Упорная Нюся

Анна Блажкова, 2017

«Как, однако, неприятно и обидно, что в жизни столько неприглядности, и стоит только выглянуть из своего дома, или из-за своего забора, как увидишь ее разлагающееся брюхо» – именно об этом повествует автор книги. Главный персонаж – это абсолютная нищета. И у каждого свои методы борьбы с ней: кто-то работает целыми днями на холоде, чтобы прокормить семью, а кто-то решает просто смириться. И если человек не всегда справлялся с тяжелыми условиями, то обычная, подобранная на улице кошка могла порой найти выход. Это история одновременно о слабости и настойчивости. Кто из героев сделал выбор в пользу второго – читайте в новой книге Анны Блажковой.

5

Катюша и Андрей вышли из маршрутки и быстро направились к «Рябинушке», им хотелось как можно скорее купить кошачий корм и колбасу. Однако сделать скорые покупки в «Рябинушке» удавалось редко. Вербицкой не было на месте, а рыбница объявила, что корм только желейный. Катюша, экономя на всём, не хотела покупать желейный корм, потому что цена получалась один к двум; пришлось идти в другой магазин. Они перешли через дорогу и приблизились к ещё менее любимому магазину, с ещё более дурацким названием «Яблочко». Андрей остался на улице «подышать» — «выхлопными газами» — так всегда мысленно продолжала Катюша. Её встретили две пары утомлённых глаз двух продавцов, которые промеж себя её называли «лошадь цирковая». Она в нетерпении перетаптывалась у самых весов, пока продавцы павами проплывали за своим п-образным прилавком, обслуживая бабульку. Старушка плохо видела, переспрашивала и сомневалась, но наконец, неуверенно отошла, затаренная крупами, однако, остановилась, снова пытаясь на чём-то сосредоточиться.

Катюша скороговоркой выпалила свой заказ. Одна из продавцов сурово спросила:

— Какой корм? У нас три вида: с курицей, с рыбой и «Мясной пир».

— «Мясной пир». А сервелат свежий?

— Позавчера получили, — последовал ответ, похожий на туго открывающуюся дверь.

Продавцам не только «Яблочка» и «Рябинушки», а и ещё двух поселковых магазинов не нравилась Катюша. То о свежести продуктов справляется, то быстро перечисляет, что ей нужно купить, а они не обязаны запоминать, и вообще, им некуда спешить, а она спешит, как бы и их хочет подогнать. А тут ещё ходили слухи, что она танцевала, или выступала где-то когда-то. Их неуклюжее обслуживание всякого покупателя, при виде Катюши выпускало такие шипы, что будь она послабее, превратилась бы в сетку-рабицу. Силы она брала, как слесарь нужный ключ, из своего запаса мыслей о разных людях: «Продавцы-матрёшки на одно лицо. Нравится вам склёвывать шелуху моей биографии, так клюйте, насыщайтесь, мне не жалко».

Другое дело — Андрей. Всегда улыбается продавцам, по мнению Катюши, заискивающе, а те тают, порхают и ещё больше ненавидят Катюшу.

— Детка, а сколько времени? — бабуля непослушными пальцами связывала два пакета.

Катюша подняла глаза на часы, висевшие над входной дверью:

— Половина пятого.

— А ты мне не положишь на плечо кульки?

— Вам не тяжело?

— Не-е-е! — старуха приободрённо пошевелила плечами.

— Вам далеко идти? Может, я донесу?

— Спасибо, детка. Дай Бог здоровья. Сама, сама дойду потихоньку.

Катюша придержала дверь, выпуская сутуленькое создание в заношенном болоньевом пальто, с двумя оранжевыми пакетами через плечо, похожими на гигантские груши.

— Всего хорошего, — пожелала Катюша.

Старуха благодарила двумя кивками.

— Ты её знаешь? — спросил Андрей.

— Нет.

Андрей привык к тому, что Катюша легко сходилась с людьми, если того желала, впрочем, как и он сам, только более выборочно.

— Я люблю старух, — призналась она, — может потому, что сама буду старухой.

— Шапокляк? — Андрей улыбнулся своей надёжной улыбкой.

И она засветилась от воспоминаний о мультяшной старушке, которая ей и вправду нравилась с детства.

— Наши соседи сидят, — сказал Андрей.

— Сидят, — Катюша вздохнула и стала подбирать нужное выражение лица.

На лице нужно было выразить доброжелательность. Одним словом, соврать. Хотя, добра она им желала, да только «не в коня корм», и эта доброжелательность провалилась, как иголка в щелястый пол — лежит, поблёскивает, а толку?

А уж как улыбались Лёша с Наташей — их соседи идут, ни тёмной ночью, ни окольными путями, а прямо на них идут, и в нужный момент.

— Отработали? — заботливо спрашивает Лёша.

— Да, — отвечает Катюша и вдруг замечает котёнка. — Это ваш?

— Наш, — беспечно говорит Наташа.

Катюша не уследила за лицом, на нём проявилось недовольство. Она догнала Андрея, уже открывшего калитку:

— Котёнок… — пробормотала она. — Зачем он им?

Андрей молчал, его тяготили эти странные отношения с соседями, которых ему бы век не видеть. Он погладил Ключика, тот встречал хозяев помахиванием лайкового хвоста, и отпустил гулять собаку.

Лёша и Наташа сорвались с лавочки и довольно быстро зашлёпали по своему неухоженному двору к дому. Оставили котёнка в доме и с чайником влезли на собачью будку. Опершись руками на забор, дружно закричали:

— Ка-тю-ша!

— Началось, — с торжественной досадой сказал Андрей.

Он знал, что первые 20–30 минут на Катю рассчитывать не придётся, поэтому сам загремел кастрюлями и зажёг конфорку. Катя металась: приняв от соседей чайник, наполнила его водой и поставила на вторую конфорку, открыла холодильник, на секунду задумалась и вытащила кусок сала. Она специально покупала больше сала, чем им с Андреем было нужно, чтобы выделять потом соседям. Выбежала в коридор за миской Ключика, налила в неё супа и бросила третью часть хлебной булки. Пошелестела в коробке с луком и чесноком и достала небольшую головку чеснока. Затем, от свежей булки хлеба отрезала половину и стала развязывать пакетик с кормом.

— А ты весь отдай, чего уж там… — коварно предложил Андрей.

— Ну, я только один раз…

Наскоро переодевшись, Катя рассовала по карманам старой куртки свёрточки, захватила с плиты чайник и пошла к забору. Всё это время Лёша и Наташа стояли на будке, наблюдая за Ключиком.

— Он каждый угол обоссал, — довольно сообщил Лёша.

— Ставит свои метки, — оправдала собаку Катюша, передавая чайник и свёрточки. — А это котёнку, — она протянула пакетик с тремя горстями гранул. Потом встала на цыпочки и перебросила через забор махровый от супа кусок хлеба:

— Барсик, держи.

Барсик был уже наготове, он прицельно бросился к куску.

— За сало отдельное спасибо, оно у тебя обалденное. Сама солишь? — Лёша сиял.

— На рынке покупаю у одной хозяйки, оно соломой смолено, поэтому мягкое и вкусно пахнет.

— И чесноку как раз хотелося. Вот ты молодец, — всё не мог нарадоваться Лёша.

Наташа унесла чайник в дом, чтобы заварить «Анаком». Катюша уже начала отступать от забора, однако, Лёша сменил лицо на плаксивое и запопрошайничал:

— Катюша, займи десятку.

— Так вы уже должны тридцать, — оборонилась Катя.

— М-мы скоро отдадим. Ты знаишь, Рауф магазин отделываить? Да-а. Там всё будить в пластике.

— Не слышала.

— Пф! — Лёша надул щёки, мол, все знают, кроме тебя. — Мы будим ему помогать, он нам заплатить, и мы всё отдадим.

— Пожар то нам Масал устроил, — с обиженной злорадностью объявила Наташа, выйдя на порог.

— Мне в это трудно поверить, — Катя даже передёрнула плечами.

— Он сам признался, — Наташа с царской величавостью хлопнула веками.

— Ладно, сейчас принесу деньги.

Андрей уже доедал, он торопился в ДК давать уроки танцев:

— Разлюбезные соседи тебя, наконец, освободили?

— Ещё нет, — Катя рылась в сумочке.

— Опять деньги клянчат?

— Опять.

— А ты не давай. Сколько можно? Берут, а никогда не отдают.

— Отдают иногда. Говорят — скоро будут работать. Ну, не вернут, так чёрт с ними, мы не разбогатеем на эти копейки. Я как представлю, что спать им в холодном доме, так уж лучше на себе сэкономлю. Да, и хоть какой-никакой пригляд за нашим двором, пока мы на работе.

— Вот именно — никакой. Или болтаются где-то, или пьяные. А насчёт холода — кто им виноват? Взрослые люди, руки-ноги есть… Ну, иди уже, вытри им плаксивые сопли.

У Катюши тоже было отведено скромное место для жалости к своим соседушкам. Она терпела их назойливость ещё и оттого, что бывают гораздо худшие соседи. Такие, которые выясняют сантиметры межевые — дальше должен быть забор, как он есть сейчас. То им что-то пролилось в их двор, то ветром принесло в их сторону. Лёшу с Наташей никогда не волновали подобные пустяки, тут они были просто золотые люди, хоть и забор был на месте, и помои им не подливали. Наоборот, от них случались неприятности: загорелся однажды забор от их окурка и несколько досок обуглились, а в том месте, где они взбирались на собачью будку, сгнила заборная лага, от долгого висения подаренного им кем-то паласа. Пожар был целой симфонией переживаний. И всё-таки лучше так, чем беготня по судам и жалобы милиционерам, думалось Катюше.

Сунув десятку в грязную Лёшину лапу, она вернулась в дом:

— Фу-ф! Да здравствует свобода!

— Подожди! Они могут ещё орать, когда десятку пропьют.

— Я не выйду. Скажу — спала… Кстати, они говорили, что пожар им устроил Масалов.

— Зачем ему это было нужно?

— Может, забавы ради…

— Хороши забавы! Впрочем, я не удивлюсь, если они завтра вместе пить будут.

— А я не удивлюсь, если сегодня… — Катя слегка улыбнулась.

Это была улыбка делового человека, но разве она не деловой человек?

— Как можно заниматься несколькими делами одновременно? Любишь ты суетиться, — часто выговаривал ей Андрей.

— Именно так и нужно, — твёрдо говорила Катюша. — Пока греется в тазу вода, я чищу овощи, снимаю таз, замачиваю в нём халат, затем нарезаю овощи, пальцы от этого становятся коричневые, но потом отмоются, когда я халат постираю. Итак, я сварила борщ, постирала халат, вытерла пол и обувь помыла. Поверь, так получается быстрее, чем я бы занималась одним, потом другим.

В этой паре каждый смотрел на другого свысока, только Катюша смотрела незаметно, зато Андрей не стеснялся в поучительствах. Вот он собирается идти преподавать детям танцы, а она, глупая, предпочла высокой цели мелочность хозяйства. Могла бы тоже набрать группу, всё лучше, чем борщ варить. Какой борщ? Борщ Катюша варила не часто, готовить не любила, не потому, что не умела, а жалела на это время потраченное, но Андрей не мог без «горячего», без «жидкого», как он выражался. Вот и ухмыльнётся про себя Катюша.

Была она несколько раз на его занятиях, поскучала, да подосадовала. Вроде бы все стараются, а душа ушла в коленки и задремала, чтобы после «дорожек» и «квадратиков» очнуться с новыми силами от любимого кота, роликов или компьютерной игры. Мамаши больше детей вникали: «Андрей Валерьевич, да Андрей Валерьевич, как вы думаете?.. Не посоветуете ли вы?.. А может, вы считаете…» Сами же подходят почти вплотную, дышат в лицо ему и явно надеются на взаимность.

— Дети малоперспективные, мамаши озабочены противоположным полом, а не танцполом детей, — как-то сказала Катюша.

— Напрасно ты так говоришь, — взвился Андрей, — есть у меня несколько перспективных. Не забывай — у нас призовые места имеются.

— Да помню, помню. Только одну девочку я отметила.

— Какую?

— Тёмненькая, в полосатых лосинах…

— А-а-а, это Лиля Мирзоева. Не знаю, что ты в ней нашла?

— Из неё могло бы что-нибудь выйти.

— Не знаю. Вряд ли. Она туповата.

— Может, не туповата, а застенчива? Но у неё есть то, чего нет у других.

— И что у неё есть, чего нет у других? — Андрей переходил на ехидство.

— У неё органичная пластика. А это значит — танцевать, как дышать. Когда человек дышит, он не задумывается над этим процессом, дышит себе и всё. Так пел Робертино Лоретти и Лучано Паваротти, так играет Олег Каравайчук.

— Ну, тебя заносит. Упорный труд, и успех обеспечен.

— Труд — само собой, я не отрицаю труд.

Уязвлённый Андрей не мог оставить разговор на нейтральной ноте, и он позволил себе запрещённый приёмчик:

— Настолько не отрицаешь, что считаешь нужно быть сахарницей до гробовой доски, ну или до пенсии.

Катя потянула вверх спину и расправила плечи:

— Так… Андрей! Всё? Готов? Собрался? Иди, группа ждёт своего гениального учителя, а ты тратишь время на сахарницу.

Андрей рывком схватил свою спортивную сумку и ушёл.

«Вот и прекрасно», — попыталась себя успокоить Катя. Да разве может себя так быстро успокоить человек, без ругательств не получается: «Медведь на ярмарке! Массовик-затейник! Мне как-то слава Айседоры Дункан и Аллы Духовой не мешает. Да, родилась в маленьком городке, пробиться трудно. Мама?.. Какие к ней претензии, тянулась, пока не надорвалась. А я с таким партнёром какие звёзды могла сорвать? Деньги на костюмы и поездки кто принесёт на блюдечке? И если я застряла в силу ряда причин в категории «А» — что, взять и повеситься? Ах, да-а… Набрать группу детей или пенсионеров, и бегать, гореть неугасимым огнём, как этот дурак. Ну, нравится тебе — бегай, получай грамотки и не подкусывай. Вот моё мнение — для меня ты был партнёр неважненький, я бы сказала — почти что позорище. Ну да, пыхтел, старался, только выше головы не прыгнешь. Однако, я подбадривала, по-моему, никогда виду не подала. Был хороший партнёр — уехал, где взять другого? Терпела, свыклась. Даже жить перешёл — отчим плохой. Ладно, живи у меня… Сахарница — не то! Раньше — чертёжница — лучше? Или он: водитель-экспедитор, проще сказать — грузчик-шофёр, ну и что? У меня, может быть, в голове Моцарт звучит, когда я печенья глазурью покрываю, ведь сладости для радости и наслаждения созданы. Свинья неблагодарная!»

После «свиньи» обычно становилось легче. Катя достала свой маленький фотоаппарат, подключила его к компьютеру и выгрузила свежий улов. Вскоре её увлёк процесс обработки последних снимков. Для неё это был космос — не тот далёкий, холодный и непонятно кем управляемый, а скомпонованный и управляемый ею самой: «Это лучше в чёрно-белом… А этот снимок больше всего мне нравится в технике акварель, серо-сиреневых тонов…» Варианты, масса вариантов, и едят они Катино время, едят и ещё просят.