Жон-Дуанский список Ушкиной

Анна Георгиева, 2023

2023 – год педагога и наставника. Живёт ли учитель чем-то кроме школы? Сборник ироничных рассказов о Марье Ивановне Ушкиной – учителе-словеснике средних лет, о её славном коте Тарасе, любимых учениках и коллегах. А ещё о том, как Марья Ивановна пишет книгу и ведёт диалоги с котом. Согласно учению хиромантов, на ладони каждого человека есть линия жизни. Её рисунок у всех разный, как и путь каждого человека. Линия, путь, дорога – слова постепенно выстраиваются в лейтмотив человеческой жизни. Почему эти пути-дороги иногда пересекаются? Где предначертаны перекрёстки одной линии жизни с другой? Можно ли попробовать свернуть с заданной траектории? Возможны ли пересечения этих линий через время и пространство? Эти вопросы поднимаются в сборнике "Линии жизни", которую пишет учительница Ушкина порой с юмором, иногда с долей мистики. И того и другого предостаточно в её жизни, поэтому можно утверждать, что все произведения сборника основаны на реальных событиях пересечений линий жизни.

Жон-Дуанский список Ушкиной. ТРИЛОГИЯ

Пролог.

(Все имена являются вымышленными, возможные совпадения случайны)

Марью Ивановну не всегда звали Марьей Ивановной. Она, конечно, была по документам Марьей Ивановной со звучной фамилией — Ушкина, но звали её все по-простому — Машка Ушкина.

Она ведь не сразу родилась «с седыми прядками над детскими тетрадками» и мудрым котом Тарасом. Она была девчонкой, девушкой, юной и симпатичной женщиной — всё чин чином, как у серьёзных бородатых писателей: детство, отрочество, юность…

Даже были времена, когда Машка Ушкина собралась замуж!

С этого-то всё и началось…

Ну, собралась и собралась. Многим удаётся туда собраться. Здесь ведь главное, чтобы всё совпало: и объект достойный, и Меркурий не ретроградный.

Надо сказать, что объект Машке попался неплохой. Сама выбирала! Решила, что не стоит ждать милости от объектов, и села письмо писать: «Пишу к тебе, чего же боле…»

Вы уже поняли, что Машка литературу уважала. Даже не просто уважала, а, что называется, с ней на «ты» была и на брудершафт пила…

Училась Мария ни много ни мало — на первом курсе филологического факультета. Это — главное. Считала себя барышней умной, начитанной, с тараканами, необходимыми голове всякой уважающей себя филологини…

Внешность Машки была, говоря литературным языком, весьма противоречивая. С одного ракурса посмотришь: симпатяга, а с другого глянешь…и перекреститься хочется. А если с третьего ракурса зайдёшь, так и утешить хочется, сказав ей: что ж ты такая замороченная, бедняжечка… Но Ушкина жалеть себя не собиралась и повода никому не давала. Написав своё сакраментальное письмо объекту, она ловко подсунула его под дверь комнаты в общежитии, где проживал рыцарь души её… Забыли сообщить, что объект, как и Мария «Писучая», проживал в общежитии педагогического института. (Как-то сам собой эпитет в кавычках выскочил, — она ведь долго писала своё письмо, поэтому «писучая». К слову, она не только письмо, но и стишата уже пописывала, значит, однозначно, «Писучая»)

Продолжим, однако. Прекрасный Принц учился на физмате (сколько ж можно его объектом обзывать!) Был он «червлён губами, бровьми союзен»!

Ну, положим, так о женской красоте говорят, но что же делать, если был Принц «красотою лепый»… Понимала Машка, что воду с лица не пить, но — письмище своё написала, под дверь подсунула.

Скоро сказка сказывается, да и дело недолго делается. Машка Ушкина с Принцем стали Ходить. Так это в старину называлось: «ходить»… «Ты со мною ходить будешь?» — спрашивал обычно смущённый ухажёр у вожделенной крали. Ну, а дальше по тексту: ходить, гулять, гостить, лежать. Впрочем, мы не об этом! У нас же письмо: «Пишу к тебе, чего же боле…» Романтический лейтмотив нарушать не следует.

Вот ходят они месяц, ходят другой… Видит Ушкина, что Принц ни ей одной приглянулся. Общежитие пединститута населяли ведь в основном девицы, так ещё одна другой краше. Чувствует Мария, что на место принцессы аккурат подле Принца многие целятся. Благо Принц подслеповатый (бонус такой к лепой внешности прилагался). Руками и ногами она эту очередь из королевен всех мастей отпихивала от принца, оды ему хвалебные пописывала, подкармливала по мере своих скромных в кулинарном деле способностей. Однако мысль всё чаще закрадывалась: «чем меньше Принца мы залюбим, тем больше нравиться начнём…»

«У советских собственная гордость», — сказала себе Мария. Взмахнула знаменем своей звучной фамилии и заявила наивному Принцу:

— Да, знаешь ли ты, что у меня поклонников до тебя… 37 человек было! Вот свистну сейчас, и построятся парами в шеренгу по трое и стройными колоннами в штабеля укладываться начнут, ожидая моей благосклонности!

Остаётся загадкой, откуда взяла Мария Ушкина сакраментальную цифру 37. Хотя, какая уж тут загадка, она же была истинной филологиней! «С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, вот и сейчас — как холодом подуло…» Ведь чуть не сказала, что её штабеля из 113 человек состоят, но вовремя одумалась — ни к чему такая повторная гипербола, а то начнут потомки исследовать да искать, как это у великого поэта случилось: куда несколько десятков списочного состава подевалось? Как говорится, «а был ли мальчик-то?»

Итак, слово, что воробей: вылетело — лови… Чтобы перед Принцем не опростоволоситься, взяла Машка вечером небольшой синий в цветочек блокнотик, там ещё сзади фотка была приделана некачественная с ликом Митхуна Чакроборти (актёр такой древний индийский, немного с её Принцем внешнее сходство имеющий; по образу и подобию искала!) Разгладила рукой первую страничку в блокнотике, почесала в лохматой голове, вывела значительно цифру один, жирную точку около неё поставила и глубоко задумалась, впав в размышления-воспоминания: где тот первый, кого можно обозначить в качестве поклонника, возлюбленного, чьей героиней снов и грёз она когда-то была…

И помчались, полетели ушкинские воспоминания по дорожкам да по тропинкам, по кочкам да по болотцам, по ухабам да по пригорочкам, взлетая в небеса фантазий и мечтаний, ухаясь в пропасть домыслов и видений… «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая <Ушкина> несёшься. Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади…»

Детство Жон-Дуанское

Ретроспектива воспоминаний погрузила Писучую… в старшую группу детского сада! Просто до этого она сидела дома с няней, которую звали Александрой — не Ариной, а мелкая Машка звала её баба Шура, изрядно доводила своими капризами и пугала частыми болезнями. Народных сказок баба Шура не рассказывала, только кормила, «слегка за шалости бранила и в летний сад гулять водила»…

Большой мир встретил юную Марию нестройным гулом детских голосов, среди которых приятно выделялся серьёзный басовитый мальчишеский голос, сразу музыкой откликнувшийся в душе Ушкиной — воспитанницы старшей группы детского сада «Золотая рыбка». Недрогнувшей рукой под номером один в Жон-Дуанском списке она вывела: Олег Журавлёв. Он кормил Машку конфетами, от которых та неистово чесалась (с рождения страдала аллергией на сладкое). Может, от того, что чесалась, так и врезался в память солидный голос Олега: «Возьми конфету. Сладко». Однозначно, номер один. Но судьба в лице родителей-военных, переведённых в другой город, разлучила этот чудесный чистый и светлый детский конфетный союз…

«Школьные годы чудесные: с дружбою, с книжкою, с песнею…» Так-так-так… Номер два: пухлый Эдик Хомкин с восьмого этажа. В первом-втором классе домашку вместе делали, гуляли в сугробе за домом. После чего Машка, как обычно, долго болела, а Хомкин, по дороге из школы на свой восьмой этаж заходил проведать, передать привет от класса и домашнее задание… И это чувство пресекла судьба в лице родителей, улучшающих свои жилищные условия.

Три: Юра Ященко. Машка даже порозовела, вспомнив, как в третьем классе заставляла этого робкого мальчика быть её конём. Он реально вставал на четвереньки, Маня гордо усаживалась на «четвероного» друга и каталась по классу. Потом он классически нёс портфель до её подъезда и плёлся к себе домой. Это ли не любовь?! Где же ты сейчас: тихий покладистый мальчик из многодетной семьи? Уже тогда, в юном возрасте, Ушкина поняла, что для чувства необходим кураж. Излишняя покладистость нивелировала яркие чувства. Так и не вспомнила она, куда «уплёлся» её номер три…

Снова почесав лохматую голову, Машка вывела номер четыре и погрузилась в задумчивость. По каким же критериям дальше пополнять Жон-Дуанский список? Четыре: некто Кошурников, который в лечебном лагере «Солнечный», куда отправляли болезненную Марию в четвёртом классе на три месяца поправлять хлипкое здоровье (вот нагромоздила подчинительной связи — не выбраться!) Итак, Кошурников предлагал вместе бежать из лечебных застенков, выпрыгнув при этом из окна второго этажа. Вот он — кураж! Машка, помнится, чувствовала неимоверное волнение, но изрядно трусила: догонят, накажут, да и опять заболеет она от этих подвигов… Парень, кстати, совершил задуманное (без Машки), был пойман и с позором передан родителям с рук на руки…

Средняя школа напоминала мрачное средневековье: с детской миловидностью Машка что-то произошло! На редких фотографиях тех лет из задних рядов угрюмо смотрит мрачное лицо девочки-подростка со сдвинутыми еле заметными белёсыми бровями, узкими щёлочками озлобленных глаз-буравчиков, упрямо стянутых в ниточку узких губ, всю эту суровую невзрачность украшает непослушный каракуль волос (к счастью, фотки чёрно-белые, и истинный цвет этой овечьей красоты неизвестен). Какой уж тут список, когда без слёз в зеркало не взглянешь…

Удивительно, но именно на тот «средневековый» период приходится номер пятый, который спустя годы показал, что он был настоящим. Номер пять: Костя Зайцев. Ушкина призадумалась…

Отрочество Жон-Дуанское

Как и положено номеру пять, он был отличник. Раз под Новый год их поставили вместе вести утренник. Зайцев загадочно сверкал очками, Ушкина веселилась, потому что Костик был на полголовы ниже (мальчишки в подростковом возрасте зачастую выглядят недомерками на фоне оформившихся нимфеток). Машка и Зайцев гордо и выразительно декламировали праздничные тексты, любимая училка — образец Человека для Машки — блаженно кивала в такт заученному порыву их юных сердец. Медленный танец на пионерском расстоянии окончательно сблизил одноклассников. “Пионерское расстояние” — как музыкально сейчас звучит это выражение! Его руки — на её условной талии, ее руки — на его узеньких подростковых плечах, эти руки обязательно вытянуты до предела — ни в коем случае нельзя прикоснуться какой-нибудь “деталью тела” друг к другу — вот что такое “пионерское расстояние”! Костик прислал Ушкиной записку с предложением дружбы. И это несмотря на её “гадкоутячий” вид! Ох, чувствовал мудрый отличник Зайцев беспроигрышным мужским чутьём, что из самых гадких утиц получаются приятные и миловидные особы…

Но годы “мрачного ушкинского средневековья” тянулись, как неведомая в ту пору жевательная резинка. Очки Зайцева сверкали иногда под окном в полутьме метельного вечера, иногда невзначай за углом школы, когда свирепая Ушкина возвращалась с двойкой по математике. Что ж, она стала беззастенчиво пользоваться домашками очарованного воздыхателя…

Классе в восьмом Костик, собравшись с духом, позвал Ушкину в гости, предупредив, что мамы и младшего брата дома не будет. Он подготовился, как всегда, “на отлично”: маслянистый торт, купленный в кулинарном магазине напротив, мутный бабушкин компот в высоких фужерах из семейного неприкосновенного сервиза; яблочки, вырезанные уголками под лилии (сколько же он с ними возился?); салфеточки, ложечки, чайничек заварочный под поролоновым подолом “бабы на чайник”! Ах!.. Ушкина заявилась с подругой, ещё более неказистой, чем она сама. Зайцев терпеливо поставил третью чайную пару.

Что нашло на девицу Ушкину в ту далёкую пору, с трудом поддаётся адекватному объяснению. Она скакала по кроватям в доме Зайцева, повизгивала, кидалась в подругу изящными думками с диванчика Зайцевой мамы, пела похабные частушки. Подруга ей, конечно, подыгрывала. Костик, поправлял очки на носу указательным пальцем, когда подушка прилетала в его удивлённую физиономию, но терпел. (Надо отметить, что разбуянившаяся Ушкина была абсолютно трезвой — пионеры не употребляли спиртного даже в восьмом классе!) Наконец она выдохлась и отбыла восвояси, сказав напоследок какую-то гадость. Зайцев вздохнул и пошёл убираться в квартире к приходу любимой мамы…

“Номер пять” — несколько раз любовно обвела повзрослевшая филологиня Ушкина-Писучая… Номер пять замер в пространстве, называемом “школьные годы чудесные”!

За прошедшие годы Ушкина, конечно, поняла, что была неправа в отношении Зайцева, но — чувству не прикажешь…

“Одноклами” называют сейчас этих милых людей, которые навсегда остаются в нашей памяти задорными хулиганистыми мальчишками и весёлыми хитроватыми девчонками, даже став плешивыми одутловатыми дядьками и молодящимися, гусенично обтянувшими складочки, тёточками.

“Шесть, семь, восемь, девять, десять…” — бодро строчила Ушкина свой списочек.

Виталик. Он бегло поцеловал её в суматохе субботника, сообщив предварительно, что он всех баб в классе перецелует на спор… Но проспорил, ограничившись Ушкиной и её подругой…

Слава. Он сидел с Машкой за одной партой и доверительно шептал ей: если нечем занюхать крепкий алкоголь, можно втянуть носом запах своего носка. Потом Славик сигналил зеркальцем из своего окна, что было в доме напротив. Возможно, завлекал занюхивать его носком?

Вовка. Он, заходя в класс, зычно орал: “Бабы — овцы!” И за этот незамысловатый комплимент его все любили. Ну, и чертовски симпатичный, конечно, был отрок. Ушкина “овечий комплимент” часто с удовлетворением в душе принимала на свой счёт…

Алёшенька. Смуглолицый спокойный хорошист, который часто давал Ушкиной списать просто так и будучи интеллигентным человеком по утрам интересовался: “Как дела?”

Валера. К нему как-то раз притащила упирающуюся Ушкину их любимая класснуха. Было такое извращение: учитель и один-два активиста класса таскались к отстающим ученикам, дабы проверить, как те корпят над учебниками по вечерам. У Валеры был неимоверный бардак, он валялся на диване и кидал мяч в стену, на замечания класснухи реагировал пассивно. Состояние пережитого совместного стыда, как ни странно, надолго сроднило потом его с Ушкиной…

Суматошное подростковое лето после восьмого класса туманило мозг. Машка отбывала на отдых к тётке в деревню, неожиданно было решено, что соседка-одноклассница поедет с ней. Избави нас Боже от красивых подруг! Но и подругами они никогда не были, больше того — Ушкина недолюбливала эту девицу. Наслаждаясь нехитрым деревенским отдыхом, выпускницы восьмого класса заскучали. Тут-то и послала судьба им “юношей бледных со взором горящим”. Один из них был простым деревенским парнем и прозывался Серёга, а второй — Владимир, как и Ушкина с подругой, укреплял здоровье и рассудок на грядках любимой бабули. В общем, к гадалке не ходи, понравилась им обоим ушкинская подруга! Роль Ушкиной выпала примитивная до безобразия — быть почтовым голубем. Она вздыхала, скрипела зубами и уныло носила записки то одному, то другому, потом обратно, искоса поглядывая на свою неказистую фигурку с довольно тонкой талией, но коротковатыми ногами (а у подруги-то, что называется, от ушей), подростковая плоская грудка не шла ни в какое сравнение с уже развитым завлекательно выпирающим бюстом подруги… Иногда, притормозив у зеркала, Ушкина задумчиво созерцала меняющееся лицо своё: голубые глаза, обрамлённые светлыми длинными ресницами (их уже можно подкрашивать), обыкновенные губы, чуть вздёрнутый нос с тонким вырезом ноздрей (тайная гордость Машки, ведь у подруги не нос, а слива какая-то свисает, странно, что пацаны этого не видят), дополнял этот нехитрый набор излишне округлый абрис лица, но венчало-то всю “морду лица” по-прежнему непослушное овечье руно странноватого оттенка. Ушкина откровенно страдала от излишней кучерявости. Техника тогда ещё была довольно примитивной, и Мария придумала нехитрый способ выпрямления кудрей: после мытья надо было на мокрые волосы натянуть шапку и долго не снимать, пока не просохнет шевелюра. Способ имел два существенных недостатка: был долгосрочен, и после него распрямлённые кудри затхло пованивали… Сомнительно, что эти прелести могли очаровать Серёгу с Вовкой. И долго бы летала Ушкина кудрявым недоразвитым голубем туда-сюда, но подруга закрутила нешуточный роман с городским Вовкой, бортонув симпатичного, но по-деревенски простоватого Серёгу (она даже сказала, что от него навозцем попахивает!)…

История стара, как мир: Серёга поплакался Ушкиной, она прониклась сочувствием и состраданием, вот и зародились тёплые отношения. Неудивительно, что с одноклассницей после этой поездки отношения сошли на нет. Кучерявый голубь Ушкина приняла решение никогда более не обзаводиться более симпатичными приятельницами…

Конец ознакомительного фрагмента.