Паузы

Анна Беляева, 2021

Сборник новелл и эссе о встречах, расставаниях, разговорах и примирениях. Короткие паузы в длинных жизнях, каждая из которых что-то поменяла в судьбах героев или поменяет в скором будущем. Вопросы без ответов и ответ на незаданные вопросы. Как забыть незабывающуюся любовь? Как простить обидевшего тебя человека? Есть ли оправдание жестоким выборам? Можно ли понять того, кто совершает непростительные ошибки? Герои коротких зарисовок задают вопросы себе, своим собеседникам, читателям. Находят ли ответы сами? Найдут ли ответы на их вопросы те, кто откроет эту книгу?

Привет тебе мой Третий Рим

Ты от меня так далеко,

К тебе добраться не легко,

Ты где-то в небе среди звезд.

И опадают лепестки увядших роз.

Я буду вечно встречи ждать,

Пока не научусь мечтать,

Пока не научусь любить,

Пока не научусь летать.

“Корни”

Лифт дернулся и застрял между этажами. Свет в кабине моргнул и погас. Двое в просторной, но для них слишком тесной кабине одновременно выдохнули. Над головой тускло затеплилось аварийное освещение:

— Твою ж мать! — вздохнула блондинка без возраста, глядя в закрытую дверь

Из-за спины раздалось насмешливо:

— Полностью разделяю… Но не будем поднимать панику, Наталья Владимировна, ситуация-то идиотская!

Обе представительницы прекрасного пола, судя по осанке и развороту стоп принадлежали к безумному, жестокому и прекрасному миру классического балета. С карьерной разницей в одну жизнь.

Светловолосая педагог медленно повернулась к ситуативной собеседнице и бывшей ученице-предательнице и протяжно произнесла:

— Нууу, нааадо жее! Она умеет говорить!

Более дурацкого дня и положений, чем сегодня, Наталья Стратиевская, балетмейстер и преподаватель Академии Вагановой, даже представить себе не могла, так что финал — закономерное окончание или продолжение того фарса, в котором она варилась с самого утра.

Сначала они делали вид, что друг друга не существует в раздевалке, в классе разминки для конкурсантов, за кулисами. Так изображать, что бывшая ученица прозрачна, это надо все же брать дополнительный курс актерского мастерства. У этой самой ученицы можно и взять. Талантливая девочка Оля Крикалева непринужденно смотрела сквозь “вторую маму”, а той приходилось усиленно задирать голову, делая вид, что под ноги она отродясь не глядела на всю эту шушеру, что суетится в районе пупка. Благо рост позволял прикидываться, что ты выше всех.

Но добило ее то, что уже здесь, в отеле, нажав на первом этаже кнопку лифта, она, в открывающуюся дверь, увидела, что с подземной парковки этим же лифтом поднимается Крикалева. Ну, и что вы предлагаете? Бежать прочь, как ведьме от святой воды? И ведь доехали же уже почти!

Наталья рассматривает в неверном свете аварийки лицо девушки. Взрослая. Усталая. Несчастливая. Слишком гордая и глупая! Чужая. Любимая.

Впрочем, сама она тоже — взрослая, усталая, несчастливая. Слишком гордая и глупая! Так и не могущая заставить себя быть чужой этой девочке. И не помогает даже понимание, что она уже давно нелюбимая.

Система оповещения уведомляет, что поломка будет устранена в течение получаса. Отель, естественно, приносит извинения и компенсирует, и бла-бла-бла.

— Ну, нафиг, — звонко сообщает брюнетка и практически плюхается на пол, — Я не буду стоять пол часа! И без того спина болит.

Блондинка осматривает пол. Вроде и не грязный. В итоге, молча, машет рукой и сползает серым кашемиром вниз напротив своей бывшей подопечной.

— Давно болит? — интересуется у Крикалевой.

— А как заболело перед тем нашим конкурсом, так и болит, — встряхивает головой Ольга.

Один конкурс, который принес ей дипломантку и победительницу и лишил любимой ученицы. Вот так вот бывает, Наташенька. Вот так вот только и бывает, наверное. Большая победа мастерства и большой проигрыш в отношениях.

— И чего не лечишь? — в голосе проскакивает железный нажим и беспокойство.

Крикалева пожимает плечами:

— Лечу с переменным успехом. Сейчас фаза провала, кажется.

Обе замолкают. Свет помаргивает, делая мир несколько нереальным. В зеркальных стенах, преломляясь, многократно отражаются два сидящих человека.

— Зазеркалье! — тихо произносит Оля, — Говорят, там сбывается несбыточное.

— Уже сбылось, — неожиданно замечает педагог, — Вот сидим, разговариваем, как ра… — хотела сказать “как раньше”, но осеклась, как раньше уже не будет, слишком многое произошло, — по-человечески.

Нашла приемлемое слово.

— Крикалева, так уходить — это форма жестокости! Люди должны разговаривать!

Девушка вытягивает худенькие ноги и негромко смеется:

— А я вообще человек жестокий, Наталья Владимировна. Но вы не переживайте. Уж кто-кто, а вы-то мне отплатили по полной. Я все внимательно прочла и просмотрела. Лучше б вы рукоприкладством занимались, честное слово.

Любимый некогда педагог не пощадила свою ученицу ни одной фразой. Припомнила и непрофессиональное поведение на классах, и требования не допускать до конкурса соперниц, работающих со Стратиевской, и даже травмы, которые, по мнению Натальи Владимировны, лечились недостаточно тщательно. Все было сказано. И все было услышано.

Блондинка тоже вытягивает ноги и тела соприкасаются. Лодыжка одной прижимается к икре второй.

— То есть я теперь виновата еще и в том, что не дерусь? — уточняет Наталья.

— Зачем вам бить по телу, если вы живого места на душе не оставляете, — вздыхает Оля, — Как же я вас любила, Наталья Владимировна! Как я ждала вас тогда, после второго тура! Думала, нам будет о чем поплакать.

Вечер после второго тура Наталья провела на телефоне. Искала врача, который бы согласился оперировать маму. Хотя бы дал надежду. Поиски не имели смысла, как показало время. Стоило и правда идти к Оленьке. Там еще можно было спасти. Но теперь-то уж что. Все сложилось так, как сложилось.

— Зря вы нам с Таней тогда не сказали про маму, Наталья Владимировна, — в голосе девушки упрек.

— Зачем? У вас свои заботы. Чужие проблемы тогда вам точно были не нужны, — поникше отвечает Стратиевская.

Ольгу злят эти слова, и она не сдерживает чувств:

— Ну, конечно! Очень удобно: тут “она мне как дочь”, а там “чужие проблемы”. Тут играем, тут не играем, тут селедку заворачивали, да, Наталья Владимировна? Только так не бывает: или родные люди и как дочь, или чужие проблемы! Когда вы меня рожей об асфальт в интервью прикладывали — это по-родственному? Или вмазали как чужой — без проблем? Я хочу знать — это от любви или от ненависти у меня на душе живого места не осталось после ваших откровений, милый учитель?!

В глазах стоят слезы. Крикалева прижимает пальцы к нижнему веку, чтобы аккуратно подхватить слезинки, не размазав тушь. Смотреть на это тяжело, потому что опять именно ты причина ее слез. Наталья перебирается к противоположной стене и прижимает Крикалеву к себе. Мокрое лицо утыкается в воротник. И вот теперь пальто точно только в химчистку.

Баюкая девушку в объятиях, педагог наконец отвечает на ее вопрос:

— А рожей об асфальт, девочка моя, это от боли. Ты ушла и выдрала из меня кусок души. И теперь на этом месте аэродинамическая труба. Можно парашюты тестировать, так сквозит! Никогда так больше никого не бросай, слышишь?!

Сквозь слезы раздается смех через ворот пальто:

— “Никогда”, “никого”, нет бы честно сказать: не смей меня так второй раз бросить, Крикалева! Вы неисправимы, Наталья Владимировна!

Оля поднимает лицо с размазавшейся косметикой. Ее учитель забирается в сумку достает косметичку и отдает девушке:

— Меня тоже не смей, если вернешься! И приведи себя в порядок, а то точно скажут, что Стратиевская за пол часа в лифте уничтожила Крикалеву морально.

Сколько про них успели наговорить за этот ненормальный год. В стране, кажется, все стали специалистами по балету с того момента, как на международном конкурсе Стратиевская привела двоих своих воспитанниц к призам. И мир завыл, кто же был достойнее: Танюша, взявшая гран-при, или Ольга, самая юная прима, получившая первые заглавные партии еще до выпуска из училища. Нонсенс! Невероятное явление!

А потом скандальный уход из училища, о котором педагог узнала задним числом из сообщений прессы. А прекрасная Оленька молчала рыбкой. И лишь в интервью коротко и беззлобно объясняла, что, увы, она более не готова исполнять ту хореографию, которой ее учили и в которой она жила так долго. Она ищет новое и готова пробовать себя снова и снова, перестраиваясь и вдохновляясь иными примерами. Да-да, новые педагог, режиссер и хореограф — небо против той земли, с которой она поднялась.

Оля вынимает влажные салфетки, заглядывает в зеркальце и, стирая потеки краски и туши, произносит:

— Не “если”, а “когда”…

— И когда? — уточняет женщина рядом.

— Когда-нибудь, в следующей жизни…

В этот момент лифт заливает рабочим светом, и кабина дергается в подъем. Наталья встает на ноги, протягивает руку бывшей ученице.

— Значит, буду ждать, когда ты “станешь кошкой, ла-ла-ла-ла”? — замечает блондинка.

— Типа того… Судьба должна дать знак, — кивает балерина.

— Зная тебя, судьбе придется сигналить всем светом и звуком, чтобы ты заметила ее знаки, — недоверчиво отвечает балетмейстер.

— На то она и судьба, — соглашается будущая сверхновая звезда балета.

Двери распахиваются и девушка, не прощаясь, выходит в коридор, оставляя разговор и свою собеседницу подниматься дальше.