Хелли

Андрей Фесенко

Весной 1910 года засияла в небесах знаменитая комета Галлея. На подмосковной даче наблюдать за ней собралась весьма почтенная публика. В числе наблюдателей был и десятилетний мальчик Михаэль. В ту памятную ночь он повстречал таинственную девочку, появившуюся словно ниоткуда и также загадочно исчезнувшую. Их следующая встреча состоялась только в 1986 году, когда за плечами уже осталась целая жизнь. Кто же эта девочка по имени Хелли?

II

Рассказ мой, возможно, будет сумбурен, но я буду стараться по возможности не отвлекаться от главной темы. И еще: несмотря на то что я по образованию филолог, совершенно не обладаю изысканным слогом. Поэтому все, о чем я пишу, не является повестью или рассказом. Скорее, это нечто вроде суховатых заметок.

Пожалуй, вначале разумно кратко поведать читателю о собственной скромной персоне.

При рождении я получил имя Михаэль. Но так меня никто из домашних и близких не величал, а обращались ласково: Мика.

Появился я на свет зимним морозным утром 1900 года в Санкт-Петербурге. Семья наша жила тогда на Васильевском острове, на Кадетской линии. Достаток наш назвать великим нельзя, но мы и не бедствовали. Одним словом, относились к среднему классу. Родители мои имели хорошее добротное образование. Отец, Георг Фридрихович Штейнер, инженер по транспортной части, славился также как знаток живописи малых голландцев и увлекался коллекционированием курительных трубок. Мама, Александра Дмитриевна, — выпускница Мариинского института. Знала в совершенстве четыре языка и одно время преподавала литературу в Императорском Санкт-Петербургском университете.

Я и моя старшая сестра Фредерика росли в атмосфере высокой и требовательной нравственности. Бывало так: мы с Фридой, к примеру, слишком эмоционально и шумно играем в пиратов. Кричим: «На абордаж, сизый Хью!» Отец смотрит на нас так строго, что сразу не хочется быть пиратами. Выдержав паузу, он говорит, отчетливо произнося каждое слово, словно чеканя шаг: «Вы, кажется, забываете, что в нашей семье так никто никогда не вел себя». Далее непременно следует напоминание, что мы — потомки нюрнбергских бургграфов дома Гогенцоллернов и должны быть достойны этого обстоятельства.

Каждый год, весной, отец снимал дачу в Петергофе, и мы уезжали туда сначала на выходные дни и праздники, а потом оставались на летние каникулярии с 1 июля до 15 августа. В солнечные дни я играл с местными мальчишками в прятки, салки, бабки и в другие игры. Было очень весело!

В 1908 году приказом министра путей сообщения Николая Константиновича Шауфуса отца на два года перевели на службу в Москву, курировать работу Московской железной дороги курского направления. Мы поселились в доходном доме в Георгиевском переулке. Рядом, на Кудринской-Садовой улице, находилась четвертая женская гимназия, куда определили Фредерику. А меня приписали к казенному реальному училищу, которое располагалось рядом.

Надо сказать, что я никогда не питал любви к предметам, дававшимся в этом учебном заведении. С рождения мне чуждо было все техническое. Не видел я никакой прелести в бездушных металлических махинах, законах физики и геометрических фигурах. Моя голова была совершенно не приспособлена к этим сферам. Меня влекла история! Я много читал о великих людях, о разных странах, об открытиях археологов… В те годы память моя была безупречной!

Но отец решил, что Фрида будет учиться в гимназии, а мне следует постигать технические дисциплины, чтобы в будущем продолжить труды на инженерной ниве. Сильно меня огорчало это решение отца. Зато когда приходили к нам гости, я становился центром их внимания. Они непременно просили меня рассказать что-нибудь из истории. И я охотно откликался на эти просьбы, подробнейшим образом описывая тонкости всяких исторических реалий и личностей. Гости хлопали в ладоши и восклицали: «Bravo! Merveilleux!» А один из сослуживцев отца однажды даже заметил, что у него создается чувство, будто я — настоящий свидетель событий, о которых рассказываю. И поинтересовался, знаком ли я с романом Уэллса «В глубь веков». Тогда имя Уэллса мне было неизвестно, но спустя годы, я прочитал этот роман, правда, под другим названием.

Я старался привыкнуть к Москве, но она так и не стала для меня родной. Не было в ней великолепия Петербурга! Все мне казалось здесь каким-то ненастоящим, даже комичным. Красная площадь навевала на меня бесконечную тоску и никак не могла в моем маленьком сердце затмить Дворцовую площадь в Петербурге. И москвичи были для меня совсем чужими, словно я оказался на другой планете. Конечно, быть может, я сам себе это придумал. Но так или иначе друзей в Москве у меня не завелось. Ничего не поделаешь, я — питерец!