Глава 2. «Смерть — что это такое?»
Смерть — это ботинок на дороге. Это недописанная тетрадка. Это неоконченное дело. Смерть — это «больше не». Смерть как итог старения. Смерть как внезапность. Смерть это старенький мерседес, который даже ещё не сошёл с конвейера и будет выпущен только через 2 года (но он через 20 лет будет стареньким и убьёт человека). Смерть — это рандомным человек. Рандомно выросший в рандомной семье, который заколет тебя рандомным ножом за позапрошлогодний айфон. Смерть — это когда заканчиваются твои 1000 месяцев. 1000 месяцев звучит всего лишь как договор по ипотеке, но нет. Это вся жизнь. 83 года.
А другого такого месяца и не будет. Иной раз живёшь ради этого-то месяца, и сам этого не знаешь. И вот закончится 1000 месяцев, и умирать. Продлять будете? В очереди слишком много людей. Сегодня без продления. Смерть — это выключение света в глазах, в ушах, в тактильности, во внимании, в пространстве, во времени, в сознании.
По ощущению, момент смерти — это как начало наркоза. Раз — и всё. И тут даже не обидно. Вы даже психоэмоционально это не отыграете. Просто вот он я — а вот меня нет.
И это не тьма, не сидение на облачке — это просто натуральное, абсолютное небытие. Парменид, конечно, говорит, что небытия нет. Наверное, объективно, да. Но для человека оно абсолютно наступает. Хоть никак и не ощущается. Наступает как бы Великое сжатие Вселенной, но только для одного человека. Великое сжатие, когда пространства как такового нет, и время тоже не идёт. А время вообще — это /свойство/ пространства.
Так почему же тогда страшно умирать? Как будто бы бояться нечего. И хотя не у всех есть страх смерти, всё же важно что всё упирается в такой момент:
Всё же у всех есть насчёт этого вопросы, если не страх. Лакан-Смулянский: смерть не вызывает ужаса, максимум — вопрос.
Если по-честному, то не смерть страшна, когда она прямо сейчас не угрожает, и даже не конечность. Страшна бездарная жизнь в корявом мире, который я не создал подобающим желанию раствориться в нём. А страшно то, что «больше не». «Больше не посмотреть на этот мир» и так далее.
В заметках «Смерть есть половина» (ссылка в конце этой книги) я писал, что смерть есть вопрос, неизвестное. Неизвестно, что будет с другими, после моей конечности. Но, возможно, я допустил, что неизвестно людям то, что будет после смерти. Наверное, люди слишком хорошо знают, что будет после смерти.
Наверное, люди слишком хорошо знают, и им это невыносимо. Почему? Почему это так невыносимо, что нужно придумывать Вальгаллу или реинкарнацию. Вальгаллу придумали, чтобы не бояться конечности. Чтобы не бояться пожертвовать своей жизнью. Чтобы просто кинуться с топором на сотню солдат противника, если ты, умерев, попадёшь в Вальгаллу, за большой стол, и так далее.
А разве ради Ничто хочется накинуться на врагов? Нет. «Сейчас вот кинусь на них, порублю всех, значит, буду вечером бухать и трахаться. Если меня порубят, то всё равно буду бухать и трахаться, но уже с почестями и в Вальгалле». В этом контексте ценность самопожертвования выше жизни. А вот Страшный суд не такой прикольный. Много негатива в этом. «Души грешников томятся в ожидании Страшного Суда, тысячи лет томятся» (цитата изниоткуда). Типа жил 40 лет. А потом тысячелетие сидишь в темноте и томишься. Какой-то треш, а он всё не наступает, этот Страшный Суд. Идея. Возмножно, нужно продолжить записывать мифы о загробных мирах и вообще отношении к смерти у разных народов и так далее. Это может привести к чему-то очень интересному.
* * *
Ещё пару экскурсов.
Египтяне мумифицировали тела в горячем песке либо более сложным способом — побогаче. Цель была сохранить тело и органы. Загробный мир с делением по добрым делам и злым. Злые души, весящие больше страусиного пера, съедала Амат — с головой крокодила и телом льва.
Япония. Мир людей и мир духов. Умерев, ты семь дней идёшь по пустыне и горе к реке — границе. Те, кто безгрешен, проходит по мосту. Те, кто средне грешен проходит вброд. Грешники вплавь. А в реке драконы внизу. Затем Эмма, бог загробного мира, на основании действий и мыслей, отправляет либо в перерождение, либо в один из адов.
Рай Нового Завета — небесный Иерусалим, город без печали и смерти. У извращенца Данте грешником мучают на миллионе слоёв. А рай Данте — девять сфер и роза праведных (что это вообще) вокруг точки, которая есть Бог. Бог — точка, интересно. Ещё есть лимб, без радости, но и без печали, там живут некрещённые праведники. Но об аде Данте фантазирует сильнее и обильнее. Чисто бог создал кипящий тар-тар, чтобы помучать души людей под предлогом грехов, — примерно так писал Эразм Роттердамский в письмах Мартину Лютеру оспаривая рабство воли Лютера.
Греки хоронили в земле, клали оружие и украшения. Иногда сжигали. Загробный мир: река Стикс, до неё усопших сопровождает Гермес. Всё под землёй. Монетка во рту — расплатиться с Хароном, который переправляет через приток Стикса. Остров блаженных — Эллизиум, или же — Тартар.
Китай — идея воздаяния в буддизме приобрела формат бюрократического инструмента. Есть сансара, рая и ада нет. Ад — Диюй (подземная тюрьма).
Ацтеки — смерть это почёт. В битве или от родов умереть лучше, чем от естественных причин. От старости умереть позорно — подземный мир. Убивая других людей в жертвоприношении и войне, ацтеки верили, что «поддерживают мировой баланс, обеспечивают богов слугами и воинами, подпитывают солнце» (цит.?).
Из верований складывается впечатление, что для полноты жизни должно немножко хотеться умереть. Как именно лучше умереть — определяет социальный заказ: «на войне, от родов», а в протестантской вере социальный заказ обратный — «умереть в глубокой старости окруженным внуками» — и ведь действительно если уж ты окружен внуками, и они пришли проститься, то ты во всяком случае был хорошим человеком или богатым, что тоже важно для общества.
Хотеться умереть — логично. Так как смерть это крайняя предельная возможность. Верования реализуют стратегически и бюрократически направленную силу.
Реально же, столкновение с полным осознанием смерти-как-она-есть, без сказок, для человека настолько невыносима, что это полная безнадёжность. Похоже, что выход оттуда только в самообман (околорелигиощная интерпретация смертности) или суицидальные тенденции. Стремление умереть на войне это тоже в каком-то смысле суицидальное направление.
А есть ли ещё выходы? И так ли плох самообман?
Человек — существо с воображением, поэтому ему этот самообман необходим. Если так ответить на вопрос, то выходит, что пережить свою смерть можно лишь воображением и лёгким отрицанием.
Хайдеггер говорит «смерть наверное придёт, но пока нет» (здесь «наверное» — в устаревшем значении «точно, неизбежно»). «Этим „но“ и „пока ещё-не“ люди отказывают смерти в достоверности. Создают границу» (Бытие и время, пер. Бибихина, с. 259).
~Мысли у людей о смерти равны упадническому настроению, трусливым страхам~ (там же, с.254). Но разве можно назвать трусостью дерзость глядеть на самые факты.
Конец ознакомительного фрагмента.
