Монстр в ее постели

Анна Веммер, 2022

А вы знали, что при "удачном" стечении обстоятельств в вашей квартире может поселиться совершенно посторонний человек? Вот и я не знала, но однажды в мой дом вошел монстр – и жизнь изменилась. Вадим Исаев – не жертва обстоятельств. Он опасен и жесток, только что вышел из тюрьмы и теперь мне предстоит или бежать, или жить в опасной близости от монстра. Бежать некуда, сражаться с ним бесполезно. Он с легкостью может отнять у меня самое дорогое. Или помочь мне. Но непременно что-то попросит взамен. Содержит нецензурную брань.

Глава вторая

Даша

— Простите, но я ничем не могу помочь. У нас нет отдельных комнат, а в общие спальни мы не селим детей без опекунов.

— Но я его сестра!

— Сестра не является законным опекуном ребенка.

— Ну пожалуйста! У нас дома авария, там невозможно жить! Нам некуда идти!

— Я вам сочувствую, однако не могу нарушить закон. Если бы вы были с девочкой, я бы, может, и закрыла глаза… но мальчик в женской спальне вызовет недовольство гостей, ровно как и девушка в мужской комнате. Поэтому извините, но без документов я не могу поселить вас с ребенком.

Я уныло бреду прочь. Это второй хостел, где нам отказывают, и везде нужны документы на ребенка! У меня есть Ванькино свидетельство о рождении, но в нем записана мама. Как только люди видят мой паспорт, они мгновенно сличают разные имена и начинают задавать вопросы.

— А что за авария у нас дома?

— Так… — вздыхаю я. — Трубу прорвало.

У меня нет денег снять квартиру, я могу рассчитывать только на койко-место в хостеле, но туда нас с братом не берут. И что делать? Не возвращаться же домой!

— Даш, ты грустная. Ты плакала?

— Нет, пыль в глаз попала, когда снимала клиентке покрытие.

— Я думал, ты сегодня не брала клиентов.

— Ну да, но она позвонила и попросила срочно отремонтировать ноготь. Тебе понравилось в школе?

— Я уже говорил. Понравилось. Но сложно.

— Верно. В школе сложно. Вам уже задали уроки?

— Только нарисовать рисунок.

— А на тему?

Хотя какая разница? Если все-таки придется снять жилье, то денег на краски все равно не останется. А за теми, что я покупала к школе, надо возвращаться домой.

Я рассчитывала набрать клиентов на начало сентября и подзаработать. Пусть без выходных, пусть до десяти вечера, чтобы потом поясница не разгибалась, а в глазах мельтешели черные мушки. В августе я угрохала все, что скопила, на Ванькину подготовку к школе. Я до панической атаки переживала, что он будет хуже других детей.

Мы купили форму, рубашки, спортивный костюм, рюкзак, все принадлежности, прописи, канцелярию. На день рождения брат просил красивый ланч-бокс, но я решила, что нет смысла ждать до октября, и купила к школе и его. На остатки денег и с парочки маникюров я закупилась продуктами, рассчитывая отправить Ваньку в школу, и ударить по работе.

Но кто теперь пойдет ко мне на маникюр?

— «Моя семья», — говорит Ваня.

Я мысленно ругаюсь. Моя семья. Круто. Прекрасный завершающий штрих поганого дня.

— Я хочу нарисовать тебя, Даш. И все. Можно?

Сердце сжимается от жалости к нему и от обиды на маму. Помнит ли ее Ванька? Часть меня эгоистично хочет, чтобы забыл, ведь это я забочусь о нем столько лет. Я взяла ответственность за нас обоих, хотя сама была почти ребенком. Я бросила идею учиться, быстро закончила курсы маникюра и на несколько лет забыла о том, что дышу и существую не только для брата. Это я вытащила его из пограничного с аутизмом состояния и добилась, чтобы Ванька пошел в обычную школу. Это я отказывалась от еды, лишь бы не бросать логопеда.

Я. Я. Я.

Эгоистичная дурочка.

— В школе будут задавать вопросы, Вань. Ты же помнишь, о чем мы договорились?

Он кивает.

— Никто не должен знать, что мама и папа ушли.

— Да. Мне никогда не отдадут тебя.

Я умело подделываю мамину подпись, имитирую ее голос, бережно храню копию паспорта и стараюсь лавировать в мире, где все решают документы, основания… судебные решения.

— Даш, а куда мы пойдем?

В голосе Ваньки отчетливо звучит страх. Он тонко улавливает мое настроение. Как же ему объяснить то, что я сама не до конца понимаю?

Мне дико страшно возвращаться домой. Но ночевать на вокзале — не выход, Ване завтра в школу, да и что мы будем делать дальше? У меня больше нет жилья. Собрать вещи и попытаться снять квартиру? Или попробовать сражаться за свой угол?

Я выбираю второй вариант.

Быстрый поиск в гугле приводит меня к участковому. Он неплохой человек, как мне кажется, но выглядит смертельно уставшим и равнодушным. Пока Ванька играет на моем телефоне в коридоре, участковый выслушивает мой сбивчивый рассказ и внимательно читает судебное решение.

— А от меня-то вы что хотите? — наконец со вздохом спрашивает он. — Подавайте апелляцию, ищите юриста. Такие случаи не редкость. Незаконного проникновения нет, кражи тоже. Что я должен сделать?

— Не знаю…

Надежда, что хоть кто-то поможет, стремительно тает.

— Вот и я не знаю, Дарья Сергеевна. Сочувствую, ситуация неприятная.

— У меня же ребенок! Как мы будем там жить?! Он сидел за убийство! Понимаете?! Убийство!

Немолодой мужчина действительно жалеет меня. И от этого обиднее всего: если бы ему было плевать, я бы разозлилась. Написала жалобу, устроила скандал, добилась каких-то действий! А когда тебя искренне жалеют, но не обещают помочь… тогда помогать и впрямь нечем.

— Ну, вот что, выселить его я не могу. Оставить вас здесь тоже. Но поговорю с этим Исаевым. Предупрежу, чтобы не чудил. Это все, что я могу сделать. Ну и дать вам мой номер. Если что-то случится, позвоните, я пришлю наряд. Хорошо?

Это не то, на что я рассчитывала, но хоть что-то.

Ванька порядком замерз, проголодался и устал. У меня адски болит голова и дрожат руки. Часть меня наивно надеется, что в квартире уже никого нет, что Исаев сбежал. И пусть бы он прихватил с собой все мое имущество, только оставил нас в покое!

Но нет. Когда мы заходим в квартиру, он выходит из кухни. И по взгляду я понимаю, что ничего хорошего от мужчины в моем доме ждать не придется.

Пока Сергей Эдуардович беседует с Исаевым на кухне, я быстро увожу Ваню в его комнату и помогаю переодеться.

— Даш, а кто это?

— Слушай… там случилась какая-то накладка у папы. Когда он покупал квартиру, то хозяйка ему соврала, что здесь никто не живет. А оказывается, жил этот человек. Он не знал, что квартиру нам продали. И пока мы не разберемся он, возможно, поживет здесь. А я перееду к тебе. Ты же не против?

Ваня хмурится.

— Ты поэтому плакала?

— Я немного расстроилась. Но ты же знаешь, каким рассеянным бывает папа. Уверена, он во всем разберется. Переодевайся и садись рисовать. Сейчас они закончат разговаривать, и я принесу ужин. А потом поваляемся и посмотрим какой-нибудь мультик, хорошо?

Прием беспроигрышный: Ваня любит смотреть со мной мультики, а я часто бываю слишком занята для этого. Хочется верить, мой страх ему не передастся, но я понимаю, что лишь успокаиваю себя. Любой испугается такого, как Вадим Исаев. Знать бы еще, что за убийство… или лучше не знать?

Время тянется бесконечно. Когда я слышу шаги, то осторожно выглядываю в коридор и слышу:

— Дарья Сергеевна, подойдите на секунду.

Стараясь не смотреть на жуткого соседа, я тенью проскальзываю в прихожую.

— Дарья Сергеевна, сожалею, что вам пришлось столкнуться с такой ситуацией. Надеюсь, вы разберетесь. Вадим Егорович пообещал, что с его стороны все будет в порядке. Мой телефон у вас есть, звоните в любое время.

— Спасибо, — с трудом выговариваю я.

Понимание, что Сергей Эдуардович сейчас уйдет и оставит меня наедине с этим уголовником, отзывается желанием разреветься от страха. И позорным порывом вцепиться в его куртку, словно я малое дите, и не отпускать, пока он не спрячет нас с Ванькой.

Участковый видит по глазам, как мне страшно, но лишь беспомощно качает головой.

Когда дверь за ним закрывается, я делаю глубокий вдох и заставляю себя не прятаться в комнате, подперев дверь комодом, а направиться на кухню, чтобы сообразить брату ужин.

Дорогу мне перегораживает Исаев.

— Стоять, — хрипло приказывает он. — Еще хоть раз ты приведешь ко мне мента — сильно пожалеешь, понятно?

— Только попробуйте навредить мне или Ване — сюда приедет наряд полиции. Понятно?

— Угрожать убийце — последнее, что должно прийти тебе в голову. С этого момента, нравится тебе или нет, я не хочу видеть ни тебя, ни твоего звереныша. Сунетесь в мою комнату — оторву голову. Будете мешать — оторву голову.

— У меня кабинет на балконе, я должна работать!

— Да мне насрать. Если узнаю — а я узнаю — что ты лазила по моей комнате, я тебе найду работу. С почасовой оплатой. Впрочем, можешь и так приходить. Если восемнадцать есть, само собой.

Я не хочу продолжать этот разговор, и молча ухожу на кухню. Не скатиться к обмену оскорблениями, когда он так общается, сложно, а в его среде я чувствую себя неуютно. И уязвимо. К счастью, новый сосед не идет за мной, и я могу спокойно приготовить для нас с Ваней ужин.

Меня не хватит ни на что, сложнее яичницы с сосисками, но, к счастью, Ванька обожает поджаристые сосиски. Пока схватываются яйца, я размышляю над тем, как мы будем жить дальше.

Придется перестроить весь быт, привычки. Как можно меньше выходить из комнаты, хранить не портящиеся продукты в шкафу, перенести к себе чайник и мультиварку, по возможности. Придется перестроить пространство, чтобы нам с Ванькой хватило места. Комната совсем небольшая, но я смогу всунуть туда раскладушку. А вот с работой будут проблемы, как ни крути, а поставить еще и стол для маникюра со всем оборудованием не выйдет.

Придется выходить в салон. Вряд ли я смогу заработать много, но лучше, чем ничего. Попрошу ставить записи так, чтобы успевать забирать Ваню из школы, а потом найду ему угол, чтобы делал уроки и ждал конца моей смены. Домой будем приходить поздно, встречаться с Исаевым — реже.

Пока яичница томится под крышкой, я собираю все, что хочу убрать к себе. Чайник, мультиварку, посуду из расчета на двоих, остатки сладкого, чай. Немного подумав, не забираю кофеварку и кофе — я варю его на удивление отвратно. Даже не знаю, в чем причина, но с самого детства, какой бы кофе не попадал мне в руки, вместо ароматного и бодрящего напитка я получаю невнятную бурду к которой, впрочем, уже привыкла.

Сюда же идет аптечка. В кухне остается только посуда и немного продуктов. Я злюсь из-за того, что мы с Ванькой вынуждены в собственной же квартире прятаться и лишний раз не ходить на кухню. Злость притупляет страх. Вернувшись в комнату, я понимаю, что еда в меня просто не влезет. А вот Ванька за сегодня устал. Оказывается, пока я готовила, он уже справился с рисунком. На альбомном листе красовались три кривоватые фигуры: мама, папа и я.

Себя Ваня не нарисовал.

— Даш, а он кто? Ты его знаешь?

Хороший вопрос. Надо будет выяснить все же, что там за преступление. И как вообще Исаев здесь жил, на каких основаниях. Нанять бы юриста… но где же взять денег? Завтра провожу брата в школу и сяду считать вариант с кредитом на свой небольшой кабинет где-нибудь в офисном центре. У меня неплохая база клиенток. Я прыгала от счастья, когда год назад получилось обновить простенький кабинет на балконе. Мне нравится делать маникюр, хотя тоска по мечте учиться и получить профессию, иногда заглушает все удовольствие от работы.

Но я развиваюсь. Прохожу курсы, мастер-классы, постоянно пробую новые техники и материалы. Клиентов хватает, и если чуть поднять цены, возможно, получится вытянуть собственную студию, где можно работать. Я мечтала о своем салоне, но не думала, что вопрос встанет ребром так скоро и при таких обстоятельствах.

— Не знаю, Вань. Но узнаю. Давай, ешь и спать. Я ужасно устала сегодня.

Брат задумчиво ковыряет вилкой в тарелке, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не начать его подгонять. Это все равно бесполезно, и только его расстроит.

— Тебе страшно, Даш?

— Немного, — с трудом улыбаюсь я. — Ты же знаешь, я не очень люблю посторонних. Мало ли, кому он расскажет, что мы с тобой совсем одни?

Этот страх Ване понятен: он с нами уже давно. Ему совершенно незачем знать, каких ужасов я себе надумала.

Когда он заканчивает ужин, я тихонько отношу тарелки на кухню, но не решаюсь включить воду и вымыть. Мысленно я кляну себя за слабость: нельзя же так бояться! Но все же возвращаюсь в комнату и обещаю себе завтра с утра быть чуточку смелее. Пока Ванька смотрит мультик на крошечном экране смартфона, я уговариваю себя решиться забрать рабочие материалы. Без них нам конец, мы просто умрем с голоду, и квартира перейдет в полное распоряжение Исаева.

Завтра я войду в СВОЮ комнату в СВОЕЙ квартире и заберу СВОИ вещи.

Я обещаю себе.

Я не боюсь его угроз. Я зайду, заберу вещи, и если мне повезет, то он даже ничего не узнает.

Ванька уже засыпает, и я выключаю смартфон. Комната погружается во тьму.

Я долго не могу уснуть, вслушиваясь в звуки из соседней комнаты, но там совершенно тихо. Мне хочется включить ночник, потому что воображение жестоко играет со мной, превращая обычные тени в отражения моих собственных страхов. Но тогда Ваня проснется.

— Даш… — сонно бормочет брат.

— М-м-м? Ты чего не спишь?

Вдвоем на кровати тесновато, но меня спасает, что когда мы въехали, здесь уже была полноценная односпальная кровать, и мы не покупали Ване детскую.

— Не бойся его. Он хороший.

— Не неси ерунду. Спи.

— Хороший, Даш. Только такой же грустный, как ты. Может, от него тоже мама с папой уехали? Как думаешь?

— Думаю, это его проблемы. А твоя задача — выспаться перед школой. Поэтому закрывай глазки и спи. Утром поболтаем.

Я и сама смертельно устала. Думала, этой ночью уснуть не получится, но тело неумолимо клонит в сон. Несколько минут я пытаюсь сопротивляться, сама не до конца понимая, зачем, но потом сдаюсь. Укутываю нас с Ванькой одеялом поплотнее и расслабляюсь, проваливаясь в сон.

Мне чудится в дверях какое-то движение и темный силуэт, но я не успеваю испугаться. На смену страшной реальности приходят не менее жуткие сны.

Вадим

Я не думал, что у девки, родившей лет в пятнадцать, предложение поразвлечься будет вызывать праведный гнев. Ну то есть я угрожал ей, чтобы позлить и припугнуть, но на миг почувствовал себя работягой, домогающимся до принцессы. Да ей лет восемнадцать! Пусть выглядит молодо, худенькая и мелкая, но пацаненку не больше пяти, а значит, Дарья Богданова не молодая мамочка, а юная шлюшка. И уж не ей играть роль недотроги.

Впрочем, мне плевать.

Я выхожу на балкон, откуда открывается вид на скромный дворик. Как и двадцать лет назад, он чистый, опрятный, но совершенно устаревший. В песочницу давно не завозили песок, а на турниках и качелях лишь обновили краску. Сколько там уже слоев? Можно определять возраст двора, как по кольцам у дерева.

Хочется курить, но сигарет нет. Я не думал, что вернуться сюда будет так сложно. А ведь придется прожить еще довольно долго, возможно, несколько лет прежде, чем получится взять какое-то жилье, да и вообще вернуться на прежний уровень. Если это получится, потому что не скатиться в депрессию адски сложно.

Здесь не делали ремонт. Только небольшую перестановку, и я пытаюсь убедить себя оставить все, как есть. Но руки так и чешутся вернуть все на место. Отмахнуться от модного зонирования и превратить квартиру в храм прошлого.

Но получится скорее склеп.

Надо звонить. Я оттягивал этот момент, как мог, но больше нельзя.

Больше всего я боюсь, что почувствую боль, услышав голос бывшей жены. Ту самую боль, которую я зарекся принимать от мироздания. Я договорился, она мне не нужна.

Гудки идут недолго — у нее нет этого номера.

— Алло.

Несколько секунд я вслушиваюсь в собственную реакцию и выдыхаю.

Ничего.

Ненависть, презрение, отвращение — да. Никакого намека на чувства. И никакого намека на боль, по крайней мере, связанную с бывшей.

— Говорите.

— Здравствуй, Лена.

Я уверен: она задыхается от ужаса, мгновенно узнав мой голос.

— Вадим…

— Узнала. Молодец.

— Как ты… что…

— Как я вышел? Адвокат попался хороший. Скостил срок по УДО. Не ожидала? Да, я просил тебе не рассказывать, решил сделать сюрприз. Как ты, любовь моя? Скучала?

— Что тебе нужно, Вадим?

Пожалуй, мне нравится этот страх в ее голосе. Граничащий с паникой. Ей полезно хорошенько просраться, и я дам еще много поводов. Но сначала надо получить то, что принадлежит мне.

— Мои вещи, Лена. Мне нужны мои вещи.

— Я же сказала, что все раздала. У меня больше нет твоих вещей, не нужно звонить, оставь меня в покое.

— А я тебе сказал, — с нажимом говорю я, — что если ты выбросишь коробку отца, я выйду и грохну тебя. Думаешь, я боюсь снова сесть? Думаешь, пожалею тебя? Только скажи, что ты ее выбросила, и я тебя найду, Лена, и придушу. А может, сброшу с моста. В зависимости от настроения. Кстати, я в тюрьме познакомился с интересными ребятами. Они, конечно, с летальными исходами не очень, но могут существенно осложнить твою дорогу к женскому счастью, если ты понимаешь, о чем я…

— Хватит! — Бывшая срывается на истеричный крик. — Прекрати! Я обращусь в полицию!

— Обращайся. Они со мной непременно побеседуют. Погрозят мне пальчиком и сделают строгое внушение. И я обязательно их испугаюсь и не поеду к тебе домой, на Проспект Мира, семнадцать.

— Забери их послезавтра. Меня нет в стране, я в отпуске. Тебе отдаст домработница. Там все, что мне отдали. И забудь о моем существовании, Вадим!

— История забудет, — холодно отвечаю я и отключаюсь.

Значит, Лена все же не решилась выбросить вещи отца. Хорошо. Для меня. Для нее это означает полный, беспросветный звез-дец.

«Не живите местью, Вадим Егорович. Она убьет вас. Вам повезло, у вас есть шанс начать новую жизнь. Не тратьте ее на ненависть», — говорила психолог в тюрьме.

Но у меня была на этот счет своя позиция. Если я не буду жить местью, смысла жить не будет вообще.

В квартире темно. Соседка уже угомонилась. На кухне стоит аромат жареных сосисок и яиц, и я понимаю, что дико голоден. Но маленькая стервь утащила в комнату сковородку, чайник, мультиварку и даже гребаную лопатку для жарки.

— Дарья Сергеевна начала воевать, — хмыкаю я.

Меня не обломает сходить и взять все, что нужно, раз она хочет играть в эти игры.

На пороге комнаты я останавливаюсь, не в силах заставить себя войти внутрь. Вот эта комната и впрямь не изменилась. Те же обои в тонкую перламутровую полоску, металлическая кровать с изрисованным маркером изголовьем. Старенький стол, я готов поклясться, в нем все так же заедает верхний ящик. Разве что стул здесь новый, безликая хрень из икеи, но все остальное… люстра, шкаф, зеркало со сколотым краешком. Кажется, словно если я загляну в ящики, то увижу знакомые тетради, вкладыши от жвачек и старую-старую фотокарточку.

Где маленький мальчик сидит на пороге деревенского дома и от души тискает здоровенную собаку, размером больше него самого. А рядом, на покосившейся скамейке, на него с улыбкой смотрит отец.

Я прожил в этой комнате целых восемнадцать лет. Восемнадцать лет счастливого детства и юности. Потом менял гостиницы, апартаменты, дома, города и страны, но того ощущения уюта, особого умиротворения, возникавшего в часы заката, когда небольшая комната наполнялась ярко-оранжевым солнечным светом, я не испытывал никогда.

На моей кровати теперь лежит светловолосая девчонка. Она такая худая, что помещается на небольшом матрасе вместе с ребенком. Мальчишка крепко спит, а девка морщится и ворочается. Наконец она устраивается поудобнее, прижимая к себе мальчика, поправляет ему одеяло и будто бы замечает меня в дверях.

Уже не хочется никакой яичницы.

Я быстро ухожу, чувствуя новую волну злости и ненависти. На этот раз за то, что у этих двоих есть семья. А у меня ее не осталось.

Удается поспать всего несколько часов, но и они больше напоминают дремоту. Сон поверхностный и беспокойный. Хотя сейчас, впервые за много лет, мне не о чем волноваться. Я точно знаю, что буду делать, чего хочу и к чему все должно прийти. У меня нет никого, о ком можно переживать и ничего, за что стоит держаться. Это ли не лучшие условия для постройки идеального будущего?

Я бы солгал, если бы сказал, что хочу отомстить любой ценой. Что готов расстаться с жизнью, свободой, лишь бы отплатить бывшей и брату той же монетой. Нет, я собираюсь отомстить со вкусом, по возможности избежав для себя последствий. Я не просто уничтожу стерву и отморозка, по величайшей вселенской ошибке состоящего со мной в родстве, но еще и верну все, что потерял. И буду наслаждаться их агонией.

Когда за окном начинает брезжить рассвет, я понимаю, что вряд ли уже усну. Надо что-то съесть, но продуктов у Богдановой нет. Придется дождаться открытия хоть какой-нибудь столовки. Ну а пока можно сделать кофе, который почему-то блондиночка не утащила в свою комнату.

В нижнем ящике находится турка, и через некоторое время кухня наполняется ароматом бодрящего кофе. День обещает быть долгим и тяжелым. Я не собираюсь ждать послезавтра, я более чем уверен, что вещи отца уже готовы. А Лена вовсе не на отдыхе, а судорожно ищет гостиницу на пару ночей, лишь бы не встречаться со мной. Ей это все равно не поможет, но любая рыба дрыгается перед тем, как ей отчекрыжат жабры.

Жаль, что нет ноута или смартфона, не мешало бы выйти в сеть и заказать пожрать. И у Богдановой нигде нет, словно ребенок у нее вообще не смотрит мультики. Или прячет, что правильно, но немного бесит. Она вообще меня бесит. Самим фактом своего присутствия, тем, что считает эту квартиру своей. Может, было бы проще, если бы новый владелец сделал ремонт, но все здесь осталось прежним, и я никак не могу смириться с присутствием в привычной обстановке чего-то раздражающего.

Сигарет нет, а сидеть наедине с самим собой тошно. Я вспоминаю, что в комнате был книжный шкаф, и, пожалуй, что-то унылое отлично подойдет сегодняшнему утру. Может, удастся немного поспать. Или хотя бы скоротать время до девяти, когда откроются магазины.

Когда я подхожу к шкафу, настроение становится еще поганее: все книги отца на месте. Квартиру продали не только с мебелью, но и с ненужным хламом, а эта малолетняя мамаша даже не подумала его разобрать.

— Да идите вы… — сквозь зубы цежу я, даже не притрагиваясь к шкафу.

Меньше всего хочется вспоминать, как ребенком я часами рассматривал корешки, придумывая замысловатым названиям собственные сюжеты. Отец смеялся, я обижался, и тогда он говорил «вот прочитаешь — тоже посмеешься».

Я так и не прочитал. Почти ничего из библиотеки родителей.

Вернувшись на кухню, я цепенею в дверном проеме.

Мелкий, едва-едва доставая до столешницы гарнитура, тянет свою тощую ручонку к турке, рискуя опрокинуть на себя кипяток.

— Ты охренел? — мрачно интересуюсь я.

Ребенок отскакивает от плиты и смотрит на него круглыми от страха глазами.

— Че надо?

— Извините. Я хотел взять турку. Можно?

— Нахер тебе турка в шесть утра?

— Кофе сварить. Нам скоро вставать в школу.

— В школу? — удивленно хмыкаю. — Какой-то ты мелкий для школы.

— Мне уже семь!

Семь… интересно, эта дура родила его в четырнадцать или у них это семейное: выглядеть младше своих лет?

— И чего ты собирался делать с туркой? Скажешь, кофе варить?

— Варить, — кивает пацан.

— А мамашка у тебя совсем безрукая? Сама себе не сварит?

— Она не умеет. Говорит, у нее не получается.

— Понятно.

— А вы кто?

— Я? Преступник.

— Настоящий?

— Конечно. Видел, вчера мент приходил? Это ко мне. Я даже в тюрьме сидел.

— Чем докажете?!

И почему я до сих пор с ним говорю? Взять за ухо, отвести к мамашке и пригрозить, что если еще раз ее щенок полезет, то откручу ему голову!

— Да ничем. В тюрьме фотки не делают.

— Татуировки покажите! Я в кино видел, в тюрьме у всех татуировки!

— А у меня нет.

— Как это?

— Вот так. Я один сидел. Некому было делать.

Мальчишка хмурится, обдумывая мои слова и, кажется, так для себя и не определяется, верить новому знакомому или нет. Зато с важным видом протягивает маленькую ладошку.

— Иван.

Я хмыкаю.

— А мать не заругает?

— Она спит!

— Аргументный аргумент. Окей, Вадим.

— А вы голодный?

— Есть такое.

— И я голодный. Давайте я вам скажу, где можно еду достать, вы достанете, и вместе съедим?

Где можно еду достать? В магазине, только он еще не работает.

— Ну, давай.

Иван тянет палец к верхнему шкафчику.

— Вон там лежат «барни»! Даша их прячет и выдает в школу по одному! Потому что у нас мало денег и надо растягивать удовольствие.

Какой интересный мальчишка. Я сто лет не разговаривал с детьми, и дело даже не в отсидке. Лена не то чтобы не хотела, скорее, относилась к этому пофигистично. Не получается — и плевать. Да и я не видел смысла убиваться ради наследников. Не такой уж великий генофонд. Сейчас, пожалуй, я радовался, что не завел с бывшей детей. Если бы в уравнении стоял еще и ребенок… страшно представить, кем бы он вырос, зная, что его отец — убийца.

Несколько минут мы молча едим кексы. Мальчишка, явно предвкушая смачные звездюли от матери, ограничивается одним и лишь завистливо смотрит, как я откусываю голову уже второму бисквитному медведю.

— Да ладно, вали все на меня. Ешь.

Его не надо долго уговаривать: за несколько минут мы на двоих приканчиваем сразу шесть пирожных, о которых теперь напоминают только обертки. Идеальное преступление. Малолетняя мамаша выйдет из себя.

— Иди, давай, пока звезды не прилетело, — от души — сытость все же делает даже такого отморозка, как я, добрее — советую.

Иван со вздохом кивает, сползая с табуретки. Кажется, заряд бодрости кончился. От сытой сладости ему снова хочется спать.

— Морду вытри, спалят.

Уже когда мальчишка плетется к выходу, я вдруг поднимаюсь и наливаю оставшийся в турке кофе в чашку.

— Эй, малой. На вот.

Пацан обеими руками, не боясь обжечься, сжимает кружку.

— Скажешь, сам сварил. Сдашь меня, расскажу, кто сожрал медвежье стадо, понял?

— Понял, — кивает он.

Потом пробует на вкус кофе, морщится и добавляет:

— Я же говорил Даше, что вы хороший.

— Ментам в отделении так же скажешь, когда твоя Даша на меня их напустит, — бурчу я.

Только когда мальчик возвращается в комнату и все стихает, я задаюсь вопросом: а почему, собственно, ребенок называет мать по имени?

Я клялся себе, что мне совершенно неинтересно, кто теперь владеет квартирой родителей. Но сейчас чуточку любопытно. Это первое проявление хоть каких-то чувств, кроме злости и ненависти, за много лет.

Это что, я еще и радоваться свободе начну?