Тихх и Каменные головы Севера

Анна Владимировна Носова, 2022

Всего несколько десятков звёздных оборотов остается до возвращения на остров Харх забытого прошлого с его проклятыми дарами. Но в ленивой тишине уже раздаются первые отголоски зарождающейся бури – это заговорили Каменные головы Севера. Заговорили не с королём, жрецом или шаманом, а со слабым и робким мальчиком Тиххом. Кому из враждующих народностей Харх суждено этим воспользоваться?

Глава 2

Девочка-стрелок

Повернувшись на мгновение, девочка-стрелок успела быстро посмотреть на Тихха, прежде чем снова впиться глазами в свои мишени. Всего один короткий взгляд, чтобы стало ясно, что происходит. Правда, от этого понимания все сделалось только сложней.

Она повернулась стриженой половиной головы, и свет первых вечерних звезд вырезал из темноты рельефный профиль, скользнул по едва отросшему слева ежику волос и металлическому завитку, опоясывающему ушную раковину. Заправленная в свободные шаровары, синяя рубаха перехвачена на груди проклепанными полосками грубой кожи. Это выглядело так странно — странно для девочки, — что Тихх даже засомневался, кого он все-таки видит перед собой. Только что казалось, что это дерзкая, самоуверенная пигалица с луком. Берегитесь! Одно неосторожное слово в ее сторону, и пятнистое оперение ее стрелы будет торчать у вас из задницы! Только она куда-то делась, и вместо нее на Тихха взглянул теряющий самообладание воин.

Не было в ее глазах никакой холодной твердости, которой, как гласят легенды, славятся доблестные бойцы; не было уверенности в совершаемом правосудии; не было в них даже суровости, достаточной, чтобы и дальше удерживать четверых хархи, которые старше физически сильнее нее. Подевалась куда-то даже насмешливость, которая так шла ей и так бесила Каша. Она как спичка, понял Тихх, вспыхнула и тут же прогорела. В широко распахнутых серых глазах вместо вызова теперь застыл ужас, затравленно вращались зрачки. Безумный, полный агонии взгляд полоснул Тихха по лицу, бешено заметался по окрестностям, и, так ни за что и не зацепившись, переключился на пленников. Локоть руки, натягивающей тетиву, задрожал.

Однако Каиште хватило этих коротких мгновений, чтобы с помощью жестов передать дружкам какие-то знаки. Выглядывая из-за спины разведчицы, Тихх увидел, как Дробб по его указке нагнулся — в его руке что-то тускло блеснуло — и быстро завел руку назад.

— Я все видела!

Девочка-стрелок коротко махнула влево дрожащим локтем, от чего ее лук выписал в воздухе странную дугу.

— Да? — почти огрызнулся в ответ Каишта. И что же? Может, и нам покажешь?

Глупо, конечно, дерзить, когда в грудь тебе смотрит стрела, но что еще ему оставалось? Ничего, кроме как тянуть время и ждать подходящего момента.

— Видела, что вы с ним сделали. — Слегка запрокинув голову назад, разведчица указала на Тихха. — Как вы притащили его сюда, как что-то в него вливали, как потом весело смеялись.

От ярости, смешанной с испугом, подрагивал не только голос девочки. Свободные штанины коричневых шаровар не могли скрыть мелкую трясучку в коленях. Видимо, она это заметила и резким движением сменила опорную ногу. Не помогло.

— Да? — влез Дробб. Даже сейчас он продолжал копировать Каишту. — И что же? Ты говоришь, тебе все это так не понравилось, но ты продолжала сидеть там, в ветвях, как белка, и наблюдать. — Что бы он там ни прятал в за спиной, это несомненно придавало ему уверенности. — Если твоей беличьей душонке стало так жалко малого, что же ты сразу не перестреляла нас из укрытия? А?

Вместо ответа разведчица снова махнула локтем влево, в сторону рощи. Из ее темноты гортанной трелью откликнулся дрозд.

— Ты кому там знаки подаешь, сука? — встрепенулся Ижи. — Ты чуть не убила меня, лесная сволочь! Тебе это с рук не сойдет, так и знай!

— Чуть не убила? — на мгновение к девочке вернулся язвительный тон, как будто она наконец вспомнила, зачем она здесь. — И где же тогда кровь? При убийстве всегда море крови, так и знай!

Дробб выглядел так, как будто на что-то решился: он стоял, от нетерпения переминаясь с ноги на ногу. Каишта потихоньку пихал его локтем в бок.

У Вруттаха округлились глаза, задрожали оба подбородка:

— Ты-то от-т-куда з-знаешь, ч-что б-бывает при уб-бийстве?

— А ты как думаешь?

— Милостивая Матерь звезд…

Вру-вру зажмурился, сполз вниз по стволу и, путаясь в словах, забормотал молитву. Каишта скроил печальную рожу и похлопал его по плечу.

— Да, Вруттах, — тихо и серьезно сказал он, — молись за Ижи. Прошу тебя, молись, как за родного брата. — Одной рукой он продолжал подпихивать Дробба вперед, а другой обнял держащегося за дерево Ижи. — Брата, которого мы сегодня чуть не потеряли. Да, — Каишта скорбно повесил голову и тяжко вздохнул, — чуть не потеряли из-за своих глупых игр. Из-за того, что не умеем вовремя остановиться и вернуться в домик до того, как ведущий крикнет: «Горю!»

Пятнистое оперение стрелы нерно заплясало над плечом незнакомки: еще бы, столько времени удерживать тетиву. Сейчас опустит, решил Тихх, просто не выдержит напряжения.

— Я не знаю такой игры и мне плевать на нее! — выкрикнула девочка-стрелок. На слове «плевать» ее голос сорвался.

Глаза мастера маэстро недобро блеснули, он сделал небольшой шаг вперед, пряча руки за спиной. Прекрасный шанс выслужиться перед отцом Каша, и он его не упустит.

Тем временем брат Тихха успел окончательно войти в роль.

— Прости нас, Ижи, — продолжил он свой «монолог раскаяния». — Прости, что из-за нас ты оказался в смертельной опасности. А ведь, падая, ты прикрыл собой меня, спас от стрелы. — Рука, только что подталкивавшая Дробба, смахнула воображаемую слезу. «Как мило, — усмехнулся про себя Тихх. — Особенно то, как ты в этот момент орал “отвали!”» — Вот, посмотри, что ты с ним сделала. — Каишта обвинительно вперился в разведчицу и потребовал: — Ижи, покажи спину.

— Там стрела была почти игрушечная, — сквозь зубы выдавила девочка. — Наконечник деревянный, да к тому же тупой. Прямо как вы, — еле слышно прошипела она.

Тихх видел, как вместе с самообладанием ее покидают и силы: рука начала медленно опускаться. Наверно, ей самой недомек, как это вышло, что она уже оправдывается перед своим пленником. Натяжение тетивы ослабло, древко лука заметно распрямилось. Вместо того, чтобы хотя бы попытаться вернуться в исходную стойку, девочка нагнулась и вытянула шею вперед: конечно, нужно ведь рассмотреть, что она натворила, какое ужасное, почти смертельное ранение нанесла незнакомому хархи! Именно этого и хотел от нее Каишта. Вот, что ему было нужно, — сократить расстояние до такого, которое делает лук не опаснее коромысла. До такого, при котором в ход вступает совершенно другое оружие.

То, что сейчас за спиной у Дробба.

— Игрушечные у тебя мозги, Плешивая башка! Иначе ни за что не сделала бы такого!

Ижи уже стянул свой бежевый, в черных разводах, хитон и повернулся к разведчице спиной. Каишта глянул на ранение, картинно ахнул и схватился за сердце. Вруттах, очевидно боясь теперь даже поднять голову, продолжал вполголоса молиться и причитать. Нет, с этого расстояния ничего не разглядишь: об этом позаботились сумерки и древесная крона — одинаково густые и одинаково коварные.

Все делают то, что хочет от них Каишта, и девочка-стрелок не стала исключением. Если она сама не хочет идти вперед, значит ее подтолкнет чувство вины — таков расчет брата. Тихх видел его план насквозь: раздавить, уничтожить стрелка, чтобы осталась только девчонка. С девчонкой, у которой больше нет сил натягивать тетиву, которая в ужасе от того, что натворила, которая почти открылась для удара, справиться гораздо легче.

И прежде, чем Тихх успел как-нибудь ее предупредить (в выборе стороны он не сомневался ни секунды), незнакомка шагнула к дереву. Одновременно с ней шагнул и Дробб, правая рука за спиной, левая на бедре. Богомол на тропе войны.

— Да, подойди, посмотри, что ты сделала! — Черный палец Каишты указывал на едва различимую в темноте спину Ижи. — Он еле на ногах стоит. Спорю на сто серебряных пластин, внутри у него что-то повредилось.

Чирррк, нижнее плечо лука царапнуло сухую землю. «Нет, не надо!» — хотел было крикнуть Тихх, но опять не успел — уже в следующее мгновение лук перекочевал за спину девочки. В руке осталась только стрела.

Дробб, не мигая, следил за ее движениями. Весь напрягся, ощетинился и замер — готовился. Невыразимое возбуждение таилось за его окаменелой позой, но понять это можно было только по часто раздувающимся ноздрям и перекатывающимся желвакам. Тихх судорожно сглотнул, но не слюну, а лишь пыльный воздух. Язык прилип к небу; не язык вовсе, а отброшенный хвост умирающего Ящера — сухой и весь в песке. На зубах пронзительно скрипнуло несколько песчинок, и этот скрип заставил его сжаться, словно испуганную улитку в раковине. Ничего он не мог сделать, кроме как спрятаться в ней, снова спрятаться и ждать, когда стихнет гром. Отчаянное желание защитить незнакомку от разъяренного брата вдребезги разбивалось о слабость, неуверенность и, самое главное, — полное отсутствие плана. Бессилие и злость делали руки непослушными, голова тяжелела, мысли разбегались.

А вот план Каишты воплощался в жизнь прямо на глазах. Еще один шаг, еще два — девочка медленно приближалась к дереву. Совсем как Тихх, которого эта же компания однажды заманила в присыпанную соломой канаву, уверяя, что в соломе прячутся светлячки — особые, которые светятся только днем. Только никаких светлячков там не оказалось, канава была глубокой и очень грязной, а солома, которой Тихха потом беспрестанно посыпали сверху, прекрасно прилипала к этой грязи. Куриный принц, так, кажется, его называли потом еще целый звездный оборот. Его высочество куриный принц из своего выдуманного соломенного дворца. Ко-ко-ко, не обсохло молоко. Кукареку, вам сейчас яйцо снесу. Долго отмываясь в ручье от грязи и унижения, Тихх тогда думал только об одном: никто, ни один из зрителей этого представления не сказал ему…

— Не ходи!!! — заорал он вдруг не своим голосом.

Вся злость на Каишту, вся горечь от бессилия вдруг соединились вместе и переплавились в истошный крик. Даже собственный голос показался Тихху незнакомым. Он даже не успел понять, что заставило его выбраться из раковины и как он посмел возразить раскатам грома над своей головой.

Крик сотворил мимолетное, ускользающее мгновение чуда — все переключили внимание на Тихха. Лицо Каишты исказила гримаса ярости, было видно, что ответный крик — ядовитый, злобный — так и рвется из него наружу, но застревает в горле, как, бывало, застревали у Тихха нужные слова. В его план, может, и снова блестящий, но все же слишком хрупкий, чтобы подстраиваться под обстоятельства, попытались вмешаться. И план начал рассыпаться, как рассыпалась тогда под ногами Тихха солома. Вруттах прекратил жалобно стенать, «смертельно раненый» Ижи обернулся. Даже Дробб отлепил взгляд от своей цели и вытаращился брата Каишты, как на последнего предателя. Повернула голову и девочка.

Ко-ко-ко, не обсохло молоко.

— Стой, не двигайся! — был следующий выкрик, такой же неожиданный и отчаянно дерзкий, как и первый.

Пора выбираться из раковины. Ища руками опору, чтобы оттолкнуться с корточек и встать на ноги, Тихх впечатал ладони в землю. Руки коснулось что-то холодное и опасное.

— Заткнись, мать твою! — донеслось со стороны дерева.

«Ага, заткнуться. И прекратить тебя позорить».

— Прекрати меня позорить, ты, слабоумный!

Холодным и опасным оказался наконечник стрелы. Металлический, а не деревянный и очень даже острый, а не тупой (как Каишта с дружками). Это хорошо, очень хорошо… Гладкая твердь стрелы послушно легла в руку.

Кукареку, вам сейчас яйцо снесу.

Словно отпущенная пружина, Тихх рванул вперед, к девочке. Он не смотрел по сторонам, просто не мог смотреть, потому что, если план Каишты был хрупким, то у него его не было вовсе. Был один только порыв, который налетел, как внезапный ветер, и закрутил его в бешеном воздушном танце. Как смутное предчувствие при виде одиного дрока, как приступ смеха под пролетающими рядом стрелами, как раскаты грома в голове. Отвлечешься, переключишь внимание, и этот ветер стихнет, оставив тебя один на один с жестоким миром. Впрочем, как и любая другая магия.

Поэтому лишь краем уха Тихх услышал окрик Каишты: «Давай!» и лишь краем глаза увидел, как справа к нему метнулся размытый продолговатый крючок.

«Боевой богомол бросился исполнять приказ», — понял мальчик и ускорился.

Девочка-стрелок застыла между двумя несущимися к ней фигурами. Она успела сорвать с плеча лук, но только для того, чтобы, скрестив его с так и не убранной стрелой, создать какое-то подобие защиты. Использовать лук по назначению она даже не попыталась. Если ею тоже управлял какой-то неведомый ветер, то он давно унесся в другом направлении.

От девочки пахло какой-то резкой цветочной пыльцой и незнакомыми специями, ткань рубашки оказалась гладкой и прохладной, а заклепки портупеи немного царапались. Это все, что успело вместить восприятие Тихха, когда он, как ему казалось, медленно, будто во сне, схватил ее за плечо и отпихнул назад, за свою спину. То, что только что было размытым крючком, обрело черты Дробба. Сухощавое лицо горело азартом, но взгляд перестал быть острым и сосредоточенным. Он был очень близко, но еще ближе оказался тускло блестящий предмет — горлышко разбитой винной бутыли.

«Что ж, не ты один теперь вооружен», — успел подумать Тихх до того, как его брат закричал:

— У него стрела! Ломай ее!

Но Дробб его уже не слышал. Охваченный предвкушением триумфа, в полшаге от заветной цели, он, вероятно, не замечал не только стрелу, но и самого Тихха. Не замечал ровно до того момента, пока металлический наконечник не коснулся его впалого живота.

Поляну огласил резкий вопль:

— Аааай!

Дробб выгнул спину, отшагнул назад и застыл на месте, как ледяная скульптура. Его свободная рука метнулась к месту укола, и, не решаясь дотронуться до раны, безвольно повисла в воздухе.

— Ах ты мелкий ублюдок!

Даже в сумерках было видно, как побагровели щеки мастеро маэстро, — будто сам Огненный бог дыхнул на них. Левая рука продолжала дрожать напротив пупка, но правая оставалась поднятой, как бы продолжая замахиваться горлышком от бутыли. Удивительно, некстати подумал Тихх, как в нем, таком тощем, умещаются страх и злоба?

И все же, так оно и было: страх сковал Дробба, заставив замереть в нелепой позе, а злость не позволяла ему отбросить острое стекло в сторону и отступить. Пожалуй, эта борьба даст им с девочкой-стрелком небольшую временную фору — три, может быть, четыре вдоха.

— Беги в рощу, — выдохнул Тихх, даже не оборачиваясь. Только сейчас он разжал пальцы на плече девочки; ткань под ними уже перестала быть прохладной. — Прячься.

Никаких отдаляющихся шагов за спиной. Что-то незнакомое и пряно-острое продолжало щекотать ноздри. «Вот дура!» Еще пара вдохов, и наш боевой богомол осознает, что не ранен, — Тихх ведь даже не надавливал на стрелу, он просто его коснулся — и вспомнит, зачем он здесь. Идеальный, возможно, единственный шанс девочки убежать с поляны невредимой утекал, словно песок сквозь пальцы.

Справа мелькнула тень, и у Тихха сжался желудок: Каишта ринулся на помощь Дроббу.

— Каш, у меня там… — мямлил тот, — …в меня ткнули чем-то. Меня проткнули, слышишь, Каш…

Но Каш только отпихнул его в сторону, точно докучливого попрошайку.

— Все приходится делать самому, — проскрипел он, на ходу выхватывая розочку из рук «ледяной скульптуры». От неожиданного толчка Дробб еле устоял на ногах.

Один вдох.

Сзади вместо топота убегающих ног раздалось приглушенное шебуршение. Пряности и пыльца так никуда не исчезли, и Тихх за это готов был возненавидеть ту, чья кожа их источала. Выходит, его храбрый рывок оказался просто бездумным, никому не нужным риском, который только все только усложнил. Словно почуяв его слабину, голову опутали новые сомнения: что, спрашивали они, если в этой горячке ты не просто коснулся Дробба? что, если все это время девочка пыталась убежать, но ее удерживала твоя мертвая окаменелая хватка? что, если за помощь ей тебя высекут или заморят голодом до полусмерти?

Что, если ты просто жалкий, слабоумный куриный принц?

Солома, грязь и пыль… В той канаве было столько грязи, а сверху ее кидали еще и еще. Грязь забилась даже в рот, попала даже в глаза…

В глаза. Выставив перед собой стрелу, как копье, Тихх резко нагнулся и вкогтился пальцами в неподатливую, твердую почву, чтобы быстро набрать в ладонь земли. Однако с тем же успехом можно пытаться наскрести песка с уже обожженной глины: дождей не было с начала Ящера. Змеи сомнений еще сильней стискивали череп.

Что ты будешь делать, когда мать все узнает?

Последняя попытка врыться в безразличную к его стараниям твердь земли (средний палец полыхнул огнем, намекая на сорванный ноготь) ни к чему не привела. А запас вдохов, отделяющих от удара брата, иссяк.

Разгибая колени, Тихх уже видел перекошенное лицо Каишты. Видел, как он заводит по дуге правую руку, широко замахиваясь, — удар будет что надо. Искры из глаз полетят. Тихх было хотел тоже замахнуться, но понял, что нечем: стрела, оплот его уверенности и надежды, валялась внизу, на песке. Уронил он ее сам, пока копался в нем в поисках «ослепляющего порошка» или стрелу успел выбить из его рук Каишта, уже не имело никакого значения.

Стеклянный оскал горлышка неумолимо приближался к лицу Тихха. Он зажмурил глаза, как зажмуривал их в грязной канаве. Он уже знал, что произойдет: сейчас будет больно, а потом все заржут. Ничего нового, если задуматься. Нужно только посильнее зажмуриться, и тогда, может быть…

Вдруг в ухо что-то свистяще дыхнуло:

— Ляг!

Не смея ослушаться, Тихх мешком рухнул на землю. Закрыл руками голову. Все, вот и конец, думал он, увязая в паутине темноты, которую усердно ткал паук страха. Липкие, удушающие нити подбирались к горлу, а у паука было лицо Каишты. Работая, он ухмылялся и насвистывал очередной издевательский мотивчик:

— Ин-те-рес-но, по-че-му; ин-те-рес-но, по-че-му; ин-те-рес-но, по-че-му грязь так нра-вится е-му?

Вдруг паутина лопнула. С таким оглушительным треском, как будто ее нити были стеклянными. Тихх отнял руки от головы и обомлел: с неба второй за этот безумный день низвергся дождь. И если в первом случае в роли дождя было вино, nо сейчас — стекло. Тысячи взблескивающих в звездном свете крохотных осколков взвились в воздух, рассыпались по нему сверкающей крупой, чтобы потом впиться своими острыми гранями в каждого, кто окажется у них на пути.

И горе тому, кто по неосторожности подставит этим «каплям» лицо.

А ведь именно так и поступил Каишта. Не в состоянии понять, что за неведомая сила выбила оружие из его правой руки, он замер лицом кверху, зачарованно наблюдая за этим стеклянным фейерверком. Нет, он даже не посмотрел на девочку, точный и внезапный выстрел которой и лишил его разбитого горлышка. В этот момент она как раз опускала руку, которая только что выпустила из тетивы оброненную Тиххом стрелу. А в следующий уже лежала рядом с ним на земле, точно так же прикрывая голову сцеплеными в замок руками. Время застыло, и судить о нем можно было лишь по частому, горячему дыханию, обжигающему локоть Тихха.

Где-то рядом раздался взбешенный вопль: надо думать, лица Каишты достигли осколки его же собственного оружия. И следом еще один, указывающий, что Дробб, его ручной боевой богомол, оказался ненамного сообразительней. Потом два вопля слились в один, словно сверяя тональность. В нескольких местах (похоже, кисти рук и низ шеи) кожу царапнули, но тут же отпустили маленькие острые коготки. Значит, их с девочкой задели самые крохотные капли стеклянного дождя, успел облегченно сообразить Тихх. Каиште же достались самые…

Что-то тонкое и цепкое вонзилось в запястье, а следом и в мысли. Они рассыпались, как бутылочные осколки, подчинив тело и разум короткому приказу:

— Бежим.

А дальше руку безо всякого предупреждения изо всех сил рванули вверх, едва не выкрутив плечо. Чтобы не упасть от рывка, Тихх заработал ногами. Каждое движение отдаляло его от мерзкой компании сводного брата, от проклятой поляны, где ему довелось столько вытерпеть. Устремившись за девочкой-стрелком (ей уже не приходилось тащить его за руку), постепенно набирая скорость, Тихх на мгновение почувствовал себя освобожденным. Его неприятели остались позади, и даже если и решились на погоню, то не имели никаких шансов. Бегом, бегом! Ни один богомол, ни один навозный жук его не догонит! Как же здорово! Прозрачный ночной воздух ловко расправился с проделками винных паров, мир перестал качаться, в голове окончательно прояснилось.

И тогда Тихх понял, что он со всех ног несется меж карликовых дубов, и их пока еще редкая поросль вот-вот станет гуще, дубы, равно как и их корни, будут увеличиваться и крепнуть, будут все теснее прижиматься друг к другу, пока не превратятся в непроходимый лес. Да, ненавистный Каишта оставался далеко за спиной, и теперь уже точно не найдет его, но там же оставался и дом. Родная Кригга. Щемящая неразгаданность дрока-отшельника. Мать… Несмотря на все сегодняшние злоключения, Тихх продолжал надеяться, что она не ходила к Багряным холмам, все-таки теперь она замужем за господином Зуйном, а он, по его же собственным словам, всегда найдет свободные руки для честной работы.

Сегодня он уже точно этого не узнает.

Дышать стало трудней. Сначала казалось, что это из-за быстрого бега. Может, и так, но, вглядевшись в темноту, мальчик понял, что все дело в деревьях. А он ведь и не успел заметить (хотя и предсказывал ранее), как подлесок перешел в самую настоящую чащу. Толстые загрубевшие стволы стояли друг наротив друга тесными группами, точно враждующие семьи. Изгибистые ветви тянулись к небу, что-то с присвистом шепча медными и бронзовыми листьями с металлическими прожилками. Но ветер ничего не отвечал им: любой его вздох терялся в плотной кроне, не успевая достичь нижних веток.

На лице выступили бисерины пота, сердце яростно трепыхалось, как выброшенная на берег рыба. Зачем бежать дальше? Мощный корень, похожий на огромного земляного червя, будто прочел эту мысль, когда поставил Тихху внезапную подножку. Он еле удержал равновесие, от неожиданности прикусил себе язык и, естественно, сбился с бегового ритма. Казалось бы, самое время для небольшой передышки, но…

— Бежим. — Не приказ, а просто утверждение, сказанное спокойным, твердым тоном. И нет, девочка даже не запыхалась.

Тихху от этого стало немного стыдно, и, не желая вновь показать себя слабым и жалким, он снова встроился в эту лесную гонку. Побежал как подстреленный, хоть за ним никто и не гнался; как будто это было единственное, что ему оставалось. В запястьях и коленях все еще покалывало от неожиданной встряски, которую устроил ему дубовый корень.

Лес продолжал испытывать на выносливость. Укрупнялись стволы, разрастались ветви, густели кустарники и травы лесного полога. А Тихх и девочка-стрелок бежали и бежали, врезаясь резвыми крохотными точками в его зелено-бурую шелестящую мантию. Бежали быстро, но во имя Матери звезд, куда? Ни дорог, ни тропинок, ни каких-нибудь случайных путевых примет — высоких камней, необычных цветов на ветках кустарника, серебрящейся нитки лесного ручья — ничего, казалось, не управляет маршрутом разведчицы.

Но может ли ей вообще хоть кто-то управлять? Только что окруженная тремя хархи с препаршивейшим характером, почти сломленная, готовая встретиться с острыми «лепестками» стеклянной розочки, она уже мчится в глубь чащи навстречу новым опасностям, и только пепельные волосы мелькают меж темных стволов, как лисий хвост.

Вперед, за этим седым хвостом, холодным факелом посреди удушливого мрака. Единственной надеждой не остаться в зловещем ночном лесу наедине с древесными великанами и их коварными ступнями-корнями. С ними и, возможно, еще громами, с содроганием вспомнил мальчик. Пахло задубелой смолой, сухими листьями и нагретым металлом, а когда Тихх почти настигал свою спутницу, к этим запахам примешивался почти сладковатый пот и те самые специи. Но, погодите, такие ли уж незанкомые? Тихх принюхался. Нет, наверно, это снова игры воображения. Нет, он просто устал, день был длинный, бесконечно длинный и очень тяжелый.

Но когда в очередной раз он вложил остатки сил в отчаянный рывок навстречу пепельному хвосту, лесная духота и быстрый бег раскалили кожу девочки до предела, а слабенькое дуновение ветра все же просочилось сквозь лиственную занавесь… Тогда Тихх понял, что глупо пенять на воображение. Солнце, холмовые травы, мед, сухое сено и пчелиный воск, проникшие в его ноздри были реальней некуда. Их невозможно ни с чем перепутать.

Так пах дрок.

— Послушай! — задыхаясь, выкрикнул Тихх. — Погоди, пож-жалста!

— Бежим, — в третий раз повторила девочка-стрелок. Просто бросила это слово куда-то в темноту леса, даже не обернувшись.

Следовало, конечно, ожидать, но теперь, только теперь Тихх понял, что встревожился по-настоящему. Ему были нужны ответы.

Конец ознакомительного фрагмента.