Хроники космического пирата

Андрей Щепетов

Для выполнения особого задания сознание Сергея Скворцова, служащего секретной лаборатории, помещают в чип, который встраивают в телевизор. Но телевизор разбивает американский агент, садист и маньяк Чернятински. С этого момента существование Сергея превращается в пытку. Чернятински всячески истязает пленника, но Сергею всё же удаётся сбежать. Он оказывается в виртуальном пространстве, где на просторах Вселенной господствуют несколько рас. Сергей становится космическим пиратом, но Чернятински не оставляет надежды настичь пленника и пускается в погоню.

Глава 1

— Скворцов, вы меня слышите!? — человек с улыбкой младенца и взглядом змеи смотрел на меня в упор.

— Но шеф, — попытался возразить я. — Эксперимент ещё не завершён, до конца не отработаны элементы выхода, взаимодействия и…

— У нас нет времени! В Москву назначен новый американский посол, Эштон. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит?

Он по очереди оглядел присутствующих в кабинете людей — половину лаборатории.

— Ещё раз повторяю задачу, — он снова повернулся ко мне, — тебя встроят в телевизор Эштона, и ты внушишь ему, что не надо здесь никаких революций. Кроме того ты должен убедить его переслать в ФСБ все планы по готовящемуся перевороту. Осуществит вставку чипа вот этот, — шеф достал из стола снимок, — агент. — Я обомлел, с фотографии смотрела дама, объём которой превышал мой, наверное, втрое. — Это — горничная в американском посольстве. Она же, капитан Строева. Она же, когда операция будет завершена, произведёт выемку чипа. Что с вами, Скворцов?

— А это он переживает, как бы им не увлеклась капитанша, — Марик Бергман ткнул пальцем в снимок.

— Напрасно, — судя по всему, шеф опасений Бергмана не разделял, — он не в её вкусе. Хрупковат! Так! — прервал он раздавшиеся смешки. — На подготовку даю две недели. Вопросы есть? — вопросов не было, о чём свидетельствовала мёртвая тишина, накрывшая кабинет. — Всё, выполняйте!

— Не дрейфь, старик! — похлопал меня по плечу Бергман, когда мы выбрались в коридор. — Всё сделаем без шума, без пыли.

Я глянул в чёрные глаза товарища. Удивительно, как в одном человеке уживаются гений и разгильдяй… Это именно он предложил совать людей в телевизоры, приёмники и ещё бог знает во что.

Когда год назад американец Джек Прайсли открыл принцип нейронной диффузии, позволяющий нейроны мозговых клеток перемещать в цифровые устройства, мир словно свихнулся, все кинулись в киберпространство. Кто за новыми ощущениями, кто из любопытства, кто-то от скуки. Марик Бергман нашёл изобретению Прайсли другое применение.

Припёр в лабораторию похожую на футляр фигню, повозился с неделю, а потом заявил, что всё готово. В этот момент спокойная жизнь, — впрочем, не только моя, — кончилась.

— Ты, главное, не зажимайся! — наставлял меня Марик, пристраивая к моей голове провода с присосками на концах. — Просто расслабься и получай удовольствие.

— Сам получай! — буркнул я, с опаской оглядывая оборудование, которое походило скорей на последнее пристанище, чем на нейронный преобразователь. — Лучше скажи, эта хрень, — я обвёл глазами прибор, — точно сработает?

— А то! — Бергман едва не подпрыгивал от нетерпения. — Всё рассчитано до муллиметра! Ну, а если что — не переживай, — он приляпал к моему лбу ещё один провод, — телу твоему пропасть не дадим. Вон хоть Лидочке, — он подмигнул единственной в лаборатории девушке, — предложим. Как, Лидочка, примете Скворцовское тело на хранение?

— Если муж разрешит, — буркнула Лидочка, прилаживая к моему уху какую-то блямбу.

Несмотря на шуточки, напряжение чувствовалось. Всё-таки первый случай, когда человека приделывали к телевизору. Но, несмотря на все опасения, переход оказался быстрым и безболезненным, и ничем не отличался от обычного перехода в виртуал. Те же покалывания по телу, цветные круги, ощущение зыбкости, потом полёта. Но вот дальше начинались отличия. Притом неприятные. Провал, темнота! Полнейшая утрата времени. Секунда прошла или год, непонятно.

Наконец, яркая вспышка пронзает сознание, вырывая из небытия. На меня в упор глядит Марик, как всегда, с плутоватой улыбкой. Вроде рядом, но и не здесь. Экран! — осенило меня. — Он по ту сторону экрана. А я… Я, получается, внутри телевизора, значит, всё удалось.

— Эй! — Бергман постучал по экрану. — Ты здесь?

Здесь. И мне не по себе, нет ощущения тела, словно от меня осталось только сознание. Впрочем, так оно и есть. Ещё этот шум, непрекращающийся ни на мгновение шум. Я вдруг понял, что это телевизионная передача. Судя по всему, шли новости, диктор что-то монотонно бубнил.

— Можешь что-нибудь сказать? — продолжал допытываться у телевизора Марик. — Попробуй настроиться на этого, — он снова постучал по экрану, — который в новостях.

Сам бы лез и пробовал. Я попытался представить себя в роли телеведущего, сконцентрировал импульс и выплеснул из себя.

— Сам дурак! — не меняя интонации и выражения лица, проговорил диктор, освещавший до того ситуацию на Ближнем Востоке.

Никогда до этого я не встречал человека, который так радовался тому, что его обозвали. Марик Бергман едва не подпрыгивал.

— Ещё! — постучал он по телевизору, я ощутил неприятную вибрацию. — Скажи ещё что-нибудь.

— Не стучи, — велел ему диктор, в очередной раз оборвав новости, — в лоб схлопочешь!

— У-ты мой красавец! — Бергман припал к экрану губами, оставив на нём мутный след. Если б я мог сплюнуть, обязательно сплюнул бы, но за неимением рта оставалось только праведно возмущаться.

— Марик, — сказала Бергману девушка, рекламирующая женские гигиенические средства, диктора сменила реклама, — ещё раз так сделаешь, прокляну!

— Ладно! — гений отошёл от экрана на несколько шагов. — Теперь попробуй перейти в ультразвук. Погоди, — поднял он руку, — я принесу звуковой сканер.

Он пропал из поля зрения, вместо него показалось симпатичное Лидочкино лицо.

— Как ты? — она протёрла салфеткой след, оставленный губами Марика. — Живой?

Не уверен, разве можно быть живым, не имея тела. Кстати, как оно там. Я хотел уточнить это у Людочки, но не успел, в комнату, волоча что-то странное, вернулся Бергман.

— Давай! — он щёлкнул тумблером на приборе. — Начинай! Только разочек, — пообещал он, — и сразу назад!

Я попробовал сделать голос тоньше, получилось вроде комариного писка. Марик досадливо поморщился. Я взял выше, потом ещё, по расплывшейся физиономии друга понял, что у меня получилось. Я стал выдавать заученные слова, фразы, стрелка на сканере прыгала, отмечая исходящие от телевизора ультразвуковые волны.

— Молодец! — Марик снова нагнулся к экрану.

— Только попробуй! — предупредил я голосом диктора, и тут меня отключили.

Снова полёт, цветные круги. Резкий свет. Я зажмурился, не понимая, где я и что происходит.

— Серёжа! — меня легонько похлопали по щеке, я открыл глаза и увидел Лидочку. Её лицо казалось встревоженным, пахло нашатырём.

— На, понюхай!

Она поднесла резко пахнущую вату к лицу, я очнулся окончательно. Выбрался из преобразователя, немного мутило. В остальном — всё в порядке.

— Ну, старина! — на плечо сзади легла рука Марика. — С меня причитается!

— Ящик! — обернулся я к другу. — Французского!

Разумеется, я имел ввиду не шампанское.

С того дня прошло несколько месяцев, мы провели ещё несколько экспериментов с телевизором, и вот это неожиданное совещание у шефа. Ни Марик, ни я, ни кто-либо другой в лаборатории ничего подобного не ожидал. Как ни был успешен эксперимент, прошло слишком мало времени, чтобы переходить от лабораторных опытов к реальной работе. Наверняка, это понимал и сам шеф, и он не стал бы нас торопить. Но над ним есть своё начальство, а над тем другое, и так далее…

Две недели пролетели, как мгновенье. В назначенный день я вышел из дома раньше обычного, захотелось пройтись, подышать воздухом. Стояла глубокая осень, деревья уже избавились от листвы, прикрыв корявую наготу первым снегом.

Мне вдруг вспомнилось, как примерно в это же время, выпускник факультета психологии МГУ Сергей Скворцов боясь опоздать, торопился на собеседование. Человек с неприятным взглядом задавал вопросы, один нелепей другого. В сознании словно перелистывались страницы: я склонился над столом, изучаю психотипы людей, их привычки, манеры, пристрастия. Подбираю индивидуально для каждого словесный алгоритм, чтоб внушаемый поверил в то, о чём ему будут не переставая твердить. Вот я уже старше, ко мне подходит Марик с таким лицом, словно на него свалилось наследство.

— Знаешь, — шёпотом говорит он, — я влез в ЦРУшную базу. Помнишь, мы разрабатывали одного чиновника, ну, из Штатов? — я кивнул, было такое. — Так вот недавно он передал нашим какие-то сведения, а ихнего начальника службы безопасности понизили в должности. Вот, полюбуйся, — он сунул мне распечатанную на принтере фотографию человека широкоскулого, с высоким лбом и холодными, как у рыбы, глазами. Внизу стояла фамилия — Чернятински.

Развенчанного ЦРУшника сменило лицо шефа, в ушах зазвенел его голос: «Тебя встроят в телевизор Эштона». Эштон, — я нахмурился, — полный человек, на вид добрый дядюшка Сэм. А на самом деле расчётливый циник и делец. В каждой стране, где он появлялся, начинались беспорядки, заканчивающиеся либо свержением власти, либо гражданской войной. Или и тем и другим сразу.

— Чего хмурый! И пешком? — невесть откуда взявшийся Марик вернул меня в настоящее.

— Так, — вздохнул я, припоминая любимый фильм, — что-то смутно и тягостно, захотелось развеяться…

— Ты эту ипохондрию брось! Мне в телеке нормальный человек нужен, а не кисейная барышня.

— А что значит «кисейная»? — остановился я.

— Откуда я знаю? — пожал плечами Бергман. — Но тебе сейчас точно подходит.

— Да, ладно, — отмахнулся я, — нормально всё! Это я так…

Я вошёл в преобразователь, надо мной принялись колдовать Марик с Лидочкой.

— Не хандри, старик! — подбодрил меня Бергман. — Вернёшься — на рыбалку поедем. Хочешь на рыбалку?

— Что я, больной, в такую холодину рыбачить?

— А мы палатку возьмём, а чтоб не скучно было, пригласим Лидочку. Как вы, Лидочка, смотрите на перспективу провести чудный романтический вечер? Знаю, знаю, — пошёл на попятную Марик, поймав суровый Лидочкин взгляд, — если муж разрешит. А мы его вместе, так сказать, коллективно попросим, не откажет же он коллективу…

— Нет, конечно, — пожала плечиком Лидочка, пристраивая на моём плече датчик, — догонит и ещё раз не откажет!

— Он у вас, Лидочка, эгоист! Пользуется вами единолично, и как ему только не совестно!

Дать достойный ответ Лидочка не успела, потому что в лабораторию вошёл шеф. Змеиный взгляд куда-то исчез, шеф смотрел, — трудно было в это поверить, — едва ли не ласково.

— Наставлений давать не буду, — начал он, обращаясь ко мне, — сто раз всё обговорено. Что делать, знаешь. В общем, — он похлопал меня по плечу, — удачи! — и, развернувшись, направился к выходу.

— Что это было? — озадаченно проговорил Марик. — Это вот, — он кивнул на хлопнувшую дверь, — был наш шеф или у меня галлюцинация?

Действительно, странно. Уж в чём-в чём, а в сентиментальности шефа заподозрить было сложно. Но, как говорится, всё течёт и меняется.

— Ну что готов? — Марик посмотрел мне в глаза, я кивнул. — Начинаю отсчёт: десять, девять…

Я зажмурился. Возникли покалывания, затем цветные круги, меня оторвало от пола. Наступила темнота. Затем — вечность.

Раздался щелчок, экран засветился, я ожил. Передо мной — большая гостиная, с дорогой мебелью и картинами. Напротив меня, вернее, телевизора, расположился огромный диван. Видимо, оттуда и смотрит телевизор Эштон. А вот и он.

В поле зрения возник грузный человек средних лет, в халате и тапочках. Сел на диван, откинулся на подушки, устроившись полулёжа. Принялся переключать каналы. Неприятное чувство, будто раздают подзатыльники. Ага, кажется, выбрал. Я прислушался — надо же, думал, новости включит, а он комедию нашу нашёл. Сидит, лыбится. А говорят у америкосов чувства юмора нет.

Ну, начнём, благословясь. Я сконцентрировал импульс и выплеснул заученные слова в ультразвук. Эштон никак на это не отреагировал, значит, не слышит. И не надо. Главное, чтоб воспринимал. Приободрившись, я выдал очередное внушение:

— Россия не враг! — это надо повторить тридцать раз, дальше: — Америка не должна бояться России. — сорок раз. — Америке следует дружить с Россией.

И всё в таком духе. На первый взгляд наивно, но если твердить бесконечно одно и то же, можно убедить хоть чёрта лысого, что он праведник. Дальше будут формулы посложней, насчёт правильного курса нашей страны, о том, что не следует проводить никаких недружественный акций. И что, если это произойдёт, только навредит самой же Америке. И ещё много чего. Но начинать надо с простого.

Эштон, досмотрев кино, щёлкнул пультом, и меня окутала темнота. Как показалось, через секунду, экран снова вспыхнул, я разглядел дородную женскую фигуру с пылесосом, гул от которого доставлял почти физические страдания. Дама, словно прочтя мои мысли, отключила воющий агрегат, вынула из кармана пакет с влажными салфетками и двинулась в мою сторону. Тут я её узнал, из-под дурацкого чепчика выглядывали чёрные глаза капитана Строевой, по совместительству — горничной в американском посольстве.

Подойдя ближе, она едва заметно подмигнула в экран и принялась протирать корпус телевизора. Надо было как-то обозначить, что я тут и что со мной всё в порядке. В общем-то, это было необязательно, даже, рискованно, но не ответить мне казалось невежливым. К тому же, приятно, когда о тебе помнят, пусть даже такая вот капитанша. Я сконцентрировался и выдал следующую фразу:

— Мадам! Не могу выразить, как я рад нашему знакомству!

Капитан Строева вперила глаза в экран, только сейчас до меня дошло, что я разговаривал голосом мужика, рекламирующего средство от потенции. Ловелас сомнительной внешности, одетый в трусы, задорно махал цветастой коробочкой с экрана. Извинялся за меня уже другой человек.

— Пардон! — буркнул метеоролог, тыча указкой в Урал.

Горничная улыбнулась. Значит, не обиделась, это хорошо. Всё-таки, ей меня отсюда вытаскивать. И должно это произойти через три недели, не позже. Потому что открытие Прайсли при всей его значимости имело один существенный недостаток: тело отдельно от разума могло существовать только месяц.

Пока сознание болталось в киберпространстве или, как в моём случае, сидело в телевизоре, тело погружалось в анабиоз, все процессы в нем протекали нормально, но на тридцатый день начинали замедляться, а после тридцать пятого останавливались полностью, и вернуть сознание в тело не представлялось возможным. Так что, капитан Строева была не просто агентом, она была мостиком, связывающим меня с моим будущим. Если подумать, то и с прошлым тоже.

На следующий день всё повторилось, с той лишь разницей, что я усложнил внушение, расширив его на несколько фраз. В какой-то момент Эштон заснул, прямо перед телевизором. Я решился использовать голос, обычный, без ультразвука. Момент был как раз подходящий, на экране шла постельная сцена, парень с девушкой что-то страстно шептали друг другу. Главное, чтоб не орали.

Я собрался с духом и принялся дрожащим от вожделения голосом внушать спящему Эштону, чтоб он оставил глупости с переворотом, а ещё лучше, взял бы, и переправил все сведения об этом в ФСБ. Разумеется, слова были другими, фразы составлялись заранее, но смысл был примерно таким. Наверное, это был первый в истории случай, когда вербовка велась в любовном порыве. Хотя, не секрет, что через постель добывалось множество разных тайн. В том числе, государственных.

Дни тянулись за днями, я, как мог, обрабатывал Эштона. Иногда, с неизменным чепчиком на голове и пылесосом, появлялась капитан Строева. Не забыв подмигнуть, она протирала корпус и экран и уже не казалась мне, как тогда, на совещании у шефа, излишне крупной и непривлекательной. Нормальная тётка, ну слегка габаритная, разве это недостаток, скорей отличительная особенность.

Шёл восемнадцатый день, когда телевизор включили, и возле экрана возник человек, которого я раньше не видел. Весь в чёрном, в затемнённых очках, он сжимал в руках сумку. С минуту помедлил, затем присел на корточки, расстегнул на сумке молнию и вынул голову. Это была голова капитана Строевой. Я едва не закричал, а человек в чёрном, усмехнувшись, постучал по экрану:

— Что, жалко девушку? — говорил он с акцентом, сильно картавя слова. — Мне тоже, — нарочито жалобно вздохнул. — Но как её такую, — он изобразил руками нечто объёмное, — незаметно вытащить? Только по частям! — и он рассмеялся противным каркающим смехом.

Я молчал, не в силах что-нибудь предпринять. В это время негодяй, перестав веселиться, сунул голову несчастной капитанши обратно в сумку, вынул оттуда бейсбольную биту и снял очки. Я его узнал — это был человек с фотографии, той самой, что мне показывал Марик. Бывший шеф службы безопасности Чернятински. Последней моей мыслью, перед тем как мир разлетелся на части, была мысль о том, что я так и не узнал, что означает «кисейная барышня».

Безвременье продолжалось вечность, а может быть день. Или даже минуту. Внезапно по ушам резанул незнакомый марш. Бравую музыку сопровождали английские слова. Ничего не видно, только в темноте маячит какая-то рябь. Грязно-розовая и рваная, словно отблеск далёкой грозы, она тревожила и пугала. Где я?

Я напряг память, вспомнился Эштон, потом капитан Строева. Её голова, её отрезанная голова. В сознание, как монстр, вплыло улыбающееся лицо Чернятински, меня передёрнуло.

Так, спокойно! Я попытался привести себя в чувство. Чёртова музыка не давала сосредоточиться, тем не менее я пытался рассуждать. Итак, Чернятински разбил телевизор, это ясно. Если я могу слышать, значит, чип не оставили в телевизоре, не выбросили на помойку, а изъяли и куда-то вставили. Вероятней всего в радио, раз я слышу, но ни фига не вижу. Или в какую-нибудь аналогичную фигню. Но почему поют не по-русски? Да мало ли, может, настроились на западную станцию. Или это запись? Вставили флэшку и гоняют, что нравится. Хотя кому такое может нравится? Марш сменился другим маршем. Парад у них, что ли?

— Эй! Вы меня слышите? — раздался глухой стук, стучали, скорей всего по корпусу. Голос был женский и обращался ко мне по-английски.

Я попытался ответить, но разговаривать в темпе военного марша оказалось непросто. Вместо слов получалось нечто нечленораздельное. Тот, кто со мной разговаривал, видимо, это понял и принялся настраиваться на другую волну, от помех мне стало не по себе, ощущение было такое, будто камнем возят по стеклу. Наконец, радио забубнило что-то о том, как обустроить садовый участок, сколько для этого нужно навозу и какой лучше подходит. Пусть, лучше про дерьмо слушать, чем бьющие по ушам марши.

— Так нормально? — поинтересовался голос.

— А вы кто? — ответил я вопросом на вопрос, прервав описание компостной ямы.

— Линда! Инженер по периметру.

— Какому периметру? — мне всё это не нравилось. — Где я?

— В тюрьме Джефферсон, штат Коннектикут.

Плохая шутка, не смешно.

— Нет, правда… — я попытался настроить собеседницу на серьёзный тон.

— Ваш чип привёз Чернятински, велел найти какую-нибудь рухлядь, собрать переходник и с его помощью вставить чип. Сказал, что тут его русский друг и надо сделать так, чтоб он не скучал. И рассмеялся.

— И куда ты меня вставила?

— В радиолу, 1951 года выпуска.

Всё это похоже на дурной сон, на чёртов кошмарный сон. Я хочу проснуться, очень хочу…

— Чернятински — садист, — оборвала захлестнувшую меня панику Линда, — он пытает заключённых. Тебе тоже приготовил сюрприз.

— Какой? — проговорил я голосом девушки, рекламирующей средство для похудания.

— Он сказал, что принесёт граммофон, и чтоб я придумала, как можно пристроить к нему чип.

В сознании всплыл древний аппарат с ручкой и трубой, на котором крутится заезженная пластинка, и трескучий голос поёт старинный романс. И ни скрыться, ни убежать. Ни даже убавить звук. Пытка, настоящая пытка. Лучше уж смерть.

— Линда, послушай, — чёрт, даже невозможно изменить интонацию, девка из радио, зараза, радостно стрекочет про талию, — послушай, спрячь меня, а? Или выбрось.

— Не могу, — послышался вздох, — Чернятински меня убьёт. Я его боюсь.

— Ну, как мой русский дружок, всем доволен? — послышался голос, который я узнал бы из тысячи. — Я смотрю, вы уже подружились? Согласитесь, Сергей, — Чернятински постучал по корпусу радиолы, — вы не можете меня упрекнуть в негостеприимстве Тут вам и музычка, и красивая девушка. Впрочем, вам ведь не видно. Ну, ничего, обещаю, скучать не придётся, — он рассмеялся, словно закаркал.

Послышался шорох, затем испуганный вздох Линды. Раздался удар, меня словно прошил высоковольтный разряд, и я провалился в небытие.

Темноту прорезали горизонтальные всполохи, что-то ярко моргнуло, через мгновение передо мной раскинулся унылый пейзаж: пыльная площадка без растительности, за ней трёхэтажный барак с решётками на окнах, позади — бетонный забор с колючей проволокой.

Я вспомнил разговор с Линдой. Как она говорила, кажется, Джефферсон. Точно, тюрьма Джефферсон в штате Коннектикут.

— Сергей? — в экран заглянула девушка, симпатичная, светлоглазая, с ямочками на щеках и распущенными волосами, спадавшими ей на спину. — Вы меня слышите?

Значит, меня снова сунули в телевизор, я прислушался к программе, шла трансляция хоккейного матча.

— А как же граммофон? — поинтересовался я голосом комментатора.

Линда улыбнулась, красивая улыбка, как на рекламе.

— Не принёс он его, наверное, не нашёл. Да где эту рухлядь возьмёшь, разве у коллекционеров. Или в какой-нибудь лавке старины. Я тебя пока в телевизор встроила, подумала, всё лучше, чем в радио торчать?

— Спасибо, — поблагодарил я, — скажи, а что ты здесь делаешь?

— Окончила технический колледж, — она пожала плечами, проведя ладонью по корпусу, — раскидала резюме. Без опыта никто не брал, а эти, — она махнула себе за спину, — предложили. Я согласилась. Теперь — вот, обслуживаю периметр, слежу за приборами, напряжением. И всё такое…

— Линда! Девочка моя, — в поле зрения вплыла фигура в чёрном, я мысленно сплюнул: Чернятински. — Кто тебе позволил помещать нашего друга в телевизор? Нехорошо, — он покачал головой, — разве не видишь, там ему неудобно. — Он повертел головой, будто что-то искал, схватил прут арматуры, валявшийся тут же, и двинулся в мою сторону.

— Погодите! — выкрикнул комментатор.

Через мгновенье экран взорвался яростной вспышкой, я ощутил мощнейший разряд и снова погрузился в чернила беспамятства.

Через год, день или секунду я услышал детский голос, рассказывающий сказку про Белоснежку. Может быть, именно так умирают, под нежный голос и сказку? Не самый плохой вариант, по-моему. Во всяком случае, лучше, чем сдохнуть под граммофон.

— Сергей! — я узнал голос Линды. — Вы меня слышите? Как вы?

— Хрен его знает! — ответила Белоснежка.

— Сергей, — пропустив мимо ушей грубость сказочной девочки, продолжила Линда, её голос казался встревоженным, — он его принёс…Граммофон!

Только не это! Сукин сын решил меня извести…

— Я подумала… Вы меня слышите?

— М-м, — промычал кто-то из сказки, кажется, гном.

— Я хочу вам помочь, — она что, шутит, чем ему можно помочь, — я придумала одну вещь. В общем, можно ваш чип подключить к сети, понимаете?

— Не совсем, — признался я голосом Белоснежки.

— Ну, вы попадёте в киберпространство. Лучше в какую-нибудь игру, там ему вас не достать.

— Послушайте, Линда, — меня вдруг осенила догадка, — если хотите помочь, просто выньте чип и отправьте его почтой в Россию. Адрес: Москва, Лубянская площадь, дом…

— Не получится, — послышался вздох, — отсюда невозможно ничего вынести, нас обыскивают и сканируют. Да и ещё… — она замялась. — Не хотела вам говорить, но вы здесь уже третий месяц…

Меня словно окатило ледяной водой. Сознание, единственное, что осталось от Сергея Скворцова, отказывалось понимать то, что сейчас сказала Линда. Выходит, моего тела больше не существует.

— Так вы согласны? Сергей, вы меня слышите, ответьте!

— А вы? Что будет с вами?

— Не знаю, — голос Линды сделался тише, будто она боялась, что её услышат, — придумаю что-нибудь. Не убьёт же он меня, в самом деле… Удачи! — и меня снова окутала темнота.