассники или соседи по парте. Так давайте все мы, кто остался в живых, не будем ничего придумывать и врать нашим детям про свою романтическую молодость. Им и так приходится разгребать завалы. И если у них не хватит силенок, то достанется внукам. Мы любим это красиво называть «связь поколений».

«Лихие девяностые — это нравственная катастрофа страны», — вот я и сказала это. На весь мир.

А теперь обосную во всех подробностях, почему я так думаю. Извините, что повторяюсь, но у меня волосы стоят дыбом, когда я вспоминаю то время. Будет странно, если у вас и волосок не колыхнется после того, как вы прочитаете эту главу до конца. А ведь это будет не конец, а лишь прелюдия.

Время набирало стремительные обороты. Торговля шла бойко, и не только у нас. В Москве и крупных городах люди начинали осваивать мир коммерции, стали образовываться огромные рынки: одни специализировались на продуктах, другие — на промтоварах. По мере накопления у людей наличности торговля пошла бойкая. Мы решили расшириться и установить ещё одну точку на трассе, между нами и аэропортом. Мы возводили её сами, поэтому учли все реалии жизни — варили стены из самого толстого железного листа, чтобы никакая пуля не смогла пробить. Денег стало еще больше. Самые впечатляющие выручки были в новогоднюю ночь. Мы отмечали праздник, просто курсируя между точками: объедем всех, сумки набьем деньгами, шампанское выпьем, домой заедем, деньги высыпем и — по следующему кругу.

Казалось, нет ничего интересней, чем считать свои деньги. Подчеркну, в те годы и в том возрасте не было более интересного занятия, чем посчитать деньги, сваленные в угол, и понять, сколько же их там. А их там было много, очень-очень много. Поэтому мы так любили праздник Новый год.

Наши деньги нравились не только нам, но и нашим мужьям. Они, каждый по-своему, хотели ими распоряжаться. Не думаю, что это был умысел, нет, конечно. В семьях все деньги были общими, как и полагается. Просто их было много. Кире в этом вопросе повезло больше, чем мне. Во-первых, у нее муж сам занимался «интересными» делами, так что доходы они друг от друга скрывали. Во-вторых, Кира была прижимиста. А я — наоборот: все деньги в семью, для всех, чтобы дом был полной чашей. В своей родной семье я была старшей дочерью, поэтому с детства привыкла опекать родных и друзей. Так что круг моей щедрой заботы был широким. Конечно, деньги — это замечательно, но мне нравился сам процесс созидания. Результаты так впечатляли моих близких, что они не мешали мне зарабатывать деньги. Муж тоже не удержался и предложил помощь в обеспечении палаток: ведь я сильно устаю, поэтому он меня будет возить.

Я хотела себе нанять водителя, но как отказать своему любимому мужу? Он взял административный полугодовой отпуск, выторговал у меня зарплату, чтоб ему было более комфортно со мной работать. Ох, умел он мне голову морочить. Одна моя ошибка следовала за другой, и не было этому ни конца, ни края.

Какая может быть работа у жены и мужа вместе, если она — босс, а он — водитель? Это еще куда ни шло, если из водителей — в мужья: ну, ездили-ездили и доездились. А тут был муж и вдруг по совместительству устроился к тебе водителем на зарплату. Ой, я дура! Аня — дура! Аня — дура!.. А можно я так пару страниц напишу? Нет? А мне хочется…

В общем, пустила лису в курятник. Но что делать: любовь, семья, молодость, глупость, большие деньги — гремучая смесь. Муж увидел всю «кухню», и ему захотелось порулить во всех направлениях. Из жестко регламентированной системы он попал в мир свободной жизни, и его понесло. Хотя нас, конечно, всех несло…

Мы все работали, общались, мечтали о расширении бизнеса и жилищных условий. Всё и вся в нашей жизни перемешалось. Мы не успевали думать, чему-то удивляться, задавать себе и другим вопросы. Просто жили в постоянно меняющейся среде.

Первые перемены произошли у Киры: она развелась с мужем. Они были слишком разные, с большой разницей в возрасте. Любви в их отношениях не было изначально, а время было молодое и такое горячее…

Спустя много лет, когда я купила навороченный джип и выехала из автосалона, то у меня было странное ощущение: вот у тебя новая машина, а поехать и показать-похвастаться некому. Теперь у одних во дворе такой же стоит, а другим по барабану: хоть на колымаге заезжай — никого не удивишь. А в то время наличие автомобиля демонстрировало уровень достатка. Иметь приличное авто, например, шестую модель «Жигулей» с пластиковым бампером — это было очень круто. Женщина с машиной — это мегакруто. Молодая девчонка за рулем тачки — это запредельно круто. Для сравнения: молодая красивая женщина за рулем шикарного кабриолета в наши дни — это ничто по сравнению с нами в наших «шестерках» с пластиковыми бамперами.

Так что же мы делали, даже не вполне осознанно? Мы выпендривались. Приедем в одну палатку, покрутимся там и отправляемся в другую. Вся фишка была в том, чтобы показать себя. Конечно, особенно интересно это выглядело весной и летом: выходят две молодые крали, довольные собой и жизнью; туфли на шпильках, платьица-мини обтягивают все прелести, волосы у обеих густющие, длинные. И вот мы выходим, демонстративно идем к машинам, громко разговаривая, садимся, хлопаем дверьми и по очереди резко, с ревом мотора, чтоб обязательно гравий из-под колес, едем в другую палатку, до которой десять минут пешком. Почему отъезжали по очереди? Да чтобы все услышали рев твоей машины и успели полюбоваться вылетающим из-под колес гравием. Так молодые кобылки гарцуют, и надо дать время одной себя показать, а потом другую выводить. Нам ведь негде было себя предъявлять миру, вот мы возле своих палаток и устраивали шоу. Тем более, у нас их было уже четыре, и у каждой стояли покупатели. Так что зрители у нас были, и завистников среди них хватало.

И вот на нашу Киру запал высокий, красивый, крутой парень. Он был постарше, умел ухаживать, точнее, у него были для этого все возможности. Я Киру поддерживала: на то и молодость, чтобы не скучать. Я снаряжала её на свидания. Ну, вы знаете, как это бывает: «Все пропало, мне нечего надеть!» Так вот, помогала найти в ее несметном гардеробе то, что подойдет именно сейчас.

Прошу прощения, что отклонюсь от темы, но вспомнился один довольно показательный случай. Мы, четыре подружки (я еще продавцом работала), поехали в мой любимый Калининград. Сняли в гостинице два номера рядом в блоке: отдельные комнаты с общим холлом и ванной комнатой. Естественно, каждая из нас взяла все свои наряды, так что чемоданы с трудом застегивались. Что, вы думаете, мы делали с утра? Естественно, горевали, что нечего надеть. Мы мерили одежду друг друга и одалживали понравившееся платьица: так и бегали из комнаты в комнату, вертелись у зеркал и примеряли чужие наряды (благо, у всех в молодости одинаково хорошие фигуры).

В эти новогодние каникулы мы встречались с подружками и устроили вечер воспоминаний. Как же мы смеялись над одной из фотографий, на которой все были в платьях, заимствованных друг у друга! Прошло много лет, но ничего не изменилось. В наших чемоданах по-прежнему не находилось подходящей одежды, а вот у подружек все было в самый раз!

Итак, Кира влюбилась, закрутился роман. Однажды после очередного свидания в ресторане за бутылочкой «Мартини» они проснулись вместе в Кириной постели.

Ну, теперь они пара. А через неделю, когда можно уже было говорить откровенно, выяснилось, что Кирин парень недавно вернулся из мест, не столь отдаленных, что он «бригадир» и у него есть и свои «шестерки», и своя «вотчина», которая не связана с коммерсантами. Так что догадывайтесь сами, в какой области у него были интересы. И что теперь? Мы с Кирой посидели на кухне, хорошо выпили и решили, что ничего не поделаешь: против любви не попрешь. Раз так случилось, значит, так тому и быть. Надо было устроить девичник и правильно донести до подружек, что в наших семейных тусовках меняются… Ну, как это назвать по-русски? Взгляды, энергии, мораль, мировоззрение? Слов в те времена таких не знали и не употребляли. И вообще, раньше не могло возникнуть таких щекотливых ситуаций: она из интеллигентной семьи, мама — известный профессор-биолог, сама с высшим образованием, а жених у нее бывший зэк и имеет престижную работу — «бригадир». Этот девичник, эти посиделки-объяснялки были первыми, поэтому мне запомнились. Помните про «первый раз»? Так вот мне кажется, слишком много всего у нас в тот год-полтора было впервые. Впрочем, организм быстро адаптируется к переменам — перестает удивляться и реагировать. Мозг так и хочет устало, с ленцой, спросить: «Ну что там у вас еще?» А у нас все хорошо! Обалдеть, как у нас все замечательно! Не успели мы справиться с одной ситуацией, как в дверь постучалась новая проблема. Она была связана с другой моей близкой подругой — Ириной.

В первый раз я увидела Ирину на аэробике. Она показалась мне яркой, уверенной в себе, настолько энергичной, что, казалось, даже воздух вокруг неё искрится. Мне очень захотелось с ней подружиться, но подойти и познакомиться я постеснялась. Но, видимо, наша дружба была предопределена свыше. Примерно через неделю меня обязали присутствовать в качестве представителя нашей школы на районной конференции учителей. Изрядно опоздав, я на цыпочках, стараясь не шуметь, боком пробралась к свободному стулу в предпоследнем ряду и, обернувшись посмотреть, кто сидит рядом, увидела смеющиеся глаза Ирины. Пока мы в перерыве курили, она мне рассказала, что наблюдала за мной, как я безуспешно пыталась никого не побеспокоить, прокладывая путь к свободному месту. После конференции мы вместе поехали домой, говорили и не могли наговориться. У нас нашлось много общего: ровесницы, работали учителями математики в соседних школах нашего поселка; у обеих от первого брака сыновья с разницей в год; живем в соседних домах. У Ирины сильный характер, она реалистка. Видела и принимала мир таким, какой он есть, умела лавировать в сложных ситуациях, подстраиваться, приспосабливаться. А я — нет. Для меня не существует полутонов: или белое, или черное. Иногда я за нее хваталась, как утопающий за соломинку. Её житейская мудрость не раз выручала меня из беды, в которую я попадала из-за своего максимализма.

У Ирины был младший брат, как и у нас с Кирой. Но наши ещё учились школе, а её уже где-то работал. Ира своего брата очень любила, даже, можно сказать, боготворила. Это теперь я понимаю, что мы всю недополученную родительскую любовь переносили на своих младших братьев, поэтому в нашей любви к ним примешивалось материнское начало. Родители бросали на нас своих маленьких детей, доверяя нам заботу о них. Рано мы становились матерями. У многих девочек, к сожалению, с рождением младшенького брата или сестренки заканчивалось детство. А мы в эти дочки-матери играли самозабвенно, только вместо кукол у нас были настоящие живые детки, не достигшие года. Родители думали: «Ах, какие хорошие у нас девочки растут! Как с братьями и сестрами хорошо управляются — и накормят, и спать уложат, и попки помоют, и в чистое переоденут, и погуляют, и поиграют». А теперь эти рано повзрослевшие женщины ходят к психологам и ищут, где их внутренний ребенок затерялся, где он прячется и плачет. А он, бедолажечка, всю жизнь горюет, потому что не доиграл во дворе с друзьями, не насмотрелся мультиков. Он был мамой и папой для своего маленького брата и сестренки и, как ни странно, не очень любимым ребенком у матери. Вот эти старшие дочери всю жизнь и пытаются у своих матерей то ли заслужить любовь ежечасной заботой, то ли купить ее, оплачивая долги младшеньких…

Однажды ночью меня разбудил громкий стук в дверь. Прибежали из палатки: дебош, бандиты (похоже, местные парни) собираются все поджечь, требуют денег и выпивки. Продавец успел выбежать, закрыть дверь — и ко мне. Я быстро оделась — и бегом к палатке. Что я вижу? Меня грабит брат моей подруги Ирины! Я наехала на него, не выбирая выражений — к тому времени я уже стала и борзой, и наглой. А он мне и говорит: «Аня, нам срочно нужны деньги, и мне не важно, что ты подруга моей сестры. Ты мне очень нравишься и все такое, но работа есть работа. Это днем ты ее подруга, а я ее брат. А сейчас я бандит, а ты коммерс».

Это было в три часа ночи. А в этот же день, но уже ближе к шести вечера, я приехала к своей подруге Ире с цветами и огромным набором эксклюзивной, по тем временам, косметики для волос «Шварцкопф» — у подруги был день рождения. Собрались близкие и друзья: естественно, Кира со своим мужем-«бригадиром» (она уже была посвящена в подробности ночного происшествия), родители Ирины. Мы начали выпивать-закусывать и тут — звонок в дверь. Ирочка побежала открывать. Охи, ахи. Ира вплывает из прихожей в комнату, счастливо уткнув лицо в огромную охапку белых роз. За ней заходит ее брат, все восхищаются его любовью и заботой: у матери светятся счастьем глаза, отец горделиво посматривает на нас, вот, мол, какого сына взрастил и воспитал. А я смотрю на всех и думаю: «Ну, и что теперь со всем этим делать? Вот ситуация!» Я видела, как они гордятся своим мальчиком и не знают, что он ночью вытряс денежки вот на этот букетик из нас с Кирой. Они вообще еще не догадывались, где и кем работает их сыночек и братик. Мы молчали. Ведь если скажем Ире, она сильно расстроится. Если скажем своей «крыше», кто нас грабанул, так они его могут и того… самого… совсем… За столом ему было не так весело и комфортно, как ночью у палатки. Днем он был хорошим, послушным, заботливым сыном и братом. В этот вечер эта роль давалась ему с трудом.

Еще одно понятие нормы, этики, морали полетело в тартарары. Если нас грабит чужой, то это нельзя, и «крыша» будет наказывать. А брату любимой подруги нас грабить можно, потому что мы… никому не скажем. Так и случилось: мы никогда не поднимали этот вопрос, и от нас Ира не узнала, чем занимается ее брат. Со временем многое стало известно, ведь мы жили в одном поселке. Но по-прежнему оставались запретные темы, на которые не принято было говорить ни с кем и никогда: даже жене с мужем, сыну с отцом, дочери с матерью, с ближайшими друзьями и подругами. Стало много правды, которую человек прятал от самого себя. Иначе как, скажите, пить, веселиться за одним столом с убийцами и ворами, восхищаясь подарками, купленными на грязные деньги?

В моей семье тоже началась свистопляска. Муж по статусу в семье и характеру — хозяин, а по совместительству — мой водитель. А поскольку он распоряжается всем в доме, то, конечно, знает, что надо делать моим подчиненным. То есть, он захотел порулить бизнесом. При этом не спешил заниматься рабочими вопросами, ему хотелось руководить, давать указания. Мне кажется, что только спустя много лет до него дошло, что бизнесмен из него никакой, его потолок — продюсирование.

Вообще мы сами лишь недавно начали по правилам строить бизнес, осознав, что это целая наука. Бизнес — это долгие годы упорной, кропотливой работы с применением всех интеллектуальных и физических сил, с бессонными ночами и круглосуточной ответственностью. Мозг делового человека ни минуты не отдыхает. Он, бедолага, прикладывает огромные усилия, чтобы хоть на пару часов его отключить. Но со стороны все выглядит иначе: бизнесмен всегда энергичен, на адреналине, хорошо одет (это спецодежда, просто непосвященные не догадываются), и у него есть деньги. Внешне все спокойно, респектабельно, благополучно, а внутри — работа тридцать два часа в сутки.

Нет, я не ошиблась, именно столько. У делового человека мозги работают в ускоренном режиме. Вы еще не задали вопрос, а он уже вам все разжевал и в рот положил. Не замечали, как проходят совещания у успешных руководителей? Сотрудник еще только свой отчет на стол положил, а руководитель уже на все его ошибки указал. Если бы все так ответственно и много работали, как бизнесмены, все были бы богаты. Но люди не хотят растрачивать себя: деньги хотят, а работать — нет.

Вот и мой муж, ничего не понимая в бизнесе, только видя красивую картинку отлаженной, как часовой механизм, работы, решил высказывать свое видение бизнес-процессов. Подчиненные потихоньку психовали, не понимая, чьи указания им выполнять. А я металась между двух огней: дома он хозяин, а тут он кто? Как ему заткнуть рот и указать его место? Сделать это оказалось сложнее, чем я думала: муж увидел, какое количество денег проходит через наши руки.

Для бизнесмена деньги, вложенные в бизнес, не являются деньгами как таковыми. Они для него всего лишь цифры, которые в одном столбце — как выручка, а в другом — как товар. Предприниматель не любит изымать деньги из оборота. Для него это не денежные средства — это поставки, модернизация, технические средства, то есть прибыль. Жены бизнесменов знают, как сложно выпросить у мужа денег на домашние расходы или одежду и обижаются, что для бизнеса ему денег не жаль: все вкладывает и вкладывает, а вот шубку или машину покупает по остаточному принципу.

Я в данном случае на стороне предпринимателя — в мире бизнеса свои законы, не будешь им следовать — не будет развития, движения вперед. Но у большинства совершенно иное отношение и к бизнесу, и к деньгам. Для людей денежные знаки — это средство, с помощью которого можно получить все блага мира. И они хотят достичь всего сразу и как можно быстрее. Именно к такой категории людей относился мой муж. И если раньше мне приходилось защищать свое дело от посягательств посторонних, то теперь мне пришлось держать оборону и дома. Кроме того, деньги нужны были моим родным, близким. И я щедро и без сожалений тратила на всех столько, сколько у меня просили. Ох, Аня, Аня…

Мне сейчас в голову пришел такой пример. Вы взрослый человек и заведуете семейным бюджетом. В ваших руках сосредоточены все ресурсы и ответственность. Вы планируете, сколько купить продуктов, что приобрести из бытовой химии, сколько отложить на бензин и так далее. А возле вас полукругом стоят ваши детки, которым не интересен ни бензин, ни хозтовары, они хотят в кино и в Макдональдс. Вы же не станете давать им денег на все, что они попросят?! А я давала… Я раньше уже говорила, что честно носила свои розовые очки, сквозь которые эти взрослые «детки» казались мне умнее и опытнее, чем я сама. Я как будто играла в игру «магазин»: продавала и покупала, пила с подружками чай, в моем мире все было про «любовь, дружбу, жвачку». И это не притворство. Имея хорошее образование, математический склад ума, занимаясь серьезным, ответственным делом, я, в общем-то, оставалась неопытной дурочкой. В семейных отношениях — в первую очередь.

Прошло еще несколько месяцев активной жизни, и нам предложили взять в аренду помещение. Это была пристройка к жилому дому, где раньше располагалось кафе. Я решила сделать там классный ресторан клубного типа. В Прибалтике такие были, а в России еще встречались редко. Начала я с персонала. Поскольку перевоспитать бывших работников торговли и общепита было невозможно, я набрала молодежь и научила их готовить те блюда, которые хотела видеть в меню. Мои принципы были просты: во-первых, в процессе приготовления нужно все взвешивать и записывать; во-вторых, делать ставку не на разнообразие, а на качество и оригинальные рецепты. Меню я составила из блюд, которые любила есть сама, моя семья и друзья. Главной фишкой стали десерты: я достала все свои студенческие рецепты, вспомнила ассортимент любимых латышских и литовских кафе и составила десертную карту. Следующей задачей были официантки. Чтобы они научились правильно работать, я каждый день приезжала обедать или ужинать, они обслуживали меня, а потом мы делали разбор, выявляли слабые места и практиковались.

Важным вопросом стало развлечение гостей. Прежде всего я нашла хорошего ди-джея с современным подбором музыки. «Вишенкой на торте» стало стрип-шоу. Тут пришлось попотеть. Мало было найти тех, кто согласен танцевать, надо было научить их, как это делается. Я нашла видеокассеты с фильмами, где были сцены танцев в барах и клубах, затем отыскала девочку-хореографа, которой было интересно поставить такое шоу. Затем начались репетиции и шитье костюмов.

Кира занималась административными вопросами. Иногда мне казалось, что мы никогда не откроемся: предписание за предписанием, новые требования — одно за другим. И везде — пакеты, конверты, пакеты, конверты. Я хотела получить разрешение работать не до двенадцати ночи, как все рестораны, а до двух. Сами знаете: после полуночи все только начинается. Кира билась за ночные часы, как тигрица. Наверное, в те месяцы мы совсем сорвались с катушек. Не буду говорить о Кире, так как мы эту тему никогда не обсуждали, но я — точно. Возникло твердое убеждение, что всех можно было купить, дело лишь в цене вопроса. Мы ходили по административным кабинетам, платили деньги и получали необходимые разрешения. Если мы не могли чего-то добиться самостоятельно, подключалась «крыша». Можно было приехать домой к сотруднику любого ведомства: пожарной и санитарно-эпидемиологической службы, к муниципальному чиновнику, даже к главе администрации поселка и районного центра — и получить необходимую справку или подпись. Наши торговые точки уже находились во многих поселках, подчинявшихся разным административным центрам, но везде было одинаково продажное руководство.

Я стала резкой, надменной. Я покупала их и презирала их слабость, их холуйские взгляды, их жалкую игру во власть. Все измерялось количеством денег. Вот сидит человек в кабинете и строит из себя специалиста, показывает свою важность, строгость, следование закону. И как он меняется, когда видит сумму, которую ты кладешь на стол (без конверта, конечно, так эффектнее). Как он начинает мельтешить, подобострастно вскакивает и бежит закрывать дверь, чтобы никто случайно не зашел. Как он пытается делать строгое лицо, смотря на деньги, лежащие на столе. Но его выдают глаза: он уже считает, сколько там лежит. Человек не понимает в тот момент, что я смотрю на него, как в театре. У него все в мимике, в движении глаз. Он уже продался, готов подписать и выдать любой документ. Но ему хочется при этом сохранить лицо, свое мнимое достоинство. А ты уже не скрываешь своего презрения, потому что он — протянул руку к деньгам. Даже видя и понимая, как ты на него смотришь, он всё равно не убирает руку, а ведь мог бы. Но нет, он слаб. Он хочет эти деньги взять…

Продажность властей привела к полной потере уважения к ним со стороны народа. Однажды мэра нашего поселка, любителя выпить, вывезли в лес в течение рабочего дня, «отделали» и привезли обратно. Никаких последствий! Оказалось, что он не вышел на работу, сказавшись больным (запой — известная русская болезнь), а кому-то срочно потребовалась важная бумажка. Так этот человек обиделся и наказал мэра — «хозяина поселка» отметелили как последнюю «шестерку». С тех пор мэр начал носить печати с собой, понимая, что если не может пойти на работу из-за плохого самочувствия, то всё подпишет на дому. История эта, как это обычно случается в небольших поселках, немедленно стала известна всем.

Итак, мне было двадцать восемь лет, когда в моей голове сформировалось новое понятие о мире: «Всё и всех можно купить». У криминала в это же время сформировалось свое понятие о мире: «Всех и вся можно убить».

Начали пропадать заведующие государственных магазинов. Через недельку-другую такие магазины банкротились, затем их выкупали у мэрии за копейки новые хозяева. Трупы прятали, но не особо тщательно. Говорят, водолазы приходили в шок, когда в купальный сезон искали в близлежащих водоемах утопленников. Трупы, не один и не два, находили на дне — они стояли, замурованные ногами в тазы с бетоном. Их даже не вытаскивали, иначе много вопросов возникло бы к милиции. Поэтому все делали вид, что ничего не знают и не видят.

Первоначальный шок исчез, и дальше всё было ещё страшнее. Трупы уже никто не прятал: после разборок убитых оставляли там, где «разговоры разговаривали». Не щадили никого: ни молодых женщин с маленькими детьми; ни мужчин — единственных кормильцев в семьях. Сейчас это называется рейдерскими захватами. Криминал начал переводить государственную собственность в частную. Бандитские сообщества разрастались на глазах. Куда ни сунься, почти в каждой семье — или коммерсант, или бандит. У наших подруг, приятельниц, продавцов бандитами стали мужья, женихи, братья.

Мы все начали дружить семьями: собирались играть в лото, выезжали на шашлыки, отмечали праздники в ресторанах. Родственники, по-прежнему, хотели от нас много денег: родители, младшие и старшие братья и сестры, тети и дяди. Приходилось оплачивать их безбедную жизнь. Подарки, продукты, одежда, поездки в отпуск, квартиры — на всё надо было зарабатывать. И никто не спрашивал, какими усилиями, нервами и слезами это давалось.

Я скажу то, за что, может быть, меня осудят. Мне самой больно об этом говорить. Но все-таки я решусь поднять одну из тем, ради которых я вообще пишу эту книгу. Я считаю, что наши родители, все старшее поколение, нас предало. Предало своих детей. Предало и продало за материальные блага. В результате выжившие получили убогую старость. А многие и не дожили — сошли с ума, умерли в страданиях от болезней, спились и погибли. Я давно не живу в том подмосковном поселке, но там остались наши друзья. Из разговоров с ними узнаю, что многих не минула чаша сия. Пришло время собирать камни…

Посудите сами. Родители, наблюдая за сыном или дочерью, не понимали, откуда берутся продукты, деньги и подарки?! Что это за работа, которая начинается вечером, а заканчивается в четыре-пять утра? Почему нельзя увидеть место, где работает твое чадо: палатку, офис, заводскую проходную? Почему с работы дочь возвращается обкуренная, пьяная, пропахшая неизвестно чем? Почему вечером сын уходит с другом на работу в ночь, а утром мать друга стучится в дверь в истерике — ее сын убит! Почему родители делали вид, что ничего не происходит? Почему они брали эти грязные деньги у своих детей? Почему принимали подарки, купленные на деньги, заработанные грабежами и убийствами? После «терок», «стрелок», «разборок» молодёжь приезжала в родительские дома и дрыхла до обеда. А матери стирали перепачканные (в том числе и кровью), рубашки, готовили обеды. И что? Неужели никто ничего не понимал? Совсем? Более того, родители хвастались заботливыми детьми перед соседями и гордились, что их сыночек или доченька стали кормильцами семьи. А потом слезы на похоронах… Как же так?

Могло быть по-другому? Могло!

Надо было говорить «нет». Отцу — бить морду сыну за пистолет в сумке или набитые деньгами карманы. Матери — отказаться от сумок с дефицитными продуктами: «Откуда это, доченька?» Не брать, выкидывать на помойку, не допускать в дом грязные деньги. Следовало говорить «нет»! А они говорили: «Да! Больше! Молодец! Еще!» А если кто-то из подросших детей не хотел или не мог так жить, то ему тыкали в соседа Петю или Васю, который (молодец какой!) хорошо заботится о родителях и сам на машине, одет, при деньгах, и друзья у него такие же успешные.

Начинающих предпринимателей это тоже касалось. Неужели наши родители не видели, какими мы становились? Наглые, высокомерные, мы перестали уважать всех вокруг. Мы швыряли деньги направо и налево, тратили неприличные суммы, решали все вопросы взятками. Надо оплатить обучение брату? Пожалуйста! Надо заплатить врачам? Да не вопрос! Надо получить разрешение на участок, а вы там себе лишнюю землю захапали? Договоримся! Надо шубку, сережки, летний отдых? Получите!

А вы все хотели и хотели. Без меры и стыда. А мы все давали и оплачивали. И в конечном итоге решили, что весь мир у наших ног. Слишком молоды (а многие и юны) были мы для такой вседозволенности и больших денег. Собственно говоря, мы покупали у родителей разрешение на плохое и даже неприличное поведение — если мы даем деньги, значит нам можно всё. Взрослые отошли в сторону и гордились своими успешными чадами. Вот поэтому я и говорю, что виноваты мы все. Тот, кто не делал, но брал деньги — тоже виноват. Тот, кто молчал — виноват. Тот, кто делал вид, что не видит происходящего — виноват вдвойне.

Теперь это касается всех. Но уже поздно…

В декабре 2014 года я разговаривала с сыном в «Скайпе». И он поделился со мной своим решением, которое не хотел озвучивать раньше, чтобы я не расстраивалась. Утром я отправила ему имейл. И хотя он ни разу не сказал, что получил это письмо, он все-таки переменил планы и никуда не поехал.

Вот мое письмо к сыну.

«Мне не уснуть сегодня.

Хожу по квартире кругами и мысленно разговариваю с тобой. Чтобы хоть как-то успокоиться, села писать дневник, а потом подумала — лучше я напишу тебе письмо.

Я не была готова к этому разговору, поэтому не уверена, что мне сразу придёт в голову все, что я хочу тебе сказать.

Я знаю — твои размышления серьезны, о таком не шутят, тем более с близким человеком.

Смерть — страшное событие. И то, что у тебя пока нет детей, вовсе не означает, что ты не сможешь понять мои чувства. Давай представим, что я позвонила тебе и сказала: „У меня рак и через полгода меня не станет… Ты не увидишь больше, как я улыбаюсь, не узнаешь, о чем я мечтаю… Больше ты не сможешь мне звонить, у тебя не получится меня обнять, теперь ты будешь один“.

На войне умирает намного больше людей, чем остается в живых. И я останусь одна. После меня — никого. Многие вещи, которые сейчас важны и интересны, станут совершенно незначительными по сравнению с тем, что тебя нет в этой жизни.

Можно сказать, что все умирают, и я тоже умру, но это не значит, что твоя жизнь перестанет иметь наполнение и смысл. Есть порядок: дети знают, что родители умрут раньше — таков закон природы. Но когда ребенок уходит в молодом возрасте, для матери это противоестественно, потому что именно она дарит ему жизнь. Рискуя своим здоровьем и благополучием, мать старается защитить своё дитя.

Невыносима мысль о том, что после меня никого не останется.

Если ты примешь решение пойти воевать — это будет точка невозврата. Вне зависимости от того, чем закончится для тебя эта история, даже если судьба будет к тебе благосклонна, и ты выживешь, Рубикон будет пройден.

Я против этой войны. Я против того, что страна поставляет оружие, людей, деньги и из-за этого гибнут дети, женщины, мужчины. Для меня это война олигархов и амбиций. Человеческая жизнь здесь не в счет. Люди живут, надеются, любят, а потом их всех убьют. Просто так. Без видимой на то причины, мотива или идеи. Убьют, потому что они родились на земле, которая сейчас кому-то нужна. Кому? Убийцы защищают тех, кого убили? Или еще не успели и сделают это завтра?

Мой сын собирается поехать на чужбину. И каждый показанный по телевизору ребенок, женщина, солдат армии — молодой пацанчик, призывник восемнадцати лет — может быть убит моим сыном. Если ты решишь уехать, я сразу стану матерью убийцы. Да, нам кажется, что мы в ответе только за себя, но это не так. Каждый лишенный жизни станет членом нашей семьи. И его непрожитая жизнь, неиспытанное счастье, так и нерожденные дети обернутся горем для нашей семьи. Мысль о том, что я — мать убийцы, мне придется пережить по полной. Как в духовном, так и в социальном плане.

Это убьёт смысл моей жизни. Неужели всё было напрасно?! Сын, которого я очень люблю, которым горжусь, за которого радуюсь, собирается взять оружие и защищать непонятно кого, в чужой стране, на чужой земле.

Я ПРОТИВ!

Ты знаешь, я во многом тебя поддерживала и поддерживаю до сих пор. Я радуюсь, когда ты стараешься жить интересной и творческой жизнью. И ты помнишь, что я принимала даже те твои решения, которые мне совсем не нравились. Но если ты решишь уехать воевать, я не смогу найти для себя ни одного шанса для утешения и ни одного слова оправдания — для тебя.

Я просто стану матерью убийцы, и в моей душе будет зияющая рана, и сердце будет спрашивать: получается, что все, что ты делала для своего сына, было для того, чтобы он пошел убивать? Все эти тридцать лет для этого?

Сыночек, неужели это так?…

Почему, когда у тебя есть крыша над головой (Господи, сколько ночей я не могла уснуть, переживая, что у тебя нет своего угла); деньги на то, чтобы заниматься тем, что ты хочешь; здоровье; красивое тело; ум; талант; любящая семья — все это надо похоронить ради чужой войны? Там ты не будешь защитником. Я, твоя бабушка, твой дядя, тетя, двоюродные братья и сестра не живут в той стране. Можно защищать тех, кого любишь, своих родных, близких. Почему тебе вдруг стала близка сторона, которую мы все считаем чужбиной?

На войну идут с родительским благословением, а с чем пойдешь ты? С нашим горем?

Почему ты хочешь все бросить и либо умереть постыдной смертью, либо вернуться домой в чужой крови? Это не будет героическим поступком или смертью героя. Рано или поздно, но военных преступников будут судить. Кто-то должен ответить за гибель мирных людей.

Если это была шутка, то мне не смешно. То, что я сейчас переживаю, я даже словами не смогу передать. Для описания страданий души слов нет, только слезы скорби. И за сегодняшний вечер я выплакала их немало, да и завтра уже не будет счастливым для меня. В очередной раз рушится мой мир, и от моих желаний и радости остается только пепел. Что за жизнь у меня такая нелегкая? Неужели нет мне ни счастья, ни радости, ни покоя в этом мире?

Подумай обо всем, отнесись ко всему серьезно. Дороги обратно не будет ни для кого. Наш мир и так очень хрупок, сейчас всем нужно спокойно делать свое дело, каждому — свое и на своем месте. Нас и внутри страны лихорадит, не до резких движений сейчас. Всем нужно успокоиться и сесть за стол переговоров. Зима на носу.

Я тебя очень люблю. Твоя мама».

Дети вырастают. Им кажется, что они уже понимают жизнь и по многим вопросам могут принять серьезные взвешенные решения. Но у них ещё нет опыта последствий судьбоносных ошибок. Они ещё не выли от боли при осознании невозможности вернуться во вчерашний день. В моем поколении многие с этой болью начали жить слишком рано.

Надо было с нами разговаривать. Надо было не бояться называть вещи своими именами. Но…

Недавно подруга рассказала мне историю своей бывшей начальницы, владелицы здания, в котором раньше располагался крупный универмаг, а она была его директором. Внучка втихаря от бабушки стащила документы, подделала подписи и продала черным риелторам половину этого здания. Когда бабушка обо всем узнала и стала читать внучке нравоучения, та ей ответила: «А что ты хочешь? Я ведь дочь бандита». У этой женщины был единственный сын, и он, действительно, был известным на весь город бандитом, который «помогал» приватизировать этот универмаг. Жил он недолго, сложил голову в бандитских разборках, дочь росла, как сорная трава, поэтому нет у нее уважения ни к отцу и его деятельности, ни к бабушке и ее имуществу. Обычная история, даже обыденная.

У моей сотрудницы, воспитывающей с мужем (водителем электропоезда) двух девочек-близняшек, в тот год погиб брат, который был на два года её старше. Мать на похоронах сына сказала ей: «Лучше бы ты, чем он». Вот так! Лучше смерть молодой женщины, умной, образованной, жены и матери, чем смерть сына-бандита, который сам выбрал такую судьбу. Лет через десять у её матери помутился рассудок — она умерла в психиатрической клинике.

Через год был убит брат Иры. Его нашли в лесу. Его даже не убили, а забили — рубашка намертво впечаталась в изодранную кожу.

Вот истинная цена той радости, которую испытывала мать, когда сын приносил дорогие продукты и деньги. В этом, действительно, заключается гордость отца? Сколько таких матерей и отцов по стране, делавших вид, что ничего не происходит, а потом рыдавших на могилах сыновей? И нет здесь никакого «тлетворного влияния Запада». Мы еще толком про Запад даже не знали, ни наши родители, ни мы, их дети, воспитанные в СССР.

Так, может, перестанем врать нашим детям, что там, в Советском Союзе, было хорошо! Может, мы перестанем учить их уму-разуму, если сами не знаем, как правильно? Мы все сплоховали, два поколения подряд. И нам страшно об этом говорить. Как мы можем научить наших детей строить будущее? Ведь мы до сих пор боимся рассказать им всю правду о себе, о бабушках и дедушках. Нам страшно, что наши дети могут от нас отвернуться…

А тогда, в лихие девяностые, мы все-таки открыли ночной клуб-ресторан! И мой муж захотел стать… бандитом.

Как у Розенбаума: «Гулять — так гулять, стрелять — так стрелять!»