Тихх и Каменные головы Севера

Анна Владимировна Носова, 2022

Всего несколько десятков звёздных оборотов остается до возвращения на остров Харх забытого прошлого с его проклятыми дарами. Но в ленивой тишине уже раздаются первые отголоски зарождающейся бури – это заговорили Каменные головы Севера. Заговорили не с королём, жрецом или шаманом, а со слабым и робким мальчиком Тиххом. Кому из враждующих народностей Харх суждено этим воспользоваться?

Глава 1

О мастерах и насекомых

— Гоо-ррр-ггхх! Ррро-хха-ммм.

«Что?!»

— Кхааа-ммм-рроооо.

Череп раскалывался, как скорлупа в тисках орехокола.

«Этого еще не хватало. В полуденных лучах перегрелся что ли?»

— Дрооо-хуумм-грооо, — утвердительно рокотнуло в голове.

«Да ты издеваешься?» Сбросив защитную перчатку, Тихх яростно прочистил ухо, почему-то именно правое. Труд окупился парой мгновений благословенной тишины. Мальчик потянулся обратно за перчаткой, осторожно косясь на сводного брата: не заподозрил ли тот чего?

И едва мир снова встал на место, в ушах Тихха грянул гром:

— Ггррооо-ааа!

Гром под безупречно-голубым небом позднего, зрелого лета, делающего вид, что Скарабей над ним не властен.

Тихх сел на корточки, спрятал голову в коленях и закрыл уши ладонями. Кажется, неловким движением он перевернул пару корзин с ежевикой — это ведь от нее мир под ногами расплылся и почернел? Плевать, подумал он, лишь бы они заткнулись. Эти громы. Их было несколько, вот единственное, в чем он сейчас уверен, — несколько громов. И у каждого свой голос. То, что он различает их, ни капли не удивило Тихха. Не удивило, но и не обрадовало, это уж точно.

«Заткнитесь, заткнитесь!» — вступил он в бессловесную перебранку.

Каждое «ггррооо» запускало в голове праздничную шутиху. Тихх чувствовал, как ее огненный хвост бьет его по щекам и по шее. Это злило — «Заткнитесь!!» — злило пресильно, и так хотелось громыхнуть что-нибудь в ответ. Грязно выругаться, отсыпать крепкого словца, послать гребаные громы в увлекательное путешествие. Да только слова все попрятались. Как, впрочем, и всегда. В тот самый момент, когда им следует выскакивать гороховой очередью из духовой трубки в уязвимые места обидчика, они трусливо прячутся по норам. Тихх зажмурился, слепо шаря по закромам памяти в поисках если не крепких, то хотя бы просто неприятных слов. Испарина склеила волосы в лохматые сосульки, и они противно защекотали обоженную шею. Спину лизнул морозный язык пота — от шеи до самого крестца. Ничего — слова оставались в своих норах.

А вот громы — нет.

— Ххотту-грааа!

— Заткнитесь, вонючие уроды! — услышал Тихх собственный голос. — Вонючие ночные горшки!

Воистину, не те это были слова, которые он искал.

— Ххокху-хааа!

— Грязь из-под ногтя моего отчима!

— Ху… Ххо?! — раздалось над самым ухом.

«Над ухом, — облегченно заметил Тихх. Не в нем».

Хрупкое блаженство облегчения с треском рассыпалось от вполне себе реального удара в шею, последовавшего за возмущенным «Ххо?!»

— Что? Что? — Из неразборчивых звуков наконец-то высвободилось понятное слово. Знакомый голос. — Повтори, что ты сейчас протявкал, щенок!

Теперь до Тихха все дошло, но, как и в случае с нужными словами, — поздно.

Мальчик хотел было приподнять голову, чтобы посмотреть вокруг сквозь щелочки между пальцев, но оказалось, что утруждаться не стоит: ему помогли.

— Аааууу! — взвизгнул Тихх, когда ему вцепились в ухо и резко дернули вверх.

— Да ты и скулишь, как щенок, — поделился брат своими наблюдениями с друзьями. Изречение было вознаграждено дружным гоготом вперемешку с жалобным завыванием: «Ау-ау-аууу!». Одобрительно ухмыляясь дружкам, Каишта притянул лицо Тихха к своему. — Захлопнись наконец, мать твою, — сердито прошипел он, — прекрати меня позорить! — В нос ударил кислый винный запах, вылетевший из тонкого, почти бескровного рта брата вместе с его требованием. Мелкие, как у летучей мыши, зубы слегка окрашены бордовым. Это не от ежевики. — Ты меня понял?

— Понял.

— Так что ты там протявкал, а? Что-то мы не разобрали. Ин-те-рес-но, поче-му? — фальшиво, но зато очень громко пропел Каишта. Теперь он снова обращался к друзьям — те обступили братьев неровным полукругом. — А, погоди, я знаю! — Округлив поблескивающие черные глаза и воздев ладонь к небу, он изобразил радость озарения. — Думаю, потому, что мы не понимаем по-собачьи!

«Мастер работать на публику».

Залп хохота. Каишта снова попал в яблочко. От него-то слова никогда не прячутся. «Ин-те-рес-но, поче-му?» — издевательски прозвучал в голове его ехидный голос. Ответ родился сам собой: наверно потому, что некоторые вообще не знают, что слова нужно выбирать. Они просто выдергивают первые попавшиеся, неважно, сладкие они, горькие, или вообще отравленные.

— Ну, давай, малыш Тихх, — наседал старший брат, — повтори-ка для нас свое выступление! Это ведь ты небось свою детскую сказочку на Горидукх репетировал, а?

— Ха-ха, точ-но! — старательно повторяя за Каиштой, рассмеялся Дробб. Для убедительности он согнулся пополам и так схватился за живот, как будто там и правда было за что хвататься. — Это у тебя, малыш, все от ска-зо-чек твоих. Что поделать, — Дробб театрально развел длинными руками-плетьми, — те, у кого нет де-во-чек, утешаются ска-зоч-ка-ми.

«Мастер подражаний».

— Страшная, наверно, будет, ууу! — вскинул руки и запружинил пальцами Вруттах. Толстые и короткие, в броне перепачканных ягодным соком перчаток, они напоминали черных лесных слизней.

«Мастер иллюзий».

— Не «ууу», — пихнул его в пухлый бок Ижи, — а «аууу»! Ну и память у тебя, Вру-вру! — И шмыгнул так громко, что можно было предположить, что Вруттах получил смачную оплеуху за свою неточность.

«Мастер маэстро».

Тихх тупо уставился в одну точку — размытое в полуденном мареве желтое пятно дрока, цветущего на всхолмье к востоку от ежевичной поляны. Единственный необобранный куст, островком возвышающийся над морем обезглавленных полупрозрачных стеблей.

«Ин-те-рес-но, поче-му?» — стучало у него в висках.

Сегодня ведь собирали не только ежевику. Вино (в памяти снова всплыло кислое дыхание Каишты) нужно, чтобы встретить Скарабея, а цветущие ветки дрока, чтобы проводить Ящера. Желтый — цвет последнего летнего созвездия. Скоро оно исчезнет, растворится в засухе Скарабея, и земля снова потрескается, как облупленная краска, и снова от случайно выроненного на камень кресала разгорятся лесные пожары. И все же, это будет уже осень. А сейчас — время благодарности за звездный свет, мягкие дожди, ранние рассветы и поздние закаты, а самое главное, за урожай. И, хотя благодарности за урожай ежевики Тихх уже не испытывал, все же он собирался помочь матери сплести гирлянду из дрока, чтобы украсить крыльцо. Вернее, террасу, да, скоро он привыкнет. Привыкнет, и Каишта перестанет смеяться над ним: «Крыльцо! Ха-ха-ха! А дверью, часом, не хочешь в лицо? У моего отца не крыльцо, а терраса. Из камня, как в замке-горе, ясно? Хотя, думаю, тебя уже исправить. Огненным богом клянусь, уж лучше бы вы с мамашей на своем крыльце и оставались!»

Однако, и крыльцо, и террасу, и уличный алтарь — у кого что — давно уже пора украшать. Ящер ждет: Тихх видел это в том, как выгнута была его звездная спина, как вытянута узкая шея. Удлинившимися к осени ночами мальчик частенько наблюдал за созвездием из окна своей новой комнаты в каменном-доме-с-террасой агрария¹ Зуйна. И готов был поклясться, что иной раз Ящер нетерпеливо перебирает лапами в ожидании пышных проводов. Да, у жителей Кригги есть оправдание — в этот раз они особенно долго провозились со сбором урожая и зимними заготовками, — но какое звездам до этого дело? Поэтому сегодняшним утром добрая половина поселения отправилась за дроком к пограничным холмам, отделяющим деревню от Багряной пустоши. А их, мальчишек, отрядили собирать эту злополучную ежевику: к Скарабею как раз успеет настояться молодое вино.

Так почему же один куст, сплошь усыпанный желтыми цветками-мотыльками, куст, колыхающийся, словно золотой шар, в самом центре поросли остался нетронутым?

«Ин-те-рес-но, поче-му?»

Что-то неправильное было в этом одиноко цветущем отшельнике. Сощурив глаза, Тихх пригляделся: никого. Сухой ветер лениво поглаживал такие же сухие обнаженные стебли, в воздухе легкой паутиной висела дымка, холмы стыдливо прикрывались клочками выгоревшего мха. Если бы там были хархи, их было бы видно даже на таком расстоянии. Пусть и размером с муравьев, но уж точно не невидимки. И, потом, никто вот так обычно не уходит, едва закончив работу: а как же обед? Отдых в тени? Нет, так в Кригге не принято.

«Они не закончили работу и ушли еще до обеда. Кто-то их прервал».

От ярко-желтого цвета у Тихха начали болеть и слезиться глаза, но он стоял и смотрел. Отдаленной частью сознания он слышал, как господа «мастера» продолжают упражняться в остроумии. Выпендриваясь друг перед другом, они, кажется, на время позабыли о малыше Тиххе, а рука Каишты вроде бы даже ослабила хватку. Мир сузился до этого одинокого золотого шара, воткнутого в каменистую почву всхолмья, точно флаг.

Одно Тихх знал наверняка: он — чужой.

Затем голову сотряс удар, словно в нее вогнали древко этого самого флага:

— Ввррууаа-ду-дууум!

«Опять…»

— Хааггрр-йааах!

Тихх крепко зажмурился, пытаясь выгнать назойливый «камнепад» из головы. Молчи, говорил он себе, только молчи!

Внутренний гром молчать не собирался:

— Вврруууаа-хаайй-ггрр! — прокатилось от век к затылку.

– Ввваа-ррр-хааа-гррри! — поднялась обратная каменная волна и тут же осела, рассыпалась мелкой галькой вдоль висков.

«Только молчи».

— Ввррроо-ххааа-ххррр.

«Не отвечай».

— Ввв-ррр-ооо…

— Ха-ха-ха, — словно из-за каменной стены, донесся обрывок смеха Каишты.

— Йиииии… — перекатилось из одного уха в другое.

Вдруг звуки лопнули, и тяжелая, гнетущая тишина растеклась по барабанным перепонкам. В ней осталось только умирающее эхо: вввррроо-ха-ха-ха-йиии, вро-а-ии…

Оно звучало, словно легкий ветерок, колышущий нетронутый куст дрока, перебирающий его золотых мотыльков длинным черным когтем. Таким же, как на указательном пальце отчима. Вот он уже замахнулся, готовый срезать невесомые желтые цветки — они дрожат, как приговоренные, — поднес острие к основанию стебля.

А когда золотые мотыльки оторвались от веток и закутали в свое облако Тихха, он услышал не гром, а вполне отчетливый шепот:

— Врахайи, — прошелестели сотни янтарных лепестков, прежде чем раствориться в дрожащей над поляной дымке.

И низвергся дождь.

Тихх обнаружил себя лежащим под большим миртовым деревом. Он еще не открыл глаза, но знакомый горьковато-камфорный запах не мог солгать. Сквозь опущенные ресницы проглядывались темные жесткие листочки, в них играли в прятки лучи Матери звезд. Странно, шевельнулась тревожная мысль, только что же был дождь, нет, даже ливень. Тихх провел рукой по рубахе — влажная, по волосам — прилипли ко лбу, затем пошарил по земле вокруг — сухая…

— Ооо, — донеслось из-за дерева. — Наш ма-лыш прос-нулся!

Тихх дернулся от неожиданности, и уже в следующее мгновение оказался на корточках. Левой кистью мальчик оперся о землю, а правой начал судорожно протирать глаза. В них резко защипало, хотя он не плакал. Запах миртового дерева — горькие сушеные травы — вытеснил другой. Что же это? Голова никак не хотела соображать. Странный запах, взрослый, точно не из привычной, повседневной жизни.

— Наш ма-лыш прос-нулся! — бравурно скандировал дружный хор. Тихх узнал в нем «мастеров» еще до того, как из-за дерева показались их осточертевшие рожи. — Наш ма-лыш прос-нулся! — Вооружившись длинными узловатыми палками (еще недавно они были живыми миртовыми ветвями), шайка Каишты отстукивала по земле бравурный ритм.

— Утро доб-рое дру-жок!

Этим визгливым финальным аккордом, а также троекратным ударом по стволу дерева и вызванным им листопадом, брат остановил победный марш. Щипать в глазах стало чуть меньше, и теперь Тихх видел его ухмыляющееся лицо. Щеки раскраснелись от восторга, тонкие губы и острый подбородок подрагивали в попытках сдержать приступ смеха. Что-то, однако, изменилось. Моргая и непроизвольно отползая назад, подальше от дерева, Тихх продолжал всматриваться в это ненавистное ему смеющееся лицо. Взгляд фокусировался с трудом, голова кружилась.

— Куда же ты, братец? — В спину, преграждая путь, уперлась Каиштова палка. Сам он перегнулся через Тихха и навис сверху черной дугой. — Веселье еще не окончено! — Кончик указательного пальца легонько стукнул Тихха по носу; вздрогнув, он поцарапал спину о сучок палки.

Пальцы были черными — от ногтей до костяшек. В голове вместо мыслей заметалась стайка желтых мотыльков. Мир закружился вместе с ними.

— Как самочувствие, маленький пьянчужка? — дыхнул ему в лицо жеваными мятными листьями Каишта. Никакой винной кислятины («Откуда же она тогда?») Никакого красноватого налета на зубах и маслянистого блеска в глазах. — Надо сказать, ты сегодня в ударе.

— У-да-ре! — проскандировал мастер подражаний Дробб. Каждый слог он сопровождал ударом палки о землю в опасной близости от Тихха.

Мальчик поднес к носу мокрый ворот рубахи, с ужасом рассмотрел бордовые пятна на ней. Теперь ясно, что он принял за дождь, и почему он так щипал глаза, — это было вино, которым «мастера» облили его с ног до головы. Если Зуйн, отчим, увидит его в таком виде… Особенно сейчас, когда он окончательно утвердил свой авторитет в поселении, став поверенным жреца Гуюфры… Где-то в области пупка свернулся кольцом ледяной уж.

Молчать он больше не мог:

— Как вы…

Слова прятались от ума, ускользали от языка, будто ни то, ни другое уже не принадлежало Тихху. Будто он забыл дорогу даже к норам, откуда порой так ловко извлекал их.

— Как вы… — Новая попытка. — Вы зачем… — Нет, рядом ни одной норы. Шумно вздохнув, Тихх свесил голову и качнулся вбок. Мир качнулся в противоположную сторону.

Изображая брезгливость, Каишта отдернул свои черные пальцы назад. Бесцветный рот-нитка скривился.

— Что еще за каквы? — Брат отшагнул назад. Он резко выдернул из земли острый конец своей палки, и Тихх, лишившись опоры спины, немедленно повалился в том же направлении.

Толстый Вруттах вытянул короткую шею, сощурил мелкие глазки и принюхался:

— Вроде ничем не воняет, — сообщил он. В басистом голосе было слышно легкое разочарование. — Ничем, кроме его перегара, я имею в виду, — поспешил он заверить Каишту.

— Точно? — Тот нетерпеливо дернул плечами, как будто хотел стряхнуть с них подозрения.

— А я говорил, что это уже лишка! — тут же перенял его сомнения Дробб. — Помнишь, Каш, когда в первый раз обратно полилось, один я и сказал, что уже хватит. Да, так и сказал: смотрите, говорю, напоить это вам не отравить. Отравить — это вообще не весело, тем более тогда, вот увидите, притащат знахарку, пойдут лишние вопросы, и запрут до Горидукха нас, а не его.

На мгновение повисла неловкая тишина.

Тихх вжал голову в колени и снова зажмурил глаза. «Это надо просто пережить. Просто пережить, как и с теми громами в голове».

Стать камнем.

Прямо над ним кто-то с шумом втянул носом воздух. Потом еще раз.

— Слушай, Каишта, — гундосый голос принадлежал Ижи, — конечно, от того, кто средь бела дня призывает ночные горшки и всякие каквы, можно ждать чего угодно, но, поверь вот этому носу, — мастер маэстро смачно сморкнулся, — малой твой не обделался.

— Точно? — допытывался теперь уже Дробб. Похоже, ему понравилось, что вышло так, как он предупреждал, и расставаться со званием главного прорицателя шайки мастеру подражаний совсем не хотелось. — И чем докажешь?

— Тем, умник, что у меня почти каждый звездный оборот рождаются братья и сестры, и, когда я не батрачу в огороде и не выполняю приказы господина Зуйна, мне приходится бесплатно подрабатывать нянькой. Так что, не волнуйся, запах дерьма я и через тройную дверь учую.

«Взять бы сейчас и просто провалиться в одну из нор, где прячутся слова. Провалиться и не слышать ничего из этого, а если получится, то никогда потом не вспоминать».

— Да? — до последнего цеплялся за свое Дробб. — Через дверь, может, и учуешь, а через сопли? Шмыгаешь носом, как гребаный водяной.

— Аллергия на багряную пыль, ветер сегодня с юга, уже сто раз говорил сегодня.

— А представь, какая из-за твоей аллергии начнется аллергия у нас в пыльном амбаре на заднем дворе отца Каишты! — не унимался Дробб. — Будем там все вместе сидеть, чихать друг на друга и есть мышей. Попомните мои слова.

— Да ладно вам, — бросил брат Тихха, — никто не бросит нас в амбар. Думаю, нет. Вот, что мы сделаем. Во-первых, перепрячем наши запасы, во-вторых, будем все отрицать, в третьих, притащим полные корзины ежевики, приведем мелкого в чувство, и все будут довольны.

Каждый пункт плана подкреплялся уверенным стуком палки о землю. Нет уж, Каишта ни за что не уступит позицию главного. Это он, а не кто другой, будет решать, что всем делать, куда идти и что говорить взрослым. Как и у его папаши Зуйна, у него всегда есть какой-нибудь блестящий план, которому все обязательно последуют.

Как бы в подтверждение мыслей Тихха, раздался сипловатый бас Вруттаха:

— Согласен. Давайте только быстрее, а то я уже голодный, как собака.

— И это говорит тот, кто больше всех сожрал? — огрызнулся Ижи. Похоже, придирки Дробба задели его за живое.

— И че? — Раздались приглушенные шлепки. «Начало драки?» — Я зато больше всех и собрал, забыл? Ко мне хорошая ягода сама идет, ты сам говорил. — Нет, видно, Вру-вру просто похлопал себя по животу.

— Завязывайте, — буркнул Каишта. Голосом, бесцветным, как и его губы.

— Еда сама к тебе идет, ну да, — процедил себе под нос Ижи. — Теперь все ясно.

Шлеп-шлеп-шлеп, но теперь с другой стороны: это Ижи передразнивает Вруттаха — вот, дескать, почему ты такой жирный. Тихх так и не решался поднять голову, но какие в ней рисовались сцены! Воображение мгновенно оживляло то, что предлагал ему слух, и разыгрывало спектакль, которому позавидовала бы реальность. Он понял: не обязательно смотреть, чтобы видеть.

У камней нет глаз.

— Че?! Я все слышал! — Шшвварк! Вру-вру бросил свою палку на землю. Тихха щедро осыпало поднявшейся пылью вперемешку с песком. «Хорошо, что только ими». — Смеешься вот над этим, да? — Шлеп-шлеп-шлеп. — Ну, смейся дальше.

— Хорош, парни. — Каишта сплюнул со свистом, дважды цокнул языком. Всегда так делает, когда нервничает.

— И продолжай смеяться, когда будешь есть на ужин объедки от младших, нянька хренов!

Со стороны, откуда до этого шел голос Ижи, заскрежетал песок. Шшвварк — куда-то вбок отлетела его палка. Сорвался с места и Каишта, но его «стоять!» было слабым, каким-то неуверенным. И, уж конечно, оно не могло защитить Вру-вру. Послышался глухой удар, мастер иллюзий взвизгнул так, будто мастер маэстро выбил из его голоса все низкие ноты.

Тихх еще сильнее вжал голову в колени: кто знает, на кого придется следующий удар? Меньше всего ему хотелось снова отключиться и очнуться под «дождем» из краденого вина или еще Огненный знает чего.

— Я сказал, хорош! — Неужто к брату вернулась былая хватка? — Еще один удар, еще одно оскорбление, и я просто сдам вас отцу, ясно?

— Вообще-то это мы с твоим малым тут возимся, ясно? — тяжело дыша, парировал Ижи. — Да, сначала эта затея казалась веселой, спору нет, но сейчас…

— А я говорил, — радостно кукарекнул Дробб.

— Ты-то заткнись! — в один голос выдохнули Вруттах и Ижи. Оба все никак не могли отдышаться после своей потасовки, но, судя по всему, примирение было не за горами.

— А что я? Это Каш придумал все, не я. Да, Каш? — Каш промолчал (редчайшее явление природы). Видать, теперь не так уж гордится своей придумкой. — Ну, что ты молчишь? Ты так и сказал: а давайте напоим этого мелкого сказкодранца! Сам же жаловался, что от него никакого проку в хозяйстве — только комнату на втором этаже занимает, да еще таскайся с ним везде, позорься. И все только из-за того, что твоему отцу, господину Зуйну, значит, его мамка больно понравилась. А я тебе тогда еще сказал: ну да, Каш, и чего господину Зуйну было на ней жениться и в дом с этим довеском тащить? Лучше бы, говорю, он сам к ней ходил — иногда, — так оно всем бы лучше было. А ты, помню, согласился.

— Может, и так, но не тебе рассуждать о моем отце.

— Не хочешь, чтобы рассуждали, нефига тогда нам им угрожать, — с угрюмой твердостью потребовал Ижи.

Верно говорят: драки закаляют характер. Тихх вздохнул, ведь он-то мог об этом знать только понаслышке. Хотя, зачем камню лезть в драку? Все знают, что об него можно сломать зубы.

— Да, нефиг, — так же угрюмо поддакнул Вруттах. — Раньше я что-то такого не припомню.

— И раз самый умный, то докажи это нам: оживи своего сказкодранца, для начала! — предложил Ижи. — Во-первых, проверь его штаны: все-таки обделался или нет? Дробб прав, не стоит доверять моему нюху. Как я говорил, все дело в этой багряной пыли. — Для верности мастер маэстро издал громогласный чих. Настоящий или фальшивый, это известно только ему. — Если повезет, то отстирывать придется только его шмотье, а если нет, то сам догадайся. Если пообещаешь, что не станешь впредь угрожать всемогущим господином Зуйном, то, так и быть, мы тебе поможем: забодяжим отвар из миртовых листьев с мятой, авось, твой сказкоплет очухается. А если сподобишься попросить, как нормальный хархи, я смотаюсь к пограничным холмам за корой железного граната. Мать заваривает ее младшим от живота, а отцу — от похмелья. В это время наш дражайший Вру-вру сможет немного растрястись и перепрятать оставшееся у нас вино, и тогда никто в жизни не докажет, что оно у нас вообще было.

Нет, Тихха нисколько не задело, что о нем говорили, как о вещи, как о мешке с никому не нужной рухлядью, которую во что бы то ни стало надо дотащить домой. Слово «пограничные холмы» вонзилось острой стрелой в его уставший, замутненный вином разум. В голове всплыла эта странная, неправильная пустота всхолмья, которое в дневной час должно было кишить сборщиками праздничных веток. И этот единственный, вызывающе-одинокий золотой шар, что так и не успели обобрать. Флаг посреди пустоты…

Какой сильной ни была бы ненависть Тихха к шайке сводного брата, он понимал: им туда нельзя. Нельзя, и все тут. Даже этому мерзко гундосившему Ижи, гребаному мастеру маэстро, обозвавшего его сказкодранцем.

Камень ведь может преградить дорогу?

Пришлось поднять голову и заставить себя разлепить веки; беспощадно яркий свет резанул зрачки, выжег крупные слезы, и мир исказился в них, как отражение в стеклянном кувшине.

— Ммм… — предупредительно промычал Тихх, силясь схватить Каишту за ногу. — Не нннадо ххллмыы…

Оказалось, это — все, на что он в этом состоянии способен.

— Не сопротивляйся, малыш Тихх, — тоном опытного няньки проговорил Ижи, — это для твоего же блага.

— Ммм… таммм… — Да, это точно все. Не стоит даже и пытаться. И все же… — Тамм шт-то слчиллось, не хххди. Не нннадо ххллмыы…

Каишта с таким усилием отдернул ногу, за которую цеплялся младший брат, как будто угодил в волчий капкан.

— Ну вот! — Он вскинул руки и схватился за голову; на фоне черных фаланг пальцев лицо Каша казалось бледнее призрака. — Вы слышали? Нет, вы слышали, а? — Хвала Матери звезд, он понял! — Чтоб я сдох, у него еще и глюки! Он в бреду! Теперь нам не отвертеться, отец нас всех убьет! Я сам слышал, как он обещал матери сопляка, что теперь он под его защитой, что с ним ничего не случится! Охрененное вышло «ничего-не-случится»! Только послушайте его! — Сколь ни занятно было наблюдать за истерикой Каишты, все же это было вовсе не то, чего добивался Тихх. Мальчик сокрушенно свесил голову, а его брат затряс мастера маэстро за плечи. — Ижи! Помоги! У тебя же куча младших братьев с животами и отец с похмельем, а еще мать, которая делает какой-то чудо-отвар, ты сам говорил!

Чистой воды истерика: дрожащий голос, несуразные вопли, путаница из слов, на лбу выступил пот. И все это великолепие на глазах друзей и сводного брата-сопляка. В иных обстоятельствах Тихх был бы готов два дня питаться одной ежевикой, чтобы увидеть такое с безопасного расстояния. А теперь…

Теперь, понемногу трезвея, Тихх понял кое-что еще: там, на пограничных холмах, собирать дрок должна была и его мать.

А сейчас туда побежит еще и Ижи, гребаный мастер маэстро. Возможно, он тоже куда-то пропадет, не закончив сбор какой-то там своей коры, чтобы исправить ошибку Каишты. Просто растворится в облаке золотых мотыльков. И самое ужасное, что ничего с этим не поделаешь. Даже в своем жалком состоянии Тихх осознавал, что его предупреждения звучат как пьяный бред. В глубине глаз начали набухать слезы, причем уже вовсе не из-за яркого света.

Стоит признать, что не у него одного: казалось, сейчас расплачется и бессердечный Каишта.

— Ну, Ижи, ну, давай, что надо делать? Говори, и мы начнем! У тебя же был план! — орал не своим голосом брат Тихха. От его хватких пальцев на бежевой мешковине хитона Ижи оставались размазанные черные полосы. — Уже вечер, нас скоро начнут искать, и если мы все быстро не исправим… — Судя по лицам остальных, никто его не слушал. — Посмотрите только, на что он похож!

И никто не смотрел. Все головы, кроме Каиштовой, были повернуты влево от миртового дерева, милостиво приютившего всю компанию под своей жесткой, терпко пахнущей кроной. И что там только заметила троица мастеров? Тихх внимательно проследил за их взглядами, но так и не понял, чем же их привлекла рощица карликовых дубов, обступающая поляну ровным полумесяцем. Ничего в ней нового, только удлинившиеся к вечеру тени уже начали жадно протягивать к мальчишкам свои узловатые пальцы. Хотя, может, брат был прав, и их в самом деле начали искать? Тихх пристально вгляделся в глубь низких кряжистых стволов, подспудно надеясь увидеть среди них мать.

Никого.

Вруттаху, однако, так не показалось:

— Там… — Одной рукой он держался за ушибленную щеку, а другой показывал в сторону рощи. Видно, Ижи разбил ему нос: из одной ноздри до сих пор сочилась тонкая струйка крови. — Там кто-то есть.

Дробб весь ссутулился и вытянул вперед длинную шею, стараясь не упустить из виду этого «кого-то». Каишта все так же держался за Ижи, будто приклеенный. В пурпурно-оранжевой кроне что-то пробормотал и тут же стих ветер.

— Может, белка? — только и успел вымолвить Ижи до того, как нивидимая сила толкнула его вперед, заставив неестественно выпятить лопатки и завопить от боли и неожиданности. Слово «белка» вытянулось в протяжное «ааааа!», заставило всех подскочить и дружно отпрянуть назад.

Ижи навалился на Каишту, как перепачканный ежевикой мешок, и, падая, увлек его за собой.

— Нет! Отвали! — завопил тот, уже касаясь земли. — Ты меня щас… — «раздавишь», да, видимо, последнее слово было «раздавишь», но оно потонуло в новом потоке глухих криков.

Все произошло так быстро, что Тихх ничего не успел понять: откуда был удар, кто и чем его нанес и что же такое разглядел в рощице Вру-вру. Сидя на корточках, он встревоженно крутил головой, как загнанный зверек.

Ижи распластался на земле лицом вниз и гнусаво стонал. Он не обращал никакого внимания на Каишту, который, продолжая орать «Отвали!», пытался выбраться из-под придавившего его товарища. В этом занятии он проявлял необыкновенное рвение: сучил ногами, точно перевернутый на спинку навозный жук, застрявший в соответствующей его интересам куче.

Вру-вру и Дробб тоже напомнили Тихху насекомых, и он бы обязательно расхохотался, если бы не было так страшно. Эти двое держалсь рядом. Толстый и тонкий, — ну, точно божья коровка и богомол, — они в ужасе прижимались спинами друг к другу, выставив вперед свои палки. Слепо шарили ими в воздухе, отчаянно желая предугадать следующий шаг врага-невидимки. Вруттах для верности делал комичные махи пухлыми ногами — они то и дело выныривали из-под подола его хитона, напоминая хлебные батоны.

Тихх подавился нервным смешком. Невзирая на все кошмары сегодняшнего дня, он все же пробрался наружу, преодолев препятствия, которые чинили ему страх, унижение, и тревога. И, хоть это хриплое квохтанье вряд ли можно было назвать здоровым смехом, Тихх не стал ему сопротивляться. Он чувствовал, как через эти конвульсии в животе и грудной клетке его покидают паника и боязнь неизвестности. В тот самый момент, когда Каш с дружками готовы были обосраться от страха (нет, это не метафора: Вру-вру уже вовсю пускал ветры), он вдруг обрел какую-то неведомую силу. Свою собственную, незримую, как враг из дубовой рощи. Силу, не доступную для других просто потому, что ее нет в природе.

«Она у меня в голове».

В голове, как и сказки, над которыми вы смеялись. В ней вы вовсе не знаменитая шайка Каша, наводящая шороху во всем поселении, а кучка жалких насекомых под прицелом мухобойки. Два навозных жука, божья коровка и богомол. Ползают и летают парами на случай встречи со всякими белками.

Тихх катался по земле и хохотал в голос.

Встречайте, единственный на всем Харх цирк насекомых, по совместительству, мастеров импровизации! Не проходите мимо! У каждого свой талант: первый навозный жук поразит вас своей артистичностью, второй удивит мастерством пародий, богомол у нас умеет очень музыкально сморкаться, а божья коровка — известный фокусник-иллюзионист.

— Ха-ха-ха-ха-ха! — Смех Тихха уже сотрясал всю поляну, но его это мало беспокоило. Ему вообще надоело о чем-то беспокоиться. Каш сотоварищи хотели отменного веселья, так пусть получат сполна!

Полет разгулявшейся фантазии уже было не остановить. В ней навозные жуки стремительно превратились в тучных борцов, и один на глазах изумленной публики уже придавил своим весом второго. Бац — прямо в лепешку. Очень, очень жаль второго жука, но вот на сцену вылетели другие выступающие. Ввжжжух-шуххх, взметнулись в воздух остро заточенные палки: божья коровка сошлась с богомолом в зрелищном фехтовальном поединке. Повязки на глазах, похожие на те, что надеваются при игре в прятки, не позволяли им видеть друг друга, и каждый взмах пронзал пустоту.

Тихх задыхался от смеха. Он полностью отключился от реальности, упиваясь все новыми деталями увлекательной жизни насекомых, которые подкидывало ему неуемное воображение. С каждой волной смеха он уносился все дальше от злополучной поляны, уносился, пока мог.

А потом его попытались подстрелить.

Смех — его крылья — резко прервался, страх приказал падать, и он упал.

Очнувшись, медленно, очень медленно открыл глаза, осторожно прополз взглядом по сухой земле. И совсем не удивился, когда взгляд уперся в стрелу: в него ведь стреляли. Попали или нет, это совсем другой вопрос. Наконечник короткой стрелы из гладкого темного дерева, с оперением из пятнистых перьев незнакомой Тихху птицы, был непринужденно воткнут в щебнистую почву. Совсем рядом, на расстоянии полушага.

Хотели бы попасть, уже бы попали, подумал Тихх. А что, если…

Думы прервал раздавшийся сзади возглас Каишты:

— Не смей! Не смей, сука! Ты хоть знаешь, кто мой отец?

Когда Тихх осторожно развернулся на голос брата, ему открылась поразительная картина: вся компания замерла, прислонившись к стволу миртового дерева; и если густым сумеркам было подвластно скрыть выражения их лиц, то с запахом смертельного страха темнота уже ничего не могла поделать. Напротив пленников стояла невысокая костлявая девчонка, примерно Тиххова возраста, совершенно обычная, если не брать в расчет наполовину отстриженные белые волосы и легкий лук с наложенной стрелой. Такое же странное пятнистое оперение, — не водятся здесь такие птицы! — наконечник направлен в грудь Каишты.

— Вра-хха-йии, — снова прокатилось в голове «послание» громов.

— Выстрелишь, и уже утром твоя полулысая башка будет надета на огородное пугало у нас во дворе!

Плохая идея — угрожать кому-то, когда сам боишься до усрачки.

— Тихх, братик, помнишь, наш отец говорил, что вечером придет с мужиками за нами сюда? С ним будут несколько здоровенных хархи, помогут нам дотащить урожай.

Вдвойне плохая идея — резко менять тактику.

— Братик? — Девчонка насмешливо хмыкнула. — Ты же только что предлагал подстрелить его, чтобы я вас отпустила! И даже не чухнулся, когда выстрелила в землю рядом с твоим любимым братиком. Интересно, — она наклонила голову, и серебристая прядь волос упала ей на лоб, — с папочкой у вас такие же теплые отношения?

Ни в какую не желая учиться на собственных ошибках, Каишта так же резко перешел к торгу:

— Че тебе надо?

— Ниче, — в тон ему ответила девчонка. — У меня и так все есть. Я живу и радуюсь каждому дню так, как вы в жизни не сумеете. — Наконечник наложенной стрелы чертил вечерний воздух, меняя прицел, гуляя по замершим у дерева живым мишеням. — Но еще я очень люблю наблюдать. Разведывать, — тут она мечтательно поглядела в небо, словно высматривая что-то ночным зрением. — И мне нифига не понравилось то, что я здесь увидела.

Тихх беззвучно молился Огненному богу, чтобы хоть раз за этот проклятый день он проявил к нему свою милость и дал сбежать от вооруженной лесной разведчицы.

Бог не услышал его, потому что именно в тот миг, когда Тихх готов был броситься со всех ног в глубь дубовой рощи, девчонка повернула плечо в его сторону, продолжая держать прицел:

— Вот и братик очухался!

Примечания

1

Аграрий — самый крупный землевладелец в деревне или сельском поселении Харх. Постепенно расширяет свои наделы и хозяйство за счет скупки земель обнищавших крестьянских семей. По совместительству часто выполняет обязанности старосты: принимает решения по благоустройству поселения, обеспечивает свободные руки оплачиваемой работой, занимается организацией коллективного труда, ведает общими запасами В редких случаях (и это случай Зуйна) выступает в роли поверенного местного жреца или жрицы.