Весы Правосудия Божиего. Книга первая

Андрис Юрьевич Лочмелис

Книга погружает читателя в смутные времена последних лет существования Советского Союза. Невероятные возможности человеческой воли, смекалки и чудовищные условия тюремного существования оставляют неизгладимые впечатления от прочитанного. Автор красочно описывает и позволяет рассмотреть детали, быт и нрав людей времени агонии СССР и беспредела безвластия первых лет постсоветской России. Книга бесценна своим правдивым содержанием для участников тех событий и познавательна для следующих поколений. Книга содержит нецензурную брань.

Часть 1

Глава 1

Здравствуй, мной уважаемый читатель.

Вовсе не по своей воле, скажите, кто бы этого желал, а просто-напросто невольно следуя нити того направления, что указано, наверно уж, свыше, ему, к сожалению, на протяжении жизни своей пришлось нести нелегкую кару, да будь она неладна, ведь выпала-таки доля человеку познать и нарушить не один и не два, а все десять законов, что нарек исполнять нам Господь.

Вот мы и посмотрим, что и каким образом ему довелось испытать, неся на себе этот крест, ну а как вам, полагаю, известно, нам Богом дается именно столько, сколько мы в силах нести…

История о беззащитных и сильных, добрых и злых, да вообще обо всех людях и нелюдях, которых ему было суждено повстречать, странствуя по этому, порой страшному миру. О том, как удалось устоять, а не поддаться течению превратной судьбы и не пропасть в глубокой пыли путей на самом-то деле столь пока еще очень далекой от совершенства нашей цивилизации.

Наверно, лишь тот, кто сам глубоко испытал стресс, связанный с непосредственной близостью смерти, может быть, и смог бы передать те чувства с помощью пера, чернила и бумаги, да и вообще возможно ли описать состояние души человека, которому довелось убить себе подобного, а вот все остальное, что следует после того — допросы, обыски, предварительные домыслы аж все на свете знающих оперов, тончайшие лабораторные и не столь тонкие внекабинетные исследования, немаловажный заключительный акт патолого-анатома, все решающая психэкспертиза, полный крах размеренной жизни, новые веяния грядущих приключений да философические размышления на темы: а за что и если бы, да все же оно не так и как поступил бы ты, будь на его месте я… но и это еще далеко не все… так вот, оно все вместе как раз-таки составит содержание сего изложения.

В те теперь уже как бы и давние времена начала последней декады конца прошлого — двадцатого — века блюстители закона особо не затруднялись выяснять тонкости дела, дескать, при каких таких обстоятельствах было совершено преступление, заявил ли человек о происшествии сам или был пойман, скрываясь как трусливый подонок, — все это было неважно, его попросту отправляли в следственную тюрьму, а там уж… само время покажет, был ли он виновен в содеянном, то ли держали его взаперти по ошибочке…

Медленно раскачиваясь, начинался неспешный процесс расследования дела… который в те смутные — 1990-е — лихие мог тянуться аж до двух лет, а то и гораздо дольше…

Как бы там ни было, а 24 ноября 1992 года за его спиной в сопровождении отвратительного скрипа сотни лет ржавевшего железа затворились окованные двери центральной областной тюрьмы, строенной еще при ее величестве Императрице Всероссийской Екатерине Второй Великой во время ее полновластного правления над Россией с 1762 по 1796 год.

Благодаря изощренно-амбициозному темпераменту нарочито политактивной императрицы, за срок ее тридцати-с-лишним-летнего властвования воистину были значительно раздвинуты границы Российской империи и весьма серьезно усилено крепостное право их светлости господ над холопами да крестьянами, воздвигнуты привилегии дворянства, да и вообще проделано немало фундаментальных реформ, позволивших России-матушке быть великодушно принятой во число высококультурных держав старушки Европы.

Несомненно, помимо весьма шатких политстроений, возводились в ту эпоху и фундаментальные созидания, среди которых немаловажное, если не самое первое место из бюджета империи отвелось строительству областных тюрем…ну а их-то ставили основательно, да на века.

Разделяющие бытие между легендарным прошлым и пока что мраком неизвестности покрытым, но тем не менее достойным пера писателя — как окажется позже, вскоре грядущим будущим, кованные искушенными мастерами своего дела конца второй половины восемнадцатого века, железные решетки на тюремных окнах незыблемо стояли на своих изначальных местах, вовсе не тронутые все на свете пожирающими зубами Его Величества Времени.

Быть может, удивительно, но в душу заключенного основательно вселилось тотальное спокойствие, все худшее вдруг осталось за стальными воротами, решетками и стенами на глаз неопределимой толщины, но, несомненно, основательно выложенными из красноглиняного кирпича — очевидно ручной работы — и гашеной извести желтоватого цвета в качестве соединяющего их материала.

Закопченные, четырехметровой высоты арочные своды потолка невольно натолкнули его на размышления об исторических событиях, тех, давно в Лету канувших времен, когда еще не было даже догадки об освещении этих стен электрическим светом.

Представьте, ведь еще в не так давние времена бедолаги-узники содержались при зловещем полумраке, в лучшем случае подсвечивая себе горелками-коптилками, в которых жгли зловонный рыбий жир, практически непригодный в пищу, но тем не менее состоявший на тюремном рационе питания, из-за своей дешевизны и содержания массы микроэлементов, попросту необходимых для поддержания жизнедеятельности организма человека в столь экстремальных условиях.

Впрочем, те, кто отказывались поглощать тот отвратительный продукт, вскоре сдыхали от обширной цинги, да и не все ли равно, от чего заживо сгнить, всего-то разницы — скорбут убьет поскорей или чехотка попозже…

Не менее десяти лет, а то и пожизненный срок — это решит суд, а пока закинут в трижды переполненную тюрьму между людьми, которых не совсем честно называют отбросами общества, ведь по закону-то вину подсудимого определяет только народный судья, а пока все они всего лишь подследственные, то есть находятся под эгидой бдительной защиты закона о презумпции невиновности, ведь «Обвиняемый не виновен, пока не доказано обратное».

К великому сожалению, сию немаловажную доктрину, да что там, основной принцип уголовного судопроизводства в недрах постсоветских правоохранительных органов в те смутные времена, разумеется, знали, но соблюдали всего лишь формально.

С этой и многими другими тонкостями тюремного бытия ему еще предстояло весьма близкое и глубокое знакомство.

Нелегальная почта в тюремных застенках во все эпохи работала и наверняка по сей день неустанно продолжает свое нелегкое дело.

Информация о каждом заключенном поступает, опережая появление самого несчастного, несмотря на якобы между собой отдельно закрытые камеры, целые отдельные блоки общего, строгого и особого режимов.

Там, брат, куда бы ни отправили кого-либо, известия о нем спешат, опережая его самого, то есть поддерживается тотальный контроль, который осуществляется при участии двух тесно взаимосвязанных управляющих структур, хозяина — начальника тюрьмы с оперативной частью и безграничной агентурой стукачей среди узников, а также блатной и приблатненной братвой, которые смотрят за порядком в постоянном режиме реального времени и подчиняются опять-таки непосредственно хозяину тюрьмы.

В общем, так, и снаружи, изнутри там все просматриваются, да и прослушиваются днем и ночью.

Только таким путем получается кое-как управлять этим сбродом уголовного мира, который и на самом деле не поддается анализу здравого человеческого рассудка.

В этих не столь уж отдаленных местах соблюдаются строжайшие, пусть и неписаные, но законы-понятия, определяющие место для каждого в иерархии данного общества, и за малейшее посягательство на нарушение общепринятых норм неизбежно приходится держать ответ рано или еще раньше…

— Добро пожаловать во дом родной, господин убивец, раз уж задница чиста, а то есть, нету ничего в твоей биографии такого, что могло бы посрамить честь мужчины, то падай вон туда.

Молодой тощий парень в середине его двадцатых, с лицом хитрого лиса-подхалима, указывал на место за столом, вырывая душу Бронислава из бездонных глубин весьма философических размышлений о том, как же легко вдруг стало на душе.

Как ни странно, но тот факт, что он находится в тюремной камере, его мысли вообще не напрягал.

Груз с плеч упал вместе со вспышкой выстрела, невольно произведенного им в ту роковую ночь, когда, видимо, неизбежно должно было случиться то, что разделило его жизнь на до и после…

Несомненно, вы скажете: дескать, были ведь, были возможны альтернативные решения вопроса и так далее да тому подобное, но он выбрал свой и, по его мнению, единственно правильный вариант выхода из ситуации.

— Эй, как там по батюшке, тут два раза, брат, «не приглашають», — в суперприблатненной позе, выгнув пальцы обеих рук, решил выступить оратор местного разлива. — Или у господина лиходея что-то с прошлым не в мажора такте, не имеет ли мил человек случайно непоняток по понятиям, аль с законом уголовным по ошибочке столкнулся он в пути, а то тут все прям как один по ошибочке, по разным ошибочкам, но поверьте, сер, не виновны, ну кроме как бес попутал, а иначе здесь все друг друга лучше, хорошие ребятки, зубками когда мы к стеночке лежим, сном младенца… трали-вали, сапоги, сандали, блин буду, я туда-сюда…

Миру пока что неизвестный мастер слова иссяк в глубоком реверансе в стиле а-ля Версаль перед подошедшим седовласым мужиком весьма угрюмого вида, который явно стоял далеко не на нижних ступеньках крутой лестницы социума этого ада.

— Меня Севером кличат, — он дружелюбно подал свою костлявую, но тем не менее сильную руку.

Его высокий лоб, несомненно, говорил о врожденном интеллекте, и пусть даже он был ориентирован на криминальное направление, но, как говорится, того, что даровано свыше, не пропьешь и не отнимешь.

— Не бери его в голову, это наш местный артист погорелых театров и шут при короле в одном теле, присаживайся, угощаю.

Север махнул в сторону дальнего угла стола, который, конкретно сваренный из уголка шестидесятки, монолит, вместе со скамейками пересекал камеру по всей длине и упирался в противоположную стенку с зарешеченным арочным же оконным проемом без стекла, но местные умельцы, проявив удивительную смекалку, искусно натянули одеяло на прутья решетки, так регулируя вентиляцию и температуру в помещении, словно в вигваме североамериканских индейцев.

— Сейчас, бродяги нифеля поднимут, а то есть вторично заварят уже однажды использованную заварку черного чая, купца хлебнем, не ради экономии, знать, не побрезгуешь?

— Так чего же брезговать стану, я такой же каторжанин, как и ты, а выбирать тут, по сути, особо-то и не с чего, хотя стой, вон у меня, по ходу дела, еще пару заварок должно быть в загашнике.

Бронька порылся в рюкзаке, достал полпачки цейлонского чая и передал тому же молодому пацану, шуту-артисту, который, видимо, и был из приближенных Севера.

— Держи вон, завари-ка по—человечьи, братуха.

— Раз так, присаживайся, пока пацаны чай замутят, мы с тобой о доле нашей перетрем, покалякаем, свежие новости с воли размажешь, да и ведь надо же нам дознаться, с кем же хату делить приходится, в конце концов.

Тут, как видишь, народ есть всяких мастей, от честных воров аж до пидарасов, так что выкладывай и ты, кто таков, из первых уст, так сказать. Мест спальных тут, стало быть, недостача, а то и вообще нету, видишь, братки аж по трое на шконке парятся, поочередно спать приходится, но в тесноте, да не в обиде, эх, Россия-матушка.

И сколько же пословиц мудрых изрек народ из недр своих, ну впрямь на всякий случай жизни… хоть плачь, хоть стой от нрав мирских.

Тут право изложит вам словом

Мужик, и барин, и солдат,

И даже неуч с поговоркой,

Вас удивит нежданно брат.

Прочитав свой монолог, Север пусто сплюнул на бетонный пол и растер подошвой комнатной тапки, искусно сшитой из подручных материалов местными мастерами-самоделкиными.

— Согласись, ведь нету мудрости мудрее народной.

— Бесспорно, старина, что тут добавить?

Броня развел руками и потянулся, этим невольно размяв свои плечи и весьма внушительного вида шею, его аж коробило от усталости.

— Так какими судьбами добрался ты сюда, молодой, сильный, да с виду как бы и не дурак?

— Слушай, Север, это длинная, и предполагаю, что скучная история, а то и вообще ведь оно мое личное дело, за что да как я сюда попал, не так ли?

— Нет, брат, тут ты неправ, видишь, перед тем как определить твое место в иерархии данного общества, мы должны знать о твоей душе все, ну или что-то более по крайней мере, нежели нам уже известно благодаря оперчасти.

— Что же, раз так, то ладно.

Понимаешь, я имел неосторожность застрелить одного приятеля, а иначе со мной все в ажуре за неимением свободы действия, но это меня не печалит, по крайней мере, хоть знаю, за что сижу, и, будь этот срок даже пожизненным, сожалеть, блин буду, не стану.

— Благодарю за чай, старик, а теперь будьте добры, господа сидельцы, я умаялся и спать хочу, сам знаешь, какой неблизкий путь проделан, добираясь до этого священного места…

— Смотри, брат, не стряпай со своим мнением, тут надо больше слушать и меньше глаголить, перебивая старших себя.

При этом Север смотрел ему прямо в глаза.

— Согласен.

Бронька ответил без проблеска сомнений на лице:

— Об этом мне уже толковал сам Восток, пока пару недель вместе парились на нарах в районной капезухе… довелось, блин, будь она неладной.

— Кто, ты говоришь, Восток, не смей ехидничать, молодежь, откуда тебе знакомо это уважаемое погоняло, обзавись?

— Да век воли не видать, пробей по тюрьме, нас привезли одним этапом, в капэзучной хате, в камере предварительного заключения, две недели за компанию парились, заодно и карантин прошли, так что смело могу сказать — тот старик подтвердит наше знакомство, да, кстати, его, походу, на четвертый корпус определили.

После этих слов отношение к Брониславу изменилось словно по мановению магической палочки сказочной феи.

— Ты, чай, об усталости что-то говорил, братуха, вот на этой шконочке как раз ляг, отдохни, а я пока прогон-весточку, которая проходит по всем камерам поочередно и возвращается назад ко владельцу, на тюрягу закину, авось и не брешешь, тоже мой кент по зоне, да нас, дело прошлое, за одно на Колыме короновали, сколько лет-то прошло…

Старик задумался, и с лица его можно было читать, словно с экрана кино.

Север был явно встревожен новостями.

«Радуется седовласый, сколько нужно человеку до мгновения счастья, да не так-то и много. Даже такому вот полвека отсидевшему вору-рецидивисту, да, брат, наверно уж, это чувство не чуждо и самому дьяволу», — подумал Бронька, погружаясь в столь необходимый его усталому телу отдых.

Он и вправду умаялся за пару последних недель, проведенных сначала в камере предварительного заключения, потом этап поездом до тюрьмы, карантин, мать его… несчастный уже спал глубоким сном, бедолаге оставалось еще полгода до двадцати восьми лет.

Физически сильное, высокое, тренированное тело с трудом помещалось на железной тюремной кровати — шконке, его ступни свисали через край, мешая проходить другим, тем, которых смена спать еще впереди, но никто не смел будить великана, да еще и спящего на месте самого Севера…

Сон приснился ему с такой явью, что усталый мозг не смог это видение отличить от реальности…

Солнечным днем они вчетвером шли всей семьей, пересекая чудесное поле: лучшая в мире мать и жена, сын семи лет, дочь в пятом году своей жизни и он, самый счастливый муж и отец, каким только может быть человек, чувства счастья буквально струились над ними.

Они не спеша двигались через цветущий луг, где шмели и пчелки, собирая нектар из благоухающих разноцветных растений, деловито жужжали, не обращая внимания на прохожих.

Буквально над их головами в небе заливался жаворонок в своем невысоком и, к сожалению, недолгом полете, но как он скандировал свою чудесную песню…

Трудяги-муравьи делали свою вечную работу, дружно шагая друг за другом, навьюченные разными ношами, а в недалекой березовой роще звонко закуковала кукушка, он сбился со счету…

Мир жил в рутинной суете сует, и каждый член общества, населяющего планету, делал ему по закону природы доставшееся дело, все, от муравья до жаворонка, от мала до велика, не ропща, трудились, поддерживая гармонию бытия.

Жена с дочерью собирали цветы и плели себе венки, потом, надев их на головы, кружились в танце девиц, а сын, шагая в ногу с ним рядом, без конца задавал самые неожиданные вопросы и внимательно выслушивал его ответы.

Безоблачное небо простиралось до горизонта, вовсе не предвещая перемены погоды, как вдруг, откуда ни возьмись, стал появляться быстро сгущающийся туман, и они стали терять друг друга из виду… один, он стал звать их сквозь непроглядную пелену, но голос его, ударившись о белую стену, из мглы многократным зловещим эхом тут же возвращался обратно… он снова и снова пытался дозваться, но тщетно.

— Эй, братуха, проснись и успокойся, — его тряс за плечо тот самый седовласый мужик.

Словно из подземелья, он возвращался из сна сквозь озноб и жар, который, видимо, и вызвал сей бред, но реальность и вернувшееся соображение того, что это всего лишь сон, его душу вовсе не успокаивало.

Вдруг ему стало ясно, что это не попросту сон, а чуть ли не натуральное видение его собственного чудесного прошлого, жалкого настоящего и в непроглядной мгле растворившегося будущего, которого, как всем нам известно, не избежать.

Он взял себя в руки, ведь чему быть, того не миновать.

— Надо тебе вставать, сынок, — Север тряс его уже сильней.

— Двери вот-вот откроют, это вечерняя проверка, а господам ключникам не особо-то нравятся спящие красавцы, так можно и карцер схлопотать, или, неровен час, чай, по хребту дубиной подмолодят.

Тотчас же отворились окованные двери, сто двадцать заключенных привычным быстрым шагом вышли в тюремный коридор и построились с завидной аккуратностью, не соблюдая рост, но равнение в две шеренги как положено.

Видимо, этот режим, сам собой передаваясь испокон веков по наследству, оставался все тем же, и чего тут менять, в этой унылой рутине тюрьмы, все просто и ясно, одни сидят, другие их охраняют, и никогда они местами не поменяются.

Надзиратель с важностью ну как минимум павлина из королевского сада, прохаживаясь, стал зачитывать им же самим заполненные анкеты. В порядке алфавита выкрикивая фамилии, а названный заключенный выходил из строя, при этом называя свое имя, отчество, год рождения и статью, по которой обвинялся, после чего проходил в камеру, обязательно держа руки за спиной.

Смело можно сказать, что это достаточно серьезно продуманный процесс, ведь тут от остальных никак не скроешь ни кто ты такой, ни статью обвинения, а у некоторых чемпионов своего грязного дела их ажнак по пять, шесть, семь — «целый букет», на местном жаргоне говоря.

Там есть воры и насильники, грабители и сутенеры, мошенники, поджигатели и даже осквернители могил — в общем, весь разношерстный криминальный мир, вплоть до убийц всех мастей.

— Тут мы есть, мой юный друг, без малейших прав человека.

Ты видишь этих ублюдков, они одеты в черные маски, чтобы прятать свои лица, так как вправе делать с нами все, что им заблагорассудится.

Эти маски — их надежда избежать мести, в случае если кто-то из нас вдруг встретит кого-либо из них на свободе-то матушке, незавидная у них работенка. Не забудь вот эту вот поговорку Homo homini lupus est, переведенная с латыни, она гласит о том, что «Человек человеку волк».

Смотри, ведь видишь, что основной контингент нашего брата просто далек от привычек и обычаев высшего общества, тут никто не заботится о проблемах или здоровье другого, а вообще чихали на все то, что не грозит им личной физической расправой.

Если раньше воровской закон почитали и никто не смел нарушить допустимые нормы, а такого слова, как «беспредел», не существовало и вовсе, то сегодня эти моральные устои среди уголовничков уже почти не действительны. Практически анархия нынче властвует над этими, Богом забытыми местами, и куда только катится сей уголовный мир некогда высоконравственных воровских понятий.

Это был тот самый Север, кто стоял с ним рядом во втором ряду на вечерней проверке.

— Скоро ты сам, так сказать, воочию сможешь убедиться в моих словах.

Он закончил свой монолог в полголоса, пока надзиратель, обладавший редчайшим контратенором, продолжал, срываясь на фальцет, выкрикивать фамилии несчастных сидельцев.

— Морально неустойчив, склонен к нападению, а значит, и к побегу, новенький, Климов Бронислав, — зачитал его анкету щуплый человек, щуплый, но зато уполномоченный измывается над подследственными любого телосложения.

— Ты тут не один такой шустрый.

Высокомерным взглядом снизу вверх замерил двухметровое тело Броньки мент-полуросток, когда он назвал свое имя, год рождения и, конечно, статью, обвиняющую его в умышленном убийстве.

Надо же, коротышка, по сути, мистер никто, а высокомерие чуть ли не до небес, этот человек явно ищет наслаждения властью для своей мелкой и, скорее всего, больной душонки, вот почему пошел в мусора, тут он имеет шанс самоутверждаться всякий день и на каждом шагу, вон с каким удовольствием выкрикивает имена сидельцев.

Первый день в тюрьме, сколько их еще будет, только Господь Бог знает, а может, и нет, ведь у Создателя уж наверняка масса дел, и они, те другие дела, скорее всего, что поважнее его ничтожных переживаний.

Ну конечно же, он ошибался, у Творца есть дело до каждого из нас, никто не забыт, и ничто не забыто… хотелось бы в это верить.

Ведь тогда он даже представить не мог, сколько дорог, путей еще ждут его, и бурное русло его судьбы-реки только что как началось, ему будет суждено видеть страны и континенты, аресты, тюрьмы и освобождения из них, тяжелый труд и, что еще хуже, безработицу, будут корабли и яхты, сказочные острова и карнавальные шествия с фейерверками над ними, да, да, мой милый друг, Броньке предстоит все то, и не только…

Мы, человечки, к сожалению, не властны над временем, оно течет своим путем, а нам остается лишь стараться, бодро спешить за ним, чтобы, не дай Бог, не отстать от него, иначе можно встать, оказаться на обочине большой дороги, а по ней будут мчаться другие, на сверхскоростях интернета, которые в наше время чуть ли не с каждым днем возрастают в разы.

Это наши человеческие амбиции, по-видимому заложенные создателем на генетическом уровне, вот мы и премся за ними, пока физически можем, а ведь ненадолго хватит наших ничтожных силенок, а потом, под конец своего пути, каждый останется один на один со смертью костлявой, вот тогда-то и задумается, если все еще будет при здравом рассудке, сделал ли он достаточно за свой краткий век, сотворил ли вообще чего-то достойного, чтобы его вспоминали, — да ладно, пусть хотя бы на гробу не проклянут, на могиле посмертно, и то слава Богу.

Хотя, если по большому cчету, из всех миллиардов, населявших планету Земля, чести войти в историю удалось лишь единицам, только тем избранным, которые на самом деле вершили ее.

Неважно, были ли это добрые или злые гении, но их появление среди нас радикально изменяло ход событий на театре цивилизации, и ведь были, рождались такие, да и в наше-то с вами время некий творит чуть ли не чудеса…

Это, наверное, посланники тех или иных сил, что рождались в нужное время, на точном месте со строго определенной миссией, выполняли ее как могли и воспетыми или проклятыми грохались вниз, чтобы оставить место новым пришельцам, творцам исторических дел.

Что по моему убеждению, так надо просто жить, прислушиваясь к совести, делать свое дело и особо не задумываться о недостижимых высотах бытия, ведь у каждого из нас, мой друг, есть своя судьба, у каждого своя… а посему не надо завидовать другому, тому, у которого, по вашему мнению, ноша слишком уж мала по сравнению с вашей.

Так вот и у Броньки тогда еще предстояла долгая дорога, отмеренная свыше, а чтобы нам понять его внутренний мир, характер и помыслы, с вашего позволения, мой дорогой читатель, нам надо сделать отступление от момента событий лет этак на десять назад… во весну 1983 года, это даст нам право заглянуть в юность нашего героя и, наверно, узнать, как же он начинался, его драматический, порой удивительный и, конечно же, невероятный жизненный путь.

Глава 2

Основная часть из нас в свои шестнадцать уже испытали, или вскоре вам точно предстоит познать сладость и печали того чувства, что в народах планеты Земля называется словом «любовь».

Да, вы угадали, мой друг, те двое уже знали, чего хотят друг от друга, и, взявшись за руки, шли в сторону леса, где благодаря ранней весне распустились первые подснежники, простирая свой чудо-ковер для влюбленных.

Весна большими шагами с юго-востока шагала через Уральские горы, прогоняя до мозга костей надоевшую русскую зиму.

Вслед за ласковыми солнечными лучами, сопровожденными пением уже прилетевших птиц перелетных, словно чудом исчезали последние сугробы, оставляя место многоцветному покрову лугов, который произрастал буквально на глазах.

Магию момента прервал громкий оклик искаженным в отвратительную сторону голосом, словно ударом кнута прозвучавший на всю пустынную улицу.

— Стоять, эй, пацаны, вы гляньте, какая сладкая парочка, стоять, я сказал!

Это был Кирилл, весьма колоритная личность, в окружении своих сверстников, разумеется, авторитет для них и себя самого, ведь, судя по его поведению, он сам себя уважал не менее чем другие, все семеро, вместе взятых, ребят.

— Иди дальше, Инна, а мне, как кажется, придется поговорить с этими братками.

Он пустил ее идти, удаляясь от этой на самом деле опасной свары, а сам обратился к вожаку новоиспеченной банды, вовсе не лестными слухами о которой уже полнилась округа.

— Чего ты хочешь, Кирилл?

— Слушай, сосед, если ты желаешь ходить и дальше со своей телкой и чтобы вас никто тут не трогал, то полагаю, что за это тебе надо платить, скажем, ну хоть какой-то налог.

Кирилл произнес свой грязный монолог, глядя на Броньку, и с особым пафосом, сквозь зубы плюнул на землю как бы в подтверждение своей безмерной власти над ситуацией.

— Пару бутылок водочки нам бы не помешало.

Он обратился к своим корешам.

— Ну конечно, Кирилл, вот так-то будет лучше, это да… давай тащи, герой-любовник.

Друг через друга, поддерживая своего кумира, выкрикивали приятели, этим доказывая свою преданность авторитету.

Бронька, он на тот момент был далеко, нет, вы неправильно поняли, его тело было на месте, а вот мысли где-то в будущем.

Поскольку в данной ситуации он, конечно, не смог бы противостоять целой банде на этой безлюдной улице, значит, надо дать им то, что желают, а то ведь он не один, эти преступники могут взять еще и его Инну в обиход, до леса всего пару шагов ходу, а там кто знает, что такие ублюдки могут сотворить.

Она стояла всего в метрах двадцати, и в ее присутствии эти мерзавцы, ехидничая, унижали его, но раздумывать не было времени, душа закипала, не был он из робких мальчиков, и по носу получать доводилось, а также и давать нокауты и на ринге, и на хоккейной площадке, но это другое, там один на один и есть правила игры, а тут целых восемь подвыпивших хулиганов…

— Ладно, пацаны, ваша, конечно, взяла, только постойте на месте, я одолжу у Инны десятку.

Двадцать шагов до нее и обратно ему давались как пытка, но вот мысли, которые он передумал за это время в пути, для вожака банды не обещали ну просто напрочь ничего доброго, ну ничего…

За летние месяцы Кирилл и его братва успели прославиться настолько, что оказались в исправительных колониях. За групповые грабежи, хулиганство да насилие им присудили от пяти до десяти лет, каждому по заслугам, и с тех пор они как бы пропали за горизонтом.

Глава 3

Выросший в многодетной семье глубинки советских просторов, где все происходило в точности так, как и во множестве подобных семей, юноша знал разницу между злом и добром.

Отец почти беспробудно пил и частенько избивал мать, на протяжении лет терроризировал всю семью — довелось Броньке с самого детства повидать видов пьянства, бесправия и насилия, нервных срывов среди членов немалой семьи, синяков на теле матери, словом, весь тот шлейф, что влечет за собой беды, народом названные пьянством и скандалами.

С раннего возраста все они были приучены к работе.

Летом доводилось копаться в огородах, на сенозаготовке, а заодно еще и пасти скотину.

Зимнее время также не давало поблажек никому из членов семьи.

Пришедши со школы, поить и кормить домашних животных, на морозе по скользкой тропинке ведрами таская за тридцать метров воду из колодца, сено из сарая для стада из шести рогатых — коров, подрастающих бычков да небольшой отары овец. Убирать за всеми этими животными, включая еще и десяток свиней разной величины, вилами выбрасывая навоз, потом с помощью братьев пилить, колоть и таскать домой дрова — в общем, трудились всей семей, по мере возраста и физических возможностей, изо дня в Божий день.

По ходу времени и с ним подрастания братьев, дел не становилось меньше, а отец все глубже тонул в алкоголизме, не переставая издеваться над матерью, пока в один день Бронька, вернувшись со школы и застав очередную сцену насилия, просто взял и побил своего родителя, да так серьезно, что тот в итоге остался лежать в крови с выбитым зубом и лицом, похожим на отбивное.

В тот день батька получил сдачи за все годы, раз и навсегда поняв, что его безграничная власть в этом доме утеряна навеки.

Подросток тогда заканчивал восьмой класс, всего-то четырнадцать лет отроду, а душа уже так переполнилась горьким страданием, что даже на родного отца рука поднялась.

Уже тогда он, похоже, был доведен до состояния аффекта, ведь его буквально силой оттянули от несопротивляющегося и уже тотально поверженного отца, а сам он находился в неописуемом состоянии души.

Словно дикий зверь, он ревел, осознавший сладость и в то же время горечь победы в смертельной схватке.

Не надо быть крупным специалистом в области психологии, чтобы суметь проанализировать и разделить на мелкие компоненты тот рев пацана — обида и сожаление, смешанные с молитвой к Господу Богу.

— Но почему именно мне выпала доля сего поединка, да будь справедливой судьба, так его могло и не быть, а раз уж он случился, то за какие грехи или с какой целью надо мне было это все пережить?

Ситуацию осложняло понятие того, что этот бой в жизни его решительно ничего не менял, а может быть, еще и усугублял безысходность ситуации, ибо он был заперт в одном вольере с событиями и побежденным… в клетке под названием жизнь, в которой уже навсегда этот факт будет напоминать о себе, и от него никуда уж не деться.

Накипело у пацана, ведь все детство приходилось наблюдать, как отец безнаказанно нет-нет, а измывался над матерью, которая нарожала пятерых детей, при этом трудно работая на колхозной ферме дояркой, упаси Господь…

Спустя месяц после инцидента с отцом он с отличием окончил восьмилетнюю школу и, дав совет отцу больше не трогать маму ни пальцем, а то… уехал в город, где успешно поступил в мореходное училище.

Он с детства мечтал, наверно, как и многие другие пацаны, о дальних морских путешествиях, помимо школьной программы зачитываясь Жюлем Верном, Дюма, Даниелем Дефо, Эрнестом Хемингуэем, Джеком Лондоном, Рафаэлем Сабатини, а также многими другими классиками разных жанров, всегда сопереживая главным героям, восхищаясь их мужеством и находчивостью, а также талантами авторов, которые когда-то смогли простыми гусиными перьями при освещении керосиновых ламп написать эти литературные шедевры.

Учеба Броньке давалась легко, так как он уже с детства любил то, что изучал, а посему довольно суровые будни морского училища казались просто игрой по сравнению с тем, что ему уже довелось пережить в родном доме.

Подъем в семь утра, кросс по километру, полоса препятствий с турниками в ее начале, а также в конце — все это идет на пользу растущему мужчине, он быстро набирал объем мышечной массы и жизненного опыта, в общем, рос молодой человек, морально и физически.

Когда вернулся домой на зимние каникулы в морской форме курсанта, им восхищались все друзья, а особенно девушки, тогда-то он и встретил свою любовь, будучи всего-то пятнадцатилетним подростком.

Инна была одним годом младше, но уже красавица, и, когда, после кино проводив девушку до дверей, он спросил разрешения дотронуться до ее губ своими, она не возразила, так в тот же миг они и встретились в первом, но уже страстном поцелуе…

Так ушло детство и помчалась безумная юность, когда вот такие вот вроде бы еще совсем дети, а думают то, что уже достаточно взрослые и вправе принимать любые решения.

Некий из вас, может, и скажет, что все это чепуха, а, по-моему, это все же правильно наверняка, ведь надо хоть что-то делать, чтобы набирать опыт жизни, а откуда же еще учиться, как не от своих ошибок, когда некому подсказать, мол, делай так или иначе, а пусть даже подскажут, так ведь молодежь все равно сделает все по-своему, не так ли?

Теперь у Броньки не оставалось и минутки свободной, ведь как только заканчивались лекции, так тут же надо было бежать на тренировку, он как настоящий моряк занимался греблей на байдарках и яликах, а зимой, когда замерзали каналы, ходил на бокс и борьбу, конечно, играл в хоккей, почти все однокурсники делали то же, что и он, невольно выдвинув его негласным лидером.

Вечерами читались и писались письма, ведь ни интернета, ни мобильников тогда и в идее-то не существовало. Писались настоящие, классические письма практически каждый второй вечер и так же получались, о чем были эти страницы — ну, конечно, о любви…

Это было прекрасное время, в конце каждого письмеца она обязательно ставила клеймо своих ярко накрашенных губ… а он, послание получив, обязательно пригублял эту алую чудесную печать.

Ему казалось, он просто должен так сделать, чтобы было все честно, ведь она-то ему не без чувств посылала этот ее уст отпечаток на клетчатой бумаге школьной тетрадки.

Любил и гордился он ею, а когда писал ей ответ, то в конце письма целовал лист бумаги и в том месте обводил круг с надписью «поцелуй», он был уверен в том, что и она целует послание его бесцветного, но, несомненно, наполненного светлыми чувствами любви поцелуя.

Вроде и дети еще, а чувства их били аж через край, и скажите, что же может быть прекрасней настоящей любви?

Пацаны дружески подшучивали, они уважали его за силу, честность и успехи в учебе, Бронька и на самом деле был одним из лучших во всем своем курсе, что состоял из одиннадцати групп по тридцать учащихся.

Летние каникулы начались с сюрприза: отец, как будто его подменили, не пил уже какое-то время и, продав бычка на местном базаре, купил для сына — будущего моряка новенький мотоцикл «Восход-175 см³» — вполне приличное транспортное средство для шестнадцатилетнего юноши.

Тут-то и позналось настоящее счастье, посадив Инну сзади себя, он уезжал, куда глядели глаза, на расстояния в сотни и сотни километров, ночевали в прихваченной с собой палатке, а возвращались лишь потому, что беспокоились о родителях.

Те, бедные, ничего не могли уже сделать, хотя и ворчали, что тогда, мол, когда они росли, такого себе и представить-то не могли, чтобы до свадьбы да ночевать где-то вдали от дома, в палатке, вдвоем… да, не ровен час, еще и наделаете детей.

Но дети пока что не делались, хотя не без секса ведь жили эти двое, любящие друг друга молодые люди, вместе были они постоянно.

Мигом пролетело то лето.

Как и принято в России, учеба начиналась с первого сентября, ему предстояло уехать, чтобы продолжить занятия на втором курсе училища.

Провожая Броньку на автобус, который должен был доставить его до поезда, Инна, грустно вздохнув, скороговоркой залепетала сквозь слезы. Ну просто как в воду глядела…

— Вот такая моя судьба, видимо, ждать тебя всю свою жизнь. Теперь, пока ты учишься, еще три года, потом станешь капитаном и уплывешь в моря на неизвестное время, а корабли-то, бывает, что тонут в штормах… и вообще…

— Да не так-то часто и тонут, если взять статистику несчастных случаев, то по земле в последнее время ходить гораздо опасней.

Бронька вполне обоснованно и со всей серьезностью будущего капитана в голосе успокаивал девушку.

Она обнимала его, целуя изо всех своих сил.

— А может, да ну его, это море, останься и начнем жить вместе, я нам сына рожу или дочь.

Шофер подошедшего автобуса, видно вдоволь насмотревшись подобных сцен, весело улыбаясь, прервал прощальный поцелуй.

— Ну что, ребята, будем продолжать ласкаться или все-таки поедем, в конце-то концов.

Выдавая билет Броньке, водило, который по возрасту с легкостью годился бы ему в отцы, дружелюбно посоветовал:

— Да будь все океаны у моих ног, но такую девчонку я бы ни за что не оставил.

— Да уж, и я вот задумываюсь, но как сделать выбор между ней и морями, океанами и дальними странами? — Бронька замечтался, сидя на переднем сиденье справа от шофера в автобусе ПАЗ местного значения.

— Любовь — штука такая, что приходит неожиданно, это, можно считать, как подарок судьбы, беречь ее надо, сынок…

Пожилой водитель сказал это как бы сам себе, кто знает, быть может, он и на самом деле говорил неспроста, а явно со своего личного опыта жизни, сделав вот такой вот вывод… Прав был шоферюга, но беда, брат, в том, что в молодости мы не особо-то прислушиваемся мудрого совета старших, а осознаем истинные ценности зачастую лишь после того, как сами же их безвозвратно утратили, потеряли.

Новый учебный год начался с того, что поменялся мастер группы, это был прошлой весной получивший диплом штурмана, но по курсантам пока что не известным причинам не вышедший в море абсольвент училища.

Ребята подшучивали над ним, как будто его мамочка не пускает, или другие варианты, например, мол, что-то не того у него с яйцами, зрение не в порядке аль с мозгами беда.

Ведь всякий из курсантов то и дело грезит о море, дальних плаваниях, и, вообще, как это возможно — учить морскому делу других, притом как сам учитель волну-то не нюхал.

Учащийся и мастер знали друг друга не понаслышке, ведь в прошлом году когда они были на первом, то теперешний наставник щеголял как раз на последнем, четвертом курсе, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.

Не очень-то хорошая слава была у новоиспеченного мастера, который в море-то не бывал, а уже собрался их учить уму-разуму.

Мастака сходу не зауважали среди курсантов, о чем гласило и его не очень-то приличное погоняло — Муха.

В прошлом году, будучи старшекурсником, он неоднократно зло подшучивал над младшими… метнись, мол, сходи на клотик, принеси чаю.

Клотик — это высшая точка на мачте корабля, ну а незнающий трюка юнга идет на камбуз — кухню и рассказывает, что, дескать, курсантом четвертого курса Мухой с самого клотика чаю принести велено. Понявший шутку повар отправляет бедолагу к завучу, убедив жертву, что клотик — это и есть кабинет замдиректора, и тот идет как на эшафот, но не зная, что у завуча за такие штучки свой витамин имеется, наряд на тот же камбуз, например, картошку чистить до полночи да термины морские заодно изучать.

Не так-то страшно, но Муха просто любил поизмываться над первокурсниками, а способов хоть отбавляй. Поговаривали, будто у него родственничек там… кто-то из больших верхушек, вот, мол, и позволяет распущенный сыночек сам себе все, что захочет.

На марш парада дня победы из всего училища Бронька был отобран и поставлен направляющим, и по праву, ведь военрук не малое дитя, он глазом профессионала видел, кто из курсантов этого достоин, тут ведь роль играет рост, выправка да четкость выполнения команд.

Такое не могло не вызвать зависти у четвертокурсника, обладающего не меньшим ростом, но не осознававшего того, что его плечи гораздо уже и подбородком бедолага не вышел, зато амбиции били через край.

Как-то в коридоре, проходя мимо, Муха, будучи уже мастером, как бы невзначай, плечом сильно задел Броньку и, остановив его, потребовал извинений.

— Слушай, Муха, ты сам ведь должен извиниться, по ходу дела ведь толкнул-то меня специально, не так ли?

— Молчать, сопливый, когда с тобой мастер говорит.

— Да пошел ты, Муха.

Игнорируя этого недоноска, он пошел дальше, на лекцию, на которую уже опаздывал на пару минут, и как раз из-за Мухи.

Извинившись, он занял свое место в аудитории и углубился в навигацию.

— Южная Атлантика, дело обстоит так, что ваше судно уже три дня как бедствует из-за отказа двигателей по причине непоступления топлива к насосу высокого давления, нарушена связь и бушует шторм, вас болтает куда попало, и, судя по всему, это не закончится еще пару-тройку дней. Всем известно, что вас уже занесло далеко за экватор, так как тайфун имеет направление на юго-восток, и если мотористам не удастся завести хотя бы один из дизелей, то ваша судьба, похоже, решится в считаные часы, вас просто разобьет где-то о прибрежные скалы вблизи Кейптауна… вы механики, ваши действия?

Магический голос респектабельного профессора, капитана первого ранга, так завораживающий его раньше, звучал как бы из подземелья, мысли путались, он не мог концентрироваться на задании, перед глазами то и дело зияло перекошенное лицо отвратительного недоноска, Мухи.

Безумию человека нет границ, и Муха еще одно тому доказательство.

После отбоя в кубрик постучали.

Посланник передал на словах, что Муха ждет его у себя в дежурном помещении.

Одевшись в спортивный костюм, Бронька пошел по длинному коридору, с отвращением думая о предстоящей встрече.

— Ну как, так будешь извиняться или что?

— Слушай, Муха, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты не ходил по училищу как главный павлин.

— Ну так ходи ты, у меня нету ничего против.

— Ах, сукин сын, ты у меня еще попляшешь.

И он в тот же момент подло нанес резкий удар открытой ладонью, попадая Броньке точно по кадыку — выступу гортани.

Неожиданная атака в этом случае выбила землю у него из-под ног, полная асфиксия, кругом вдруг все поплыло, он с трудом удержался на ногах, упершись левым плечом о стену. Пару десятков секунд, не менее, он сражался за один вдох, а когда смог набрать полную грудь, то с первым же выдохом выбросил правую руку в хорошо отработанный апперкот, который пришелся противнику в подбородок.

Муха уже как бы праздновал победу и был весьма удивлен, когда тело вдруг перестало его слушать, явный нокдаун, он медленно сползал по стене, а Бронька и не думал остановиться на достигнутом, снова и снова он с наслаждением крушил лицо ублюдка, прекрасно понимая, что это конец его морскому делу, из-за одного недоноска, которого замучила зависть, глядя на успешного, великолепно развитого молодого человека.

Ведь он, никого не трогая, делал свое дело, отлично учился, приветливо помогал товарищам, занимался спортом и строил планы о будущих путешествиях на белоснежных лайнерах, которыми надеялся однажды управлять, стоя за штурвалом.

Из небытия его вырвал вахтенный, подоспевший на дракой поднятый шум.

— Опомнись, братуха, ты убьешь этого ублюдка, — ребята удерживали его уже вдвоем, они сами рисковали получить под шумок, так как Бронька рвался в бой, обезумевший от жажды мести, он понимал, что это первая и последняя его схватка здесь, в любимой мореходке, и от этой мысли хотелось выть, растоптать эту недостойную мразь в обличье моряка.

Муха отхаркивался кровью вперемешку с соплями, он с трудом приходил в себя, не веря в позорное поражение, но гонору не убавилось, подлец еще шепелявил сквозь щели выбитых зубов.

— Ну теперь тебе конец, щенок.

Хлесткий удар ногой в голову его вернул в исходное положение, лежа ничком в луже своей собственной крови, и, похоже, больше добавок ему уже не требовалось, горе-мастер Муха был в глубоком нокауте.

Наутро Бронька подал рапорт об отчислении из училища, ему предложили самому, так сказать, по собственному желанию… и теперь в его анкете, что ушла в определенную госслужбу, появилась не очень-то лестная для молодого человека лаконичная, но в то же время весьма исчерпывающая запись: «Морально неустойчив и склонен к нападению».

Муха, зализывая раны, обдумывал план своей очередной подлости, но уже не в стенах мореходки, а при статусе поверженного мастера, так что о дальнейшей его судьбе нам ничего не известно, да стоит ли вообще вспоминать таких тварей, но, видимо, и они нужны на этом свете, раз уж все таки имеют место тут быть…

До новогодних каникул оставалась всего неделя, когда он постучал в двери Инны, ее счастью не было преград.

— Вот так, ну надо же, какой поворот судьбы, а я, загадывая желание, всегда молилась, чтобы ты не стал моряком дальнего плавания.

— Значит, твои молитвы были услышаны, все вы, женщины, немного колдунки и ведьмы.

— Что будешь делать дальше?

— По вашему желанию, мадам, буду целовать эти нежные губки.

И под защитой неписаных законов любви они слились в одно целое, то есть в долгий поцелуй, плавно переходящий в бурный половой акт…

Ей еще не исполнилось шестнадцать, школьница, он всего на год старше, а уже с грузом недоброго опыта жизни за плечами.

Они рановато начали активную половую жизнь, а возможно, и нет, может, и в самый раз, кто знает, эти двое, как знать, просто пользовались лимитированным временем, данным для их счастья.

Ее родители их отношениям возражать не стали, видимо, у них был свой опыт, они приняли Броньку как сына, а домой, к своим, он так и не вернулся, хотя разделяло их всего-то пятнадцатикилометровое расстояние между поселками.

Не только потому, что было стыдно за неоконченную учебу, отчасти, может, и так, но больше по той причине, что в том небольшом отцовском домике и без него было тесно, а тут еще плюс Инка под боком… ну как он мог ее оставить одну.

Глава 4

Наутро он пошел в колхозную контору поинтересоваться о возможности получить какую-либо работенку.

Директор принял его в кабинете и, внимательно выслушав, по-отцовски изрек:

— Молодец, но больше не дерись, а работу мы тебе подыщем. Будешь слесарить, пока суть да дело, изучишь технику, а за это время сдашь экзамены на права, в семнадцать получишь тракторные, через год отправим на курсы шофера, а там и в армию пойти настанет пора.

Программа грядущей жизни малолетки, неудавшегося морячка, была составлена в мгновение ока, а чего там задумываться, все просто, по шаблону Советского Союза.

— Тебе и жилье, наверно, уж нужно, так-так, иди пока в отдел кадров оформляйся, а потом заходи, ключи заберешь, есть у нас одна квартирка в запасе.

Через полчаса у Броньки уже была работа, ключ от крошечной, но квартиры и аванс на руках, вот такой вот был зря проклятый Советский Союз, где безработных не знали, а голодных да бездомных так и подавно…

То ли случай, то ли то, что Инны отец и директор колхоза были двоюродными братьями, квартирку — одну комнатку с печным отоплением Бронька получил на первом этаже барака, а как раз над ним, на втором, жила она с родителями в двухкомнатной.

Словно ручьем потекло их время, хоть и был ее родителями установлен лимит, «в десять вечера она должна была быть дома», но каждый день они все равно достаточно долго были вместе, по утрам она уходила в школу, а он в то же время шел на работу.

Еще в ту самую зиму сдал он на права, ну и на первое время ему дали гусеничный трактор, и, как в сказке, по заснеженным полям, они целой бригадой, из шести тракторов, в связке таскали волокушей скирды соломы, таким вот весьма продвинутым механизацией способом, с дальних полей доставляя корм на фермы крупного рогатого скота.

Однажды, сквозь метель возвращаясь из дальнего коровника, куда волоком на специальном зимнем прицепе-санях, сконструированных из здоровенного листа железа, расфасованный в мешки по шестьдесят килограмм, привез он трактором корм фураж для скотины.

Тонн шесть в одиночку разгрузивши, уставший, на обратном пути, при расстоянии десяти километров от ближайшего населенного пункта, в тотально белоснежной пустыне, благодаря пурге, что замела след, сбившись с дороги и забуксовав в двухметровом снегу, он, было, чуть не замерз.

Как выяснилось потом, природа-матушка замела ложбину, а когда гусеничный трактор ложится на брюхо в снегу, он становится беспомощным, как, например, машина без колес или перепивший человеческой кровушки клоп, который лежит на брюхе, ножки двигает, но они до поверхности подушки не достают, ну надо же так вот нажраться…

Вовсе не чудом, а по неписаному закону на тракторе такого рода, как старый добрый ХТЗ-74, всегда с собой возили толстый трос, метров в пять-шесть, он же использовался при связке, когда волокли скирды соломы, да и на всякий случай, чтобы всегда мог помочь другому, если тот забуксовал, или даже и сам себе подсобить, а для примера, вот как…

Осмотревшись вокруг, он понял, что помощи ждать тут неоткуда, солярки, конечно, хватит на несколько часов, если все хорошо, а потом, не дай Бог, заглохнет мотор…

Мороз около тридцати ниже нуля, а к ночи наверняка упадет и еще, в кабине имелся топор, тоже одна из очень нужных вещей в таких условиях севера, взяв сей в руках русского мужика нестареющий инструмент, он отправился в сторону леса.

Метрах в ста пятидесяти сквозь снегом запорошенные кусты просматривались небольшие елки, Бронька, выбрав одну толщиной около двадцати сантиметров в диаметре, не раздумывая стал рубить, ночь надвигалась большими шагами, в зимнее время на тех широтах темнеет вскоре после полудня.

Благо однажды он краем уха слыхал о выходе из подобной ситуации, и данный опыт, хоть он чужой, но пришелся очень и очень тут кстати.

Оставалось не более получаса до полной темноты, когда он, неся бревно длиной в четыре метра, подбредал к трактору по глубокому снегу.

Сани пришлось отцепить и оставить на месте, а потом, расположив ствол срубленной елки поперек спереди своего железного коня, он тросом привязал его к гусеницам, включив первую скорость, пополз, забираясь на бревно и продвигаясь вперед, ровно на длину трактора, пока спасительный обрубок дерева оказался сзади, это означало, что четыре метра пройдены.

А теперь спасающая ситуацию деревяшка отвязывается и переносится вперед, где заново привязывается — да-да, и так повторяется эта операция несколько раз, пока тяжелая техника не выбирается до места, где гусеницы уже справляются с толщиной снежного покрова.

Это адский труд, но и единственный способ, как не замерзнуть, застряв в сугробе снега в февральскую метель.

Несмотря на лютый мороз, весь мокрый от пота и снега, он в последний раз отвязал бревно, но не оставил его на месте, а, прицепив волоком к трактору тросом, включил шестую скорость и на полном газу, фарами разрезая метель, чуть ли не наугад, помчался по направлению домой. Был десятый час ночи, когда он подъехал к воротам тракторного парка возле мастерской.

Сторож открыл, как отец сыну постучав по плечу.

— А ты, брат, молодец.

Старик увидел тросом изрезанные руки и волочащееся бревно сзади трактора, вместо прицепа-саней…

— Шутки плохи, иди, надо промыть раны, да и согреешься, у меня в вагончике буржуйка шипит.

Опытный ветеран налил по сто грамм из своих запасов.

— Ну, давай промоем.

Они разом махнули водку и, присев возле печки, закурили «Приму».

С кем поведешься, от того и наберешься, Бронька уже покуривал, да и выпивал как все… не будешь же белой вороной…

— Ладно, отец, уж надо идти, пока добреду, гляди, и полночь ходики пробьют.

— А воду-то слил ты с мотора?

— Слил, а то как же. — Бронька уверенно зашагал в сторону дома, там его ждала она, любимая Инка, самая красивая на свете девчонка, и не только телом одним…

Так шло, тикало их время, оно, в отличие от всего, не имеет усталости, оно просто идет.

Весной пахали поля, сеяли, а осенью снимали урожай, зимовали и вновь на поля.

Однозначно есть красота и в этой работе, в образе жизни земледельца, ведь хлеб растить тоже кто-то должен, в конце-то концов.

Он, конечно, жалел о том, что его бывшие сокурсники уже выходили на практику в море на «Крузенштерне», но без него, что же, знать, не судьба.

Ну, конечно, обидно до слез, досадно, да ладно, что делать, раз уж не сумел сладить с Мухой, будь он неладен… а как с ним было надо разбираться, черт его побери?

Не было у него корабля, зато была большая любовь, моря полей, что тоже волнуются, на ветру склоняясь под грузом спеющего зерна, и к тому же Броньку Климова ожидали другие весьма захватывающие приключения, совершенно другие, их масса… да такая, что запросто не разгребешь.

Глава 5

Весной, когда ему уже было за семнадцать и оставался неполный год до его совершеннолетия, со срочной службы в Советской армии вернулся брат Инны, шустрый парень по имени Жора.

Этот молодец удалой, стало быть, отбарабанил своих положенных в те годы двадцать четыре месяца в войсках связи, ну и уж очень этим гордился. Был он старше Броньки аж на целых четыре года, почти такой же высокий, но по ширине плеч все-таки уступал более молодому другу своей сестры.

К тому времени Бронька уже продал свой мотоцикл «Восход» и, оформив кредит на один год, прикупил новый Иж-Планета с 350 см³ — одноцилиндровым мотором, по тем временам один-единственный более или менее надежный железный конь этого класса среди производившихся в Союзе.

Жора, сидя на завалинке и с нескрытой завистью разглядывая хромированную покупку своего будущего свояка, сплюнув сквозь зубы, небрежно выронил:

— Ерунда, я куплю себе Иж-Спорта, вот тогда-то посмотрим, кто из нас круче. — И пошел клянчить денег у своего родителя.

— Ты хочешь купить мотоцикл, а еще даже на работу не устроился, вон Бронька зарабатывает себе сам, будучи моложе тебя, иди трудись и собирай денежки, тогда-то, может, и узнаешь, почем стоит хлеб насущный, — ответил ему отец, продолжая чинить сенокосилку, так готовясь к летнему сезону уже рано весной. Он всю свою жизнь честно отработал на сельском хозяйстве и уж точно знал, как трудно дается доход хлеборобу.

— Если я начну работать хоть сей же час и копить деньги, то тысячу рублей на покупку мотоцикла мне удастся собрать, быть может, через год, а значит, это лето мне придется ходить пешком, но, отец, у тебя ведь есть деньги, да и разве ты хочешь, чтобы я сидел вот тут на лавочке и смотрел, как другие пацаны катают девчонок…

Жора, с детства разбалованный, единственный сынок, клянчил себе игрушку…

На следующее утро он рано стучал в дверь квартиры Броньки.

— Давай поехали в районный центр.

Он показывал в рулон свернутую тысячу рублей с такой гордостью, как будто он сам ее заработал за одну ночь, видимо, папа сжалился над сыночком, или сыночек выставил какой-то ультиматум, что, кстати, скорее всего…

Они поехали вдвоем за покупкой, но в районном магазине Иж-Спорта на продаже не оказалось.

— Давай погнали до областного центра, там-то уж точно найдем моего Зверя.

Жора своему будущему транспортному средству аж кличку придумать успел.

— А че, поехали, пару сотен километров не круг для бешеной собаки, — невесело пошутил Бронька, ударяя по кикстартеру, у него на душе словно кошки заскребли, что-то вроде зловещего предчувствия, что ли.

Предчувствие было, но ведь догадаться-то он не мог о том, что благодаря этому мотоциклу и его владельцу Жоре жизнь его изменится в очередной раз, и причем радикально.

Да, и на самом деле ведь многое в наших судьбах меняют даже нечаянные встречи с людьми, но эти встречи, они, походу, вовсе не случайны. Раз уж было надо так случиться, то, значит, и роптать-то нечего, то есть все, что происходит с нами, закономерно, то ли заранее кем-то спланировано, да как ни анализируй, а так получается…

Нет, найти ответы на эти вопросы нам, простым смертным из плоти и крови, попросту не под силу, и посему давайте вернемся-ка мы обратно к нашим героям.

И на самом деле мечта его свояка исполнилась в тот же день.

Спустя всего пару-тройку часов, что ушли на дорогу до областного центра, они уже перетягивали гайки новенького Иж-Спорта.

— Сразу гнать нельзя, — умничал Жора, — новую технику главное правильно обкатать, ты поезжай впереди и смотри мне, не спеша, а то я ведь вынужден двигаться медленно.

Так и поступили, Бронька поехал, как и всегда, не спеша, держа скорость около ста километров в час, а Жора, трепетно обкатывая своего Зверя, отстал на пару поворотов, так что уже не мелькал в зеркалах заднего вида монотонно поющей своим одноцилиндровым мотором Иж-Планеты.

Он, о чем-то задумавшись, вел свой мотоцикл хорошо знакомой, но все же грунтовой дорогой, тут в любой момент на пути могла быть яма или, еще хуже, песчаная лужа, камни, да и вообще любой сюрприз до боли родных российских дорог.

Эйфорию момента прервав, вдруг из-за поворота, догоняя его со страшным ревом, появился Жора на своем Звере, приближаясь со скоростью определенно двойной по отношению к той, на которой двигался Бронька.

По-видимому, Жоре надоело обкатывать своего Зверя, и он, немного обвыкшись с новой техникой, но все же не имея опыта езды, причем не отдавая себе отчета о том, куда летит, решил испытать нового коня на скоростные достоинства.

Явно не зря названный Иж-Спортом, мотоцикл на самом деле развил скорость, близкую к двумстам километрам в час, что никак не соответствовало ни дорожным условиям, ни опыту наездника, а уж тем более обкатке нового мотора.

Он уже приближался, дорога на том отрезке делала поворот влево, уходила под горку вниз. Вдруг навстречу в поле зрения Броньки появился медленно в гору ползущий и явно под завязку груженный молоковоз Газ-53.

Жора на своем Звере, приближаясь как ветер, уже собравшись, словно стоячего, обогнать Броньку, в последний момент заметив молоковоз и поняв, что в случае обгона его путь лежит прямо в лоб оного, попытался принять вправо, надеясь проскочить между грузовиком и мотоциклом своего будущего шурина, но не рассчитал своих возможностей…

Все свершилось в доли секунды.

С разницей в скорости около ста километров в час таранив мотоцикл Броньки в конец левой выхлопной трубы вилкой переднего колеса новенького Зверя, Жора дал себе шанс миновать лобового удара с молоковозом, после чего с инерцией набранной им скорости, сделав двойное сальто-мортале в воздухе, вместе с мотоциклом изящно улетел в левую канаву, где его ожидало еще и хаотичное падение вниз по откосу метров этак около десяти.

Бронька, после неожиданного удара сзади перелетев через руль своего мотоцикла, странно, но каким-то чудом приземлившись прямо на ноги да переставляя их со скоростью неправдоподобной для человека, пробежав несколько шагов, но так и не потеряв равновесия, остановился в метрах тридцати от места, где валялся его Иж-Планета в оседающей пыли родной до боли в суставах грунтовой дороги.

Отделавшись легким испугом, но будучи все-таки шокирован от неожиданного происшествия, Бронька как в бреду бросился под откос, чтобы осмотреть состояние Жоры, а тот уже выкарабкивался из оврага — цел и невредим. Наверно, в рубашке родился.

— Надо же, черт тебя послал, не можешь ездить, не высовывайся на путь другим, из-за тебя я разбил новый мотоцикл, и как теперь дома покажусь?

Жора был более чем уверен в своей правоте.

— А не ты ли врезался в меня сзади, мать твою так, совсем, что ли, сдурел?

Тем временем Бронька стаскивал свой мотоцикл с проезжей части.

— Сейчас посмотрим, кто здесь виновен.

Почти уверенный в себе, Жора, сжимая кулаки, готовился взять Броньку на испуг, но опять же недорассчитал свои силенки.

После получения прямого хлесткого удара в грудную клетку пыл его тут же сменился покорностью.

— Ты что, полный баран, что ли, сам совершил аварию и еще петушишься, да мы оба могли тут остаться на дороге, раздавленные этим грузовиком, радуйся, что отделались легким испугом, а железо можно и починить.

Бронька разъяснял ситуацию в популярной форме, с чем трудно было не согласиться.

— Давай вытаскивать твоего Зверя да посмотрим, что с него можно спасти после столь выдающейся обкатки, ну ты болван, Жорка, наверно, в доблестной армии твои мозги отбили, ты дома не был, когда их делили, или же по натуре урод.

— Сейчас я тебе, салага, покажу, кто тут урод, — Жора уверенно пошел в атаку, ведь он в сапогах семьсот тридцать дней уже отслужил, в отличие от Броньки, и, конечно же, чувствовал себя как бы главным, туда-сюда…

Не растерявшись, Броня зарядил хлесткий боковой с ноги разбушевавшемуся своячку по левой ноге выше колена, так что Жоре пришлось-таки покорчиться в спазме непонятной, но очень сильной боли, поскольку удар пришелся как раз по болевой зоне бедра, по артерии короче, а это и вправду ну очень болезненно.

Видно, не зря тренер бокса показал-таки пару ударов из тогда нелегального в Советском Союзе карате.

— Ну как теперь, вояка, может, в конце-то концов, делом займемся?

— Да ладно, твоя взяла, давай уже Зверя вытаскивать.

Жора, кажется, понял, что с Бронькой шутить не стоит, и больше не допускал даже мысли о физической разборке «своего полета».

Молча забрал предложенный трос у шофера и спустился в овраг за своим Зверем.

Пожилой водитель молоковоза, не смевший вмешиваться в выяснение отношений двух молодых парней, гигантского роста, с искренней радостью помог в этом деле, зацепив тросом, аккуратно, не спеша грузовиком вытащил разбитый, но все-таки новый мотоцикл на дорогу.

Картина была не из приятных, но тот факт, что физически никто особо не пострадал, вдруг вселил во всех троих веселую нотку.

Подшучивая друг над другом, они принялись растягивать скрученную переднюю вилку Иж-Спорта, руль, фара, поворотники и все приборные панели были вдребезги.

Странным образом колеса не пострадали, и с помощью одолженных у шоферюги инструментов, отогнув брызгозащитное крыло от переднего колеса, кое-как распрямив переднюю вилку и руль, Жора успешно завел своего Зверя.

Бронькина Иж-Планета словно чудом не имела других повреждений, кроме того что левый глушитель, по-видимому принявший на себя всю силу удара, был согнут в сторону от рамы аж на девяносто градусов, так что, положив мотоцикл на правый бок, мужики просто ногами отогнули выхлопную трубу назад на свое место, этим придав искореженной детали почти что заводскую форму.

Зверь Жоры выглядел весьма плачевно, но несмотря на это двигаться вперед они могли, только теперь уже на скорости старого велосипеда, поскольку вся бывшая прыть самоуверенного наездника махом ушла, словно теща под лед, на местном сленге говоря.

— Как теперь домой поеду, старый мне голову открутит — это уж точно.

— Давай погнали к моему предку, — предложил Бронька. — Он живет поближе, да и поможет заодно малость подровнять твоего Зверюгу.

Так и поступили, помаленьку добрались до места под вечер.

Ну, конечно, отец был рад визиту сына и будущего родственника. Затопили старую добрую баньку по-черному, а ремонт отложили на утро.

Была как раз пятница-развратница, и после баньки какой молодой человек может сидеть дома, да еще если его где-то ждет любимая девушка?

Договорились встретиться с утра, и наш герой поспешил на свидание к своей любимой.

У Жорки все-таки разболелся ушиб на правой ноге, да, наверно, и не только по этой причине… он остался ночевать, выпив самогону грамм этак по триста на каждого с Бронькиным отцом.

Чудом миновав встречи с родителями, а то ведь пришлось бы излагать истину, Бронька тихонько забрал Инну, и они поехали на танцы.

О да, в те времена в глубинке страны молодежь еще развлекалась под живую музыку со всеми из этого вытекающими последствиями, как антракты с драками между пацанами из соседних деревень или даже между своими из-за дележа девчонок. С выпивкой за углом с собой кем-то принесенного ликерчика с целью подпоить подруг и с этим легче добиться их согласия на более близкие отношения, в общем, было весело и тогда.

После вечеринки, посадив Инну сзади себя, Бронька поехал домой, счастлив от того, что сегодня в той глупой аварии остался в живых и свою девчонку везет сам, как и прежде.

Идиллию их счастья в тот вечер прервал за поворотом кем-то оставленный мотоцикл с коляской, тоже Иж, чуть было не определил их судьбу, и только благодаря тому, что скорость была приемлемой, Броньке удалось избежать столкновения, чудом увернувшись от страшной ловушки, а врежься он в эту груду металла, то вряд ли обошлось бы легкой формой увечий.

Ну представьте, на двухколесном транспортном средстве врезаться на скорости около восьмидесяти километров в час в стоящий мотоцикл с коляской.

В сердцах на безумного владельца брошенного транспортного средства, он, затормозив, поставил свой мотоцикл на подножку, пошел назад, снял сиденье вместе с задним крылом, которое, кстати, не имело государственного номерного знака, и, выключив со скорости, столкнул с дороги эту сверхопасную ловушку, в которую в каждый момент мог бы врезаться кто-либо другой.

Со временем ведь станет известно, кому принадлежит столь безответственно, да что говорить, преступно брошенное транспортное средство, вот тогда я и привезу ему сиденье с крылом да слегка проучу дебила.

Ведь на самом деле это полнейшее безумие — оставить на дороге ночью такую кучу железа без каких-либо опознавательных знаков-огней, да и с огнями-то все равно безумие, ведь ночь, спуск с горы да крутой поворот влево по ходу движения, а тут такое чудо стоит у тебя на пути…

Наутро, когда Бронька ехал по той же дороге назад к отцовскому дому, где его ждал безумный наездник нового, но уже искалеченного Зверя, его любезный швагер Жора, он заметил, что Иж-Юпитер с коляской все еще стоял там же, куда в сердцах столкнул он его прошлой ночью, но явно было точно, что и другие пацаны уже постарались утащить кое-что из блестящих мелочей, вроде поворотников, зеркал, бардачков, да и еще кое-каких деталей уже во множестве не хватало на брошенном кем-то коне.

Конечно, по приезду он рассказал о случившемся прошлой ночью, да вот оно, сиденье с крылом, так и лежало, закрепленное на багажнике.

Его рассказ крайне возбудил и явно заинтриговал свояка…

— Да ты знаешь, что от Иж-Юпитера вилка, приборы и руль подходят к моему Зверю, и тебе глушитель нужен тоже. Даже и не думай, это шанс, погнали посмотрим.

Жора был полон уверенности, и алчность огнями горела в его глазах.

— Слушай, да ведь где-то рядом должен быть хозяин, и вообще, как можно зариться на чужое?

— Броня, ты опять занялся нравоучением, а сам при этом сиденье с брызговичком-то все-таки прихватил.

Жора был уверен, что Бронька взял эти детали с целью наживы.

— Слушай, друг, я верну эти вещи хозяину, как только он объявится, но вместе с конкретным уроком дорожного движения плюс с занесением этих бесценных учений в личную его же физиономию — вот с какой целью я забрал то, что ты видишь, и без всяких там корыстных намерений, ясно?

Ты хоть понимаешь, что это мне просто не нужно как вещь?

Из-за какого-то идиота я с твоей сестрой, возвращаясь после танцулек домой, было чуть не разбились в кашу к чертям собачьим. Теперь, надеюсь, ты понял, что у человека могут быть и другие побуждения, помимо болезненной тяги к легкой наживе, баран ты.

Броньке так хотелось разбить ему рожу, но в этот раз он все же сдержался, и только потому, что его оппонент был практически одноногим в тот момент, его ушиб голени от вчерашнего полета оказался достаточно серьезным.

— Ну, конечно, посреди бела дня красть мы не станем, а всего лишь посмотрим.

— Да черт с тобой, поехали, только сиденье с крылом надо скинуть, пусть тут полежит, пока тот дебил найдется, вот его рожу я уж точно разворочу, идиоту, мать его, или я не Бронька Климов.

Когда парни прибыли на место, то объект их интереса уже исчез.

Жора был в бешенстве.

— Давай погнали в поселок, там пацаны наверняка знают, куда делся бесхозный Иж-Юпитер.

Так и случилось, каждый себя уважающий мальчишка уже знал о найденном, да притом весьма загадочном Иже с коляской, и то, что участковый милиционер с помощью своего служебного «Урала» да одного из пацанов, которого посадил за руль обнаруженного «им» транспортного средства, благополучно отбуксировали найденыша на зерновой склад колхоза, где, накрыв брезентом, оставили на хранение до выяснения личности владельца.

Как говорили ребята, мол, все, что блестит, уже обобрали за прошлую ночь, а сиденья с крылом и номером так и вовсе не было подавно, а значит, что определить, откуда появился чужой железный конь возле поселка, по—видимому, не удастся, а останется в тайне навеки.

Советский Союз бескрайний, и по номерам рамы или мотора найти владельца в те времена, когда база данных существовала лишь на бумаге, не представлялось возможным, да и кому это было надо.

— Значит, так, Бронька, тебе тоже надо идти на дело, ведь твоему «тихоходному» коню нужна новая выхлопная труба, а мне так и вообще полмотоцикла надо поменять, пока никто в поселке не знает, и я, кажется, в курсе, что из соседнего села один приятель ищет мотор для своего Юпитера, поехали к нему, там и потолкуем.

Жора хотел ковать железо, пока оно горячо.

Ну как откажешь другу, да почти уже и шурину, когда тот в беде.

Они поехали и договорились втроем слазить ночью на склад да и обобрать все, что им нужно для ремонта своих транспортных средств.

Под покровом темноты, а ночь и вправду удалась темной, весенний дождик как раз омывал свежие побеги садов, щедро разливая влагу по посевам и окрестным лугам.

В эту темную ночь трое молодых людей пошли на свое первое в жизни дело, даже не задумываясь о том, что это может изменить их биографии, и притом не в самую-то лучшую сторону.

Для вора нету ничего сподручней, чем ненастная погода: шанс стать замеченным снижается до нуля, ну кто же пойдет гулять по улицам колхозной промзоны ночью, да плюс к тому еще и под дождем, кроме другого вора…

Ворота склада были в таком состоянии, что под ними можно было не только запросто пролезть, а то и целый мотор протащить без проблем, в общем, ребята, ловко пользуясь гаечными ключами и фонариками, за пару десятков минут разобрали весь мотоцикл, оставляя лишь раму да коляску на месте.

Вот таким образом были все опять на колесах, да еще и куча запасных частей бережно припасена, ну, дескать, на черный день.

А черный день скоро настал…

Стрелой прошли, пролетели месяцы веселого лета, и уже пожелтела листва, одевая тайгу в пестрый плащ осенних расцветок, и потянулись покрытые пеленой надоевшего в грязь дождя унылые недели второй половины сентября.

События прошедшей весны казались забыты, да плотно поросшие мхом времени, но в один прекрасный день бабьего лета, когда солнышко вновь ласкало природу прощальными лучами, перед тем как полностью сдать позиции сырой осени, все в одночасье вывернулось впрямь наизнанку.

К тому времени Жора, имевший удостоверение водителя, работал в том же родном колхозе шофером грузовика.

Его карьерный ЗИЛ-130 летал по поселку в предыдущую ночь на всех скоростях, как потом комментировали очевидцы, сбивая при поворотах узких улочек почтовые ящики, а местами даже заборы. Перед рассветом, в окончательно пьяном виде, он заснул прямо в машине, подъехав к своему сараю-гаражу, где и стоял его Зверь.

Наутро к спящему гонщику подошел участковый милиционер и, настойчивым стуком в дверь ЗИЛа разбудив его, стал выяснять обстоятельства ночного заезда сольного ралли.

Очухавшись, Жора предложил стражу порядка зайти в гараж для удобства заполнения протокола и, видно совершенно потеряв рассудок от выпитой водки, исподтишка нанес удар по скуле милиционера, при этом сбивая с него форменную фуражку.

Разумеется, тот не стал терпеть таких действий пьяного дебошира и, ловко надев на него наручники, заполнил протокол о том, что шофер в нетрезвом состоянии, на всех газах рассекая по поселку, наворотил не только заборов, а и других немалых чудес.

Дело вроде бы прошлое, но внимание милиционера привлек мотоцикл и масса битых запасных частей, что были разбросаны невежей-хозяином по всему сараю.

На самом-то деле именно краденого там ничего не находилось, кроме того что было монтировано на самого Зверя, но от глаза профессионала это не ускользнуло, тут-то и к колдунке не ходи, а участковому с нюхом собаки было ясно, кто был тот весной не пойманный вор.

За атакование стража порядка при исполнении, если захотеть, то можно было и посадить, но, во-первых, не было свидетелей, да и чести мундира такое происшествие вовсе не делало, а во-вторых, тут дело запахло раскрытием кражи, что, конечно же, лейтенанту милиции обещало честь и славу, а там кто знает, может, и четвертую звезду на погонах да карьерный рост с последующим переводом в районный центр. А там как знать… может, через каких-то пару годков и большим начальником вырасти вполне возможно…

Молодой милиционер аж вспотел на радостях таких головокружительных перспектив и, не теряя ни минуты теперь уже драгоценного времени, повез все еще пьяного Жору в районный отдел милиции, где его тут же допросили как подозреваемого по существу былой кражи, не исключено, конечно, что с небольшим пристрастием за счет сбитой в гараже фуражки, и, уж наверное, без особых моральных угрызений или физических усилий сопротивления истязаниям тот выложил всю истину как на духу в обмен на подписку о невыезде.

Обещание следователем ему же, доносчику, как максимум условного срока на суде за сдачу организованной группы воров и главаря, то есть лучезарная перспектива в получении поощрения в виде скачухи с реального срока на условный за активное содействие со следствием, Жоре развязало язык, и перед страхом тюремного заключения он сдал всех да вся во всех тонкостях деталей.

Расследование висяка было закончено за считаные часы, и к тому времени уже протрезвевший молодой человек с «чистой совестью» вышел на свободу.

А ведь на самом-то деле он и был тот, кто организовал всю эту кашу.

Бронька в то время работал на колесном тракторе Т-40 АМ и занимался тем, что собирал солому на полях, после того как комбайны смолотили урожай. Целыми днями толкая стоги задом наперед к месту, где стогомет складывал это добро в скирды огромных размеров, чтобы потом, зимой, их тем же, вам уже известным способом, волоком по снегу, доставлять на дальние фермы в качестве корма для парнокопытных.

Отработав свой долгий день и доехав до мастерской, где и жил неподалеку, оставил трактор да, растирая за день затекшую шею, шел домой, ничего не подозревая о том, что уже готова машина-воронок для его доставки в районный отдел внутренних дел, а отпираться тут смысла уже попросту не было ну никакого, поскольку все уже было записано и подписано.

Возле дверей квартиры его и встретили, и забраслетили, и без объяснения повезли.

Он, бедолага, никак догадаться-то не мог, в чем дело, а о том, что из всего краденого поимел лишь один глушитель, который в магазине новый-то стоит всего тринадцать рублей, и то, что это преступление совершилось с подачи уважаемого братца Инны, которую он любил, — такими мелочами тут никто и интересоваться даже не стал бы.

— Был пойман злостный нарушитель советских законов, хладнокровный вор, организатор группы лиц, которые по предварительному сговору, дальновидно выждав ночь ненастной погоды, с целью легкой наживы, попирая ногами уголовный кодекс и моральные устои Советского общества, дерзко обокрали колхозный склад.

В результате чего из закрытого, заметьте, на амбарный замок, помещения пропали запчасти, а да чего уж там, ведь можно считать, что целый, почти новый мотоцикл, чей владелец так и не найден пока, а раму они не унесли лишь за недостатком физических сил или, и что скорее всего, были спугнуты кем-то прохожим мимо злосчастного склада в ту роковую дождливую ночь, что злодеи, видимо, не случайно выбрали для воплощения в жизнь своих корыстных намерений.

Чего же можно ожидать в дальнейшем от него, столь еще юного парнишки, раз уж он прям с первого раза стал организатором групповой кражи, да тут же явно видно, что это преступление должно быть отнесено к крупным размерам, а то есть причислено к особо тяжким нарушениям закона организованной группой лиц, и тут без лишения свободы уж вряд ли обойдется, и только чистосердечное раскаяние может смягчить вину, а следовательно, и облегчить участь несчастного воришки, — причитал ловкий следователь, явно имеющий немалый опыт по запугиванию не искушенной пока что в таких делах неопытной молодежи.

В общем, Броня отпираться тоже не стал, а подмахнул все, что ему дали подписать, и тоже вышел под подписку на волю, чтобы обнять свою любимую подругу и сообщить ей сею прискорбную новость.

Жоры дома не оказалось, а то, кто знает, как и где он закончил бы тот роковой вечер.

Ясно было одно, уголовное дело на них заведено, и суда уже не избежать, ему в то время до восемнадцати лет оставалось еще несколько месяцев, то есть есть малолетка, хотя был он, кажись, самый выдающийся ростом и силой из молодежи в ближайшей известной округе.

Третий из их компании был моряком, ходил на сухогрузах по странам мира и дома появлялся хорошо что раз в полгода, а то и раз в год, так что теперь стали ждать его прихода в родную гавань, где и было решено повязать злоумышленника, а пока наши герои жили прежней жизнью, но в ожидании гуманного советского суда…

После раздумий о содеянном Бронька не стал обвинять никого, ведь за руку-то его никто не тянул, мог бы, но ведь не стал отказываться от предложения ради поддержки друзей, солидарность, как учили везде в Союзе, один за всех и все за одного… короче, сам виноват, и точка.

Тем временем в колхоз пришла командировка на Одессу.

Исходя из ситуации нехватки рабочих рук на производстве, был брошен клич на весь Союз, где «предлагалось» по одному человеку из каждого района в обязательном порядке полгода отработать на заводе по выпуску сельскохозяйственной техники, ну а затем, разумеется, труженик гордо вернется, везя за собой целый вагон им же произведенного дефицитного продукта, в виде плугов, сеялок и культиваторов, которые должны прослужить долгие годы на плодородных нивах его родного колхоза.

Вот такая организация труда была в Советском Союзе.

Железную руду брали на Урале, плуги с лемехами делались в Одессе, отовсюду, даже из Владивостока, за тридевять земель командированными рабочими со всей страны советов, а потом готовую продукцию везли обратно в тот же регион, откуда и брался исходный материал, в общем, так, туда, сюда, обратно, обоим нам приятно…

Но зато не было безработных, если делать нечего, то перекладывай кирпичи с места на место и будешь занят всегда… а главное, за это еще и платили длинным рублем.

Поскольку ни один из пожилых мужиков не был в восторге от такого предложения, ехать на край света, а молодых не пускали, кого подруги, кого и тем серьезней, жены или мамы, а у некоторых просто кишка тонка, то командирован был Броня, хотя и находящийся под подпиской о невыезде, и несмотря на то, что пока еще он был официально малолетний, но ему на вид уже смело давали двадцать один и водку в магазине, да и не боялся он ни черта, и так как этих достоинств, по мнению директора колхоза, было вполне достаточно, то ему и прописали эту ответственную и полную комсомольской гордости миссию.

Он с удовольствием согласился, вовсе не ради комсомола, а ведь с детства мечтал о дальних странствиях и, миллионом поцелуев Инны покрытый, полон гордости за себя, улетел в город-герой Одессу-маму…

Опять начался период писем и ожиданий… трепетной любви.

В Одессе все шло как по маслу, вместо обещанного общежития, из отдела кадров его послали в частный дом за Пересыпский мост, видимо, там и в те суровые времена, когда частный бизнес был полностью запрещен, а я вам говорю, самые шустрые одесситы так-таки умудрялись подзаработать на стороне, несмотря на строгие законы о неурочных доходах, что посрамляло честь и совесть советского гражданина, оставляя клеймо в паспорте на всю оставшуюся жизнь — не дай Бог судим… да еще и за спекуляцию… ну страшное дело.

Ну и ничего страшного, по прибытии на адрес его встретили шумной компанией, где опять он был самым молодым и самым большим из семерых постояльцев.

Там, в отличие от севера, откуда он приехал, над двором висел спелый виноград — ешь не хочу, хозяин привозил помидоры с полей целыми прицепами на своем старом «москвиче», и, засоленные, они стояли прямо в бочках, домашнее вино почти за бесценок было доступно днем и ночью, благо он этим особо не увлекался, но все ж в компании взрослых дядек уже попивал, так что жизнь удалась там аж вот на славу.

На заводе трудиться легче, чем на тракторе солому толкать, пока шеей не повернешь, и зарплаты две платили сразу, одна собиралась на депозит в родном колхозе, а вторую, и тоже немалую, давал завод, так что Бронислав в первый раз в жизни почувствовал себя достойным мужчиной, у которого и проблемы должны быть по ходу дела, и денежки водиться, а главное, женщина дома верно ждать, то есть полный букет удовольствий…

Прошло полугодовое время командировки, и он, вернувшись, обнял свою невесту, которой еще полтора года надо было учиться до окончания средней школы, ну ничего, они были счастливы, и, может, даже больше, чем раньше.

По мнению молодежи, разлука проверяет и даже укрепляет их чувства, да, это, скорее всего, так, но она не должна быть слишком длительной, а то забываются глаза даже самого близкого человека.

Так вот что доказывает его величество время — если уже не помнишь любимых ты глаз, то значит, что чувства ушли… но пока что мы не об этом, не о самом страшном, оно, мой дорогой читатель, у них еще впереди.

Давай наберись совсем немного терпения, ведь скоро жизнь нашего героя будет бурлить как неутомимый гейзер, и кто знает, быть может, заинтригует тебя и повлечет за собой, как русалка в пучину, что, говорят, порой случалось даже с закаленными в штормах всех океанов морскими волками.

Простите за беспардонную фамильярность, но почему-то мне кажется, что нам пора переходить на упрощенную форму общения, ведь мы уже достаточно знакомы, для того чтобы сбросить с себя путы никому из нас не нужной тут субординации, а давайте быть равными, хотя бы на то время, пока мы следим за нашим героем, а пройти за ним, конечно, если вы захотите, нам придется по разным местам, и в основном по таким, где не говорят в уважительных формах, привычных высшему обществу, и посему давайте быть проще, как говорят в русском народе, и люди к нам сами потянутся.

Глава 6

— Встать, суд идет, — эти слова прозвучали ударом плети, хлестко и отчетливо, зал встал и замер на несколько секунд, из шумного улья превратившись в безмолвную гробницу.

— Садитесь, — и началось рутинное течение судебного заседания. Повторение тех же вопросов, да, уже давно всем хорошо известных, в протоколы допросов пишущей машинкой следователя вбитых ответов.

По негласному договору между подсудимыми, Бронька как малолетка взял на себя груз организатора, а двое остальных как будто бы не знали о том, что он таким являлся, так как, судя по его росту да поведению, уж и в голову прийти-то не могло бы, что дело паровоза-организатора, свят, свят, свят, взял на себя несовершеннолетний пацан, ну талант уголовный и только…

Глядя на не очень уж толстый том содержания этого простейшего уголовного дела, государственный обвинитель-прокурор был очень и очень взволнован.

Но ведь именем закона, чего же можно ожидать от этакого малолетнего акселерата, что из него вырасти-то может через, скажем, еще несколько лет, если не пресечь его уголовные наклонности прямо теперь, на корню, в малолетстве, когда еще можно повлиять на развитие пошатнувшейся личности и моральный облик советского гражданина способом общественных начал, а то ведь необузданные амбиции теперешнего уголовничка-малолетки вполне реально могут конвертироваться в злодея несусветного. А посему его, пусть на недолго, скажем, хоть бы на годик, но надо бы закрыть в исправительную колонию, дабы повидал, чем там жизнь пахнет, иначе добра не ждите, граждане…

Чертило как в воду глядел… колдун этакий, ну надо же.

Броня, бедолага, подтвердил свои показания, и вскоре суд удалился на совещание для вынесения приговора.

По-видимому, вердикт был уже написан заранее, а само заседание суда — это понты для приезжих, ну чисто формальность, поскольку уважаемый судья вернулся в зал заседания спустя всего пять минут с якобы только что написанным решением принятых им мер наказаний на всех троих подсудимых.

Моряку выписан был срок на три года принудительных работ на вольном поселении, то есть море утеряно навсегда, и трудиться придется отныне где-то на северных «комсомольских» стройках под лозуногм «на свободу с чистой совестью», прокладывая шпалы для железнодорожных путей с целью освоения Уренгой-газа или, даже того интересней, валить вековые кедры где-то на Иртыше.

Жоре, безумному наезднику Зверя, щедро отвалили два года условно, как это и было обещано, учитывая его чистосердечное признание, глубочайшее раскаяние, да плюс ко всему еще и скорую женитьбу подсудимого, который, судя по всему еще даже не дождавшись справедливого суда, сам добровольно встал на путь исправления…

Заметьте, по совету адвоката он даже постарался забацать документально доказанную беременность, в соседней деревне добившись взаимной любви одной из девиц того разряда, кто особо-то не утруждают себя при выборе половых партнеров и посему за годы своей «бурной» молодости успевают познать многие премудрости извращений половой жизни, но, к сожалению, на склоне своих галопом прожитых лет особым уважением бывших ухажеров вовсе не пользуются.

Броня получил строго, но «честно, по заслугам» два года условно, удерживая двадцать процентов от заработной платы в пользу Советского государства, по-видимому в назидание другим, чтобы неповадно им было, и конфискацию мотоцикла, кстати, за который еще даже кредит не был полностью погашен… но эта немаловажная деталь уважаемым судом так и осталась незамеченной.

Вот такое вот вершилось правосудие, а скажи он правду, так Жора сидел бы за совращение малолетки на уголовное преступление, долго и далеко за Уралом валил бы деревья на благо Советской Родины… лет этак семь, быть может, тогда из его жизни хоть что-нибудь да получилось бы путное, а так и вправду жаль парня…

По какому-то роковому совпадению его призвали на ликвидацию последствий аварии Чернобыльской атомной электростанции, где за рулем КамАЗа-бетономешалки он подвозил раствор прямо к разрушенному реактору, который аж по швам трещал от излучаемой им радиации, там по военному приказу, не щадя жизней людских, в авральном режиме работ строился саркофаг, закрывающий взорвавшийся энергоблок.

Жора отбарабанил там три месяца, а когда вернулся оттуда серьезно облученным, жизнь его вскоре пошла под откос, он стал тонуть в алкоголе, утверждая, что спиртное якобы вымывает из тела радиацию, а спустя пару-тройку лет стало сдавать его здоровье, и закончил он свою дорожку мирскую на дне бутылки дешевого спирта, заливая горе душевных страданий и боли заживо разлагающегося тела.

А восторжествуй на том суде истина, и жизни их пошли бы другим путем, надо было сказать всю правду, но как мог Бронька так предательски поступить, ведь Жора же брат его невесты, а будущего родственничка надо было спасать.

По крайней мере, ему, Брониславу Климову, как настоящему товарищу, казалось, что в такой щекотливой ситуаци надо самопожертвоваться, но выручить, спасти от тюремного заключения своих подельничков, зато сам без мотоцикла остался, а кредит, за который выплачивать-таки пришлось еще чуть ли не полгода, и пятую часть от зарплаты два года отдавать государству.

При условном осуждении очередной годовой отпуск был не положен, ни тринадцатая зарплата тем более, и в рабочий стаж это время не учитывалось… вот сколько «благ» могло быть в одном приговоре, а вы о «сникерсе» скепсисом разбрасываетесь, там и шоколад, и орехи, консерванты и чего только нет… Да, чуть не забыл, до кучи еще и в армию не брали до конца срока условного, зато потом если даже возьмут, то в строительный батальон, куда попадали не самые лучшие представители из народа, для примера такие, кто с трудом считали до ста или ростом не вышли… такая компания чести не делала, пусть даже и бывшему, но все же курсанту весьма престижного мореходного училища.

Перспективы не из светлых, но все же лучше, чем тюрьма, а то ведь мог же судья взять, отмерить и дать пару годков за организаторские способности лишения свободы в колонии общего режима рабоче-воспитательного лагеря, где-нибудь с киркой пару годков помахать, да так, чтобы на долгую память.

Моряк вскоре уехал по «комсомольской» путевке куда-то на северо-восток отбывать свой срок вольного поселения, и дальнейшая судьба его нам осталась бы не известна… если бы некто однажды, правда уже не из первых уст, но все-таки передал, что он, мол, не глядя на весьма северные широты тех мест, поставив теплицу на приусадебном участке, серьезно занялся выращиванием помидоров и на этом якобы даже добился успеха, остался убежденным холостяком, а в моря так больше и не подался.

Жора, он после Чернобыля правда женился и тоже уехал счастья искать в некий неблизкий поселок глуши просторов Отчизны с той же, выступившей со справкой о беременности на заседании суда, молодой и многообещающей супругой, а там вскоре оба крепко подсели на стаканчик граненый… который и довел их до печального конца, но до того успели-таки родить себе сына, из которого впоследствии все же вырос приличный человек.

Броньке-Брониславу ничего не оставалось, как жить и работать там, где он был привязан любовью.

Мотоцикл судебные приставы увезли в неизвестном направлении, а платить-то было надо и кредит, и присужденные двадцать процентов, так что о новом железном коне пока что мечтать даже не стоило.

В следующем году Инна закончила среднюю школу и поступила в политехнический институт на факультет информатики и строения аппаратов.

Бронька тоже поехал в город, ну не мог же он оставаться в селе трактористом, да еще и без нее.

Он начал работать на автокомбинате слесарем, что означало мизерную зарплату, полностью в масле да саже, да так, что под конец рабочего дня только зубы блестели, а по вечерам, до бела отмывшись, учился на курсах шофера, и так шесть месяцев подряд, последних из своего условного срока, ни за что ни про что…

Всему есть начало и обязательно будет конец, лишь вот какая штука, смотря какой он, неизбежно грядущий финиш, ведь каждый из нас, да, и это вполне нормально, задумывался о нем хотя бы однажды, но никто не в силах предвидеть события, быть может, за исключением редких, избранных Богом, вроде бабы Ванги из Болгарии, кто, будучи полностью слепой, все же могла заглянуть за пределы дозволенного нам, простым обывателям… а значит, все-таки есть такие вот люди, кому дано значительно больше других, и посему мистику мы все же не смеем полностью прям отрицать.

Повестку он получил на работе, старший мастер-механик выдал ее утром на планерке. Где лаконично стояло писано по белому черным, что 11 апреля ему надо явиться на медкомиссию в военкомат.

Судя по слухам, с судимостью в серьезные войска не берут, а тут и судимость да плюс драка в мореходке, в анкете ведь еще тогда отметили, мол, морально неустойчив данный юноша и так далее…

С такими мыслями он стоял по стойке смирно перед комиссией в совершенно обнаженном виде, и на вопрос, в каких войсках предпочел бы служить, он без колебаний ответил:

— На флоте.

— Ну, сынок, во флот обещать не могу, — сказал майор, — а вот в морскую пехоту с твоим-то ростом определить будет несложно, вы посмотрите, каков же атлет, иди одевайся.

Так вот в одночасье наши судьбы вершатся, он вышел из военкомата со свежей повесткой в кармане, где стояло черным по белому: через четыре дня в шесть утра должен быть на этом же месте для отправки на службу Отчизне.

Осталось как раз достаточно времени, чтобы съездить домой, повидать родных и Инну в институте.

На работе выдали расчет, и шоферские права были к этому времени сдадены успешно, но они ему вряд ли пригодятся, морская пехота все-таки, а это не шуточные войска, он не то что почти, а на самом деле гордился, рассказывая об этом отцу и братьям, а те уже тоже хоть и мал мала меньше, но подходили к совершеннолетию.

На самом деле все они родились почти в одно время с интервалом в два года, так что Иван уходил в армию этой же осенью, и признаться, тоже не из робкого десятка, высокий и сильный пацан, ну а Петьке с Пашей еще все было впереди.

Посидели все вместе, потолковали отец и четыре сына, которые вскоре один за другим покинут родное гнездо, чтобы свить каждый свое где-то на белом свете.

Как водится во все времена, хоть бы один из сыновей оставался в отцовском доме на жизнь, но это не тот случай, да, впрочем, мы теперь не об этом.

Тогда они никак не могли знать, что уже больше никогда так не встретятся, чтобы всем вместе посидеть за столом в своем отцовском доме.

Пусть тут и бывало всякое, но это все-таки родное гнездо, и по большому счету мы не вправе судить своих стариков, самим свою жизнь надо прожить, да хоть бы попытаться так, чтобы достойно, а не приниматься обсуждать другую.

Отец, он и вообще ведь сын войны, родился в 41-м, он видел своего родителя лишь из колыбели, а тот был убит, будучи на фронте связистом, говорят, на скрипке играл… вот и представьте, какое у него могло быть солнечное детство… а получилось так, как и получилось, в те времена почти из каждой семьи хоть кто-то, а не вернулся из боя, а потом еще и режим социалистического строя…

Они и выпили все вместе, и закусили, спели песню, что, судя по слухам, любил погибший на войне их дед, но настало время встать и разойтись, чтобы не сесть за этот стол в доме отцовском всем заодно, наверное уж, никогда.

Глава 7

Служба не дружба — есть такая поговорка, да, там надо попотеть, изучая азы и буки военного дела, но жаловаться некому, и тянут солдаты эту нелегкую лямку, да и в конце-то концов, оно все же весело, ведь все молодые.

А вы знаете, почему молодые даже на войны уходили с залихватскими песнями в строю, да потому, что они за свой короткий век еще толком-то и нагрешить не успели, и на подсознательном уровне им смерть не страшна, поскольку души молодых еще чисты… а то есть в случае смерти в бою их путь лежит прямо в рай… и ведь немало же пацанов полегло.

Вроде бы мирное время текло на просторах страны, но, «исполняя интернациональный долг», в «дружеских» Афганистане, во Вьетнаме, на Кубе, в Лаосе, и не только там, стоят могилы нашим братьям.

Русский солдат, да где он только и не был, пока великие мира сего вояшку на топографических картах разыгрывали.

Советская армия на самом деле была многонациональна и сильна, несомненно, все лучшее из науки и техники, впрочем, как и во все времена, шло впервые на армейские нужды, кто не был в войсках, тот трудно сможет представить масштабы этого всепоглощающего монстра, сколько ресурсов уходило содержать такую многомиллионную военную машину, да и все еще уходит, ведь по сей день хоть на полигонах, а все-таки воюем.

Мы всего лишь люди, а нам подобные всегда, с незапамятных времен воевали и воюют, мы все так и не можем сесть однажды мирно за стол и договориться, мол, не воюем больше, и точка, вот было бы чудо, да нет, этого не будет, ведь до сих пор, даже в данный момент, на планете Земля хоть где-то, а идут военные действия. Насколько же это глупо, люди добрые…

Служба закончилась скорей, чем предполагалось, ведь всего лишь два года, а опыта у молодого мужчины набирается на всю его жизнь. Теперь он солдат, который знает достаточно много, чтобы в случае войны быть достойным защитником своей Родины.

Инна уже оканчивала институт, но работу по специальности найти даже не надеялась, надвигались смутные времена, распадался Советский Союз.

Он приехал к ней в общежитие прямо из армии, еще в форме морской пехоты, которая у этих войск тогда была особенно красива.

Через несколько бурных дней, проведенных в студенческой общаге, походов в театры, оперы и другие высококультурные мероприятия, по этикету требующиеся для приличного времяпрепровождения интеллигентного общества областной элиты, к коим автоматически причислялись, конечно, и студенты последних курсов.

Он устал от города, да и время пришло, ему было необходимо ехать домой, чтобы отметиться в военкомате, повидать родственников, маму, что заждалась сыночка, отца-старика и братьев, один из которых был на службе на данный момент, так что всех уже не будет в комплекте…

Провожая, Инна взяла его за руку и вполне серьезно спросила:

— Бронька, ты женишься на мне, я устала без тебя, хочу быть всегда рядом с тобой, давай уже нарожаем деток и заживем по-человечьи.

Он даже немного опешил от такого поворота дел, думал ведь, что она хочет окончить институт и, вообще, жить и работать потом в научной среде, как это вдруг бросить, будучи без пяти минут с дипломом программистки в кармане.

— Так-так, а учеба-то как? Ты ведь…

— Не буду я больше учиться, хочу быть матерью и женой, я женщина и уверена в тебе, мы будем жить на селе, ты умеешь пахать землю, и, вообще, теперь, похоже, все будет меняться. Да и потом, это не учеба, когда профессор за оценку не требует знаний от студента, а денег или, того интересней, представь себе, расплаты натурой.

Понимаешь, нагло предлагает провести с ним конец недели на загородной даче, чтобы получить зачет, хотя в моем случае не требуются вспомогательные ходы конем, я знаю материал, но он смотрит на мои длинные ноги, а не слушает то, что исчерпывающе излагаю по сути вопроса, ставит галку на место отличной отметки и предлагает встретиться в кафе после экзамена, вот так тут учатся девушки из нашего двора.

Мини-юбки поносят пять лет подряд, а потом получают дипломы специалистов, а все, что знают, так это ножки задирать повыше и не только.

Броня, мне отвратительно это учение. Может быть, когда-то восстановлюсь на заочный и получу свой диплом, но только вместе с тобой будем на сессии ездить.

Люди обезумели, почувствовав запах свободы.

Это и вправду было на пороге развала красного монстра, который уже семьдесят лет держал за железным занавесом почти три сотни миллионов людей самых разных вероисповеданий и национальностей. Всего пятнадцать стран и еще нескольких других сателлитов Восточной Европы контролировало это чудовище под названием Союз Советских Социалистических Республик, со своим всем известным девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Да, были социально защищены, что было, то было, то есть медицина, образование, жилье — все это было доступно по всему Советскому Союзу и полностью бесплатно, но контроль границ был таков, что путешествовали лишь избранные, а так называемые массы народов даже и не мечтали об этом, слово «заграница», оно для них было реально существующим мифом в нереальном для постижения измерении. Это можно смело назвать фанатизмом, граничащим с безумием.

Это какими же мозгами надо обладать, чтобы держать взаперти целые нации!

Возникает вопрос, зачем, с какой целью надо было вот так вот закрыть в многомиллионную тюрьму народы, понимаете, целые народы, что не имели права на путешествия вокруг света.

Ну не абсурд ли был — это ведь нечто с чем-то под знаменем красным, с пеной на губах выкрикивать умопомрачительные лозунги вроде «Да здравствует КПСС!» и прочий бред среди белого дня.

Скажите, к какого уровня преступлениям должно быть отнесено данное измывание над целыми народами? Массами человеков, да-да, я специально пишу «человеков» только потому, что и на самом-то деле таким ведь являлся каждый лично из этой замученной многомиллионной массы, да-да, тогда так и глаголилось — массы, мол, не люди — человеки, а именно массы, статистика. Да чего уж там, зачем этим массам знать или видеть все прелести мира сего, пусть работают на заводах, куют светлое будущее для своих господ из партии коммунистической под лозунгами вроде «КПСС — оплот мира», «Нам хлеба не надо, работу давай» или, еще лучше, «Работай за себя и того парня — погибшего товарища», а самый безумный плакат в шесть метров длиной, на кумаче которого желтым шрифтом было размашисто написано и чуть ли не священным признанное изречение некого уж на самом деле безумного гения, но тем не менее распространено по всему Союзу в виде девиза «Нам солнца не надо, нам Партия светит».

Это же надо такое изречь, да уж, есть над чем задуматься, ведь правду гласит народная пословица, мол, «заставь дурака Богу молиться, так он и голову расшибет».

Вот как ловко загружали мозг бедолаги-труженика целый комплекс писателей и поэтов, драматургов и композиторов, подневольных художников — реалистов поневоле и великий союз кинематографистов, что трудились в поте лица, для того чтобы выполнить заказы партии, снимая фильмы в духе коммунизма, слагая самые абсурдные поэмы, чтобы аж в стихотворных формах отображать достижения коммунистической партии, а тех, кто посмел написать о том, что подсказывало его личное мировоззрение, просто убивали, вроде Есенина, Блока и многих других.

Я не посмею сказать — моих коллег, не подумайте, не стараюсь этим приравнивать себя и близко к тем гениям пера, сцены и ноты и не смею даже представить, что могу однажды удостоиться чести быть посаженным за их застолье в том мире, где они, надо полагать, находятся сейчас, ведь «блаженен убиенный, а значит, мученик, и посему для него уготовано царствие небесное», ведь именно так, ну или примерно так, есть сказано в Библии священной, а может, все-таки есть шанс реинкарнации, и они, переродившись, где-то снова творят, кто знает…

Вот же какая у нас, русских, философия странная: убить мастера надо непременно еще в молодости, а потом, воздвигнув ему памятник нерукотворный, ходить к нему с цветами, возложив которые, присесть на скамеечку у могилки да помянуть великого, дескать, а какой же был человек, сколько потенциала было в нем еще неисчерпанного, сколько бы он мог еще написать, о да, и о чем… вот что главное, ну что ж, умерщвлен по ошибочке, помянем-ка, братья, бедолагу да орден какой-нибудь присвоим ему, пусть уж получит, хоть и посмертно.

Ведь до сих пор неизвестно, зачем погиб или все же убили Виктора Цоя, ни о заказе на смерть Игоря Талькова, закололи морфием, посадив на иглу, Высоцкого, зачем эти гениальные ребята ушли из жизни так рано, да всех не упомянуть, простите, уважаемые братцы… ну почему ни Пушкин, ни Гоголь до старости так и не дожили… почему по сей день убиваем мы лучших артистов, да ладно, чего уж там, Россия, лес рубят — щепки летят… и героями становятся посмертно…

Немного терпения, уважаемый читатель, наша история только берет начало, и с ней мы пройдем вместе с тобой через развал Союза, и прожившим их, незабываемые девяностые годы, когда Коммунистической империи пришел конец, вызвавший перемены во всей Европе, а то и правда, что с нашей помощью даже в целом мире.

Когда реки американского доллара вымыли последние остатки и так убитой советской экономики, российский рубль падал с бешеной скоростью аж на сотни единиц за белый день.

В те времена доллар тотально завластвовал над бывшим Советским Союзом, и пришло время, когда рублями вообще никто не рассчитывался.

Американские советнички диктовали нашим престарелым русским правителям, как вести экономические отношения, ну, конечно, в их пользу, а наши олухи махали гривами, вроде цирковых лошадей, и продавали за бесценок все, вплоть до нефтяных месторождений.

Хаос был такой, что люди стали носить оружие, и поверьте, да что там, вы сами прекрасно знаете, пользовались им по назначению все чаще.

Да что же, раз уж именно на это время выпало им жить, деваться было некуда, женились и родили за три года двоих деток.

Господь им даровал и сына, и дочь — два лучика солнца, они в любое пасмурное время несли радость в дом, даже когда порой бывало совсем не под силу.

Трудно было, но, благодаря энтузиазму молодости и, может быть, его величеству случаю, мало-помалу дела на их ферме пошли на поправку, а когда колесо покатилось, то оно уже катится, подпитанное небольшим усилием.

Буквально за один год дела поправились так, что у Броньки уже работали несколько человек, помимо полевых работ, он занялся забоем скота и доставкой свежего мяса на областной рынок, где добрался уже до уровня уважения в определенных кругах за точность в делах и высоком качестве продукции.

Начал производить также и колбасные изделия, копчености, товар продавался не без дохода, и Бронька вкладывал вырученные средства, развивался, проектируя планы на жизнь.

Рынок, где восемь продавцов торговали его продукцией, не считая целой сети гастрономов, через которых уходили тонны колбас и мяса, несомненно, несли доход, он строил еще и ресторан в районном центре, дела и вправду шли в гору…

Глава 8

Однажды возвращаясь с очередной поездки и уже будучи мысленно дома, так как оставалось проехать лишь километр через его собственный лесок, он вдруг издали заметил старого «жигуленка», хозяин которого возился под поднятым капотом.

— Эй, брат, что сломалось, могу ли тебе чем-то помочь? — Бронька остановился с ним рядом.

Незнакомец извлек руку из-за пазухи, а в ней был зажат пистолет Макарова.

— Слышь, барыга, мать твою за ногу, давай гони, что там наторговал, мы налоговая инспекция, — оба грабителя заржали над своей «супершуткой».

Нет, это не был рэкет, а просто самое банальное вооруженное ограбление, они выгребли все, что было у него в карманах, в машине и багажнике, не побрезговав даже запасным колесом.

Двухдолларовая античная купюра 1936 года, лежавшая в бумажнике как бы на счастье, и та исчезла вместе с содержимым, грабители даже не скрывали своих лиц, что говорило об особой дерзости и цинизме этих «ребят».

Оно случилось в конце октября 1992 года.

Переход из социалистического строя на демократию вызвал невиданный доныне всплеск криминала в народе, свои уголовные способности и неслыханную жестокость теперь демонстрировал каждый, кому только было не лень и позволяла совесть.

Молодые люди собирались в банды, организуя на самом деле серьезные криминальные сообщества, ситуация в стране, жаждущей свободы, грозилась выйти из-под контроля.

Ну не совсем из-под контроля, а суперкоррумпированные структуры власти все же контролировали уголовные массы, тех, кто совсем забывался и начал заходить слишком далеко, попросту убирали, на место них ставили новых молодчиков из народа, так осуществлялся и контроль над братвой, и сколачивались сверхприбыли.

Да, наверно уж, только таким, жестким, образом было возможно контролировать обезумевшую толпу, да и на самом деле благодаря отстрелу все же смогли установить относительный порядок в тотально разнуздавшемся криминальном обществе.

Да уж, тогда, в начале девяностых, Россию-матушку делили, на средства не скупясь, не все ли равно, как кто смог хапнуть кусок побольше, люди словно звери, нет, звери так не поступают, а мы рвали свою страну на куски, отталкивая слабых от добычи, а те, обделенные, опять-таки вспоминали старую добрую пословицу «Бог создал больших и маленьких людей, а Сэмюэл Кольт сделал 38-й калибр и сравнял их шансы».

Так вот, про Кольт-то было, но в Америке, а россияне пользовались своим родным Калашниковым, который эти шансы сравнивал еще равнее…

Это были воистину страшные годы, страну, в недрах которой, вы только представьте себе, находятся бескрайние залежи минералов практически всей таблицы Менделеева, все сорта на планете Земля доступных энергоносителей, колотило, ее рвали на части все те, кто только имел хотя бы малейший доступ, ведь для них закон не существовал, они сами делали эти новые законы, а морали, что вы говорите, вообще не стало быть, как таковой, и впомине.

Нефть, газ, металлы всех сортов пошли на экспорт уже от частных предпринимателей, каждый маскировался под честного бизнесмена, а на самом деле в крови были все до одного или, по крайней мере, действовали чужими руками за деньги, да потом еще убирали с пути и самих киллеров, то есть полностью расчищая себе дорожку в светлое будущее…

Миллиарды долларов, промыв российскую экономику, высылались в офшорные зоны, складываясь на личные счета уже не бандитов, а господ… это был дикий, дикий восток, конец двадцатого века в России, да и Бог с ними, благо прошли…

Страна терпела не только финансовый крах, но и нечто побольше — интеллектуальный, ведь ученые бежали от этого ужаса, поняв, что тут добра ждать не стоит, закрывали, сворачивали разработки и увозили за границу, чтобы хотя бы там воплотить в жизнь свои, порой бесценные идеи.

Бывшие товарищи, заправилы партии КПСС, ну или их сыновья, надели малиновые сюртуки, разделили между собой золотоносные жилы и в одночасье стали господами, олигархами.

Ловко же забацали перестроечку господа партийные боссы, теперь крадут официально, присвоив народные богатства. Ну молодцы, гении, блин, вот только народу-то легче не стало. Купаетесь в золоте, а не стыдно ли за Россию, как не было, так и нету дорог, а сколько бурьяна растет под покосившимися заборами деревень, из которых сами вы родом. В цивилизованном мире такого бардака не отыщешь, как ни старайся.

Поверь мне, мой дорогой читатель, допустим, ты можешь сказать о себе, что имеешь очень хорошо развитое воображение, но даже тогда смею заметить, что никакой фантазии не хватит, чтобы представить, насколько обширна эта страна, а что там происходило в девяностые годы прошлого века, и пером описать-то почти невозможно, даже будучи активным участником всей той катавасии.

Те, кто были, застали те времена, то знают не понаслышке, а вот если сам лично не был там и не пытался делать хотя бы какой бы то ни было бизнес, то представить ту страшную действительность вряд ли возможно.

Не так красиво все было, как в фильмах, теперь разукрасить пытаются те, кто на самом деле и не нюхал пороха тех страшных времен.

Это было время неограниченной власти криминального влияния на любое дело, везде и каждому надо было отдавать определенный налог рэкету, в открытую грабили, а пожаловаться было просто некому. Менты от бандитов отличались только формой одежды.

Так вот, Бронька вернулся домой с пустыми карманами и, разумеется, в душевно подавленном состоянии.

Никогда он не обращал внимания на мелкие неприятности вроде недостатка денег, волею судьбы имел опыт выживания и без них, да и не в деньгах было дело, предприятие процветало, так что доход, пусть не какой-то фантастический, но приходил ежедневно.

Угнетало другое, ведь, однажды узнав о нем, эти бандиты же не отстанут, и вымогательству, несомненно, будет продолжение.

Беспокойство росло, поскольку, по слухам, а теперь уже и на личной практике было известно, что начинается вот такого рода действие по всей стране, бандитские группировки беспредельно грабят, да потом еще и облагают данью, уже и сельскохозяйственных предпринимателей.

Что-то в глубине души подсказывало, грядут, брат, большие перемены в твоей личной жизни.

Ферма его находилась в пяти километрах от населенных пунктов, пару лет назад удалось прикупить старый дом-хутор в сказочном месте, где вокруг поместья простирались поля на двести гектаров. Лишь триста метров пройдя по пологому склону плодородного поля, можно было сесть на берег небольшой реки и, забросив удочку, помечтать, глядя через спокойно текущие воды, где начинался вечный седой лес сказочной матушки-тайги.

Там грибов и ягод набрать было просто за счастье, он за прожитые тут четыре года уже знал самые лучшие места, где клюквы, брусники, черники, малины было навалом.

Дерево для строительства и дров зимой он сам напиливал в этом бескрайнем лесу и на своем же тракторе запросто таскал через замерзшее русло реки домой.

Рай при жизни: тридцатиметровой ширины речка кипела от рыбы, охота, о какой можно мечтать, да и вообще кабаны, лоси, косули сами приходили на этот берег, чтобы полакомиться его посевами, ну тогда-то приходилось стрельнуть, уж хочешь не хочешь.

Поля пшеницы и покосы сена для скота, ни единого камня в земле, обо что при пашне можно бы лемех сломать, — не это ли мечта хлебороба? При том всем красавица и умница жена, родившая им и сына и дочь.

Колодец чистейшей воды на дворе, самим им построенная дорога до крыльца и хозпостройки.

Проект нового дома уже был утвержден, и материалы во дворе ждали весны, чтобы за короткое лето поднять стены их нового семейного гнезда.

— Что-то случилось, дорогой?

Инна вырвала его из этих размышлений.

— Да, милая, случилась беда.

Он, обняв ее за плечи, решил рассказать свои злоключения.

— Вот так вот, мало хорошего, но будем надеяться, что это были случайные гастролеры, хотя верится в это с трудом, так как они стояли в километре от нашего дома, эти нелюди ждали меня на нашей дороге, понимаешь?

Жена, пошли, я буду тебя учить стрелять по-настоящему, на случай если такие гости нагрянут, пока меня нету дома.

Он имел охотничий карабин, купленный именно для непрошеных гостей из лесу, а то кабаны зачастую приходили почавкать большими компаниями и наносили серьезный ущерб посевам.

— Дам тебе пару уроков для обороны.

Он достал оружие из сейфа, по привычке почистил и так блестящие механизмы и ствол.

Женщину обучить стрельбе оказалось не так-то и сложно, в особенности когда она знала, что делает это ради обороны своих детей.

Она, словно опытный снайпер, выбивала высокие результаты, перезаряжала и снова стреляла без промаха.

— Удивительно, как тебе удается так прицелиться, — он не скрывал восторга.

— А я просто представляю тех ублюдков, которые тебя ограбили.

И следующим выстрелом, на дистанции пятидесяти метров, выстрелила прямо в лоб им наспех сконструированного фанерного макета человека.

— Ну ладно, это ты, похоже, умеешь.

— Еще бы, какой у меня учитель.

Она так посмотрела на него, что отказаться было бы равносильно предательству… и он прижал ее к стволу трехсотлетнего дуба, чтобы любить со страстью, подобной лавине, что сметает все на своем пути… видимо, эта стрельба ее так возбудила, что ему пришлось приложить все свои силы, чтобы овладеть этой на нем скачущей фурией, удовлетворяя ее похоть снова и снова.

Оба, здорово разрядившись, возвращались домой с одной целью — опустошить холодильник… и бутылочку красного вина.

Дети, ползая по отдыхающему папику, от счастья повизгивая, дарили дому жизнь, как же они могли представить, что над этим счастьем уже повисло черное зло и все это, вплоть до фундаментов, вскоре будет разграблено, а их самих судьба раскидает, и так далеко да надолго, что забудутся даже родные глаза…

Судьба, мы не в силах ей противостоять, и как бы нам ни было жаль наших героев, но без их страданий не быть бы и этой печальной истории… а может, лучше, чтобы ее не существовало, ну, конечно, я согласен, только, к сожалению, она уже есть, сбылась, и от этого не отмахнуться.

Делай, что бы ты ни делал, человек, но ноша твоя с тобой навсегда, надо нести ее, не поддаваясь слабости и депрессиям, ты должен быть сильным, надеяться и верить в свой счастливый конец… печально, но факт.

Как сказано кем-то раньше меня, «Господь дает нам точно столько сил, сколько требуется для того, чтобы дойти до конца своего пути»…

— Нету смысла сообщать в милицию о грабеже, они так и так ничего делать не станут. Теперь эти люди все одна банда, которая только и делает, как ищет очередную жертву.

Бронька сказал свои мысли вслух и был прав, в те дни во многих местах, если не по всей России, бандиты действовали под чутким и ненасытным в своей алчности милицейским надзором, ну а тех редких, кто хотел быть правильным стражем порядка, попросту убирали, стреляли, чтобы те ну не мешали «работать»…

В следующую поездку он готовился как и обычно, ведь уже более трех лет он занимался этим делом. При ферме, где выращивал овец, само по себе возникло предприятие по переработке мяса. Поначалу он забивал свой скот и мясо возил на базар, а соседние фермеры, узнав о том, что он успешно торгует, стали просить продать и их питомцев. Кто-то был стар для таких дел, у другого не было машины, и Бронька не отказывал, а поскольку уже располагал средствами, то платил на месте за живой вес животных, так что все были довольны. Заработок получался за счет переработки, небольшой, зато свой и стабильный. Слух о нем распространялся, и спустя совсем немного времени уже с раннего утра клиенты со скотиной стояли в очереди у его ворот.

Вскоре пришлось нанимать людей на работу, поскольку сам один с потоком продукции уже справиться попросту не мог.

Пришлось также построить отдельное здание для бойни и холодильных камер.

Там же работали пару обвальщиков и мастеров колбасных изделий, почти постоянно дымили коптильни. Так что пару раз в неделю он на своем двухтонном микроавтобусе, пригнанном аж из Японии, груженный под завязку товаром, отправлялся в областной город за триста километров.

Выезжать приходилось на ночь глядя, чтобы по российскому бездорожью добраться до места к шести утра.

В бесконечной России расстояние в триста километров не значит ничего, то есть близко, вот только дороги, дороги, а зимой так вообще опасно, есть риск замерзнуть, вдруг чего. Весной опять-таки слякоть такая, что на середине пути можно забуксовать и повиснуть на мостах. Лето, оно всего пару месяцев, чтобы было сухо, а осень есть осень, то распутица заново, вот так вот и жил, да и по сей день живет, русский мужик, испокон веков в грязи аж по пояс.

Так что шофера русские такие, каких не сыщешь, все как один профессионалы экстремального вождения и не только…

Приморозило.

Прогнав микроавтобус через ночную метель, Бронька остановил его в очереди у ворот рынка, шесть утра, безлюдно, лишь мясники-коллеги дремлют в своих машинах.

Поземка, где-то нашедши охапку первого снега, гоняла ее по площади, и фонарь, вечный висельник, поскрипывая, словно жалуясь на судьбу неладную, раскачивался на своем столбу, как бы нехотя бросая тусклый свет на троих сутулых от холода молодых парней, нервно покуривающих явно в ожидании жертвы.

— Вот он, наш главный банкир, а вы мне не верили.

Кирилл, сплюнув, подался было вперед, но все же не сдвинулся с места.

— Cтоп, стоять, куда это меня понесло, никуда ведь не денется, пусть загонит свой товар, будет больше хрустов на кармане, пошли пропустим по сотке, у цыгана открыто всегда.

Через два часа мясная продукция была проверена в лаборатории и сдана продавцам, а Бронька, закончив дела, уже было садился за руль, когда почувствовал дуло пистолета, прижатое к пояснице.

— Зелень гони, барыга, твою мать, заколебались тут торчать по твою душу, Бронислав Юрьевич, и не думай шевельнуться, нам все равно, что ты живой, что дохлый.

Бандит полез в карман его куртки и, достав из кошелька все деньги, сунул опустошенное портмоне ему назад.

— Свободен, канай, тебе говорят, садись в телегу свою и сваливай, пока башку не отбили…

«Называли по имени-отчеству, значит, знают меня». И это ведь были те самые люди, что обобрали его на прошлой неделе на пути домой.

Он размышлял, сидя за рулем своего микроавтобуса. Ведь до сегодняшнего дня всем было известно, что уголовники фермеров не трогают, но похоже, что эта негласная конвенция уже безнадежно устарела.

И на самом деле в страну начали массово импортировать сельскохозяйственный продукт.

Господам, тем, кто стоял за рычагами управления потоком товаров, стало невыгодно местное фермерское хозяйство, ведь они плевали на своего хлебороба, а значит, и на всю страну, ведь налаженные поставки из-за рубежа им позволяли контролировать рынки почти трехсотмиллионного, хотя и распадавшегося уже, но еще пока как бы единой валютой, рублем и долларом повязанного государства, тем более что они сами же и были поставщиками, посредниками. Те самые челночники, только эти предприимчивые граждане торговали в серьезных масштабах, что по сути одно и то же. Ведь налогов не платили ни мелкие торгаши, ни крупные, и катилась страна в бездну инфляции.

Курица и яйца, баранина и шерсть, говядина и свинина — все это стало поставляться из стран и континентов, от Южной Америки аж до Австралии.

Местное сливочное масло лежало на прилавках по сносным ценам, зато дешевый маргарин прям загонялся целыми кораблями из стран, где и поныне благополучно произрастают кокосовые пальмы, хотя и практически не перерабатываемый человеческим пищеварением, но зато импортный, да еще и в пестрых упаковках.

А гражданин Советского Союза, семьдесят лет не видавший не только продуктов, а даже цветных вывесок их реклам, бросался на все, что впервые, в конце-то концов, увидел. У всех горел глаз на потоком хлынувший с заветного, сказочного, умом не постижимого Запада… да хоть с Востока, лишь бы импортный, заграничный костюмчик… с фирменным знаком на всю спину.

Страну напрочь заполонили импортные товары.

Западу, да и Востоку, открылся небывалый шанс, огромный рынок голодной и к тому же пьющей страны — напитки, о качестве которых речь не велась, теперь продавались повсюду день и ночь.

Эпоха ограниченной продажи алкоголя в течение многих последних лет существования Союза, когда мужики в очередях насмерть дрались, простаивая дни напролет за бутылкой водочки, ушла в небытие.

Теперь страдальцы по спиртному имели шанс пить без ограничений, и понеслась…

Спирт аж танкерами потек через океан, видимо, Россию было решено попросту споить, что, надо сказать, частично и удалось.

Чуть ли не задаром водкой торговали тут и там, а уж о ежедневно появляющихся новых разновидностях пойла разговоры велись на полном серьезе.

Да лишь бы не закончилось, в конце-то концов дорвавшись, лакали все от мала до велика, пестрые наклейки, от амаретто до «Рояля», мозолили глаз и раздирали души… снадобье всех цветов радуги продавалось доныне неслыханными количествами.

Даже те, кто раньше как бы не прилегали к стакану, теперь ради интереса все же пробовали — ну импортное ведь, а как же, попробовать-то надо…

В обществе считалось дурным тоном есть, пить, одеваться и даже разговаривать о том, что было хоть как-то связано с местным производством.

Стало постыдно работать вообще, теперь великое слово business… владело свободой действий, перегретыми умами. Миллионы интеллектуально отсталых вчерашних рабов коммунизма лихорадило от вдруг открывшихся возможностей, и тут-то началось… карусели набирали свой ход…

«Не дай Бог, слепой да прозреет» — эта пословица народная, сказанная не мною, вдруг воплотилась в жизнь, и на самом деле те, кто вчера были слугами социального строя, вдруг стали, кто как мог, загребать материальное благо, а с ним, конечно, и власть.

Даже не мечтав обо всем этом каких-то пару лет назад, а теперь внезапно получив, вдруг обезумели и стали шагать через трупы «со-человеков», чтобы укрепиться при позициях хотя бы какой-нибудь влиятельной структуры, дабы урвать кусок поболее, и не важно, какими путями. Лилась народная кровь…

Да ладно, что было, то было, прошло, и виновных уж нет, а наш герой Бронька сидел в своем бусе, обдумывая все происходящее вокруг него и, конечно же, прекрасно понимая, что эти люди знают о нем более чем достаточно, им известно, где находится его дом, как движется бизнес, — впрочем, все до мелочей, а значит, уже вряд ли отстанут подобру-поздорову.

Тут должен быть некто, знающий его лично, но точку в размышлениях поставил сам Кирилл, в данный момент стучавший в дверь пассажира.

— Ну привет, мой друг детства, представь, как же я рад нашей встрече, проходил мимо, поверь, случайно, как вдруг смотрю, знакомые все лица… дай-ка постучу, думаю, авось и признают, откроют, а тут ты, мой старый знакомый, пусти-ка погреться, а то так жрать хочется, что переночевать негде…

Процитировав всем известную народную присказку, Кирилл беспардонно плюхнулся на сиденье справа.

— Как же ты хорошо выглядишь, ну впрямь бизнесмен.

Он нагло щупал пальцами кожаную куртку Броньки.

— Должна быть цены баснословной. А то и вообще бесценная.

Он спокойно отодвинул руку наглого возвращенца из прошлого.

— Ты, вижу, не очень рад нашей неожиданной встрече, как же так, а раньше мы были сговорчивыми друзьями…

— Слушай, Кирилл, оставь меня в покое, мы никогда не были друзьями, чтобы интересоваться о делах и бедах друг друга, да ладно, как говорили предки, «кто старое помянет, тому глаз вон».

Ну так как твои дела, как жил-поживал, о твоей персоне и слуху-то не было?

— Да по-всякому, то в тюрьму, то и вон из нее, я был везде, как видишь, не менялся.

— Рад за твои успехи, ты, значит, чемпион в своем деле, это твой стиль жизни, и не мое до этого дело, знаешь, мне надо ехать, вот только один вопрос, Кирилл, не смог бы ты выручить старого друга, я тут слегка попал в финансовые неприятности, так вот, не одолжил бы ты мне, любезный мой друг детства, пару сот баксов, дабы благополучно добраться до дому? Насколько я помню, дело, конечно, прошлое, но однажды ты задолжал мне, не так ли, пару-тройку, да нет, теперь уж десяток лет назад, правда, незначительную сумму, конечно, но зато при особых обстоятельствах.

— Да нет проблем.

Кирилл явно респектировал его, когда остались вот так вот один на один, ведь на самом-то деле Броня мог бы взять и cвернуть ему шею за долю секунды без особых там затруднений.

Бандит, разглядывая его, вовсе не ерничал, а, видя в Броньке сильного и даже опасного соперника, говорил нормально, но при этом все же не терял своего привычного пафоса, зная, что на улице стоят его сообщнички, готовые прийти на выручку по первому зову.

Он достал из кармана куртки явно не им заработанную кучу банкнот.

— Надеюсь, этого хватит на дорогу до твоей деревни — как там она называлась? — и подал Броньке три сотенных купюры в долларовых ассигнациях, которые уже полностью властвовали над Россией, при этом то ли специально, то ли нехотя, но выронил ту самую античную двухдолларовую банкноту, намеренно небрежно обращаясь с деньгами.

— Бери смело, этой грязи теперь у меня хватает.

Он сунул пачку денег обратно за пазуху и, подобрав с пола очень хорошо знакомую Броньке двухдолларовую купюру, не спеша оглядывал ее.

— Где же ты достал столь редкую деньгу?

Вопрос Броньки был для Кирилла ожиданным вполне, у этого человека, похоже, ничего святого не было, он просто сунул старый доллар в карман и, не задумываясь о том, что он не один на свете воин, нагло проронил сквозь зубы, глядя Броньке в лицо:

— Спустя несколько дней эта бумажка почитается как мой талисман, мистер бизнесмен, вот так вот.

Совета хочешь, так вот: поезжай домой, мой дорогой, заботься о своей фамилии и, если не желаешь проблем, будешь отстегивать мне двадцать процентов от своей прибыли.

Кирилл сделал гримасу такой важности, как будто он ну как самый минимум является заседателем палаты лордов.

У Броньки сходу пришел на память приговор суда по давнему делу ранней молодости за тот злосчастный мотоцикл, где тоже говорилось о двадцати процентах от зарплаты, ох ты, судьбинушка, и платил он тогда два года этих двадцать процентов от и так уже невеликой зарплаты тракториста, а за что, за чужое похмелье, вину, которую взял тогда на себя, мать их так, нет, брат, больше этого не будет, или я полный баран.

Зарекся он тогда себе не на шутку.

— Базаром в этом городе отныне, приятель мой дорогой, занимаюсь непосредственно я, и вы, господа продавцы-барыги, все как один должны меня делать счастливым день за днем, а то вами займутся ребята вроде моих.

Он подал, видимо, заранее условленный знак, и двое мордоворотов вышли из-под проема ворот, укрывавшего их от посторонних глаз, да скорей от ветра они там скрывались, нежели от прохожих, на которых им, походу, было полное… наплевать, ведь они теперь были центром вселенной — братва… в натуре…

Кирилл покинул его не прощаясь, наверняка по болезни, одной из разновидностей шизофрении, что не исключено, то ли из-за поддержания своего имиджа он как бы вдруг забывал о своем оппоненте и, в мгновение ока переключившись на что-то другое, пошел по своим делам, даже не махнув головой на прощание, что любой нормальный человек, прощаясь, сделает попросту машинально: ну давай, бывай, мол, братан.

«Да уж, походу, это не закончится так просто, — Бронька прокручивал в мозгу ситуацию опять и снова, — должен же быть выход, выход есть из любого положения, только зависит, во что он выльется… этот, мать его, выход».

Глава 9

Искушение — это такое состояние человеческой души, противостоять которому в силах лишь высоконравственная личность, а тот, кто, мягко скажем, каким-то уровнем ниже стоит на сей лестнице жизни, идет на все, дабы вкусить-таки плод своих необузданных амбиций, даже не задумываясь о последствиях, кои могут повлечь за собой его безумные действия.

Ему неважно, что выбор такого пути может привести к падению ниже достоинства здравомыслящего человека, но что делать, таково уж оно есть, бытие людское, болезненный поиск самоутверждения, наверно, это и было то, чему, не задумываясь, следовал Кирилл.

Кто знает, то ли психическая травма детства или какое-то отклонение на генетическом уровне, но уже с ранней юности он неизменно старался быть выше окружающих в любом случае и шел к своей цели особым, рассудку нормального человека непонятным, чуждым путем.

Словно посланники ада, родившись на планете Земля, одновременно, в одном государстве, они выросли целым, поколением, чтобы творить свою работу безумного зла.

В начале девяностых двадцатого века эти демоны вдруг задействовали по всей стране, что покрывает одну шестую часть всей планеты, в каждом уголке необъятной территории бывшего, теперь уже разваленного, Советского Союза, орудовали эти откуда-то вдруг взявшиеся силы серьезно организованных криминальных структур.

Бесспорно, они завоевали власть на местах и управляли потоками финансов.

Удивительно, что среди граждан Советского Союза оказался такой высокий процент людей с уголовными талантами… а ведь вроде спокойная была страна, где сотрудники милиции повседневно не носили оружия.

Видимо, уже пару поколений подряд рождались пацаны со специально, вероятно, на самом тончайшем, астральном, то ли генетическом уровне, какими-то нам не ведомыми силами, искусно имплантированными уголовными наклонностями, но так ведь получается, откуда-то надо было взяться такой массе бандитов.

Родившихся практически одновременно, выращенных среди вполне нормальных граждан и при этом особо не отличавшихся от массы, но потом, при распаде государства, вдруг сменивших одежку и вышедших в один прекрасный день на улицы, чтобы действовать на благо темным силам, мол, вот он я, бывший спортсмен, отныне рэкетсмен…

Друзья, а может быть, оно, это недоброе, сидит непосредственно в каждом из нас, это чудовище, жалкое отребье изгнанных из рая, что жертва сатанинского безумия с необуздаемыми амбициями бандита и злодея, да только и ждет своего благоприятного времени, словно семя сорняка, что может лежать никем не замеченным под слоем плодородной почвы десятилетиями, но в один прекрасный день, ощутив благоприятные условия, может прорасти, породив большой куст колючего и даже ядовитого бурьяна.

Бронька крутил жернова своей философской мельницы, анализируя события последних пары лет, сон что-то не шел, да на самом деле было о чем задуматься, но решение вопроса пришло само по себе.

Двое молодых мужчин приближались к его дому, они ехали, подкрепляясь спиртным, вольготно развалившись на сиденьях иномарки, машины, что накануне отняли у некоего «должника»…

— Вот так надо действовать, я тебе покажу, как эти долбаные бизнесмены будут стоять на коленях и упрашивать, чтобы мы снисходили к ним и принимали в зубах поднесенную дань.

Они спешили самоутвердиться любой ценой, дабы испытать эйфорическое наслаждение властью над другими, теми, кто на самом деле намного выше их самих по всем параметрам, интеллекта, морали и прочих достоинств, которыми одарены все нормальные люди.

Собаки залаяли, во дворе кто-то есть, Броня встал с постели, пробили настенные часы, было четверть за полночь.

Не впервые, чтобы вот так вот, без предупреждения, люди приезжали к нему. Мало ли какое срочное дело у кого-то, тогда ведь еще не было мобильных телефонов, да и вообще далеко не у каждого был даже домашний, так что без всяких раздумий он прямо с постели босиком вышел на крыльцо, чтобы встретить поздних гостей.

В свете ночного фонаря, что висел под крышей террасы, стояли двое, Кирилл и один из уже знакомых ему грабителей, было явно видно, что эти люди не пришли с целью пожелать благо дому своего старого знакомого, так как в руках у них были предметы, ну очень уж похожие на пистолеты Макарова 9мм…

— Привет, с какой целью, Кирилл, вы приперлись на мой двор в это позднее время, да еще и с оружием в руках, уходите, братцы, и я забуду о вас навсегда, и даже все то, что вы уже натворили.

У меня семья в доме, дети спят, ребята, я вас не пущу вовнутрь, уходите туда, откуда вы пришли, ради Господа, одумайтесь, люди.

— Слушай, ты бизнесмен или батюшка-поп, тут причитаешь, а где твоя сутана, мы пришли не ради прогулки за триста верст, тут надо о деле побазарить. Нам, как ты понимаешь, известно о размере твоих доходов, так что вам, мой дорогой, просто придется по двести баксов в неделю отстегивать в общак братвы, и первый взнос давай-ка неси сейчас же, быстро, я не приехал в это захолустье попусту время терять, поверь, не ты один клиент, у нас еще много дел на сегодня кроме тебя.

Размахивая стволом пистолета, словно учитель указкой на уроке географии, он пытался напустить маску безразличия на свое лицо артиста-неудачника.

«Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок», — сказал когда-то мне неизвестный философ…

Конечно, было много путей выхода из ситуации, и он выбрал один из них.

— Ладно, вы получите, то что ищете, стойте тут, где вы есть, я мигом, господа.

Бронька зашел домой, но вместо денег он взял карабин и вышел навстречу судьбе.

— Кирилл, если вы не уйдете, я буду вынужден стрелять, черт меня побери.

Пистолеты бандитов были воткнуты за пояса, ну точно как в кино, дело в том, что, пока он был в доме, рэкетиры решили, что, мол, дело-то в шляпе и очередной лох уже согнут в позу дойной коровы, которая теперь будет безропотно отдавать парное молоко, строго придерживаясь ими установленного графика.

Таково было непоколебимое мнение Кирилла, конечно же, своими «гениальными» рассуждениями он успел поделиться с коллегой по цеху, и теперь в позах гордых рыцарей они стояли в предвкушении магических звуков своих победных фанфар.

Кирилл был всего в трех шагах, такой важный, каким может быть лишь очень смелый человек, супергордый, фанатичный революционер или полный дурак при виде к нему повернутого дула карабина.

Он заржал в своей безумной самоуверенности.

— Слушай ты, лошара, на кого ты ствол наводишь, стрелять в меня собрался, да у тебя яиц на это нету, а за показ твоей ржавой пушки и нефильтрованный базар будешь тут же наказан, платить придется вдвойне, и рука его потянулась за рукояткой пистолета.

Бронька вовсе не целился, не помышлял убить кого-либо выстрелом, держа оружие на уровне бедра, вдруг яркий свет озарил ночной двор, и у его ног уже лежало рухнувшее тело Кирилла, он не слышал даже выстрела, но во дворе лежащий мертвец безмолвно подтверждал произошедшее.

Другой бандит словно испарился.

Тот роковой выстрел его жизнь превратил в вечную агонию, в путь навсегда изгнанного мученика, чьим страданиям не будет конца.

Дело в том, мой дорогой читатель, что у нас все же нету права убивать себе подобных, в деталях об этом вы можете прочесть на страницах священной Библии.

Но а лично вы, что бы делали лично вы, будучи на его месте, в подобной ситуации?

Не говорите ничего, молчите, не надо слов, вы попросту не можете быть на его месте.

У каждого есть свой опыт, и всяк принимает свои личные решения.

Давайте его не судить сгоряча, ибо «не суди и судимым не будешь», мой дорогой читатель, а лучше глянем-ка, что же предстоит пройти нашему герою, бредя по тернистому и пыльному пути самоизгнанника, должно быть, и получится занятное чтиво, но пробовать прожить такое на самом деле никому лично я никак не советую.

Он зашел домой.

— Инна, прости, но я застрелил его, представь себе, с ходу насмерть, он там, у нас во дворе, лежит уже мертвый.

— Ну видишь, что я наделал, болван, теперь нашей жизни придет конец, а был ли у меня выбор?

Надо звонить в милицию, они меня, конечно, заберут, да и пусть, ведь поздно что-то делать, мной совершено убийство, и от этого уже не отмахнуться.

Она вовсе не выглядела шокированной или мастерски делала вид, что спокойна, дети не проснулись от выстрела, бедные крохи, им предстояло трудное, изуродованное детство, а пока они беспечно сопели в своих кроватках, которые Бронька делал им сам.

— Туда ему и дорога, — Инна выронила, глядя ему в глаза, полна уверенности в себе, она ведь помнила тот весенний день, когда еще малолетний Кирилл со своими дружками отнял у них деньги на улице, она знала, что того случая Бронька ему так и не простил.

— Не надо было этого делать, но, видимо, так уж я решил.

Он уверенно взял телефон.

— Алло, я застрелил человека на своем дворе. — Звонивший представился и назвал адрес. —

Это на северо-восток от города, вы знаете мою ферму«Сосен Яр», что на берегу реки. Как минимум час быстрой езды.

Он почему-то добавил:

— Да мертвый, конечно, ну да не доктор я, а только как живого от мертвеца-то отличаю.

Что вы говорите, завтра после обеда, а что мне с ним делать?

— Накрыть, чтобы животные, если что? Да ладно, у меня две охотничьи собаки во дворе, так что спокойно.

Он положил телефон.

— Представь, они приехать могут только завтра, и то после обеда, пять убийств на район, приказали чем-то накрыть тело и смирно ждать.

Накрывая плащ-палаткой тело отравителя своей жизни, он нашептывал словно молитву: прости, Кирилл, прости…

Всего сто двадцать тысяч жителей на район, что более двухсот тысяч квадратных километров площадью, и пять убитых в одну лишь ночь — это уже статистика.

Ну а сколько же по всей стране в таком случае? Наверно, есть и такие сведения, но они нам неизвестны.

В борьбе за территориальные зоны и сферы влияния бандиты стреляли друг друга прямо среди белого дня в центрах городов, а сколько бизнесменов вывезли в леса, где после нечеловеческих пыток, добившись искомой информации, их все-таки убивали, бросая незакопанными изуродованные тела…

Что-то вроде гражданской войны прокатилось волной, нет, волнами, через многострадальную Россию, и эта бойня продлилась десятилетие, так сколько же жизней унесла она, есть ли точные данные, наверно, где-то, у кого-то и есть, а мы можем только догадываться.

Вот что принес в Россию ветер перемен девяностых, нет, это был шторм, ураган передела по беспределу.

До утра они говорили о чем-то, только не о завтрашнем дне, даже поспали пару часов, и, забыв обо всем, любили друг друга как в последний раз…

— Не могу вас тут оставить одних, ведь рано или поздно они приедут за мной, как ты одна тут будешь чувствоваться потом?

Давай одевать детей и поехали, пока можем, завезу вас к твоим родителям. Будет, наверно уж, лучше, если они не увидят, как тут станет действовать доблестная милиция, представь только, ведь обыск устроят обязательно, да и вообще малышам лучше этого не видеть.

Они вышли через другую дверь, что вела в сад, и спустя четверть часа, потраченного в дороге, уже были на месте.

Дети бросились играть в саду у бабушки, жена говорила со своей матерью на какую-то отвлеченную тему, а он пошел и присел на лавочку под вековой дуб, что стоял прямо в центре двора.

Более десяти лет прошло, когда они с Инной, будучи еще малолетками, целовались под этим деревом аж ночи напролет.

Вспомнил, как однажды, вовсе невзирая на их присутствие, ежик, важно фукая, вроде паровозика, деловито протопал мимо них, еле видимый в белой июньской ночи, но такой занятой, и, эмоционально отфыркиваясь, обнюхивающий все на своем пути, иглистый, вызвал большую волну романтики в сердцах влюбленных и, конечно же, запечатлелся в их памяти на всю оставшуюся жизнь.

Отбросив сантименты прошлого, он как раз собирался с духом, чтобы сесть в машину и тихонько уехать обратно домой, так избегая прощальной сцены, когда, опережая его действия, во двор закатилась милицейская «канарейка», в народе так названная из-за пестрой окраски, машина стражей порядка.

— Что же ты покинул место преступления?

Офицер милиции, вместо того чтобы надеть браслеты, приветливо пожал обе ему навстречу протянутые Бронькины руки.

— На месте уже работают эксперты-криминалисты, а я вот поехал за тобой. Как видишь, для меня не стало великим трудом элементарно дедуктировать твое местонахождение, друг, я же знаю тебя, как и ты меня, и понимаю, что ты ведь не станешь убивать человека ради развлечения, что за чертов случай, Бронислав Юрьевич?

Тот только развел руками, мол, а кто его знает, так уж получилось.

— Да, очень похоже на военные действия, раньше при Союзе, по всем данным статистов, одно убийство за пять лет на район бывало, и то на почве ревности или другая бытовуха какая-нибудь по пьяни, а теперь, ну извините, пять в одну ночь, и все огнестрелы притом. Со времен Второй мировой войны таких количеств убиенных тут не бывало.

Мне, брат, по закону надо тебя арестовать, ничего личного, просто это моя работа.

Милиционер говорил с ним как со старым другом, а оно так и было, они ведь были знакомы практически с детства.

— Благодарю, Вован, что приехал именно ты, я это сделал и, конечно же, готов ответить. Давай покатим, пока дети не видят, а Инна знает, что мне рано или поздно надо будет уехать, так что я готов, просто не желаю прощаться, лишнее это.

Ну что, на «канарейке» прокатимся?

— Да с удовольствием, но твоя машина нам тоже нужна, экспертиза, все такое…

— Так давай на моей, «ауди» как-никак, а у тебя вон шофер имеется, пусть сопровождает, с эскортом поедем.

— А почему бы и нет, но садись сам за руль своей иностранки, я на такой еще пока и не катался.

Они сели в Бронькин «ауди», офицер милиции с удовольствием позволил ему вести свою машину самому, эти ребята знали друг друга еще с хоккейной площадки, в школьные времена играли целыми днями на одном дворе, хоть и в разных командах. Вован был на один год младше, такую уж он выбрал профессию, каждому свое, нужны же этому миру как фермеры, так и следователи по особо важным делам…

Глава 10

— Судя по показаниям, в этом деле нету ничего сложного, но надо его все-таки закрыть и подержать, кто знает, а может, он врет так складно, ведь всяких артистов видали, — прокурор говорил сам с собой, прохаживаясь по роскошному кабинету.

— А вдруг еще и подельнички найдутся, а может, большие денежки в дельце появятся, этот Бронислав Юрьевич Климов уже и на уровне области весьма, известный предприниматель, ведь фермер просто так не имеет новенький «ауди», еще бы, судя по описи, двадцать единиц техники и так далее, аж мясокомбинатик имеется в наличии, успешный, причем еще и женушка — красавица да умница, говорят.

Прибыв в районный участок милиции, Бронька выложил всю свою биографию как на духу.

Кроме единственной судимости по малолетке, когда за несчастный мотоцикл повязали, да и то чужой похмель это был, а не судимость, ему стыдиться не было за что.

Трудился с юности и учился от своих собственных ушибов, после армии заработав на комсомольских стройках первую тысячу, прикупил старый домик, да и тесть малость помог при подъеме с техникой.

— Так что своих двести гектар обрабатывал, и урожаи, слава Богу, были, потом скотина пошла и мясопереработкой занялся, ну да, успешно, так это уже вроде бы как не запрещено, а вы пойдите и спросите, все знают обо мне, вам ответят друзья и соседи, мои клиенты и рабочие.

— Спросим-спросим, дело повела прокуратура, как и положено, и уж эти дяди имеют навык не верить с первых слов, а проверить пару раз сначала и только потом записать.

— Понемногу зарабатывал и технику прикупал, налоги уплачены, да и вообще не должно ли государство заботиться о своем гражданине, который ведет честный образ жизни, не должны ли правоохранительные органы проследить все это дело и разобраться в том, кто тут на самом деле жертва обстоятельств?

Так вот, надеюсь на ваше позитивное решение, и, в конце-то концов, они ведь были вооружены.

— Поверьте, мы во всем разберемся, строго следуя букве закона, а пока вам придется побыть под охраной у нас, так сказать, в гостях, что точнее называется следственным изолятором, а в народе просто тюрьмой, что, уверяю, в ваших же интересах, безопасность, надеюсь, вы понимаете, о чем я.

Представьте, кто знает, как могут отреагировать его дружки, если, конечно, все то, что вы говорите, не является ложью.

Мы приложим максимальные усилия, чтобы как можно быстрее все проверить, собрать и сопоставить факты, доказательства и передать ваше дело в народный суд.

Поверьте, весы правосудия непременно решат вашу участь, и, убеждаю вас, народный судья, он безошибочно примет единственное и верное решение — вердикт о мере вашей вины и адекватного преступлению наказания.

Спокойно, молодой человек, судя по показаниям, ничего страшного вас не ждет, конечно, за исключением того, что все вами вышесказанное, к сожалению, пока что не имеет никаких подтверждений и, как смею заметить, у вас не имеется веских доказательств того, что все было именно так, как вы тут утверждаете.

— Уважаемый следователь прокуратуры, каким бы ни было ваше решение, но у меня нечего больше добавить ко мной вышесказанному и вами записанному, господин, как вас по батюшке, мать вашу так.

Последнюю фразу он придержал за зубами, хотя ну очень уж хотелось сказать упомянутое и добавить еще и физически в эту зажранную рожу.

Бронька молча поставил размашистые от злости автографы на все бумаги, дескать, «с моих слов написано правильно и мною прочитано», после чего он был конвоирован в полуподвальное помещение, а точней, в камеру предварительного заключения районного отдела внутренних дел.

Три метра с лишним в длину и от силы два с половиной в ширину, медвежья берлога со стенами под грубой, вроде бетонной, шершавой штукатуркой, все отвратительно серо. Там деревянный настил пола является заодно и спальным местом. В правом углу от двери оцинкованное ведро без ручки, которое, оказывается, предназначено для пользования как отхожее место и при этом воняет по-страшному застоялой мочой. Сыро и душно, плесенью пропахшие доски настила изрезаны разными памятными знаками, не делающими особой чести многочисленным авторам сего тончайшего искусства, мастерам-самоделкиным с весьма ограниченной фантазией.

Но судя по количеству разного рода «нанарной» резьбы, грубых орнаментов чуть ли не первобытной клинописи, размещенных по всему настилу, это место, однако, содержало в себе значительную информацию о бурном развитии уголовного мира в современной эпохе.

Судя по некоторым хорошо сохранившимся датам, это нечто позволяло без труда заглянуть в события и ушедших дней как минимум последних лет этак на тридцать с лишним назад, конечно, если только вам хватит фантазии.

Как, например, «Здесь был Жук — 1961 году», и, похоже, имел при себе неплохую заточку, а также талант, поскольку эта надпись была врезана глубоко в сосновую доску, и довольно искусно.

Чего не сделаешь, располагая временем, желанием, талантом и инструментом, вон части женского тела, а то и обоих полов, там дальше, походу, были стихи, но, к сожалению, некий болван поверх поэзии вырезал пиковый туз…

Решив, что дней для изучения остальных произведений искусства нанарной клинописи «краснодеревщиков» уголовного склада у него еще будет навалом, он стал разглядывать остальные прелести этой дыры, иначе назвать такое помещение попросту не поворачивался язык.

Оконце не более чем в четверть квадратного метра, зарешеченное для простоты этого тонкого жанра железным листом, в котором сваркой прорезано несколько хаотично размещенных прорезей разных форм и диаметров, но не превышающих полутора сантиметров, служащих то ли для вентиляции, не то ради пропуска вовнутрь дневного света, но ни той, ни другой функции на данный момент эти отверстия толком не исполняли.

Было душно и сумрачно, над дверью за энными слоями арматурных решеток в человеку недоступной нише светила тусклая лампочка накаливания, но всего света, что давал этот жалкий светильник старины Ильича, с трудом хватало даже для того, чтобы не промахнуться мимо ведра, исполняя малую нужду.

Стало быть, вечер уже, весь день, проведенный на допросах, обысках и остальных процессуальных мероприятиях следствия, дал о себе знать усталостью.

Такие действия, как фотографирование в профиль и анфас, дактилоскопия, где все руки измазали черной тушью, чтобы снять размазанные отпечатки пальцев, поездка на место происшествия и следственный эксперимент, потом сдача оружия, экспертиза всего дома — обыск и снова допросы.

Он лег на дощатый пол, но, не имея ни малейших удобств, уснуть не удавалось, в конце концов человека замучила жажда, и он, не вставая с нар, достав ногой до двери, стукнул по ней пару раз.

Не сходу, но все же через тройку минут после неоднократных, повторных и усиливающихся ударов услышалось появление ключника.

Со сверхленивой интонацией в самоуверенном голосе флегматичный работник подвала, трынча связкой ключей, вяло промычал:

— Который?

— Пятый, — следуя ранее полученной инструкции, Бронька крикнул в ответ номер своего логова. — Начальник, принеси воды, я высох тут как осенний лист.

Через пару бесконечных минут ключник, открыв кормушку (небольшое отверстие в тюремной двери, через которую, как правило, подается еда), поставил на лоток пол-литровую алюминиевую кружку не совсем вкусной воды из-под крана.

— Слышь ты, до утра ломиться в дверь больше не советую, а то получишь дубиной, завтра с ранья поведу на оправку, там туалет, вода доступна — умыться да попить, а пока делай свои дела в ведро, если невтерпеж, сам нюхать будешь.

Вертухай засмеялся и на этой веселой нотке захлопнул дверцу кормушки.

— До завтра, несчастный.

Он было попытался окликнуть ключника, спросить о чем-то для постели, но, к сожалению, опоздал, работник подвала не хотел его услышать, он хлопнул дверью, выходя в дежурку, где с коллегой по цеху, судя по доносившимся отдельным звукам, весело резались в карты.

«Зима ведь, черт возьми, а труб отопления тут не видно вообще, и железный щит вместо окна стал покрываться инеем, благо одежду не отобрали», — подумал Бронька, снимая штормовку и накрываясь ею, чтобы хоть как-то согреться.

Не очень-то комфортабельный отель, но все же со всем включенным в одно, так сказать, спальня, туалет, жилая и столовая, питание и охрана, так что роптать не смей, удобства полнейшие плюс фитнес-центр по собственному выбору, ибо если не отжиматься и не приседать, то можно окоченеть вполне реально.

С утра и вправду вывели из камеры, чтобы сходить в туалет, прихватив с собой вонючее ведро без ручки, заодно его вылить, слегка сполоснуть, дабы меньше воняло, и по желанию умыться, но только холодной водой, да уж, особыми условиями удобств это престижное место отдыха, по ходу дела, вовсе не блистало…

Несмотря на подавленное настроение, Бронька снял с себя рубашку и отчаянно умылся до пояса, прогоняя дурные мысли тем самым.

Ночью, трясясь от холода, было дело, чуть не помутился рассудок, понимая, что натворил, хотя на самом деле если разобраться, то он должен быть признан невиновным, такая мысль также нет-нет, а проскальзывала, и эта надежда давала силы бороться с отчаянием.

Так потекло новое, радикально измененное время, по утрам выводили в туалет, опять те же водные процедуры и обратно в камеру, разминая к движениям привычный молодой организм, он делал отжимания от пола целыми днями, приседал, махал руками и ногами до изнеможения, стоял на руках у стены, пока не застучали молоточки в висках, а потом садился в позу лотоса да сидел, отдыхая, пропуская холод внутрь тела, но а потом заново начинал всю эту самим в одночасье разработанную программу.

Впервые в камере, с холодом и содеянным наедине, впроголодь, тут кормят неважно как, но что-то съестное дают, а молодой организм привыкает быстро. Не нажирать же рожу сюда посадили, да ему не до гастрономических развлечений, это не самое важное в бытии, ну есть какая-то еда, хватит, чтобы поддерживать жизнедеятельность тела, и то хорошо.

Когда дело идет насчет убийства, что перечеркнуло жирной черной линией слово «жизнь», поверьте мне, мой друг, не до чревоугодства тут остается.

Три бесконечных дня, когда не с кем даже словом переброситься, ключник приходил, приносил еду и молча удалялся.

Как же Бронька мог знать, что его одиночество вовсе не случайно, то попросту уже древняя оперативная разработка.

Новенький содержится несколько дней в одиночке при условиях, максимально приближенных к «спартанским», так вот, зачастую этот нехитрый метод, доведший человека до отчаяния, взывает его к откровенности, и несчастный, в слабой надежде на улучшение условий содержания, готов откровенно изложить все, что было, да чего там, даже более того, некий благодаря этому вот первому опыту заключения под стражу, вдруг обнаружив в себе дар Пинкертона, готов с удовольствием помочь следствию распутать свое и все возможные другие, пусть даже самые безнадежные дела, то есть стать безвозмездным стукачом аж до конца своих бесславных дней, лишь бы ему пообещали, что больше не закроют в ту страшную камеру, где по ночам из всех углов выползают всевозможные кошмары, так угнетающе действующие на его и так уже воспаленное воображение.

— Вот только не это, товарищ следователь, лишь отпустите меня, пожалуйста, и я буду верно служить нашей доблестной гвардии блюстителей закона до конца моей сознательной жизни, поверьте, честное комсомольское слово… я вам могу быть даже полезен…

Все зависит от индивидуума, ведь все мы разные.

В случае этом, как, например, Бронька, который не стал проситься к следователю с чистосердечным раскаянием, к нему бросают пару опытных стукачей, людей, кто сидят уже не в первый раз и, имея опыт, умудряются вытащить информацию из первоходки, за что следователь может расплатиться с доносчиками ну хотя бы бутылкой водки, пачкой чаю, сигаретами или просто едой. Эти люди делают свое грязное дело не задорого.

Вот и в нашем случае, в конце-то концов, открылись сталью окованные двери, и суровые надзиратели закинули еще двоих заключенных.

Перед тем как уйти, ключник как бы в шутку бросил фразу, глядя на Броньку:

— Аккуратно, воры, вам сидеть с убийцей, со злодеем несусветным, если что, ломитесь в дверь, я тут неподалеку.

Те двое с самых первых минут чисто по-братски были дружески настроены на шутки и разговоры.

— Если ляжем селедочкой, то вполне хватит места, только внимательно, чтобы, не ровен час, по ошибочке, чисто по-братски, не ковырнуть друг друга в задницу спросонья, так ведь потом уже греха не снимешь со члена своего, а приятелю-то и вообще дорожка в петушарню, век воли не видать.

Старший из них, видимо, был прирожденным черносатириком.

Только ведь была и доля правды в его невеселой шутке, то был тонкий намек на то, что тут и на самом деле может-таки всякое случиться, но, блин, только не с ним, Бронька дал им понять это вполголоса, не с ним, а то ведь обоих порвал бы как Тузик грелку.

Он было чуть ощетинился после такой шуточки, но вскоре понял, что тут вот так приговаривать вполне нормально, ну между прочим, как бы шутя.

У обоих новозаброшенных набитые сидоры (вещмешки) на плечах, аккуратно скатанные толстые шерстяные одеяла под мышкой и не только…

Они как дома, подшучивая, стелили себе места рядом, у старшего даже два одеяла, и он предложил одно, что потоньше, для Броньки.

— Бери смело, браток, так ведь хоть что-то будет прослойкой между нарами и твоим телом, ты не беспокойся, человек привыкает, и со временем, уверяю тебя, вскоре ты полюбишь жесткую шконку, которая, поверь мне, старому каторжанину, даже полезна для твоих костей и мозгов включительно.

— Скажем так, условия, максимально приближенные к образу жизни тибетского йога в пещере, если вам будет угодно, — старый вор вдруг искренне, но грустно засмеялся.

Младший усердно барабанил по дверям, пока появился ключник.

— Эй, вертухай, замути-ка нам кипяточку, братаны чифиру хотят, по-быстрому метнись, ага, начальничек.

Тот без разговора, спустя буквально пару-тройку минут, расторопно принес кипяток из дежурки в своем электрическом чайнике и даже любезно подождал, пока несуетливая братва достала закопченный, но почти священный для них чифирбак — алюминиевую кружку, он также не отказал, угостив сигаретой младшего вора, с кем и имел дело по заварке чая.

— Ну и как убивец, на воров не бросается?

— Так не дурак же, на авторитетов покушаться.

— Ну смотрите внимательно, он очень опасен…

— Будешь тявкать там, на самого сейчас брошусь, ментяра поганый, а ну сквозани отсюда, недоносок шепелявый.

Бронька не выдержал ехидного мусорочка лет двадцати отроду, мамина сыночка с пушком на верхней губе, который вот так вот, стоя за дверью, только и мог, как гавкать через отрытую кормушку, а в случае встречи тет-а-тет наверняка обоссался бы на месте.

— Будет вам глупости говорить, давай уже сядем да чаек погоняем.

Потеряв дар речи, вертухай защелкнул кормушку и удалился, понимал все же, что и на самом деле с такими, как этот, лучше не шутить, а то терять-то ему, наверно уж, нечего…

Старший из воров, многозначительно моргнув Броньке, одернул его пыл.

— Не стоят они и ломаного супинатора, успокойся, ну пусть почувствует себя мужиком хоть немножко, а ты, главное, не теряй самообладания, браток, иначе побьют ведь, у них тут полное право на все, знаешь ведь пословицу «береженого и Бог бережет». Присядь вон, подыши поглубже, следи за нервишками, браток, они тебе еще пригодятся.

А за это время младший вор уже разложил царские угощения, там было копченое сало, в котором Бронька узнал свое производство, но ничего не сказал, чеснок, что пахнет колбасою, репчатый лук, хлеб и даже леденцы к чаепитию.

— Раздели с нами то, что имеем, так сказать, что мент принес, а то на местной диете пацан твоих размеров скоро душу Богу отдаст, не бойся, в долги не загоним.

Какие долги, если вот это вот самое сало вышло из моей же коптилки, надо же, не предполагал ведь, даже сюда оно попадает. То ведь и в натуре из моего заводика.

Бронька не мог не узнать продукт своего производства.

Старший вор был сама любезность:

— Ну вот видишь, как судьбинушка-то обернулась, а ты, братуха, не серчай, будет уже, что было, то было, а жизнь-то продолжается, давай вон закусывай.

— Вы, братцы, похоже, на особом счету в этом отеле, — Бронька проронил без подоплеки, лишь бы просто поддержать разговор за кружкой чая.

— Да не особо-то, просто мы тут не впервой, в отличие от тебя, вот я, например, в общей сложности уже, дай Бог не соврать, годков десять плюс шестнадцать отбарабанил, и вот теперь опять пятак наверняка прилепят, ну вот и считай.

Шестая ходка, я сюда уж как домой захожу, все чай родное, не веришь, не спеши с выводами, молодежь, быть может, скоро ты изменишь свою точку зрения.

— Да какое там, все уже решилось, дальше тюрьма…

Вот только не надо падать в фатализм, ведь, потеряв свободу, ты все равно продолжаешь жить, дружок, а твой век, юноша, еще только как начался, и кто знает, что тебе несет завтрашний день.

Старший вор начинал свою лекцию о доле скудной — каторжанской.

— Теперь, во времена великих перемен политической структуры в стране, будет трудней существовать тут внутри, а раньше так была просто сладкая жизнь.

— Зависит, конечно, от того, что ты за мужик, я говорю о твоем характере, с виду-то без базара атлет и интеллектуал, оно даже странно, как ты сюда попал, быть может, недостает малость образования, так это ты поправишь, какие твои годы, лишь бы желание было, а там еще не известно, какие горы свернешь.

Бронька лишь попытался открыть рот, чтобы оборвать монолог вора, как тот, не дав ему слова сказать, поднял палец к губам, мол, молчи, и не спеша продолжил начатую тему.

— Постой, твое время еще придет, у нас его много, успеешь натрещаться, а вообще-то, тут лучше молчать, чем разговаривать. Мне не говори ничего, ты просто не знаешь того, что твое место здесь найдется, только со временем.

Запомни то, что в экстремальной ситуации характер человека показывает себя очень скоро, так вот, тут даже и не пробуй играть театр, будь тем, кто ты есть, и если людям понравишься, то со временем они тебя, что вполне возможно, начнут даже уважать.

Просто, все равно как научиться считать до десяти и обратно, ты познакомишься с этим, другим миром, столько разных людей увидишь еще, их тысячи в центральной тюрьме и сотни тысяч на зонах.

— И неважно, что все они закрыты, там идет серьезное движение, иерархия контролирует сама себя, мы знаем все о каждом, ну, по крайней мере, о тех, кто заслуживает внимания, и чем выше по ступеням ты будешь идти, даже пусть и нехотя, но забираться наверх, тем больше о тебе будут интересоваться, а походу, и знать.

Бронька попросту молчал, ему нечего было сказать, да что он знал о жизни тут, за решетками.

— Да, да, ты здесь, и с этим надо смирится, то есть пытаться выжить, а то до сумасшествия недалеко, ведь стоит лишь подпустить к себе подругу депрессию, как незаметно затормозятся многие функции мозга, а там смотришь, в один день все станет безразлично, что есть прямая дорога в дурдом, ну или в петлю, что, наверно уж, все-таки проще.

А это и случается чаще всего со с виду сильными, как ты, но слишком эмоциональными чудаками. У тебя ведь творческая натура, я вижу, браток, вижу насквозь, ну просто как рентгеном, а знаешь, откуда сей дар, да сам не знаю. Поверь, о человеке можно многое рассказать не только с его внешнего вида, а даже не глядя на него, знающему стоит только послушать его голос, и тут же все становится ясно, с какой птицей дело имеешь. Да есть и другие способы, как язык телодвижений, походка, взгляд и так далее…

Старый вор впрямь устрашал своими доводами, или, как знать, мудростью… что ли.

На самом-то деле он пристрелил одного из тех, кого тут наверняка знали, ведь Кирилл же пробыл в тюрьмах не один только срок за свою короткую, но своеобразно также выдающуюся жизнь, а значит, в любом случае у него должны быть друзья в этих местах…

«Вот так попал я», — Броньку аж передернуло нервным тиком.

— Вот так попал… — словно прочтя его мысли, старый вор стукнул ему по плечу.

Спокойно, парень, я знаю твою историю, да, ты сделал нехорошее, но правое дело, тут стены говорят.

Ну конечно, знаком я с твоим обвинением через мусоров, говорил ведь, что сюда иду как домой.

Сам пока не убивал, да и надеюсь, что этот грех меня обойдет, а вот крал я без разбору, и большие и малые делишки обстряпывал, но не работал в этой жизни на дядю ни то полдня, а вот уже пять десятков лет, как земля меня все же носит.

Тебе это слышится как неправдоподобная сказка, а ведь истину глаголю, то мой статус, я вор в законе, мой друг, вор уже более сорока лет, а начал с времен детского дома, ну очень уж хотелось конфет в разноцветных бумажках.

Вор всегда будет вором, потому что это его жизнь, тут внутри или там на воле.

Здесь, в уголовном мире, где нам довелось проводить свои дни, были строгие принципы-понятия, за выполнением коих следили мы, воры в законе, немного нас осталось из старой гвардии. Новые веяния вникают в наш мир тоже, и понемногу начинается беспредел.

Сопливые новоиспеченные бандитские силы не хотят прислушиваться к старикам, а такого пока еще не бывало, да ладно, плохи дела во всем мире, не только у нас, воров.

Разумеется, Бронька был наслышан об этих людях, но впервые столкнулся тет-а-тет с представителем мира того, что большую часть своей жизни проводят взаперти.

— Ты что струхнул, видно, взял я высоковато за много впрямь с початку.

Старый вор, видно, заметил конфуз на его лице, а он просто задумался и из-за недостатка опыта даже не догадался скрывать свои чувства за никому не понятной маской бывалого артиста, каким человек становится только с поступлением опыта, если, конечно, не проходил специального обучения психологии, мимике и жестам-телодвижениям…

— Да нет, не того, а это… он как бы поправил сам себя, теперь и я по ту сторону, где и вы, все сменилось одним выстрелом.

Бронька заметно нервничал, не находя себя комфортно среди вот таких вот людей из ему совершенно чуждого мира.

— Давай-ка сыграем, так как сегодняшние лекции закончены и профессор утомился, — вор вытащил небольшую, но редкой красоты шахматную доску ручной работы, при раскрытии коробки оказалось, что это два в одном.

Шахматы тончайшей работы снаружи и нарды внутри, изумительнейшая резьба восточных узоров, проделанная великолепной рукой мастера тонких дел, поражала глаз своим изяществом и точностью линий.

Сколько же можно изложить чудес на довольно ограниченном пространстве, каким являлась эта коробка, достойная музейного хранения.

Он и сам малость занимался по дереву, но такого вот шедевра и при таких условиях увидеть даже не предполагал.

— Нравится, да, и мне самому тоже, был у меня знакомый под кликухою Монгол, это его работа.

— Сначала я тебя научу играть в нарды, это должен уметь каждый себя уважающий каторжанин.

Они сыграли несколько партий в нарды и шахматы с переменным успехом, а младший вор все не давал покоя ключнику, который каждых пару часов заваривал им знатный чай, но более не вступал в полемику с сидельцами.

Они нашли друг друга достойными соперниками в игре и разговоре, как ни странно, но в какой-то момент Броньке показалось, что ему здесь даже нравится.

Тогда он еще не знал, что неважно, где бы ты, человек, ни был, а важнее то, какие люди тебя окружают.

Титула вора в законе в те славные времена, когда на самом деле в уголовном мире была у них власть и уважение, удостоиться было не так-то и просто.

Это не в наши дни, когда, пару часов нос погрев на зоне, каждый, кто имеет деньги, может себе прикупить все, что захочет, вплоть до титула вора в законе, хотя сам он, если разобраться, весьма далек от всех достоинств, благодаря которым когда-то и присуждалось это высокое звание среди бродяг уголовного мира.

Во-первых, настоящий вор не должен был работать, не быть помазанным мокрым делом, быть честен в делах, не женат, заслуживать уважение и массу других достоинств, чтобы о нем пошла молва среди других воров, и только тогда те, однажды собравшись на сходку, символически короновали последнего, производя его в свои ряды.

Каждый заключенный во все времена имел право на принятие того или иного решения личного характера, но в случае, если дело принимало серьезную форму, где решалась чья-либо судьба, например, то тогда уже обращались к вору в законе, который и решал вопрос по справедливости, ибо с ним за счет всеми признанного авторитета спорить было неуместно.

Всюду и всегда были и есть такие, кто не согласны с властью, существующими понятиями, общепринятыми условиями и начинают заниматься делами, что выходят за рамки криминальных, хоть даже и не писаных, но все же законов, действующих между заключенными.

Таких усмиряли всем обществом, приводя на разговор к вору в законе, кто был главный и бесспорный авторитет, негласно, но тем не менее всем известно, уполномоченный принимать решение о дальнейшей судьбе провинившегося, определяя его статус, быть ему опущенным до петуха, то есть использованным для сексуальных утех, или убитым вообще, что во многих случаях, наверно, и лучше.

Хотя это тоже в зависимости от индивидуума, кстати… ведь некоторым и на самом деле вовсе не зазорно быть обоеполыми существами одновременно.

Когда наш герой попал в тот практически потусторонний мир, то тогда те легендарные времена уже уходили в прошлое, и ему, наверно, лишь просто по счастливой случайности повезло встретить одного из последних представителей той славной эпохи.

И на самом деле надо отдать должное уважение таким, пусть даже и убежденным рецидивистам, но все-таки сильным личностям, по праву сказать, своеобразно высоконравственным представителям уголовного мира.

В наше время воры в законе занялись бизнесом, да и Бог им судья, только жаль, что ушли те времена, когда вор не марал свои руки ни кровью, ни ложью, в отличие от наших дней, когда все нипочем, лишь бы деньги несло предприятие…

Где нравы, где честь твоя, где мораль?

Ты оставил их всех за воротами.

Шагаешь теперь голой задницей вдаль,

Другими занят ты заботами.

Отнять, обмануть, солгать, наплевать

На все, что не пахнет доходами,

Смотрю, через трупы ты можешь шагать,

Путь прошит кровяными узорами.

Разве так надо хлеб себе добывать,

Кто учил тебя, нечисть поганая?

Вор пусть крал, но не смел убивать,

Сидит в тебе мразь неизгнанная.

Походу, и в черта не веришь, гляди,

Как же носит земля тебя, гадину,

Не поздно, сынок, покайся, уйди,

Ты вернись с той дороги на Родину.

Откроешь ворота и, может, найдешь

Там все, что оставил по глупости.

Попробуй, а нет, то и дальше пойдешь,

Ведь осталось два шага до пропасти.

Глава 11

На следующее утро Броня был вызван из камеры, чтобы встретиться со своим адвокатом, ну конечно, это постаралась его супруга, Инна.

Опытный юрист был более чем конструктивен, то есть:

— Пять тысяч баксов, чтобы начать твое дело, — он объявил без тени стыда на лоснящемся от упитанности грушеобразном лице, а глаза прятал за стеклами чуть затемненных очков-хамелеонов.

В Броньке это заявление вовсе не вызвало удивления, так как было уже яснее ясного, что без финансовой поддержки в этих местах ровным счетом ничего не происходит, он согласился платить названную сумму, ибо условия тут диктовал далеко не он сам, дома еще должны были быть кое-какие сбережения.

— Так, порядок, на днях я приду с твоей женой и нотариусом, понял, ты должен дать ей юридические полномочия на свободу управления вашим общим имуществом на всякий случай, к примеру, если вдруг придется продать какую-то часть техники или недвижимости.

Надеюсь, ты, Бронислав, понимаешь, насколько серьезно твое положение, и я смею предположить, что это дело потребует немалых финансовых вложений, ну… чтобы тебе выбраться отсюда как можно скорее.

Тут может случиться все, что хочешь… ведь местечко-то, что и врагу не пожелаешь, верно говорю?

Адвокат понизил голос для большего эффекта устрашения…

— Тюрьма, она быстро забирает здоровье, ты еще не имеешь даже идеи, в какие условия тебя на днях перевезут, и там придется находиться между тысячами криминальных элементов, среди которых каждый пятый убийца, грабитель и так далее, в общем, все отбросы человечества.

— Ах вот как, то, по-твоему мнению, все, кто находятся там, все без исключения являются отбросами человечества, то получается, что всяк, попав за решетку, автоматически таким становится, так не беспокойся излишне, мой дорогой адвокат, раз уж я из тех отбросов, так, значит, буду там, среди себе подобных, и что же может статься со мной в таком случае, ведь волк волка не жрет, или они там еще хуже зверей и на самом деле друг друга заживо едят без разбора?

Тогда Бронька бы не поверил, если ему тотчас же сказали, что он был очень близок к истине в своем пафосно-опрометчивом рассуждении.

— Сарказмы тут же забудутся, мой мальчик, как только твоя нога переступит порог центральной тюрьмы области, поверь мне, то есть место, где заключенных не встречают с блинами, с хлебом да солью.

— Разумеется, что на блины с тарамой, икрой да вареньем я не рассчитываю, но про отбросы-то ты зря говоришь, считаю, что так клеймить всех под одну гребенку ты все же не вправе.

— Скоро у тебя будет возможность заценить то место изнутри, воочию, так сказать, посмотрю, как оно тебе приглянется. Да что я с тобой тут разглагольствую о глупостях, Бронислав, нам не лирикой, делом надо заниматься, не светскую беседу разводить о прелестях давно уже известных.

— Но отбросом человечества я все же не согласен называться.

— Послушай, ты ведь убийца, сам в том признался, так что, может, это не так и чего, после этого тебя к ордену Славы прикажешь представить, что ли?

— Да ладно убийца, так ведь еще не доказано, что я это сделал умышленно, или, допустим, пусть даже умышленно, но тогда надо ведь разобраться, при каких обстоятельствах это свершилось, не так ли?

Знаешь, произойди этот случай в нормальном государстве, так я, может быть, и дня не сидел бы, да, блин, ко мне пришли с оружием среди ночи, и что мне надо было делать, по-твоему, да иди ты ко всем чертям собачьим и вся наша судебная или, как ее там, правоохранительная система, и будь я трижды проклят, если это не так.

— Знаю я эту историю, можешь не повторяться, но нам с тобой это надо доказать.

— Абсурд, как я могу еще что-то доказать, когда вся моя биография мной же была изложена на чистых листах бумаги аж до мелочей, а уж о том, что и как случилось в ту ночь, то, извольте, добавить мне больше нечего.

— На тюрьму поехать придется, таков закон, и решение прокуратуры отменить я не в силах, а там посмотрим, Бронислав, время покажет.

— Чудненько, но что же, однако, бежать пока что не собираюсь, пусть везут, не в силах я противостоять нашему закону, жаль только, что этот наш закон придуман только в наказательных целях, а стороны защиты граждан страны, походу, в нашей конституции вовсе не существует.

— Так я и есть твоя защита, или мы с тобой не по одну сторону баррикад?

— Как же, нет, брат, ты вон в костюмчике от Версаче щеголяешь, а я, поди, скоро буду вшей кормить в протертой фуфаечке.

— Будем надеяться, что это ненадолго, с моей помощью.

— А может, все же с помощью Божией, премного тебе благодарен за эту великую надежду, дорогой мой адвокат.

— Бронислав, я тебе не враг, а твоей супругой нанятый твой защитник, с целью вытащить тебя поскорей из этого жалкого положения, и, уж поверь мне, я сделаю все, что только в моих силах и компетенции.

— Охотно верю, и извини, если где обидел, но, черт побери, мог ведь я и не сидеть вообще-то.

— Ну столь гуманных законов по отношению убийств в мире пока что не придумано.

Молись, что это произошло с тобой не в Средневековье, тогда убийцам отсекали головы безо всяких разборок, так что поездка в тюрьму еще не самое страшное, что может произойти с человеком-преступником.

— Почему Средневековье, так ведь еще сравнительно недавно, в 1977 году, во Франции привели в исполнение смертную казнь через отсечение головы гильотиной.

А у нас в России-матушке так и до сих пор попросту расстреливают, скажите, как, по вашему мнению, не случалось ли казнить по ошибочке невинно осужденных в нашей стране?

— Да, наверно, случалось, но тебе уж точно не грозит такая светлая участь, поскольку ты ведь сам признаешься в содеянном, так что даже если и казнят, то уж точно не без вины.

— Спасибо, утешил.

Приятно с тобой было пообщаться на отвлеченные темы, но давай ближе к делу, а то мы тут такого наговорим, короче, деньги получил — работай, а я, так и быть, посижу на нарах, делать нечего.

Честно сказать, не хочется, но раз уж надо…

Он сам не знал, какое из желаний на данный момент больше — послать этого шарлатана ниже пояса или врезать ему по широко разожранной морде, ведь этот дьявол в обличье адвоката, быть может, и защитит какую-то малость, но и обобрать-то мастер наверняка, хоть к колдунье не ходи.

Да чего уж там, пусть защищает, авось и будет какая-то польза, а то ведь и вправду расстрел через повешение присудят, нелюди, им плевать, что и как было, главное — в тюрьму упечь, а там хоть трава на моих полях не расти.

Капец хозяйству, это уж точно, не зря же о нотариусе заговорил, ясно тут все, оберут до ниточки, ах, спасибо тебе, родина, мать твою.

С таким «приподнятым» настроением Бронька попрощался со многообещающим адвокатом, а в то время, пока он толковал по душам со своим «защитником», старого вора вызвал следователь прокуратуры, ведущий дело по убийству на ферме.

— Слушай, начальник, тот молодой парень, он не испорченный, честный человек, да, мы поговорили за жизнь обо всем возможном, он это точно сделал один и всего-то защищая семью, свое дело да дом. По моему мнению, ну если я был бы на твоем месте, начальник, отпустил бы его домой, пусть продолжает свою восхитительную жизнь трудяги, он же на самом деле производитель аграрного продукта, что есть святое дело для мужика, такие и вправду ведь кормят свою страну.

— Видишь, старый хитрец, я стою на своем месте и не спрашиваю тебя о твоем мнении, а об информации, что о твоем таланте к философическим анализам, то я издавна в курсе, ты продолжай, пораскручивай его, кто знает, может, все же и скрывает, чего доброго, зарплату получишь в камеру, как будто кешер — передачку от друзей.

— Вот такими вот грязными приемами они работают, сынок.

Вор пересказал ему все то, что знал о методах действия оперчасти.

Позже старому передали пакет с «зарплатой»: полкило чаю, килограмм сахару в кубиках и пару пачек дешевых, но зато классических папирос «Беломорканал».

Конечно, Бронька был удивлен уровню коррупции, но зато стал понимать, что попал в гигантскую машину ада с хорошо отлаженным механизмом, которая не даст вырваться, пока у него хоть что-нибудь есть за душой в материальном плане.

Да уж, этот насос будет делать свое дело, пока не выкачает все до капли, а куда же ты денешься из тюрьмы…

— Счастливый ты человек, у тебя есть семья, женушка, кто принесет передачку, да, тебе надо выбираться отсюда любой ценой, а то попросту потеряешь тут время. Это не место для тебя, надо продолжать свое дело, растить деток и пахать поля, земледелец, блин, теперь ты понял, что поговорка о ружье, что появилось на сцене в начале спектакля, вовсе не случайно придумалась, раз уж есть в наличии оружие, то оно однажды выстрелит, вот так вот.

— Да уж, ты, как всегда, прав, старина, а теперь давай пусть вертухай кипяточку замутит, пора и мне вас угостить, бродяги.

Инна в тот день принесла ему вещички для личной гигиены, толстенное одеяло из верблюжьей шерсти и кое-что из еды.

В те годы, когда страна была в разрухе, то тюрьмы снабжались, надо сказать, ну чисто символически, да и то еще ведь крали и надзиратели из общего котла, так что до кухни доходили хорошо что кости из мяса, а из рыбы только головы да хвосты, на полном серьезе.

Зато было разрешено приносить передачки, по двадцать килограмм на душу в месяц. Там был список принимаемых продуктов питания и других вещей, как личной гигиены, одежды, бумаги и авторучки, книги.

Работал, да и сей же час так же работает огромный аппарат по обслуживанию мест не столь отдаленных, и все хотели, да и, наверно, по сей день хотят, хоть что-нибудь да урвать.

Заодно с передачками на тюрьму проникали наркотики и алкоголь, а также и наличные деньги.

Три тысячи заключенных — это большой базар, среди них есть определенный процент таких, кто имеет денежки на воле, у семьи или друзей, которые готовы помочь, у сообщников по делам, оставшихся на свободе, а теперь просто должных поддерживать каторжанина, в конце-то концов.

Так вот, такой приятель подзывает надзирателя и говорит:

— Слушай, вертухай, ты же хочешь подзаработать?

Любой из них в те времена был готов на все, ведь зарплаты получали-то мизерные, а тут заработок шел в руки сам по себе.

Посланные надзиратели по окончании своей смены бежали по адресам и выполняли всевозможные поручения заключенных, да и через ворота проносили все, что только хотели. Тюремная торговля шла на всех уровнях. Управление этого места делало пусть и не колоссальные там какие-нибудь, но все же доходы ежедневно. Ну как же нет, там, где едят три тысячи, то пару десятков уж отгребут себе что-нибудь пожирнее.

А вы только представьте, каждый день привозят свежих и увозят дальше уже выжатых жертв, вечное золотое дно, неиссекающий гейзер, что бьет фонтаном ну вот прямо из недр народа.

Беда в том, что практически половина заключенных не получают вообще ничего, просто некому нести, ведь по второй, третьей ходке жены уже живут с другими, матери поумирали, и на этом всему конец.

Человек остается один без помощи извне, а тюремная диета в те времена состояла из половины кирпичной формы черного хлеба немыслимо низкого качества, кстати столь клейкого, что знатоки дела без особого труда могли за считаные минуты вылепить пистолет или еще какой-то предмет искусства на заказ, — это раз.

А два — из супчика-баланды, что являлся, похоже, ну просто-напросто сущими вершинами кулинарного искусства… ведь до сих пор остается в секрете, как же удавалось тюремным поварам приготовить нечто съестное практически из рыбьих голов и голых костей говядины, что поставлял какой-то ну уж очень жадный рыбомясокомбинат, а были, кстати, догадки, что, скорее всего, мясо с костей и рыба дообрезались уже на кухне тюрьмы и сумками все это добришко выносилось за ворота в целях пропитания семей надзирателей, а может, и даже на продажу… ведь времена-то были аховые, надо сказать, чтобы закрыть эту тему.

Так вот, брались голые кости, дальше добавлялось воды, кое-какой крупы или «не продутых» макарон, то есть, заодно с букашками, кто в них издавна поселились где-то на военных складах неприкосновенных запасов времен «оттепели» Хрущева. Добавлялось еще и полугнилой картошки вперемешку с кормовой свеклой, которая в нормальных условиях используется для подкормки крупного рогатого скота в зимнее время, и получалось в итоге такое, что ни пером описать, ни в сказке рассказать… а зэки ели.

Две разновидности баланды: первая и часто подаваемая на обеденную трапезу уголовничкам с весьма красноречивым названием «Эти глаза напротив».

Се блюдо состояло из воды и разваренных в кашу голов скумбрии, а поскольку большие глаза этой рыбы нередко плавали в алюминиевых мисках на поверхности жидкого варева, то ведь нашелся же среди заключенных безымянный романтик, кто когда-то изрек-таки это эпическое название всем столь ненавистному ежедневному яству, а звучит ведь, согласитесь, друзья. «Эти глаза напротив»…

Вторая и не менее отвратительная, но реже, по выходным и праздникам, подаваемая похлебка готовилась на базе отходов мясокомбината, уж это-то Бронька определил как специалист.

Это чудо-блюдо также состояло из нехитрых ингредиентов, а то есть в тотально прозрачном бульоне, извлеченном из говяжьих костей, при счастливой случайности могло плавать одно пятнышко жира, что считалось немалой удачей, ведь калории все-таки, а называлось это лакомство тюремных гурманов весьма лаконично — «Шнифт», что означает на тюремном жаргоне «та дырка в двери камеры на уровне глаз, через которую время от времени подсматривает надзиратель», видимо, из-за определенного сходства пятнышка жира с дырой.

Надо признаться, господа, что более точных названий не придумало бы и целое собрание поэтов-классиков, а адвокат говорил, мол, отбросы общества, нет, друг, это наш же народ, и среди него есть даже гениальные люди, ну, разумеется, в разных, порой редчайших жанрах уголовного искусства… а без них наше общество, наверно, не было бы полноценным, ведь «каждому камню есть место упасть, и каждому вору возможность украсть», как сказал великий Виктор Цой.

А сколько написано и снято фильмов о ворах-медвежатниках, щипачах, форточниках и других редких мастерах профессий криминальной ориентации?

Вы только представьте себе, центральная тюрьма, строение, как вам уже известно, времен Екатерины Великой, на удивление мрачное достижение архитектурной мысли, надо сказать, достойный памятник кирпичного зодчества, среди «наипроклятых» на свете… сколько душ там страдали, призывая и к Богу, и к Дьяволу, и к Преисподней, а ведь веками со дня в день это место неустанно делало свое дело. Вот туда-то вскоре и лежал путь нашего героя.

— Видишь, Бронь, так я выживаю, — заговорил старый вор. — Кручусь понемногу, то тут, то там что-то урву.

Брат, я и родился-то в тюрьме, моя мама — уголовница Жучка, была осуждена на двадцать лет. Представь, я не имею даже понятия, как вы, гражданские люди, живете там, на воле. А хочешь, приколю, как я попал за решеточку на второй-то свой срок?

— Так давай, старик, размажь историю молодости бурной своей.

Бронька уже начинал то ли в шутку, то ли всерьез, но использовать в разговоре тюремный жаргон — феню, а так оно и есть, «к волкам попал — по-волчьи вой», народные мудрости, ведь неспроста же они создались.

— Ну, значит, так.

Вор закурил его любимый «Беломорканал» и с явным наслаждением окунулся в лоно воспоминаний своей давно в Лету канувшей юности…

— Сидел я тогда свой первый срок, а годы были голодные, конец пятидесятых, ну вот хоть шаром покати…

— Ну-ну, пятидесятых, не брешешь ли, старый? — Броня посмел перебить старого вора.

— Ладно уж, ну приврал, бывает, так хоть и пусть середина шестидесятых, а тебе-то какая разница, все одно, ты еще не родился тогда.

— Так ли, старина, я, блин, буду, в середине шестидесятых как раз и родился.

— Ну родился и родился, а я к тому времени уже за девками бегал.

— Молодец, а я в то время не бегал за девками, а, прямо к сиське матери присосавшись, торчал и в ус не дул.

— Ты, значит, тоже молодец.

Старик закончил диалог и заново, на этот раз уже воистину, ушел в прошлое, поскольку Бронька его не стал перебивать, надо ведь уважать старину.

— Значит, сижу я свой первый срок, за кражу хлеба тогда приняли, вагончик, понимаешь, мы с босяками от проходящего состава отковырнули и разгружать уж начали, да все гладко могло выйти, если впопыхах одного нелюдя бы заметили, а тот, видимо, мимо проходил, ведь носит же черт тварей таких по ночам, так вот, значит, он-то нас и сдал. Повязали, сижу, десятку сходу влепили, да в те времена меньше и не давали.

Лес пилят, а я в отказе, ну вот ни за что работать бесплатно мне не хотелось. Скучно, молодой ведь был, ну и познакомился по фартовому случаю с заочницей.

Началось… переписка, все такое, а какие она мне малявы строчила — письма писала, даже фотографию выслала, а я сам-то вообще первый мастер по писанию был — ну любовь, значит.

Время прошло, и, как только звоночек мой прозвенел, я пулей к ней и помчался.

С поезда сошел, а до ее дома еще двадцать верст мотать, ну и смотрю, стоит мотоцикл, я раз — ногу на него, но далеко не уехал.

С почестями приняла меня мусарня.

И дело сшили вновь на восемь лет.

А вот лично твое мнение, как долго я был на воле в тот раз?

— Ну, старина, гадать не стану, но, похоже, тут время идет на считаные часы.

— Одни сутки в поезде и два часа, ха-ха-ха, на земле вольной — это мой рекорд, а знаешь, мораль сей басни какова, эй, дружок, «не так сам секс интересен, как подготовка к нему».

Годы писания романтических писем, представь, наверно, уж тысячу посланий нежных я получил и ответов отправил. Знаешь, сынок, теперь я понимаю, что те женщины, кто пишут письма нам в тюрьмы проклятые, они, походу, святые, ведь, сами того не понимая, они помогают нам, негодникам, сроки дотянуть, мы должны им быть благодарны.

Каждый раз, сколько бы я ни сидел, всегда нахожу какую-нибудь подругу или даже двоих, кто пишет для поддержки души, так сказать.

Давай уже познакомимся, что ли.

Растроганный, старый вор протянул свою костлявую руку:

— Восток, меня везде зовут Востоком, такое погоняло я выбрал сам, люблю встречать рассветы, понимаешь.

— Понимаю, чего тут не понять — кто рано встает, тому…

Броня, задумавшись, как бы протянул свою мысль сквозь дырку в железном щиту, закрывавшем его не только от свободы, а то даже и от дневного света.

— Чего же, мое имя известно — Бронислав, чуть нерусское, ну по крайней мере редкое, а дело в том, что батька в молодости на флоте мичманом служил, наверняка в каком-то портовом кабаке познакомился, в общем, был у него кореш американец, вот и назвал меня именем, похожим на Брюса.

Ну а тот, батя, кента иностранного вспоминая, все мазал, мол, тоже не очень-то коренным американцем являлся, из семьи эмигрантов с-под Рязани, впрочем, как и все тамошние ковбои, мол, еще до революции его предки за бугор сиганули, короче, это неважно.

— Да нормальное имя, и погоняло не надо, так и так, от толпы выделяешься — Броня, блин, да ты на танк и смахиваешь, гадом буду.

Старый вор Восток был одним особым хоть и вором, но Человеком с большой буквы.

Конечно, каждый из нас чем-то уникален, но а он-то от массы уголовников отличался уж точно, ну хотя бы тем, что мог посмеяться сам над своей судьбой, о которой жаловаться привычки не имел, хотя в глазах его зачастую просматривалась глубочайшая печаль о чем-то сокровенном.

Он никогда не учился, кроме начальных классов еще при детском доме, а потом университет жизни, пройденный в аудиториях тюремных камер, интеллектуал и, скорее всего, на уровне генетики унаследованная от прадедов, его личность могла быть на столь высоком уровне, этот человек знал толк в философическом анализе, в развитии сатирической мысли, да, он порой удивлял своими выводами и умозаключениями, простыми как три копейки, а ведь все гениальное и есть попросту простым, не так ли?

Подошел день нотариуса, самодовольный адвокат аж так сиял от удовлетворенности работой, что ему удалось-таки проделать «непосильным» трудом. Бронька подмахнул все бумаги, не читая, что подсунули, то и подписывал.

Инне он доверял полностью, и она, конечно же, читала договора до него, ее подписи уже стояли на всех листах, пусть продает все, что хочет, а что ему оставалось делать.

После оформления бумаг его оставили поговорить с женой на пару минут одних.

— Адвокат говорит, что процесс всей этой белиберды займет до двух лет времени, мол, ускорить его просто невозможно.

Этот срок они тебя будут содержать в тюрьме, так что нам лучше все продать, и я поеду куплю какое-то жилье в городе. Бронька, наш сын этой осенью пойдет уже в школу, как я смогу его возить в эту даль, да и вообще…

Ферму поддерживать я так и так не смогу, да а без тебя там жить мне попросту страшно.

Теперь, пока суть да дело, ютимся у родителей, про нашу местную школу ты, может быть, еще и не знаешь, ее закрыли еще в прошлом году из-за недостатка численности учеников, так что теперь только в город.

— Да ладно, Инна, поступай так, как тебе покажется правильным, я остаюсь с вами лишь на фотографиях… а вы в моем сердце, прощай.

За ним уже пришли, но расставаться им еще никак не хотелось, Бронька вполне выразительно глянул на молодого конвоира, и тот, показав на пальцах, мол, еще пять минут, вышел за дверь помещения.

Они набросились друг на друга, и экстремальный половой акт был просто неизбежен, он поднял ее стройную ножку на стол, задрав юбку и отодвинув трусики, вошел в нее с готовым к эксплозии зарядом, скопленным за бесконечно долгую неделю. Обстановка кабинета следователя еще усугубляла возбуждение, и то, что в любой момент могли войти, их не останавливало, а, похоже, как раз наоборот, заводило еще, кажется, больше.

Она не смогла удержать силой вырывающегося из нее стона, граничащего с криком, в месиве боли и наслаждения предоргазменного спазма…

Молодой милиционер, дежуривший за дверью, наверняка и сам будучи возбужден услышанным, все-таки не посмел зайти, пока они и не закончили начатое дело, видимо, ему человеческое все же не было чуждо.

Через пару минут страсти улеглись, и они, как ничего не бывало, продолжили прерванную беседу.

— Адвокат, он ублюдок, я поняла, что, пока у меня будут деньги, они тебя не отпустят, все одинаковые мрази, только и смотрят, как заработать, а, по моему мнению, ты вообще не должен был сидеть тут, в этой поганой тюрьме.

— Что же делать, правосудие, блин, буду, пусть уж все идет так, как есть, мы не в силах противостоять всемогущим властям, деньги, конечно, заберут, но все-таки, полагаю, хоть не закроют меня навсегда, просто отнимут все, что можно, и отпустят, зачем я им нужен без финансовой базы, так сказать.

Через пару дней этап в областную тюрьму, так что знаешь, где я буду, ты продавай все, что можно продать, и пытайся выжить с детьми, целуй моих ежиков.

Так он ласкательно звал всех членов своей семьи.

Как чувствовались в тот миг, об этом знают только они сами, мой дорогой читатель, а нам остается только лишь пытаться представить эту агонию чувств, апогей страдания и бессилия против потока событий, разрушающих все, что у них было.

Такие вот обстоятельства, потеряно все, что имели, Бронька в тюрьме, и пока что на неизвестный срок. Инна с двумя детьми на руках одна уезжает в чужой город, и, сколько сил ей потребуется, чтобы начать жизнь на новом месте, знает только сам Бог.

Наши женщины удивительно сильны, и правда, что надо кланяться всем матерям, которые в муках нас рожали, а потом еще и растили долгие годы, да что там годы, они отдали свои жизни, чтобы выросли мы.

По-видимому, это и есть перпетуум-мобиле, то есть вечный двигатель.

Покинув здание, где взаперти остался ее муж, она шла по улице, а слезы катились по щекам, падая на грязный снег, и с каждым шагом ей становилось все легче, она получала столько сил, как раз сколько нужно, чтобы дойти до конца.

Да, наверняка, что сам Господь присматривал за нею.

Когда его привели в камеру, никого из сокамерников не оказалось на месте, наверно, на допросах, и он, оставшись сам с собою, не смог удержать один самопроизвольный, со страшной силой вырывающийся крик.

Даже не крик, то скорее звериный рык протяженностью на все дыхание, но такой, что может прийти только из самых глубин в клочья разорванной души, и только в таком случае, когда мужчина на самом деле просит Господа о снисхождении, да-да, воистину кается в содеянном грехе.

Поверьте, это невозможно сыграть.

Неконтролируемое извержение чувств, это рев человечий с раскаянием и мольбой о пощаде, что может случиться лишь само собой, выйти, вырваться, излиться натуральным путем.

Ну, посмотри, о Господь, что творится на этой планете…

Его мысли в тот миг, словно чудом, вдруг просветлели, и стало намного легче душе, а дело в том, что ему словно некто сказал: «Успокойся, сынок, все будет намного лучше, чем ты это сам представляешь».

Скажите, кто после этого спорить бы мог о том, что Всевышний не с нами…

А ты, мой друг, слышал когда-нибудь такую молитву отчаяния?

Нет?

Ну и хорошо, пусть это минует хотя бы тебя.

Успокоившись, он мысленно благодарил Господа Бога за помощь.

— А теперь, Бронислав Юрьевич, спокойно, по крайней мере, ты пока еще жив, а это значит, что вполне реально имеешь еще возможность чего-то достичь, пусть даже оно пока что и скрыто где-то в таинственном будущем.

Несколько недель спустя все их имущество было продано за бесценок из-под бездушного, но тем не менее весьма изящного молотка аукционера.

На это редкое представление, как на праздник, съехались «друзья семьи», соседи и, разумеется, близкие, а также и некоторые дальние родственнички.

Конец ознакомительного фрагмента.