Шишел-мышел

Анна Анинибуд

Привет, дружок! Тебя отправили на всё лето за город? Тут не ловит интернет и скучно? Хочешь, я докажу, что это не так?Готов ли ты вместе с тремя дружными сестрёнками окунуться с головой в деревенскую жизнь и в весёлые игры, придуманные из ничего? Тогда открывай скорее книгу и давай играть!P. S. Основано на реальных событиях. К участию допускаются взрослые.

Редактор Оксана Иванова

Иллюстратор Наталья Пономарёва

© Анна Анинибуд, 2023

© Наталья Пономарёва, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0056-4407-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Едем в Чащино́

Большинство младенцев рождаются с русыми или светлыми волосами, я же родилась с чёрными.

— Ух! — воскликнула акушерка. — Да ты настоящий галчонок!

Так появилось моё имя — Галина. Но для моих родных и друзей я была Галка. Шустрая, самостоятельная, выдумщица и маленький бунтарь.

Родилась я в 1955 году. И таких красавиц у нас в семье было трое. Лидяня на шесть лет меня старше. То есть если мне шесть, то Лидяне, значит, двенадцать. И ещё Олюнчик. Она была, наоборот, младше меня на два года.

Жили мы в небольшом городе, районном центре, что на севере тогда ещё Горьковской области. Это уж потом она Нижегородской стала.

На лето нас отправляли в деревню Чащино́. Это недалеко, в соседнем Тонкинском районе. Там жили папины: сестра — Евдокия (тётя Дуня) и брат — дядя Саша.

Деревня была названа по фамилии нашего отца, и его отца, и даже его отца, нашего прапрадеда. И почти все жители раньше носили фамилию Ча́щины. Потом многие разъехались и Ча́щиных осталось мало, но вся деревня знала, какая семья тут появилась первой.

Гостили мы у тёти Дуни. Жила она немного особняком, была против советской власти, в колхоз не вступала, обходилась своим хозяйством. Замужем не была и детей у неё тоже не было.

В деревне жилось нам раздольно, так как тётя Дуня всё время занята, а мы — предоставлены сами себе. Звали нас в деревне не иначе как «девчонки Ча́щины».

Приезжали мы из города на мотороллере Вятка. Сначала отец отвозил Лидяню. Потом наступала наша с Олюнчиком очередь.

Олюнчика, как маленькую, отец сажал позади себя, а меня ставил спереди. Между сидением и рулём большое расстояние. Я ехала стоя, держась за руль руками.

— Ну что, девчонки, — подмигивает отец, — дадим шороху по ухабам? — и натягивает на глаза мотоциклетные очки.

— Д-а-а-а! — кричим мы, вцепившись кто в рубашку отца, а кто в руль.

«Дрррр-на-на… Дрррр-на-на…» — и мы срываемся с места.

Дорога в деревню идёт через лес. И, надо сказать, дорога эта всегда с настроением. То оно у неё хорошее, и она становится ровной, то вдруг начинает вредничать и подсовывает нам под колёса кочки.

— Аааааа, — затягиваю я гласную.

А получается:

— А-а-а-а-а.

Сзади тоже слышно:

— А-а-а-а-а.

— Сейчас муха залетит, — перекрикивает нас отец, и я закрываю рот.

Теперь я пытаюсь тянуть согласную закрытыми губами:

— Ррррррр.

А получается:

— Р-р-р-р-р-р.

Насчёт мух, кстати, отец ни разу не шутит. По всей лесной дороге нас приветствуют вечные её жители: мухи разных мастей и размеров. Тут и мелкая мошкара, и толстые оводы, и надоедливые слепни, и простые привычные нам чёрные мухи.

— З-з-здрас-с-сте, — жужжат они, и шлёп, врезаются прямо мне в лоб.

Я зажмуриваюсь, чтобы мошкара не попала в глаза. Ощущаю тёплый ветер от скорости и слушаю многочисленные «з-з-здрас-с-сте, шлёп».

Вот мы въезжаем в деревню.

Мотороллер замедляет ход, и мы останавливаемся у дома тёти Дуни. Нас уже встречают наши деревенские подружки — Зина и Люба. Вообще, их тоже трое, как и нас, но младшая Панка ещё совсем младшая — ей нет годика, и она живёт в люльке. По крайней мере, вне люльки мы её этим летом не видели.

— У нас сестрёнка родилась, — добавляет Зина, — Панка.

— И ещё кошка окотилась, — говорит Люба.

— Покажете? — спрашиваем мы с Олюнчиком.

— Вечером заходите, — отвечают Зина с Любой. — И котят покажем, и Панку.

Когда отец уехал, мы отправились смотреть котят и Панку. Зина с Любой жили на соседней улице. Не доходя до их дома, мы услышали шум и крики.

Двери открыты. Заходим в дом и видим картину.

В углу комнаты стоит люлька. Она плотно закрыта от комаров тюлевой занавеской, привязанной к ней со всех сторон узелками. И между двух узелков торчит кудрявая розовая голова и орёт во всю мочь.

Рядом с люлькой бегают Зина с Любой и ругаются:

— Ты виновата!

— Нет, это ты виновата!

Голова в это время голосит во всю матушку:

— У-а-а! У-а-а!

Девчонки кричат, голова ревёт, мы не понимаем, что происходит, Олюнчик, за компанию с головой, тоже начинает реветь. Меня уже тянет присоединиться к этому хоровому о́ру, но тут Лидяня подходит к кроватке, отвязывает узелок у занавески и заталкивает орущую розовую голову в люльку. Голова всхлипывает и успокаивается.

— Ну вот и всё, — заявляет Лидяня. — А крику-то, крику сколько было.

— Мы так напугались, — говорят Зина с Любой. — И как она голову умудрилась вытащить? Нам сказали следить за ней, а она вон чего.

— Так это и есть Панка? — спрашиваю я.

— Она самая.

— Шумная какая, — говорю я. — И совсем маленькая. А где котята?

У котят была своя люлька. Деревянный ящик стоял в сенях в тёмном углу. Дно его застелили тряпками, на которых лежала серая в крапинку Мурка. К ней прижималось четыре комочка: три таких же серых в крапинку и один чёрный в белых носочках.

Комочки шевелятся и начинают пищать. Глаза у них закрыты, и ходить котята ещё не умеют — ползают по тряпкам. Мурка сужает глаза до щёлочек и пурчит — «пур-р-р, пур-р-р».

— Сейчас есть будут, — сообщает Зина. — Не надо им мешать.

Мы смотрим на котят ещё немного и идём проверять Панку.

Малышка крепко спит, выпятив нижнюю губу и пуская слюни пузырём.

— Я тоже левела, когда была маленькая? — шёпотом интересуется Олюнчик.

— Ревела, — улыбается Лидяня. — И ты ревела, и Галка ревела.

— А потом проорались и выросли, — делаю я вывод. — Пойдёмте лучше во двор играть.

И мы пошли играть во двор, а дверь в дом оставили открытой, чтобы в случае чего, услышать Панку и прийти ей на помощь.

Играли мы, конечно, в дочки-матери. Олюнчик была малышом. Зина вынесла из дома покрывало, и мы завернули в него Олюнчика, как в пелёнку. Потом по очереди то баюкали её, то кормили молоком с ложечки. А Олюнчик периодически говорила: «У-а-а! У-а-а!»

Уже дома перед сном Олюнчик попросила, чтобы мы её снова укутали, как ребёночка. Мы завернули её в одеяло. Среди ночи я проснулась от чьего-то пыхтения — это Олюнчик старательно разворачивалась из своего конверта.

— Выросла, что ли? — поинтересовалась я.

— Вылосла.

— Ну и замечательно! А то столько хлопот с маленькими.

Я перевернулась на другой бок и сладко уснула, как младенец.