Вольные: цена свободы

Анжелика Николаевна Галецкая (2024)

Смерть Сиятельной оставила мир без путеводной звезды, а ее жрецов — на распутье: открыть людям правду и потерять власть или оставить все как есть. Молодой служитель церкви Шиан и девушка Милиа, сбежавшая от мужа-тирана — два потерянных человека, вынуждены объединить свои силы в борьбе против тьмы. В то время как она подбирается ближе, а единственный, кто еще может спасти мир, скрывается, опасаясь за свою жизнь, герои должны столкнуться не только с внешними врагами, но и с собственными демонами.

Глава 5

Глава 5

Вера согреет, и накормит, и укрепит, и

даст приют заблудшей душе. Неверие же

посеет сомнение, и сомнение породит

слабость, а слабость взрастит малодушие.

(Глас Иола. Наставление о пути.)

Милиа сидела на лавочке, с наслаждением вдыхая морозный воздух и наблюдая за тем, как белка рыскает по парку в поисках орехов. Ее пушистый хвост мелькал то тут, то там — зверек передвигался так быстро, что вскоре девушка совсем потеряла его из виду. Она поежилась и тяжело вздохнула. Пора возвращаться.

В здании было тихо, как всегда после завтрака. По просторным пустым коридорам, провонявшим лекарствами, гулял сквозняк. Милиа свернула в правое крыло и остановилась перед высокими — в два ее роста — тяжелыми дверьми. Она не могла здесь больше оставаться. Голова не кружилась, сознание было ясным, рана у виска уже давно зажила. Не сегодня, так завтра ее попросят уйти. А если не покинет Дом Утешения добровольно — вытолкают взашей.

За две недели в лечебнице она успела повидать таких: обездоленных и убогих. И от Лойи, сестры милосердия, знала, что некоторые доходят до такой степени отчаяния, что сами калечат себя: лишь бы оказаться в тепле, с тарелкой каши в руках.

Однако, видела она и других: тех, кто лежал в постели, под колючим шерстяным одеялом, уставившись в никуда. Эти не притрагивались к еде, не скулили жалобно, выпрашивая разрешения остаться еще на пару деньков. Они походили на заводных кукол, из которых достали механизм. Такие умирали очень быстро, не смотря на то, что не были серьезно больны.

И Милиа гадала, как быстро она станет тем, кто готов на все ради куска хлеба? А как скоро превратится в живого мертвеца, безразличного ко всему, переставшего бороться за жизнь? Она уже коснулась потертой дверной ручки, решив, что сегодня же сама уйдет из лечебницы, как из-за спины послышалось робкое:

— Лиа?

Не веря собственным ушам, девушка обернулась.

— Мама?

— Ох, Златокудрая, я думала, что больше тебя на увижу, — бросившись к ней, женщина заключила ее в крепкие объятия.

Мама пахла домом и своим любимым лавандовым маслом.

— Какая же ты худенькая, как тростиночка! — чуть отстранившись, вглядываясь в лицо дочери, прошептала она.

— Слава Богине, ты меня нашла, — с облегчением произнесла Милиа, не сдержав слезы радости. — Отец одумался, наконец?

Мать отвела взгляд и нервно облизала губы:

— Доченька…

Та замерла. А затем, освободившись из объятий, отступила на шаг назад. Ей захотелось вдруг, чтобы звуки вокруг пропали. Чтобы она не смогла слышать то, что услышит.

— Ему тоже нелегко, поверь, — быстро, сбивчиво заговорила мама. — И он за тебя переживает. И хочет, чтобы…

— Уходи, — впервые в жизни Милии захотелось ударить ее, и она едва сдерживалась, чтобы не закричать.

— Ну, что же ты… Ты ведь знаешь наше положение, — залепетала мать, пытаясь взять ее ладони в свои. — Не стоит так…

— Уйди! — разнеслось эхом по коридору.

Женщина вздрогнула испуганно. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не решилась: всучила дочери миниатюрный бархатный мешочек, выуженный из сумочки, и, промокнув шелковым платочком уголки глаз, удалилась.

Милиа прислонилась спиной к прохладной поверхности двери — ноги не держали ее. По щекам ручьем потекли слезы, капая на руки.

— Эй, ты чего? — откуда ни возьмись появилась Лойя. — Решила нас затопить? На, вон, тебе передали. Не реви только.

Лиа никак не отреагировала ни на ее слова, ни на увесистый тюк, который сестра милосердия поставила к ее ногам. Она и с места не сдвинулась, продолжая подпирать собой дверь.

— Мне некуда идти. Нет у меня больше дома… — выдавила она сквозь слезы, чувствуя что вот-вот совсем разрыдается.

— Ох, милая… — сложив руки на пышной груди, сердито произнесла Лойя. — Не ты первая, не ты последняя. Это же не конец света! Ты жива, здорова. Руки, ноги, голова на месте. Вон, вещички какие-никакие есть. Чего убиваться-то так?

— Куда мне идти?

Сестра милосердия на мгновение умолкла, а потом махнула рукой куда-то в сторону:

— Да, вон, хоть в монастырь при нашем храме.

Милиа заревела в голос, не стесняясь.

— Ох, ну что ты будешь делать… — всплеснула руками Лойя. — Раз не хочешь служить Сиятельной, иди до Сланежа. Там, говорят, при монастыре есть приют. Поживешь, может что и надумаешь.

Милиа задумалась, пытаясь успокоиться и все еще судорожно всхлипывая. Сланеж находился недалеко: пару раз она даже бывала там с родителями на городской ярмарке. И раз уж деваться ей было все равно некуда…

— Ой, что это я… — встрепенулась вдруг сестра милосердия. — Мне ж на перевязку бежать надо.

Лойя умчалась, шутливо ущипнув плаксу напоследок, а Лиа уставилась на мешочек в руках, гадая, откуда в этой простой на вид женщине столько сил и жизнелюбия. Она чем-то неуловимо напоминала нянечку, и сердце снова тоскливо сжалось. А Милиа ведь даже ни разу не показала Флио — ни словом, ни делом — как она дорога ей, как ценит ее заботу — настоящую, а не показную.

Она подошла ближе к окну и, убедившись, что никого в коридоре больше нет, заглянула украдкой в мешочек. Мамина брошь с изумрудами в виде листа клевера и золотые серьги-капли с жемчугом. То, что еще не успел продать отец, после того, как рудник истощился.

Лиа на мгновение прижала мешочек к груди, чувствуя, как в глазах снова защипало, а потом решительно затянула его потуже и спрятала в кармане нижней юбки.

Настал черед тюка: Милиа с трудом подтянула его к окну и едва смогла развязать тонкими пальцами тугой узел — никак Флио постаралась. Там оказались ее платья — те, что не увезла с собой к мужу, нижнее белье, теплые чулки, редингот и плащ, подбитый мехом. А на самом дне еще обнаружилась пара зимних сапожек и два свертка. Один со всякой нужной мелочью: гребнем, лентами, мылом, зубным порошком. Другой же, побольше, с едой: головкой сыра, свежим хлебом, пирожками и румяными яблоками из их сада. Последние Лиа узнала по одному только запаху — медовому, с кислинкой и, самую малость, терпкому — и тут же, не удержавшись, одно и съела.

После обеда она, переодевшись, закинув тюк за плечо и попрощавшись с Лойей, покинула лечебницу. Однако, стоило ей выйти за ворота — массивные, кованые — Милиа тут же об этом пожалела: ее в мгновение ока окружила многоголосая толпа, потянула за собой по улицам, не давая выбраться наружу. Чем больше сопротивлялась, прижав к себе узел покрепче, тем больше тычков и не лестных слов в свой адрес она получала. Наконец, толпа замерла у главного храма и выплюнула ее в сторону, в узкий переулочек, где и двое смогут с трудом разминуться.

— Сумасшествие какое-то… — пробормотала Лиа.

Она поспешила убраться оттуда подальше, все еще со страхом вслушиваясь в нестройный хор голосов далеко за спиной, но так и не смогла разобрать ни слова. Праздник Сияния уже давно минул, да и толпа эта явно была настроена не миролюбиво.

Всю дорогу до торгового квартала Милиа задавалась вопросом: мать знала, что она откажется вернуться к Фирру и поэтому приготовила все эти вещи? Или это нянечка настояла? Как бы ни было печально признавать, но Лиа склонялась ко второму варианту.

Знакомый уже ювелир встретил ее без энтузиазма:

— Вы?

— Я.

— Я убедительно прошу вас больше не падать без чувств на мой пол, — с тревогой поглядывая на посетительницу сквозь стекло монокля, сказал он.

— Постараюсь, — честно пообещала та и передала ему в руки мешочек с драгоценностями.

На этот раз все прошло гладко, и вскоре Милиа получила увесистый кошель взамен. И первым же делом она направилась… в трактир. Заказала жаркое из кролика и кружку сбитня, забившись в самый угол и не смея поднимать головы. Молодой девушке не место было в таких заведениях — уж точно не без сопровождения. Но вскоре, не зная, чем себя занять в ожидании еды, она осмелела и стала украдкой поглядывать по сторонам. И тут же с удивлением обнаружила, что никому до нее нет дела: люди ели, пили, разговаривали, а некоторые и вовсе спали, уткнувшись лицом в столешницу. Ароматы здесь витали разные, и далеко не все из них приятные, но после Дома Утешения Лиа почти перестала их замечать.

А когда перед носом поставили еду она, кажется, забыла обо всем, сосредоточившись на каждом кусочке томленой в печи, слегка сладковатой крольчатины, приправленной травами в сочетании с фасолью. И Милиа заплакала снова. Она ела и ела — порция оказалась непривычно огромной — до тошноты, до момента, когда вкус из приятного превратился в отвратительный. А потом долго, мелкими глотками запивала его пряным, еще теплым, сбитнем, щекотавшим в носу.

Добралась она до почтовой станции, когда серый, пасмурный день плавно перетек в предвечерние сумерки. К своему неудовольствию узнала, что до Сланежа ближайшего дилижанса придется ждать пару дней.

— И что же мне делать? — расстроенно спросила она станционного смотрителя — оставаться в гостевом доме Лиа не планировала.

— Что-что… Поезжайте, госпожа, до Ислы — устало посоветовал он, поглядывая на нее из-под кустистых бровей: — Дилижанс вот-вот отправится. А там уж и до куда вам надобно карета будет.

Милиа поблагодарила мужчину и поспешила к выходу, услышав брошенное следом:

— Только вы там уж как-нибудь… поберегите себя.

Однако, она не придала значение его словам — ее всецело занимали мысли о предстоящем путешествии: и пугающем, и приятно волнующем одновременно.

Впервые Лиа самостоятельно распоряжалась своей жизнью. Да, не такой, о которой мечтала, но полная надежды о светлом будущем.

В Ислу они прибыли затемно. Милиа поначалу с любопытством смотрела в окно на проплывающие мимо пейзажи, а потом сама не заметила, как задремала в пути. Ее растолкал возничий, и она, заспанная и донельзя смущенная, спешно покинула дилижанс, прихватив свой тюк.

На станции ее ожидало еще одно огорчение: двери оказались заперты. Лиа снова и снова безуспешно дергала за ручки, все больше паникуя, пока из пристройки, прилепленной сбоку здания, не выглянуло крайне недовольное женское лицо в ночном чепце:

— Ну, что ты ломишься, а? Не видишь что ли, что закрыто?

— Но, а как же… — растерянно промямлила она, однако, не успела закончить фразу, как женщина исчезла, бросив ее совсем одну на улице незнакомого города.

— Что, дорогуша… кхе-кхе… опоздала на свой дилижанс? — донеслось приглушенное со скамьи рядом со входом.

Милиа вздрогнула. То, что в темноте, рассеянной слабым светом одного единственного фонаря, она поначалу приняла за груду грязного тряпья, оказалось человеком. Вся подобравшись, Лиа опасливо попятилась. Тряпье угрожающе зашевелилось:

— Ну что ты… не бойся старика… кхе-кхе… Закрыта станция.

— Н-но мне сказали, что я смогу здесь сесть на дилижанс… до Сланежа.

— Сказали… Кхе-кхе. Будто бы не знают, что тут у нас творится. Тоже мне… — хмыкнул человек себе под нос и уже громче добавил: — Теперь закрываются раньше. Ты, дорогуша… кхе-кхе… Приходи завтра к полудню, аккурат на свой дилижанс и попадешь.

Милиа с досадой закусила нижнюю губу.

— А… А вы не подскажите, где здесь можно остановиться?

Бродяга, прищурив один глаз, придирчиво оглядел ее с ног до головы, а затем поинтересовался:

— Добротно и недорого?

— Д-да, — поспешно кивнула Лиа.

— Дальше по улице ищи «Славные времена». Кхе-кхе. Скажи хозяйке, что Филин отправил. И мой тебе совет… Не задерживайся тут.

— Хорошо. Спасибо.

Милиа развернулась и направилась в указанную сторону. Но так и не дойдя до гостевого дома, сначала замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Запустив руку в свои пожитки, она нащупала сверток со снедью и выудила оттуда пару пирожков. Вернулась и протянула человеку. Тот с удовольствием принял подношение, беззубо улыбаясь:

— Спасибо, красавица… Порадовала старика. Кхе-кхе… Не откажусь.

Вблизи Лиа успела рассмотреть, что он, на самом деле, был не так уж и стар. Разве что жизнь потрепала его.

Вскоре Милиа уже отмокала в бадье с горячей водой, пока сон окончательно не сморил ее. Хозяйка гостевого дома оказалось приятной женщиной с обожженными руками — шрамы уродливыми пятнами покрывали кожу по самые локти. При упоминании Филина, она лишь тяжко вздохнула, грустно усмехнувшись.

— Когда же он уже одумается… Сколько лет прошло, а этот все себя корит да мучает понапрасну. Даже я уже его простила, а он все никак. Да ты не бери в голову, девочка…

— А вы… Вы ему об этом говорили? — робко поинтересовалась Лиа.

— Говорила ему и не раз, чтоб прекратил уже грызть себя, что сухарь, — сердито отмахнулась она и принялась протирать одну из столешниц, и так чистую на вид. — Да все без толку.

— Нет-нет, я о прощении, — поправила Милиа, смутившись.

Хозяйка «Славных времен» замерла, задумалась на мгновение. А потом села за стол, подперев подбородок руками, и уставилась в камин, уже почти потухший.

— Я… могу идти наверх?

Женщина молча кивнула. А спустя четверть часа двое расторопных мальчишек притянули бадью, нанесли горячей воды, а на столе оставили кувшин с холодной. И, уже лежа в постели — чистой, с мягкой периной, которой ей так не хватало в лечебнице — Лиа вдруг подумала, что она не так уж и плохо справилась с первым днем своей новой жизни.