Железный Путь

Анна Бондарева, 2023

Автобиографический сборник объединил в себе две ранее изданные книги: “Лунный Ковчег” и “Майкинг-оф: достоверные хроники”. “Железный Путь” – этот пестрящий невыдуманными деталями опус откровенно повествует о жизненных испытаниях и становлении творческой личности. История автора полна загадок, тайн и борьбы на пути к своему истинному я.

Глава 3

Париж встретил пепельно-серой улыбкой. После аэропорта я поехала к себе — на Монмартр. Первым делом было необходимо распечатать накопившуюся за время отсутствия корреспонденцию. Ничего интересного: сплошь счета за телефон, электричество и всякие административные оповещения. Лишь одна открытка, как полагается, в почтовом конверте, с маркой, адрес написан от руки. Почерк экспедитора мне не был знаком. Человек, подписавший конверт, или редко пользуется чернильной ручкой или крайне неуравновешен по своему внутреннему укладу, так как буквы были выведены по-детски неуверенно. И еще одна немаловажная деталь — на конверте отсутствовал почтовый штамп, следовательно, «загадочное послание» было опущено в почтовый ящик собственноручно. Я чуть вскрикнула от нелепой музыки, которую издавала открытка, лишь стоило ее приоткрыть. Текст в послании отсутствовал. На лицевой стороне была изображена зеленая, с желтыми огромными глазищами жаба. С обратной — ее задница, облаченная в джинсовку, а из кармана джинсов торчала пачка американских баксов. Что за мерзкая шутка! И что это за намек? Но не было желания предаваться догадкам на этот счет. Оставалось немного времени, чтобы привести себя в порядок после перелета и настроиться на общение с новыми людьми. Однако отвращение и мысль о том, что за тобой следят, не покидала весь последующий вечер.

Ада ждала меня в своем маленьком «Рено» у подъезда. Дверца машины распахнулась, на меня хлынул терпкий аромат.

— Ты же сказала: никаких духов! — возмутилась я, закуривая сигарету.

— Я не собираюсь сниматься в рекламе, и потом, этот запах будет отталкивать ненужных нам людей. Садись быстрее, мы и так опаздываем!

В очередной раз удивившись причудам Ады, я решила оставить комментарии при себе. Не хотелось ввязываться в долгую дискуссию о многозначительной важности всех мелких деталей, продуманных и созданных Адой для непременной победы «нашего предприятия». Куда приятней было затянуться сигаретой и насладиться видом ночного Парижа из открытого окна автомобиля.

— Как там? Все обошлось? — поинтересовалась Ада, паркуя машину на площади des Victoires.

— Я проснулась в номере одна. Похоже, Ив улетел первым самолетом.

— Ты совсем бледна! Клод любит сексапильных, пышущих здоровьем девушек. Туши свою сигарету!

Приглушенный свет портеров обещал уютную атмосферу. Ада зря волновалась: приглашенные только начали постепенно заполнять просторные комнаты шикарных апартаментов. Узкоглазые девушки в японских кимоно с неоднозначной улыбкой подавали приветственный коктейль. Очень хотелось курить, но по уговору с Адой «на людях» мне курить воспрещалось. Мое внимание приковала к себе картина на стене. Космическая абстракция — звездный вихрь помещался на хрупкой женской руке; силуэт женщины обращен к окну; за окном современный город-мегаполис, окутанный бурым пламенем.

— Какая необычная интерпретация столичного хауса, болезненного одиночества, — вкрадчивый голос как бы явился озвучением моих мыслеформ и вовсе не потревожил меня.

— Да, ваше мнение созвучно с моим восприятием этой картины, и все же в ней есть и светлая, философская сторона — каждый держит в своих руках целый космос! Каждый обладает свободой вершить свою судьбу…

Я обернулась, чтобы взглянуть на своего собеседника, но удивилась, что рядом никого не оказалось. Но этот голос я смогу узнать среди множества других голосов!

Я внутренне себе улыбнулась и ощутила невероятный прилив энергии. Предчувствие чего-то нового воодушевляло — придавало уверенность, тело стало гибким, и до этого ледяные ладони наполнились приятным теплом.

К своему удивлению, я отбросила и вовсе забыла все вчерашние разочарования. Я снова вдыхала в себя с воздухом свободу.

— Познакомьтесь, Клод, это моя восходящая звезда, завтра у нее примерка у Диора, а на следующей неделе она отправляется в Занзибар на съемки для английского «Элль», — Ада подмигнула мне и пригласила присоединиться к их компании.

В центральной гостиной стоял шикарный инструмент. Крышка рояля была закрыта. Клод заметил мой остановившийся взгляд на инструменте.

— В последний раз к роялю прикасалась Уоллис Франкен. Ей всегда нравился его приглушенный, но очень уютный звук, — Клод сделал паузу и перевел свой взгляд на приоткрытое окно, — я в детстве хотел стать пианистом, но мода — мое истинное призвание, мое единственное утешение. Сложно представить мою жизнь вне света прожектеров подиума, без порхающих женских силуэтов…

Клод смотрел впереди себя, никого не замечая, и был совершенно удален от всех присутствующих. Он даже не стремился, чтобы его кто-либо слышал. Казалось, он довольствовался своей исповедью и не нуждался в посторонних свидетелях. Неуловимо грустное выражение его глаз вызывало целый букет эмоций. Казалось, что Клод бесконечно одинок. Он принадлежал всем и никому одновременно. Принадлежал ли он самому себе? Думаю, да; в момент творчества, объединившись со своей музой.

— Ну что, дорогая! Ты готова? Пускай знают, на что мы способны. Сыграй Скрябина, он как раз сочетается с настроением нашего мэтра, — Ада не оставляла мне выбора и молниеносно шепнула что-то на ухо Клоду.

Клод окинул меня одобрительным взглядом и плавным павлиньим жестом приподнял крышку рояля.

Весь мой радужный настрой сменился волнением. К головному мозгу прильнула кровь, и ладони покрылись холодным потом. Пришлось сделать глубокий вдох и медленно выпускать дыхание, чтобы предотвратить головокружение. Я пробовала услышать первый аккорд прелюдии и почувствовать подходящее для моего состояния «темпо». Тишина. Ничего не получалось. Я закрыла глаза, чтобы воспроизвести перед собою нотный текст. У музыканта существует три различных вида памяти. Первый — это механическая, телесная память. Пальцы настолько знают свое дело, что сами играют заученное произведение. Опасность этой памяти легко узнаваема — малейшая посторонняя мысль может помешать и отвлечь исполнителя. Второй вид памяти — эмоциональный. Эмоция, которую музыкант привык получать при исполнении данной пьесы, стремительной волной несет его к финалу произведения. Иногда эта волна меня так обволакивала, что я с трудом могла слышать свою игру. Это бесконтрольное забвение — эмоциональный шторм. Третий вид памяти — зрительный. Глаза привыкли видеть клавиатуру и движение пальцев по ней. Этот вид памяти работает как шпаргалка, но стоит закрыть глаза и — конец всему! Наилучшая комбинация — это слияние трех.

«Сердце горячее — голова холодная!» — эхом прозвучали внутри слова моего первого преподавателя. Это золотое правило всегда вводило меня в нужное состояние. Мои пальцы чуть коснулись инструмента, как вдруг одна мысль отвлекла меня.

— А кто такая Валлис Франкен? — неожиданно вырвалось у меня.

— Ее больше нет, она упорхнула, как птица из окна. Это грустная история, давайте праздновать жизнь, — отстраненно ответил Клод.

Раздался первый аккорд. Но очнулась только по окончании произведения и обнаружила, что присутствующие с интересом слушали. К моим щекам прильнула кровь, и тут же от беспричинного стыда у меня загорелись уши.

«Сыграйте что-нибудъ еще!» — раздалось из глубины гостиной.

Мне захотелось курить, и под предлогом телефонного звонка я направилась в коридор, где никого не было и можно было расслабиться.

На лестнице послышались шаги. Я поспешила затушить сигарету. Белокурая девушка приближалась к двери. Я с интересом осмотрела ее. Что-то славянское было в ее лице, но экстравагантно-готический стиль одежды не дал возможности определить с точностью ее происхождение.

— Это здесь? — изображая ирландский акцент, спросила девушка и этим кривлянием себя и выдала.

— Да, можно по-русски, — ответила я.

— Окей, — девушка дружелюбно улыбнулась и прошла в квартиру.

Мне почему-то вовсе не хотелось возвращаться. Я думала о Валлис Франкен. Меня безумно заинтриговало это имя и грустная история, c ней связанная.

— Валлис, — услышала я приятный, знакомый мне голос.

Я обернулась в надежде, наконец, обнаружить того невидимого собеседника, с которым оказались созвучны мои мысли. Но вокруг никого не оказалось. Кто же это? Кто мой новый невидимый друг? Я знала одно: нельзя никому ничего говорить о его появлении в моей жизни.

Неизвестно, сколько времени я провела сидя-дремля на лестнице. Голос Ады пробудил меня.

— Вот это да! А ну-ка, поехали по домам! Хорошо, что тебя никто не застал.

Я открыла глаза и ужаснулась от ее облика в темноте. Она была похожа на Бабу-ягу. Хохот Ады впервые показался мне фальшивым.

— Слушай, милочка, приютишь на одну ночь у себя девчонку? Она только сегодня из Москвы, и мне абсолютно некуда ее сегодня пристроить — агентство закрыто, ты знаешь, что муж не любит незнакомых людей в доме. Вот ключи от машины, жди меня внизу, мы мигом.

— Я Линда, — отрезала блондинка, усаживаясь на заднее сиденье.

Мы в обоюдном молчании подъехали на улицу Лепик.

— Спокойной ночи, красотки!

Я охотно покинула автомобиль, так как за десять минут обратного пути успела насытиться душным запахом духов. Терпкий аромат парфюма Ады смешивался с кислым мужским одеколоном, которым, по всей видимости, пользовалась Линда.

Мы молча поднялись на третий с половиной этаж.

— Квартира небольшая, но довольно уютная, проходи, — пригласила я Линду, открывая дверь, — с балкона видна Эйфелева башня!

К моему удивлению, Линда принялась тот час же расшнуровывать свои высокие панковские сапоги «Доктор Мартен-с».

— В Париже обувь не снимают, тапочек я тоже в доме не держу.

— Окей, — дежурно ответила девушка, — а гашиш у вас курят?

— Этого полно, можешь не волноваться.

— А что тут у вас слушают? — бесцеремонно указывая на проигрыватель, поинтересовалась Линда, — можно музон свой поставить? Я техно люблю.

— Можно — если осторожно; в доме стены тонкие и соседи злые.

— Окей, understood, я поняла.

Линда протянула мне черную пластинку.

Монотонные электронные звуки и жесткий ритм заполнили комнату.

Между нами повисла пауза. Я вызвалась ее устранить.

— Пойди на балкон, посмотри, как раз полночь, башня уже зажглась, а я пока приму душ.

— Окей, no problems!

Сна не было ни в одном глазу. Стоя под горячей струей воды, я снова думала о Валлис. Что же это была за женщина? Почему вдруг человек прерывает свою жизнь? Что является этой последней каплей в чаше страданий? Почему человек, божественное существо, изначально наделенное ионами радости, теряет свой эфирный иммунитет и поддается магнетическому шепоту теней разочарований? Где проходит грань света и тьмы? Зачем стремиться заглянуть в лицо смерти раньше положенного часа? А есть ли у смерти лицо? Что таит в себе ее улыбка? А ведь все мы так с ней связаны, «сестра ночи» следит за нами и думает о нас постоянно. Мне вспомнилась одноименная, необыкновенно минорная композиция Мартина Гора.

Неожиданно раздался стук в дверь. Я поспешила накинуть халат. Было два варианта: или соседка Люсиль, или муж.

— C’est qui, кто там?

В ответ — тишина.

Люсиль бы использовала звонок, чтобы обозначить свою назойливость. Значит, это Лори. Я с досадой приоткрыла дверь. Но не успела я рассмотреть «посетителя», как грозная ладонь охватила мою глотку, прижимая локтем к стене. В правой руке сверкнул нож.

— Где она?! — сквозь зубы проговорил «посетитель» и приставил нож к моему ребру.

Я застыла в полном оцепенении и почувствовала, как острие ножа стремится пробраться через махровый халат к моему телу.

«Посетитель» не спускал с меня глаз. По его широкому лбу стекали капли пота. Он на секунду ослабил руку на моей шее, но тут же ухватился за нее еще сильнее.

— Где она? — с новым напором закричал он.

— Алик! Хватит! Или я выброшусь с этого балкона!

Вопли Линды обескуражили «посетителя». Он небрежно швырнул нож и толкнул меня на пол.

Линда испуганно глядела на него. Алик, мужчина средних лет, с лицом, изъеденным язвами, невысокого роста и полного телосложения, был похож на злого карлика.

— Все, я иду за тобой, успокойся! — дрожащим голосом простонал он и метнулся к балкону.

Линда уже успела перелезть через балконную раму. Она чудом удерживалась на узком карнизе фасада здания.

— Давай руку, скорее же, — настаивал Алик.

Линда не двигалась. Алик ловким жестом схватил ее за талию и втащил обратно на балкон. Линда вовсе не сопротивлялась.

— Окей, мы поехали, — смотря на меня, вымолвила она.

Мужчина и девушка без комментариев покинули квартиру. Рассматривая оставленный «посетителем» нож, я слушала черную пластинку…

Я спускаюсь по лестнице своего подъезда. Выхожу на улицу. Раннее утро.

Безоблачное небо. Влажный тротуар — наверное, ночью шел дождь.

Воздух пахнет весной. Я вдыхаю его и от сиюминутного блаженства начинаю смеяться. Оглядываюсь по сторонам. Улица пуста.

Иду вниз по Лепик. Боже! Это же радуга! Я радостно смеюсь. Я так люблю радугу! Что за знакомый силуэт движется мне навстречу?!

— Андрей, что ты тут делаешь? Я знаю, ты умер два месяца назад…

— Я пришел посмотреть, как ты живешь, мы с тобой так давно не виделись, я скучаю по тебе…

— Ты очень хорошо выглядишь! У тебя красивое пальто, а ботинки носишь все те же. Зачем ты это сделал? Я же просила тебя! Ты мне клялся, что не будешь… Ты обещал…

У меня текли слезы по щекам, хотя я и не собиралась плакать.

Андрей улыбался мне в ответ.

— Я не хотел оставаться там. Я устал. А теперь мне так хорошо! Видишь, теперь я с тобой могу общаться. Лучше расскажи, как ты живешь? Вон, пойдем, сядем на лавку. У тебя приятная улица. Я всегда мечтал приехать к тебе в Париж. И ты правильно сделала, что не пришла на похороны.

— Андрей! Я прилетела в день, когда тебя не стало. На следующее утро позвонил кто-то и сообщил. Я знала, что не смогу этого вынести. Прости меня.

Я снова заплакала.

Андрей протянул мне свежевыглаженный клетчатый платок. Вытерев слезы, я увидела его лицо. Он сиял от счастья.

— Не надо, я люблю тебя…

Андрей взял моя кисть и нежно поцеловал запястье.

— Тебе, правда, так лучше?

— Не знаю, пока мне очень хорошо. Сегодня мой последний день. Потом пора. Я пришел попрощаться. Что будет — не знаю.

— А ты можешь взять меня с собой на время?

И мы перенеслись в какое-то помещение. После шли по узкому дугообразному коридору. Тут не было окон, не было никакого освещения, но и не было темно. Низкий потолок. Бесцветные стены. Мы шли очень долго. Коридор казался бесконечным. За каждым виражом следовал в точности такой же.

— Андрей! Мы ходим по кругу!

Он ничего мне не ответил и продолжил свой путь…

Проснувшись, я долго лежала с открытыми глазами и обдумывала сон.

Редкие тонкие отношения связывали нас. На сердце было необычайно легко. Я вышла на балкон. Невольно всплыл в памяти вчерашний ночной эпизод. До чего же мы легкомысленны и безответственны! В чем же находится кредо самоубийц? Кто-то готов лишить себя жизни в туманном порыве, оставив других распутывать клубок из накопившихся сомнений и обид. Имея хотя бы одно живое существо на земле, с которым ты связан сердечным импульсом, не стоит отбрасывать попытку пробраться на более высокий эволюционный уровень. Все наши сердечные связи не умирают вмести с телом, а продолжают существовать как светящиеся нити, в пространстве и времени. Любовь — субстанция для трансформации, единственное определяющее, космическая единица Вечности, противоядие Смерти, абсолютное доказательство экзистенции. Гусеница может превратиться в бабочку, испытывая неистовое желание продлить свое существование. Ее любовь к жизни объективна.

И с ее помощью она делает квантовый прыжок и превращается из липкого пресловутого создания в изящного виртуозного мотылька. Чудо природы? Да нет. Степень знания.

Однажды сознательно пройдя посвятительную инициацию в луч любви, невозможно забыть состояния абсолютной ясности, при свете которой вырисовывается простая и конечная цель человека — раскрыть сердце ближнего. Постичь настоящее блаженство любви возможно только при полном самозабвении. Отдавая себя, как гусеница оставляет свою оболочку, мы открываем дверь в неизвестность, обретаем крылья и учимся летать. Выйти из рамок земного — не значит лишить себя жизни. Выйти из рамок земного означает обрести новую жизнь, жизнь, пропитанную импульсом Любви.