Кухни 10-20. Сборник рассказов

Анна Вислоух

Без кухонь не обходится ни одна человеческая жизнь, да и смыслов у этого слова предостаточно: место приготовления пищи, совокупность блюд и кулинарных приёмов, набор мебели, гарнитур, кухня полевая и политическая. Об этом мы и писали. Постепенно в писательской нашей кухне заварился такой крутой бульон, что в дело пошли все возможные и невозможные, мыслимые и немыслимые аналогии и ассоциации. В общем, о кухнях во всех их «проявлениях» и не только. Десять авторов – двадцать рассказов.

Наталия Валева

Наталия Валева живет в Западной Европе. Род занятий: проектный менеджмент. Изданное: несколько учебников по специальности. Хобби: путешествия. Начала писать на курсах CWS год назад.

Рассказ — это обман читателя: только познакомишься, устроишься было поудобней, приготовишься приятно скоротать вечер за умной беседой, а вот уже и герои убегают, быстренько скомкав прощальные слова, забыв зонтик или плащ в прихожей.

Католиков в Англии не любят, и понятно почему: самый шумный осенний праздник, с треском фейерверков и яблоками в карамели, возник из-за неудачной попытки католиков взорвать английский парламент. Вечером 5 ноября у городского парка припарковаться невозможно, машины стоят плотными рядами — надев непромокаемые сапоги и тёплые куртки, люди направляются к озеру смотреть салют. Уже темно, дорогу указывает лента светодиодных огоньков вдоль тропинки. Все молчаливы и сосредоточены. Мы идём по светящейся дорожке в страну фей.

Никто не помнит, когда феи поселились в Англии. Ясно только, что очень давно. Неподалёку от городка, где мы сейчас живём, в деревушке Кроуборо (перевод названия — Воронья Слободка — мне нравится больше), в последние годы своей жизни бродил по полям в поисках таинственного народца Конан Дойль. А ещё чуть дальше, на следующем пригорке, видны макушки деревьев Зачарованного леса; там можно найти мостик, с которого бросали палочки Кристофер Робин и Винни Пух. По крайней мере, так уверяют владельцы и берут с туристов за вход такие деньги, что невольно хочется верить — это Тот Самый Лес.

Думаю, феи здесь где-то рядом — нашёптывают слова сказок и старых легенд, любопытные глаза заглядывают в окна нашего домика на краю поля, особенно в долгие зимние, по-английски дождливые вечера, когда только и хочется, что следить за пляской языков огня в камине.

Рецепт кружевного фарфора

Манечка поморщилась.

— Ну можно я выключу уже этого Шуберта? Громко, — она потянулась убавить звук.

Светланин «мини купер», красный с белой крышей, ворчал, толкаясь в пробке на Московском проспекте из Пулково — неудачное время для прилёта, утренний час-пик.

Перестраиваясь в левый ряд, Светлана поймала в лобовом стекле блик яркого, цвета весенней зелени, Манечкиного плаща и тихонько вздохнула. Плащ бросал вызов петербургской мороси и пасмурному общему настрою. Почему так всё не поровну раздали на небесах? У Манечки широко расставленные глаза разного цвета, один серый, другой зелёный, кожа как фарфор, на щеках тёмные жилки просвечивают, ходит она чуть вразвалочку, к тому же пухленькая — говорит, дедушка в детстве перекармливал конфетами, — а энергии её хватило бы на трёх таких, как Светлана.

В школе они дружили, после восьмого класса их разнесла жизнь, потом Манечка вынырнула, не изменившись фигурой и лицом, моментально очаровывая всех окружающих мужчин, перескакивая из одного бурного романа в другой, и опять потащила Светлану за собой, как деловитый муравей.

На момент второго появления Манечки Светлана пыталась развестись с мужем. Делёж имущества неожиданно затянул и увлёк обе стороны. Машину Светлане удалось отвоевать, но грозил переезд к маме в коммуналку. У Манечки как нельзя кстати оказалась свободная квартира на Васильевском, окнами в тёмный двор, зато просторная и с высокими потолками. Как-то естественно было решено, что Светлана может временно здесь пожить. Тем более Манечка бывала в Петербурге даже не каждый месяц и то кратко, наездами. Светлана преподавала сольфеджио в музыкальной школе, по местным меркам недалеко, на Приморской. Любила она только классическую музыку.

Расплачиваться приходилось встречами Манечки в аэропорту — та специально старалась подгадывать так, чтобы у Светланы был свободный день. Обычно из аэропорта надо было заехать в пару-тройку мест, что-то забрать, посмотреть, с кем-то встретиться. Вечера тоже, считай, были потеряны — клуб, ресторан, театр, Манечкины друзья или общие школьные. «Культурная столица — значит, и культурная программа!» — Светлана роптала про себя, но до открытого бунта или манифеста не доходило, ей нравилась квартира и какой-то особый воздух в ней: Манечка увлекалась антиквариатом и искала старую мебель, книги и безделушки в каждый свой приезд. У неё образовались связи в антикварных магазинчиках на Невском и Миллионной, знакомства среди завсегдатаев блошиного рынка на Удельной, у рельсов. Мебельные находки передавались проверенному реставратору. Стульями, приставными кофейными столиками, консолями, витринками постепенно заполнились комната, прихожая и кухня. В квартире теперь пахло лаком, древним деревом, библиотекой и политурой.

Место для парковки нашлось близко к парадной. Манечка достала из багажника объёмистую коробку. От неискренне предложенной Светланой помощи она отмахнулась.

— Лёгкая. И там хрупкое. В самолёте в багаж хотели забрать — я защитила. Лучше сама уроню и разобью, чем буду тебя потом ругать.

Светлана сразу же пошла готовить кофе, по много лет назад придуманному рецепту: достать зерна из морозилки — пожужжать кофемолкой — три с горкой ложки — щепотка сахара — пара крупинок соли — залить холодной водой — поставить старую медную джезву на маленький огонь — следить за пенкой, одновременно подставив две толстостенные чашки под кран, под струю горячей воды, потому что кофе хорош только в тёплой чашке — держать наготове кубик льда — добавить в джезву, когда будет закипать, чтобы осадить пенку — снова дать закипеть — снять с огня. В вазочке отдельно — миндальные пирожные. Светлана старалась их печь к каждому приезду подруги. Манечка в это время, не сняв плащ и туфли, шуршала упаковкой, разворачивала и сбрасывала на пол слои папиросной бумаги.

— Вот, — распрямилась она. — Не красота ли? Я себе на день рождения заказала, давно таких искала. И — смотри!

Две крохотные фарфоровые девочки в пышных розовых коротких платьицах, одна сидит на качелях — доске, перекинутой через пенёк, вторая старательно усаживает на другую половину качелей чёрного лохматого щенка. Всё в цветочках, зелени. Яркие краски, кружева. Румянец на пухленьких щёчках. Тонкие пальчики. Тёмные локоны.

Манечка открыла ключом одну из витринок в простенке кухни, сложила руки и залюбовалась.

— Куда бы их? Вот эти малыши, переставлю-ка я их вот на эту полку, подальше, пониже — уж слишком барочны, как из театра. Но всё равно не удержалась тогда, купила на Итальянской, в том подвальчике, помнишь? У мальчика паричок пудреный. Смотри, какой он важный! И роза в руке. И его подружка — девочка в капоре таком высоком — не представляю, как можно было носить, голова заболит же! Это Энс, довоенный — видишь, зелёное клеймо, подглазурное, расписаны воздушно, как будто акварелью. А после тридцатых-сороковых годов у них клеймили синей мельницей. Хотя, конечно, у этой, мельничной, мануфактуры мне попугаи больше нравятся. У Энса вообще птицы великолепные, как думаешь? А детишки лучше дрезденские, кружевные, как вот девочки. Идите сюда, мои хорошие. Тут вам будет уютно, в компании.

— Торт хочешь? У меня, кажется, остался с позавчерашнего, — Светлана боком протиснулась к холодильнику, по дороге случайно задев открытую дверцу витринки, и задумчиво посмотрела на остатки торта. — Ой, тут на двоих не хватит. Наверное.

— Нет, спасибо, я не хочу, я плюшку в самолёте съела. Сейчас кофе… Подожди. А вот таких кружевниц в пятидесятые годы американцы вывозили из Германии чемоданами, в подарок родне. Сейчас на интернет-аукционах продают наследство, поколение сменилось, у кого-то под новый интерьер не подходит. Но скоро эта красота закончится, будет вообще раритет. Жаль — кружево быстро старится. Если неправильно хранить, оно темнеет, сереет, грустит. Знаешь, его ведь делали из настоящих кружев, из ткани. Рецепт в дрезденских мануфактурах впервые придумали, держали в тайне. Кружевное полотно пропитывают фарфоровой массой, укладывают в форме юбочки, манжет. Потом ткань в печке сгорает, а белая красота остаётся. Разумеется, одно неловкое движение… и половины юбки нету…

Фарфоровые детишки на четырёх полках витрины с гнутыми ножками и обитой красным бархатом задней стенкой занимались своими делами. Девчонка-пупсик присела, испугалась цыплёнка. Малышка с красным бантиком на макушке протянула руку — срывает ландыш. Три маленькие танцовщицы в реверансе. Ещё одна малютка держит письмо, спрятав за спину, — застеснялась.

Манечка не торопясь закрыла дверцу, повернула резной ключ, присела к столику, потянулась за кофе. Сказала:

— Знаешь, у сестры моей бабушки были две девочки, дочки-двойняшки. В сороковом году родились. Бабушка на фронт ушла, добровольцем, медсестрой, в семнадцать лет. Жили все они где-то тут, на Васильевском, восемнадцатая линия, а номер дома не знаю. В блокаду сгинули… все, и сестра, и маленькие. Эвакуировать их наверняка не успели. Бабушка про них не говорила ничего. Мне мама рассказала. После того уже, как бабушки не стало. И вот я представляю иногда, что они, эти девочки, выросли, состарились, а я к ним приезжаю сюда. Или мы в кофейню, в «Идеальную чашку», с ними ходим, напротив Казанского. А они — такие две чудные старушки, друг на друга похожи, обе в костюмах таких старомодных, в шляпках с цветами.

Она взглянула еще раз на витрину со статуэтками, отодвинула чашку, поднялась.

— Ну пошли, Светик. Благодарю за кофе. Мне к двум часам на совещание, подбросишь? А вечером — в Fish Fabrique сходим, ладно? Там сегодня «Серебряная Свадьба» выступает — Петька звонил, отчитался, что билеты достал.

Поварята

— Здрасьте, а вы не скажете, в какой аудитории сейчас будет группа И-213В? А то я в расписании не нашла.

Валентина Борисовна пробурчала, стуча по клавишам:

— Там на стенде разве нет?

Она посмотрела поверх монитора. Пигалица, очочки в несерьёзной какой-то оправе, сарафанчик колокольчиком, цвета хаки, с широким поясом, в руках папка коричневой кожи с застёжками и оранжевой наклейкой.

— А ты новенькая? На второй курс, говоришь? Как фамилия?

— Вообще-то я преподаватель. Английского.

— Ой, это тебя на второй курс прислали? — новость совсем не обрадовала Валентину Борисовну. — Что ж они, постарше кого не нашли? Знают ведь, это наши повара… Там ребята сложные, не справишься.

Девочка поднялась на носочки и прижала руку ко рту.

— Звать-то тебя как?

— Алина… Петровна…

— Триста двенадцатая аудитория. Давай, с богом, уже через минуту пара начинается. Вот Соня тебя проводит. Софья Михална, быстренько проводи девочку в триста двенадцатую, а то заблудится.

Соня, второй секретарь, покладисто кивнула, встала и придержала Алине дверь.

— Ты недавно тут?

— Я кандидатскую пишу, здесь на полставки, научный руководитель попросил.

— Да, приколист твой научный руководитель. Эта группа такая. Все знают. Надежда русской кухни. Шеф-повара, одно слово. Талантливые, все говорят, но упёртые. В прошлом году у них с вашим завкафедрой с иняза, он у них вёл, конфликт был — они его выжили! К ректору ходили. Петиции писали. Они и уйти могут с пары всем табором, если опоздаешь. Ты им зачёты обещай, и письменные работы давай, они изводить не будут тогда. Может быть.

— Спасибо. Хорошо. Это вот здесь, эта дверь, да?

***

Иванов сидел на подоконнике вполоборота к двери. Он зацепился ногами за спинку стула и излагал всем, кто желал слушать, как он провёл лето. Лето выдалось на редкость бурным. При этом он гипнотизировал взглядом двух однокурсниц на задней парте — Инну и Марину, единственных девочек в группе. Рассказывал он увлечённо, девочки хихикали, остальные ребята разбрелись по классу, поэтому Алину Петровну сначала никто в аудитории не заметил. Та процокала каблуками к учительскому столу, аккуратно положила папочку на край, сосредоточенно поправила ее — чтобы ровнее. Иванов повернулся и с грохотом спустился с подоконника, осев на стул и ссутулившись. Остальные тоже расселись по местам. Алина Петровна продолжала стоять: смирно, расправив плечи и глядя на ребят.

— Ой, а вы кто? — спросил наконец Борисов.

— Здравствуйте. Меня зовут Алина Петровна, я ваш новый преподаватель английского языка. Это у вас заключительный год, английского потом больше не будет, поэтому работать придётся много, в конце семестра зачёт, по результатам года экзамен, — протараторила учительница. — Сейчас, сегодня, мы должны будем с вами познакомиться и провести аттестацию, какой у вас уровень знаний, и, уже исходя из этого, я построю учебную программу, потому что та, по которой предлагается работать, просто ни в какие ворота…

Алексеев, местный балагур, качаясь на стуле, пропел:

— Ааа-лина Петровна, давайте знакомиться, мы готовы. А вот насчёт учебной программы… Ну её. Мы же повара будущие. На фига нам учебная программа, мы про ложки-поварёшки и без вашего английского.

— Хм. Не могли бы вы представиться? И не раскачиваться на стуле? Дурная привычка. А то был у нас в институте, на первом курсе, один случай. Профессор языкознания на стуле качался, когда зачёт принимал, и упал! Вот мы все затаились — то ли бежать на помощь, то ли смеяться, то ли нет. А он из-под стола вылез, отряхнулся и говорит: «Что вы не смеётесь, ведь смешно же!»

Алексеев сильно покачнулся на стуле и рухнул под стол. Все засмеялись. Вылезая, он бурчал: «Это вы специально, сглазили».

— Хм. Ещё у кого-то есть какие-то вопросы или предложения по учебному процессу?

— А про личную жизнь можно? — растягивая слова, спросил Иванов.

— Можно, почему нет.

— Тогда рассказывайте.

Инна подтолкнула Марину локтем.

Алина Петровна подняла бровь.

— Вот, например, вы замужем? — продолжал Иванов.

— Нет, не замужем.

— А жених у вас есть?

Инна нагнулась под парту и заикала от смеха. Марина стала хлопать её по спине, приговаривая: «Ну тише, тише!»

— Не нравится мне это слово — жених, — поправляя очки, сказала Алина Петровна.

— Ну как это у вас, по-английски, бойфренд? Есть? — не сдавался Иванов.

— Ну что ты пристал к человеку, — возмутился вдруг Борисов. — Не смущай её.

— Молодой человек есть, — отчеканила Алина Петровна. — Зовут Анатолий. Мы планируем пожениться летом. Ещё личные вопросы?

— А чем вы увлекаетесь? — не сдавался Иванов. — Музыку любите?

— Да, музыку люблю.

— И что слушаете? — заинтересовался Алексеев.

— Разное. The Doors, Deep Purple, Pink Floyd. Классику, в общем.

— Хм, Пинк флойд, — повторил Иванов. — А вы помните, может быть, у них есть песня такая? We do not need no education.

— Ну да, знаю. Думаю, вам там больше всего нравятся строчки: Teachers, leave us, kids, alone. Но, к сожалению, не могу оставить вас в покое. У нас с вами большие планы на этот год.

— Бросьте, зачем поварам английский? — пропищала Инна.

— Ребят, я уже поняла, да и мне в деканате рассказали, что вы — творческие, талантливые люди. У вас всех большое будущее. Сейчас шеф-повара нарасхват. Если на стажировку пригласят? Или работать? Или устроитесь в ресторан, а шеф — иностранец? Вы должны, просто-таки обязаны по своей специальности всю терминологию знать, блюда, ингредиенты, инструменты, ложки-поварёшки, как вы сказали сейчас, чтобы от зубов отскакивало. Грамматику — необязательно, дело наживное, а вот лексику… Слова… На английском, а в идеале — еще и на французском, итальянском — ну он простой, немецком…

— Ингредиенты… На немецком… Ну вы, простите, загнули, — удивился Борисов.

— Да-да, обязательно! А то будете посуду мыть. Много лет. Или в столовке работать. В институтской. Вот. — Она достала из папки толстую книжку в яркой обложке. — Список мишленовских ресторанов Франции. Мы с Толей были вот здесь и здесь. Этим летом. Тут закладки. Вот здесь, в Марселе, — она перелистала книжку, нашла карту, показала, где Марсель, — здесь лучший в мире буйабес.

— Рыбный суп, — подсказала Инна.

— Да, рыбный. Вкусный — просто невозможно. Кстати, знаете, откуда название?

— Откуда? — в один голос спросили девочки.

— Boil, — Алина Петровна взмахнула руками, — кипятить — вначале он должен сильно кипеть, а потом — baisse — уменьшаете огонь, так! И вот, марсельские повара свой рецепт держат в секрете много поколений. И ещё там, рядом, прекрасные moules.

— Что-что? — спросил Иванов.

— Moules, мидии, — подсказала Марина. — Я их ела. Вкусно.

— Точно, мидии. В соусе с вином. Французы на набережной в очередь выстраиваются, номерки на руках пишут. На зависть соседним заведениям. В чём секрет? Интересно?

Ребята слушали.

— Вот ещё меню, мне Толя привез, из Англии, из ресторана «The Fat Duck». Молекулярная кухня. Кто скажет, что это такое?

— Ну это просто…

— Ну да, по названию просто. Мороженое из свёклы. А на вкус…

— Можно меню? — спросил Борисов и сам заулыбался, как это у него получилось. Меню передавали друг другу, вертели, разбирали слова и даже пробовали понюхать.

— А вы много по ресторанам ходите? — завистливо спросила Марина.

— Нет, не много. Мой, как вы сказали, бойфренд увлекается. Он химик по профессии. А увлечение у него — кухни Европы, в том числе молекулярная гастрономия. А я так, меню из ресторанов коллекционирую. Или вот, «Никола-Ленивец», знаете? Там у нас приятель, шеф-повар, в гастрокэмпе мастер-класс устраивал этим летом. Если интересно, потом расскажу. Ну что, будем работать?

— Ещё бы! — сказал вдруг не подававший раньше голоса Белов. Все обернулись, посмотреть на него, потом согласно закивали.

— Отлично. На следующий урок вам задание — найти в интернете рестораны, вот список, распечатать меню, перевести и постараться понять, чем же там кормят. И будем смотреть, из чего складывается успех. Состав блюд, подача. На всякий случай, если что-то непонятно или посоветоваться захотите, вот моя электронная почта. И всё-таки, давайте теперь я услышу, наконец, как вас всех зовут…

***

На студенческом капустнике перед Новым годом группа И-213В, играя на кастрюльках, сковородках, гитаре (Алексеев) и саксофоне (Борисов), исполнила старинную английскую песню про сову и кошку — в нескольких аранжировках: вначале в стиле рок, потом кантри, потом джаз. Алина Петровна со своим женихом сидела в первом ряду и аплодировала громче всех.

А в ночь после Нового года Иванову приснилось, что он печёт четырёхъярусный торт Алине Петровне на свадьбу. Проснулся он, улыбаясь. С трудом вспомнил, что именно его развеселило — во сне марципановому жениху он приклеивал вампирскую вставную челюсть.

Скрипач

— И что мне с ним?

— Это тебе не конь! Корми, там полпачки осталось, меняй опилки, когда пахнуть начнут.

— Уже! Уже пахнет!

— Так меняй каждый день. И мыть — его мыть нельзя, они от этого дохнут. Он кусается, хватай под пузо, когда вытаскиваешь. Всё, мне некогда, такси у подъезда, самолёт ждать не станет. Пока! Будь умницей, брателло. Береги Гошу.

— Чёрт! — Василий, ещё в пижаме, прошлёпал по давно немытому линолеуму на кухню и уставился на круглый аквариум на полу. Хомяк тянул мордочку к свежему воздуху и подпрыгивал на задних лапах вдоль стенки.

— Го-ша… Ну и вонь, — Василий сморщил нос, зевнул, закинул хомяку половину увядшей морковки из холодильника и ушёл в комнату. Скоро оттуда донеслись звуки скрипки. Хомяк прекратил прыжки, присмирел и как будто прислушался.

***

— Да хорошо всё с ним, спит, чешется, норы строит, в них что-то прячет — офшоры у него, наверное, — а я разоряю, когда опилки меняю. Знаешь, он, кажется, больше стал. Они ведь должны расти, да? Ну давай. Постой, ты когда вернёшься? Нет, не надоел, с ним веселей. Что Марина? С Мариной всё. Вот так. Ну всё. Закрыли тему. Вот сама ей скажи. Всё. Мне репетировать надо. Давай. Концерт. Да. Давай.

Василий бросил телефон на кухонный стол рядом с картонной коробкой из пиццерии.

— Вот так и бывает, Гоша, — неопределённо пробормотал он. — Бабы!

Хомяк прислушивался, склонив голову, — Василию показалось, сочувственно. Василий принёс скрипку на кухню, закрыл окно — не хватало ещё проблем с соседями — и устроившись поудобнее, начал наигрывать что-то лёгкое, прозрачное, теряющееся в невесомых осенних московских сумерках и оборвавшееся высокой печальной нотой.

***

Через месяц Гоша уже с трудом помещался в аквариуме. Пока хозяина не было, он осваивал пространство кухни — научился, подтягиваясь, вылезать из своей тюрьмы. Иногда высовывал нос за дверь, но сначала за порог не выходил. С удовольствием разглядывал свои лапы — они вытягивались и распрямлялись. Заслышав лифт, он с невероятной скоростью, царапаясь об острую кромку и скользя коготками по гладким выпуклым стенкам, забирался обратно в аквариум. Василий в те дни приходил с репетиций задумчивый, почти не замечая перемен в питомце. Сестра не появлялась, а тащить к ней животное через полгорода сил не было. Играть на скрипке для хомяка по вечерам вошло в привычку.

***

Звонок в дверь был отчаянным, резким и протяжным. Позвонили второй раз, потом кому-то на лестничной площадке стало плохо. Хомяк, заметавшийся было по квартире, принюхался, вздохнул и поковылял открывать. Василий стоял, привалившись к косяку, поэтому грузно упал на Гошу — тот еле успел увернуться и постарался подхватить.

— Я тут звоню… звоню, надеюсь, она откроет… Ой, ггггном… Белка, ты? Допился… Т…. Вы… ты кто?

— Здравствуйте, Василий. Я ваш хомяк, — Гоша говорил на правильном русском языке, но тихо и неуверенно, прислушиваясь, пробуя на вкус и взвешивая на языке тягучие бесформенные звуки, из которых лепились слова. — Я вам потом всё объясню. Заходите скорей, соседи могут выйти и расстроиться.

Он принялся хлопотать, что-то приговаривая успокоительно, расстелил постель, вышел с ведром и тряпкой за дверь, а когда вернулся, Василий уже спал, сидя, ниточка слюны свисала с уголка рта. Хомяк покачал головой, как мог уложил его, укрыл одеялом, поставил тазик. Потом вернулся на кухню, свил себе гнездо на диванчике из старенького пледа и пары подушек, включил канал «Культура» и приготовился коротать ночь, прислушиваясь к звукам из комнаты. Пачку корма с надписью «Для мелких грызунов» он поставил на стол поблизости, аквариум осторожно задвинул ногой в угол.

***

— Вы кто? Ты…

— Василий, доброе утро. Прошу прощения ещё раз. Я напугал вас. Я вчера вам объяснял. Вы не помните, наверное. Я Гоша, ваш хомяк, ну то есть, временно ваш, неважно. Вот вода, в кувшине. Я сейчас приготовлю чай. Горячий. С лимоном. Я видел, в холодильнике есть. Только не волнуйтесь.

Он приблизился к кровати, ловко поправил подушку, исчез на кухне. Оттуда послышалось бурчание чайника на плите, возня и хлопанье дверцами, вскоре Гоша притащил две табуретки, поставил рядом с кроватью, придирчиво убедился, что они не шатаются, потом вернулся с жостовским подносом — чай был сервирован изящно, с лимоном на блюдечке, салфеткой и сахарницей.

— Пейте, пожалуйста. У вас упадок сил. Надо пить. Я слышал по телевизору — я его часто включаю и слушаю, пока вас нет дома… простите такую вольность… Еще парацетамол или алкозельцер. Вы разрешите поискать в аптечке?

Василий кивнул, чувствуя, как ужас отступает. Как у него в квартире оказалось это существо, было совершенно непонятно, но оно, кажется, не опасно. Чай был вкусным — Гоша объяснил, что вскрыл подарочную упаковку.

— Теперь бы вам хорошо ещё поспать.

— Погоди, — слабо отмахнулся Василий. — Ничего, что на ты?

— Мне так привычней.

— Что это, блин, такое?

Гоша развёл руки в стороны. Получилось это у него несколько механически, как у заводной куклы.

— Я могу вам изложить сейчас только свою теорию. С ней можно соглашаться или нет. Разумеется, у меня мало знаний. Я так понимаю, это влияние музыки, ну, которую вы сочиняете и наигрываете мне иногда. Вот эта: таааа-тата… — Василий поморщился. — Но это долго объяснять. Вы уверены, что вам не помешает дополнительное волнение?

— Нет, блин. Только налей себе чаю, что ли.

— Если разрешите, я морковку возьму.

***

В квартире стало значительно чище. Гоша к тому же полюбил готовить — из книги вегетарианских рецептов итальянской кухни — и стряпал что-то вкусное к ужину: спагетти альо олио, равиоли со шпинатом, ризотто, морковный салат. По вечерам Василий играл, Гоша слушал. Василий сам предложил Гоше взять скрипку, нашёл свою первую, ещё из музыкальной школы, на антресолях — и с тех пор Гоша с ней не расставался.

***

На столе разбросаны листы с нотами, записанными от руки, наспех.

— Но тут же бемоль, я же играл бемоль, где твои уши?! — восклицал Василий.

— Тут бемоль и есть! — оправдывался Гоша. — Я слышал. Вот. После этого скерцо, да.

— Ну и почерк у тебя, пишешь как…

— Как хомяк лапой? — Гоша улыбнулся.

Почерк у него и правда хромал, зато слух был абсолютным, что оказалось очень кстати. Василий с детства сочинял музыку, а записывать всё было лень и недосуг. Хомяк же оказался прекрасным секретарём.

В дверь позвонили. Гоша, как это бывало обычно, когда заходили соседи, побежал прятаться в ванной.

— Привет, брат, сколько уже у тебя не была. Ой, а у тебя кто-то? Ты не один? — Сестра прислушалась к шуму воды в ванной. — Познакомишь? Нет? Стесняется? Ну да. А что у тебя тут? Музыка? Ну как обычно. И чистенько. Коллега? Хозяйственная, сразу видно. Борщ? М-м-м… Вкусно. Нет, не буду, спасибо. Ой, а хомка-то… — Сестра смотрела на пустой, чисто вымытый аквариум в углу. — Что? Подох?

— Нет…

— Сбежал? И как? Сам на свободу вылез? Наверное, под плинтус и к соседям. Тут у тебя под раковиной кошка пролезть может, не то что хомяк. Ремонт пора делать. Не переживай. Не расстраивайся ты. У Сашки морская свинка освинилась… опоросилась. Ну, одним словом, приплод принесла. Хочешь, привезу одного? Они смешные.

— Ну уж нет, спасибо.

— Ладно, как хочешь. Ты и так не скучаешь ведь? Увиделись — поеду дальше. Не буду мешать. Давай аквариум захвачу. Да донесу я. Не провожай. Ты маме позвони, не забывай, ладно? Люблю-целую, — она повернулась в сторону ванной. Вода шумела.

— До свиданья!!! — сказала театрально громко, приставив ладонь рупором ко рту.

Сестра убежала по лестнице, не дождавшись лифта. Гоша предусмотрительно просидел в ванной ещё минут пятнадцать после её ухода.

***

— Руслан Георгиевич, здравствуйте. Да, вывих. Да, уже был в травме. Я-я-я-я… знаю. Поскользнулся. Наверное. Буду. Я постараюсь. До завтра. Вот блин.

Василий сидел на диванчике, Гоша прикладывал к его ноге лёд.

— Прямо перед премьерой. Перед завтрашним генеральным прогоном. Руслан сожрёт меня. Уволит и сожрёт. Выставит на улицу.

— Я могу заменить вас. Я знаю вашу партию. Видел. Слышал все партитуры.

— Что…? Может, тебе ещё и скрипку мою отдать? Хотя… Это мысль… Ростом ты чуть ниже меня. Костюм… Решим с костюмом… Постой… ты ж меня опозоришь.

Хомяк молча ушёл в комнату, вернулся со скрипкой и начал играть.

***

К вечеру была нарисована схема кулис, первого и второго этажа, репетиционной; распланировали, где стоять и куда идти. Гоша должен был показать вахтеру на входе военный билет Василия — всё равно неясно, кто на фотографии: Василий в юности растил усы и бороду. До начала репетиции хомяк должен был прятаться от всех, а после подойти к дирижёру и объяснить, что он троюродный брат Василия, проездом из Новосибирска, заменяет его. Гоша отправился на такси — это был первый в его сознательной жизни выход на улицу.

***

— Это бесподобно! Гениально! — телефон вибрировал и рокотал. — Он затмил всех! Из всех скрипок было слышно только его одного. Но как играет! Помнишь, к нам приезжал тот знаменитый? Так вот, этот такой же. Только лучше. У него акцентировка… невероятно… я ни разу не слышал такой реверберации… Ты сам-то его слушал? В большом пространстве… Я не знаю, где в Новосибирске учат таких… Талант. Я его переведу к нам, пусть оформляет. Я его отшлифую. Хотя там нечего. Природа. Как он зазвучит… — Руслана Георгиевича несло. Василий опустил кулак на стол и тихо вздохнул. Гоше он пока говорить ничего не стал, а в вечер премьеры безобразно напился в квартире один.

***

Гоша, в концертном фраке, с развязанным галстуком-бабочкой, в обнимку со скрипичным футляром, с порога понял, что произойдёт.

— Василий, мне Руслан Георгиевич сказал. Я объяснил ему, что это неконструктивно.

— Ты… предатель…

— Не надо так. Я не собираюсь занимать твоё место.

— Хомяк… не собирается занимать моё место. Я польщён.

— Не надо. Я сам отказался. Мне сложно. Много внимания. К тому же у меня нет никаких документов. Даже справки от ветеринара. Если позволишь, я возьму твою скрипку, детскую. Иначе я просто погибну. Без музыки.

Гоша прошёл в ванную, повозился там, вышел, вынес аккуратно расправленный концертный костюм, пристроил его на вешалке в прихожей, метнулся в кухню за своей скрипкой и тихо прикрыл за собой входную дверь.

На следующее утро, протрезвев, Василий кинулся было искать хомяка, но не нашёл, а вскоре уехал на гастроли.

***

Гоша всё лето играл на скрипке на Арбате, пока городские власти не решили выставить оттуда музыкантов. Сейчас там пусто и скучно. Одна девушка, совсем юная, по дороге домой каждый вечер ненадолго задерживается рядом с тем местом, где пару месяцев назад он играл, — замедляет шаги и, кажется, слушает ту самую мелодию, которая теряется в невесомых московских сумерках и обрывается высокой печальной нотой.