Дорога к солнцу

Анна Айдарова (2024)

На окраине мегаполиса живет себе ничем не примечательная девочка. До тех пор, пока случай не сталкивает ее с эльфом. Сколько историй можно начать со слова «однажды»… Страшные истории, веселые истории, романтичные… какая из них — твоя? Однажды ты встретишь того, кто сможет изменить твою жизнь, перевернуть ее. Просто приглядись, вдруг и твоя история ждет тебя среди городских улиц?

Часть 1. Девочка

1

День выдался сумасшедшим. Для начала я проспала и, естественно, опоздала в школу. Лучше бы я прогуляла этот долбанный первый урок!!! Расписание поменяли, вместо физры поставили географию, и весь остаток урока я выкручивалась у доски — препод у нас нервный, опоздавших не выносит. А потом по инерции и началось: и спросили меня на каждом уроке, и дневник украсился красными надписями в каждой строке. Теперь мне за это ничего не будет, но все равно неприятно. И весь день точно только по нарастающей пойдет. Это уже проверенная история. Интересно, чего ждать…

Поначалу мне показалось, что правило не сработало. Потому что Яр появился рано, и дневник я показывала при нем. С удовольствием, кстати, показывала. Брат фыркал и делал страшные глаза, Яр банально ржал, разглядывая покрасневшие графы:

— По-моему, ее стоит наказать. Посадить за книги. А ты помоешь посуду и приготовишь ужин. Что, хорошее наказание? Зато всем плохо.

Ага, только даже шутки Яра мой брат принимает как руководство к действию. К счастью.

В день, с которого все началось, именно так все и было. И сейчас сколько бы я ни вспоминала… не было в тот день ничего необычного. Рядовой день. Не самый удачный. Но таких дней в принципе у меня было побольше, чем каких-то других. И еще я опять никак не могу начать. Все, что я написала — уже не так, все не понятно и, наверное, путано. Но что поделать.

Мой братец свалил ворчать на кухню, а Яр отобрал у меня учебник, усадил рядом и с полчаса рассказывал мне смешные истории и совсем не про строение земной коры. Вообще-то, конечно, братнины друзья на меня внимания не обращали — им всем за двадцать, не до мелочи вроде меня. Яр поначалу тоже принимал младшую сестру приятеля за мебель. Но однажды заглянул к нам днем и без предупреждения, и попал на семейные разборки. Брат у меня нервный, чуть что — орет и машет кулаками. Раньше, пока мама была жива, взрывной характер моего брата называли «утонченностью», «нервностью гения» — Егор и школу закончил рано, и в универ престижный в четырнадцать поступил, бесплатно и на выбранный факультет, и тоже за три года учебу закончил… а потом вдруг оказалось, что престижная газета, взявшая на работу перспективного стажёра журналистом, терпеть его гадкий характер не намерена. Потом был еще коллектив, и еще, и еще. Потом умерла мама и то, что раньше принимали за талант, назвали диагнозом. И как мама — медсестра, и даже говорили, что неплохой специалист — просмотрела все это, и дошло до такой степени, никто из нас не мог понять, а брат и принять все сразу.

В общем, разборку Яр прекратил в тот день, и больше брат меня не трогал, не осмеливался. Очень уж сильно ему досталось самому. Морально, конечно. Яр не опускается до рукоприкладства. Ему и посмотреть иногда в лом — все равно все слушались. И вот именно с того дня Яр вдруг резко стал обращать на меня внимание. То есть вот прямо обращать. Мне тогда многое позволялось: вопросы задавать, в беседы встревать без последствий и выговоров, что так неприлично. Он словно подчеркивал для всех приоритеты — что-то из области «вы никто, ребёнок — важен». Сейчас, отдалившись от той ситуации, я понимаю уже, почему он так делал. А тогда мне было просто приятно быть важнее всех. Ну круто же, да? А потом я вообще начала считать время не неделями, не от каникул до каникул, а его появлениями у нас. Такая вот точка невозврата.

Отсчет — это просто замечательно. Считаю я почти всегда. Точка отсчета получается разная, но всегда для меня значимая. Яр — тоже точка отсчета. Только я не сразу это поняла.

Мне отчего-то казалось, что Яр был всегда. Не то, что бы я жить без него не могла — вполне себе могла. Но он как-то быстро стал для меня… другом. Я знаю, о таком мечтают все, и я тоже. Я же — как все. Ну, почти. Он не давал мне советов, не учил жизни, не требовал учиться, учиться и еще раз учиться. Яр не требовал быть похожей на гениального брата и поражать окружающих своими интеллектуальными способностями. Не требовал он быть и примерной девочкой с косичками: правильной и удобной для всех, но не для себя. Он вообще не требовал. Так мне, по крайней мере, казалось. Просто Яр всегда был со мной рядом. Когда нужно — рядом, когда не нужно — тоже. Смешно, но брата это положение вещей раздражало дико. Это ощущалось настолько сильно, что даже мне было странно.

Яр, правда, не самый приятный человек. Даже свои, в общей компании, его недолюбливают и побаиваются. Он слывет злопамятным и странным. Может быть резким, раздраженным, нетерпеливым, злится на «всеобщую человеческую тупость», но мне-то что за дело? Меня это не касается. Меня он если не любил, то оберегал — тщательно и очень осторожно. И странного, честно сказать, в нем не много — не больше, чем у других. Он просто такой, какой есть. Хотя это, конечно, не оправдание — люди только своих таракашек лелеют, чужих не очень жалуют.

Когда он начал периодически, а потом все чаще и чаще, наведываться в наш дом, приблизил меня к себе, все сразу пошло «не так». Чем «не так» я вряд ли смогу точно сказать. У меня, по крайней мере, так еще не было. Ну, хотя бы тем, что никто добровольно меня не замечал. Это считалось как бы дурным тоном — тоже, какое сокровище, младшая сестра. А Яр эту привычку поломал. Была бы у меня подружка, я бы ей все это выговаривала, а потом бы добавляла: «нет, не приставал». Но у меня подружек не было, может, и к лучшему. Зато у меня был Яр. И я всегда могла поговорить с ним. Это, безусловно, лучше любой подружки, хотя вопрос «что же все-таки ему от меня надо?» я задавала с пугающей регулярностью. Просто я же себя знаю, и в принципе долго ни на чем не зацикливаюсь. Кроме двух вопросов: про Яра и про свою роль в местном дурдоме. А его хорошее отношение можно было объяснить легко — ему вот прямо сейчас так хочется. Может и неубедительно, но что ж тут скрывать — у нас нет ничего общего.

И еще он постоянно таскает меня на всякие мероприятия. То выставку где-то откроют, то фильм надо обязательно посмотреть, да еще такой, где три человека в зале, и тех в конце сеанса не отыскать… И вот, на каком-то концерте я, в очередной раз нахватавшись завистливых взглядов, вдруг резко осознала, как мы выглядим со стороны: юная девушка, которую можно назвать девушкой с оооочень большой натяжкой и стильный молодой парень, который никак не должен быть именно тут именно с такой… ну, как я. Ну ни при каких обстоятельствах. И вот тут-то меня и начал смущать вопрос: а что же и кому в этой ситуации надо?

Хорошо, пусть. Ему просто надо именно так. Любит эпатировать народ. Хорошо. В его машине уже постоянно лежат мои солнечные очки, ветровка. А сзади сидит его подарок — мой плюшевый зверь непонятного вида. И кровать взамен вконец развалившейся купил мне Яр, не братец. И по магазинам со мной ходил перед школой — Яр. В кафе водил. Хорошо, пусть даже так. И ничего — совсем ничего! — больше не случалось: ни двусмысленных положений, ни особых фраз, нежности какой-то особой, что ли… Зря я все мыслимые фильмы о любви пересмотрела? Выходило, что зря, — и ничего так и не стало понятнее.

Но хуже другое. Тайна. Что-то личное, и об этом у меня совершенно никакой охоты разговаривать с кем бы то ни было. То, что почему-то даже самому близкому не доверишь — особенно самому близкому. Я чувствовала себя почти последней тварью. Но упорно не могла и не хотела обсуждать это… нечто, которое постепенно просыпалось во мне. У меня появилась новая точка отсчета? Вероятно. Элементарные, самые простые вещи стали для меня… загадкой — странным, чужим и непонятным. Другим. И Яру я пока про это не рассказывала. Зачем? Смену гормонального фона это не отменит ведь. И проблему не решит. И в принципе — ничего уже не изменит… Да, именно так. Я утешала себя тем, что это неизбежно, что это взросление. Тем, что изменить ничего нельзя, и нужно просто ждать.

И все это потихоньку во мне зрело, и наполнялось каким-то странным ощущением, что вот-вот все очень плохо закончится. Ну, это как раз не удивительно, у меня всегда если предчувствие — то плохое. Жаль, что это все сбывается только…

Так вот. В какой-то момент, дней за пять-шесть до этого самого дня, который я все пытаюсь описать, я вдруг поняла, что Яр, а часто и кто-то из его приятелей остаются у нас чуть ли не на ночь. Конечно, удивительно, как такое можно было не заметить сразу, но у меня бывает. Когда я отсекла этот момент, пристала к Яру — мне тогда было и не такое можно — на предмет откровенности. И конечно, ничего конкретного не услышала. Почти ничего конкретного. Он только начал мне примеры всякие приводить и спрашивать, что хорошо, а что плохо.

— Вот тут — это плохо или хорошо?

Пример был на редкость гадостный — про СССР и органы их карательные.

— Плохо, конечно, — ответила я. — Что же там хорошего, когда авторитет выстраивают не на доверии, а на силе и запугивании.

— Но правильно. И кстати, куда действеннее.

— В смысле? Убивать просто, чтобы другие верили в справедливость? Или боялись?

— Лучше, конечно, чтобы боялись, — у Яра было очень хорошее настроение. Редкость. — Но это просто правильный поступок. Так как? Хорошо это или плохо?

— Но ведь это нельзя назвать хорошим поступком?

— Правильным. И эти понятия никогда не совпадут, понимаешь? Ты будешь поступать или правильно, или хорошо. При этом, поступить правильно — значит, сделать что-то, что вряд ли не осудят окружающие в лучшем случае, а потомки точно плюнут.

— Я тебя не понимаю. И вообще…

Я замолчала. Это у нас была такая игра. Как бы я хочу собственное мнение высказать, которое не просто моё, а ещё и отрицающее. Яр ухмыльнулся и кивнул.

— Не вижу смысла учиться на исторических ошибках: во-первых, не интересно, во-вторых, неприменимо.

— Тут ты не права. Применимо. Люди-то во все времена неизменны, тараканы у них что тогда, что сейчас — все те же. На том и стоим, тем и управляем.

—

Ладно, может быть, не подумала.. Но все равно — по мне пока это неприменимо и глупо. И если честно — по твоей ситуации, то в чем разница-то? Если недовольные все равно появятся.

— В том, что правильный поступок не всегда может быть оценен как хороший или плохой. Он вообще под эту категорию не попадает. Можно и убить, если это правильно. А нравится это кому, не нравится — какая разница.

— А что сейчас, в данном и конкретном отрезке происходит? Правильное или хорошее?

Ответил он, как же… А у меня предчувствие. Вечное чертово предчувствие.

Да, предчувствие. Когда-то я пыталась даже умные книги читать — понять хотела, как это работает? Почему именно я? Вопросы все задают, только ответы не всегда находятся. То ли не те книжки я читала, то ли не те слова в поисковик вводила, о все это было… словно не про то. Где-то рядом, где-то на грани, но не то. Вот-вот казалось, что я пойму, и весь мир сразу же встанет на место, все станет понятным, ясным… правильным. Но слова оставались словами, ускользали, а само понимание как-то пряталось за ними, как стыдливая барышня за ширмой. Становилось только запутаннее и непонятнее. Меня это злило, но поделать я ничего не могла. И продолжала читать. Искать.

А еще… еще у меня были сны. Странные и непонятные. И меня они пугали. Нет, не кошмарами и дикими существами. Когда в школе одноклассники делились своими персональными, только им показанными в ночную пору ужастиками, это было, пожалуй, прикольно, и иногда даже смешно. Лучше бы за мной зомби и монстры гонялись. То, что имеет форму — не страшно. Не так страшно. То, что имеет форму, рано или поздно перестанет пугать — станет привычным или будет побеждено. Но как быть со сном, в котором все это — ничто и нигде, и не получается ни представить это, ни победить, ни хоть как-то избежать? Ничто, которое везде вокруг и нигде точно? И иногда я точно знала, что этой ночью мой сон снова будет кошмаром. И я не смогу описать его — я не вспомню, что так напугало.

Начало сна всегда было стандартным. Я в странной большой комнате в какой-то квартире. То, что это не наша квартира, в которой я прожила чуть ли не всю жизнь — совершенно точно, я абсолютно в этом уверена. Комната видится мне тёмной и полупустой, без ковра на полу, который так любила мама, и без мебели почти. Одну стену полностью занимает старая развалившаяся стенка. Ручки на полках и дверцах где отсутствуют, где — вот-вот готовы к переходу к вечному отсутствию, а выдвижные ящики вообще открываются, только если суметь подцепить их и с силой вытолкнуть из уютных гнезд… Это привычно. Это не пугает, хотя я знаю, что комната мне не нравится и мне неприятно играть здесь. Но здесь мои кукла и мишка, а там, за пределами комнаты — крики. Я не слушаю, кто кричит, мама или папа. Они в принципе всегда кричат, даже когда не ругаются и не «строят» брата, даже когда умиляются чужим успехам. Успехи своих — не в счёт. Хотя братом можно гордиться, конечно, и родители даже это делают, хотя и странными способами.

Я маленькая. Я пока много не понимаю, поэтому при мне можно много рассказывать, я не пойму и, конечно же, не запомню. Только в моих кошмарах эти слова будут накладываться поверх на нечто, которое ничто и нигде, и оставлять маленькую связь с реальностью. Потому что я знаю: стоит мне только повернуть голову к стенке — и оно начнёт расползаться. Заполнит собой все, и меня тоже. И тогда и кукла, и мишка, и даже детская посудка — все будет лежать на месте, и только меня не станет, я превращусь в ничто.

Я маленькая. Я цепляюсь за звуки снаружи, чтобы выбраться из ничто. Не стать его частью. Я пытаюсь как-то выбраться или закричать. Но я не могу.

И всегда мой сон заканчивается на этом. Я тону в этом ничто и не могу вспомнить, что же, как же там было, что это. Потом я не могу спать до утра и забываюсь только с рассветом, когда совсем не остаётся сил терпеть это. И хуже всего, когда этот сон приходит зимой. Он не оставляет мне шансов дождаться спасительного рассвета.

Яра беспокоят мои периодические ночные бдения. Он как-то даже напрямую спросил, что происходит. Но и он не смог получить от меня внятный ответ, хотя и пытался, правда пытался. Я и сама не понимаю, что происходит, и рассказать об этом… не могу. Просто не могу. У меня так и осталось ощущение, что расскажи я ему — и все закончилось бы куда хуже. Хотя куда уж хуже… Кстати, я уже говорила, что предчувствия меня никогда не обманывали?

Квартиру нашу — стандартную хрущевскую однушку — мы получили в наследство от отцовых родителей. Дом был старый, с узкими серыми заплеванными лестницами — мой их, не мой, все равно. И с подвалом. К квартире прилагалась целая трехметровая секция прямо под полом! Для облегчения жизни дед сделал в полу люк и лесенку откидную. И все — выходить в подъезд больше было не нужно. На мой взгляд, квартира от этого устройства только выигрывала, а родители были недовольны — ремонт нормальный не сделать — но пользовались вовсю. Воняло, правда, в квартире… Но это не только у нас.

Сначала вариантов приобрести что-то попросторнее не было, а когда появились — отец предпочел жить там с новой женой и без орущего младенца. Матери он сделал царский подарок — не стал на метры претендовать. Хорошо, правда? И мы остались в старой квартире — без ремонта, без надежд и без перспектив.

Так я про подвал. Как-то так получилось, что потихоньку старики умирали, а новые жильцы запасов не делали и подвальные клетки им были ни к чему. Сначала с разрешения соседей, а потом уж и без него мама заполняла полки припасами, банками и мешками. Для банок и мешков все бралось на участке. Домика у нас не было — считалось, что нерационально, раз можно за двадцать минут на городском автобусе доехать — зато грядок — море. Все лето на них приходилось пахать — вспомнить страшно. Брат от участи жука был избавлен: «учись, сынок». Был он избавлен и от последующей переработки урожая. А на дачных шести сотках у нас чего там только не росло. И как мама умудрялась вырастить и по многу — для меня остается загадкой. Потом все овощи-фрукты перекочевывали в подпол. А потом только и остался один наш квартирный вход — подвал из соображений безопасности ЖЭК закрыл, оставив доступ только для своих специалистов, а новенький замок на ветхой двери, выкрашенной в непередаваемо школьный цвет, смотрелся как сюр. Но и к этому люди быстро привыкли, и замок перестал напрягать своими сытыми матовыми боками. Я бы может и продолжила бы пользоваться — из дома не выходить и ключ не нужен, только муторно было из-за нескольких банок возню эту затевать — на большее моих сил не хватало, умений и желания тоже. Куда дешевле было приобрести несколько баночек в магазине, чем тратить средства и энергию на закрутки. Благо, даже Егор это посчитал и в целом был согласен, хотя упрёков в адрес моей лени и нежелания расти хорошей хозяйкой и правильной маленькой женщиной… ну конечно, а как же без них. Это же воспитание! Потом за это воспитание говорят спасибо. Угу.

И вот именно поэтому, когда начались у брата ночные бдения с друзьями, да еще и на запертой кухне… да еще и разговоры эти странные — про долг и справедливость, и все такое… зря Яр, ей-Богу. Братца своего я слишком хорошо знала — в одной комнате скрыть что-то трудновато. И об исследованиях его… Ну про это я точно подробнее расскажу.

Вообще-то, Егор вундеркинд. МГУ он закончил в семнадцать, пристроился на последнем курсе в какую-то левую (он так говорил) газетку и после серии статей легко и быстро сделал карьеру — перешел в очень крупное издание. И еще быстрее — опять-таки за статью — его уволили. Со мной брат, понятно, этим всем не делился, с мамой “обсуждал”… Но все, что он написал, я читала — брат был моим кумиром.

Странно, да? Цену своему братцу я знаю, и все его закидоны, и жёсткость, и неприятие чужого мнения, и его карьеризм и веру в собственную исключительность… Вообще, картинка по моим рассказам получается та еще, и нет у моего брата никаких положительных черт. И странно, что даже сейчас, вне ситуации, я не смогу назвать ничего, что оправдывало бы его, или хоть как-то сглаживало те самые недостатки, которые он тщательно скрывал от окружающих — другой вопрос, с какой успешностью — и совершенно не прятал от меня. А что от меня прятать… Я мелкая. Я младшая. Я тот самый банальный ребенок, которого рожают для укрепления брака, но почему-то «так не работает». А ребенок остаётся. Забирает силы, ресурсы, деньги. Чего только не забирает. А удовлетворения не приносит. И цель все равно не достигается, странно же, правда?

Да, ему не за что было любить меня. А мне было. Даже просто потому, что он старший. А еще Егор и правда был талантливым. Даже больше. Писал он легко и ярко, и очень проникновенно. как-то так, что попадал словами в самую точку. И когда ты читал, становилось совершенно ясно, что вот именно так. И никак иначе. И его профессора отмечали стиль, умение высветить детали… Да… Это все равно не спасло его от увольнения.

Наброски Егора я читала, и, разумеется, неофициально. Кто бы мне их показал! И за что уволили — тоже понимала. Ему с такой темой надо было в институте контактов с сириусятами диссертацию защищать или в “Секретные материалы” пристраиваться сценаристом, а не в серьезную газету. А брат продолжал упрямо работать со своими бредовыми темами. Как маньяк. Теперь официально он числился корректором в каком-то издательстве, сидел дежурным в типографии да пописывал в разные газетки под другими именами и на вменяемые темы — не предавал идею, но жрать на что-то все-таки нужно, а алименты отцовы и пособие мое быстро заканчивались.

Последнее время брат писал мало — некогда ему было. Но если он с таким упорством занимался чем угодно, только не своими материалами… означать это могло только одно — он точно намеревался получить новую информацию. Обрывки фраз, которые я улавливала, настроение братика — из злого и вялого он стал злым и увлеченным… Это была их ошибка. Любопытство во мне с детства жило мощное. А Егор как будто ничего не замечал. Свободные от дежурств дни просиживал за нашим стареньким компом, закрывал документы паролями и скрывал папки, а свой ящик с бумагами — тайными волосками, словно боялся, что информация станет кого-то интересовать настолько, что в дом проберутся и украдут все это. Даже фанатично обожаемым статьям он не уделял столько внимания. Ну и скажите мне, что я должна была подумать? Вот именно.

Что же за материалы такие Яр дружку подкинул? То, что именно Яр — мне было не менее очевидным, чем тот факт, что солнце восходит на востоке. Что такого интересного на запертой кухне, да еще в такой компании, да еще несколько ночей делать можно? О чем он пишет, когда вся эта компания отправляется восвояси? И что, что все это значит? Что?!!

И мое предчувствие. Я говорила уже, что как и сон, предчувствия периодически появлялись в моей жизни и отравляли ее не хуже самого мерзкого яда. Они сбывались всегда. Сейчас мое предчувствие не просто оживало. Оно кричал во мне, что надо действовать, что надо что-то делать сейчас, пока не поздно! Потому что может стать непоправимо поздно. Потому-то мне надо узнать. Обязательно!

Мне оставалось немного. Дождаться утра. Просто подождать, пока они все уйдут. И тогда…

2

Прогулять школу — других вариантов не было.

В четыре или около того гости начали расходиться. Тихо, чтобы соседей не потревожить. Потом Егор вернулся в комнату, о тишине не заботясь. Один. И вновь засел за свои тексты. Значит, Яр тоже ушел. В шесть утра я даже и не притворялась, что сплю. Я ждала. Я точно вдруг поняла, что мне нужно.

Это странное чувство… теперь я знаю, что это. А тогда… я до сих пор не понимаю, как это все не было заметно со стороны. Просто от меня Яр подвоха не ждал, иначе я объяснить не могу. Я же все рассказывала. Я же про все спрашивала. А тут, когда мне просто очень-очень что-то понадобилось вот там, в подвале нашем… Что меня там ждут (честно, я в то утро и правда подумала, что безумие и сириусята — тема заразная). Мне надо туда. Очень. Прямо сейчас. И даже размышлять больше не о чем. Мне нужно туда, вниз, в подвал.

Егор ушел раньше меня, а я все собиралась. Я была как будто раздвоенная — я двигалась по комнате, и я смотрела на все это со стороны, одобряя: выйди, пусть тебя видят. До метро, слиться с толпой и вернуться обратно — на трамвае. Без лишних взглядов. И тогда — тогда… Я не знала, что меня ждет тогда. Но я точно знала, сидя в трамвайчике и бессмысленно разглядывая уплывающие назад серые стены домов — это очень важно. Это САМОЕ важное сейчас. И тогда — все изменится. Я точно это знала.

Есть ли сейчас у меня какие-либо мысли на этот счет? Конечно. Однозначно. Это даже не столько мысли, сколько опыт, знания. Конечно, я понимаю теперь, что происходило. И это просто случайность, что рядом оказалась я. И именно я это «услышала». Мне рассказывали разные истории — как это происходит. А еще я знаю, что заканчивается все обычно хорошо — долго, счастливо и никаких проблем. И то ли от того, что это не для меня было предназначено, то ли эту точку отсчета изменить было дано не мне — эти мысли все равно не приносят мне покоя.

Я закрываю глаза и ощущаю, как вокруг меня сжимается тьма подвала. Сыро. Пахнет пауками и крысами, и еще чем-то гниющим. Коридорчик узкий — запомнился не таким, ощущался шире и от этого мне дико страшно в темноте. Мои шаги — как посторонние звуки, словно это не я. А я ожидаю чего угодно — паутины, горы трупов, писка крыс, готовых съесть все, что движется. И где-то там — от темноты и маленького, хаотично скользящего вокруг лучика фонаря я теряю чувство пространства — где-то там действительно (слышатся) звуки.

Это было первое, что заставило меня встряхнуться и перестать трусить. Пол должен был быть более грязным. Ну, на мой взгляд. И хотя бы с какими-то осколками, досками и палками, тряпками. Я свечу фонариком под ноги — чисто. Я права. ЭТО спрятано здесь. Еще бы знать — что. Да, я ожидала совершенно чего угодно, вплоть до летающей тарелки, или аппарат какой-нибудь увидеть. Нет, не так. Я ожидала увидеть какое-то устройство. Или оборудованную лабораторию, которую можно было бы изучать не торопясь несколько дней (кино я тогда очень любила тоже, не только читать, и чего только не пересмотрела под пристальным контролем Яра и вне оного).

Звук повторился. Теперь я ясно слышала — стон. Воображение тут же нарисовало мне (дорисовало картинку?) картинку: кто-то из наших гостей зачем-то вернулся сюда, что-то случилось, и самостоятельно выбраться он не может. Картина была настолько чудненькой, что я чуть было не развернулась возвращаться. Действительно, ну не мое это дело — сами разберутся. Но все равно — думать-то думала, а вперед шла, не обратно. Любопытство мое, всё оно. Даже если картинка верна — уговорю меня не выдавать. А расскажет — тоже не проблема. Ну, Яр мораль прочитает, разговаривать перестанет — потерплю я как-нибудь пару дней. Братец будет мозг выносить — да и хрен с ним. И я пошла дальше.

Моей целью оказался ближайший отсек — дальше идти было некуда — глухая стена. Я поводила фонариком вокруг. Тусклого света было явно недостаточно — бледный луч выхватывал лишь отдельные предметы, не позволяя увидеть помещение целиком. Шаг вперед, еще, еще раз по стенам, которых по-прежнему не видно. Чахлый, едва справляющийся с обступающей со всех сторон темноты, свет фонарика высветил странную конструкцию — кулер не кулер, но вода стекала по трубке в чашу: капли ударялись о накопившуюся воду и уже после третьей тихий звук стал дико раздражать. Но именно тут что-то было.

Я не увидела это, выше человеческих возможностей что-то разглядеть в такой темноте, да еще и при таком освещении, которое и светом-то не назовёшь — не фонарик, а сплошное недоразумение, оставшееся от отца, если не от деда, пожирающее батарейки не хуже крота…. Правда, другого и не было. Я просто осторожно, по чуть-чуть, шла к самому темному углу.

До меня как-то не доходила мысль, что изучать можно не только технику, и никаких ассоциаций с разговорами нашими с Яром тоже не возникло. Интересно, сейчас я тоже бы так отреагировала? Или сразу сообразила, что что-то не так? Да хоть бы и просто предположила варианты возможные! Наверное, нет. Но я вновь начинаю задавать вопросы вместо рассказа. Мне нужно столько усилий, чтобы заставить себя хотя бы что-то описать, хоть как-то сказать об этом… Вместо вопросов. Просто рассказать.

Фонарик мигал, но светил, не гас. А это было в самом дальнем и темном месте.

Он выглядел куда моложе Яра и его дружков. На несколько лет старше меня, ну, может, чуть старше. И еще. Почему-то меня ничего не удивляло. Ни он. Ни подвал. Ни смутные и не совсем ясные ощущения. Ощущения странные, возможно, игнорировать которые никак не стоило. А я не обратила внимания на это. Тогда я просто не успела это обдумать и прислушаться. Да реально, не до того было. Тёмный подвал, тусклый, красноватый свет гаснущего фонарика, связанный парень, скорчившийся в неудобной позе… Секретные материалы, чёрт бы их всех побрал и утащил куда подальше. Значит, за этим они и спускались…

Я присела рядом, освещая пленника. Он лежал спине, в очень неудобной позе: голова запрокинута назад, руки связаны за спиной — кто-то. Некто предусмотрительный позаботился, чтобы мучений было побольше. Парень вздрогнул от света, и попытался приподняться.

— Пить, пожалуйста, — через силу прошептал он.

— Сейчас.

Руки у меня тряслись, я несколько раз уронила кофту, пока свернула ее — вполне сойдет на некоторое время за подушку — и подсунула под голову.

— Сейчас. Потерпи. Я принесу.

Ни стакана, ни какой-либо другой емкости у кулера не было. Из ладоней не напоить, и ничего более здравого мне в голову не пришло, кроме как оторвать полосу от моей майки, смочить ее и хоть так принести воды. Мысли метались по пустой голове хаотично, но радовало, что вроде как по делу. Надо подняться наверх. Запереть дверь на внутренний замок — от непрошенных гостей. Аптечка, наверное, вся, целиком. Нож.

И я успела за 5 минут. И не споткнулась, пока спускалась обратно, и даже ничего не уронила.

На этот раз он вообще никак не среагировал на мой приход, на свет. Но со стаканом дело пошло лучше. И еще я подвинула чашку — капли дико раздражали свой монотонностью, а так хоть их стало не слышно. Зато стало куда страшнее в полной тишине. Никаких звуков. Вообще.

Узел никак не поддавался: я сорвала ногти, пробуя развязать. И кроме проблем ничего не получилось — тонкая веревка слишком сильно врезалась в кожу, я чувствовала, как моим пальцам становится тепло и липко. За этими попытками освободить я пропустила все самое интересное. Поэтому чуть не подпрыгнула, когда услышала рядом, чуть не над ухом:

— Ты кто?

Испугалась, конечно, и не ожидала. парень чуть не умирающим выглядел: травмы у него были приличные, и температура — все 39.

И вопрос был такой…А то не видно, кто я. Или ему сказать: сестра одного из твоих ночных гостей? Я пробормотала что-то вроде «ну, там, это…». А он продолжал смотреть в упор. И я, маленькая девочка в темном подвале, я видела только светлые немигающие — как у гипнотизирующей змеи — глаза, заглядывающие прямо внутрь меня. И только через пару минут я сообразила ответить:

— Не бойся, я не враг, правда. Я… я помочь хочу.

Он кивнул и закрыл глаза. И мне вот от этого реально стало куда легче, но это, как оказалось, не надолго.

— Эй… эй, послушай, — позвала я.

— Да.

— Я попробую разрезать? Ты только не дернись, ладно? Очень близко все.

— Да.

Веревку я разрезала. Я даже успела стянуть на запястьях приготовленные повязки. Правда, уже через минуту их пришлось заменять, а потом еще раз, и еще. Я рвала бинт и прикидывала, как бы поаккуратней перевязать: он морщился и вздрагивал от каждого прикосновения, а мои руки тряслись, и я чудом не роняла все, что брала. И только потом сообразила — почему бы не принести чашку с водой поближе, вот прямо сюда? Чем футболку-то портить… Не мой это был день, совсем не мой.

Что делать дальше я не знала. Нет, не правда. Я именно знала, откуда-то точно знала, что можно и нужно сделать. Просто это настолько отличалось от всего того, что было б логичным, от всего, что должно быть логичным… и неясно, откуда это новое знание появилось в моей голове… Я потому и не доверяла себе и своим ощущениям. И еще от этого диссонанса мозг отказывался работать, и сосредоточиться не получалось, даже неимоверными усилиями с моей стороны. Я сидела рядом, смачивала бинты — температура не падала, и я все собиралась и собиралась подняться еще раз наверх, посмотреть что-нибудь жаропонижающее. Но не шла — потому что это не помогло бы. Я точно это откуда-то знала, но вяло думала — надо подняться, посмотреть… И сидела в темной камере, поглядывая периодически пленника.

Интересно, сказал он что-то Егору? И какую информацию — почему-то мысли, что мучить можно и просто так, потому что ты другой, мне в голову не приходила. Что такого ценного он мог знать, чтобы вот так стараться? И при чем здесь Яр…

Интересно, Егор это делал? То еще злобное существо, но у меня никак не получалось представить его здесь в качестве палача, ну никак. Сестре младшей подзатыльник дать в воспитательных целях — это пожалуйста. А тут… Тут другая психология нужна, другой типаж, что ли… Яр — тоже нет, он мозг. Вот как он тут стоит, смотрит на все, брезгливо и снисходительно — это да, а до откровенного мордобоя… он не опустится… Наверное… не опустится. Как же гадко… Нет, я спокойно смотрела фильмы, в которых лилось море крови, и положительный герой направо и налево и самыми изощренными способами «мочил» всяких вредителей, противников добра и света. Но ТАМ — там все было понарошку, неправда. А ЗДЕСЬ…

Фонарик постепенно терял яркость. Надо было подумать, как выбраться отсюда, пока мы не остались в полной темноте. и я думала. Настолько хорошо думала, что реальность воспринимать перестала. И ничего удивительного! Так со мной всегда происходит даже и до сих пор: погружусь в мысли — и хоть толпа орков рядом носиться будет — не замечу. Я задумалась и чуть не подпрыгнула, когда услышала:

— Спасибо. Что ты планируешь сделать дальше?

Он смотрел на меня и, кажется, улыбался. И это было так странно… Он был… неестественным здесь. Реально, хотелось платье подобрать, книксен сделать и спросить: «мальчик, а мальчик, а что Вы здесь делаете?» Ну какое платье… Майка порванная, джинсы грязные, из которых я уже вырасти успела. Надо было собраться. Надо было ответить.

— Хотелось бы выйти отсюда. Потому что скоро мы останемся без света — у фонарика батарейка садится… А ещё — через несколько часов сюда точно кто-нибудь придет.

— Мне нравится твоя идея.

— Ты встать можешь?

— Могу.

Ну, могу — это было конечно смелое заявление, далось ему это с трудом, хотя он очень пытался не показывать своей слабости. Но даже при имеющемся освещении я видела. Чувствовала. Но помогать не рискнула — он опирался на стену, сам. И все казалось не таким страшным.

Потом я шла впереди, он — за мной. Фонарик действительно светил из последних сил, и, в конце-концов, погас, но, на счастье, уже перед самой лестницей наверх, до которой оставалось всего-то несколько шагов. Но почему-то было ощущение света. А еще, вдруг и неожиданно, я поняла, что случилось. Ощущение бредовости произошедшего вдруг исчезло. Всё просто стало правильным, самым правильным. И пусть это тысячу раз не мое слово — от Яра досталось в наследство — оно остается для меня мерой и критерием любой мысли, даже и до сих пор. А тогда было важным особенно.

Я долго жмурилась на кухне от яркого света, потоком вливающегося через окно. Тот, кто шел за мной, тоже щурился, осматривался вокруг, и улыбался. Как дурак. Я тогда не знала цену свободе, откуда бы. Кроме солнца беспокойство доставляла еще одно обстоятельство — чем больше мои глаза привыкали, тем интереснее мне было посмотреть на мой «трофей». И более того — почему-то я была уверена, что знаю этого парня, стоящего теперь рядом.

— Садись. Есть хочешь?

— Нет, — ответил он и пододвинул к себе ближайший стул.

— А… а как ты сюда попал?

— Не повезло, — он все улыбался и смотрел на меня в упор. Я так и вижу эту картинку — как иллюстрацию в книжке: он улыбается, а глаза у него такие светлые и такие холодные… Как хрусталь. А я не люблю хрусталь.

— Ну и что, понравилось в подвале? — я нашла, наконец, занятие для себя: посуда в раковине осталась с утра, перемыть надо. И избавиться наконец от этого взгляда.

— Не понравилось.

— А… а зачем ты моему брату нужен?

— А кто из них твой брат?

— Такой, самый крупный. Егор.

— Егор… нет, не припомню, чтобы при мне кого-то так называли. Идентификация сложная штука, не при всех можно вот так легко назвать своё имя.

— Да-да, имя даёт же власть над человеком. Конечно-конечно. Раньше это объясняли магией, теперь влиянием волн. Это я все слышала, — нетерпеливо, возможно даже слишком, отозвалась я. — Кличку брата не знаю. Он пишет статьи — портал в иной мир все ищет, вот и собирает материал. Знаешь, дорога в холмах, путь, который можно найти лишь однажды, свидетельства очевидцев… — я мыла посуду, но все равно пыталась не выпустить из поля зрения его лицо. Правду можно и не сказать, но скрыть-то точно труднее.

— А, этот… Наверное, это и пытается. Каждому своё, — как-то равнодушно отозвался гость. И вот как это расценивать, а?

— Значит, ты не в курсе, где у нас проживают эльфы и как к ним попасть… И зачем ты тогда здесь?

— Я — эльф.

— Ты сумасшедший, — тихо сказала я, но мне кричать хотелось. — Ты такой же сумасшедший, как и Егор, и как все эти его придурки-друзья. Что, и вход в другое измерение показать можешь?

— Могу.

Бред и правда заразен. Еще один… Как я разозлилась в тот момент! А он улыбался.

— Подойди поближе.

И я почему-то действительно подошла. Совсем близко.

— Не хочешь говорить — не говори, очень надо, — начала я. Мне нужно тогда было поверить, что я все сделала сама, и подошла к нему тоже сама — только потому, что я так хотела.

— Положи руку мне на плечо. И ничего не бойся.

«Я и не боюсь», — подумала я, но говорить ничего не стала, очень надо.

— Правильно, и не нужно, — отозвался он. А потом…

Кукла только села пить чай. Кукла старая, глаза давно смотрят в разные стороны, не закрываются, а нежное фарфоровое личико изрисовано навечно въевшимися чернилами. Зато платье у нее новое, пусть и не нарядное, но новое и чистое. И теперь кукла пришла в гости к зайцу. Телевизор вяло бормочет, брат что-то говорит, комментируя, а маленькая девочка тихо перебирает на полу игрушки — они играют в гости и им не до того, что обсуждают взрослые. Не до мира, ждущего конца света… эти слова повторяют везде. Но никто уже не верит и не принимает их всерьез — околонаучный бред давно уже напугал всех и больше не интересен. Взрослые сидят спокойно, все привычно и тихо. Но что-то случилось. По экрану вдруг пошли полосы, девочка поднимает голову и там, внутри старого черного экрана видит человека. И человек — такой… странный… и тень сложилась крыльями у него за спиной.

Конец ознакомительного фрагмента.