Амаль и синяя роза

Анеле Лантана, 2022

Три истории о том, как одна маленькая и, на первый взгляд, бесполезная вещь меняет судьбу человека. Наташа, главная героиня повести "Медальон", находит украшение, готовое исполнить любое желание. Запросив у волшебной безделушки, чтобы в неё влюбился Никита, имея ввиду мальчика из музыкальной школы, девочка ненароком влюбляет в себя всех Никит мира. Восточная девушка из романа "Амаль и синяя роза", срывает в саду необычный цветок, который дарит ей любовь, а заодно обрекает на смерть. Главному герою повести "Энди Коллиер", нашедшему волшебный камень, предстоит сразиться с каменным чудовищем и спасти от гибели юную жительницу подземного королевства. Смогут ли герои справиться со всеми трудностями и обрести долгожданное счастье?

Медальон

Майские вечера не для одного горожанина стали поистине праздником души, нещадно хворавшей без малого шесть месяцев при виде низких пепельных облаков, что устало проплывали над изрядно измученной проливными дождями и мокрыми снегами землёй. Отныне природе было не до сна. В каждом распустившемся необыкновенной яркости листочке в парке, залитом солнцем, в каждой пчёлке, пролетающей над сиреневым и сладко пахнущим кустом, и даже в воздухе чувствовалась сама жизнь, и всех тянуло броситься в её ласковые объятия.

Урок в музыкальной школе подошёл к концу. Сложив свои скрипки в чехлы, мы с сестрой по традиции поблагодарили Светлану Игоревну за проведённое плодотворное занятие. В ответ преподаватель подарила нам свою фирменную белоснежную улыбку, что так украшала её и без того до неприличия красивое лицо. Светлана Игоревна, пожалуй, давно вышла из того возраста, когда твоя кожа такая же гладкая и упругая, как новенький волейбольный мяч, однако осмелюсь предположить, что ни одному человеку в свете не шли морщинки так, как шли этой женщине. Гусиные лапки придавали её лику особый шарм, а носогубные складки выглядели довольно привлекательно. Многочисленные борозды на лице были для неё так же неизбежны, как радуга после дождя, ибо она очень часто улыбалась. Либо её жизнь и впрямь была чередой приятных событий, либо она была большой оптимисткой и умела радоваться даже мелочам. Я всегда исключала тот факт, что за её улыбкой скрываются душевные страдания, ибо её карие глаза искрились задорным огоньком, как бывает только у счастливых людей.

Когда мы с сестрой покинули музыкальную школу, которая находилась в самом центре нашего маленького старого города, увидели множество прогуливавшихся вдоль магазинов и жилых домов людей, что было несвойственно этой провинции. Обычно на улицах в столь позднее время было пусто или малолюдно, но сегодня солнце и тепло вызволили горожан из своих домов.

Сестра взяла меня под руку, и мы медленно, желая тоже прогуляться в этот благоприятный вечер, отправились домой. Сестра по дороге была как никогда угрюма и молчалива. Полпути я болтала не переставая, а она, опустив вниз голову, медленно кивала, и, казалось, в голове несколько раз подряд прокручивала какую-то волновавшую её историю. Когда я рассказывала о своём, не придавала этому большого значения, но как только мой запас новостей истёк, пришло осознание, что сегодня день в школе для моей сестры прошёл не совсем гладко и что мне необходимо поскорее выведать у неё всё, о чём она молчит.

— Наташа, у тебя сегодня что-то случилось, да? — жалостливым тоном спросила я.

— Нет, — помотала головой она.

Насколько я себя помню, я всегда злилась на излишнюю скрытность старшей сестры. Только долгие уговоры и мольбы могли заставить её разоткровенничаться. Всю жизнь я пытаюсь понять, как у наших родителей могли родиться два таких разных ребёнка. Чуть ли не с пелёнок я проказничала и готова была рассказать всему миру всё, что сидело в моей маленькой, почти пустой, голове. Я страшно любила играть с соседскими мальчишками в подвижные игры вроде футбола и волейбола и терпеть не могла уроки и свой музыкальный инструмент. Я была общительным, открытым и смелым ребёнком. А Наташа была моей противоположностью, что бесконечно бесило меня. Не будь она моей сестрой, я бы издевалась над ней не меньше, чем над теми скромнягами-ботаниками, что учились со мной в одном классе. Я бы также клеила ей жвачки на волосы, сочиняла бы о ней ужасные небылицы и рассказывала их каждому встречному, дала бы ей самое обидное прозвище. Но увы, мы были с ней одной крови, поэтому мне приходилось терпеть её — правильную девочку, застенчивую неженку, даму, безоговорочно соблюдавшую каждое правило этикета. Она была шестиклассницей и, представьте себе, ни разу в четверти не получила оценку ниже пятёрки. Я же училась в пятом классе и к этому времени успела получить все существующие оценки, даже кол (не подумайте, что я горжусь этим обстоятельством: за единицу, смело выведенную в дневнике учителем математики, даже мне, лоботряске, было очень стыдно).

Но несмотря на различия в характере, ни у кого язык не поворачивался назвать нас не сёстрами, а, например, подругами, а всё благодаря нашему существенному внешнему сходству. Бабушка, папина мама, часто шутила: «Чтобы узнать Юле, как она выглядит, ей достаточно взглянуть на сестру, и наоборот, Наташа вместо зеркала может брать с собой Юлю, чтобы посмотреть на своё отражение».

Конечно, бабушка преувеличивала, ибо мы с сестрой не были точной копией друг друга. У Наташи были длинные, чуть ниже пояса, каштановые волосы. Когда они были распущены, я дразнила сестру гнедой лошадью, потому как её густые волосы страшно походили на гриву, чего нельзя было сказать о моей шевелюре. Мои волосы были редкими и значительно короче Наташиных. Я понимала, что девочка, имеющая роскошные волосы, выглядит гораздо красивее, чем та, у которой вместо волос что-то, похожее на веник, но всегда успокаивала себя пословицей: «На голове — густо, а в голове — пусто».

В остальном мы и впрямь сильно походили друг на друга. Обе обладательницы ярко-зелёных, чуть раскосых, глаз, маленького носа со вздёрнутым кончиком, ямочек на щеках и бледной, как у мертвеца, кожи. Даже походка была одинаковая — лёгкая, несколько небрежная.

— Если ты мне не расскажешь, что произошло, я скажу маме, что ты украла из её кошелька тридцать рублей и купила на них пачку чипсов, которые она запрещает нам есть.

— Что ты! — встрепенулась сестра, ещё больше нахмурившись. — Такого ведь не было.

— Не было, — кивнула я, — в жизни не было, а в моём воображении очень даже было. Я уже представляю, как гневается мама, пока я говорю ей: «Наташка дождалась, когда ты выйдешь из комнаты, залезла в твой кошелёк, достала оттуда своими тоненькими изящными ручками три червонца и положила кошелёк ровно на то место, откуда взяла, чтобы никто ничего не заподозрил. А я в это время стояла за дверью и наблюдала эту картину в щёлочку». Вот видишь, как я умею правдоподобно придумывать. Ну же!

— Ладно, — вздохнула сестра, крепко сжав мою руку, — я расскажу тебе.

Я затаила дыхание и уставилась на сестру своими большими круглыми глазами в нетерпении, а она лишь потупила голову, и с каждой секундой её молчание начинало раздражать меня всё сильнее. Наконец она медленно, с неохотой, стала говорить:

— Сегодня на уроке истории я отпросилась в уборную. Я шла к зеркалу, что висело над раковиной, и мои каблучки звонко постукивали по кафельному полу. Я остановилась у раковины, и в туалете воцарилось абсолютное безмолвие, слегка пугающее и раскрепощающее одновременно. Я взглянула на своё отражение и пробормотала: «Уши, и сколько вы будете расти…»

— Тебе не нравятся твои уши? — перебила я сестру. — Тебе они кажутся слишком большими?

Кивнув дважды, она продолжила:

— Я, представляешь, стала называть имена тех девочек, чьи уши кажутся мне идеальными. «И почему у Симоновой такие аккуратные маленькие ушки, а у меня, как у обезьянки? И чем Камышева заслужила свои красивые, по крайней мере, не бросающиеся в глаза, уши? Но что я?! Разве такой должна быть настоящая леди? Уверена, что все при виде меня думают лишь о моих страшных ушах, и наверняка жалеют меня». И вдруг я слышу шорох…

— О боже! — снова прервала я рассказ сестры. — Неужели в туалете ты была не одна в эту минуту?

— Да, — отрезала Наташа и сильно побледнела. — Из кабинки вышла Маша Герасимова, девочка из параллельного класса. Прежде чем уйти, она с минуту стояла неподвижно, словно статуя, и прищурено глядела на меня. Я была дико напугана, руки мои начали трястись, как у старушки, ноги стали подкашиваться, лицо покраснело, как перезрелый помидор. Она покинула туалет, а я села на корточки и заплакала.

— Бедная, — прошептала я, погладив сестру по голове.

— Ты же понимаешь, что теперь Герасимова расскажет об этом всем, в том числе Симоновой и Камышевой. И обе одноклассницы будут думать, что я им завидую, и радоваться этому. А все остальные будут смеяться надо мной, показывать пальцами на мои большие уши.

В тот вечер сестра впервые заговорила о своих недостатках, впервые она призналась, что комплексует по поводу своей внешности. Я нашла это странным и подозрительным. Я предположила, что причиной этому послужило не что иное, как её влюблённость. Почему? Наверно, потому что я сама начала сравнивать себя с другими девочками именно в тот день, когда поняла, что мне нравится Миша из четвёртого «Б». Я оценивала шансы понравиться ему, стоя перед зеркалом и ища в себе лучшие черты, чем у сверстниц. К счастью, у меня была довольно высокая самооценка и я, улыбнувшись отражению, гордо сказала: «Я на свете всех милее». Неудивительно, что сестра, такая робкая и застенчивая девчонка, смогла накопать в себе минус.

— Тебе кто-то нравится. — Я ущипнула сестру за бок, она тут же отпрянула в сторону.

— С чего ты взяла это, глупая мартышка?!

Этим некрасивым животным сестра осмеливалась обзывать меня, когда злилась, что было более редким явлением, чем извержение вулкана. Спокойствие и смирение практически никогда не покидали Наташу, для этого нужно было очень сильно постараться. Сегодня мне удалось вывести её из себя, заодно оскорбиться.

— Сама ты мартышка! — воскликнула я. — Сама глупая, раз не знаешь, что в общественном туалете лучше держать язык за зубами, как бы тихо там не было. А я права, и ты это знаешь. Зачем девушке быть красивой? Чтобы понравиться парню, это и дурачку ясно… Кто же стал зачинщиком этой неприятной ситуации?

Наташа явно готова была рассказать мне о своём предмете воздыхания. Она вновь взяла меня под руку и уже было назвала его имя, как за нашими спинами раздался какой-то шорох. Мы обернулись и увидели Никиту Ивашова, мальчика, который был с нами в музыкальной школе. Он ходил туда первый год, хотя был довольно взрослым. Как сам он признавался, в конце пятого класса осознал, что хочет стать композитором, поэтому в начале шестого записался в музыкальную школу. Он осваивал игру на фортепиано и с тем, что он был очень способным учеником, было трудно поспорить. Представьте себе, не проучившись и года, он с успехом играл Симфонию № 6 Чайковского. Никита напоминал мне большую, лохматую и слюнявую собаку. Его густые каштановые волосы вились и были длинными, как у девчонки. Ну как длинными — чуть ниже плеч. Признаться честно, я завидовала этим волосам, хотела подобную красоту у себя на голове, хотя сама боялась себе в этом признаться. Всякий раз при встрече вместо того, чтобы похвалить волосы мальчика, я показывала на него пальцем и кричала: «Смотрите, кто здесь! Молодая Алла Пугачёва!» Я смеялась и надеялась, что мне составят компанию в этом развлечении другие ученики «музыкалки», но не тут-то было. Они глядели на меня, как на… глупую мартышку. Но я не каялась, я продолжала издеваться над Никитой. Моей главной целью было вывести его из себя, заставить его расплакаться от обиды и убежать. Представить, что он поведёт себя иначе, я не могла. Он был такой скромный и тактичный молодой человек, что я была убеждена: набросится на меня с кулаками он только в параллельной вселенной. По поводу слюнявости. У Никиты были очень большие губы, и каждый раз, когда он говорил, облизывал их, будто они ему мешали, оттого они были всегда влажные, что ни сколько раздражало, сколько привлекало внимание. И вот я думала: «Змей! Приди какая-нибудь девочка в красивом платьице, в белых гольфах, с бантиками в волосах, никто и не посмотрит на неё. Ведь все так и приковывают взгляд к твоим шикарным волосам и вечно алым губам».

Увидев наши изумлённые лица, Никита остановился. Лёгкий ветерок колыхал его вьющуюся чёлку, пока он, покрасневший, словно рак, растерянно глядел на нас.

— Ты шёл за нами прямо от школы? — спокойно спросила я.

Я сама себя не узнавала в тот момент, ибо моему бойкому характеру уже пора было вырваться наружу и устроить хитрецу-пианисту нешуточную взбучку. Наверно, я просто ещё не отошла от потрясения.

— Я догнал вас буквально минуту назад, — начал оправдываться Никита. — Не буду врать, я услышал кое-что из вашего разговора. Но, клянусь, я не специально… я вот уже собирался вас обогнать.

— Что же конкретно ты услышал? — едва не плача, спросила сестра. Очевидно, плохой день для неё не был окончен, ибо о её комплексе, по всей видимости, узнал ещё один человек. Единственное, что могло послужить ей утешением, так это скромность и порядочность Никиты, которые не позволят ему болтать со всеми о секрете Наташи.

— Я услышал, — вздохнул, потупившись Никита, — что все будут смеяться над тобой, показывая пальцами на твои уши. Если хочешь знать, то я не считаю, что они такие уж большие…

Не успел Никита договорить, как сестра схватила меня за руку и бросилась бежать. Причём она бежала так быстро, словно за нами гналась большая злая собака. Поспевая за ней, я кричала:

— Куда и зачем мы бежим?!

Но сестра не отвечала, продолжая бежать, куда глаза глядят. В какой-то момент мы оказались в неизвестной нам местности, что испугало меня, ибо я боялась заблудиться в нашем, пусть и маленьком, городе на ночь глядя и заставить волноваться наших родителей. Перед нами возникла какая-то узкая улица. По одной её стороне тянулись в ряд с дюжину берёз, по другой — разноцветные здания. Сестра подняла глаза и прочитала вслух вывеску на двери одного из них:

— Кафе «Бродяга».

— Что ты хочешь сделать?

— Зайдём туда. Я расскажу тебе свой главный секрет.

Я находилась в полной растерянности. Я уже чувствовала, как собственные любопытство и здравый смысл вступают в ожесточённую борьбу. Темнеющее небо и чужой район, видимо, не пугали сестру, и она не спешила попасть домой. Я подумала, что раз уж она, трусливая зануда готова зайти в кафе со странным названием, то что же мешает это сделать мне. В итоге любопытство не без помощи лёгкого тщеславия одержали уверенную победу и я, махнув головой, смело направилась к кафе. Оказавшись внутри, мы обнаружили, что все столики заняты. Там было много людей, начиная от милых стариков в очках, заканчивая молодыми, ярко одетыми людьми. Посетители кафе придали мне спокойствия, ибо я ожидала увидеть перед собой пьяных рокеров.

Нам с сестрой ничего не оставалось делать, как сесть за барную стойку, что мы и сделали.

— Почему ты рванула от Никиты, даже не дослушав его? — сказала я. — Он, кажется, хотел сделать тебе комплимент. Я слышала, как он говорил, что у тебя маленькие уши.

— Ты понимаешь, как это ужасно, что именно Никита услышал мои слова. Не Володька-скрипач, не Игорь-гармонист, а Никита. Раньше я могла надеяться, что он не замечает этого моего недостатка, а теперь… теперь при каждой нашей встрече он будет первым делом смотреть на мои уши, а потом уже здороваться со мной.

— И что с того?

— А то, что он… он нравится мне.

Признание сестры ошеломило меня. Я догадывалась, что этот красавчик нравится чуть ли не всем девочкам в музыкальной школе (да что скрывать, мне самой он был симпатичен), но то, что в него влюблена моя сестра, казалось мне немыслимым. В тот момент мне необходимо было как-то поддержать Наташу, и я не придумала ничего лучше, чем выставить Никиту в дурном свете.

— Никита?! Этот сенбернар недоделанный? Ты знаешь, что он только строит из себя божьего одуванчика. На самом деле он гадкий отвратительный тип.

— Что же он сделал отвратительного?

Прикусив нижнюю губу, я задумалась, но к моему великому сожалению, фантазия не удосужилась оказать мне крохотную помощь.

— Ничего и никому он плохого не сделал, — покачала головой сестра. — Видишь, даже над ушами моими не стал смеяться, а так, я уверена, поступил бы любой другой мальчик на его месте.

По ту сторону барной стойки стоял официант, молодой человек в клетчатой рубашке и коричневой шляпе, натирая стаканы и подозрительно уставившись на нас с сестрой.

— Вы смотрите на нас так, — обратилась я к официанту, — словно пытаетесь вспомнить, наши ли фото с надписью «разыскиваются» висят на каждом столбе или не наши.

Мужчина поставил на стойку стакан, рядом бросил тряпку, затем он погладил указательным пальцем свои смоляные усы и ответил с лёгкой улыбкой на лице:

— Просто я знаю, что вы пришли сюда одни, без родителей. Я начинаю подозревать, что вы сбежали из дома. Или вы беспризорники? Может, мне стоит позвонить в полицию?

— Что вы! — встрепенулась сестра. — Мы решили зайти в кафе по дороге домой. Родители знают, что мы здесь, не волнуйтесь.

— Наташа, — шепнула я сестре на ухо, — идём скорее домой. Мама и папа будут беспокоиться о нашем долгом отсутствии.

— Да, ты права, идём.

Когда мы с сестрой отошли от стойки на пару шагов, нас окликнул тот же официант:

— Вы, кажется, что-то потеряли.

Мы обернулись и заметили под тем стулом, на котором сидела Наташа, золотой медальон на чёрной нитке. Эту вещицу я увидела впервые. Я спросила у Наташи, её ли это предмет, и получила отрицательный ответ.

— Это не наше, — заявила я мужчине в шляпе.

— Но до вас здесь не было этого медальона, я отлично помню. К тому же, как раз перед вашим приходом под этими стульями мыла пол уборщица.

— Странно, но я тоже не видела медальон, когда мы пришли сюда, — сказала я сестре.

— Я бы точно заметила такую яркую вещь, — ответила она.

В итоге мы решили забрать медальон с собой, хотя бы потому, что он нам обеим сильно понравился.

— Мы же его не украли? — спросила по дороге домой Наташа, рассматривая медальон.

— Конечно, нет. Сказал же официант, что он появился под стулом именно в наше присутствие в кафе. Значит, он наш.

— Если что, я его буду носить.

— Это почему ты? — нахмурилась я.

— Потому что он лежал под моим стулом.

Мне нечего было возразить сестре, поэтому я молча опустила голову и насупилась.

— Ладно, — сказала сестра, заметив, что я обиделась, — разрешаю тебе надевать его один раз в месяц.

Мама не отчитала нас за позднее возвращение домой из музыкальной школы, ведь мы с Наташей придумали легенду, согласно которой нас задержала Светлана Игоревна, в голову которой взбрело поучить нас игре на скрипке лишние полчаса. Крепко сжав в кулаке медальон, Наташа стояла перед мамой и нервно улыбалась, боясь, что та заметит незнакомую ей вещь и потребует объяснить, как она оказалась у сестры. К нашему общему счастью, мама даже не взглянула на нас, ибо была занята приготовлением ужина. Когда мы объясняли, почему вернулись позже обычного, она молча улыбалась и кивала, нарезая куски сырого свиного мяса на досточке, а потом сказала:

— Сейчас идите делать уроки, а потом я позову вас кушать.

Наша мама работала медсестрой в больнице при отоларингологе. Пока он осматривал уши, горла и носы больных, она что-то писала в их медицинских картах. Я нечасто ходила в больницу по причине проблем со здоровьем, однако, когда это случалось, я, как назло, попадала к грубиянам в белых халатах. Врачи нервничали на ровном месте, с неохотой осматривали меня, а медсёстры были дерзкими, кричали, командовали: «Садись туда!», «Снимай кофту!» Помнится, у меня на теле появились какие-то странные красные пятна. Врач мельком взглянул на них и пробормотал еле слышно: «Лазаете где попало, а потом лишаи разносите». Разозлившись, я ответила: «Может, вы и неплохой экстрасенс, но я пришла к вам как к доктору, поэтому попрошу вас заняться своими прямыми обязанностями — лечить людей». Врач, ухмыльнувшись, покачал головой, а медсестра, сняв свои большие круглые очки, сделала крайне удивлённое лицо и сказала: «Надо же, какие невоспитанные дети пошли. Откуда вы только берётесь, кто вас рожает?»

В общем, после таких визитов плохое настроение мне было обеспечено. А вот мама сильно отличалась от тех медсестёр, которых я встречала. Она была доброй, спокойной, всегда улыбалась пациентам, даже в конце рабочего дня, когда была уставшей. Я знаю, потому как часто после школы заходила в кабинет, где она сидела за соседним столом с врачом, пожилым лысым дядей, который, кстати, тоже был гораздо лояльнее остальных врачей в больнице, и ждала шести часов, когда её рабочий день кончался, тогда мы вместе отправлялись домой. Мама проявляла доброту не только к пациентам. Нам было трудно вывести её из себя, она почти никогда не отчитывала меня за проделки, не злилась на нас сестрой, в отличие от папы, который любил нас, так сказать, повоспитывать. Когда мы с Наташей были совсем малютками, он часто ставил нас в угол, даже за всякие мелочи — за кражу яблок из соседского сада, за слёзы из-за не купленного мороженого. А однажды мы с сестрой играли в догонялки в доме и случайно разбили вазу, которая досталась папе от покойной бабушки. Тогда он достал из комода ремень, намереваясь постигать нас, благо мама остановила его и этого не случилось. Но мы с Наташей не обижались на папу, ибо знали, что наказывает он нас для того, чтобы мы выросли порядочными высоконравственными людьми. В том, что родители любят нас несмотря ни на что, у нас не было сомнений.

Мы с сестрой поспешили в комнату. Но, конечно, не для того, чтобы заняться уроками. Нам обеим не терпелось примерить новый аксессуар. Наташа разжала руку и на её ладони заблестел маленький медальон, похожий на расписанное золотыми красками яйцо Фаберже.

— Правда, он красивый? — спросила сестра, теребя его в руке.

— Да, — вздохнула я. — Только тебе придётся его носить тайком от родителей.

— Это ничего. — Наташа вприпрыжку подбежала к зеркалу и надела на шею медальон. В момент, когда он оказался на её груди, он раскрылся. Из него торчала маленькая белая бумажка, свёрнутая в трубочку. Мы с сестрой ахнули. Случившееся нам казалось чудом, какое происходит только в сказках, ну или в приятных снах.

Я уже было схватила бумажку, но сестра резко закрыла руками медальон и отвернулась:

— Это мой медальон, значит, я буду читать, что он мне пишет.

Я рассмеялась:

— Твой? Пишут тебе? Да неужели? Разве это украшение не потерял один бедолага, чьи письма теперь будет читать какая-то проходимка? Как крыса!

— Ах, вот, как ты заговорила. Официант ясно сказал, что это моё. Мой медальон, и точка!

— Ладно, — махнула рукой я. — Давай уже читать, что там написано.

Сестра развернула бумажку и медленно прочла такое послание: «Отныне ты владелица медальона. Это означает, что он исполнит одно любое твоё желание. Напиши его на обратной стороне этого листа, вложи лист обратно в медальон и закрой его. В тот же миг твоё желание непременно исполнится».

— О боги, как нам повезло! — воскликнула я и крепко сжала плечи сестры. — Ты только не спеши, подумай хорошенько, чего бы ты хотела.

— Да, я подумаю, — растерянно проговорила сестра; она, очевидно, не верила во всё происходящее. — Неужели такое бывает в жизни? Медальон, исполняющий желание… это точно не чья-то шутка?

— Заодно и проверим. Только я тебя умоляю, не проси какую-нибудь ерунду, проси что-то стоящее.

Я не могла старательно, без ошибок выполнять домашнее задание, ибо моя голова была занята совсем другим. Сестра сидела за столом напротив меня и с крайне умным лицом не спеша выводила в своей тетради буквы, что меня крайне удивляло. Неужели мысли о том, что в скором времени её самое заветное желание исполнится, нисколько не отвлекали её. Я уже начала думать, что ей нечего просить у медальона.

— Ты не о чём не мечтаешь? — спросила я у сестры, продолжая следить за тем, как она пишет.

Наташа подняла голову и, робко улыбнувшись, ответила:

— Каждый человек о чём-то мечтает.

— Жаль, я уже хотела попросить у тебя подарить мне медальон.

— Это тебе точно не светит.

Признаться честно, я не сильно жаждала заполучить медальон. Во-первых, что-то мне подсказывало, что сестре он гораздо нужнее, а во-вторых, я знала, что окажись эта волшебная вещица у меня на шее, я бы тут же написала на бумажке какое-нибудь необдуманное желание и вложила её в медальон. А в Наташе я была уверена и знала, что она воспользуется своим высоким интеллектом и выпросит у медальона что-то действительно значимое.

Этой ночью нам не суждено было уснуть. Стоило свету во всём доме погаснуть, как мы с сестрой после ужина заперлись в нашей комнате, чтобы решить один большой вопрос: что попросить Наташе у медальона. Я села на подоконник по-турецки спиной к многочисленным созвездиям за окном, среди которых я знала лишь Ворона и Центавра, а сестра сидела, вытянув худые ноги, выглядывающие из-под нежно-розовой рубашки, на кровати, прижав к груди недавно найденное украшение.

— Какое счастье, что мы оказались сегодня в том кафе, — сказала она. — Иначе у меня не было бы шанса исполнить своё самое заветное желание.

— Ты уже решила, что потребуешь у этой подозрительной вещицы?

— Мне больше нравится слово «волшебный», чем «подозрительный»… Да, я хочу попросить у медальона маленькие уши.

С этими словами сестра резко перевела взгляд с медальона на меня в ожидании моей реакции. Определённо, Наташа надеялась на то, что я поддержу её решение. Но, к её разочарованию, я повела иначе. Подхватившись с подоконника, я едва не закричала от возмущения. Остановило меня лишь то обстоятельство, что за стенкой давно спали родители, которых будить было крайне нежелательно.

— Что? — полушёпотом спросила я, выпучив свои большие круглые глаза. — Ты сейчас шутишь? Ты собралась просить маленькие уши? Зачем?

— Чтобы не быть похожей на обезьяну! — отрезала сестра.

— Тише, — я приложила указательный палец к губам и села на кровать рядом с сестрой. — Если ты напишешь это желание на бумажке, я не буду с тобой разговаривать до конца своих дней. Хотя нет, я поступлю по-другому, я не дам тебе написать про уши на бумажке. Буду ходить за тобой по пятам и следить, чтобы ты этого не сделала.

— И что же ты предлагаешь, — потупилась сестра, — быть несчастной всю жизнь?

— Твои уши делают тебя несчастной?

— Да.

— У тебя прекрасное лицо. Поверь, о такой внешности, как у тебя, мечтает не одна девочка. А уши… пусть они не самые маленькие в мире, но они идут тебе. Это твоя изюминка.

— Из-за этой изюминки Никита совсем не обращает на меня внимания. Когда мы подрастём, он найдёт девушку себе под стать, а я найду себе лопоухого парня. Но если я вскоре приду в «музыкалку» с нормальными ушами, возможно, всё будет так, как мне хочется.

— Но с чего ты взяла, что если у тебя будут маленькие уши, он влюбится в тебя?

— Я не знаю, — помотала головой сестра. — Я надеюсь на это всем сердцем. Никита хоть и сказал сегодня, что не считает мои уши такими уж большими, он явно…

Дальше я не помню, что говорила Наташа, ибо мою голову посетила следующая мысль: зачем просить у медальона приближение к своей мечте, если можно попросить исполнение мечты? Я смотрела на сестру и думала, какая же она глупая, раз сама не додумалась написать на бумажке о том, что хочет себе в женихи Никиту. Когда я озвучила свою идею, сестра удивлённо взглянула на меня и на минуту застыла в таком положении. Я думала, что после этого ступора она расцелует меня, скажет «спасибо», однако мои ожидания не оправдались. Нахмурившись, Наташа сказала:

— Ты с ума сошла. Так нельзя, это подло.

— Что же в этом подлого? В послании чёрным по белому написано, что ты можешь просить у медальона всё, что захочешь. Абсолютно любое желание.

— Это нечестно. Получается, я приворожу Никиту. Он влюбится в меня не сам, а при помощи волшебства, магии.

— Какая ты зануда, — фыркнула я и легла на свою кровать, собираясь уснуть. Однако мне совершенно не удавалось сомкнуть глаз, несмотря на приличную усталость, накопившуюся за день. Я чувствовала необыкновенную бодрость, словно несколько минут назад выпила ведро кофе. Я уже начала ненавидеть медальон, приносивший столько беспокойства и головной боли как мне, так и сестре. Наташа будто мысли мои прочитала, заявив:

— Уж лучше бы этого медальона не было у нас. Чувствую, он хорошенько потреплет нам нервы, а может, и поссорит нас.

Я открыла глаза и, уставившись в потолок, сказала:

— Последнего мы не допустим. А вот нервы мои уже на пределе. Но не из-за медальона, а из-за тебя. Просить ерунду — хорошо, а реально стоящее желание — плохо. Но я отныне не хочу вмешиваться в твои дела. Поступай, как знаешь, проси, что хочешь. Мне всё равно.

— Ладно, — решительно сказала сестра и, подхватившись с кровати, села за письменный стол. Она достала из медальона бумажку, развернула её и, взяв со стола ручку, принялась что-то писать. Моё любопытство заставило меня подбежать к сестре и посмотреть, что же она просит у медальона. «Хочу, чтобы Никита влюбился в меня», — прочитала я вслух и захлопала в ладоши. Я была бесконечно рада тому, что сестра послушала меня и загадала, как мне казалось, очень правильное желание.

— Теперь сверни бумажку аккуратно, вложи её в медальон и закрой его.

Сестра сделала всё, как я сказала, а потом взволнованно взглянула на меня и прошептала:

— Мне очень страшно. Надеюсь, моё желание не принесёт никому страданий.

— Перестань, — улыбнулась я, — всё будет хорошо.

Пожалуй, тот день был самым длинным за всю мою школьную жизнь. Даже уроки математики, которые заставляли трястись от страха, скрестив под партой пальцы и нашёптывая «хоть бы меня не вызвала к доске», текли чуть быстрее. Тот день был похож на старую почти сломанную карусель. Ты просишь её двигаться быстрее, а она всё стоит на месте и лишь время от времени балует тебя своим поскрипыванием. Часы ожидания всегда длятся дольше, чем хотелось бы, это не для кого не секрет. С самого утра я ждала того момента, когда мы с сестрой окажемся в музыкальной школе. Нам обеим было жутко интересно узнать, исполнил медальон желание, написанное вчера вечером на бумажке, или нет. Но, думаю, мне сильнее хотелось приблизить заветный час, чем самой мечтательнице. Подозреваю, что Наташа и вовсе была не готова предстать перед влюблённым в неё Никитой. Кому же нравится краснеть и бормотать что-то невнятное, находившись рядом с человеком, которого любишь. Я не сомневалась, что признайся Никита в любви моей застенчивой сестре, она так и сделает.

На одной из перемен мне стало очень скучно, а бегать по классу вместе с одноклассниками категорически не хотелось, ибо это занятие я считала глупым, а те, кто этим занимался, напоминали мне бешеных обезьян. Сидя за партой и жуя жвачку, я случайно бросила взгляд на мусорное ведро, стоящее у доски. Мне стало интересно, смогу ли я выплюнуть жвачку и попасть прямо в ведро. Учителя в классе не было, поэтому я не побоялась провести эксперимент, который кончился тем, что жвачка, вместо того, чтобы влететь в ведро, прилипла к доске, что меня очень позабавило. Прозвенел звонок на урок, и в класс вошла учительница русского языка, Виктория Игоревна, которую сразу же разозлил мой смех.

— Юля Антонова, встань из-за парты. — Учительница окинула меня презрительным взглядом. — Расскажи нам с ребятами, что тебя так повеселило. Нам тоже интересно.

Мне ни в коем случае нельзя было смотреть на доску, иначе все в классе догадались бы, что прилипшая к ней жвачка — моя проделка.

— Я забыла, с чего смеялась, — пожала плечами я, смотря учительнице прямо в глаза.

Видимо, у неё не было настроения пытать меня, потому что она приказала мне сесть, а сама стала записывать тему урока на доске. Маленькую жвачку она заметила лишь тогда, когда та оказалась на её красном пиджаке в области груди. Виктория Игоревна, выпучив глаза, взглянула на жвачку, а потом попыталась отклеить её от вещи, но всё было тщетно. Тогда она в гневе подняла голову на класс и строго спросила:

— Кто это сделал?

Мне было смешно и страшно одновременно. Все учителя знали меня как невоспитанную бунтарку, горе-ребёнка, поэтому было не исключено, что сейчас все подозрения падут на меня.

В классе стояла гробовая тишина, лишь с задних парт отрывками доносился чей-то смех, похожий на визг свиньи.

— Повторяю вопрос! — прорычала учительница. — Кто это сделал?

— Наверняка это дело рук Антоновой, — сказал Никита, белобрысый двоечник с синяком под глазом и бесконечными коростами на руках. — Я видел, как она жевала жвачку. Только она могла приклеить её к доске. — Одноклассник покосился на меня. — Урка! Как хорошо, что Наташа, твоя сестра, не такая, она добрая и милая, а ты… урка.

Не назови Никита имя сестры, я бы не побоялась учительницы и бросилась бы на него с кулаками, я осыпала бы его непристойными словами, а потом сводила бы о нём сплетни со всеми, с кем общалась в школе. То, что ненавистный одноклассник, который так и норовил напакостить мне, знал мою сестру, мне было известно. Она была одной из лучших учениц школы, её имя было знакомо многим. А так как мы ходили в школу и из школы вместе, все были в курсе, что она моя сестра. Но что меня страшно удивило и даже шокировало, так это то, что этот глупый грубиян так активно нахваливал Наташу. Добрая, милая… мягким голосом, мечтательно улыбаясь, он произносил эти нежные слова, каких раньше от него я не слышала, как впрочем, и все остальные ребята в классе. Они явно так же, как и я, не верили своим ушам.

— Воробьёв, ты влюбился, что ли? — усмехнулся Вова, его сосед по парте.

Только учительнице было не до Никиты. Она так грозно взглянула на меня из-под своих огромных круглых очков, что меня бросило в жар и я чуть не свалилась со стула. Но сознаваться в совершённом я не собиралась. Вместо этого я обиженно вскрикнула:

— Это не я! Почему я во всём всегда виновата? Да, я жевала жвачку, но как порядочный человек выбросила её в ведро, можете проверить. — Я говорила уверенно, ибо точно знала, что в ведре с мусором Виктория Игоревна копаться не станет. — Я могла бы приклеить резинку под парту, как делают почти все в классе, но я, повторю, не страдаю безнравственностью.

Наверно, Виктория Игоревна не сняла с меня подозрений, однако доказательств того, что именно моя жвачка красуется на её пиджаке, у неё не было, посему больше в мой адрес от неё не было ни одного сурового взгляда и ни одного грубого слова.

Мои уроки кончились, оставалось только дождаться, когда они завершатся у сестры, тогда мы сможем отправиться в «музыкалку». Сидя на нагретом солнцем крыльце школы, я представляла, как Наташа войдёт в зал, где уже будет Никита, который улыбнётся и посмотрит на неё влюблёнными глазами. Я задыхалась только от мысли о том, что когда-нибудь в будущем моя сестра и Никита будут ходить друг с другом за ручку, гулять в парке, целоваться. В те минуты, ожидая сестру за дверью школы, я поняла, что её мечта — и моя мечта тоже. Я действительно ничего не хотела так сильно, как того, чтобы Никита и Наташа стали женихом и невестой. Я взаправду молилась богу, теребя серебряный крестик на шее, чтобы медальон и впрямь оказался волшебным и осчастливил мою сестру. Но у меня было плохое предчувствие. Отчего-то мне казалось, что наше общее желание с сестрой не сбудется и что этот день заставит нас горевать.

Дверь школы открылась и из неё вышла Наташа, едва не плача. Первое о чём я подумала: ей поставили плохую оценку. Сестра всегда сильно переживала из-за того, что я считала полнейшей ерундой. Получая грамоту в конце года за отличную учёбу, она радовалась, а я, троечница, всегда смеялась и говорила: «Год пахать ради никому не нужной бумажки… Как это глупо».

Сестра дрожащей рукой взяла меня под руку и направилась к выходу со школьного двора.

— Что случилось? — спросила я.

— Ты не поверишь, — суетливо проговорила сестра, — в меня влюбились… все Никиты.

Эта новость порадовала и огорчила меня одновременно. Выяснилось, что медальон — не детская игрушка, только обещающая исполнять желания, и это было замечательно. Но то, что сестра, возможно, создала себе проблемы, не дописав на бумажке фамилию Никиты, а следовательно, влюбив в себя всех людей с этим именем, было не очень хорошо.

— Господи, какие же мы дуры, — покачала головой я, — надо было так и писать: «Хочу, чтобы Никита Кудряшов в меня влюбился!»

— Да, об этом мы не подумали. Никита Рябинин, мой одноклассник, умолял позволить ему проводить меня до дома, Никита Верёвкин, мальчик из параллельного класса, весь день строил мне глазки и улыбался.

— Даже моему однокласснику по имени Никита ты нравишься. Он сегодня назвал тебя милой и доброй.

— Вот беда…

— Послушай, но разве это плохо? Да, тебе не нужны эти ребята. Но отныне все девочки будут завидовать тебе.

— А об этих самых ребятах ты не подумала? Они же будут теперь страдать из-за неразделённой любви. А во всём виновата я!

— Забудь пока про всех Никит, кроме Кудряшова. Будь веселее, иначе если ты заявишься в «музыкалку» с такой кислой физиономией, он в тебя ни за что не влюбится. Даже сила медальона тут не поможет.

Будь я на месте сестры, отбросила бы все тревожные мысли в ожидании встречи с Никитой, но она была из тех людей, кто не настроится на какое-либо дело, пока не разрешит насущную проблему. Моей задачей было убедить Наташу, что влюблённость в неё остальных Никит — вовсе не проблема, а лёгкая игра с чувствами этих ребят.

— Я советую тебе забыть о медальоне. Представь, что его и не было в твоей жизни, а всё, происходящее с тобой, — воля судьбы. В конце концов, может, всё это и есть судьба. Так было предначертано: найти кулон, загадать желание, пережить то, что ты сейчас переживаешь. Не вини себя, думай, что того желали небеса. И ещё, ты не хотела никому причинить зла, не хотела никого заставить мучиться, значит, твоя совесть чиста.

— Наверно, ты права, — кивнула моя внушаемая сестра и улыбнулась, но в её глазах ещё прослеживались грусть и тревога, которые, как я надеялась, исчезнут при встрече с Никитой.

И вот настал час, которого я ждала уж почти как сутки, а для меня, нетерпеливой болтушки, это было непостижимо долго, поэтому, приближаясь к зданию музыкальной школы, я была бесконечно счастлива. Мы вошли в холл «музыкалки», где уже собрались другие ученики в ожидании начала занятия. Среди них был Никита Кудряшов. Я была уверена, что, когда он заметит Наташу, красную от волнения как рак, он, пусть и не подбежит к ней с признанием в любви, но точно не обделит её вниманием. Но не тут-то было. Он поднял глаза и их взгляды с Наташей встретились. Смутившись, сестра отвернулась в сторону, а он, потупившись, достал из портфеля какую-то книгу и принялся читать её. Судя по физиономии, у парня было неважное настроение. Именно этим я объяснила игнор с его стороны по отношению к сестре, хотя, честно признаться, я готова была убить этого кислого лохмача в углу холла. «Какая цаца, — думала я, глядя на него исподлобья. — Ни один Никита сегодня не прошёл мимо Наташи, не подав ей знак, что она нравится ему. А он стоит здесь и делает вид, что она ему совсем не интересна».

— С медальоном что-то не так, — разочарованно сказала сестра. — Никита, как и раньше, совсем на меня не смотрит.

— Это ещё ни о чём не говорит, — отрезала я. — Ещё не вечер. Подождём, когда он наберётся смелости и скажет тебе то, что ты так хочешь от него услышать.

Вскоре ученики разошлись по классам и теперь скрипачей и пианистов разделяла одна большая стена, то есть мы с сестрой больше не имели возможности видеть Никиту. В тот день Наташа была совсем не похожа на девочку, которую я знала. Играла она из рук вон плохо, хотя раньше из кожи лезла, чтобы не оказаться хуже других учеников. Даже Светлана Игоревна, которая хвалила её каждый урок, как по расписанию, сегодня была вынуждена поругать её. Преподаватель назвала сестру рассеянной, с чем трудно было поспорить. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, голова Наташи была занята не музыкой, а всем тем, что было связано с медальоном. На уроке я представила, как будет переживать сестра из-за собственной мечты, навредившей не одному человеку, но так и не исполнившейся. Мне было жаль Наташу, я страшно хотела ей помочь и даже знала, как это сделать — подойти к Никите и напрямую спросить у него, нравится ли ему Наташа, получить утвердительный ответ, а после обрадовать сестру. Правда, решиться на это действие было непросто, только мысли об этом унижали меня. После минутных колебаний я плюнула на чувство собственного достоинства и, отпросившись у Светланы Игоревны якобы в туалет, отправилась в класс пианистов.

— Анна Егоровна, — обратилась я к преподавателю, — позвольте Никите Кудряшову выйти на пару минут, мне нужно с ним поговорить.

— Но Никита буквально три минуты назад покинул школу. Ему кто-то позвонил, а потом он сказал мне, что ему нужно срочно быть дома, и убежал.

Я окинула быстрым взглядом класс и убедилась в отсутствии Никиты. Вернувшись в свой класс, я схватила собственную скрипку и продолжила играть, и спустя несколько минут я благодарила бога за то, что он отвёл меня от разговора с Никитой. «Неправильно я хотела сделать, — думала я, косившись на сестру. — Он сам должен во всём признаться ей, если конечно, ему есть в чём признаваться».

Всю дорогу от «музыкалки» до дома мы с Наташей молчали обе, как рыбы. Сестра и до этого не отличалась разговорчивостью, но всё же из чувства такта вытаскивала из себя слова вроде «понятно» и «ясно», когда я подобно радио, говорила, не унимаясь. Но сегодня я не болтала, ибо сложно с большим энтузиазмом сплетничать о других людях, когда у самого на душе скребут кошки. Я сама себе удивлялась, чувствуя стыд за то, что подтолкнула сестру написать на бумажке желание, из-за которого теперь множество ребят с именем Никита сводит с ума любовь к Наташе. Но больше я переживала не за них, а за сестру. Она, в отличие от меня, не забывала моментально свои даже самые маленькие грехи, бесконечно жалея о своём поступке и ругая себя в душе. Любовь Никиты Кудряшова позволила бы ей хоть немного избавиться от тревоги и перестать корить себя. Но увы… Мне начало казаться, что этот медальон нам подбросил один злой волшебник, а теперь сидит в своём домике и радуется, глядя на наши хмурые лица, отражающиеся в его большом зеркале на стене.

Едва мы переступили порог квартиры, как услышали папин крик наряду с маминым плачем. Мы с сестрой встревоженно переглянулись и прислушались.

— Откуда в нашем доме эта вещица? Кто её сюда принёс? Отвечай! — голосил папа.

— Я правда, правда не знаю, — хныкала мама.

— О боже, они нашли медальон, — прошептала сестра и прикрыла ладонями лицо.

Мы влетели в свою комнату и стали свидетелями такой картины: папа стоял у окна, держа в руке медальон, который качался над головой сидевшей в кресле и вытирающей с лица слёзы мамы. Глупо было думать, что нас с сестрой не накажет отец после разговора, который обещал быть очень неприятным.

Нахмурив свои чёрные густые брови, папа глядел на нас красными от ярости глазами и громко дышал, отчего напомнил мне большого злого быка.

— Где вы взяли этот медальон? — проревел он.

— Нашли, — резко ответила я.

— Где нашли?

— На дороге, — я отвечала спокойно и уверенно.

— На какой дороге? — ещё громче спросил папа.

— Недалеко от школы. Он валялся на обочине дороги недалеко от цветущей сирени. Ты же знаешь, где растёт эта сирень. Прямо возле магазина детской обуви. «Ботики», кажется, называется…

Мне пришлось прервать свою речь, потому как отец зашагал мне навстречу. Я жутко испугалась, что сейчас он стукнет меня, но слава богу, этого не произошло.

— Никогда! — твёрдо сказал он. — Никогда, слышите? Никогда не берите вещи, которые вам не принадлежат. Даже если они просто валяются на дороге и якобы ничейные. Прямо сейчас вы отнесёте этот медальон туда, где его взяли.

— Игорь, — подхватилась с кресла мама. — Уже очень поздно. Позволь им сделать это завтра. Завтра выходной. Они встанут пораньше и отнесут медальон под тот куст сирени.

— Ладно, — кивнул отец, — завтра отнесёте. И на этих выходных не ждите похода в цирк, который я вам обещал. Эти два дня вы будете сидеть дома и делать уроки. Я это проконтролирую.

Отец бросил медальон на кровать и вышел из комнаты, а мама погладила нас обеих по голове, после чего шёпотом позвала ужинать.

С утра наш дом наполнился шумными разговорами и весёлым смехом. Приезд нашей тётки из далёкой Грузии стал полной неожиданностью для всей семьи. Карина, двадцатипятилетняя высокая шатенка с пирсингом в носу и длинными ногтями, была родной сестрой отца. Однажды она познакомилась с симпатичным и добродушным юношей Морисом на пляже, за которого впоследствии вышла замуж и который забрал её жить на свою родину, в Батуми. Карина не раз признавалась, что, живя в красивом и тихом городе с любимым человеком, она порой чувствует себя несчастной, потому как страшно скучает по своей провинции в России. Мы с сестрой называли тётку странной, ведь не понимали, как маленький грязный город может быть милее того, куда люди едут в дни каникул наслаждаться жизнью и где мечтают остаться навсегда.

Я просто обожала, когда Карина являлась к нам в гости, в основном потому, что она никогда не приезжала с пустыми руками. Не в обиду родителям и другим родственникам, все самые лучшие и любимые мной вещи были подарены никем иным, как родственницей из Грузии. На моё пятилетие она вручила мне золотой кулон в виде рыбки, на который по сей день девчонки смотрят с завистью, однажды на Новый год она привезла мне красную дублёнку из овчины, из которой мне так не хотелось вырастать, потому что она мне очень нравилась, а на восьмое марта я получила от Карины смартфон, который берегла больше, чем себя.

Сегодня, увидев меня и сестру в ночных рубашках и разлохмаченных, она крепко обняла нас по очереди, а потом принялась доставать из большого пакета очередные презенты. А папа, стоя подле сестры, строго взглянул на нас и сказал:

— Они не заслуживают подарков. Они очень плохие девочки.

Карина засмеялась:

— Я знаю этих девочек уж больше десяти лет, и никогда они не давали мне повода усомниться в их порядочности.

— А мне дают повод чуть ли не каждый день. Только вчера отчитывал их.

— Что же они натворили?

Папа махнул рукой:

— Да так… не будем об этих негодяйках.

— Позволь мне подарить им по одной безделушке.

— Вообще им следует дать ремня вместо подарков, но раз уж привезла… дари.

Когда отец говорил, какие мы с сестрой плохие, я не краснела перед тёткой, ибо не чувствовала за собой вины. Я была уверена, что будь отец на нашем месте, он поступил бы точно так, как мы с Наташей, то есть взял бы медальон в кафе себе. Все его слова я старалась пропускать мимо ушей, а те, которые всё же неволей уловила, следом выбрасывать из головы. А вот сестре явно было стыдно за совершённое. Она, насупившись, опустила вниз голову, боясь взглянуть на отца и на гостью. Она явно хотела вернуть назад время, чтобы уйти из кафе без медальона, чтобы теперь не терзать себе душу.

Карина достала из пакета розовую коробку, перевязанную бежевой ленточкой, и протянула её мне. Я схватила коробку и поспешила открывать её. Когда я судорожно развязывала ленточку, отец смотрел на меня с презрением, он определённо был возмущён моей бестактностью. Я и сама понимала, что некультурно так себя вести и что лучше посмотреть подарок позже, например, когда гостья уже покинет наш дом, но выдержка у меня напрочь отсутствовала, поэтому я делала то, что так сильно хотела.

Открыв коробку, я достала из неё тёмно-синий зонтик с изображением достопримечательностей Грузии.

— В России, говорят, в этом году лето будет дождливое, — сказала Карина. — Будешь ходить с ним и вспоминать обо мне.

— Я и так тебя часто вспоминаю, — улыбнулась я. — Не потому, что ты мне даришь такие роскошные подарки, а потому, что ты очень хорошая.

— Наташа, — обратилась тётка к сестре, — а что же ты стоишь, как истукан? Неужели не интересно, что я купила тебе?

— Конечно, интересно, — кивнула сестра и, медленно подойдя к Карине, взяла из её рук красную коробку. Потом она слегка испуганно взглянула на отца, как бы спросив молча, можно открыть её или нет. Усмехнувшись, он сказал:

— Не бойся, открывай.

Наташа открыла коробку и вытащила из неё деревянную резную шкатулку.

— Она очень красивая, спасибо, — поблагодарила сестра гостью.

— Будешь хранить в ней свои украшения. Ну или что-нибудь другое, что захочешь.

Когда мы все были за накрытым мамой столом и гостья, постоянно держа в руке бокал вина, рассказывала нам чуть ли не десятую историю из своей жизни за границей, папа подозвал нас с сестрой к себе и тихо спросил:

— Вы же не забыли о том, что должны сделать сегодня?

Мы молча кивнули и пошли в свою комнату, где на тумбочке у моей кровати лежал медальон. Я сунула его в карман платья, после чего мы отправились к месту, где нашли этот волшебный предмет. Честно говоря, мне не хотелось расставаться с ним, несмотря на то, что он доставил всей нашей семье немало переживаний, а в особенности Наташе. Наверно, нет ничего удивительного в том, что я предпочитала волнения и потрясения спокойной, размеренной, короче говоря, скучной жизни. Для меня медальон был словно глоток наичистейшего воздуха в этом загрязнённом мире. О чём думала Наташа, я не могла знать, ведь она со мной не разговаривала почти как сутки, но я догадывалась, что она уже мечтает поскорее избавиться от медальона.

— Может быть, — чуть слышно сказала я, — выбросив медальон, всё станет по-прежнему, все Никиты разлюбят тебя? Ведь ты уже не будешь владелицей медальона, его найдёт другой человек.

— Будем надеяться на лучшее, — вздохнула сестра.

Быстрым шагом мы шли к тому злополучному кафе, но оказавшись прямо у входа, вдруг остановились.

— Почему мы не заходим внутрь? — спросила я.

— Мне страшно, — ответила сестра. — Не знаю, почему, но страшно.

Простояв ещё полминуты перед дверью, мы всё-таки решились войти. Посетители кафе нас по-прежнему не настораживали, это были обычные люди, подобных которым мы встречали по сотне раз в день. Барная стойка и стулья подле неё остались неизменными, а вот кто действительно шокировал нас, так это бармен, заставивший нас в прошлый раз забрать с собой медальон. Некогда молодой человек с красивым лицом и смоляными волосами стал седым сморщенным стариком. Сначала мы с Наташей подумали, что тот юноша и этот милый старикашка — два разных бармена, но приблизившись к стойке и хорошо разглядев его, мы поняли, что это тот самый человек, который ещё недавно пристально глядел нам в глаза и грозился вызвать на нас полицию.

Сев за барную стойку, я аккуратно вытащила из кармана медальон, а потом бросила его под стул. Потом, чтобы развеять сомнения насчёт бармена, я спросила у него:

— Простите, а вы работали здесь в четверг?

— Я тут работаю всегда, — с улыбкой ответил он.

— Ого! Вы так быстро постарели.

Старик нахмурился. Очевидно, я его оскорбила.

— Вот что, проваливайте отсюда, — отрезал он. — И медальон свой забирайте!

— Какой медальон, — якобы не понимая, спросила я.

— Тот, что валяется под вашим стулом.

— Нет, нет, — помотала головой я. — Это не наше.

— Ваше, — запротестовал бармен, но мы с сестрой, не обращая на него внимания, направились к выходу. Мы уже надеялись покинуть это кафе, и забыть обо всех чудесах, связанных с ним, как страшный сон. Но не тут-то было. Едва мы не переступили порог кафе, как к нам подбежали все посетители, которые стали похожи на психически больных людей. Одни загораживали нам дверь, крича «не пустим», другие становились перед нами на колени и умоляли забрать медальон. Затем бармен подошёл к нам, держа в руке эту вещицу, и сам бросил её мне в карман, и после этого посетители вернулись за свои столики, а бармен — за стойку. Мы были так напуганы происходящим, что поспешили покинуть кафе даже с ненужным нам медальоном.

— Какой ужас, — сказала Наташа уже на улице. — Что-то странное с нами происходит. И зачем мы связывались с этим кафе?

Я вытащила из кармана медальон и, разочарованно вздохнув, повесила его себе на шею. И тут же он открылся и из него выпала бумажка, на которой было написано: «Отныне ты владелица медальона. Это означает, что он исполнит одно любое твоё желание. Напиши его на обратной стороне этого листа, вложи лист обратно в медальон и закрой его. В тот же миг твоё желание непременно исполнится».

— Юля, — сказала взволнованно сестра, — умоляю, не повторяй моих ошибок. Не загадывай желание, иначе будешь жалеть об этом до конца жизни.

— Дурочка, — засмеялась я, — это же наш шанс. Я напишу на бумажке, что хочу, чтобы тебя разлюбили все Никиты, кроме Кудряшова. И тогда всё будет хорошо. Вот только… медальон надо надёжно спрятать, чтобы папа не нашёл.

— Нет, ты напишешь: «Хочу, чтобы Наташу разлюбили все Никиты. Все, без исключения». Так будет честно… и мне спокойнее.

— Понимаю, — прошептала я. — Я сделаю так, как ты сказала.

Вечером Карина покинула нас, потому что, как она объяснила, ей хотелось навестить ещё множество людей в родном краю, по которым она скучала целый год, пока отсутствовала здесь. Так что в нашем доме стало тихо и спокойно, как раньше. Мы с сестрой солгали родителям о том, что избавились от медальона. Нам было страшно заходить в дом с этой вещицей, ведь отец мог взять и проверить карманы. К счастью, он этого не сделал. Зайдя в комнату, мы сразу же стали думать, куда спрятать медальон так, чтобы папа его не нашёл. В итоге мы решили схоронить его в шкатулке с бижутерией, хранившейся в нижнем ящике тумбочки. Но прежде, чем это сделать, я закрыла на засов дверь в комнату, чтобы родители, не дай бог, не зашли, села за письменный стол, положив на него медальон, и, развернув бумажечку, стала писать своё желание, точнее, желание сестры: «Хочу, чтобы Наташу разлюбили все Никиты». Ах, как мне хотелось дописать: «Кроме Кудряшова». Но рука не повернулась это сделать, в итоге я поставила точку в конце предложения, свернула бумажку в трубочку, вложила её в медальон и закрыла его. После этого я повернулась на стуле к читающей учебник литературы сестре и сказала:

Конец ознакомительного фрагмента.