Восемь розовых слонов

Андрей Юрьевич Орлов, 2011

Изнанка современной Москвы – мир психопатов, сумасшедших, тайных сообществ, вовлекающих население в безумные игры. Кто-то наблюдает за ними со стороны, другие участвуют в этих играх, гибнут, а выигрывают – немногие… Доктор Краузе получает письмо зловещего содержания. Ему предлагается вычислить анонима – это один из восьми текущих пациентов психоаналитика. Клиенты будут умирать. И если доктор не выявит убийцу, на очереди – он сам. Выбора нет, сжимается удавка у горла. Пациенты гибнут один за другим, их безопасность не может гарантировать ни полиция, ни гениальный психоаналитический ум. Убийца открыто издевается над доктором и его помощником. Краузе принимает вызов – это уже не просто проверка на профпригодность. Сила, с которой он столкнулся – само Зло. За действиями сыщиков наблюдает всевидящее око. Все, что остается – продолжать игру со смертью, приближая жутковатую развязку…

5 сентября, понедельник

Я вошел в гостиную с первым раскатом грома. Зонт, взведенный в боевое положение, по счастью, не понадобился. Капли дождя застучали по стеклам. Ветер выл в водосточной трубе, рвал шапки кустарника, озаренные светом фонаря. Доктор Краузе вооружился пультом, и тяжелые портьеры с шелестом сомкнулись. Он покосился на меня из своего любимого кресла.

— Явился, призрак оперы…

Доктор Краузе, сертифицированный психоаналитик, член Европейской ассоциации психотерапевтов, доктор медицинских наук, эксперт судебной психиатрии — породистый высокий мужчина крепкого сложения и сложного психопатического характера — коротал пасмурный вечер, разбирая почту и потягивая древний напиток суровых шотландских горцев.

— Если нужен, могу остаться, — заметил я, — Если нет, то с удовольствием вытяну ноги. Настроение, знаете ли, среднее после приобщения к высокому искусству.

— Не пойму, почему вы замахнулись на Большой театр, — доктор смерил меня изучающим взглядом. — Могли бы начать с посещения рок-концерта. Или, скажем, с пикника в парке под романтическим дождем. Решили поразить даму в сердце? Поразили? И что сегодня давали в Большом?

— Оперу, — огрызнулся я, — Их было много, и все пели. Воздержитесь от комментариев, Александр Петрович. Лично мне в буфете давали кислое шампанское. Объясните, почему, когда я общаюсь с прекрасным полом, мой телефон раскаляется, вы звоните каждые полчаса, лишая меня удовольствия? А сегодня, когда действительно назрела такая необходимость, мой телефон даже не пикнул? Это обидно.

— Сочувствую, Дмитрий Сергеевич, — доктор Краузе язвительно усмехнулся, — Ну, что ж, туман рассеялся. Осанка неестественно прямая, наводит на мысль, что вы тратите много энергии на ее поддержание. Походка при этом нетвердая, что свидетельствует о растерянности и уязвленном самолюбии. Войдя в гостиную, вы оперлись на спинку кресла — чего не сделал бы уверенный в себе человек, находящийся в превосходном расположении духа. Кожа бледная, но недавно ее посещал румянец. Левая сторона лица подрагивает — признайтесь, дама сидела слева от вас? Вы расстроены, обижены, разочарованы. В ваших глазах — боль по погибшим иллюзиям. В переводе на бытовой язык — особа, приглашенная в театр, оказалась не женщиной вашей мечты, ее роскошный интеллект вас добил, и вы насилу досидели до конца. Проводили ее домой и, притворившись импотентом, бежали. А теперь скорбите по бесцельно потраченным средствам. Билеты в Большой нынче не дешевые?

— Не такой уж я крохобор. Но если откровенно, период распада моей зарплаты уже прошел. Она ничтожно мала — получаю гораздо меньше своей реальной стоимости. И ту вы умудряетесь задерживать. Не могу поверить, Александр Петрович, но в этом месяце я не получил в срок своего жалования.

— Получите, не митингуйте, — поморщился Краузе, — Август был застойным месяцем. Клиентов мало, расходы растут, счета давят. Вы знаете, как трудно жить в современной Москве?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами, — Я живу в ней всего лишь тридцать четыре года. Советую записаться в Общество голодных психоаналитиков. Или езжайте в деревню, как император Диоклетиан, выращивайте там капусту.

— Как я устал от вашей злой иронии… Присаживайтесь, Дмитрий Сергеевич, не маячьте тенью обманутого соблазнителя.

И только сейчас я обратил внимание, что доктор Краузе чем-то расстроен. Он был непривычно бледен, нервно тасовал корреспонденцию и шутил автоматически, почти не улыбаясь. Я почувствовал слабое беспокойство. Видеть доктора раздраженным, метающим молнии приходилось часто, но чтобы подавленным и растерянным…

— Хандрите, Александр Петрович? Или я чего-то не знаю? — я развалился в кресле и с интересом уставился на бутылку скотча, содержимое которой жизнерадостно поблескивало в свете лампы. Этикетка изображала герб со львом и единорогом — гарантия качества. Производитель являлся поставщиком английской королевы. Доктор Краузе нахмурился, зачесал пятерней спадающую в стакан прядь волос. Ответить не успел — за дверью прозвучал заливистый детский смех, распахнулись створки из мутного стекла, и образовалась озорная мордашка малыша лет семи. Он хлопал лучистыми глазами. Испуганно вскричала домработница Тамара Михайловна, оттащила пацана за шиворот. Какое-то время доносились звуки борьбы — Тамара Михайловна волокла малолетнего хулигана к себе в комнату, затыкая ему рот. Затем настала тишина. Доктор Краузе водрузил на меня взгляд, исполняемый священного ужаса.

— Что это было, Дмитрий Сергеевич? Мне не почудилось?

— Мальчик, Александр Петрович.

— Мальчик… — задумался он.

— Да, — я сделал попытку объяснить, — Это как бы девочка, только наоборот. Вспомните, у вас тоже было детство. Вы опять все забыли. Малолетнего пирата зовут Богдан. Он внучатый племянник Тамары Михайловны. Обстоятельства сложились так, что он вынужден провести сутки в нашем доме, завтра утром его депортируют. Памятуя о вашей нелюбви к мелким домашним любимцам, Тамара Михайловна слезно умоляла вас сжалиться и позволить малышу пожить в этом доме. Вы проявили великодушие и разрешили. Какое-то время она его усыпляла, но, видимо, закончилось снотворное. Согласитесь, это лучше, чем гроб, который стоял у нас в мае?

— Не думаю, — засомневался Краузе, — Гроб не орал и не топал по дому. Ладно, — он вздохнул с преувеличенной драматичностью, — Смиримся с временными неудобствами. Вы заметили, что этот ребенок — типичная невротическая личность? Его преследует чувство тревоги — оно уживается с буйным нравом. Им невозможно управлять — он сам управляет другими. Этому сорванцу всегда нужно находиться в центре внимания. Он манипулирует родными, комплекс его неполноценности является источником силы. Эти существа подавляют нас, здоровых людей, превращают в таких же невротиков, — он вновь устремил в пространство печальный взгляд.

— По уточненным данным, что-то случилось, — пошутил я.

Доктор Краузе скрипнул зубами.

— Может, МЧС вызвать?

— Послушайте, Дмитрий Сергеевич, — он уставился на меня с растущим раздражением, — я знаю, что вы можете быстро и метко довести до бешенства…

— Спокойствие, Александр Петрович, — спохватился я, — Психоаналитик должен быть спокоен, как удав.

— Я спокоен, как два удава! — прорычал Краузе, — Полюбуйтесь, — он бросил мне сложенный втрое лист писчей бумаги, — Это письмо. Пришло сегодня. Обратного адреса нет. Адресат не соизволил представиться.

— Какая глубокая старина, — восхитился я, — Неужели в наше время, помимо рекламных рассылок и счетов, приходят такие письма?

— А какими должны быть письма? — проворчал Краузе.

— Отгадайте загадку: не лается, не кусается, точно так же называется. Электронная собачка. В наше технократическое время выгоднее и удобнее пользоваться электронной почтой. Не говоря уж о блогах, мессенджерах и социальных сетях, к которым вы испытываете стойкое презрение.

— Перестаньте! — взъярился Краузе, — Откуда мне знать, почему почтальон принес это письмо! Читать будете? Или вы выше этого?

Доктор Краузе был неправ. Почтальон не мог принести письмо без обратного адреса. А вот все прочие — могли. Это не сложно — отступить от тротуара, проходя по Аркадному переулку, положить в «скворечник» корреспонденцию и идти дальше. Послание распечатали на компьютере — кто бы сомневался. Жирный шрифт, крупные буквы, язвительно-угрожающее содержание. «Здравствуйте, господин психоаналитик. Готовы принять вызов и подтвердить свои аналитические способности? В августе у вас было девять пациентов — один из них уже скончался, он будет первым в нашей цепочке. Что вы сделаете, если с вашими пациентами начнут происходить неприятные вещи? Откажетесь от них? Не советуем. Неприятности могут коснуться и вас. Сможете меня вычислить? Даю подсказку: я один из восьми. Удачи, господин Краузе. И не отлынивайте, а то накажу».

Стиль послания был неровным, но, безусловно, угрожающим. Я перечитал, затем еще раз. Поднял глаза. Доктор Краузе разглядывал меня, склонив голову.

— Что это? — спросил я.

— Это письмо, — со вздохом ответствовал психоаналитик, — Тамара Михайловна принесла вместе с утренней корреспонденцией. Я удосужился просмотреть ее только вечером, незадолго до вашего триумфального возвращения из театра. На конверте мое имя. Отпечатков пальцев, разумеется, не найдут. Женскими духами или мужским мазутом письмо не пахнет. Анализ сделать невозможно — текст короткий. Он намеренно неровен, обратили внимание? Не пойму, кто писал — мужчина или женщина. Слова «я», «меня», «накажу» противоречат словосочетанию «не советуем». Один человек, несколько? Возможно, так писали намеренно.

— Вам угрожают, Александр Петрович. Или втягивают в авантюрное предприятие.

— Угрожают НАМ, Дмитрий Сергеевич, — доктор иезуитски осклабился, — С некоторых пор, а точнее, почти четыре месяца, вы работаете на меня и живете в моем доме, ежедневно меня раздражая. Так что не уклоняйтесь от ответственности.

Замечательно! Я пружинисто встал, шагнул к бару за чистым стаканом. Не выпить было глупо. Малую часть моих выходок доктор научился терпеть. Содержимое бара недавно обновилось, меня приветствовал чарующий блеск наклеек и изгибы стеклянных емкостей. Ассортимент знающего свою цену человека: виски, скотч, джин, коньяк и банальная русская водка на всякий случай.

— Не тормозите — ворчал Краузе, — Удивлены? Не за горами конец света, а у нас еще столько не выпито. Хочу спросить, Дмитрий Сергеевич, вы никому не рассказывали о моих августовских клиентах? О том, что их именно девять… прошу прощения, уже восемь. Никогда не пересчитывал.

— Я тоже. Откуда мне знать, сколько человек ходило к вам в августе? Полагаю, стандартный набор: истерики, неврастеники, невротики, психотики… Должен огорчить, Александр Петрович, я никому об этом не говорил. Скажу больше — об этом никому не говорила и Тамара Михайловна. Она не в курсе ваших дел. Не впутывайте женщину. Позвольте встречный вопрос? В письме написано: «один из ваших пациентов уже скончался, он будет первым в нашей цепочке».

— Чушь, — фыркнул Краузе, — Фамилия господина была… м-м, назовем его господином Безымянным. Вы сталкивались с ним в начале месяца. Он не афишировал свои появления, человек скромный. Трудился в одной из структур Совета Федерации. Спокойный, уравновешенный, относительно порядочный тип. У господина Безымянного был неоперабельный рак поджелудочной железы в терминальной стадии, о чем знали все родные и он сам. Практически до конца он занимался делами, семьей, приезжал на сеансы к психоаналитику, отлично держался — шутил, обещал родиться заново — в другом месте и в другое время. Шутил, что психоанализ — попытка мозга получить удовольствие, предназначенное для другого органа. Он просто угас — в кругу родных. Фигура была не знаковая, во всех новостях не сообщали… Если меня хотят убедить, что господин Безымянный умер насильственной смертью — пусть даже не пытаются.

Я плеснул себе скотч, вернулся в кресло. Благородный напиток имел сухой, жестковатый вкус. Куда приятнее было его просто нюхать. В процессе сушки зерен для шотландского виски используют торф, придающий продукту дымный аромат. Психоаналитик угрюмо за мной наблюдал. Кажется, я догадывался, почему он задерживал мою зарплату.

— Кобзарю не сообщили?

— Еще чего, — вспыхнул Краузе, — Кто-то строчит безответственные писульки, и с каждой бумажкой я должен бегать в полицию?

— Но вас зацепило…

— Да, меня зацепило! Сам не знаю, почему…

— Давайте думать. Исходим из худшего — это не шутка. Кому вы насолили? Но только то, о чем я не знаю.

Краузе погрузился в задумчивость, а мне вдруг стало неуютно. Письмо анонима, показавшееся глупой шуткой, всерьез обеспокоило. Писал человек с неустойчивой психикой — и не важно, шутил ли он. Из криминальных дел доктора Краузе за последние месяцы я бы выделил два. Анализ человека, обвиненного в серии жестоких убийств в подмосковном Раменском — доктор Краузе блестяще вскрыл черепную коробку страдающего провалами памяти маньяка и выудил информацию о местонахождении четырех изнасилованных и расчлененных девушек. Доктору аплодировало стоя все полицейское управление. Причину обморочных приступов у душегуба он отыскал в раннем детстве. Тот однажды переходил дорогу и лишился чувств — когда, стоя на разделительной полосе между потоками транспорта, чуть не попал под сбившуюся с курса машину. Причиной обморока стал пронзительный звуковой сигнал. Водитель справился с управление и, к сожалению, не задавил будущего маньяка, но дальнейшую судьбу ему определил. Развилась болезненная чувствительность к звукам, он впадал в бешенство от малейших несозвучий, резких шумов, от определенного тембра голоса. Принудительная терапия Краузе ослабила психическое напряжение и освободила зажатую в тиски память. Второй анализ был еще изящнее. Кража в художественной галерее. Ни одной улики, зато избыток подозрительных лиц, которые ничего не видели и не слышали. Краузе работал с ними неделю, выявил двух сотрудниц галереи, показавшихся ему подозрительными, и одного охранника, скрывшего свое прошлое промышленного альпиниста. Последний был умен, страдал бессонницей и навязчивой страстью к пересчитыванию предметов. Помимо этого, в детстве он попал в тяжелую аварию, остался цел, в отличие от других, вследствие чего возомнил себя предназначенным для высокой цкли. С этим ощущением и жил. Злодеяние было исполнено идеально. Злоумышленник повествовал на сеансах о своих сновидениях, в которых беспрестанно куда-то падал — то со скалы, то с крыши, то на ровном месте. Причем не врал, поскольку знал, что у следствия нет улик. Анализ сновидений позволил предположить: цель «героя» — избежать решения жизненных проблем — то есть разом решить все проблемы! Он раскис, когда психоаналитик начал «распускать» его, словно свитер… Шедевры вернули, виновные отправились на заслуженный отдых. Месть маньяка исключалась: злодей получил пожизненный срок, родные от него открестились. Второй случай даже рассматривать не хотелось — не тот масштаб, чтобы чинить изощренное отмщение. Но оставались прошлые дела, о которых я не знал, неясности в биографии Краузе; имелась законспирированная любовница, муж которой трудился заместителем министра… неважно, какого министерства. И почему я решил, что это месть?

— Не хотите ничего добавить к вышесказанному, Александр Петрович? — вкрадчиво спросил я.

Он смотрел на меня так, словно это я написал бумажку и теперь должен за все ответить.

— Хорошо, подскажу, — нарывался я, — Неделю назад я был свидетелем появления в этом доме двух немногословных мужчин в штатском. Вы подобострастно с ними раскланялись и препроводили в гостиную, где имели беседу. Потом вы проводили их до двери, а когда они ушли, сделали такое лицо, словно конец света уже завтра, и кинулись мыть руки. А потом стали таким же молчаливым, как моя покойная немая бабушка. Да, история взаимоотношений психоанализа со спецслужбами сложна, противоречива, исполнена белыми пятнами, но… Интересные вещи случаются в нашей стране. Некоторыми аналитическими сообществами руководят работники силовых ведомств. Спецслужбы проявляют интерес, поскольку ваша профессия — бескрайний простор для творчества. Психоанализ ценили многие сомнительные фигуры, в том числе, Троцкий — вынашивая идею формирования человека нового типа. Непонятно, как большевики пришли к такой мысли — с помощью психоанализа перековать массовую психологию. В общем, не прокомментируете?

— Нет, — буркнул доктор.

— Для кого старался? — всплеснул я руками, — Выпутывайтесь сами, Александр Петрович. Будете тонуть — зовите. А я пошел спать. Театральная жизнь — она такая обременительная…

— Сидите, куда вы собрались? — встрепенулся Краузе, — Вы прекрасно понимаете, что беседа с господами из ФСБ носила конфиденциальный характер. Эти люди не имеют отношения к письму. Господа серьезные. Числятся в инспекторском управлении Контрольной службы ФСБ…

— Это что, — ввернул я, — У меня был знакомый, работавший в Управлении специальных регистраций Службы организационно-кадровой работы ФСБ. Держу пари, в недрах уважаемой структуры существует отдел, занимающийся сочинением названий…

Краузе кашлянул. Я замолчал.

— Контрольная служба проводит финансовые проверки внутри ведомства, следит за моральным обликом сотрудников и ловит чекистов-оборотней. Но речь в разговоре шла о моих текущих клиентах… — доктор задумался — имеет ли право этот самонадеянный наемный работник озвучивать мысли работодателя?

— Секретничайте, сколько хотите, — пожал я плечами, — Пусть это будет вашей маленькой тайной. Но связь напрашивается, согласитесь. Итак, спрошу о ваших планах. Искать злодея, покуда злодей не нашел вас? Поступим по принципу: на анонимные письма не реагируем? Смею предположить, что вы сегодня не уснете. Предлагаю побегать за зверем — в компании доброго шотландского виски. Расскажите о своих клиентах. Аноним не ошибся? Их действительно восемь?

— Да, их восемь, — Краузе закряхтел и начал вытаскивать из недр зеркального столика мятые блокноты, — Было девять, но господин Безымянный, к сожалению, скончался… Обычно я веду порядка двенадцати — пятнадцати пациентов, но август — время отпусков, да и месяц несчастливый… — доктор Краузе меланхолично вздохнул. На личном фронте, похоже, было не все ладно. У возлюбленной, которую он мог скрывать от кого угодно, только не от меня, начиналось осеннее обострение. Доводила себя и любовника — сценами плача, отсутствием позитивной перспективы, жалостью к своей нелегкой женской доле. С женщинами такое случается — причем со всеми.

— Рядовой набор, — тягостно гнул Краузе, — Кому-то эта публика покажется странной, для меня — рутина. Первая — субтильная, стеснительная девушка Рита двадцати восьми лет. Вегетарианка — не питается, видите ли, мясом трупа. Есть диплом, но предпочитает не работать. Полгода назад вышла замуж. Муж ее и привел. Страстно любят друг друга, но у девушки комплексы в постели. Стесняется своего обнаженного тела, зажата, не выносит любви при свете, и тому подобное. Это лечится, лишь бы не переусердствовать. Наивна, проста, не понимает, как можно говорить все, что приходит в голову, и не быть за это наказанной… Вот интересный типаж, — Краузе послюнявил палец и перевернул листок, — Женщине сорок лет, грубовата, вульгарна, крепко сбита, проблемы с юмором. Активная лесбиянка с экзотической фамилией Моретти. Мужчин не воспринимает категорически. Считает, что это нормально. Страдает сексуальной неудовлетворенностью…

— Лесбийская нимфомания? — удивился я, — Мужика ей надо — жесткого, брутального, ненасытного.

— Такого как вы, понимаю, — ухмыльнулся Краузе, — Того, кто пользуется успехом у московских лесбиянок. Каждые три месяца дама меняет партнерш, и такое положение дел гражданку категорически не устраивает. Ей хочется семьи, тепла и уюта, а не рыскать по городу и Интернету в поисках подходящей кандидатуры. Только не смейтесь, когда узнаете, где она работает.

— Весь внимание, — обрадовался я.

— Директор дворца бракосочетаний на северо-востоке Москвы… — он сделал предостерегающий жест, когда я, закрыв глаза от удовольствия, стал сползать с кресла, — Насмотрелась она там. Представляю, с какой радостью она ежедневно ходит на работу… — доктор Краузе чуть не поперхнулся скотчем, вновь зашуршал своими бумагами.

— Работать с людьми нетрадиционной ориентации — видимо, сущий бальзам, — заметил я.

— Кстати, по упомянутой ориентации. Некто Арнгольт. Видный импозантный мужчина. Ведущий инженер в строительной фирме. Жена, две дочери. Никогда не испытывал затруднений с сексуальной идентификацией. И вдруг в конце четвертого десятка сознание перестроилось. Вызывающе так, с хрустом. Влюбился, как мальчишка, в бармена одного питейного заведения, куда частенько забегал после работы. Бармен ответил взаимностью, и теперь господина Арнгольта терзает его пошатнувшаяся психика. Скрывать свои чувства становится труднее. Больше всего на свете он боится, что люди подумают. А если узнает жена, то будет полная катастрофа. Я взял его из жалости, провел первичное отреагирование с целью снятия тревожности и напряжения и сейчас решаю вопрос, как вернуть господина в нормальную жизнь, и стоит ли это делать. Ведь главное что? — чтобы человек был счастлив.

— Расскажите об этом кому угодно, только не мне, — фыркнул я, — воинствующему натуралу.

— Но с данным пациентом все закономерно. Гомосексуализм — не врожденный недуг. Всё приобретается. Все мы родом из детства: доминирующая причина — сильный страх по отношению к родителю противоположного пола. У пациента был безвольный отец и очень строгая мать, не балующая ребенка теплом и лаской. Именно она била Арнгольта ремнем, зажимала, мешала развиваться. В итоге глубоко в бессознательной зоне укоренился страх к женскому полу. Да, он спал с женщинами, женился, завел детей, но внутренний конфликт присутствовал, рос, ширился, и вот в один прекрасный день… Ладно, — отмахнулся Краузе, — Перед кем я распинаюсь? Далее следует некто Баев, владелец похоронного бюро «Танатос». Странное название… Танатос, антипод Эроса, инстинктивное стремление к смерти. Включает в себя инстинкт самосохранения и желание умертвить кого-то другого. Завидного интеллекта господин не проявляет. Тучный, мрачный — делает вид, что взвалил на себя всю скорбь понесшего утрату человечества. У господина невроз на профессиональной почве — и ничего удивительного. Застал жену — когда в компании молоденького шофера она монтировала мужу ветвистые рога. Выгнал негодяйку из дома, пережил небольшую депрессию…

— Если кто-то из упомянутых — наш аноним, — перебил я, — то жизнь — театр абсурда.

— Жизнь — театр абсурда, — кивнул Краузе, — Но мы еще не закончили. Парочку клиентов из второй четверки я бы выделил. В частности, господина Корнилова. В бытность боевой офицер, шесть медалей от щедрот государства, выполнение задание в горячих точках. Последнее место службы — Абхазия, где под ногами взорвалась граната. Контузия, ранение, психоз, невроз, депрессия… Вы знаете, как заканчивают преданные Родине и преданные ею офицеры. Простите за каламбур. Одно утешает — терпимая пенсия. Ушла жена, потянуло к бутылочке, но как-то справился. Работает охранником, морально пуст. Участливые люди посоветовали подлечиться у психоаналитика. Господин Корнилов проходит по льготному тарифу. Странная манера у человека, — Краузе усмехнулся, — Временами ведет себя, как на допросе. «Еще вопросы есть?» «Почему я должен об этом говорить?» Надменен, высокомерен, считает меня равнодушным, никчемным типом, дремлющим на сеансах, да еще и берущим за это втридорога. Но что интересно, не пропустил ни одной сессии. Следующий фигурант — Тимур Рахметов…

— Тот самый? — удивился я.

— Если вы про писателя, то да. Печатают Рахметова охотно и много, хотя строчит он какую-то мистическую муть.

— Почему сразу муть? — вступился я за неплохого автора, — Рахметов хорошо пишет. Возможно, темы, за которые он берется, слегка надуманы, но стиль и манера изложения дадут фору многим графоманам. Зачем вы его лечите, Александр Петрович? Страдания являются движущей силой творений. Пусть мучается.

— Да уж, лучше бы мучился… Заявился весь в улыбках, оплатил десяток сессий и поведал, что получил заказ написать остросюжетный мистический роман с главным героем-психоаналитиком. А он в этой теме не силен и хотел бы набраться знаний. Вот же беда… только романов о психоаналитиков нам не хватало — созданных неизвестно кем. Представляю, что он напишет — придется с позором бежать из профессии.

— Но вы согласились.

— У меня тоже есть чувство юмора, — доктор приосанился, — По ходу «ликбеза» я обнаружил в психике писателя страх неизлечимой болезни, парочку сексуальных комплексов и гноящуюся травму, связанную с падением в детстве с большой высоты. Идеальный объект для анализа.

— Остались двое, — напомнил я.

— И обе женщины. Благообразная старушка Римма Марковна. Манерная дама с замашками мисс Марпл. Ей немного за шестьдесят, прилично сохранилась, фигура на месте, со спины не скажешь, что старушка. Мужа нет, ярая дачница. Приличный интеллект, прожорливое любопытство, интерес к детективной продукции, ироничное отношение к собственному возрасту — достаточно занятный типаж. Беседовать с Риммой Марковной сплошное удовольствие. Часто путаю, кто кого анализирует. Забавно, когда она изобличает у своего врача комплексы, которых у него нет.

«Есть, батенька», — злорадно подумал я.

— Даме предписано сдать психоанализы?

— Дама заказывает музыку. Ей не с кем вести интеллектуальные беседы. Уходит довольная, в отличном здравии, убежденная, что ее травмирующие комплексы благополучно врачуются. Не сказать, что у нее совсем нет комплексов… И последняя в списке, — доктор Краузе тщательно откашлялся, предваряя «оглашение», — Оксана Чернорецкая, 29 лет. Привлекательная меланхоличка с «пепельной» стрижкой. Одинокая тихоня, проживает со строгой мамой. Вы бы видели эту маму — не грудь, а молокозавод, а характер… Оксану вы видели. Не обливайтесь слюнками, Дмитрий Сергеевич, номер с Оксаной не пройдет. В прошлой жизни она трудилась психологом в центре дошкольного образования. Потом с ней что-то случилось… в общем, женщина заболела. Психически. Галлюцинации — слуховые и зрительные — начались после занятий йогой и медитацией. С девушкой заговорил пылесос. Выпадала из реальности, не понимала, что происходит, заговаривалась, путалась в хронологии событий своей жизни. Внезапно приходила в себя, изумленно озиралась на окружающих ее людей. Со временем скоротечные расстройства участились, однажды чуть не попала под автобус. Женщину поместили в психиатрическую клинику, где она и провела полгода своей молодой жизни. Диагноз — психотическое расстройство, включающее клиническую и меланхолическую депрессии. Подлатали на живую нитку, боролись с симптомами, а не с причиной. Да и обстановка в наших психбольницах — сами понимаете. С работы ушла. Живет под надзором матери. Эта опека выглядит странно. Оксана производит впечатление нормального человека, хотя и с признаками психомоторной заторможенности. Иногда начинает куда-то проваливаться. Бредовых идей не высказывает, но есть галлюцинации. Это выглядит завораживающе, уверяю вас.

— Вы собираетесь излечить ее от сумасшествия? Простите, я, наверное, не так выразился…

— Вы выразились ужасно. Женщина не сумасшедшая. С ней можно и нужно работать. Как сказал отец-создатель, видимая причина психического заболевания не есть истинная причина. Это лишь вершина айсберга, чье основание уходит в неведомую глубину. Будем искать. Пока мы занимаемся сбором динамического аналитического материала: факты жизни, оценки, сновидения, фантазии, анализ ее представления о собственной болезни.

— Отличная компания подобралась, — похвалил я, — Сущая поэзия: «Приходите на прием — и посмертно, и живьем, и в бесформенной фуражке, и в смирительной рубашке». Весь набор жизненных благ: загс, похоронное бюро, комната с белым потолком и даже свой «Достоевский». Разве не символично?

— Скорее, симптоматично, — проворчал Краузе.

— И каковы итоги, Александр Петрович? Проникли в преисподнюю психики своих клиентов? Кого из теплой компании подозреваете в приверженности эпистолярному жанру?

— Никого.

— А я бы присмотрелся к последней даме, боевому офицеру и не сбрасывал бы со счетов мисс Марпл. А также всех остальных, поскольку жизнь — абсурд, а душа — потемки.

Моя ремарка не подняла доктору настроение. Он погружался в трясину. Неужели интуиция ему что-то подсказывала?

— Позвольте несколько дилетантских советов, Александр Петрович. Первое: не берите в этом месяце новых клиентов. Всех денег не заработаете. Второе: существует слово в русском языке: полиция. Не бог весть что, но лучше, чем ничего. Разве Кобзарь не окажет вам услугу? Вспомните, сколько услуг оказали ему ВЫ.

— Полиция исключается, — отвернувшись, пробормотал Краузе, — ПОКА, во всяком случае. Мы же не хотим выставлять себя на посмешище?

— Воля ваша, — пожал я плечами, — Тогда не побрезгуйте третьим советом. Купите восемь фарфоровых слоников, расставьте их на большом блюде и убирайте по одному после каждого убийства. Это будет стильно.

Предчувствия катастрофы долбились в дверь. Дело было ночью, но я набрался храбрости и позвонил майору Кобзарю.

— Доброй ночи, Павел Викторович. Как себя чувствуют наши криминальные новости?

— О, нет, — простонал отдыхающий после трудного дня майор, — Сегодня и без вас понедельник…

— Уже вторник, — поправил я, — Просьба не подумать, что у нас с доктором Краузе отказали все приборы. Он не в курсе, что я вам звоню, а если узнает, то выгонит с работы.

— Послушайте, Дмитрий Сергеевич, давайте завтра. Я ежедневно в дерьме, а тут еще жена довела кота до инсульта, нужно срочно везти в ветклинику посреди ночи…

— В вашем дерьме не так уж плохо, — подметил я, — В противном случае, вы бы работали в другой организации. Кот оклемается — кошачьи, они живучие. Мне кажется, дело серьезное. Мы же не хотим потерять доктора Краузе? Кто тогда будет вам искать маньяков и шедевры современной живописи?

Он слушал меня со скепсисом. А когда я закончил, неласково осведомился:

— Что вы там курите? Послушайте, я опаздываю. И что ужасного случилось с точки зрения российских законов? Чья-то неудачная шутка?

— Давайте рассуждать с точки зрения здравого смысла, — упорствовал я, — Опоздать еще успеете. Здравый смысл подсказывает, что интуиция подводит редко. А шутка, если это шутка, выглядит зловеще. Не пришлось бы локти кусать, Павел Викторович. Вам не предлагается самому собирать информацию. Для этого существуют специально обученные люди. Сейчас я пришлю вам на электронку данные клиентов. Не вздумайте связываться с Краузе — я действую на свой страх и риск.

— Вы считаете, мы живем в полицейском государстве, где власть имеет досье на каждого гражданина? — возмутился Кобзарь.

Я даже не нашелся, что ответить.

Вторник проволокся в какой-то сизой хмари. За окном буйствовала непогода, а синоптики упорно твердили, что сегодня будет ясно и тепло. Доктор Краузе меня не вызывал. О том, что он жив, сообщал бизоний рык, адресованный несчастной Тамаре Михайловне. Весь день я пробыл в виртуальном мире, переваривая новости — «популярные» и узко-профильные. К вечеру разболелась голова. В психическую клинику с острым аффективным расстройством доставлен доктор медицинских наук Быстрицкий Ю.Е. — крупное светило в области психотерапии. Случай тяжелый, уверяет лечащий врач, и есть подозрение на постороннее вмешательство, в том числе, медикаментозное. Доктор Быстрицкий много работал, но проблем с психикой не имел — по крайней мере, визуально. Полиция не уверена, что должна это курировать: лечение сумасшедших — дело рук самих сумасшедших. Новость могла бы не зацепить, не будь доктор Быстрицкий супервизором доктора Краузе. Доктор посещал Быстрицкого раз в квартал. Последний случай был в начале августа, после чего доктор Краузе в приподнятом настроении отправился на занятия йогой и подвернул ногу. О неприятности с супервизором Краузе должен знать. Дополнительная причина для фрустрации…

Еще две новости усилили тревогу. На железнодорожных путях обнаружено тело психоаналитика — при жизни он имел скромную практику в офисе рядом с метро «Измайловская», звезд с неба не хватал (в отличие от некоторых). Похоже на самоубийство, но точно неизвестно, полиция хранит молчание. Еще один труп последователя доктора Фрейда найден в районе Нагорного бульвара. Видимых повреждений на теле 37-летнего мужчины нет, умер в конвульсиях и судорогах. На сердечную атаку не похоже. Эксперты склоняются к мысли об убийстве — например, укол отравляющего вещества, но вскрытие пока не проводилос…

Вечером майор Кобзарь завалил меня ворохом электронной макулатуры. Пациенты доктора Краузе проверялись по линии МВД. Копии водительских прав, паспортных страниц — постные лица фигурантов взирали с экрана. Четверо мужчин, четыре женщины. Директор похоронного агентства, похожий на упитанного барсука, прятал маленькие глазки в черепных впадинах. Такое ощущение, что ему предъявили обвинение в производстве и распространении порнографии, после чего сделали снимок. Худощавый офицер российской армии — на левой щеке выделялся шрам, плавные залысины окружали угловатую макушку. Инженер с прической-ежиком и правильным лицом — на такого, безусловно, западают женщины… и некоторые мужчины. Удачливый писатель с выпуклыми татарскими скулами, неряшливой чернявой копной волос и смеющимися, но какими-то мутными глазами…

В женские лица я всматривался особо тщательно. В глазах Оксаны Чернорецкой, бывшей пациентки скорбного дома, застыло бесконечное одиночество. У нее было хорошее овальное лицо, глубокие носогубные складки обрамляли пухлые губы. Новоиспеченная супруга Рита Туманович производила впечатление какой-то недокормленной. Брюнетка с длинной челкой до бровей, тонким носом, тонкими губами. Вкрадчиво улыбалась фотографу пожилая Римма Марковна — сухощавая, с острым треугольным подбородком и завитыми крашеными волосами. Софья Моретти, директор дворца бракосочетаний, не была эталоном красоты. Жесткие волосы собраны в пучок, голова приплюснута, уши стыдливо прижаты к вискам, чересчур большой рот. Но каким-то магнетизмом дама обладала — я долго не мог оторвать от нее глаз, всматривался в грубые черты, в застывший «арийский» взгляд…

И что любопытно, к каждому фигуранту имелись претензии по линии МВД. У инженера Арнгольта вскрылась крупная финансовая недостача, трясли всех. Фигуранта трижды допрашивали, в итоге сжалились и внесли в категорию «свидетель». Рита Туманович лично ни в чем замечена, но ее свежеиспеченный супруг однажды попадал в поле зрение правоохранителей — по подозрению в распространении наркотиков. Это было четыре года назад, сейчас он обладал лицензией на частный извоз и вел добропорядочный образ жизни. По крайней мере, не попадался. Матери Оксаны Чернорецкой четверть века назад было предъявлено обвинение в убийстве собственного мужа — отца Оксаны. Женщина не запиралась, убила и правильно сделала, прошла обследование в психлечебнице, задержалась там на пару лет и была отпущена на волю. Проблемы с головой — приятная традиция в чинном семействе… Писатель Рахметов грешил по молодости — кража книг из районных библиотек, похищение импортной печатной машинки из приемной деканата, манипуляции на оптовом книжном рынке в девяностые, едва не завершившиеся посадкой. Понятно, почему он стал писателем. Майору Корнилову три года назад инкриминировали изнасилование несовершеннолетней абхазской девушки по ходу несения службы в миротворческом подразделении. Разгневанные родственники бились грудью в ворота части, но быстро выяснилось, что девушка не в претензии, лично ей преступление понравилось, и сажать такого бравого офицера в сложное время — занятие расточительное.

Одутловатому господину Баеву восемь лет назад… я чуть не икнул! — предъявляли обвинение в распространении детской порнографии. Возможно, не было распространения, да и не вязался образ «гробовщика» со столь порочным занятием. Заявление написала жена — отнюдь не образец верности и добродетели, она же забрала обратно, но жизнь человеку подпортила. Достопочтенная Римма Марковна до выхода на пенсию трудилась бухгалтером в крупном столичном универмаге и едва не пошла по делу казнокрадов. Вовремя выяснилось, что она ни в чем не виновата, в отличие от всех тех, кто ее окружал. Софья Моретти чуть не села в конце девяностых — за избиение женщины на квартире у последней. История была отвратительная, связанная с лесбийским треугольником, но виновная сторона откупилась. Потерпевшая не настаивала на возбуждении уголовного дела, видимо, не хотела размахивать грязным бельем…

Дама, завершившая список, в среду явилась на прием. Камера, установленная над дверью в гостиную, работала. Из чего явствовало, что оставаться тет-а-тет с клиенткой доктор Краузе побаивался. Впрочем, звук не шел. Я таращился в монитор на втором этаже и окуривал комнату. Дама была ощутимо в теле, особенно в части бюста, но назвать ее толстой было бы неправильно. Имелась в ней грация. Она одевалась неброско, немарко, хотя и не сказать, что дешево. Длинная юбка, строгий жакет, жесткие волосы спускались на плечи. Сессия продолжалась пятьдесят минут. Я видел в кадре лежащую на кушетке женщину, а в левом верхнем углу — размытый лик психоаналитика. Он постукивал карандашом по блокноту, поглядывал на часы. Посетительница что-то говорила, хмурилась — она не видела ни камеры, ни доктора. Постепенно лицо ее мрачнело, нещипаные брови сдвигались. Потом она села, продолжала говорить, не глядя на Краузе. Карандаш застыл, мутное око аналитика обрело осмысленность. Он явно насторожился. Продолжения не последовало. Доктор Краузе изобразил непереводимую гримасу, покосился на камеру, сунул руку под стол, и экран погас. Я пожал плечами и перебрался в Интернет.

К окончанию сессии я был на посту — в полумраке галереи второго этажа. Софья Моретти вышла из гостиной, виляя крепкими бедрами. Покосилась в черноту пролета (почему у всех такая отвратительная привычка?), направилась к двери, помахивая сумкой. Доктор Краузе ее не провожал — обычно он это делает, а потом бежит в закуток за дверью мыть руки. Хлопнула входная дверь — царица актов гражданского состояния удалилась. Я почувствовал какое-то неудобство. Скатился вниз, злорадно отмечая, что ступени начинают поскрипывать (доктор Краузе панически ненавидел скрип), стукнул в дверь из мутного стекла. Доктор молчал. Неудобство усилилось. Я распахнул дверь. Внутри никого не было. Холодок побежал по пояснице. Я вошел на цыпочках, осмотрелся. Скалился со стены абстрактный уродец, слизанный с шедевра Мунка. На стеклянном столике валялся блокнот, под столом — карандаш. Дверца бара была распахнута, внутри наблюдались разрушения. Я был уже порядком взвинчен. Вертел головой и обнаружил за шторой в глубине помещения утопленную в нишу дверь. Там я никогда не бывал и понятия не имел, что за дверью. С колотящимся сердцем я ворвался в плотно зашторенную комнатку. Помещение предназначалось для релаксации после изматывающих трудов. Неброский ковер, приглушенные тона, тумбочка с настольной «кремлевской» лампой, софа, крытая ворсистым покрывалом с абстрактной вязью. На тумбочке красовалась непочатая бутылка водки и граненый стакан (из стратегических запасов). Доктор Краузе в позе мертвеца, готового к захоронению, лежал на софе. Пятки вместе, носки врозь, руки скрещены на груди, глаза закрыты. В первое мгновение я так и подумал! Бросился к нему, он приоткрыл один глаз и недовольно проворчал:

— Война началась, Дмитрий Сергеевич?

— Да чтоб вас! — взорвался я, — Как не стыдно, Александр Петрович! Я решил, что вы скончались…

— Имелись основания для паники? — он принял сидячее положение и удивленно уставился на стакан — не погорячился ли?

— Обычно вы провожаете клиентов.

— Это хорошо, что вы беспокоитесь. Но плохо, что мешаете работать, — он не сорвался на крик, не то крикунов в этой конуре стало бы двое, — Я спросил у клиентки, не затруднит ли ее самостоятельно дойти до двери — она ответила, что не видит в этом проблем.

— Что-то случилось? Вы так быстро выключили запись, можно подумать, я могу читать по губам.

— Не знаю, — буркнул он, — Все мы где-то параноики… Помните текст анонимного послания? Упоминались неприятности, которые будут происходить с моими клиентами… — он замолчал, собираясь с мыслями.

— Развивайте мысль.

— О, как я ненавижу все сознательное… Реальная жизнь постоянно вторгается в работу. Мы проводили сеанс, она хмурилась и мрачнела — я сразу догадался, что у Моретти неприятности. Потом она рассказала, что на женщину, с которой она проживает, напали в подъезде вчера вечером. Бедняжка возвращалась с работы. Отобрали сумку с документами и деньгами, ударили затылком о стену и скрылись. Нападавшего она не видела — было темно. Вызвали скорую — женщине обработали рану на голове, и всю ночь она отвратительно себя чувствовала. В полицию дамы не обращались…

— Естественно, зачем дополнительная головная боль? В полицию без крайней нужды обращаться не стоит. Подумаешь, деньги и документы. Вы считаете, это не случайно? Как-то натянуто. Грабят везде — это вроде беспроигрышной лотереи.

— Но все равно неприятно, — вздохнул Краузе и зачем-то перевернул стакан донышком вверх — вроде как хватит, — Послушайте, вам больше заняться нечем? Человек расслабляется, зачем вы явились?

— Ах, простите, — извинился я, — Сожалею, что пекусь о вашей безопасности. Вы, кстати, в курсе про Моретти? Тринадцать лет назад она так разукрасила соперницу, что от несчастной остались только рожки, да ножки. Страстная натура, знаете ли.

— Вы наводите справки о моих клиентах? — прищурился Краузе, — Не припомню, чтобы отдавал такое распоряжение. Что вы позволяете себе, Дмитрий Сергеевич?

— Ах, простите еще раз, — я склонился в учтивом поклоне, — Впрочем, не припомню, чтобы в уставе нашей организации значился запрет на сбор общедоступной информации.

Я распахнул дверь, чтобы гордо удалиться… и чуть не поседел, когда из мрака выплыла и чуть не протаранила меня очередная особа женского пола — стройная, привлекательная, а, главное, несовершеннолетняя. Фото этого непорочного создания с золотистыми волосами стояло в рамочке в апартаментах Краузе.

— Господи, Алиса Александровна… — промямлил я, — Пугать вы уже научились. Дальше можно не учиться…

— Чем это вы тут занимаетесь? — дочь психоаналитика оттеснила меня и всунула нос в каморку. Скептически уставилась на ноги доктора (голову она не видела), бутылку водки, перевернутый стакан.

— Скажу как есть. Ваш папенька решает вопрос — стоит ли ему обращаться к своему психиатру.

— Думаю, пора, — допустила девчонка, — Он опять забыл, что сегодня наше время.

— Детка моя… — захрипел Краузе, слетая с кушетки, — Я вовсе не забыл, просто вылетело из головы…

Посмеиваясь, я поднялся на второй этаж. Толкнул свою дверь… и чуть вторично не поседел, обнаружив в кресле женщину, как две капли воды, похожую на дочь психоаналитика, только в два с лишним раза старше. Она сидела, покачиваясь, и обнимала коленку.

— Элеонора! — всплеснул я руками, — Ну, и семейка у вас! За последние четыре минуты вы все втроем сумели меня напугать! Вы не ошиблись дверью?

— Какой вы пугливый, Дмитрий Сергеевич, — кокетливо заметила «бывшая» Краузе. По моему глубокому убеждению, развод был едва ли не единственным разумным поступком в жизни доктора. Непонятно, зачем он на ней женился, — Я гуляла по дому, зашла к вам, потому что у вас было не заперто, вы не рады?

— Нет, — покачал я головой.

— Плохо, — вздохнула Элеонора, — А что я должна сделать, чтобы вы обрадовались?

— Уйти.

Она прыснула.

— А то напишите докладную Александру Петровичу, понимаю. Что вы, Дмитрий Сергеевич, я не собиралась вас соблазнять, — дама сладко потянулась, хрустнув стареющими суставами, — Вы не могли бы напомнить Александру Петровичу, что его задолженность по алиментам становится просто неприличной? Не могу же я терпеть два месяца, пока закончится этот мертвый сезон? Только не говорите, что вы перешли на капусту. В октябре я должна свозить Алису в Прагу, а встретить католическое Рождество где-нибудь поближе к Майами. Мне не кажется, что занятия с Алисой могут окупить его задолженности. Порадеете за нас, Дмитрий Сергеевич?

— Элеонора, — взмолился я, — я готов радеть за что угодно, лишь бы вы закрыли дверь с обратной стороны.

Я знал две вещи, которые не буду делать даже под угрозой повешения на рее: есть вареный лук и заниматься сексом с Элеонорой. Интересно, настанет тот день, когда доктор Краузе перестанет пускать эту вредоносную особу на свой порог? Она смеялась мне в глаза, я не стал дожидаться, пока она уйдет — сам ушел. И, наверное, впервые повысил голос на Тамару Михайловну: почему по дому бродят посторонние? Как она могла пустить эту особу на второй этаж?!

— Не могу поверить, Дмитрий Сергеевич… — домработница сделала большие глаза, — Вы почти кричите на меня. Скоро вы начнете копировать повадки доктора Краузе, а потом станете таким же тираном, как он…

— Исключено, — отрезал я. Щеки запылали, — Прошу простить, Тамара Михайловна. И все же постарайтесь иногда вспоминать, что мы живем не в месте общего пользования.

Рыча от злости, я дождался на кухне, пока мать и дитя удалятся, а когда выглянул в холл, обнаружил, что домработница впускает двоих. На сеанс прибыла Рита Туманович. Сопровождал ее муж, когда-то проходивший по делу о наркотиках. Субтильную брюнетку с большими глазами и прической «каре» все еще потряхивало. Ее обнимал за плечи невысокий парень, недобро стрелял глазами.

— Батюшки, на вас лица нет, — ахнула Тамара Михайловна.

— Что-то случилось? — выбрался из гостиной настороженный доктор Краузе.

— Какой ужас… — приложила руку к кофточке брюнетка, — Мы чуть не попали в аварию… вернее, попали. Господи, я так испугалась…

— Слов просто нет, — процедил парень, — На повороте с Пречистенки какой-то охломон на сером «жульмане» подрезал нас на полной скорости. Даже не остановился, гад… — парень с трудом сдерживался, чтобы не выругаться, — Мы и номер не запомнили… Рита чуть панель не снесла, хорошо, пристегнута была… — он судорожно стиснул девушке плечо — она ойкнула от боли.

— Вам в больницу надо, а не на сеанс… — подметила Тамара Михайловна и осеклась, перехватив тяжелый взгляд психоаналитика.

— Ничего, надеюсь, серьезного? — хмуро осведомился Краузе.

— Живы, не помрем, — парень криво усмехнулся, — Бордюр не пострадал, других не зацепило, новый бампер… ерунда, 15 тысяч на барахолке. Дьявол, как это некстати… Да нет, доктор, все в порядке, просто испугались. Я предложил Рите съездить к врачу, а она ни в какую.

— В порядке я, — отмахнулась Рита, — Но какой же, право, идиот… Ладно доктор, об этом мы тоже поговорим, — Рита судорожно улыбнулась, — Давайте начинать? А Артем подождет меня, можно?

Я перехватил угрюмый взгляд Краузе, обращенный в черноту лестничного марша. Он пропустил посетительницу, вошел следом. Прогнулся стул в закутке — молодой человек пристроился и замер. Какова, интересно, вероятность, что мы столкнулись с нагромождением случайностей?

Ночью со среды на четверг в доме номер восемь по Аркадному переулку было тихо. Доктор Краузе не подавал признаков жизни. Я отведал на кухне приготовленные Тамарой Михайловной деликатесы, поблагодарил.

— Спасибо тем, кто ел, — отозвалась женщина, — Готовить каждый может. А вот Александр Петрович объявил голодовку. Заперся у себя наверху и только огрызается, когда я напоминаю про еду. Не стучитесь к нему, он сегодня не в духе. Может, утром встанет с той ноги… Вы не знаете, что с ним случилось? Вы тоже поменяли цвет, Дмитрий Сергеевич. Поругались? Подложить еще гребешков?

Наутро я обнаружил, что все ограничения с просмотра аналитических сессий сняты, и я могу в прекрасном качестве наслаждаться работой доктора. Краузе явно боялся — а страх за собственную жизнь посильнее этики. Я не отходил от монитора — подтащил к нему кушетку, столик, обложился легкими закусками и безалкогольными напитками. Среда для доктора Краузе оказалась плотным днем. Если во вторник он принял двух посетителей, не считая «бесплатной» дочери, то в среду они тянулись непрерывным потоком. Все шесть. Менялись лица, голоса, фигуры речи, константой оставался лишь каменный лик психоаналитика и постукивающий по блокноту карандаш. Доктор Краузе молчал, выявляя взаимосвязи между ассоциациями. Иногда вставлял упреждающие замечания — такова уж манера у психоаналитиков: короткими репликами предвосхищать высказывания больного, чтобы у того сложилось впечатление, что врач его понимает. В эмоциональное состояние посетителей я не вникал — не мое дело. Из болтовни пациентов выделял главное, наиболее волнующее. Это сделать было несложно. У всех в последнее время что-то случилось! Они стремились выговориться, жаловались… и, похоже, сбывались мрачные прогнозы.

–… Это было во вторник, доктор, позавчера вечером… — подавленно вещал похожий на ковбоя из прерий инженер Арнгольт, — Каждый день, возвращаясь с работы, миную подворотню, и никогда ничего не случалось… Я был на работе, а не там, где вы подумали, в тот бар я уже неделю не захожу… Просто накопилось много дел в офисе… Догнали сзади, плеснули что-то едкое в лицо, голова закружилась, руки онемели, все поплыло. Меня обыскивали… дома выяснилось, что взяли только деньги… Не били, обчистили и оставили в покое. Я добрел до подъезда, стою, а позвонить в квартиру не могу, руки не слушаются, калека, блин, Милосская… Хорошо, сосед догнал, помог подняться… Жена засуетилась, позвонила в полицию, но куда там… Как услышали, что я не видел преступников, обрадовались — всего доброго, говорят. Ну, что ж, доктор, тоже психокоррекция, — инженер вымучил гримасу, — Едва отошел, такая злость взяла, кулаки зачесались… — пациент глубоко вздохнул, повернулся к врачу, — Ладно, забудьте, доктор, продолжаем решать нашу волнующую проблему. Сегодня вы в какой ипостаси — «друг», «собеседник», «маг-кудесник»? Клянусь, уже несколько дней не заходил в бар к Алексею. Все нервы эта сила воли вымотала…

— Вы призывали меня, доктор, смотреть на мир сквозь темные очки, — бормотал похожий на бобра директор похоронного агентства Баев, — Не волноваться, расслабиться, не принимать близко к сердцу… Я и сам понимаю, ведь на работе приходится постоянно сдерживаться, говорить полушепотом, если улыбаться — то с грустью. Но как, доктор? Наполеон скончался вечером в понедельник… Нет, поймите неправильно, в психушку не спешу, — Баев сочно покраснел, — К смерти привычен, но когда умирает любимая собака, которой еще трех лет не исполнилось… Я так любил Наполеона… — глаза клиента покраснели, скорбь была не наигранной, — У меня ведь не было никого, кроме этого бульдога… В воскресенье мы с ним гуляли, я отпустил с поводка, он никогда на людей не бросался, дети его любили… Я сидел на лавочке, читал новости в телефоне — вечер был без осадков… Наполеон убежал в гаражи, я не волновался, он всегда возвращается… Было ощущение, что его кто-то подманил… Он долго отсутствовал, пошел искать, а Наполеон лежит за кустами, только лапы дрожат, и пена из пасти… Пока довез до собачьей больницы, он уже умер… Медики сказали, что почки, а может, съел чего… Он же не человек, вскрытие не проводили… Зачем кому-то травить моего Наполеона?

— Так точно, доктор, — усмехался в небритые уста бывший военнослужащий Корнилов — тип с синеватой кожей и тиком под правым глазом, — Живем, не тужим, какие проблемы у простого охранника ЗАО «Импульс»? Как в оперетте: все хорошо, прекрасная маркиза, за исключением пустяка… Гараж сгорел вчера вечером, а вместе с гаражом — старая «шестерка»… Бес с ней, с «шестеркой», она в последние полгода даже вид не делала, что умеет ездить. Хорошо, картошка в подполе не сгорела, я ее с базара привез. Ну, ничего, зарплата хорошая, плюс пенсия — просто фантастическая пенсия… куплю новую машину, давно пора, а гараж все равно не нужен, он в получасе ходьбы… Как произошло, говорите? Давайте уж все вопросы, доктор — списком. Позвонил сосед по гаражу, сказал, что горит, и даже пожарных вызвал — спасибо доброму человеку. Пока доехали, тушить уже было нечего, головешки залили — и на том спасибо. Участковый пришел, снял фуражку, спросил, как я дошел до такой жизни… — самоиронии бывшему офицеру хватало.

— Оксана, вы сегодня неважно выглядите, — говорил доктор Краузе свернувшейся на кушетке женщине с перевязанными ленточкой пепельными волосами и вздернутым носом, — У вас что-то случилось?

— Александр Петрович, я в последнее время неважно себя чувствую… — спотыкаясь, щурясь (таблетки тормозили и садили зрение), призналась Оксана Чернорецкая, одетая в серую кофту и чудовищную плиссированную юбку, — Словно разрывает изнутри… понимаете? Никогда не кричала на маму, а тут сорвалась, когда она стала читать мне Библию… Так, знаете… — девушка бледно улыбнулась, — она чуть не прибила меня этой Библией.

— Оксана, повторяю свой вопрос. У вас что-то случилось?

— Вы такой проницательный, доктор, от вас ничего не скроешь. Это ерунда, хотя я сильно испугалась… Позавчера легла, извиняюсь, в ванну… мама как раз ушла на смену… уже поздно было — часов одиннадцать… И вдруг свет потух! Я чуть не утонула от страха! Такая жуть охватила, Александр Петрович… Лежу в темноте, жду, когда включат, дышать не могу… Потом нащупала полотенце, халат, как-то выбралась, что-то уронила… В подъезде был свет, и у соседей был, только у меня не было… И щиток приоткрыт… Я туда заглянула — а наш переключатель повернут. Такая вот глупая система, каждый может залезть, а скинуться на замок — ни времени, ни денег, ни желания… Решила, что хулиганы. Щелкнула, вернулась, свет есть. Только в ванну легла — опять! Я чуть от страха не тронулась. До двери дошла, смотрю в глазок — никого. Быстренько выскочила, тумблер повернула, снова к глазку. Так и простояла минут десять, пока ноги не затекли. Снова в ванну… и что бы вы подумали?

— М-да уж, — сочувственно вымолвил Краузе.

— В общем, выжила… Добралась до кровати, зарылась в одеяло, уснула. Утром маме рассказала, она отругала меня, сказала, что тумблер на месте, нечего тут выдумывать. А вечером только ушла на работу, в прихожей звонок. В глазок смотрю — никого, открываю — никого. Только отхожу от двери — опять. Я снова к глазку — никого… Трудно дышать, мурашки по коже… Сегодня все в порядке с утра… Может, что-нибудь посоветуете, доктор? Кроме того, что я не должна волноваться.

— Хулиганы в подъезде обитают? — треснувшим голосом спросил Краузе.

— Нет, доктор. В подъезде обитает только порядочная публика. Даже на стенах не пишут — а если и пишут, то исключительно полезную информацию.

«Следующими по списку будут кража и вандализм», — подумал я. И ведь не ошибся! Пятым посетителем был писатель Рахметов — щуплый мужчина средних лет с непослушными вихрами и лукавым блеском в глазах. Он выспрашивал у доктора о забавных случаях в психоанализе — ведь не может его практика обходиться без забавных случаев? Доктор вяло отнекивался — дескать, психоанализ — дело серьезное, и нельзя из него делать Маппет-шоу. В бессознательном шуток не бывает.

— Да нет же, доктор, — настаивал писатель, — про бессознательное я усвоил. Это темный океан пороков и плотских влечений. А по Юнгу — вместилище утраченных воспоминаний. Штука, перед коей я снимаю шляпу. А движущей силой в жизни каждого человека является инстинкт размножения, хотя по иным и не скажешь. И, все же, доктор? Никогда не приходилось проблемы больного подменять проблемами врача?

Судя по лицу эскулапа, больше всего ему хотелось вытащить ремень и выбить дурь из писателя. Но он держался.

— Признайтесь, Тимур, с вами на днях происходило что-то неприятное?

— Браво, доктор, — прозаик шутливо зааплодировал, — Вот она, глубина аналитического ума. Я даже не заметил, что где-то споткнулся, оговорился, или перепутал слова — из чего вы сделали потрясающий вывод. Да, не буду отрицать… — модный литератор немного помрачнел, — У меня кафе напротив дома, оно уютное, посетителей немного. Я часто утром туда захожу, беру с собой работу, гоняю кофеек. Меня там знают, рады обслужить, не ворчат, когда сижу часами… Пришел вчера утром, посидел, поработал — в зале никого не было, сбегал по нужде, возвращаюсь — а ноутбука нет! Я к официантке, а та не при делах. Отошла за кулисы на пару минут — посетителей все равно нет. Это не она, девчонку я знаю. Сама распсиховалась, на улицу бегала, людей опрашивала. Пришлось спасать девчонку… Да шут с ним, с ноутом, железо. Мыслей жалко, что я загнал в него — вдохновение навалилось, стучал, как дятел, по всем ста клавишам…

— По ста пяти, — машинально поправил Краузе, обладающий порой весьма странными знаниями.

— Да кто бы их считал, — отмахнулся писатель, — Дома информация сохранена… Вы, кстати, знаете, что мир спасет не красота, а резервное копирование? Ха-ха. А вот то, что сделал за несколько часов — коту под хвост! Кому это понадобилось? Тьфу, крохоборы, — писатель, видимо, забыл свою юность, когда и сам не гнушался мелким воровством, — Ладно, доктор, проехали. Давайте говорить, — тон его сделался шутливым, — У меня такие отвратительные эгоистические желания… А вас не посещают антисоциальные эротические фантазии?… Всё, всё, больше не шучу, я серьезен, как столб. Вы правы, психоанализ может быть эффективен лишь в том случае, если между нами установятся доверительные рабочие отношения, и создастся атмосфера, способствующая моему самораскрытию…

Последней пришла немолодая женщина с костлявым, но правильным лицом, большими глазами и богатой шевелюрой, похожей на взбитые сливки. Римма Марковна Васнецова — особа с «детективным» мышлением и насмешливым отношением к миру.

— Чем порадуете, Римма Марковна? — обреченно вымолвил Краузе, достал блокнот и сунул обратно под стол, — У вас новая кофточка? Очень симпатичная, правда.

Старушка улыбнулась и затрещала, как печка в ветреный день. Как она рада, как соскучилась. Доктор Краузе превращается для нее в наркотик, обязательный к применению. Ее мимика удивительным образом совпадала с тем, что она говорила — не очень большая находка для психоаналитика.

— Ах, представьте, доктор, приезжаю вчера на дачу в Билибино — это сорок километров от Москвы, если по шоссе Энтузиастов — вхожу на участок, и сердце чуть не выскакивает! Все мои грядки с астрами и гладиолусами разорены! Представляете? По ним не просто потоптались или сорвали что-нибудь — их просто уничтожили, с корнем выдрали! Сущий вандализм! А еще раковину на крыльце сломали! Ну, как такое может быть? Не воры — в дом не лезли, хотя там замок такой, что грех не взломать. Кому я навредила? Как увидела, так и села, заплакала… Но я женщина принципиальная, погоревала и полицию вызвала. Три часа прождала, носом ткнула в разоренные грядки. Проследила, чтобы следы зафиксировали, протокол без ошибок составили. Ясно, что не найдут — соседи уже разъехались… но мало ли. А уехали — я сама все осмотрела, каждый след носом пропахала…

«Интересно, хватит у доктора сообразительности спросить про след?» — подумал я.

— И что у нас со следами, Римма Марковна?

— Следы одного человека, — старушка понизила голос, — Кирзовый сапог сорок третьего размера. Шатался по саду, топтался на крыльце. Из калитки, что характерно, не выходил — перебрался на соседний участок, где много лет никто не живет. Там и пропал. Я шла по следу, пока он не привел меня на гравийную дорожку. Преступник зацепился за крыжовник, упал на колено, свернул декоративную арку с клематисом…

«Ничего себе старушка», — оценил я. Выключил компьютер и задумался. Кто-то затевал с доктором увлекательную приключенческую игру. И главная интрига заключалась в том, что будет дальше. Лишь бы не пошло по нарастающей…

Я спустился в гостиную в восемь вечера, не дождавшись особого приглашения. Доктор сидел в своем любимом «чиппендейловском» кресле, завернувшись в махровый халат, постукивал ногтем по бутылке «Macallan — 1926» и хмуро разглядывал потолок. «Снова птицы в стаи собираются», — мелькнула мысль. Доктор покосился на меня без особого дружелюбия, что-то проворчал. Я решил не щадить своего работодателя, поскольку считал, что безболезненным излечение быть не может. Долбить надо упорно и в одну точку. Я взял стакан из бара, емкость со льдом из холодильного отделения и сел напротив. Он поколебался и протянул мне бутылку.

— Скотч употребляют безо льда, Дмитрий Сергеевич. Вы бы еще с закуской пришли.

Я проигнорировал справедливое замечание, загрузил в стакан «замерзшую воду» по самую кромку.

— Вы, конечно, знаете о неприятности с вашим супервизором, — начал я массированный обстрел, — Психика профессора Быстрицкого не устояла, хотя ничто не предвещало несчастья.

Доктор Краузе уставился на меня со злостью. Но не выгнал из «аналитического кабинета». Скотч в его баре заслуживал всяческих похвал. Это была одна из причин, почему я еще не уволился. Довольно странно, я никогда не замечал, чтобы Александр Петрович лично приобретал алкоголь. Тамара Михайловна в данных вещах не компетентна. Прямые поставки со двора ее величества?

— Существует мнение, что случившееся с профессором — не случайно. И еще — за последние дни в Москве убиты два психоаналитика. Преступников не нашли.

— Ну и что? — резко огрызнулся Краузе, — В этой стране постоянно кого-то убивают.

— Разумеется. И все мы горячо надеемся, что эта неприятность произойдет не с нами. В стране не так уж много психоаналитиков. В мире их 11 тысяч, из коих половина — в США. А из оставшихся две трети проживают во Франции и Великобритании.

— Вы их считали?

— Нет, я просматривал бюллетени Европейского психоаналитического общества. Вы собираетесь принимать меры, или будем лениво наблюдать?

Доктор Краузе кусал губы. Он не мог решиться — и это злило и удивляло.

— Откажитесь от клиентов. Плевать, что пишет аноним. Если он что-то планирует, то доберется до ваших пациентов в любом случае. Поставьте их в известность. Сообщите в полицию.

— Вы не понимаете, Дмитрий Сергеевич, — поморщился Краузе, — Известить клиентов — дать им повод для волнения. Сами говорите — если у злоумышленника планы, он не остановится ни перед чем. Можно всех собрать и предложить уехать за границу. Или в тайгу. Но что-то подсказывает, что не уедут. Полиция не разгонится. С какой стати? Никто не убит. Мелкие неприятности случаются со всеми. Анонимные письма в расчет не принимаются — тем более, в письме не сказано, что кто-то будет убит. Кобзарь рассмеется нам в лицо.

«Он так и сделал», — подумал я.

— Не забывайте, Дмитрий Сергеевич, если аноним находится в числе анализантов, то данные действия ему не понравятся, и он начнет действовать с упреждением.

— Вы фаталист?

— А вы нет?

— Не похоже, что один из этой компании — искусный злоумышленник. Я, конечно, не мастер по проникновению в психику, но отличить законопослушного человека…

— Чушь, — возразил Краузе, — Держу пари, не отличите. Если преступник умен, умеет скрывать свои мысли, чувства, мотивацию и все такое. Я тоже не вижу зацепок, но далеко не убежден, что пациенты чисты.

— Гадят без фантазии, обратили внимание? Стандартный набор. Похоже, голову не ломают.

— Еще нам не хватало противника с изощренной фантазией, — хмыкнул Краузе, — Вы можете представить, что кто-то носится по городу и с упорством, достойным лучшего применения, совершает мелкие пакости, не щадя ни бензина, ни личного времени?

— Я тоже думал об этом. Нужно знать, что инженер Арнгольт поздно уйдет с работы, а в подворотне никого не окажется. Что Баев выведет гулять своего питомца, и тот не откажется сбегать за кустики. Что появится возможность подрезать машину с молодоженами и безнаказанно скрыться. Подкараулить возлюбленную Моретти. Знать, что писатель все утро просидит в кафе, выйдет в туалет, а официантке в тот момент приспичит отлучиться. Что мама Оксаны Чернорецкой уйдет в ночную смену, а Оксана разляжется в ванне. Что Римма Марковна приедет на дачу сразу после вандала. Что во время поджога гаража господина Корнилова поблизости не окажется посторонних. А сапог сорок третьего размера, если вы об этом не подумали, мог надеть любой, в том числе сама Римма Марковна — поскольку впечатления беспомощной древности она не производит. Здравый смысл и капля интеллекта подсказывают, что один человек такое не провернет.

Доктор Краузе смотрел на меня расширяющимися глазами, приглаживал шевелюру, норовящую встать дыбом.

— Сочтем за совпадение, — сказал я, — Так удобнее. А письмо — бодрая шутка. Вроде сообщения о минировании, которого нет. Волноваться не о чем. Подозреваю, за время наблюдения за своими пациентами вы не обнаружили в их психике ничего устрашающего? Милейшие люди. Откройте им их желания — может, что и вылезет. Позволите стройную версию, Александр Петрович? Но она вам не понравится. Чур, не кричать и не швыряться дорогостоящими бутылками, договорились?

— Валяйте, — проворчал Краузе, — Если версия не имеет отношения к вашим подколкам и издевательствам.

— Она имеет право на жизнь, — уверил я, — Но повторяю, она вам не понравится. Женщина, с которой вы встречаетесь на съемной квартире на улице Льва Толстого… Подождите, не бунтуйте. Я не лезу в ваши дела и не делаю оценок. А квартиру вам снял ни кто иной, как я. Ваши свидания регулярны, раз в неделю — вы уходите торжественный, обреченный, как на Голгофу. А по возвращении делаете вид, что просто гуляли. Я не любопытный и ничего не замечаю… кстати, в последний раз вы не стерли с уха помаду и надели часы на правую руку. Женщина, с которой вы потеряли голову — супруга замминистра… опустим название министерства, и вас не посещает мысль, что вы столкнулись с изощренной местью обманутого мужа. Да, звучит странно, проще вас убить или направить парней с битами, но что мы знаем о воспаленном уме, одержимом страстью свести вас с ума? А убить можно и потом — когда вы вдоволь намучаетесь. Признайтесь, выдумали об этом?

— Черт бы вас побрал… — прокряхтел Краузе, перекашивая челюсть, — Почему бы вам не отправиться спать, Дмитрий Сергеевич?

— Сейчас пойду, — я торопливо допил скотч, — Вы уже купили восемь розовых слонов?

— Почему розовых, черт вас подери? — всплеснул руками Краузе.

— Потому, что терпеть не могу этот цвет, — я учтиво раскланялся и покинул гостиную.

Пятница, 9 сентября

Таинственный оппонент не стал тянуть резину. В пятницу доктор Краузе начинал прием с трех часов и в этой связи спал до упора. Я проснулся в девять, сварил кофе у себя в комнате, сел за компьютер… и только в начале двенадцатого симфония Вагнера выгнала меня из виртуального мира. Звонок располагался над головой. Тревожная трель означала, что доктор Краузе, сидящий в гостиной, хочет меня видеть. Я выключил компьютер. Сработал сотовый.

— Спуститесь, Дмитрий Сергеевич, хватит зарывать голову в песок.

— Понял уже, — откликнулся я, — Вы еще Тамару Михайловну за мной отправьте — чтобы окончательно дошло. Или курьера из фельдъегерской службы.

Я проделал привычный путь, убедился, что в «отстойнике» не висит посторонняя верхняя одежда, и вошел в гостиную.

— Повелевайте, Александр Петрович… — и осекся. На докторе Краузе не было лица. Он был одет с иголочки — в безукоризненную спортивную пару, отлично гармонирующую с серой футболкой, выбрит, лучики седины блестели в уложенной гриве. Но лицо напоминало посмертную маску. Он сидел в кресле, на коленях валялась трубка радиотелефона. На миг показалось, что доктора Краузе разбил паралич. Но вот он шевельнулся, обратил в мою сторону отрешенный взгляд. Тень непонимания улеглась на чело — дескать, что здесь делает прислуга? Произошло что-то страшное… и предсказуемое.

— Вы просили спуститься, — обреченно сказал я.

Психоаналитик вздрогнул. Трубка телефона устрашающе зависла над полом.

— Вы еще не перешли в оппозицию, Дмитрий Сергеевич? — хрипло спросил Краузе.

— Если вы о вчерашнем, то не берите в голову. Я тоже имею право быть услышанным. И не всегда мои мысли отличаются вздорностью и бесполезностью.

— Ваши права заканчиваются там, где начинаются ваши обязанности, — отрезал Краузе, выходя из оцепенения. — Умер человек, Дмитрий Сергеевич.

— Да уж понял, что не родился, — не зря меня терзали предчувствия, — Кто?

— Арнгольт. В восемь утра он, как обычно, отправился на работу. Машина вышла из строя — воспользовался метро. На станции «Беговая» пассажиру стало плохо, он вышел на перрон мертвецки бледный, шатался — по свидетельству очевидцев. Подбежали работники станции, вызвали скорую. Какое-то время он мог сидеть, позвонил жене Людмиле Борисовне, порывался встать. Скорая повезла Арнгольта в 14-ю больницу, туда же помчалась супруга. Предварительный диагноз инфаркт оказался неверен, дежурный врач склонялся к мысли, что это мышечный паралич, вызванный введением под кожу сильнодействующего вещества, наподобие строфантина…

— В толпе укололи, — догадался я, — Куда уж проще в этой давке. Мог даже не почувствовать.

— Он и не почувствовал. В больнице пришел в себя, выразил недоумение по поводу случившегося. Сначала ощутил зуд под кожей в районе плеча, онемели язык, губы, давило в груди, тошнило, кружилась голова. Людмила Борисовна пятнадцать минут назад позвонила мне из больницы… Я знал ее, лечил от невроза несколько лет назад. Когда с ее мужем стало происходить неладное, она — не зная о его тяге к симпатичному бармену — посоветовала Арнгольту обратиться ко мне. Женщина волновалась, сообщила, что Игорю Николаевичу ставят капельницу, колют какие-то лекарства. Я уверил ее, что все будет нормально. А после того, как вызвал вас, не стерпел, позвонил в больницу. Пациент по фамилии Арнгольт скончался несколько минут назад… Антидота не нашли, у больного начались конвульсии, кровь пошла из глаз, он умер от паралича дыхательных мышц… — доктор был таким бледным, словно его самого укололи.

— Укол смертельного вещества, — пробормотал я, — Паршивая штука и надежное средство в толпе. Надеюсь, вы в курсе, что один из психоаналитиков, преставившихся неделю назад, пал жертвой подкожной инъекции яда. Во всяком случае, это одна из ведущих версий.

Доктор Краузе об этом не знал. Телефон соскользнул на ковер, он даже не заметил.

— Сообщим Кобзарю?

— Не нужно…

— Странный вы, — пожал я плечами, — Ну, конечно, мы же не ищем легких путей. Минуточку! — осенило меня, — Я догадался! Визит господ из организации, название которой не называем! Угадал, Александр Петрович? Вы старательно замалчиваете эту тему. Не хотите подключать полицию. Что вам сказали господа? Что бы ни случилось, делать вид, будто ничего не происходит? Значит, изначально предполагалось нечто подобное?

— Отстаньте от меня с вашими инсинуациями, — Краузе задрожал от бешенства, — Не знаете — так нечего строить из себя шибко умного!

— Да я вообще наемный работник! — вскричал я, — Куда пойти, чего изволите. Собственное мнение иметь не положено, а вид иметь придурковатый и подобострастный. Мозговой центр — это вы. Разрешите заткнуться, Александр Петрович? Будут поручения?

— Ступайте вон! — завопил Краузе.

Я разозлился не на шутку. Просто кипел от гнева, обиды и непонимания. Доктор Краузе в своем стремлении ничего не делать готов был горы свернуть! Не скажу, что я не побаивался наших доблестных специальных служб, но через эту «фобию» перешагнул. Я позвонил майору Кобзарю — поскольку лично МНЕ не поступало пожеланий воздержаться от общения с полицией.

— И снова вы, — погрустнел Кобзарь, — Когда это кончится? Нашему управлению каждый день приходится раскрывать десятки преступлений…

Я деликатно промолчал. Лучше не знать, из чего делают колбасу и как раскрывают преступления.

— Что вам, Дмитрий Сергеевич? Вы просили — я сбросил информацию.

Я поведал в сгущенных красках, что наш дражайший психоаналитик в беде, нужно срочно принимать меры. Дополнительные восемь убийств (включая убийство Краузе) вряд ли украсят отчетность управления. Просматриваются два варианта. Первый — отселить доктора куда-нибудь в медвежий угол, и пусть голова болит у деревенских участковых. Второй — немедленно впрячься в дело, бросив вызов труженикам плаща и кинжала.

— Звучит как тост, — проворчал впечатленный Кобзарь, — А теперь давайте заново и без патетики.

Он слушал, недоверчиво урча.

— И что вы предлагаете?

— Без помощи зала не обойтись, Павел Викторович. Мы знаем, что будет много криков, и остаткам самолюбия доктора Краузе будет нанесен сокрушительный удар. Вы же понимаете, что мы защищаем не только доктора Краузе, но и его пациентов, большинство из которых мирные граждане, по наивности пожелавшие излечить свои неврозы. Явку фигурантов обещаю взять на себя. Вечер пятницы — прекрасное время посидеть в приятной компании…

Я чувствовал себя не очень комфортно в роли предводителя заговорщиков. В восемь вечера, убедившись, что доктор Краузе находится в доме и никуда не собирается, я вышел покурить на улицу. Вечер был спокоен, безветрен, легкая муть, не имеющая отношения к осадкам, затянула небо. Гул Москвы в Аркадном переулке почти не ощущался. Редкие прохожие чинно прогуливались по тротуару. Пейзаж портила свежевырытая канава на том месте, где посетители доктора Краузе паркуют свои машины. Проезжая часть сузилась, яму опоясывали бетонные блоки. Гости с юга в оранжевых жилетах проводили земляные «изыскательные» работы, отыскивая слабое место в канализационной системе. Нашего дома неприятность не коснулась. Я посмотрел на часы, Кобзарь задерживался. Впрочем, волноваться не стоило. Со стороны Остоженки показалась знакомая «Лада», встала на противоположной стороне.

— Не надо, дядя Паша, спасибо, сама добегу, здесь недалеко, — прозвучал мелодичный женский голосок.

И из машины вышла она…

Если быть объективным, из машины вышли трое. Одним из них был майор Кобзарь в мятом штатском, с ним еще кто-то, но на них я практически не смотрел. Застучало сердце, пересохло в горле, и кровь стремительно понеслась по сосудам. Девушка в короткой курточке помахала рукой и отправилась в сторону Пречистенки. Каштановые волосы подрагивали в такт шагам, она не шла, она плыла — большеглазая, с вздернутым носиком, желанная донельзя! От нее невозможно было оторвать глаза! Я не понял, что произошло. Со мной никогда такого не происходило! Я стоял с открытым ртом, выронив сигарету, и смотрел вслед ускользающей красоте. Она прошла шагов пятнадцать и оглянулась. Чудесная улыбка осветила миловидное личико. Взгляд скользнул и по мне — неприметному элементу пейзажа. Сердце забилось, как полковой барабан. Я не чувствовал своего лица и буквально разрывался. Догнать, познакомиться, договориться о встрече?

Излишне говорить, что я не слышал, как подкрались двое.

— Куда вы смотрите, Дмитрий Сергеевич? — проворчал Кобзарь, и я вернулся в этот мир. Он разглядывал меня очень подозрительно.

— Простите, Павел Викторович, задумался… — я протянул руку, мы обменялись рукопожатием, — Опаздываете.

— Не смертельно, пришлось подбросить кое-кого, — он взглянул на часы, — Фигуранты еще не прибыли?

— Нет.

— Как наш мегамозг? — он ухмыльнулся.

— Мегамозг в печали.

— Познакомьтесь, Вебер Олег Владимирович, Следственное управление Следственного комитета, юрист первого класса, капитан юстиции, — представил Кобзарь сопровождающего — подтянутого парня со смешливыми глазами лет тридцати пяти. Тот помалкивал, терпеливо дожидался, пока его представят. У парня было простоватое беззлобное лицо.

— Комитет? — я машинально протянул ладонь. Рукопожатие у нового персонажа было твердым.

— Не обращайте на меня внимания, — улыбнулся Вебер, — Я сам не рад, что здесь нахожусь, но, видимо, придется войти в курс дела.

— Какого дела? — я, кажется, что-то пропустил.

— Перестаньте, Дмитрий Сергеевич, — поморщился Кобзарь, — Кто тут громче всех разорялся, что дело серьезное? Считайте, убедили. Я сообщил о разговоре непосредственному начальству, начальство связалось со Следственным комитетом. Комитет решил не оставаться в стороне и откомандировал человека.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Сергеевич, постараюсь не доставить хлопот, — заверил капитан юстиции, — Но мы обязаны быть в курсе, даже если дело обернется пустышкой. «Дело о мертвых психоаналитиках», как его окрестили, курирует наш отдел. Возможно, вы не знаете, но за последнюю неделю в Москве обнаружены тела двух психотерапевтов — Негоды и Маевского, оба умерли насильственной смертью, и не хотелось бы продолжения… — Вебер немного смутился, — Доктор Крузе известен, как опытный судебный эксперт, он плодотворно сотрудничает с правоохранительными органами, его хорошо знают за рубежом…

— Пусть будет так, Олег Владимирович, — разрешил я, — По нашему мнению, опасность в данный момент угрожает не доктору Краузе, а его пациентам. Но они тоже люди, верно?

— Я вас предупреждал, Олег Владимирович, что эта пара — несносна, — проворчал Кобзарь, — Впрочем, Тропинин — еще щадящий вариант. Скоро увидите главного монстра. Вы будете впечатлены. Постарайтесь принять его таким, какой он есть. Желательно не вступать в пререкания и не напоминать, где вы работаете.

Мне кажется, капитан оробел. И правильно сделал. Сцена, последовавшая за нашим вторжением в дом, по накалу безмолвной ярости была бесподобной. Узнав, в чем дело, и какую мину подложили люди, которых он считал своими, доктор Краузе лишился дара речи и способности передвигаться. Он отгородился от людей стеной презрения. Поняв, что выгнать гостей не удастся, он еще больше замкнулся в себе. Когда в гостиной стали собираться люди, он сидел в своем кресле, исполненный брезгливого отношения к происходящему, и расточал молнии. Идея собрать всех вместе выглядела так себе, но оно того стоило. Я никогда не видел этих людей вживую — за исключением Риты Туманович и Софьи Моретти. Их компьютерный облик не особо отличался от реального. Это были обыкновенные люди! Такими людьми заполнена Москва и остальная часть Российской Федерации. Из прихожей доносился голос Тамары Михайловны — она просила посетителей вытирать ноги. Я сидел в углу, наблюдал из-под прищуренных век, как помещение наполняется удивленными людьми. Вебер пристроился неподалеку на стуле и чувствовал себя не в своей тарелке. Я украдкой подглядывал за ним. Он не был механическим изделием, смущался, выражал чувства. Об интеллектуальных способностях юриста первого класса я пока ничего не знал, но что-то подсказывало, что они имелись. Пусть не много, но все же…

— Олег Владимирович? — я повернулся к Веберу. Он вздрогнул.

— Слушаю, Дмитрий Сергеевич.

— Отвечайте тише, — я опасливо покосился на Кобзаря, который «растаптывал» ковер и готовил вступительную речь, — Девушка, приехавшая вместе с вами… кто она?

— Ну и мысли у вас, Дмитрий Сергеевич… Симпатичная девушка, спору нет. К сожалению, я женат. Когда Павел Викторович подобрал меня на «Китай-городе», она уже сидела в машине. Девушку зовут Даша, она племянница Павла Викторовича, сама иногородняя, обучается в Москве на юридическом. Понравилась? — Вебер смотрел на меня с удивлением — мол, в такое сложное время он еще интересуется девушками?

Образ незнакомки прочно въелся в память. Я гнал его, как засидевшегося гостя. Прибыли практически все. Надувал щеки владелец похоронного агентства Баев. Украдкой наблюдала за собравшимися пенсионерка Римма Марковна, при этом ее лицо, изъеденное мелкими морщинками, отражало сонм эмоций. Озадаченно, с легким испугом вертела стриженой головкой Рита Туманович. Сидел, скрестив на груди руки, худощавый офицер Корнилов с залысинами, устремленными к макушке. Он хмурился. Большим мыслителем этот парень не был, но чутьем обладал, и последнее подсказывало, что пригласили его не лечиться. Справа от двери пристроилась, отгородившись «магическим экраном», бледнолицая Оксана Чернорецкая. Девушка сглатывала, глаза ее казались безжизненными. На Оксану, не скрывая интереса, таращилась директриса дворца бракосочетания Моретти, но Оксана делала вид, что ее это не касается. В гостиную, крадучись, поглядывая исподлобья, вошел и прислонился к косяку писатель Рахметов.

— Добрый вечер, — поздоровался с аудиторией Кобзарь, — Не знаю, господа, знакомы ли вы друг с другом, но все вы пациенты доктора Краузе, с чем и поздравляю. Хотелось бы с вами поговорить. Прошу тишины. Сразу представлюсь — начальник уголовного розыска…

За Кобзаря я был спокоен. Невзирая на отсутствие гибкого ума и хроническую нехватку воображения, у Кобзаря имелась феноменальная способность держать на привязи любую аудиторию. Люди слушали, его, как гипнотизера — с неослабным вниманием. И хотя отношение их к сказанному было неоднозначным, никто не перебивал. Майор повествовал о загадочном письме — документальный факт. О мелких неприятностях у всех присутствующих, о гибели инженера Арнгольта, как апофеозе. Всё было разжевано, разложено по полочкам. Когда закончил Кобзарь, поднялся смущенный Вебер и поведал, что представляет Следственный комитет. Поставил в известность, что в городе Москве происходит сокращение поголовья психоаналитиков, ему очень жаль, и, похоже, чаяния на господина Краузе у присутствующих не сбудутся. В подобных условиях он не сможет продолжать лечение. Доктор Краузе при этом не проронил ни слова, он излучал презрение и брезгливость.

— А кто такой Арнгольт? — бухнул владелец похоронного агентства. Мыслителем Баев не был — все сказанное, возможно, запомнил, но не усвоил.

— Я, кажется, помню, — Римма Марковна обвела цепкими глазками всех присутствующих, — Молодой человек спортивного вида с прической-«ежиком». Бедный мальчик… Я столкнулась с ним на прошлой неделе, когда пришла на прием к Александру Петровичу. Этот несчастный как раз уходил…

— А что… — задумчиво пробормотал писатель Рахметов, — Мне кажется, сюжет… — достал из пиджака маленький планшет и принялся что-то набивать.

— Сюжет? — удивился Кобзарь, — Думаю, не до всех дошло. Если вас убьют, господин сочинитель, то дописывать роман придется другому.

Дрогнул указательный палец.

— Почему меня должны убить? — нахмурился писатель.

— Впору начать все заново, — вздохнул Вебер.

— Я поняла, — сделала иконописный лик Римма Марковна, — Это детектив, да? Мы все должны умереть. А после нас умрет доктор Краузе.

После подобных слов обычно начинается суматоха (а в телевизоре — рекламная пауза), но ничего такого в гостиной не происходило.

— Я ничего не поняла, — проговорила, споткнувшись, Рита Туманович, — кроме того, что нас пугают. Доктор, почему вы все время молчите?

— Да, действительно, — встрепенулся писатель, — Почему у нас Александр Петрович молчит?

Доктор Краузе фыркнул… и ничего не ответил.

— Я подозревал, что это шарашка, — процедил Корнилов, — когда мне советовали обратиться к доктору Краузе. Но я не знал, что это еще и драмкружок.

— А как же врачебная этика? — сухо спросила Софья Моретти, — Все, о чем мы говорили доктору Краузе, стало известно посторонним лицам.

— Далеко не всё, — возразил Кобзарь, — А только то, что ваши проблемы уже начались. И опыт господина Арнгольта подсказывает: мелочами, вроде кражи ноутбука, вы уже не отделаетесь. Мы не понимаем, что происходит, склоняемся к мысли, что столкнулись с сумасшедшим. Но риск от этого не становится гипотетическим. Мы считаем своим долгом вас предупредить. Предупрежден — значит, вооружен. К сожалению, нельзя приставить к каждому из вас охранника…

— Почему же? — хитровато усмехнулся писатель, — Если вы считаете, что каждому из нас угрожает опасность — вы обязаны нас изолировать.

— Согласны на изоляцию? — покосился на писателя Корнилов.

— Лично я — нет, — засмеялся Рахметов.

— Во-первых, мы не уверены, что вам угрожает опасность, — гнул Кобзарь, — Но склонны это предполагать. Если есть желающие обезопасить свою жизнь — милости просим. Приезжайте в управление, пишите заявление, мы что-нибудь придумаем. Но есть способ лучше — почему бы вам… куда-нибудь не уехать?

И вот тут начался базар. Рита возмущалась, что она по-прежнему ничего не понимает — какие письма, может, это детективная викторина, групповой сеанс психотерапии? Почему она должна куда-то ехать, бояться — если она не сделала ничего плохого? Она вообще за всю жизнь не сделала ничего плохого! Корнилов язвил про извращенное понимание полицией своего долга. Моретти уверяла, что завязывает с психоанализом и выбирает традиционную медицину. При этом женщина выразительно поглядывала на Оксану Чернорецкую, давая понять, что хождения «налево» — прерогатива не только «нормальных» людей. Римма Марковна — чуть ли не единственная здравомыслящая в компании — удивлялась негативной реакции аудитории — ведь то, о чем говорил полицейский, заслуживает всяческого внимания. Кто-то хочет, чтобы его укололи ядом в общественном месте? Писатель уверил собравшихся, что и так избегает общественных мест… а задумка у детектива, что ни говори, стоящая. Он продолжал набирать текст. На писателя с изумлением смотрел капитан Вебер — надо же, какой источник вдохновения…

— В общем, бред, — подытожил Баев, — Или розыгрыш. Или что-то еще.

Зависла пауза, и все услышали приятный, хотя и несколько замогильный голос Оксаны Чернорецкой.

— Послушайте… я, может, что-то не поняла, но если это правда… если некий сумасшедший собрался нас убить, то… я правильно понимаю, что он находится среди нас?

Не только у меня мурашки поползли по коже. Люди приутихли, стали втягивать головы в плечи. Баев вскинул руку, устремил пристальный взгляд на часы, хотя они находились на другой руке. Задумалась Римма Марковна. Рита Туманович как-то сморщилась, повзрослела. Писатель Рахметов резко повернулся к Оксане и уставился на нее, как на гроб господень.

— Веселая ферма какая-то… — пробормотала Софья Моретти, взялась за ручки кресла, чтобы встать… и осталась сидеть.

— Господа, наше дело — предупредить, — невозмутимо повторил Кобзарь, — Что мы, собственно, и сделали. Милая дама ясно выразила то, о чем каждый боялся подумать. А мы в свою очередь готовы вас заверить, что не собираемся сидеть без дела. Органы выясняют обстоятельства смерти Арнгольта, и вам придется потерпеть неудобства, связанные с вхождением в круг подозреваемых.

— Тьфу, сходил к психоаналитику, — ругнулся Корнилов, — Никогда ведь в это не верил…

— Не вы один, — встрепенулся Рахметов. — Фрейдизм называли «радиоактивными отходами двадцатого века». Владимир Набоков уверял, что психоанализ Фрейда — грандиозное шарлатанство.

Доктор Краузе не реагировал. А я не мог избавиться от прилипчивого ощущения, что угроза зависла не только над пациентами, но и над всеми присутствующими. Я перехватил пристальный взгляд Оксаны. Она смотрела осмысленно, с интересом. Баев и Моретти перед уходом выдали что-то в духе «мы будем жаловаться, пусть не водят нас за нос», но выглядели расстроенными — как и все прочие. Народ не засиживался — люди исчезали из гостиной, как музыканты группы «Наутилус» в финале песни «Гуд бай, Америка». В какой-то миг не осталось никого. Я проводил до крыльца майора Кобзаря и его коллегу из Следственного комитета.

— Не удалось оценить вашего «монстра», Дмитрий Сергеевич, — сообщил Вебер. Он выглядел слегка обескураженным, — Доктор Краузе принял обет молчания? Баба Яга против? Но аура от него исходила — боже мой… Сочувствую вам. А еще по этому делу… — Вебер замялся, — Я внимательно следил за поведением фигурантов. Вы всерьез считаете, что кто-то из них замешан в нагнетании напряженности и убийстве Арнгольта? Не знаю, Дмитрий Сергеевич, не знаю… Я не дипломированный психолог, но работаю на следствии больше десяти лет, и могу вас заверить, что это практически невозможно. Либо кто-то из них гениальный артист…

— Пойдемте, Олег Владимирович, — потянул его Кобзарь, — Будем надеяться, выходные не принесут сюрпризов. Вы пиво пьете?

— А знаете, с удовольствием, — воодушевился Вебер, — Супруга подождет. Давайте с нами, Дмитрий Сергеевич? На Остоженке открылся замечательный ирландский паб со странным названием «Старый валлиец».

Я сокрушенно вздохнул. Кобзарь злорадно хохотнул.

— Не искушаете Тропинина, Олег Владимирович. Ему предстоит непростое окончание вечера. Трупов в деле может добавиться уже сегодня.

Выпроводив последних посетителей, я постоял перед зеркалом в прихожей, одернул пиджак, заверил себя, что двум смертям не бывать, и шагнул в гостиную, из которой проистекало чреватое молчание…

Если в мире и существует недосказанность, то ко мне она в данный час не относилась. Доктор Краузе проорал в мой адрес ВСЁ. Я узнал о себе много нового и полезного. Это был свирепый шквал, торнадо, выплеск самых черных эмоций! Он топал ногами, разбрасывал по гостиной предметы мебели и несколько раз прорывался броситься на меня, чтобы сделать отбивную себе на ужин. Останавливало его только то, что я мог дать сдачи. Я никогда не видел его таким! Доктор визжал, как баба, рвал на груди «тельняшку» за многие сотни долларов и выплескивал в меня такой поток оскорблений, что уши сворачивались в трубочку, а сердце закипало от благородной ярости!

— Что, Дмитрий Сергеевич, вы уже прошли курс молодого предателя?! — изрыгал рулады доктор Краузе, — Езус Мария, какую же змею я пригрел у себя на груди!!! Что я в вас нашел?! Да такие, как вы, даже на органы не годятся!!! Вы жалкая, ничтожная личность! Возомнили о себе невесть что, а на самом деле вы полный ноль, ничтожество, пустое место! Любой олигофрен на порядок умнее вас!!! Какое вы имеете право вести свою грязную игру у меня за спиной?!

Это было самое невинное, что я услышал в свой адрес. Он высказывал обо мне такое, что возмутился бы и мертвец. Я тоже в долгу не остался, защищался и переходил в контратаку.

— Конечно! — кричал я, — Все, что вы делаете — это правильно, и как я об этом забыл!!! Мышкуете со своими чекистами, или с кем там еще, а в это время гибнут люди, на что вам глубоко и искренне плевать! Вы готовы тянуть до последнего, лишь бы вас не трогали! А элементарно раскинуть мозгами — это титану ума не по силам!!! Вы не видите, что процесс уже пошел, скоро доберутся и до вас?! Как это мило: причина нашего с Тамарой Михайловной увольнения — ликвидация работодателя!

Тут он сорвался на мат, и рухнули последние подпорки у моего ангельского терпения! Я прозрел — почему я уже четыре месяца тоскую в этом доме?! Почему терплю унижения, теряю последние нервные клетки, почему мой восьмичасовой рабочий день заканчивается в час ночи — а зарплата… ну, не самая, скажем, высокая в мире! Неужели я за эти деньги не найду достойную, спокойную, не отягощенную нервами работу, где меня будут уважать, ценить и приветствовать ценные инициативы? Плевать на доктора Краузе, пусть его убивают хоть каждый день. Я мысленно возликовал — боже, нашелся повод уволиться! Как же долго я его искал! Именно это я и выпалил ему в лицо: прощайте, господин психоаналитик! Он орал, что туда мне и дорога, могу убираться прямо сейчас, наконец-то, он наймет себе нормального помощника — а не такого, за которого приходится краснеть и все переделывать!

Последнее высказывание меня просто убило. Я стал спокойным, как удав.

— Спасибо, Александр Петрович, я все понял. Если не возражаете, я соберу свои вещи и покину вас прямо сейчас. Вы должны мне за последний месяц. Надеюсь, у вас хватит порядочности не лишать меня жалования за август?

Он тоже сделался спокойным и ироничным.

— Что вы, Дмитрий Сергеевич, как я могу? Комплекс порядочности, который у одного из нас отсутствует, не позволит мне сделать такое. Вы получите свой оклад до последней копеечки… но, увы, только завтра, когда я свяжусь с банком. А последнюю ночь, так и быть, можете провести в этом доме. Как бы противилось тому мое естество.

— Замечательно, — я учтиво склонил голову и покинул гостиную.

Утром в субботу желание уволиться не пропало. Оно окрепло, придало мне сил и желания жить. Сменить среду обитания! Открыть для себя мир НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ! Всю ночь я бегал от щелкающего зубами монстра в стильном деловом костюме, он хватал меня за хлястик, хрюкал, поддавал в спину рогами и копытами. За ночь в доме не случилось ничего, что поставило бы под вопрос принятое решение. Тамара Михайловна перехватила меня в коридоре, сунула деньги в конверте и умоляла остаться.

— Дмитрий Сергеевич, миленький, — шептала она, размазывая слезы, — не принимайте близко с сердцу, не уходите… Ведь он всегда орет — не вы первый, не вы последний… Останьтесь, прошу вас, на кого вы меня покидаете? Представляете, каких собак он на меня спустит, когда мы останемся одни? А неизвестно, кто придет вам на смену…

— Простите, Тамара Михайловна, но даже в тюрьмах кончаются сроки. Это была последняя капля. Вы сами заметили, я уже кричу на вас и превращаюсь в доктора Краузе. Нам бы этого не хотелось, верно? Мне очень жаль, но надо уходить. Мы с вами еще встретимся, вспомним былые сражения…

Я поцеловал плачущую женщину в щеку и весь исполненный достоинства спустился с лестницы. Двери в гостиную были приоткрыты.

— Дмитрий Сергеевич, вы не могли бы зайти на минутку? — донесся знакомый голос.

— Увы, Александр Петрович. Мы всё обговорили и решили вчера вечером. Всего вам доброго.

Закружилась голова, я почувствовал тошноту… С этого и начались проблемы с памятью. Лишь добравшись до Пресненского вала, я сообразил, что передвигаюсь по городу на «БМВ», принадлежащем доктору Краузе! Сила привычки! Мой развалившийся «Ситроен» стоял на парковке в Митино, куда я купил «абонемент». Я врезал по тормозам и чуть не создал аварийную ситуацию. Спохватившись, добрался до ближайшего разрешенного для разворота участка, вырулил на встречную. Проехав пятьдесят метров, вспомнил, что разучился ездить на метро и прочих видах общественного транспорта. А «Ситроен» требует долгого ремонта. Чертыхнулся, пристроился в хвост легковушке, желающей развернуться. Проехал те же пятьдесят метров по Пресненскому валу и устыдился своей слабости (неужели не доеду на метро?!), снова встал на разворот. И так продолжалось несколько минут. У гаишника, наблюдающего за моими метаниями, похоже, закружилась голова. Правил дорожного движения я, в принципе, не нарушал. Он задумался, стоит ли махать палочкой? Во избежание неприятностей, я вырулил на вторую полосу и вскоре обнаружил себя в потоке машин, идущих на северо-запад. Гигантских пробок в субботу не было. Через час я стоял под дверью в Митино и не мог понять, почему мой ключ отвергается замочной скважиной. И тут пронзило! Я же сдал свою квартиру на три месяца молодому человеку добропорядочной наружности, за которого похлопотал расставшийся с женой сосед сверху! Замки поменяли. Я схватился за голову. КАК я мог об этом забыть?! Что со мной происходило? Ковыряние в замке не осталось без внимания, дверь приоткрылась, показался молодой мужчина в форме топлесс, которому я сдал квартиру. Он смутился. Его торс блестел от пота.

Конец ознакомительного фрагмента.