Самый скандальный развод

Анна Богданова, 2006

У Мани Корытниковой все хорошо: новый муж, новая жизнь. Однако свадебное путешествие пришлось отложить. А все из-за родственников: они-то остались старые. Со всеми их бедами и закидонами. И вместо того, чтобы проводить с любимой женой медовый месяц, Манин муж вынужден решать их проблемы: искать сбежавшую бабушку, помогать матери, которой нужно срочно развестись с супругом, беспардонно изменившим ей с торговкой рыбой!.. Да еще и работать. Так что за весь месяц молодые – ни днем, ни ночью! – практически ни разу не остались наедине. Но разве это повод, чтобы подавать на развод?..

Четвертый день медовой недели. Среда

Я проснулась в холодном поту и, открыв глаза, решила немедленно отправиться в гостиную — проверить, не утонул ли Влас. Я скинула одеяло, повернулась и увидела его на пороге.

— Власик! Любимый! Ты жив! Господи, как я перепугалась! Мне приснился такой ужасный сон! Будто ты утонул. Я бегу за тобой, но тебя нигде нет! Нигде! Ни в реке, ни на берегу, ни на мосту! — и я неожиданно для себя захлюпала. Вообще-то я редко плачу, а Влас вообще никогда не видел моих слез, но тут меня что-то разобрало: хлюпанья переросли в настоящий рев. Мне стало стыдно, что я становлюсь истеричкой, и я тут же спрятала голову под подушку.

— Машенька! Ну, что с тобой? Любовь моя! — Влас присел на кровать и погладил меня по спине, отчего я заревела еще сильнее. — Господи! Что ж делать-то? Что ж делать-то? — бормотал мой законный супруг, совершенно растерявшись. — Машенька! Пожалуйста! Покажи мне свое личико!

— Оно некрасивое-е-е! — проурчала я под подушкой.

— Оно всегда для меня красивое! — Он вытащил меня на свет божий и гладил по голове. — Что случилось? Почему ты плачешь?

— Мне приснилось, что ты утону-у-л! Я так испугалась! А главное, что я тебя не могла спасти! Ты, наверное, уже ушел под воду-у-у! — заливалась я.

— Птичка моя, но это всего-навсего сон! Я живой! Целый и невредимый, — утешал он меня, — с одним незначительным дефектом, да и его скоро не будет.

— Не будет? — я мгновенно успокоилась.

— Да, дело идет на лад, только когда в следующий раз вздумаешь принести мне кофе в постель, сначала разбуди. Хорошо? — и Влас нежно по-отечески поцеловал меня в лоб, однако этого ему показалось мало, и он чмокнул меня в щеку, потом в другую, а потом так увлекся, что, кажется, забыл о своем дефекте. — Зачем ты на ночь надеваешь пижаму? — задыхаясь от страсти, он пытался стянуть ее с меня.

— Потому что один раз я запуталась в ночной сорочке так, будто на мне была смирительная рубашка с завязанными рукавами! Я чуть не задохнулась! Пробовала и майки, и шелковые топики, и даже кружевные комбинации! Но нет — все не то. Шелк скользит и поднимается до подмышек, кружева колются, а спать абсолютно голой зимой — холодно, а летом — из-за проклятой жары слипаются все части тела, словно их намазали клеем БФ.

— Птичка моя! — пролепетал Влас, и мне показалось, что на глазах его выступили слезы умиления.

И когда с пижамой было покончено, в самый ответственный момент отвратительно задребезжало: «Пр… Пр… Прррр…»

— Да что ж это такое! — не на шутку рассердился Влас. — Кому мы понадобились? Вот ты мне скажи! Что им от нас нужно?! — он выругался, но все-таки подошел к телефону. — Да! А кто ее спрашивает? А, привет! У нас все нормально, сейчас я позову Машу, — услышала я, — Маша, это тебя, Овечкин.

Я вскочила с кровати и помчалась к телефону.

— Салют молодоженам! — гнусавил Женька в трубку. — Мне почему-то кажется, что я позвонил не во время.

— Да нет, все в порядке. Как вы с Икки проводите медовый месяц?

— Иккуля просто прелесть! Я так счастлив! Ты знаешь, мы даже ни разу на улицу не вышли! Оторваться друг от друга не можем!

— Машка! Как у вас дела? — Икки у Овечкина выхватила трубку.

— Все прекрасно, вчера в ресторан ходили…

— А мы никуда не ходим! Целыми днями в кровати валяемся! А ты заметила, какие у нас чуткие подруги — они даже не звонят, чтобы не мешать нам! — Такого счастливого голоса у Икки, кажется, не было никогда.

— Вы поедете в свадебное путешествие?

— Сейчас нет. Мы решили на Новый год уехать. Ты ведь знаешь, нужно как можно быстрее ремонт в аптеке сделать. Мы и так несем колоссальные убытки! Женька, отстань! Ха! Ха! Ха! Овечкин, дай поговорить! Все, Машка, пока, пошла исполнять супружеский долг! — и Икки положила трубку.

Я тоже пошла в спальню в надежде исполнить свой супружеский долг, но у Власа уже изменилось настроение — лиричный лад куда-то улетучился, страсть его подостыла, слез умиления не было и в помине. Не иначе как что-то произошло, пока я разговаривала по телефону.

— Мне не нравится, что тебе звонят мужчины, — выдавил он из себя.

— Так это ж Овечкин! Женька! Ты что?!

— Какая разница!

— Большая! Они наши друзья! Ревновать меня к Овечкину — нелепо!

— Все равно не нравится мне это!

— Власик! Ты опять за свое! Мы ведь помирились или ты забыл? — и он, видимо вспомнив, что мы действительно помирились, снова принялся целовать меня.

«Пр…Пр…Прррр…»

— Я больше этого не выдержу! — воскликнул он.

— Не подходи, — шепнула я ему на ухо.

— Я не могу игнорировать телефонные звонки. Вдруг в автосалоне что-то стряслось! — и он понесся в коридор. — Да! — разъяренно завопил он, но тут же голос его переменился, и он заговорил подобострастно-уважительным тоном: — Доброе утро, Илья Андреевич! Нет, Илья Андреевич. Да, Илья Андреевич. Как такое могло произойти?! — в ужасе закричал он. — Обещал. Забыл. Не позвонил. Осел. Не оправдал… Потерял голову. Да. Сейчас же! Понял. Я найду, я все исправлю! Вы только не волнуйтесь, Илья Андреевич, вам нельзя волноваться. Я уже вылетаю! На этот раз обязательно позвоню! Непременно зарублю на носу! До свидания, выздоравливайте, Илья Андреевич!

Я вышла из спальни — Влас сидел на полу.

— Что такое? — забеспокоилась я.

— Я — осел! Осел! Во-первых, я не позвонил Илье Андреевичу после того, как проконтролировал поставку из-за границы автомобилей в его салон, а во-вторых, я не знаю, каким образом получилось так, что потерялась одна машина! Я вроде бы все тщательно проверил, но ее нет! И где ее искать? Я совсем голову потерял от любви к тебе! В моей многолетней практике ни разу не было подобного инцидента!

— Власик, не переживай! Ты найдешь эту машину! Я в тебя верю, и Илья Андреевич верит!

— Ты правда так думаешь? — серьезно спросил он.

— Конечно! Иначе он не стал бы к тебе обращаться!

— Ты права! Ты совершенно права! — воодушевленно воскликнул Влас, быстро оделся, позавтракал на скорую руку и, поцеловав меня на пороге, предупредил: — Машенька, не волнуйся. Я не знаю, когда вернусь. Может, поздно вечером. И потом мой мобильный, возможно, будет отключен. Пока, любовь моя!

— Удачи! Кто ищет, тот всегда найдет! — крикнула я напоследок и захлопнула дверь, как снова раздалось: «Пр…Пр…Прррр».

Это оказалась моя мама.

Она в который раз пожелала нам с Власом счастья в личной жизни и сказала, что отправляется в деревню, дабы уговорить супруга бросить такое никудышное, можно даже сказать, постыдное занятие, как торговля навозом. Ведь после того как на нашем огороде в деревне Буреломы злобная вдовица Эльвира Ананьевна с детьми (моим несостоявшимся женихом Шуриком и его сестрой Шурочкой) обнаружила вместо месторождения нефти залежи жидкого органического удобрения животного происхождения, она уговорила дражайшего отчима моего — Николая Ивановича — составить им компанию в торговле этим самым удобрением на обочине дороги. Теперь мама ехала в Буреломы, уговорить супруга последовать ее примеру и начать оформлять загранпаспорт для поездки в Германию, куда старая карга Эльвира Ананьевна отправила по недосмотру (а может, из вредности) всех их милых кошек.

— Вызволять! Вызволять! Теперь-то я поняла, зачем немцам понадобились наши русские кошки! Для трансплантации органов! Мне это доподлинно известно! И почему я одна должна этим заниматься?! Ведь кошарики-то наши, общие! — возмущенно кричала мама с другого конца провода, после того как пожелала нам с Власом счастья в личной жизни.

Я сочла ее речи совершенно справедливыми, хотя в глубине души сознавала, что родительницу мою беспокоит кое-что еще. А именно: как ее супруг мог иметь хоть и экономические, но все же отношения с ненавистной Ананьевной, которая похитила ее единственную дочь, держала в холодном сарае целую вечность и чуть было насильно не выдала замуж за своего полоумного Шурика?! Меня! Маню Корытникову! Знаменитого автора любовных романов!

Я пожелала ей счастливого пути и занялась уборкой квартиры: перестирала испачканное красным виноградом белье, пропылесосила квартиру, разобрала вещи в шкафу и даже вывела жирное пятно от курицы на своем изумрудном платье. Одним словом, сегодня я вела себя, как подобает вести образцовой жене в отсутствие мужа.

Влас появился в восемь вечера и битый час рассказывал о том, как он искал целый день пропавшую таинственным образом машину, что поиски не дали никаких результатов и что завтра он с новыми силами снова примется за дело, но будет использовать другие каналы (он так и сказал «буду использовать другие каналы»).

В девять часов раздался настойчивый звонок в дверь.

— Кого еще несет! — недовольно проговорил Влас и пошел открывать.

Принесло мою маму. Именно этим вечером, а точнее сказать, ночью и свершилось первое немыслимое, фантастическое и одновременно печальное событие.

Мамаша влетела в квартиру в состоянии крайнего возбуждения, негодования и ярости. Ее буквально лихорадило: на щеках выступили болезненные красные пятна. Тело сотрясалось от мелкой дрожи. Поначалу она и слова-то не могла вымолвить, потом все же собралась с духом, выпила одним махом сто грамм водки и, не церемонясь, скомандовала осипшим голосом:

— Влас, оставь нас!

И стоило только ему закрыть за собой дверь, мамаша закричала нечеловеческим голосом, кого-то проклинала и выражалась нецензурной лексикой. Лишь спустя десять минут я смутно начала понимать, что произошло на самом деле и что привело ее в такое неукротимое бешенство.

События развивались следующим образом.

Утром она села в электричку и, благополучно добравшись до вокзала, где нас по обыкновению встречал Николай Иванович, тут же откинула от себя мысль (она так и выразилась: «откинула от себя мысль») ехать далее на допотопном круглом желтом автобусе, который непременно сломается и застрянет на полпути, и решила поймать частника, чтобы побыстрее увидеть блестящую крышу собственного дома.

Расплатившись с шофером, мама не узрела на обочине дороги торговцев «волшебным удобрением» — она не увидела ни супруга своего в рабочем, перепачканном ядовито-зеленом комбинезоне с муравьем на спине, доставшемся ему после безупречной сорокалетней службы в качестве заместителя начальника СУ №55, ни Эльвиру Ананьевну в черных рейтузах, гармошкой сосборившихся под коленками, в неизменной трехъярусной юбке и школьном пиджаке своего сына последней четверти прошлого столетия с забытым, не отколотым пионерским значком на лацкане. Мамаша увидела в пожухлой октябрьской траве лишь перевернутый, сколоченный заботливыми руками Николая Ивановича стол, изгвазданный «волшебным удобрением», а чуть поодаль широкую деревянную табличку, на которой крупными буквами были начертаны краской фиолетового цвета сии назидательные строки:

«За капустой, за моркошкой, за петрушкой, за картошкой — хлопотать нужно заботливо! Покупайте биотопливо!!!

Цена: за 6 литров — 70 руб.»

«Интересно, очень интересно…» — подумала моя родительница и, решив, что торговцы биотопливом ушли за его добычей, направилась в огород. Свой участок она узнала с большим трудом — кирпичных дорожек, что вели к бане и сараю, и в помине не было — обломанные куски кирпичей валялись то там, то сям; почти все кусты смородины выкорчеваны самым что ни на есть варварским образом. А то, что когда-то напротив мастерской располагались грядки садовой клубники, в которых можно было запросто спрятаться с головой (если, конечно, лечь на землю), невозможно теперь и представить. Одним словом, складывалось такое впечатление, что дом стоял посреди болота, которое вот-вот засосет его в себя вместе с блестящей крышей.

«Интересно, очень интересно…» — снова подумала мама, взглянув на вышеописанное безобразие и «удобрившись» по колено, и переступила порог собственного дома ровно в три часа пополудни.

— Все двери настежь! Что хочешь, то и бери! Хоть выноси соломенную мебель, хоть холодильник, хоть микроволновку! А дом-то мой! — в ужасе прокомментировала она обстановку, в которой очутилась.

Все это не могло не насторожить родительницу мою, и она, беззвучно миновав коридор, остановилась как вкопанная в углу кухни перед распахнутой настежь дверью в гостиную. Она видела все, что происходило на первом этаже ее собственного дома в три часа пополудни. Ее же не видел никто.

А увидела она следующее.

Вдовица сидела на стуле в одних черных рейтузах (школьный пиджак сына с незаменимой трехъярусной юбкой валялись на полу, впрочем, как и непростиранный лифчик, цвет которого теперь невозможно было определить, даже приложив огромные усилия и максимальную концентрацию зрения), скрестив ноги по-турецки. Груди ее… Немыслимо!.. Они крутились с невероятной скоростью в каком-то диковинном, загадочном ритме — то по часовой стрелке, то против и уж очень напоминали уши бассета (голосистой собаки, которая постоянно наступает на них лапами и подметает ими асфальт на прогулке). Непонятно, кого изображала Эльвира Ананьевна — может, цыганку, а может, жрицу бога грабежа из мифов йоруба… В то время как Николай Иванович возлежал на ложе в чем мать родила с темно-серым, будто нависшая, угрожающая своей чернотой туча перед проливным дождем, постельным бельем, которое категорически запрещал менять супруге вот уж в течение года и на котором еще полтора месяца назад вместе с ним спали двадцать кошек, увезенных теперь в Германию, после соответствующей медицинской обработки в ветеринарной клинике.

Все это происходило в гробовом молчании, как вдруг отчим неожиданно гаркнул:

— Мобыть, всем гнило, да нам мило!

— Мило, пока не простыло, — отозвалась вдовица, видимо, заученной фразой, из чего мамаша сделала вывод, что она присутствует отнюдь не на премьере «представления».

— Была бы охота: найдем доброхота! — крикнул в ответ Николай Иванович, и тут произошло то, что окончательно развеяло все мамины сомнения.

Торговка «волшебным удобрением» вдруг вскочила со стула, с необычайной резвостью стянула с себя рейтузы и с поразительным для ее возраста молодым задором с разбегу запрыгнула в кровать к компаньону по продаже биотоплива.

Они барахтались, путаясь в простынях специфического и неизвестного доселе художникам цвета «угрожающей черной тучи перед проливным дождем», как бедная, обманутая и несчастная мамочка колко спросила:

— Торгуем, значит?!

Любовники как по команде высунули головы из белья неведомого до сих пор мастерам кисти цвета и уставились на нее ничего не понимающими глазами. Именно не понимающими: оба они минут пять никак не могли понять, почему это в момент, когда «есть охота и нашелся доброхот», в доме появляется неизвестно кто?! Зачем приехала сюда эта женщина? Что ей тут надо? Впрочем, кто может сказать, о чем они думали в тот момент и думали ли вообще? Но лица их выражали подобные мысли. Первой опомнилась вдовица:

— С приездом, Поленька! Как в Москве? Паспорт уже готов? Скоро вы нас покинете, поедете кошечек разыскивать? — тараторила она. — Счастливая вы — хоть на мир посмотрите!

— Это не я вас скоро покину! Это вы сейчас уберетесь из моего дома! — взревела мама, после чего из ее уст изверглась лавина буйной и кипучей брани, которая закончилась словами «два старых пердуна!».

— Поленька, что это вы себе такое позволяете, — невозмутимо проговорила вдовица и принялась надевать лифчик: сначала она застегнула сзади пуговицы, какие обычно пришивают к наволочкам, потом скатала каждую грудь в рульку и, запихнув их в чашечки, нацепила бретельки. — Ой, Поленька, дело-то молодое! Чего от него, убудет, что ли? Поди, не мыло, не измылится!

Из маминых уст снова посыпались слова, мягко говоря, неприличной лексической окраски, после чего она обозвала супруга «навозным жуком», а его компаньонку «навозной мухой».

«Жук» медленно поднялся с кровати, пересек комнату, да с таким достоинством, будто на нем были надеты шикарные брюки, белоснежная рубашка, фрак и бабочка на шее, поднял с пола замызганный ядовито-зеленый комбинезон с муравьем и светоотражающей полосой на спине и, пытаясь попасть ногой в брючину, вдруг вызывающе рявкнул:

— Ха! Я еще и виноват!

С маминой стороны снова последовал комментарий с использованием словарного запаса, применяемого в тех житейских ситуациях, когда уже и сказать-то больше нечего и который я не могу воспроизвести в тексте по этическим соображениям, на что изменщик, наконец попав обеими ногами в брючины, выкрикнул три ярких, метких фразы, правда, кому они были адресованы, понять было довольно трудно:

— Совсем распустилися! Мрак! И с каким апломбом!

Мама схватила веник и в прямом смысле слова принялась с неистовой злостью выметать развратников из собственного дома:

— Ключи от всех построек! — потребовала она, протянув ладонь.

— А это твои трудности!

— Ключи! — Видно, родительница моя была настолько страшна в гневе и ярости, что Николай Иванович почувствовал, как с него сняли «фрак» и принимаются за «бабочку».

— Какие ключи, Поленька? О чем вы? У нас тут бизнес, месторождения, залежи, мануфактура, трест, можно сказать! — вмешалась Эльвира Ананьевна.

— Считайте, что ваш трест лопнул! Ключи на стол!

Николай Иванович, вероятно, в этот момент почувствовал, как с него снимают белоснежную рубашку, вот-вот спадут черные шикарные брюки и от его достоинства останутся рожки да ножки. Он сразу как-то размяк, спал с лица и молвил примирительно:

— Подумаешь, полдня работали… Устали… Холодно стало… Северянин подул… Замерзли…Чувствую, глаз ватерпас… У койку смотрит… Ну, пришли похрюкать немножко… Что ж такого?.. Все мы человеки…

— Ключи на стол! А глаз твой пусть отныне в Анан… Тьфу! Да что же за отчество-то у вас такое! Вот в ее койку смотрит! — грозно закончила моя обманутая мамочка и, получив ключи, выдворила любовников вон.

Николай Иванович шел по дороге рядом с вдовицей, отправившей к праотцам четверых мужей, рискуя стать пятой ее жертвой, чувствуя, что «черные шикарные брюки» с него все-таки стянули.

— Я все закрыла и, не медля ни секунды, поехала обратно в Москву. И вот я здесь, — заключила мама свою поистине фантастическую историю, хлопнула еще сто грамм, от души выругалась и заревела у меня на плече. — Ах! Машенька! Если бы ты знала, как все это пошло, как гадко и мерзко выглядело со стороны! — Она хлюпнула и смачно высморкалась.

Я, воспользовавшись паузой, принялась утешать ее, говорила от чистого сердца те обычные фразы, которые произносятся в подобных случаях — мол, недостоин, за что боролся, на то и напоролся, вот пусть теперь в сарае у Ананьевны поживет… И так мне стало жаль мою мамочку, что я не выдержала и тоже захлюпала — сначала тихо так, потом все громче, громче, — что мои стенания мгновенно разнеслись по всей квартире.

— Этот тоже — Власик! — с издевкой воскликнула я. — Он что, не слышит, как реву?! Даже не успокоит, не придет!

— Все они сволочи! И все-таки, когда я прошлой зимой, — гладя меня по голове, продолжала мама, — изменяла этому подонку с охранником Веней из ювелирного магазина, все было так красиво, возвышенно, хотя и он оказался порядочной свиньей, — разочарованно пробормотала она. — Да и взять, к примеру, эту весну — я имею в виду Григория из Фонда защиты животных — тоже все было так чинно, благородно, по-человечески. Не то, что у этих навозных насекомых! Но и Григорий, должна тебе признаться, оказался последним гадом! Это ж надо! Отправить моих кошариков и отказать в помощи с поездкой за границу. Приходится обращаться к другим людям — так сказать, прыгать через голову. — Она замолчала, а я вдруг заметила, что родительница, вспомнив о «других людях», повеселела даже, глазки заблестели, забегали, а лицо залилось краской смущения…

— У тебя опять кто-то появился?

— Радовалась бы за мать-то! — Она вдруг перешла в наступление: — Хорошо еще, что я этому старому козлу рога успела наставить, а вот ты представь, если б не успела?! Наверное, повесилась бы сейчас от обиды и несправедливости!

За окном начинало светать, мне нестерпимо хотелось спать, но я героически держалась. И… Вдруг… Меня осенило!!!

— Мама дорогая! — взвизгнула я. — Это я во всем виновата! Прости меня! Это я виновата, — убежденно повторила я.

— Да в чем ты виновата? — изумилась она. — Ничего не понимаю!

— Еще перед свадьбой, больше месяца назад, перед тем, как я, ты и Влас уехали из Буреломов, я отдала Николаю Ивановичу лекарства!

— Ну и что? Какие еще лекарства? Он здоров как боров!

— Он как-то попросил меня купить, сказал, что плохо себя чувствует — занемог, мол.

— Ха! Занемог он! — прошипела мамаша. — Так что, что за лекарства? — нетерпеливо переспросила она.

— Суньмувча (это такой китайский препарат) и Чих-пых. Он просил и «Трик-трах», но от последнего меня отговорили — сказали, что он вызывает некоторые нежелательные побочные эффекты, в частности, непроизвольное мочеиспускание. Оказалось, все они от импотенции! Нужно принять курс лечения, рассчитанный на месяц, и результат будет налицо. — Стоило только произнести эти слова, как я ощутила себя стоящей под десятком кнутов, истязающих мое бренное тело со всех сторон: мамаша нещадно лупцевала меня упреками на все лады, она то причитала: мол, бедная я несчастная — оказалась жертвой сговора родной дочери и изменщика-мужа, то обзывала меня тупоумной бестолочью, то угрожала… Но вдруг она неожиданно успокоилась и своим обыкновенным голосом (будто ничего не произошло) сказала:

— Я знаю, что делать. Ты поедешь в деревню и поживешь там, пока я буду в отъезде.

— Ну уж нет. Ни за что! К тому же мы с Власом собираемся в свадебное путешествие, — отрезала я и добавила мечтательно, блаженно даже как-то: — В Венецию…

— Путешествие придется отложить.

— Что за бред? Зачем мне торчать в Буреломах?

— Чтобы эти два старых навозных жука свои рыльца не совали в мой огород!

— Ты ж их выгнала и ключи отобрала, — растерялась я.

— Наивная, — мама сказала это так, словно: «Ну и дура же ты!». — Твой дорогой отчим, о здоровье которого ты так печешься, уж давно сделал дубликаты! Я-то в этом не сомневаюсь! Кончится тем, что я приеду из Германии к разбитому корыту — они со своей добычей биотоплива разнесут весь дом.

— Но ты ведь не завтра едешь-то?! — недоумевала я. — У тебя даже заграничного паспорта нет!

— Да у меня все необходимые документы будут через неделю в кармане! — уверенно сказала она, и я тут же поняла, что мамаша собралась обратиться (а может, уже успела это сделать) «к другим людям» и прыгнуть через голову «последнего гада» Григория, который отправил ее кошариков не иначе как «на органы» для породистых кошек богатых бюргеров и, ко всему прочему, отказал в помощи с поездкой в Германию.

— Нет! — крикнула я, но она решительными шагами направилась в спальню к Власу, приговаривая:

— Зять не откажет своей несчастной, всеми покинутой теще! Он не посмеет, потому что не имеет права!

Я же думала совсем иначе: «Влас ни за что не откажется от свадебного путешествия! И ради чего идти на подобные жертвы?! Это же сомнительная, бредовая идея — поиск двадцати кошек в чужой стране с многомиллионным населением!»

Уж не знаю, что наговорила мамаша своему зятю, однако через пятнадцать минут они вместе вышли из спальни и объявили мне, что я должна проявить свой дочерний долг и помочь женщине, посредством которой появилась на свет божий.

— Я отвезу вас с Полиной Петровной в Буреломы дня через три. Она побудет там с тобой недельку, введет в курс дела, а как уедет…

— Что?! Я буду сидеть в этой глуши одна? В непосредственной близости с врагами? В октябре месяце?!

— Не так страшен черт, как его малюют, — глубокомысленно заметила женщина, посредством которой я появилась на свет, и добавила сахарным голоском: — А в октябре там чудесно! Это ж север! Там лето наступает гораздо позже, как раз в середине октября! Если б ты знала, как прекрасен лес в это время года: листва еще не успела пожелтеть, приобрести багряный налет, а…

— Хватит! — грубо прервала я маму, вспомнив ее гнусную ложь о том, что в Буреломах все ягоды (от лесной земляники, включая малину, смородину, бруснику, вишню, чернику и клюкву, вплоть до калины) созревают в одно и то же время, а именно к началу сентября.

— Машенька, я с тобой побуду какое-то время, да и подруги тебя не оставят, будут навещать, поработаешь на природе… И потом, там нам хоть никто не помешает!

— Предатель! Если б только я знала, что ты такой предатель, ни за что не вышла б за тебя! — взорвалась я и, хлопнув дверью, вышла из проклятой гостиной, в которой только что определилась моя судьба на ближайшие две недели. А вдруг не на две недели, а на месяц? Или месяцы? Вот ужас-то! И что я за человек такой? Как пластилин! Из меня может кто угодно слепить все что заблагорассудится. Нет! Так нельзя!

Вскоре Влас уехал искать «по другим каналам» пропавшую таинственным образом машину, сказав мне, что дома будет не раньше девяти вечера, а мамаша отправилась по неотложным делам — наверное, собралась «прыгать через голову» гада Григория.