Флудий & Кузьмич. Юмористическая фантастика

Андрей Юрьевич Ильенков

«Флудий & Кузьмич» – это роман в жанре юмористической фантастики, который посвящён острой проблеме современного общества: нарастающей разобщённости людей, утрате ими духовных и душевных качеств в угоду мнимым материальным ценностям и необходимости противления этому губительному процессу для дальнейшего существования человека как свободной и творческой личности.Для тех, кому не всё равно, что будет завтра с нами.

III

— Открыто… — услышал я уже до дрожи знакомый, хлипающий и свистящий низкий тембр утреннего дедушки после минутной паузы в ответ на моё неуверенное постукивание в дверь избы. «Не запирают» — отметил я про себя, смачно приложившись непривычным лбом в низкий проём, сделав первый шаг в небольшое крыльцо дома хозяина для первого контакта с землянами.

— Только пригнись маленько, — кашлянул дед, когда дубовый звон от моего неожиданного контакта с отесанным бревном немного рассеялся в барабанных перепонках.

— Спасибо, что… предупредили, — максимально вежливо поблагодарил я деда, почёсывая тут же вздувшуюся опухоль на лбу именуемую русскими шишкой.

— Значит… приложился? — уловил мой сдержанный сарказм и раздражение дедушка.

— Да, ерунда, до свадьбы заживёт, — хорохорился я, пытаясь тут же разрядить обстановку почёсывая неприятно торчащую на голове выпуклость.

— Не скажи, — нравоучительно захрипел дед, — в позапрошлом годе, Витька, сосед, так с похмелья приложился об этот косяк, что почитай неделю бюллетенил, а медичка наша, Валька, болтала: если бы чуть выше темечком задел, то мог бы и дураком стать…

— Повезло… — машинально ответил я.

— Кому? — искренне удивился дед.

— Витьке… — растерялся я неожиданному вопросу, «ну и мне, наверное» подумал про себя, не решившись сказать о предположении вслух.

— Да какой там… ему хоть кол на голове теши — всё бес толку: в том годе утоп, горемычный… не хватило, ну, и попёрся по весеннему льду в город.

— А чего, извиняюсь, ему не хватило-то? — спросил я, позже глубоко сожалея об этом, ибо лучше б я сего вопроса не задавал.

— А ты ж кто такой будешь: пришлый? — насторожился дедушка, со скрипом приподнимаясь с железной, пружинистой кровати в тёмном углу крыльца.

— Ваша, правда, уважаемый,…из центра я, командировочный… Фёдор Фомич Флудов, вот документы…

Дед, наконец, полностью вышел из тени и предо мной лицом к лицу предстал крепкий, коренастый седой старик с окладистой бородой и колкими изумрудными глазами лет примерно 80-ти или даже больше. Он неспешно взял мои бумаги и пристально вчитался в каждую букву, затем, тщательно осмотрев меня с ног до головы, хитро прищурившись, уже доверительным голосом рёк:

— А я уж было, грешным делом, подумал, что ты, мил человек, с другой планеты, коли до рыжих усов дожил, а не знаешь, что значит «не хватило», ну или на худой конец — иностранец какой.

— Да уж… это точно вы, дедушка подметили на счёт инопланетянина, смешно — попытался я неуклюже отшутится, чувствуя, как по спине побежали крупные капли пота. «Неужели расколол?! Но как?!» — внутренне я напрягался фразе деда, «быть этого не может — обыкновенный старик» — тут же пытался я себя успокаивать, находясь, таким образом, в растерянности и изо всех сил пытаясь не показывать своего волнения.

— Ладно… не тушуйся. Пошутил я. Ну, а зовут меня, Иваном Кузьмичом, фамилия — Харлов, егерь я местный, лет тридцать при должности, родился в этих местах, тут меня каждая собака и всякий хорёк в лицо знает. В общем, садись, Фёдор, гостем будешь, потолкуем чего и как.

— Спасибо, Иван Кузьмич, а то сутки на ногах, голова кругом идёт… вот и несу всякую ерунду, — поблагодарил я хозяина, и чуть расслабившись, присел к столу на ближайшую табуретку.

— Значит, инженер-конструктор… уважаю, — продолжил было разговор егерь… как, вдруг, под столом, кто-то хихикнул и с воплем — «инджинер!!!» вцепился в мою ногу. От неожиданности, я чуть не потерял над собой контроль и едва вновь не превратился в себя, то есть в сферу. «Вот это был бы провал», — успел я тогда подумать, «дед то, похоже, не из робкого десятка — мог бы, с горяча, меня чем-нибудь и окрестить или даже…», — впрочем, неимоверным усилием воли, проявив невероятную сдержанность, смог удержать плоть в рамках человеческого облика.

— Маша! — укоризненно забасил дед, — ну как тебе не стыдно, у нас гость, а ты на людей, как кошка дикая, бросаешься, а ну вылезай живо, не то в угол поставлю!

— Мяу! — раздалось тут же в из под стола: и в этом необыкновенно высоком и нежном звуке смешались искренние радость и сожаление, своенравный характер и беспредельная любовь к деду. А через мгновение передо мной предстало чудесное, маленькое существо с огромными, сияющими бирюзой глазами и алыми бантами, вплетённым в золотистые косички.

— Ну, егоза, наигралась?! А теперь извинись перед Федором Фомичём, он из-за тебя чуть с табуретки не упал, вон до сих пор, как поганка, бледный весь, — строго сказал дедушка Машеньке, еле заметно улыбнувшись ей при этом добрыми с хитринкой глазами.

— Простите, меня, дядя Федя, пожалуйста, — произнесла она таким ангельским голоском, наклонив головку и пряча глазки в огромных ресницах, что я снова растерялся и даже, кажется, зардел, но уже от чувства сострадания и искренней радости причастия к этому необыкновенно красивому, открытому и нежному существу.

— Да что ты, Машенька, не стоит… — чуть не всплакнул я в ответ на детскую непосредственность и чистоту, — вовсе ты меня не напугала, дедушка опять шутит, наверное…

— Нисколько, за свои проступки надо отвечать… иначе дай им волю — на голову сядут, — нравоучительно ответил Иван Кузьмич, — с детства к порядку не приучишь, потом по шапке получишь.

— Да? — надулась внучка, — а ты мне сам говорил — «озоруй, Маша, пока малая, потом настанет жизнь иная».

— Ишь ты! — удивился дед и немного горделиво подмигнул мне, — запомнила, колючка… наш характер, Харловский, ладно, уговорила — ничья. — А пока, будь добра, внученька, бабушку позови — небось на огороде она, скажи гость у нас — надо на стол накрыть.

— Ага! — обрадовалась Машенька и едва не вылетела с крыльца на крыльях счастливого детства искать не менее любимою ею бабушку.

— Ну, а пока, суть да дело, давай что ли, как водится, по маленькой, за знакомство: у меня свой на еловых шишках настоянный самогон — чисто огонь праведный, всё хвори бесовские на год вперёд выжигает, а пьётся что вода колодезная, живая. Одним словом — харловка, она и есть харловка, её чудесный рецепт мне отец передал, ну, а ему в свою очередь — мой дед и так далее, чуть ли не до Варягов сказывают, — не без гордости рассказывал Кузьмич, неспешно доставая початую литровую бутыль с мутно-белой жидкостью, солидно и таинственно покашливая.

— Это можно, — старался я максимально точно подстроится под своеобразный говор егеря, что бы случайно не насторожить его как ранее с проклятым «не хватило», придав лицу выражения типичного инженера, который в пятницу вечером с коллегами по работе, вот-вот начнёт отмечать день рождение, удачное выполнение плана и окончание трудовой недели.

Но то, что моему искусственно воплощённому в иную форму, организму предстояло вынести, я не мог предположить в самом кошмарном сне. Даже в адской атмосфере Зулы, когда невыносимые перегрузки, стужа и пекло, едва не превратили меня в пыль нейтринную, было намного «комфортнее» чем после этой легендарной харловки. Хочу особо подчеркнуть что, в данном случае я не рисковал жизнью, маневрируя кораблём на сверхсветовой скорости, когда, как всегда, неожиданно обрушивается несчётная армада астероидов, как давеча при пересечении границ Млечного Пути. А напротив: добровольно, по собственной воле и даже, как чуть позже, оказалось, не безудовольствия употребил внутрь собственной плоти, сей парадоксальный напиток, вызывающий столь противоречивые ощущения.

Образно это отдаленно похоже на чувство, которое вы испытываете после, вдруг, невесть откуда рухнувшей острой и нестерпимой боли, которая в свою очередь медленно, но неумолимо исчезает, после чего — наступает блаженный момент её полного исчезновения с одновременным приливом свежих сил, внутренней энергии и обострением умственной деятельности на непродолжительный период времени. И если уж совсем на чистоту, то не могу не отметить, что сам процесс разговора «за жизнь» под высоким градусом это нечто совершенно ни на что не похожее состояние во Вселенной. Во всяком случае, только на Земле, и только в России, я впервые прочувствовал это в полной мере на самом себе. А, если говорить по большому счёту, как бы мне физически не было тогда время от времени плохо, в особенности на следующее утро, я, нисколько не жалею об этом приобретённом опыте. И, в конечном счете, я даже благодарен судьбе, ибо откровение, искренность, открытость души с одновременными глубиной мысли и рассуждениями о смысле бытия Кузьмича с лихвой перекрывают вышеупомянутые относительные физиологические недостатки.

Конец ознакомительного фрагмента.