Палитра его пороков

Анна Веммер, 2019

Играть с хищником опасно, особенно, если это мужчина, одержимый женщиной. В жизни Сергея Сереброва есть все: деньги, власть, внешность, уважение. В моей – только племянница и талант к рисованию, который я с переменным успехом пытаюсь использовать, чтобы выжить.Наше знакомство случилось одной ночью, когда я впервые узнала, что значит бояться и сгорать от чужих прикосновений. А продолжилось оно позже, когда Серебров заставил меня выполнить один провокационный заказ…Содержит нецензурную брань.

Глава шестая

Он расколотил кабинет. С психу разбил чашку о зеркало, которое сразу покрылось паутиной трещин. Запустил здоровой малахитовой пепельницей в стекло. Разнес глобус-бар прямо вместе с бутылками, стоявшими в нем. Ну и так, по мелочи, ноутбук шарахнул.

А потом улетел в Рим. И хоть командировка вполне позволяла вернуться в субботу вечером, чтобы в воскресенье быть в парке и забрать рисунок, который Кисточка наверняка подготовила, он специально взял билеты на понедельник. И все воскресенье трахал рыженькую до тех пор, пока она не взмолилась о передышке.

Только он своего так и не получил. Хотя вряд ли смог бы сказать, что вообще его бы удовлетворило. И нет, Серебров не бежал от мыслей о Кисточке, только даже самые грязные фантазии с ее участием не особенно помогали. Чертова девка.

В понедельник, прямо с рейса, едет домой.

— Сергей Васильевич, — Рита встречает в гостиной, чистит камин, — Константина Васильевича осмотрел врач.

— И?

Он и так знает ответ.

— Нужна реабилитация. Нужно разрабатывать, ехать в Германию, проходить курсы физиотерапии. На дому это невозможно.

— Позже с ним поговорю.

— А еще закончили монтаж в пустых комнатах.

Это Рита произносит с нескрываемым любопытством. Она давно на него работает, так что имеет безоговорочное право интересоваться. Но ему не хочется вдаваться в объяснения — у него их просто нет.

И теперь он сидит в детской и смотрит на шкаф с книгами.

В свое время он бы отдал за такой шкаф душу. Здесь не просто книги, здесь подарочные интерактивные издания."Океанология"с объемными фигурками обитателей морских глубин, обложка книги щедро украшена сине-зелеными кристаллами."Драконоведение"с ярким янтарем в глазу дракона на обложке."Алиса в стране чудес" — огромная книга с кучей магнитов, закладок, объемных страниц. Новогоднее издание про елку, книга мифов о викингах. Сказки, сказки,"Путешествие Алисы", какие-то девчачьи книги про барби.

В другом конце кровать в виде тыквы-кареты, как у золушки. С милым пологом, на котором вышиты светящиеся звездочки. Письменный стол, стул, большая мягкая площадка, отдаленно напоминающая сцену, с игрушками. Пара кресел и телевизор. В детской, сидя в мягком кресле, Сергей чувствует себя не в своей тарелке.

Если выйти через арку в смежную комнату, то можно попасть в другую спальню, более сдержанную. С большой кроватью, огромным столом, офисным кожаным креслом и диваном, который непривычно повернут не в центр комнаты, а к окну, на лес.

Но там не так тошно. А вот в детской — в самый раз. И даже коньяк, последний уцелевший после погрома, что он устроил, не спасает.

Рита входит бесшумно, ставит на столик перед ним чашку с кофе и долго, задумчиво смотрит на ряды разноцветных книг.

— Не мучили бы вы себя, Сергей Васильевич. Зачем сделали ремонт?

— Понятия не имею. — Он усмехается и выливает остатки коньяка в кофе. — Захотелось.

Рита улыбается. Тепло так, как улыбаются хорошему другу.

— А еще Константина Васильевича ругаете. А сами все забыть не можете. Оставьте, в прошлом все. Еще встретите девушку, она родит ребенка. Все будет, вам и сорока еще нет.

— Да. Будет. Конечно будет, куда же денется. Не обращай внимания. Просто ностальгия замучила.

— Все точно в порядке?

— Да, Рит, в полном. Я совершенно точно уверен в том, что хочу. А комната… она не для воспоминаний. Она для одной девушки, которая поживет здесь некоторое время. Возможно…

— Что за девушка?

Ее не обманешь, она слишком долго его знает. Но можно дать понять, что разговор окончен — и Рита уйдет. Оставит его наедине со своими демонами.

— Знакомая. Ничего особенного.

— Вы на работу сейчас? До обеда меньше часа, если дождетесь…

— Спасибо, Рит, я по делам, вернусь через пару часиков и пообедаю. Попробуй накормить Костю.

— Да, Сергей Васильевич.

Он едет в парк. Нахрена — не знает. Как именно он заставит ее приехать и вообще нужно ли это — тоже. Что-то подсказывает, что Кисточка даже если он предложит все блага для ее ребенка, откажется просто так у него жить, пусть и временно.

Отдельный вопрос, что он с ней будет делать. Стоит его проработать заранее, но Серебров старается об этом не думать. Кисточка — девочка чувственная, заводится с пол оборота, но неужели он закончит все так просто и уложит ее в постель? Это не интересно. Это не имеет смысла.

Глупенькая и маленькая. Нарисовала свои наивные представления о сексе, со всей искренностью невинной девчонки. Только вряд ли он хоть к кому-то прикоснется так, как на ее рисунке. Для того, чтобы сжимать женщину в объятиях с такой нежностью, нужно обладать иным складом характера. Он и до развода им не обладал, а теперь подавно.

Всю дорогу, за рулем, Серебров не может отделаться от мысли, что играет не только с ней, но и с собой. Выворачивает душу на изнанку. Извращенное удовольствие доставляет разбивать чужие романтические представления.

А в парке Евгении нет. Он даже не верит в это сначала, долго вглядывается в то место, где она работала. Оно не пустует, сейчас там рисует какой-то бородатый дед в потертом вельветовом пиджаке.

Медленно, пробуя на вкус терпкое разочарование, он проходит по парку. Может, ей дали другое место?

Но нет. Нигде нет девочки с кисточкой за ухом. И мужчину накрывает ярость. Сбежала? Неужели настолько глупая, что решила убежать от него? Не получилось прикинуться несчастной, значит, просто смылась?

Нет, Кисточка, нет. На какой-то миг ты и впрямь показалась ему слишком чистой для подобных игр, но теперь правила в сторону.

Он ее найдет, это лишь вопрос времени. И предвкушения, потому что когда найдет, больше не будет искать в душе давно похороненные воспоминания.

Даст ей фору, а потом найдет и поиграет. И Кисточке даже понравится.

Принцев не существует. Придется снова ей напомнить об этом.

Он закрывает глаза, чтобы успокоиться. Сергею не нравится эмоциональность, которую вызывает Кисточка. Не нравится собственная злость на нее за побег. Надо успокоиться. И подойти к делу с холодной головой.

Он поедет домой. И дождется воскресенья, даст ей еще один шанс. А если в воскресенье Евгения не придет… зверь внутри сорвется с цепи, он уже почти сорвался и держат его лишь воспоминания о том, какую боль приносит подобная эмоциональная привязка.

Дни до воскресенья проходят слишком быстро. Он погружен в работу, а после, до полуночи и полной отключки впахивает в спортзале. Лишь однажды остается дома и сам не понимает, как вдруг оказывается в мастерской.

На стене над столом два ее рисунка. Робкая попытка скрыться от его взгляда, первый шаг в познании тела. И второй рисунок, дерзкий ответ на то, что он делал с Кисточкой. Сочетание акварели и угля, нежное и страстное. Этот рисунок особенный. Она вряд ли понимает, но он видит намного больше. Заводится от мимолетного взгляда. Возбуждение болезненное, беспокойное. Даже если кончить, если закрыть глаза и вместо секретутки представить Кисточку, оно не утихнет.

Можно закрыть глаза, восстановить в памяти образ, которым он одержим. Представить, как полных губ касается улыбка, как она выгибается в его руках, разводит для него ножки и протяжно стонет.

Можно даже сжать член в руке и представить, как ее губы обхватывают головку, язык порхает по напряженному органу. Как Кисточка двигается, а ее губы скользят по его шее, кусают губы.

Только знание, что это лишь фантазии все равно сидит внутри. И даже не глубоко, а у самой поверхности, шепчет и насмехается.

Тогда Серебров во вспышке иррациональной ярости переворачивает стол. На полу валяются осколки стекла, куски дерева, какие-то инструменты. Идеальный порядок, прежде царивший в мастерской, больше его не интересует. Все равно не помогает приводить в такой же порядок мысли.

Сил включать свет нет. На дом опускается темнота, приближая воскресенье.

Заснуть не выходит. Едва закрывает глаза, проваливается в отвратительное состояние, между сном и явью, где живут воспоминания. Мрачные, тяжелые. Под утро Серебров ощущает знакомое желание выплеснуть злость, чтобы хоть как-то постараться не сорваться на домашних. Уезжает в клуб и до сбитых костяшек лупасит грушу, а потом больше часа плавает.

Отвратительный день. Отвратительная неделя. Похоже, сопротивляться бесполезно, и стоит просто расслабиться и позволить себе делать то, что отчаянно хочется. Он едет в парк, там берет большой кофе и сидит на лавочке до самого вечера. Гипнотизирует место, где впервые увидел Кисточку спустя десять месяцев после того вечера.

Но ее нет. Художник, занявший ее место, уходит. Поток людей рассеивается. Она не работает здесь, и не приходит в ожидании его. Сбежала, ушла, уволилась, больше для него не рисует. Но наверняка чувствует его приближение, боится, что Серебров ее найдет.

И он найдет, это совсем несложно. Начнет, пожалуй, с адреса, а дальше будет видно.

Она живет в каком-то до ужаса унылом и задрипанном доме. Порой Сереброву кажется, он совершенно не видит никакого мира, кроме двухметрового забора загородного дома и отрезка дороги, виднеющегося из окна машины. Даже в парке он побывал лишь познакомившись с Евгенией.

Или вот недавно был в Риме. Из воспоминаний: вип-зал аэропорта, салон машины, переговорная в отеле, пентхаус. Ну и секретутка, да, пока драл ее, в окно посматривал, достопримечательности, наверное, какие-то видел. Аж самому смешно.

И вот она, жизнь. В серых, изрисованных стенах подъезда. В отполированных за несколько десятков лет бетонных ступенях. В одинаковых хиленьких дверях.

Он звонит долго, минут пять. Наверное, этот звон способен разбудить даже мертвого, но за дверью гнетущая тишина. Колеблется, но все же подходит к двери напротив и звонит соседке.

Открывает миловидная, но уж очень"серенькая"девица. Лет тридцати, может. С мышиного цвета волосами, темными кругами под глазами. А еще она его узнает.

Это Серебров понимает по выражению лица, по глазам, по изменившейся атмосфере. Вот так интересно. Подруга? Неужели Кисточка что-то о нем рассказала?

— Я ищу Евгению. Не подскажете, где она?

Вздергивает подбородок. Бросает вызов.

— Не подсажу.

— Зря.

Он делает шаг вперед, девица инстинктивно отступает.

— Мне очень нужна Евгения.

— Ей сейчас не до вас. Оставьте ее в покое.

— Я сам буду решать, что делать, в твоих советах я не нуждаюсь. Где она? По-хорошему скажи, и попрощаемся.

— А если не скажу?

Он осматривает прихожую, ищет зацепки. Действовать надо быстро, давить на нужную точку. Почти ничего не говорит ему о том, кто есть хозяйка, но все же он замечает на полке ее сумку, из которой торчит тонкая"Тетрадь для нот".

— Марина Витальевна, — из комнаты появляется рыжий мальчуган, — я закончил задание.

— Сейчас подойду, Вова, подожди меня.

— Учительница, значит, — усмехается Сергей. — Ну вот тебе и ответ на вопрос. Если не скажешь, волшебным образом все может получиться так, что переквалифицируешься в уборщицы. У меня уже традиция такая, всех убогих нанимаю. Обвинят тебя в каком-нибудь домогательстве, мамашки на кол посадят и разбираться не станут. Так что? Стоит подружка похеренной жизни?

Она молчит, стиснув зубы. Интересно, это такая особенность тех, кто вырос в нищете, геройствовать на ровном месте? В противовес вон, Савельев, всю жизнь на тепленьком, а лапки поджал и сбежал.

— В больнице. Ребенок заболел неделю назад, увезли в больницу, она с ней.

— В какой больнице?

— Во второй, в инфекционном отделении.

— Ну можешь ведь, когда хочешь. Давай, топай работать.

Он выходит из подъезда и снова курит, смотрит на пошарканные детские турники и даже не пытается о чем-то думать. Ну да, о том, что Кисточка просто-напросто может заболеть, он не подумал. О ребенке тем более. Думал, сбежала, самый простой вариант предположил.

И что теперь? Оставить ее в покое? Не тащиться же в больницу, право слово.

Серебров только думает об этом, а ноги сами несут к машине. Если дать волю желаниям, то можно обнаружить себя подъезжающим к стоянке больницы. И даже спрашивать себя, на кой хрен это делать, бесполезно, потому что подобные действия не поддаются разумному объяснению. Они продиктованы эмоциями. Инстинктами.

Ему просто хочется увидеть Кисточку, услышать ее усталые оправдания, убедить себя, что она не сбежала.

Медсестра соглашается пропустить его в отделение лишь после того, как он сует ей пару купюр в карман халата.

Все время, пока он поднимается на нужный этаж, в голове прокручиваются сцены из прошлого, когда он точно так же поднимался, только по другой лестнице. В той больнице все сверкало и сияло, даже пациенты разной степени тяжести, казалось, улыбались, как на рекламном плакате.

"Забери меня", — услышал он в телефоне голос жены.

Дрянь. Циничная шлюха. От одного взгляда на больничные стены его может начать трясти. А кривоватые потускневшие рисунки на стенах детского отделения и вовсе ввергают в депрессию.

Кисточка с ребенком в девятой палате, но он не доходит до нее: сразу же, как только выходит с лестницы в коридор, видит Евгению. И понимает: что-то не так. Она бродит туда-сюда по коридору, низко опустив голову. Растрепанная, взъерошенная, какая-то потерянная. На ней джинсы и бесформенная белая рубашка, а ноги босые. Пол грязный и ледяной, но девушка не видит ничего вокруг себя.

Все же он сволочь и не скрывает: этот ее растерянный несчастный вид до ужаса возбуждает. Жаль только причина завязана на ребенке, здесь просто так свое не продавишь.

Серебров подходит. Она смотрит на него затуманенным взглядом, как будто слабо понимает, кого перед собой видит.

— Ну привет. А я думал, ты сбежала.

— Я… — облизывает губы, только сейчас это совсем не сексуально, она едва справляется с голосом. — Я не могла, мы тут… простите… черт. Я сейчас верну деньги, я…

Она мечется, пытается сообразить, в какую сторону идти и что-то бормочет себе под нос. Вблизи, даже в полумраке больничного коридора, Кисточка кажется усталой и расстроенной.

Хотя нет. Она не расстроена, она в абсолютном шоке, слабо реагирует на окружающую обстановку. Происходит что-то жуткое. Ее не сломало насилие, не сломало предательство, а сейчас она сама не своя.

— Мне не нужны твои деньги.

— Я… ладно. Я дорисую! Попозже… обязательно дорисую, я не успела, я просто не успела, понимаете?

— Успокойся. Что происходит?

Она устало машет рукой и вздыхает, прерывисто, сдерживая рыдания.

— Не знаю. У нее температура неделю. Под сорок. Почти не сбивается. Ночью были судороги. Увезли в реанимацию, меня не пускают, мне кажется…

Женя озирается, словно боится, что ее услышат.

— Они не знают, чем ее лечить. Просто наугад… не знаю. Я дорисую…

Блядь, Серебров, оставь ее! Оставь здесь, не лезь в эту семью, не лезь к ее ребенку. Пусть лечатся сами, пусть живут сами. Развернись и уйди, дай ей денег, наконец, только не лезь…

Это все в голове, а в реальности он говорит:

— Возможно, я тебе помогу.

Она поднимает голову. Боже, сколько в глазах эмоций, целый океан, как она вообще с ними справляется?

— Поможете? Как?

Вместо ответа он молча протягивает ей визитку. Холодные, до жути ледяные даже, пальцы на мгновение касаются его руки, когда она берет визитку.

Ну вот. Теперь пути назад точно нет.

***

Я смотрю на крохотный кусочек картона и пытаюсь прочитать, что там написано. Но словно разучилась понимать русский язык. Сколько я не сплю? Дня три уже точно, если не считать короткие минуты, когда я отключалась прямо на стуле. Иногда удавалось поспать, если кого-то выписывали, а койка оставалась на ночь свободной. Я однажды в детстве лежала в больнице и, помнится, мама спокойно лежала со мной. Но теперь коек не хватало, и большинство детей лежали в одиночестве. Только маленьких клали с родителями, ну или совсем больных.

Сначала я нервничала, что не доделала заказ, просто не было сил и времени. Потом вообще перестала понимать, что вокруг меня происходит. Недосып сказывался на работе головы.

"Серебров Сергей Васильевич, MTG" — написано на визитке. Телефоны, емейл.

— Извините, я не очень… понимаю, что это значит…

Затем ниже вижу расшифровку и смутно вспоминаю бело-красные вывески медицинских центров, клиник пластической хирургии и всяких таких мест. Значит, он владелец? Или просто директор? На визитке не написано.

— Как это поможет… то есть, что вы предлагаете делать?

Мне очень хочется поверить. Поверить в то, что передо мной стоит спасение, а не дьявол. Да черт, пусть бы и он, сейчас я согласна на любую сделку.

— У меня работает Карташов. Знаешь такого? Три года назад был процесс.

Я вспоминаю историю о детском враче, которого пытались осудить за то, что он использовал слишком дорогие препараты за счет бюджета больницы. О нем тогда говорили на всю страну, но чем закончилось дело, я не знаю.

— Перевезем ее в клинику и обследуем за пару дней.

— Как ее перевозить-то, она же…

— Оставь это моим спецам. Перевозят и не таких.

Мне страшно. Адски страшно, потому что я никогда еще не принимала таких решений. Я брала опеку над Элей, устраивала ее в садик, водила к врачам, одевала и учила, но никогда еще ее жизнь не зависела от моих решений. В глубине души я всегда знала, что если не справлюсь, самое страшное, что произойдет с племяшкой — детский дом. Такого для Элины я не хотела, и потому старалась, что-то даже получалось.

А теперь я понятия не имею, что делать. Где-то в палате лежит моя девочка, верит, что я ее спасу. А если я ошибусь и сделаю ей хуже?

Чем вообще может помочь частная клиника?

— Как минимум тем, — я вздрагиваю, понимая, что сказала это вслух, — что там есть индивидуальный присмотр и ты сможешь поспать. А еще аппараты для любой диагностики, все специалисты, готовые выехать в любую минуту, своя лаборатория, все лекарства и так далее. Кисточка, я тебя не уговариваю, я тебе предлагаю. Только давай быстро. Говоришь"нет" — я разворачиваюсь и ухожу.

Я ненавижу себя за то, что адски хочется свалить все на чужие плечи. Ненавижу чувствовать себя слабой, ненавижу это предательское желание, чтобы кто-то обнял и решил все проблемы.

— Ладно, — выдыхаю. — Ладно, я согласна.

— Ты понимаешь, что я попрошу взамен?

Понимаю ли? Ну да, если это можно назвать пониманием, то конечно. Люди, которые могли обнять и решить проблемы давно ушли. Остался только он.

— Если вы знаете, как ей помочь, то просите, что хотите. Правда, я понятия не имею, настолько ли ценно то… что вам нужно.

— Собирайся, — говорит он. — Обуйся и забери вещи, которые тебе нужны.

Голос становится сухой, спокойный. Наверное, такой мне сейчас нужен, потому что я не могу самостоятельно планировать никаких действий.

— А Эля? Я же… надо с ней…

— Вот в машине еще не хватает истеричной мамаши. Со мной поедешь. Там встретитесь. Давай, полчаса на сборы, я к главрачу пойду, схожу.

— А ее нет, я ходила…

На это он ничего не говорит, разворачивается и уходит. Оцепенев, я смотрю ему в спину, а потом, словно от разряда тока подскакиваю и бегу в палату. Собираюсь, тихо, чтобы не будить других детей. Вещи, книга, телефон при мне, зарядник, какие-то пачки салфеток, крем… руки трясутся, я едва не роняю кружку на пол и, наконец, плюю на все. Хватаю только зарядник, натягиваю ботинки…

— Жень? — одна из мам, лежащих со мной в палате, поднимает голову с койки.

Они с маленькой дочкой едва умещаются на узкой кровати, но девочка уже идет на поправку. Хорошая женщина, подкармливала меня, переживала.

— Переводят в другую больницу, — шепотом говорю я. — Поеду.

— Удачи, детка. И Элечке здоровья.

— Спасибо. — Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

Черт, Серебров прав в своей холодности. Если со мной ласково разговаривать, я превращаюсь во вторую Элю.

Взгляд падает на койку, где лежит белый меховой кролик. Его не разрешили взять в реанимацию, но все время, что Элька валялась с температурой, она прижимала его к себе, как самое дорогое сокровище.

А спустя полчаса прижимаю я, сидя на пассажирском сидении машины Сергея. Снова.