Страна мечты

Анна Аравина

Доводилось ли вам мечтать о другом мире, полном красоты и романтики? А, может быть, вы желали бы богатства или власти? Задумывались ли вы, что будет с вами, воплотись ваши мечты в реальность? В романе Анны Аравиной вы найдёте не только интригующий сюжет, ярких неординарных героев, увлекательные истории любви и ненависти, но и, возможно, ответы на эти и иные вопросы.

© Анна Аравина, 2021

ISBN 978-5-0053-4448-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Страна мечты велика. На этой карте вы сможете увидеть лишь то, что упоминается в книге.

Часть 1. ИНЫЕ

В городе ходит очень странный слух,

Что всё это наяву…

Что всё это наяву…

Из песни «Марко Поло»

Глава 1. Аника

Из песни «Марко Поло»

Глава 1. Аника

На душе было сыро и холодно, несмотря на весело играющие в витражах солнечные лучи. Аника зябко поёжилась и плотнее стянула плечи тонкой шалью. Прислушиваясь к звуку собственных мерных шагов, она прошлась по комнате. Её взгляд на секунду задержался на копии портрета на стене, написанного более десяти лет назад, и остановился на отражении в большом зеркале туалетного трюмо: женщина невольно заметила, что почти не изменилась. Она выглядела столь же молодо, пепельные волосы забраны вверх в такой же несложной причёске, и среди них сверкала та же маленькая диадема. Те же кольца власти на тонких белоснежных пальцах: на одной руке — инкрустированная бирюзой печатка с гербом страны, на другой — большой синий камень в тяжёлой золотой оправе. Даже фоном служили те же узорчатые обои. Цвет поменяло лишь платье. Царица боялась чёрного, но и избегала всех ярких и светлых оттенков, следовательно, голубой шёлк сменил тёмно-синий бархат, скромным украшением которому служила цветная брошь в виде маленького букета цветов. В результате, серо-голубые глаза её величества, сиявшие с картины веселым васильковым блеском, в зеркале казались тёмными и глубокими, как незамерзающая вода в реке в зимний ненастный день. Разительную перемену легко можно было обнаружить в уголках губ — задорно поднятые вверх на художественном полотне, и давно и устойчиво принявшие направление вниз — у отражения, они так кардинально меняли выражение лица, что при первом беглом взгляде на портрет и женщину можно было не понять, что это образ одного и того же человека.

Аника вспомнила, что оригинал картины большего формата висит в главной галерее королевского дворца Роскии. «Как давно я там не была, — подумала она. — Да и зачем мне там быть? Роск умер. Ощущение, что я тоже…» Мурашки вновь пробежали по её телу, бархат и батист не спасали.

Лёгкий стук в тяжёлую резную дверь нарушил звенящую тишину. Еле слышно прошуршав юбкой, в комнату проскользнула Милси и, остановившись у порога, склонилась в глубоком реверансе.

— Да? — произнесла царица, показывая, что готова выслушать свою камеристку.

— Господин канцлер, ваше величество, — только и сказала та.

— Хорошо. Я его жду.

Служанка скрылась столь же тихо, как и вошла, а её место у двери в поклоне занял высокий сухощавый человек средних лет, одетый дорого, но не ярко — с должной скромностью государственного служащего.

— Добрый день, Свэг! — поприветствовала его Аника и чуть повела рукой, дабы он выпрямился и приблизился. Канцлер подошёл, держа перед собой папку, из которой тут же достал и выложил на небольшое бюро у окна несколько бумаг.

— Решения суда, ваше величество, на утверждение.

Царица глянула на листы.

— Что там?

— Несколько коммерческих тяжб, два случая воровства…

— Воровство?

Аника перебирала бумаги, ставя на них свою подпись.

— Эмигранты, ваше величество. Один — ламаск, второй — галиец.

— На Остров?

— Ламаску присудили исправительные, позволив остаться на материке, за незначительностью кражи. Но…

— Хорошо-хорошо, — поспешила перебить служащего царица. — Я доверяю решению суда. И Вам, Свэг.

Лёгкое движение её губ, отдалённо напоминающее улыбку, и доброжелательный взгляд на канцлера на минуту смягчили выражение лица женщины.

Аника продолжила подписывать, пока дело не дошло до последнего листа.

— Необычное дело, ваше величество, — предупредительно доложил Свэг.

Царица вопросительно посмотрела на канцлера.

— Музыканта осудили за пение неподобающих песен.

Аника удивлённо вскинула брови.

— Что значит «неподобающих», господин канцлер?

— Неприятного для наших граждан содержания, — несколько замялся государственный муж, отвечая.

— Объяснитесь, Свэг.

— Решили, что его песни направлены против Вас, ваше величество. Это столь дико для нашей страны, Вы же понимаете… Люди пожаловались городскому главе, а он задержал музыканта и отдал под суд.

Держа неподписанный лист, Аника присела в кресло и опустила глаза, канцлер умолк и ждал.

— Я хочу видеть этого человека, — спустя минуту, произнесла она. — Приведите ко мне осуждённого, я поговорю с ним внизу, в каминной.

— Слушаю, ваше величество, — поклонился Свэг, собрал подписанные бумаги и с поклоном удалился.

***

Музыкант выглядел, как обычный житель страны — простая рубашка, штаны, сандалии и лёгкая короткая жилетка, отделанная узорчатой тесьмой, прикрывали его тело, светлые прямые волосы спадали на плечи. Кожа его была смугла от загара, но лицо казалось бледным. Недельная щетина покрывала щёки и подбородок. Он стоял, не поднимая глаз, и держал в одной руке небольшую гитару. Пальцы судорожно сжали гриф, и музыкальный инструмент еле заметно дрожал в такт руке.

— Спойте нам, Рэй! Вас же так зовут? — произнесла сидевшая в кресле напротив певца на противоположном конце залы царица, потратив на разглядывание внешности осуждённого с минуту.

Тот вздрогнул и, наконец, решился поднять глаза на повелительницу.

— Что прикажете спеть, ваше величество? — неуверенно спросил он.

— Одну из тех песен, благодаря которым, Вы оказались под судом, а теперь здесь, — холодно, но без злости ответила та.

Рэй переступил с ноги на ногу, поднял гитару, робко пробежал пальцами по её струнам, но, услышав их звон, словно осмелел и тихим, но уверенным голосом запел:

Государыня, помнишь ли как строили дом?

Всем он был хорош, но пустой.

Столько лет шили по снегу серебром,

Боялись прикоснуть кислотой…

Столько лет пели до седьмых петухов,

Пели, но боялись сказать…¹

— Стойте! Прекратите! — вдруг резко оборвала пение Аника. — Дальше мы будем разговаривать с менестрелем наедине. Оставьте нас.

На лице присутствовавшего в зале Свэга отразились тревога и замешательство, но, видя решительный настрой своей госпожи, он перечить не посмел. Дав знак страже выполнять волю её величества, канцлер с поклоном удалился.

— Где Вы слышали эту песню? — обратилась царица к певцу, когда двери за ушедшими захлопнулись.

— Я сочинил её сам, ваше величество.

— Лжёшь!

Аника быстро встала с кресла и на некоторое время повернулась к певцу спиной, сделав несколько шагов по комнате, потом развернулась к нему снова.

— Так, где же и когда Вы слышали эту песню? — настойчиво повторила она.

— Похоже, там же, где и Вы, ваше величество, — ответил менестрель.

— Но… как же?

Женщина еще немного прошлась по зале, удивлённо взглядывая на Рэя, потом вновь вернулась в кресло. Она изумлённо развела руками, потом, будто без сил, оперлась ими на подлокотники, нервно хохотнула.

— Не понимаю!.. Зачем? Вы пришли в этот мир, чтобы петь чужие песни, выдавая их за свои? Вы этого так сильно желали?!

Певец отрицательно мотнул головой, тряхнув давно не расчёсанными волосами.

— У меня есть и свои песни. Я спел то, что пришло в голову. По случаю…

— Но Вы могли это делать и там, — возразила Аника.

— Да, конечно.

— Но в чём же тогда дело?

— Это трудно объяснить и, боюсь, ещё труднее понять… Как видите, не король, не принц… Ваше величество, я хотел бродить по свету, где не пропали романтика, волшебство, где живут боги! Я хотел найти самую счастливую страну и складывать счастливые песни для её жителей. Мне казалось, я нашёл такой край. Еще несколько лет назад я думал, моя мечта осуществилась — ведь не было земли более радостной, чем Раёк. Здесь даже канцлер играл на губной гармошке, а царица танцевала на бочке с виноградом!

Музыкант говорил с горячностью человека, убеждённого в правоте.

— Вы помните? — спросила Аника, и глаза её подёрнулись печальной дымкой.

— Да. Но, ваше величество, что случилось? Вы оставили свой народ. Вы создали из себя идола! Они молятся на Вас, и видят своё благополучие лишь в этих молитвах, и только ими теперь и заняты да ищут всё вокруг Ваших врагов! Что Вы делаете, ваше величество?!

— Я ничего не делаю, менестрель.

— Да, и рушите этим всё, что было создано прежде! Верните людям прежнюю государыню — счастливую царицу счастливой страны! Они в Ваших руках! Ваши подданные растерянны…

Музыкант прервал свою речь, заметив, как царица дрогнула, будто её укололи, но тут же ещё более гордо вздёрнула подбородок и выпрямила спину.

— Нет, Рэй. Я не могу, — сказала она спокойно и твёрдо. — Пусть народ сам позаботится о своём счастье. Я создала достаточные условия. Они в состоянии танцевать, веселиться, жить без меня. Я — всего лишь атрибут их славы, символ государства. Этого довольно. А Вы — позаботьтесь о себе. Измените репертуар, Рэй, и я отменю приговор. Оставайтесь при дворе, я с удовольствием послушаю Ваши песни: Вы хорошо поёте.

— Вам недостаточно хвалебных од Велена, ваше величество? — певец с сомнением покачал головой. — Я не буду петь то, чего не чувствую. Я не предам свою мечту. Как жаль, что Вы предали свою!

— Это мечта предала меня, — ответила Аника и зябко передёрнула плечами, а потом холодно продолжила. — Мы утверждаем решение суда. Вы изгнаны. У Вас есть сорок восемь часов, чтобы покинуть государство. Идите, менестрель!

***

Прошло несколько дней, как музыкант покинул Раёк. Царица сидела в своей опочивальне, устремив взор на не растопленный камин. За окном расцветала весна, вечер был тёплый, но Аника скучала по каминному огню зимних дней. Пламя не только согревало. Если на него смотреть, получалось ни о чём не думать. А сейчас мысли громоздились на воспоминания, умножая и без того неизбывную гнетущую тоску, к которой, после беседы с менестрелем, почему-то добавились и приступы непонятной тревоги. «Счастливая царица счастливой страны…» Её сердце вновь сжалось, дрожь пробежала по телу до кончиков холодных пальцев. «Может быть, всё же, приказать растопить? — подумала женщина. — Нет. Решат, что я больна, поднимут суету, приведут врача… Я стала идолом, он прав. Только жаль, что невозможно стать деревянным или каменным изваянием для самой себя, чтобы ничего не чувствовать, чтобы внутри — глухая пустота…» Очередная волна грусти нахлынула и захлестнула её разум, будто желая потопить, наконец, упрямицу. «Поплакать бы!» — Аника знала, что за несколько лет слёзы вытекли из её глаз безвозвратно, но несбыточное желание, тем не менее, часто посещало ум. В такие минуты становилось невозможным спокойно сидеть. Царица встала и, разделяя каблуками туфелек на интервалы вечернюю тишину, прошлась по комнате.

Была уже почти ночь, когда устав от бессмысленного хождения по спальне, женщина вновь опустилась в кресло. Аника собиралась позвонить горничной, чтобы та помогла ей приготовиться ко сну, но услышала тихий стук, исходивший от окна. Опочивальня царицы находилась на третьем этаже резиденции и высоко от земли. Аника прислушалась. Шум повторился. Несомненно, с внешней стороны в стекло стучали. Женщина вздрогнула и, подбежав к нему, распахнула створки. На подоконник тут же взгромоздился мальчик лет десяти.

— Привет, богоизбранная! — провозгласил он весело. — Я к тебе с посланием.

— Пак! Неожиданно… — проговорила царица, посторонившись вглубь комнаты.

— Что-то ты мне как будто не рада? — заметил, улыбаясь, мальчуган и состроил обиженную рожицу. — А я, между прочим, не ко всем вот так в гости залетаю!

— Здравствуй, Пак! Я уж и не знаю, радоваться мне или огорчаться твоему визиту. Я могу лишь сказать, что удивлена внезапно оказанной чести, — задумчиво ответила Аника, но капля иронии, помимо воли, проскользнула в её последних словах.

— Честь — вот именно! — заметил паренёк и, горделиво задрав подбородок, продемонстрировал свой профиль на фоне звёздного неба. — Собственно, я ненадолго: только передать, что Он ждёт тебя.

— Как… ждёт? — губы царицы задрожали, она оперлась о спинку кресла, рядом с которым стояла.

— Как-как? Ждёт, у себя. Так и велел передать.

Аника вдруг улыбнулась и, заметно успокоившись, села в кресло.

— А… Так это очередная твоя шутка, бог-насмешник!

— С чего это ты так решила?

Было похоже, что, на сей раз, Пака слова царицы несколько задели, но он мгновенно успокоился.

— Как хочешь, впрочем! Я свою миссию выполнил. А ты сама решай!

Он повернулся к Анике спиной и, оторвавшись от подоконника, вылетел наружу, взмыв в воздух, словно птица.

— Пак! Погоди! — бросилась к оконному проёму взволнованная женщина. — Скажи, зачем?!

Но божок только помахал ей с большой высоты, и если бы не было так темно, царица увидела бы, что он ещё и показал ей язык.

***

Государыня не стала звать горничную. В конце концов, когда-то она обходилась без неё. Просто потом время остановилось. Жить, меряя его своими шагами по залам резиденций, утренними и вечерними ритуалами — это был единственный способ ощущать, что оно, вообще, есть. Если становилось темно, царица знала — минуты проходят, день заканчивается, надо звать служанку, потом стараться спать. Теперь же Аника забеспокоилась: что-то произошло. Как будто кто-то взялся за ржавое колесо ходиков и с трудом сдвинул его, механизм со скрежетом поддался, стрелки дрогнули… Но часы слишком долго стояли без движения, они не затикали, а снова встали. Тем не менее, рывок был, позиция стрелок изменилась — этого было достаточно, чтобы царицу залихорадило. Она скинула платье, сломала причёску, растрепав волосы, и бросилась в неразобранную постель, зарывшись под покрывала и одеяла, как напуганный зверь забивается в нору.

Она думала и думала, думала и думала… Вопрос был один, ответов — только два, но как же сложно решить такую простую задачу! Одно воспоминание, как назло, вставало перед её мысленным взором с настойчивостью следователя, пытающего обвиняемого. Она, девочка, стоит в лесу, среди деревьев, рядом человек — обычный мужчина, одетый в чёрное, но со странным золотым обручем на голове. «Веришь ли ты мне?» — задаёт он вопрос. Она видит его тёмные, как глухая безлунная ночь, глаза, устремлённые прямо в её сознание, и слышит собственный тонкий голос: «Верю!»

Аника металась по постели, будто в бреду. Да и не безумие ли это — всё, что с ней произошло? Она исщипала себе всю кожу на руках, но каждый раз было больно. Ей ничего не оставалось, как решать, правду или ложь сказал Пак. Разум её всеми силами сопротивлялся верить. Потому что, если он не солгал… Она почувствовала в самой глубине сердца иссохшееся затерявшееся зерно, которое считала давно истлевшим, рассыпавшимся в прах. Внезапно, оно оказалось целым. Слова Пака словно оросили семя водой, и женщина ощутила его невероятную тяжесть. И подневольно она следила, как сквозь сухую, истрескавшуюся почву её души пробивается маленький, но мощный зелёный росток надежды. Она отказывалась, отказывалась верить. Ей хотелось вырвать этот зародыш, раздавить его, если б она могла… Царице стало жарко, она сбросила с себя все одеяла, взметнулась с постели, бросилась к окну, вновь растворила его и встала перед ним на колени, молитвенно сложив руки на подоконнике. Мысли её кричали, а губы прошептали: «Ответь мне! Я прошу, ты же можешь, ответь!!!» И всем своим существом, натянутым как струна в одну мысль, явственно, так, что ей показалось — сдвинулись стены, услышала Его голос: «Приходи!» Аника содрогнулась, комната исказила свои очертания, и женщина впала в темноту бесчувственности.

***

Очнувшейся Анике на мгновение представилось, будто она — ещё ребёнок, и лежит на своей кровати рядом со стенкой с ободранными и истёртыми обоями, в которых она и сама, порой, украдкой любила перед сном выковыривать дырочки; в окна стандартной городской квартиры льётся тихий пасмурный свет, а где-то рядом есть мама, с присущими только ей, исходящими волнами ласки, тепла и заботы. Женщине внезапно так захотелось вернуться в детство, что, когда она открыла глаза и увидела склонившиеся над ней испуганные лица горничной и доктора, а над ними роскошную ткань балдахина, на минуту резко возненавидела своих подданных, но, опомнившись, взяла себя в руки и сделала попытку улыбнуться.

Горничная облегчённо глубоко вздохнула, а врач спросил:

— Как Вы себя чувствуете, ваше величество?

— Всё хорошо, Грэд, — ответила царица.

— Как же Вы нас напугали, ваше величество! — заохала приближённая служанка, и слёзы пережитого волнения потекли из её глаз. — Я осмелилась зайти к Вам, когда стало уже совсем поздно, а Вы меня не позвали, и увидела Вас лежащую на полу, без чувств, у открытого окна, а постель была вся разбросана по комнате. Как же так, ваше величество? Вам сделалось дурно? Что случилось?

— Да, было слегка душно, я упала в обморок. Ничего страшного, Милси, я же сказала.

Государыня слегка приподнялась, и камеристка тут же услужливо подбила ей под голову подушку. Теперь Аника увидела стоявших чуть в стороне от кровати, встревоженных Свэга и фрейлину — баронессу Лору.

— Спасибо, Милси! — поблагодарила царица, а служанка прильнула к её руке, которую правительница позволила поцеловать.

— И Вас благодарим за заботу, Грэд, — обратилась государыня к доктору. — Я чувствую себя хорошо, Вы можете больше не волноваться. Ступайте к себе!

— Ваше величество, — вежливо возразил Грэд, — я, всё же, осмелюсь предложить Вам более глубокий осмотр. Иногда обморок является признаком серьёзного заболевания, с моей стороны было бы преступно игнорировать данный факт.

Царица понимала, что отказ вызовет слишком много тревоги в её окружении, поэтому неохотно, но согласилась.

После осмотра, на котором врач отметил лишь учащённый пульс и рекомендовал усиленный отдых, государыня соизволила остаться в комнате наедине с Милси.

Она встала с постели, умылась, горничная помогла царице одеться и причесала её.

— Милси, — обратилась Аника к служанке после. — Мне нужно уехать. Соберите некоторые мои вещи: я скажу, какие, и позовите сюда канцлера, но, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы никто не знал о моих приготовлениях.

— Как же так, ваше величество?! — ахнула служанка. — Вы же только что оправились от обморока! Куда же Вы?

Она кинулась перед царицей на колени, умоляя одуматься, но Аника ответила:

— Мне было видение, Милси. Нельзя перечить воле богов. Мне необходимо уехать.

Горничная с сомнением посмотрела на царицу, но тут же изумлённо воскликнула:

— Ваше величество! Ваш сапфировый перстень! Он светится!

Милси всегда была убеждена в особом, связанном с божественными силами, могуществе своей госпожи, но такое проявление чуда видела впервые. Государыня посмотрела на камень — тот словно полыхал синим огнём, но её это не удивило.

— Значит, я попаду туда, куда мне нужно.

Глава 2. Ольва

Как долго продолжался кошмар, Ольва не помнила: она перестала различать времена суток. Лодку бросало из стороны в сторону, волны не утихали ни на минуту; ледяной ветер пронизывал тело; небо монотонно меняло цвета: свинцовый, кровавый, чёрный, а потом — в обратном порядке. Брызги холодной солёной воды жгли кожу. Кости и застывшие мышцы ломило, желудок вывернулся наизнанку, голова раскалывалась. Тошнота поселилась в каждой клеточке тела и везде вокруг. Желание теперь было лишь одно — выключить все органы чувств, забыться. Иногда это получалось: сон приходил неожиданно, проваливая её в вязкую темноту, но тем ужасней каждый раз бывало пробуждение, когда сильная волна бесцеремонно окатывала девушку, возвращая к действительности.

Когда Ольва открывала глаза, она иногда видела свою проводницу. Эта женщина с невыразительным бледным лицом, смешивающимся с фоном неба, сидела позади и с невероятным упорством грызла солёные галеты, вытаскивая их из жестяной банки. Пару раз она предложила их страдалице, но та отказалась. Никаких иных проявлений участия к себе девушка не заметила, поэтому спутница представлялась Ольве скорее деталью тусклого пейзажа, нежели человеком.

В какой-то момент девушка, находящаяся в беспокойном полузабытьи, всё же, ощутила, что судёнышко под ней пошло ровнее, ветер слегка стих, и она, наконец, погрузилась в спокойный сон, показавшийся ей минутным.

Проснувшись, Ольва испугалась. Прямо над ней возвышалась огромная скала коричневого камня. Девушка, преодолевая боль, пошевелила затёкшей шеей и попробовала поднять голову, чтобы оглядеться. Нависшая над лодкой скала находилась по левому борту и представлялась бесконечной, справа она омывалась лентой серо-голубого неба и моря. Аника, её проводница, уже не полагалась на волю провидения, а взяла в руки вёсла и гребла вдоль скалы. Видно, её движения и разбудили измученную Ольву.

Та начала приподниматься, но голова закружилась, и боль пронзила тело, она слабо охнула и снова опустилась на дно.

— Плохо? — взглянула на неё Аника и кинула девушке свернутый грубый плащ, который сняла с себя ещё раньше, оставшись в лёгкой блузе, кожаных брюках и высоких сапогах: — На! Положи под голову, будет легче.

Ольва не успела поймать брошенную вещь, и комок ткани упал на неё с тяжестью камня. Она кое-как ослабшими руками подгребла его под себя и вновь закрыла глаза. Кровь потихоньку отхлынула от макушки, стало полегче дышать. «Как эта женщина умудрилась остаться бодрой в таком аду?» — подумалось Ольве, но после всего, что случилось, мысль должного изумления не вызвала. Здесь всё должно быть иначе, и было — иначе, только совсем не так. Совсем не так.

Несмотря на худшие ожидания девушки, скоро нависающая над ними стена закончилась, и взору открылся пологий берег и бухта, с другой стороны так же закрытая голой скалой. В бухте стоял корабль со спущенными парусами. Аника направила лодку к берегу, на котором Ольва различила хижину и несколько человек, уже, по всей видимости, их заметивших, и спешивших навстречу. Двое мужчин молча вошли в воду, насколько было возможно, и руками вытянули судёнышко на берег. Аника бросила вёсла, встряхнула уставшие руки, размяла ноги и самостоятельно выбралась из лодки.

— Помогите ей! — бросила она одному из них, высокому здоровяку с окладистой тёмной бородой и густой шевелюрой. Тот встал на дно одной ногой и протянул руки к полусидящей девушке. Ольва, смутившись, поспешила подняться сама, но сказалась слабость и, ойкнув, она вынуждена была опереться о подставленные ей руки. Бородач деликатно подождал, пока она немного придёт в себя, а потом, осторожно приобняв её за плечи, вывел на землю, усеянную влажной галькой. Неожиданно для себя, Ольва почувствовала, что ей приятно это прикосновение: в мужчине чувствовалась недюжинная сила, сочетавшаяся с осторожностью в движениях, как будто он боялся повредить чем-то хрупкой девушке. Ноги её тряслись, земля плыла перед глазами, Ольва покрепче оперлась о мужскую руку и с благодарностью взглянула на своего помощника. Тот понял её взгляд и ответил, слегка наклонив голову. Ольва улыбнулась.

— Спасибо! — сказала она.

Мужчина опять слегка поклонился.

— Он не может говорить, — сказала ей Аника. — Дирс немой. И Вансет тоже.

Она кивнула в сторону второго мужчины, тоже высокого, но худого, успевшего подать женщине невероятно глубокого цвета синий бархатный плащ, окутавший Анику с головы до ног. Дул ветер, было холодно. Ольве стало не по себе.

— Но они прекрасно слышат. Так что поблагодарить всегда уместно, — прочитала в глазах Ольвы жалость её спутница и обратилась к мужчинам: — Благодарим вас! Мы отплывем через полчаса.

Вансет и Дирс склонились в поклоне до земли.

— Следуйте за мной, Ольва! — Аника развернулась и пошла к хижине. Её яркий плащ резко выделялся на фоне унылого коричневого пейзажа.

Как в море всё казалось серым, на этом берегу всё было коричневым: скалы, галька, земля, деревья с редкими жухлыми листьями, одежда людей, небольшой группкой столпившихся около хижины, сам бревенчатый дом, пропитанный морской сыростью. Даже человеческие лица имели коричневый оттенок. Ольва, еле перебирая ногами, пошатываясь, зашла в дом вслед за Аникой. За ними в лачугу прошла одна лишь женщина, остальные остались на улице. Аника приблизилась к небольшой глиняной печке, поднесла к ней руки и попросила незнакомку принести воды для умывания и молока с хлебом.

— Вам надо поесть, — обратилась она к Ольве. — Нам ещё две недели плыть по морю. Вряд ли морская болезнь Вас отпустит, но, всё же, в каюте корабля значительно комфортнее, чем на дне лодки.

Ольва присела на деревянную скамью и прислонилась спиной к стене: ей было нехорошо. Слабость мелкой дрожью бродила по телу. Представить ещё полмесяца пытки она не могла.

— А можно остаться здесь, хотя бы ненадолго? — спросила она.

— На Острове Каторжников? Нет, исключено: я не могу оставить Вас здесь одну, а задерживаться тут я не собираюсь. Я спешу, и здесь нет условий для размещения моих людей, и провизии не хватит. Еду сюда доставляют с материка, тут почти ничего не растёт. Отнимать у людей последний кусок, пусть даже и у преступников, было бы жестоко. Вам придется потерпеть.

Ольва внезапно поняла, как злобно, как издевательски над ней пошутили! Ради чего она оставила свою прошлую жизнь?! Ради острова каторжников, морской болезни? Чего-чего, а серости и неблагополучия в её жизни и раньше хватало. Бессильная злость всколыхнула её тело судорогой, она согнулась пополам, застонала, и слёзы непослушно потекли по щекам.

— Я… Я… — она хотела сказать: «Я хочу умереть», но всхлипы помешали говорить, ей не хватало воздуха, она зарыдала — безудержно, против воли, заходясь в плаче до боли в груди.

В хижину зашла женщина, ходившая за водой. Она поставила ведро на стол, стоявший рядом со скамьёй, положила холщовое полотенце и с любопытством посмотрела на Ольву, но, поймав на себе строгий взгляд Аники, тут же вышла вновь, вернулась с кувшином молока и половиной кругляша ржаного хлеба, неловко поклонилась и ретировалась за дверь.

— Рождаться всегда тяжело, — сухо заметила Аника, глядя на заходившуюся в плаче юную подопечную, и принялась умываться.

***

Плач продолжался около часа. Обессилившую Ольву на руках доставил на корабль Дирс. Девушка прижалась к мощному телу мужчины, уткнувшись носом в его кожаную куртку, и, теряя слёзы, решила не думать. Мыслительный процесс сейчас был для неё слишком сложным и мучительным делом. Ольва решила просто существовать: довериться немому Дирсу, и пусть он несёт её, куда хочет. Спрашивать, всё равно, бесполезно. Бороться с судьбой, которая так ей и не покорилась, бессмысленно. Где-то в глубине души всё ещё копошился гнев, вызванный горечью обмана, но сил разжечь его не хватало.

Дирс занёс её в небольшую каюту, уютно отделанную деревом, аккуратно посадил на мягкое кресло, привинченное к полу, снял с кровати покрывало, расправил постель, сиявшую белоснежной чистотой и манящую пуховым одеялом, и вышел. Ольва, не раздумывая, скинула плащ и, оставшись в своём спортивном костюме, упала в кровать, свернулась калачиком, закуталась в одеяло, смяла головой подушку, устраиваясь поудобнее, и провалилась в сон.

Проснулась оттого, что стало жарко и захотелось пить. Сумерки, царившие в каюте, плавно сливали контуры вещей в одну успокаивающую картину, делая на вид все окружающие предметы мягкими и бесплотными. Приподнявшись на постели, с радостным удивлением Ольва обнаружила, что дурнота пропала. Голова ещё сильно кружилась, но захотелось есть. Покачиваясь от слабости и небольшой качки, она подошла к креслу, на котором оставила плащ, оделась и, приоткрыв дверь, выглянула из каюты. Она увидела недлинный коридор, в который с противоположных сторон выходило по две двери, один конец терялся в темноте, а второй, ближний к Ольве, заканчивался лесенкой. От лестницы веяло прохладой. Девушка вышла из каюты, тихо прикрыла за собой дверь и взобралась по ступенькам. Она попала на палубу. В лицо дунул ветер, но уже не холодный и пронизывающий, а свежий и лёгкий. Заметно потеплело. Небо серело сумерками: непонятно — вечерними или утренними. Было тихо, девушка слышала лишь плеск волн, людей на палубе она не увидела. Ольве захотелось подойти поближе к корме, посмотреть на воду. Она сделала шаг, и тут же рябь испуга пробежала по её телу, она вскрикнула — сзади кто-то тронул её за плечо. Она обернулась — большой тенью перед ней стоял Дирс. Страх отступил.

— Что вы хотите? — и тут же, спохватившись, что на такой вопрос ответа быть не может, она спросила: — Вам что-то нужно?

Уголки губ у Дирса шевельнулись. Ольва уловила подобие улыбки. Он покачал головой из стороны в сторону, как бы говоря «нет», а потом просто спокойно стоял и смотрел на неё. Молчание тяготило.

— Я не понимаю… — сказала она с маленькой толикой раздражения в голосе. — Вы что-то хотите от меня?

Дирс качнул головой, показывая «да». А потом указал рукой в сторону лестницы, по которой Ольва только что вышла на палубу.

— Что там? — Ольва напряжённо пыталась сообразить, что ему надо. — Мне нужно туда пойти?

Мужчина слегка поклонился. Ольва поняла этот знак, как согласие.

— Ну, хорошо, — сказала Ольва, поколебавшись. Ничего не зная об этом мире, она благоразумно решила не противоречить. Дирс пошёл за ней. Как только она оказалась в коридоре, тот обогнал её и распахнул дверь каюты, в которой она спала. В помещении никого не было. Ольва вошла внутрь, но мужчина, на сей раз, не последовал за ней. Он остался в коридоре и закрыл дверь с наружной стороны.

«Так, я ещё и пленница», — подумала Ольва. Она уже так устала огорчаться, что мысль её даже позабавила. Она немного посмеялась над собой, а потом ей вдруг стало страшно. До этого Ольва никогда не испытывала такого горького страха, смешанного с чувствами отчаяния и одиночества. Девушка съёжилась, села на кровать и сидела так, пока в каюте не стало совсем светло.

***

— Доброе утро! Как вы себя чувствуете? — осведомилась Аника. — Впрочем, мне доложили, что уже достаточно хорошо, чтобы совершать променады.

Когда та вошла, Ольва узнала её не сразу. На вошедшей было тёмно-синее бархатное платье длиной до пола, с узкими длинными рукавами и высоким воротом. Светлые волосы причудливыми локонами были забраны наверх, глаза слегка подведены. Выглядела она роскошно и приобрела те черты, которых Ольва до сих пор не замечала. Аника была не так, чтобы красива, но мила лицом, стройна и грациозна в движениях. Однако её холодность и высокомерие, по-прежнему, отталкивали.

Ольва не стала затруднять себя ответом, ей не хотелось говорить. Впрочем, Аника, похоже, и не ожидала что-либо услышать, она продолжила:

— Вам надо привести себя в порядок: сейчас Вам принесут умыться и поесть, но вставать с постели я бы не рекомендовала, прежде надо окрепнуть, тем более, что погода может измениться.

— Я что, в плену?! — резко и громко, неожиданно для себя самой, спросила Ольва. В её голосе прозвучало столько горечи и обиды, что Аника, уже собиравшаяся уйти, остановилась, повернулась к девушке и пристально посмотрела на неё. Взгляд был столь внимательный, что Ольве стало немного не по себе: она поёжилась.

— Все мы в какой-то мере в плену, — вдруг сказала женщина.

Для девушки эти слова прозвучали неожиданным откровением. Она с ошеломляющей отчётливостью поняла, в какой ловушке оказалась. Если бы Ольва была в состоянии, то рассмеялась бы своей прежней слепоте, своей детской наивности, откровенной глупости, до того все было просто и ясно, лежало на самой поверхности, стоило только пошире окинуть взглядом.

В устремлённых на неё широко раскрытых заплаканных глазах, Аника увидела взгляд ребенка, который проиграл в интересную игру, ещё толком не успев начать играть.

— Я велела Дирсу присматривать за Вами, а он воспринял это слишком буквально. Но его можно понять: с самого начала Вы ведёте себя неадекватно, мало ли что можете натворить? А он отвечает за Вас передо мной. Да и прогулки по палубе в спортивном костюме, где Вас может увидеть вся команда, породит слишком много сплетен, а может быть, даже и страхов: Вы очень необычно выглядите для этого мира, — смягчилась Аника.

Но Ольву эти простые объяснения уже не могли успокоить, они только больше раздразнили её взвинченные нервы.

— Нет!!! — закричала та и ударила кулаком по подушке. — Неправда!!! Не может такого быть! Я сделала это не напрасно! Мне обещали! Он мне обещал!!! Обманщики, шарлатаны, него… — захлебнулась Ольва в слезах и повалилась животом на подушку, из которой во время этой тирады выбила чуть ли не весь пух.

В дверь заглянул встревоженный Дирс, но Аника жестом руки велела ему убраться. Она спокойно села на кресло, скинув с него брошенный Ольвой плащ, и подождала, когда девушка перестанет что-то неразборчиво бормотать в подушку, а всхлипы станут потише.

Потом спросила:

— А чего Вы, собственно, хотели? Зачем Вы решили посетить этот мир? Чего Вы ждали?

Ольву ещё трясло, но слёзы от бессилия быстро высохли. Она услышала вопросы Аники. Девушка осторожно, поверх подушки, покосилась на сидевшую напротив кровати спутницу: издевается она или спрашивает серьёзно? Женщина спокойно ждала ответа: в глазах её не было ни ехидства, ни иронии, скорее любопытство, но оно не раздражало. Ольве давно уже хотелось выплеснуть кому-нибудь наболевшее, конечно, при других обстоятельствах, она ни за что бы не выбрала для этого Анику, но та сама вызывала её на откровенный разговор, а больше вокруг несчастной никого не было, не считая немого Дирса, к которому девушка уже успела охладеть. Ольва поняла, что немой охранник отнёсся к ней так бережно только потому, что воспринимал её скорее как некий экзотический предмет, который ему велели беречь, нежели как человека. Она ответила:

— Красоты.

Брови Аники поползли вверх.

— Любопытно-любопытно… — произнесла она, с видимым интересом глядя на Ольву. — Какой именно? Или — чей?

Девушке послышалась издёвка, нехотя и раздражённо она ответила:

— Всех, а точнее, я просто хочу, чтобы меня окружала красота. Чтобы в мире было много ярких красок… Там, где я жила до сих пор, был только серый: скучный, обыденный мир — жизнь словно в чёрно-белом телевизоре, серые коробки домов, серый асфальт и грязь, грязь и мусор… И никуда от этого не деться. Ведь даже в искусстве, даже и там — на картинах — консервные банки! И люди — соответствующие — полно уродов: нравственных и физических, но самое главное, основная масса людей — серая, сплошная, что называется, среднестатистическая: ни полёта мысли, ни высоких стремлений — поесть бы, да попить, да родить себе подобных… А я хочу: чтобы было благородство: и в словах, и в делах, и в манерах. И чтобы мысли не только о насущном, но и о вечном. Красивые люди, красивые вещи, природа, искусство — всё!

К концу своей маленькой речи Ольва заволновалась: голос её задрожал.

— Я хочу, чтобы меня окружала красота: во всём… Но меня обманули, — сникшим тоном подвела итог Ольва. — И зачем? Решили просто так надо мной поиздеваться? Вполне в духе мироздания…

Последние слова девушка произнесла, хлюпая носом и быстро моргая глазами, сдерживая вновь подступившие слёзы. Пока она говорила, с усилием подбирая слова, чтобы высказать свою мысль так, как ей думалось, как хотела, чтобы её поняли, она не обращала внимания на собеседницу, и только теперь подняла на неё взгляд. Выражение лица женщины изменилось: смягчилось, стало задумчивым и несколько отрешённым. В уголках её рта играла полуулыбка: что она значила, было не понятно — то ли сожаление, то ли сочувствие, то ли ухмылка. И внезапным контрастом прозвучали её слова:

— Теперь я понимаю, почему Властитель препоручил Вас мне. Ещё одна игрушка… Вы получите то, о чём мечтали. Будут и красивые люди, и вещи, и природа, и архитектура… Вот, только замечать или не замечать в них красивые черты будет зависеть только от Вас: сможете разглядеть — так увидите, а нет — … — Аника развела руками, как бы говоря: «на нет — и спроса нет». — Грязи и страданий везде предостаточно. Впрочем, не пугайтесь, Ваша дальнейшая жизнь будет достаточно приукрашена дорогими безделушками.

Аника поднялась с кресла, отмечая тем самым конец разговора, но перед порогом остановилась.

— Если Вы обещаете мне быть благоразумной и не выходить на палубу, я не стану Вас запирать, — обернулась она к Ольве.

Девушка подумала, что у неё, в любом случае, нет выбора, и вопрос глуп. Она согласно кивнула, и её проводница вышла из каюты, просто прикрыв дверь.

***

Обещание, данное своей спутнице, Ольве оказалось выполнить легко: к вечеру того же дня у неё начался жар со всеми признаками простуды. И хотя она не жаловалась, Дирс, заметивший, как к ужину покраснели щёки девушки и нездорово заблестели её глаза, сообщил о своём наблюдении Анике, и та зашла к больной. Женщина бесцеремонно пощупала лоб Ольвы, приказала показать язык и горло, потом принесла несколько склянок и дала указания, сколько, когда и как применять находящиеся в них лекарства. Одно из них она заставила выпить девушку сразу. Оно было столь горьким, что Ольву чуть, было, не стошнило, но лекарша так резко прикрикнула на свою пациентку, что у той от испуга пропали всякие позывы к рвоте. Убедившись, что Дирс всё понял, Аника покинула каюту.

Время на корабле Ольва провела на границе яви и бреда: перед её мысленным взором то вставали картинки из прошлого, то бушевал океан, то потолок каюты, мелькали лица Дирса и Аники. Больная полностью отдалась в руки последних: глотала, что они подносили к её рту, давала себя щупать, прослушивать ритм сердца. Стыд отступает перед болезнью. Ей казалось, что она вот-вот умрёт: а раз так, то какая разница?

Тем не менее, однажды, после неожиданно долгого и глубокого сна, Ольве стало настолько легче, что она попросила Дирса дать ей что-нибудь поесть. Её неустанный сторож сразу принёс тарелку обычной каши, которую изголодавшаяся больная съела с большим аппетитом. После данного нехитрого обеда, девушка снова уснула и, проснувшись, почувствовала себя настолько бодрой, что одарила этот мир улыбкой. Охранник увидел и улыбнулся в ответ.

Вскоре явилась и Аника.

— Вижу, что Вам значительно лучше, — вместо приветствия произнесла она. — Это кстати. Мы скоро сойдём на берег. Там Вы увидите других людей, но общаться Вам следует пока только со мной, Дирсом, Вансетом и Кэном, которому я Вас представлю тут же по прибытии. Кэн Вас поймёт, а Дирс и Вансет предупреждены, что Вы — несколько необычный человек, плохо воспитаны и тому подобное…

В довершение фразы женщина неопределённо махнула рукой.

«Плохо воспитаны!» — Ольва чуть не поперхнулась сухарем, который в тот момент грызла. «На себя бы посмотрела», — подумала девушка про Анику. Ещё ей хотелось заметить, что «общаться» с Вансетом и Дирсом немного затруднительно: обратная связь существует лишь в виде невнятных кивков головы, но не стала, так как последний в это время принёс ей воды. Даже если у неё «плохо с воспитанием», Ольва решила, что нетактично при немом упоминать о его изъяне.

— Вам надо привести себя в порядок: Вы плохо выглядите, — продолжила Аника. — Платья нам сейчас взять негде, Вы просто получше закутаетесь в плащ, но надо хотя бы причесаться.

«Неплохо бы на этот случай иметь хотя бы зеркало и расчёску», — подумала Ольва, что и высказала вслух.

— Да, конечно… — неожиданно задумчиво и рассеянно ответила Аника. — И вот ещё что: Вам следует именовать меня «ваше величество».

На сей раз Ольва, действительно, поперхнулась, а точнее — захлебнулась водой, которую пила. Она мучительно закашлялась. Аника объяснила:

— Я — царица маленького государства на юге, а всех монархов именуют «ваше величество». Вы же, с этих пор, — моя фрейлина, графиня, и Вас будут именовать «ваше сиятельство».

— Ой, — ойкнула Ольва.

— Да, привыкайте. Уверена, Ваша прекрасная родословная уже отражена во всех скрижалях этого мира.

***

Причёска, в просторечии именуемая «хвост», которую сделала себе Ольва, Анику не устроила.

— Не годится, — категорично заявила она. — Нужно переделать.

— Единственное, что ещё можно сделать с моими волосами, — не менее уверенно ответила Ольва, — заплести косу, но кос я не люблю.

— Хорошо, — вздохнула Аника. — На время возьму на себя обязанности Вашей горничной. И не забывайте всё время договаривать «ваше величество»!

Она закрыла дверь изнутри на ключ и подошла к новоявленной графине, которая сидела в кресле перед зеркалом, установленном на столе, и «любовалась» своим измождённым отражением. Ольва всегда была сухощавого телосложения, а сейчас похудела ещё больше: щёки впали до неприличия, лицо было бледным, осунувшимся, под глазами синели круги. Сил что-то переделывать на голове у неё не было, она и так с трудом расчесала свою длинную, спутавшуюся после долгого лежания, шевелюру. И всё же, царица запросто снова распустила Ольве волосы и провела по ним рукой, видимо, задумавшись, что с ними можно сделать. От этого лёгкого движения у девушки по спине пробежали мурашки, непроизвольно она чуть отшатнулась в сторону.

— Не бойся, — удивлённо подняв брови, сказала Аника. — Я аккуратно.

Женщина мягко, но уверенно взяла одной рукой волосы Ольвы в охапку, а другой начала их расчесывать, пытаясь сообразить, как их уложить. Девушка не ответила: она отшатнулась не от страха, наоборот — она не ожидала почувствовать приятное. У неё внутри всё съёжилось от удовольствия: она уже и забыла, как это здорово, когда кто-нибудь ласково трогает волосы, гладит по голове. Особенно странным это казалось здесь: в столь неуютном и чужом мире. Ольва закрыла глаза.

Аника вошла в азарт, ей стало интересно, что же у неё получится. Несколько раз она пыталась свернуть волосы жгутом, но светлые и прямые они вновь рассыпались веером. В конце концов, Аника победила, захватив их большой заколкой на макушке. Вставив несколько шпилек, она закрепила конструкцию и скомандовала:

— Открывайте глаза!

Ольва послушно посмотрелась в зеркало. «Ничего так, скромненько, но со вкусом», — подумала она, разглядывая простой, собственно говоря, пучок, идущий от затылка к макушке. Заколка, правда, была красивая. «Под золото», — подумала Ольва, о чём тут же и сказала Анике: после нескольких приятных минут захотелось пообщаться, сказать что-то доброе.

— Да, она мне тоже нравится, хотя я её редко ношу: она золотая, а мне больше нравится серебро. Теперь она Ваша, графиня, — ответила Аника. — Но мне пора сделать несколько распоряжений перед тем, как сойдём на берег, будьте готовы: закутайтесь в плащ.

Царица вышла из каюты. Ольва же осталась сидеть, переваривая только что услышанное: у неё на голове был весьма солидный кусочек драгоценного металла. То, что девушка узнала за последние часы от своей спутницы, всколыхнуло её ум и взбудоражило воображение. Как ни старалась она не думать о будущем, которое поспешила определить обманчивым, в голову лезли самые разные вопросы, и фантазия по привычке рисовала яркие и радужные картинки. «Надо же! — подумала Ольва, пытаясь прогнать очередную счастливую мысль. — Какое это неистребимое чувство — человеческая надежда. Стоит лишь случиться малюсенькому удовольствию длиною в секунду, поймать на лету случайно брошенное доброе слово, и оно овладевает человеком полностью; уже и не думается ни о чём больше, как только о хорошем. Или это не у всех так, а только у меня? Да, наверное, я — неизлечимая дура! И всё же: что же это за государство, которым правит Аника? И сколько там подданных? Быть может, четыре человека, включая меня, царицу и Дирса с Вансетом? Да… А золото, что у меня на голове? Оно здесь, возможно, ничего не стоит? И всё-таки?..»

И, всё-таки, Ольва понимала, что жизнь начала меняться. Хуже того, что с ней уже случилось, она не предполагала, поэтому перемены могли пойти только в одну сторону — лучшую.

***

В сопровождении Дирса, второй раз за путешествие, она поднялась на палубу. Яркий свет солнца с непривычки резанул по глазам. Ольва зажмурилась на минуту, поморгала и только тогда заметила, что корабль вошёл в устье реки: и с той, и с другой стороны мимо проплывал берег, густо заросший лесом. Несмотря на солнце, дул сильный ветер, и девушке было прохладно, хотя она с ног до головы закуталась в тяжёлую шерстяную накидку, больше напоминавшую грубое одеяло. Тут же на палубе она увидела Анику в том же плаще небесного цвета, но на фоне яркого солнечного дня его оттенок казался вполне естественным и не бросался в глаза так, как недавно на злополучном острове. Царица слегка повернула к ней лицо, но тут же вновь отвернулась.

Ольва растерялась и осталась стоять, где остановилась. Дирс, следовавший за ней, склонился в глубоком поклоне, предназначавшемся, по всей видимости, царице. Девушка поняла свою оплошность и склонилась тоже, однако так неловко, что чуть не упала.

Тем не менее, её величество слегка кивнула в ответ, и сделала жест рукой, подзывая к себе девушку. Та, неуверенно оглянувшись по сторонам, подошла.

— Вы звали меня, ваше величество? — спросила Ольва.

— Да, графиня. Но запомните: никогда не начинайте разговор со мной первой. Дождитесь, когда Вам позволят говорить. Полностью забудьте о прежней жизни, никогда её не упоминайте. Здесь многое не так: вам многому придётся научиться и забыть большую часть того, чему Вы учились раньше. Вы читали сказки, исторические романы?

— Да, ваше величество.

— Так ориентируйтесь на них и на фантазию. В конце концов, это же мир Вашей мечты.

Ольва заметила, что на последних словах царица как будто вздрогнула, и девушка вновь испытала неприятное чувство подвоха, но спустя секунду засомневалась: возможно, ей показалось. Она вопросительно посмотрела на женщину. Но та уже разглядывала берег, подойдя ближе к борту.

***

С корабля они пересели на большую лодку и ещё несколько часов плыли вдоль реки вверх по течению. От сильного ветра пассажирок укрывал навес с занавесями из плотной суровой ткани. За это время Аника не проронила ни слова, задумавшись в мягком кресле, установленном там специально для неё, и Ольве не оставалось ничего, как молча предаваться своим переживаниям и сомнениям.

Уже в сумерках лодка, наконец, пристала к деревянной пристани, ярко освещённой факелами. Вансет вышел из лодки первым и помог выйти дамам, Дирс и матросы замыкали шествие. Впереди на берегу стояла карета, запряжённая четвёркой лошадей: их встречали. От кареты отделилась фигура мужчины, и, приблизившись на некоторое расстояние, встречающий поклонился прибывшим, затем вновь пошёл им навстречу. Аника шепнула девушке: «Держитесь с левой стороны и чуть позади меня». Ольва послушалась, её глаза уже слипались; от волнений, долгой дороги и слабости она сильно устала, ей хотелось только одного — поскорее лечь спать. Она механически шла за царицей, которая внезапно остановилась, и девушка чуть, было, не налетела на неё, но всё же вовремя затормозила и сразу же отошла на пару шагов на положенное место. Незнакомец в широком лёгком плаще и широкополой шляпе снова поклонился. Аника протянула ему руку.

— Счастлив приветствовать Вас, ваше величество! — мужчина поднёс к своим губам кисть Аники и, выпрямившись, поинтересовался: — Надеюсь, долгая дорога не слишком утомила ваше величество?

— Здравствуйте, герцог! — усталым и несколько небрежным тоном поздоровалась Аника. — Признаюсь, дорога была утомительной, но это неважно. Главное, мы добрались достаточно быстро. Позвольте Вам представить: Ольва, графиня и наша фрейлина. Ольва, подойдите!

Аника нетерпеливо махнула в сторону девушки рукой. Та подошла, подняла глаза и… замерла: никогда раньше она не видела столь красивого человека. Мужчина с приветливым любопытством смотрел прямо на неё, в его больших тёмных глазах играли отблески факелов, и Ольве показалось, что в видимом ею облике есть что-то сверхчеловеческое. Она смутилась и опустила голову. В один миг она забыла про голод и усталость, но ощутила вдруг нелепость своего наряда и измождённый вид. Ольва не увидела, а скорее почувствовала, как герцог слегка поклонился ей в знак приветствия.

— Наш давний и преданный друг — герцог Кэн, — представила его царица, но так как фрейлина не прореагировала, слегка раздражённо добавила, обратившись к встречающему. — Ваша светлость, я прошу Вас не обращать внимания на невежливое поведение графини, она плохо пока знает этикет и, к тому же, не здорова.

— Понимаю, ваше величество, — мягко откликнулся герцог. — Прошу Вас и Ваших спутников оказать мне честь и посетить мой дом.

— С удовольствием, — откликнулась Аника, и герцог жестом пригласил дам пройти к карете. Обмотав плащом руку, он подал её царице, чтобы помочь сесть в экипаж. Аника ловко забралась внутрь, Ольва же занервничала и замялась: в своём тяжёлом до пола одеянии она и так еле переставляла ноги, а забраться на подножку ей было тем более трудно, ибо она боялась, что полы плаща раскроются, и обнаружится её спортивный костюм.

— Ольва, скорее! — капризным тоном позвала Аника из глубины кареты, потом выглянула и обратилась к герцогу. — Пожалуйста, оставьте условности, помогите графине, у неё очень неудобная одежда.

Герцог улыбнулся. У девушки от этой лучезарной улыбки ещё сильнее закружилась голова, и она чуть не потеряла сознание, когда красавец подошёл к ней и, легко подхватив на руки, усадил на мягкие подушки сиденья внутри кареты напротив Аники. Сам он не сел, а, закрыв дверцу снаружи, крикнул: «Трогай!», и экипаж дёрнулся и покатился в ночь.

— Ольва, когда Вас представляют кому-нибудь, нужно, по крайней мере, поклониться, — удостоила замечанием царица свою новую фрейлину.

***

Карета подкатила к подъезду большого дома, из окон которого струился яркий свет. Герцог, обогнавший экипаж, скача верхом на лошади, встретил дам на пороге. Поднявшись по широкой лестнице, все разбрелись по отведённым им богатым покоям. Только сейчас, когда одна из служанок провела Ольву в предназначенную ей спальню и, осведомившись, ничего ли госпоже графине больше не нужно, оставила её одну, девушка начала приходить в себя. Уставшая, она плохо соображала, но, оглядываясь вокруг, видела белые стены с карнизами, отделанными позолотой, высокие потолки, украшенные лепниной, тлеющие угли в огромном камине, широкую кровать с богатым бельём… Предметы кричали о роскоши и довольстве. Она будто пребывала во сне, и боялась, что, проснувшись, всё опять окажется плохо. Ольва разулась, и чтобы хоть как-то ощутить реальность кажущегося таким обманчивым нового мира, прошлась по пушистому ковру, расстеленному на полу, утопив голые ступни в его мягком ворсе, потом прикоснулась руками к гладкому шёлку постели, и, внезапно решившись, перестала мучить себя вопросами и, раздевшись, окунулась в пушистую перину и забылась долгим сном.

***

Девушка спала так, как, бывало, спала дома после продолжительной болезни, и поэтому, когда проснулась, некоторое время не могла сообразить, где она. Наконец, вспомнив, что она теперь — графиня, слегка занервничала. Однако теперь её волнение было, скорее, приятным — она предвкушала новую жизнь, хотя побаивалась, что не сумеет вписаться в неё. Ольва дала себе установку, что сделает всё, чтобы этот мир её принял.

Ещё лёжа в постели, она рассмотрела комнату. Через большие окна в спальню струился яркий свет солнца, и прекрасно освещал обстановку. Всё находилось на прежних местах, как и вечером. Изменилась лишь пара деталей: на резном деревянном стуле с бархатной мягкой обивкой, куда вчера девушка бросила свою одежду, ни плаща, ни спортивного костюма уже не было, а висело серое платье. А на туалетном столике, изысканно отделанном самоцветами, в фарфоровой вазе стоял свежий букет роз. Ольва встала, кружилась голова. Сделав несколько шагов, девушка потихоньку восстановила равновесие. В комнате было прохладно, камин, по всей видимости, уже давно потух. Юная фрейлина подумала примерить платье, но заметила в углу комнаты нишу с умывальником и сооружением, напоминавшем унитаз. Девушка по достоинству оценила данные удобства, так как на корабле приходилось пользоваться примитивным набором из кувшина, тазика и простого ночного горшка. Закончив туалетные процедуры, Ольва надела платье. Оно было длиной до пола и немного широковато в талии, а спереди — от шеи до пояса — застёгивалось на десяток мелких пуговиц: девушка несколько раз смачно выругалась, прежде чем продела их в соответствующие петельки. Поглядев в зеркало, висевшее над туалетным столиком, ей стало грустно: в таком унылом простом наряде хозяин дома вряд ли сможет оценить её красоту, да и кто-либо другой тоже. Она прошлась по комнате в поисках туфель, но вот незадача: кроссовок уже не было, но и взамен ничего не появилось. Не босиком же ходить? Сев на край кровати, новоиспечённая графиня собралась обдумать создавшееся положение, но в дверь тихонько постучали, и пока кто-то медленно и тихо открывал её с той стороны, сердце Ольвы успело ойкнуть в груди и убежать в пятки.

В комнату, тихо ступая, вошла та же женщина средних лет, которая вечером проводила девушку в эти покои. Из-за тёмно-коричневого длинного платья и белого передника она напомнила девушке великовозрастную школьницу. Служанка боязливо взглянула на Ольву, быстро опустила глаза и, сделав реверанс, спросила: не угодно ли её сиятельству сделать причёску? Графине было угодно, и она ограничилась простым словом «да», памятуя о наставлениях Аники поменьше разговаривать с неизвестными. Горничная придвинула кресло к зеркалу и, девушка быстро села в него.

Когда через два часа, после тщательного мытья, просушки несколькими полотенцами, расчесывания, завивки, выравнивания концов и прочих подобных процедур, причёска, наконец, была готова, графиня ахнула: её голова никогда прежде не выглядела столь изящно, несмотря на осунувшееся и похудевшее лицо. Впрочем, его тоже попробовали привести в порядок, смазав каким-то кремом и попудрив, но усталость не так-то легко скрыть.

— Ваше сиятельство довольны? — поинтересовалась служанка.

— Да, спасибо, — поблагодарила Ольва, а потом спохватилась — уместно ли говорить прислуге «спасибо» — и покосилась на женщину. Удивления со стороны той она не почувствовала. Тогда новоявленная графиня успокоилась и продемонстрировала служанке свои обнажённые ступни, слегка приподняв подол платья.

— О, ваше сиятельство, — взволновано произнесла горничная. — Ваши туфли вот-вот будут готовы. Я принесу их буквально через минуту. А пока не желает ли госпожа графиня позавтракать?

«Ещё как желает!!! Ещё со вчерашнего обеда на корабле», — подумала Ольва и утвердительно кивнула. Женщина, поклонившись, быстренько выскользнула за дверь, и графиня вновь осталась наедине со своими мыслями. Она подошла к окну и отодвинула полупрозрачную занавеску. Вздох восторга вырвался у неё из груди: она увидела подёрнутый лёгкой зелёной дымкой весенний сад с заботливо подстриженными деревьями и кустарником, множеством свежих разбитых клумб, заманчивыми дорожками, вымощенными камнем; вдали, на горизонте, красовались густо покрытые хвойным лесом склоны гор — и надо всем этим великолепием простиралось удивительной голубизны необъятное небо. Ольве очень захотелось попасть на улицу, она решила выйти сразу, как только позавтракает, и будет, во что обуться. Радость, наконец, разлилась по её телу, заставив сердце трепетать, а кровь бежать быстрее.

Глава 3. Кэн

Герцог не стал сразу ложиться. Он решил подождать, не захочет ли Аника выплеснуть свои впечатления прямо с порога, но прошёл уже почти час, а она не появилась. «Значит, сильно устала, — решил он. — Похоже, разговоры будут утром». Он даже не предполагал избежать сцен, понимая её отчаяние от впустую прошедшего путешествия, и их оттягивание слегка раздражало его. «Как это всё нудно… — поморщившись, размышлял он, укладываясь-таки в постель. — Жалко её. И на что она надеялась? Завтра, наверняка, будут слёзы. Он, безусловно, — бог, но и в его руках, по-моему, чудеса существенно ограничены… Что это за девчушка, которую он ей навязал?» Кэн усмехнулся, вспомнив взволнованный нелепый вид Ольвы и растерянный и наивный взгляд её серых глаз. «Впрочем, мы, наверное, выглядели не лучше, — решил он, засыпая. — Неоперившийся птенец. Интересно, какая из неё получится птичка?»

***

«Спит без задних ног», — улыбнулся его светлость получившемуся каламбуру, когда утром ему доложили, что сумели, не разбудив, снять мерку с ножки графини.

— Как дела с портнихой? — осведомился он, и узнал, что, как и было велено, за ней в посёлок отправились ещё ночью, и при хорошем раскладе, к обеду она будет уже в поместье.

— Её величество проснулись, — доложили ему.

Мужчина вздохнул.

— Передайте, что я приглашаю её спуститься в малую гостиную, и подайте туда кофе, — распорядился он. Герцог осмотрел себя в зеркало — как всякий красавец, он имел привычку тщательно следить за своей внешностью — и остался доволен. Ярко коричневый, под цвет его блестящих тёмно-каштановых волос, длинный бархатный жилет, богато расшитый золотом, того же оттенка штаны, более светлые высокие сапоги из мягкой кожи, под жилетом — тонкая белоснежная рубашка с широким отложным воротником: всё было модно и отлично сидело на подтянутой фигуре, не склонного к полноте, молодого ещё человека. Внутренне собравшись всеми силами противостоять унынию Аники, он решительным лёгким шагом вошёл в назначенную им для встречи комнату.

Через некоторое время, мягко ступая по коврам, заглушавшим стук каблучков, там появилась царица — бледная, с измождённым лицом, она кивнула герцогу и опустилась в кресло рядом с уставленным предметами кофейного сервиза столиком.

— Ваше величество, кофе? — предложил Кэн, поздоровавшись.

— Да, будет очень кстати, — отозвалась Аника.

Пока слуги разливали горячий напиток, сохранялось молчание, и как только всё было готово, герцог отпустил их, оставшись с царицей наедине.

— Кэн, что мне делать? — взмолилась женщина. Её лицо скривилось гримасой боли, а руки задрожали, и, не в силах держать, она поставила звенящую о блюдечко чашку на стол.

Это был риторический вопрос, и мужчина тепло спросил:

— Вы плохо спали, ваше величество?

— Я совсем не спала. Что мне делать, Кэн?!

Герцог думал не долго:

— Готовиться к войне.

— Что? — Аника подняла на него глаза, не понимая.

— Ты слышала, что Айма казнила последнего смутьяна? Очередь за тобой.

— Да при чём тут Айма?! — раздосадовано вскрикнула женщина и ткнула кулачком себя в грудь. — Мне, мне что делать?!

Наконец, слёзы потекли из её глаз, и Кэн, ожидавший этого момента ещё с вечера, возвёл очи горе, и несколько раз глубоко вздохнул. Потом встал и подошёл к согнувшейся под гнётом плача царице, присел перед ней на корточки, взяв её ладошки в свои, и, сочувственно заглядывая ей в глаза, стал тихонько приговаривать:

— Ну, что ты, что ты… Перестань… Перестань…

И тут, словно спиной, почувствовал, что они в комнате не одни. Повернув лицо в сторону дверей, он увидел на пороге разинувшую от удивления рот Ольву, и не успел сделать знак, чтобы та тихонько вышла, как девушку заметила и Аника.

— Ольва, Вы всегда шляетесь, где попало, и входите без стука?! Выйдите вон!!! — взвизгнула царица, поспешно отвернув заплаканное лицо и протирая салфеткой глаза.

Ошеломлённая девушка замешкалась, и царица возопила:

— Кэн, убери её!!! Убери её отсюда немедленно!!!

Но герцогу не пришлось ничего делать, так как до фрейлины, наконец, дошло, что от неё требовалось, и, испуганная и оскорблённая, она выскочила из гостиной, прикрыв за собой дверь.

— Ну, успокойся, успокойся… — терпеливо обратился Кэн к вздрагивающей женщине. — Прости, я ненадолго.

И, оставив Анику, вышел вслед за графиней. Он смиренно принял на сегодня роль утешителя и миротворца.

***

Далеко ему ходить не пришлось. Ольва сидела на диванчике буквально за углом, в холле, куда выходил коридор, идущий из малой и большой гостиных и кабинета герцога. Увидев хлюпающее от обиды носом создание в сером платье не по размеру, с зарёванными глазами и надутыми губками, Кэн невольно улыбнулся. Девушка заметила это, и надулась ещё больше, хотя ей и польстило, что герцог разыскал её.

— Доброе утро, графиня! — примирительным тоном обратился к ней тот. — Её величество несколько не в духе сегодня, но прошу Вас, не обращайте внимания, это пройдёт. Вот увидите, она успокоится, и всё это забудется.

— Я же не знала, — начала тут же оправдываться Ольва. — Я заблудилась. Я не знала, куда идти. Тут же много коридоров и кругом: двери, двери, двери… А спросить не у кого, я бы спросила…

— Я отпустил большую часть слуг на сегодня. Её величество решила, что так будет лучше, и она права: Вы ещё не привыкли… — герцог не сразу сумел подобрать слова и сделал паузу, — к нашим условиям, к здешнему стилю жизни.

— Да, я понимаю. И, всё-таки… Вот Вы же понимаете, что я не хотела, я случайно…

Герцог участливо покивал головой.

— Я хотела попасть в сад. Он у Вас такой красивый!

Кэн снова улыбнулся — так искренне прозвучало восхищение. Улыбка у него была особенная — лучезарная, от неё будто становилось светлее и исходило тепло, девушка помимо воли на мгновение залюбовалась, но, поняв, что герцог наблюдает за ней, смутилась и опустила взгляд в пол.

— Я бы с удовольствием проводил Вас туда и погулял бы вместе с Вами, но мне следует вернуться к её величеству. Вы — добрая девушка, и, конечно же, не станете досадовать на меня за это. Не стоит оставлять надолго человека наедине со своими мыслями, когда у него столь взвинчены нервы.

— Разумеется, — согласилась Ольва. — У неё неприятности?

— Да, неприятности… — усмехнулся герцог.

Девушке не понравилась эта ухмылка. «У них что, так принято: смеяться, когда человеку плохо?» — подумала она.

— А что случилось? — тем не менее, не замедлила поинтересоваться она.

— Ей лучше самой об этом не вспоминать, — ушёл от ответа мужчина и продолжил: — Если Вы пойдёте в дверь налево и пройдете по коридору до конца, никуда не сворачивая, Вы выйдете прямо в сад.

— Хорошо, спасибо, — поблагодарила Ольва и встала.

— Только за ограду — ни ногой! — добавил герцог с улыбкой, и глаза его лукаво блеснули. — Места здесь дикие…

— По-моему, дикая здесь только я, — вздохнула его собеседница, на что тот лишь вновь ободряюще улыбнулся.

***

Вернувшись в малую гостиную, Кэн с удовлетворением отметил, что её величество нашла в себе силы остановить бивший её озноб, и слёзы высохли. Она грустно посмотрела на вошедшего и, отведя взгляд в сторону, спросила:

— Ты нашел её?

— Всё хорошо, не беспокойся.

Аника благодарно кивнула головой.

— Спасибо!

— Не стоит. Тебе лучше?

— Да, спасибо. Ты извини меня, я сорвалась. Знаешь, ты мне очень помог: я ведь давно мечтала поплакать, а у меня всё не получалось…

— Желание покричать, похоже, ты тоже давно не реализовывала, — пошутил герцог.

— Да, — улыбнулась царица, но улыбка была печальна — не улыбка, а лишь её тень.

Они помолчали.

— Ты, на самом деле, так рассчитывала на эту поездку? — спросил герцог, но тут же оборвал себя: — Прости, это глупый вопрос.

— Ничего. Не будем об этом. Но ответь мне: я, действительно, не знаю, что мне теперь делать. Я просила вернуть меня обратно…

Вальяжно раскинувшийся, было, в широком кресле, Кэн привстал, услышав последние слова.

— Зачем?!

— Я не знаю. Я не знаю, что мне тут делать.

— А что тебе делать там?! — красавец в волнении тряхнул аккуратно зачёсанными назад каштановыми кудрями, и они рассыпались, свесившись на лоб. — О, боги мои! Ты с ума сошла!

— У меня нет сил. Пойми!

— Но откуда вдруг такое желание? Это глупо, в конце концов! Что же Он ответил?

— Ты видишь — я здесь, — сникшим голосом отозвалась Аника.

Герцог встал и, пройдясь по комнате, перевёл дух.

— Мне придется пройти свой путь до конца, — продолжила царица.

— И это правильно, — словно убеждая себя самого, подтвердил Кэн и, нахмурившись, потёр лоб пальцами. — Каждому нужно пройти свой путь, иначе какой в этом смысл: сойти с дистанции, сдаться. Всё потерять, ничего не приобретя?.. Это самоубийство! Слышишь?!

Его передёрнуло, он посмотрел на собеседницу. Та сидела на своём кресле с гордой монаршей осанкой, но остановившийся на кофейнике её взгляд был полон такой тоски, что герцог, испугавшись, быстро заговорил снова, стараясь расшевелить её мысли, отвлечь:

— Ты спрашиваешь, что тебе делать? Так я тебе уже ответил: править! Как только ты умеешь — мудро, артистично, играючи! Аника, над твоей страной угроза войны! А ты сидишь и смотришь в этот дурацкий чайник!!!

Мужчина внезапно схватил кофейник и со всей силы грохнул его об угол мраморного камина. Фарфор разбился вдребезги, коричневая жидкость разбрызгалась и потекла по белому камню тонкими кривыми ручейками. Женщина вздрогнула.

— Зачем ты…? Что ты говоришь? Какая война?

— Айма подавила восстание и казнила Брига. Это последний её серьёзный внутренний враг. Подумай, против кого она повернёт свои войска теперь?!

— Почему я об этом не знаю? Мне не сообщили.

— Уволь свой кабинет министров.

— Когда это случилось?

— Неделю назад.

— А… — механически протянула Аника, словно находясь в забытьи. — Они не знают, где я.

— Тем не менее, Свэг нашелся, куда доставить твои платья.

— Я велела держать связь через тебя.

— И мои люди сообщили мне о событиях в Ламаске быстрее, хотя твоих это должно было бы волновать больше.

— Не думаю, — отмахнулась царица. — Найдётся другой Бриг…

— Не найдётся. Казни идут по всей стране. Она уничтожила всех, кто мог ещё поднять против неё голос. Народ трепещет при её имени, её боятся больше, чем огня. Аника, проснись! Ты же знаешь, как она ненавидит тебя! Это твоя голова — следующая на очереди!

Но женщину пылкая речь собеседника как будто не впечатлила. Она сидела всё в той же позе с потухшим взглядом и ничего не ответила.

— Она камня на камне в твоей стране не оставит!!! Раёк вновь превратится в кровавую пустыню! — закричал Кэн, но, вдруг успокоившись, резко сменил тон и, пожав плечами, невозмутимым голосом сказал: — Конечно, какая разница? Раз царевич пропал, пусть и другие дети пропадают. Пусть их убивают, продают в рабство, убивают их родителей…

— Герцог! — внезапно закричала царица, вскинув голову. — Вы забываетесь!!!

Её губы задрожали от гнева, дыхание стало тяжёлым, она встала с кресла и, сверкнув глазами в сторону мужчины, отвернулась от него и величественной поступью вышла из гостиной.

Кэн проводил её взглядом. Теперь его душа была спокойна: он нашёл нужные слова.

***

Анику била изнутри крупная дрожь. Она прошла в свои покои и рухнула на стул, не имея сил стоять. «Как он посмел? Как смел? — мысленно возмущалась она, и очередная судорога перехватила её дыхание. — Сказать…» Но разум был упрям, он твердил ей, что герцог прав. Она запустила дела, лишь создавая видимость своей заинтересованности. Никто не решался нарушить её покой, потревожить её горе. Аника погрузилась в свою печаль полностью, закуталась в неё, словно в кокон, которому никогда не суждено произвести на свет бабочку. Как в капсуле, она жила в своей тоске, не видя впереди ничего, кроме естественного конца. Всё, что существовало вокруг, давно жило, развивалось, строилось помимо её воли, вне пределов её разума, и она охотно позволяла не занимать этим своё сознание. Слова Кэна, как раскалённая игла, пронзили грубую закосневшую оболочку. Она вновь почувствовала невыносимую боль, от которой и случился припадок гнева, но смысл сказанного достаточно впился в ум, чтобы агрессия на обидчика постепенно уступила место осознанному страху. Царица понимала всю степень своей ответственности: она сама возложила её на себя вместе с короной. Не принять всерьёз мнение Кэна она не могла — совесть и природная доброта заговорили в ней. Затихнув, женщина задумалась, анализируя все известные ей обстоятельства, и вздрогнула от воспоминания — менестрель! Он обвинял её в предательстве. Она чуть не крикнула, сердце сжалось в груди, Аника бросилась к окну, распахнула створки и опустилась на колени, прислонив тяжёлый, словно наполненный горячим металлом, лоб к холодному мрамору подоконника. «Властитель! — взмолилась она. — Я виновата, не погуби безвинных! Не дай Айме разрушить всё, что построено! Помоги защитить мой народ! Будь со мной! Не оставь своим расположением! Пусть удача пребудет со мной: от этого так много зависит! Я приложу все силы, всё умение, не допусти той бездны ужаса, которую ещё можно предотвратить… Властитель, я была горда без меры. Но я очнулась. Помоги!» Вложив в мольбу все свои чувства, всё свое существо, царица воспрянула, неожиданно почувствовав прилив сил. Страх колотился в её сознании, пробуждая жажду действий. Она встала с колен, лихорадочно обдумывая, что можно предпринять, и возможные цепочки развития событий, как сквозь распахнутое окно взгляд её зацепился за серую фигурку, мелькнувшую вдали среди садовых насаждений. Дом стоял на возвышении, со второго этажа видно было далеко. «Ольва!» — вспомнила царица о юной навязанной ей фрейлине и выбежала в коридор, чтобы найти Кэна.

***

— Кэн, прикажи разыскать её немедленно, пусть возвращается в дом! — с порога крикнула Аника, застав того в его кабинете, раскинувшимся в огромном мягком кресле с курительной трубкой во рту и разглядывающим образцы ткани, ворохом лежащие перед ним на столе. — Она может потеряться!

Мужчина, взглянув на взволнованную гостью, спокойно пыхнул трубкой и беспечно ответил:

— Пусть гуляет, куда она денется? Я ей сказал, чтобы не выходила за ограждения.

— Она ушла очень далеко, я видела из окна. Уйдёт в парк, а оттуда в лес, как её потом искать? Верни её!

Аника прошла в кабинет и уселась на свободное кресло напротив герцога, требовательно посмотрев ему прямо в глаза.

— Ой, ну хорошо… — согласился тот, бросив очередной рассматриваемый клочок материи на стол, и протянул руку, дабы позвонить в тяжёлый серебряный колокольчик: — С чего ты вдруг так забеспокоилась об этой крохе?

— Властитель поручил мне заботиться о ней, и на моём месте было бы крайне глупо не делать этого.

— Как ты думаешь, зачем?

— Откуда ж мне знать? Кто скажет? Богам не свойственно отвечать на вопросы, они лишь их задают, — ответила царица.

Постучавшись, вошёл лакей.

— Потрудитесь найти графиню, она прогуливается по саду, и передайте ей, что мы просим её вернуться в дом: её величество желает её видеть, — распорядился хозяин усадьбы.

— О, нет, — перебила Аника. — Не видеть. Пусть возвращается, и будет в своей комнате. Мы сами зайдём к ней, позже.

Слуга поклонился, но не вышел сразу, а спросил:

— Могу ли я доложить его светлости…

Кэн вздёрнул красивую бровь:

— Да?

— Портниха приехала.

— Вот и прекрасно, — заметила её величество. — Пусть занимаются.

— Выполняйте, — отпустил герцог слугу.

Когда тот вышел, Аника произнесла:

— Кэн, прости меня!

— Ты всё ещё не отучилась просить прощения? — весело поинтересовался герцог, вновь принимаясь за прерванное занятие.

— Я была резка, — продолжила женщина. — И признаю свою неправоту. Скажи, давно ли ты получил сведения о Бриге?

Из-за куска ткани мужчина бросил на Анику быстрый довольный взгляд и помял лоскуток в пальцах, проверяя на мягкость.

— За день до вашего прибытия.

— Стало быть, его ещё не казнили?

— Нет, казнь, наверняка, уже состоялась: гонцы больше двух недель были в пути.

— Тем не менее, время ещё есть, — задумавшись, произнесла царица. — Страна обескровлена, войскам нужен отдых, она не двинется сразу. К тому же она не вступит в бой, пока не заручится поддержкой хотя бы одного из соседних королей. Впрочем, моя позиция в настоящий момент в этом плане чрезвычайно слаба…

— Именно, — поддакнул Кэн, внезапно посерьёзнев, и, отложив трубку и лоскуты, наклонился к ней через стол: — Ты совсем забросила внешнюю политику. Кто, кто тебе сейчас поможет? У тебя уже нет былого влияния. И кто будет противиться действиям Аймы? Да никто! Зачем королеве Ламаски чья-то поддержка? Чуть подкормит войска, и — вперёд!

И герцог махнул рукой, словно отдал приказ войскам наступать. Анику передёрнуло от этого жеста.

— Она не осмелится пойти против Лучии.

— Где — ты, а где — Лучия? — спросил мужчина, как будто его собеседница сморозила несусветную глупость. — Да и какое дело до тебя Лучии? Она знать ничего не знает! А Блэст, этот продавец титулов, будет только рад тебя потопить.

— Ну, уж нет! — воскликнула царица, и, всё же, в голосе её зазвучало сомнение. — А память об отце? А договор? А мнение приближённых, в конце концов?!

— Роска давно нет, Аника. А что такое память? Лишь призрак… Договор можно заключить и с Аймой, а из преданных тебе людей при дворе никого не осталось.

— Как? — побледнела та. — А граф Лесов? А барон Ранса?

— Ранса умер! Ещё в прошлом году! Как ты могла не знать?! — возмущённо вскричал герцог.

— Властитель мой! Свэг скрыл от меня… — простонала Аника. — Побоялся меня огорчить.

Кэн осуждающе покачал головой, и встал с кресла.

— Граф Лесов отстранён от двора.

Царица поняла, что сегодня обречена принимать удары один за другим, но это уже не могло сломить её духа.

— Не Лучия! — взбудоражено произнесла она, рассуждая. — Блэст! Это он. Но за что?

— Провинился в чём-то, я не знаю… — пройдясь по кабинету и, уже успокоившись, ответил Кэн. Он снова сел за стол, плеснув в стеклянные золочёные кубки пахучей и крепкой настойки из красующегося на отполированной дубовой столешнице графина, и протянул один из бокалов Анике.

— Дело не в этом, ты же понимаешь. Граф — типичная продажная шкура. Ты сама предложила мне воспользоваться его услугами, чтобы купить титул. Кстати, до сих пор не понимаю, зачем я тебя послушал. Такие деньги — на ветер!

— Нет, вот увидишь, титул тебе ещё очень пригодится! — сказала царица, но по её лицу было видно, что мысль её напряжённо работает, и думает она совсем о другом.

— И зачем? Чтобы в случае чего, меня казнили не через повешенье, как простолюдина, а осчастливили отрублением головы? Заметь, веревка может оборваться, а вот топор не промахнётся!

— Не ехидничай, — перебила его собеседница. — Титул в этом мире необходим, он даёт массу возможностей.

— Пока он полезен лишь одним: облегчает наше общение. Но, принимая во внимание его редкость, можно было бы и обойтись. К тому же родовитое дворянство, в любом случае, не примет меня. Для них я, всё равно, остаюсь плебеем, хотя и с гербом на карете.

— Примут, у тебя не просто герб, у тебя ещё и деньги, — возразила Аника.

— Вот! — поднял вверх руку Кэн, выставив указательный палец, украшенный драгоценной печаткой. — Золото — это другое дело, это то, что двигает миром.

— И всё же без титула оно значит не так много, — оборвала царица. — Я наслышана о твоей денежной философии, можешь не развивать. А где сейчас граф Лесов?

— У себя в поместье, насколько я знаю.

— То есть его можно вернуть, — заметила Аника. — А регента — долой!

И царица провела в воздухе рукой, точно легко отодвинула мешающуюся на пути лёгкую занавесь.

— И каким образом? — поинтересовался, изогнув чёткую линию одной из бровей, герцог.

Её величество пожала окутанными кружевом плечами:

— Есть тысяча и один способ. Мне нужно лишь навестить Лучию. Королеве больше двадцати, она совершеннолетняя — это я уж точно знаю, я отправляла ей поздравление и подарки к столь знаменательному событию — тут Свэг постарался мне напомнить. Мне немедленно следует посетить Королевск!

Женщина сказала это так, и в её облике было столько властности, ясного ума и несгибаемой воли, что Кэн с восхищением увидел в ней ту государыню, образ которой, как казалось, давно канул в Лету.

— Теперь я узнаю тебя, Аника! Слава Властителю и всем богам, — откликнулся герцог и, радостно сверкнув карими глазами, опорожнил свой кубок.

— Слава богам, — печальным эхом отозвалась царица, уголки её губ дрогнули в попытке улыбнуться, и она сделала глоток обжигающего горло напитка.

***

Ольва долго гуляла по чистым, вымощенным камнем дорожкам большого сада. Погода заметно улучшилась по сравнению со вчерашним днем: солнце пригревало, слабый ветер ласкал кожу, и даже без плаща ей было хорошо. Природа, вобрав в себя соки ушедшей зимы, уверенно стремилась к лету. Девушка с восхищением останавливалась у каждой клумбы, у каждого диковинного дерева, сидела на скамейках и шла дальше… Глаза вбирали в себя увиденное, как губка впитывает воду, питая сердце живительной радостью. Голова её кружилась, но она связывала это уже не с болезнью и слабостью, а со слишком яркими впечатлениями, которые трудно сразу ощутить до конца, прочувствовать так, чтобы наполнить ими память. Сначала она старалась запомнить каждый хрупкий цветок, причудливым ярким пятном выделявшийся среди молодой зелени, но потом поняла, что её старания тщётны: их было слишком много. В итоге она расслаблено бродила по саду, отдыхая и наслаждаясь. Все её мысли и переживания о будущем временно куда-то ушли, и лишь одно неприятное ощущение слегка будоражило сознание: воспоминание о недавно увиденной сцене — стоящий на коленях герцог перед плачущей царицей. Обида на грубость Аники уже улеглась, девушка рассудила, что такая гордая и самолюбивая женщина, какой ей представлялась государыня, не могла иначе прореагировать на то, что кто-то подсмотрел ее слёзы. Тем не менее, герцогу позволялось их видеть, и более того — утешать. «Они не просто друзья», — сделала вывод Ольва, и невольная зависть, как заноза, уколола ей сердце. Девушка пыталась забыть о происшедшем. Дойдя до забора в одном из уголков сада, она обнаружила калитку, выходящую в лес, но выйти за ограждённую территорию побоялась. К этому времени она уже устала и решила вернуться обратно в дом. Пройдя полпути, она увидела ту же горничную, которая делала ей прическу. Женщина бежала навстречу, а, завидев её, остановилась. Когда Ольва приблизилась, та, присев в реверансе, сообщила, что его светлость просит госпожу графиню пройти к себе в опочивальню, так как приехала модистка, и ждёт её сиятельство, дабы снять мерки для пошива гардероба. Вспомнив, что на ней надето, юная графиня безотлагательно приняла приглашение.

***

Снятием мерок портниха не ограничилась: она приехала с несколькими частично сшитыми нарядами и теперь старалась подогнать заготовки под фигуру графини. Ольве пришлось долго стоять с приподнятыми вверх руками, пока её обнажённое тело использовали как манекен для пошива одежды, и, хотя она готова была много выдержать ради красоты, в конце концов, она так устала, что взмолилась о пощаде. Модистка тут же собрала все нитки-иголки-отрезы и с поклонами удалилась, и Ольва рухнула в кресло, чтобы дать мышцам хотя бы немножко расслабиться. Но через минуту в дверь постучали, и девушка кинулась к своему мышиного цвета платью, успев им лишь прикрыться, но не надеть. С некоторым облегчением графиня увидела, что это всего лишь горничная. С поклоном на вытянутых руках она подала ей белоснежную тончайшую сорочку с узкими лямочками и пышной пеной кружев на длинном подоле.

— От её величества, — кратко пояснила служанка.

Ольва благодарно приняла подарок: шерстяное платье неприятно касалось голого тела, и бельё было очень кстати. «Удивительно, что Аника подумала об этом! — размышляла девушка, одеваясь. — Может быть, хочет сгладить в моей памяти свой припадок? Подлизывается?» Она с удовольствием отметила, что хотя сорочка была ей слегка великовата, она не только приятно защищала нежную кожу от соприкосновения с грубым сукном, но и придавала некоторую пышность платью, отчего то смотрелось на хрупкой фигуре девушки лучше.

— Ваше сиятельство, уже скоро три часа, Вас будут ждать к обеду. Разрешите, я поправлю Вам причёску, — сообщила служанка.

— Разве мне не принесут его сюда? — удивилась Ольва.

— Его светлость приглашает Вас спуститься в столовую.

Графиня вздохнула, поняв, что расслабиться ей сейчас никак не удастся, но не согласиться не представлялось возможным. Она покорно подставила горничной голову, а потом проследовала за ней в столовую, где уже находился герцог, а сразу же за ней появилась и Аника.

Посреди залы стоял большой вытянутый прямоугольником стол, накрытый белоснежной скатертью и сервированный многочисленными столовыми приборами из хрусталя, стекла, серебра и фарфора.

— Прошу оказать мне честь… — и герцог изящным движением руки в сочетании с лёгким поклоном пригласил дам садиться за стол.

Царица и хозяин дома сели во главе стола, на противоположных его концах, Аника указала Ольве на стул сбоку, недалеко от себя.

— Мы будем обедать сегодня по-простому, без лишних церемоний, как пожелали Вы, ваше величество, — и герцог не преминул улыбнуться при этих словах царице, которая вежливо улыбнулась в ответ. — Так что прошу вас: не стесняйтесь, чувствуйте себя свободно.

Хотя он говорил, смотря при этом на противоположный конец стола, Ольва поняла, что последние слова предназначались, всё же, ей.

В этот момент незнакомый молчаливый слуга вкатил сервировочный столик. На нём стояла большая фарфоровая супница. Лакей стал разливать из неё что-то по тарелкам, в первую очередь остановившись рядом с царицей. Ольва вспомнила известную по фантастическо-приключенческо-историческим романам, которых прочитала тонны, и таким же фильмам нелепую ловушку, в которую обычно попадают современные герои, оказавшиеся по каким-либо причинам на званых обедах у королей, а именно: воду для мытья рук они принимают за суп. Графиня решила посмотреть, что будут делать царица и герцог, но они, подождав, когда лакей заполнит тарелку Ольве, взялись за бокалы, которые к этому времени уже сверкали тёмно-рубиновым напитком.

— За здоровье вашего величества! — провозгласил тост герцог и осушил бокал до дна.

Графиня подняла бокал, пригубила немного и почувствовала сильный терпкий вкус вина. Наверное, оно было очень хорошим, но у девушки был небогатый опыт распития спиртного, так что определить степень своего счастья в данной ситуации она не могла. Продолжив наблюдения за сотрапезниками, Ольва поняла: в тарелке — бульон. Ольва нагнулась над кушаньем, но тут же ощутила, как вино, даже в столь малом количестве ударило ей в голову. Ей пришлось сосредоточиться, чтобы попасть ложкой в рот. Съев немного, девушка почувствовала на себе пристальный взгляд. Оглянувшись, она убедилась, что на неё задумчиво смотрит царица.

— Не смущайтесь, графиня, — произнесла та, заметив, что фрейлина отложила прибор и перестала есть. — Обедайте спокойно.

После этих слов её величество и сама вновь принялась за еду, но девушке уже было не по себе. «Смотрит на меня, как на медведя в цирке!» — недовольно подумала она. Ольва чувствовала, что, несмотря на все предпринятые усилия, выглядит тускло и нелепо по сравнению с царицей, сменившей утренний воздушный сиреневый наряд на роскошное красное платье из узорчатого атласа. Более того, ей не хватало ни той величественной осанки, ни тех манер, коими в совершенстве владела Аника. Девушка искоса взглянула на герцога: тот периодически поглядывал то на одну, то на другую даму, то на снующего вокруг стола слугу. Никаких особых эмоций у него на лице графиня не обнаружила, и это её чуть успокоило.

При перемене блюда на жаркое, её величество вновь подала голос:

— Мы попрощаемся с Вашим гостеприимным домом завтра утром, дорогой герцог. Портниха к утру сошьёт графине два дорожных платья, остальное, прошу Вас, пошлите за нами вслед.

Его светлость удивлённо приподнял бровь.

— Не беспокойтесь, ваше величество, конечно. Но Вы намерены взять с собой графиню в Королевск? Так быстро?

— Вы же понимаете, Кэн, — спокойно ответила Аника. — Медлить нельзя.

— Но… Не лучше ли оставить Ольву здесь?

Последнее предложение вызвало у девушки смешанные чувства. Во-первых, её участь решали, её не спросив, во-вторых, она почувствовала, что боится остаться с герцогом наедине, в-третьих, она не понимала, чем вызваны слова Кэна…

Аника метнула на герцога внимательный взгляд и ответила:

— Это было бы неприлично. К тому же, Властитель поручил её именно моим заботам, а не Вашим, и я намерена в точности следовать Его желанию.

— Да… Но, ваше величество, как Вы себе это представляете? — мужчина в изумлении развёл руками, откинувшись от стола на высокую спинку стула, на котором сидел. — Разве возможно сейчас представить графиню ко двору Лучии? Вы же намерены быть там?

— Нет, безусловно, это не возможно. Нам с Ольвой придётся расстаться в Королевске, а, может быть, даже раньше, чтобы не терять время, — и Аника повернула голову в сторону не на шутку встревоженной Ольвы: — Не переживайте, графиня, мы отправим Вас в Раёк, в нашу резиденцию, под охраной Дирса и Вансета: будьте уверены, Вы с ними не пропадёте.

— Простите, ваше величество, но я категорически протестую! — заявил герцог. Голос его был непривычно серьёзен и строг. — Ровно тогда, когда Вы должны уделить особое внимание своей безопасности, Вы собираетесь отдалить от себя личных телохранителей!

— У нас нет иного выхода, — заметила царица. — Доверить Ольву кому-нибудь другому я не могу: они хотя бы привыкли к её особенности. А появиться с ней при дворе королевы — тем более: она ничего не умеет, ни к чему не привыкла, её сочтут за сумасшедшую.

Девушке не нравилась перспектива остаться наедине с немыми телохранителями не меньше, чем с герцогом; находиться рядом с Аникой ей казалось намного надёжнее, и она брякнула, защищаясь:

— Ну и что же! Зато сумасшедшим позволяется такое, что другим не простительно!

Сидевшие за столом, оба сразу, как по команде, уставились на неё. Графиня засмущалась и, вспомнив, добавила:

— Ваше величество…

А потом подумала и спросила:

— Или здесь принято сразу сажать душевнобольных в клетку?

Внезапно герцог расхохотался.

— Нет, Ольва, посадить Вас в клетку смогут только по нашему высочайшему указу, — заверила Аника фрейлину, а потом, всё так же пристально глядя на неё и слегка покачав головой, как будто соглашаясь сама с собой, произнесла: — А ведь это мысль! Вы вовсе не глупы, графиня!

Такая похвала задела девушку. «С чего она решила, что я — дура? — обиделась она. — Вот так пооткровенничаешь с человеком, изольёшь ему душу, и внезапно оказываешься в его глазах идиоткой!» А Кэн, отсмеявшись, весело сказал Анике:

— А мы-то думали, зачем Он дал её Вам на попечение?

***

После обеда все разошлись по своим делам. Аника заняла кабинет герцога, чтобы написать письма. Его светлость должен был принять каких-то людей, и посоветовал Ольве, чтобы та случайно не столкнулась с ними, провести время до вечера в своей комнате и хорошенько отдохнуть, так как на следующий день им с царицей предстояло отправиться в дальнюю и долгую дорогу.

Девушка поднималась к себе в комнату в глубокой задумчивости. За обедом она узнала много, но не достаточно. В голове никак не могли ужиться мысли и чувства — слишком противоречивые и неопределённые. В своих представлениях Ольва привыкла делить людей на две категории: «плохих» и «хороших». С первыми в своей прошлой жизни она всячески старалась избегать встреч, а так как к таковым она относила абсолютное большинство, и исключить их полностью из жизни не было никакой возможности, то главной стратегией её поведения до сих пор оставалось сведение общения с ними до минимума. Она терпеть не могла своих одноклассников, соседей, продавцов в магазинах, бабулек, с завидным постоянством сидящих на лавочках вдоль подъездов, большую часть родственников, практически всех учителей и просто прохожих на улице… Все эти люди провинились лишь в одном — они были «как все». Иначе как о «серой массе», Ольва о них не думала. «Хороших» было мало: всех их девушка могла пересчитать по пальцам. Отличались они тем, что более или менее соответствовали представлениям Ольвы об идеальном человеке, а именно: красота физическая непременно должна была сочетаться в них с отличным воспитанием, художественным вкусом, талантами, умом, образованием и прочими достоинствами, обычно характеризующими положительных героев в литературе неглубоких жанров. Как правило, близко таких людей Ольва не знала, она могла лишь со стороны судить, что вот эта личность, должно быть, обладает всеми нужными качествами, потому что она «сделала то-то», «посмотрела так-то», «сказала следующее»…

В новом мире ей это пока не удавалось. И герцог, и Аника производили впечатление людей умных. Кэн был безупречно красив, царица обладала отменным вкусом в одежде и грациозностью. Оба представлялись Ольве людьми незаурядными, но, тем не менее, она никак не могла вынести своё суждение о них. Её смущали их взаимоотношения, и она никак не могла определить их отношение к ней. В результате, девушке оставалось лишь надеяться, что в ближайшем будущем всё как-нибудь прояснится, она сумеет выработать определённое мнение о каждом и, соответственно, решить, искать их дружбы или нет. В любом случае, в настоящий момент ей было ясно лишь одно — пока ей следует стараться держаться рядом с Аникой.

Скучающей в одиночестве Ольве оставалось лишь скинуть неудобное платье, юркнуть в мягкую уютную постель и в мыслях, полных тревоги и надежд, уснуть.

Проснувшись на закате, девушка увидела, что в спальне произошли перемены. Недалеко от ярко пылающего камина стояло что-то отдалённо напоминающее ванну: с высокой спинкой и зачем-то опущенной в воду периной. Рядом стояла большая ёмкость с горячей водой и горничная, которая держала в руках кувшин.

— Не угодно ли госпоже графине принять ванну? — после поклона безмятежно спросила она, стоя прямо, как хорошо вымуштрованный часовой.

Ольва утвердительно кивнула в ответ, хотя было совершенно ясно, что вопрос задан просто из вежливости, так как для процедуры всё было готово. Графиня ещё при примерке поняла, что стесняться слуг здесь не принято. Вздохнув, Ольва скинула сорочку, мысленно уговаривая себя, что в этом нет ничего особенного и, покраснев, как можно быстрее юркнула в ванну. Вода закрыла её лишь до груди, но, всё же, девушка уже не чувствовала себя столь обнажённой. Горничная старательно полила кусок фланели пахнущей цветами мыльной жидкостью. Ольва закрыла глаза, чтобы прочувствовать всю нежность и уют тёплой воды в хорошо прогретой комнате. Перина оказалось очень удобной. Девушка почувствовала прикосновение к шее: это служанка тихонько начала проводить по ней мочалкой. Слегка вздрогнув от первого прикосновения, Ольва снова опустила веки, позволив той продолжать, ибо женщина делала это столь бережно, что графиня опять почувствовала себя хрупкой экзотической вещицей, обращаться с которой необходимо трепетно и аккуратно. На сей раз, ей это понравилось. Ольва совершенно расслабилась, забыв все тревоги прошедшего дня. Головная боль ушла, и думать, вообще, не хотелось.

Вымыв госпожу с головы до пят, служанка помогла графине выбраться из ванны на пушистый ковер, длинные ворсинки которого ласково обхватили обнажённые мокрые ступни. Промокнув тело одним полотенцем и умело завернув длинные волосы девушки в другое, горничная мягко растерла её кожу каким-то душистым маслом и помогла надеть длинную батистовую рубашку. Потом, усадив в кресло, расчесала и просушила волосы, привела в порядок ногти. Ольва наслаждалась. Она чувствовала разливающуюся по её телу негу, и перед её мысленным взором цвёл залитый солнцем сад, сияло яркое спокойное небо, переливались хрусталь и позолота, блестели карие глаза герцога, виделся изящный силуэт Аники… Картинки были так ярки и прекрасны, что сидя в удобном мягком кресле, Ольва неожиданно ощутила счастье.

***

— Ты звала меня? — герцог вошёл в свой кабинет, где за его письменным столом расположилась Аника.

— Да. Ты закончил свои дела?

— И твои тоже. Кроме гонцов, я отправил людей проверить, нет ли завалов в горах.

— В горах?

— Я советую ехать горной дорогой, она вся под моим контролем. Леса, при всём моём уважении к графу, опасны неприятными встречами.

— Что ж, чем меньше населённых пунктов на пути, тем лучше — тем внезапней будет моё появление в Королевске. Важно успеть не дать Блэсту подготовиться.

Герцог слегка усмехнулся:

— Для него это будет неприятный сюрприз.

— Ты тоже думаешь, что он спелся с Аймой?

— Это очевидно.

— К сожалению, и я, и Свэг, эту очевидность не заметили… Спасибо, что ты сказал!

— На здоровье. Кстати, что ты хочешь на ужин?

— Всё равно. И… если можно, подай графине еду в её комнату. Скажи, что я устала и не буду ужинать, или ещё что-нибудь… Придумай. При всём добром отношении, мне пока тяжело её видеть.

— Ничего не надо придумывать, я велел приготовить ей ванну. После неё ужин в постель будет совершенно естественным.

— Спасибо тебе! — Аника благодарно протянула руку Кэну. Тот в ответ слегка сжал ей пальцы.

— Не за что! Ты знаешь, я безумно испугался сегодня. Представил, что остался здесь без тебя… Это страшно.

Аника подняла на Кэна глаза. В них герцог прочёл вопрос.

— Мне ведь не с кем даже будет поговорить так, чтобы меня поняли. Мы же тут оторвыши, интеллектуальные изгои. Кому и как я смогу излить душу, если захочу, а тебя не будет? Поэтому, если не сможешь победить — беги, спасайся! Обещай мне, что не взойдешь на эшафот, что не будешь рисковать!

Аника опустила взгляд и с грустной улыбкой отрицательно покачала головой.

— Я не могу обещать, но я постараюсь. Мне теперь себя не жалко. Я измучилась, надежда умерла. Долг свой перед людьми и богами я исполню, насколько это будет в моих силах. А ты давно уже справляешься и без меня, и найдёшь себе другого собеседника, если захочешь. Какие интеллектуальные преимущества? В чём они? Наша особенность лишь в том, что Властитель позволил воплотить нам детские наивные мечты — одной дал власть, другому — богатство, но что из того? Разве это прибавило нам интеллекта? Да и счастья дало немного…

— Я не про то… — возразил герцог, удобно развалившись в кресле напротив собеседницы. — Дело не в силе нашего разума или научных знаний, а в том, что мы ведаем, куда лежит путь. Мы несём в себе опыт человечества, историю, которая здесь ещё не случилась. Ты развиваешь и строишь то, в чём другие сомневаются, или что, вообще, не замечают. Они ищут, бросают на полпути, возвращаются, идут не туда, плутают, ходят кругами, ты же бежишь по прямой. Благодаря этому, ты так быстро возвела такое государство, что все лишь ахнули!

Аника задумчиво слушала Кэна, усмехнувшись на последних словах.

— Вот и проверим в Королевске: ахнули ли? Или никому это не интересно.

— Знаешь, я не удивлюсь, если они не оценят твоих успехов, — кивнул Кэн. — Поэтому я и говорю — нас не поймут, и ни с кем ты не сможешь быть откровенной, как только с равным. Так останься! Не губи себя. Хотя бы ради меня. И не мучь себя больше — чудес не бывает.

— И это говоришь ты? Мне? Чудес не бывает?

Кэн мотнул головой:

— То, что с нами произошло, разве чудо? Деньги, корона — разве это так уж невозможно? Всё это вполне материально. Чудо — это из другой области. Что-то высшее, что-то из сферы духа… Как вдохнуть в камень жизнь… А наше чудо слишком напоминает эксперимент. Неизвестно — чей, неизвестно для чего, но вполне реальный. Как если бы ты взяла в лесу ёжика и перенесла бы его жить в дом и смотрела — как ему?

Царица тихонько, с сомнением, засмеялась.

— Ты упустил одну деталь, Кэн: ёжик никого об этом не просил, и даже если мечтал, я не смогла бы прочесть его мысли, как Властитель читает наши.

— Разве это что-то меняет?

— Только одно: нам некого винить.

Ирония, то и дело мелькавшая до этого во взгляде герцога, пропала. Нахмурившись, он сдвинул красивые брови и задумался. На некоторое время настала тишина. Аника встала из-за стола и подошла поближе к разогретому камину, обхватив замерзшие полуоголённые плечи руками.

— Ловко! — ухмыльнувшись, внезапно громко сказал мужчина, словно ответил своим мыслям.

Женщина вздрогнула и повернулась к нему.

— Ты всё ещё полагаешь, что с тобой сыграли злую шутку? А я — так нет…

— А что? Что? — воскликнул тот.

— Не знаю. Мне уже не под силу — думать, — откликнулась Аника, и слеза тихо покатилась по её щеке: — Я столько размышляла эти годы, что сломала о данный вопрос свой ум. Мы не узнаем, мы не в состоянии. Как мы можем понять, что и зачем Он делает, если даже не знаем, кто Он? А мы?… Мы даже толком не знаем, кто мы, и что с нами происходит… Моя надежда умерла не оттого, что я не верю в чудеса, просто истёк её срок годности. У всего есть срок — у человека, у государства, у целого мира, что уж говорить о надежде? Что было, то прошло. Назад пути нет. Ничего не изменится. Мы можем лишь достойно завершить свой путь и постараться облегчить его другим.

Слеза на щеке царицы высохла, она вернулась на покинутое кресло, её плечи распрямились. Кэн задумчиво смотрел на неё.

— Ты это сможешь, — уверенно сказал он. — Только не торопись. Не торопись завершать: ты ещё очень долго сможешь облегчать жизнь другим. Мне, например.

Слегка улыбнувшись, Аника взглянула на собеседника.

— Ты всегда был эгоистом.

— Да! — весело ответил тот, и лучезарная улыбка вернулась на его лицо.

Примечания

1

Из песни Б. Гребенщикова