Троица

Андрей Умин

К 22 веку от Р. Х. человек из созданного эволюцией существа превратился в создателя. Мы распоряжаемся планетой как захотим, становимся богами, создающими жизнь. Или нет? Или мы лишь очередное переходное звено великого естественного отбора, который не остановится ни перед чем и уничтожит человека его же руками?Скромной дочери влиятельного политика, оказавшейся в самом центре борьбы новых технологий с человеком, предстоит ответить на эти вопросы и узнать, по какую сторону добра и зла находимся мы.

© Андрей Умин, 2022

ISBN 978-5-0053-0925-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Девушка открыла глаза. Вечерний город отражался в окне машины размытыми кляксами неоновых вывесок из разлитых по улицам луж. На большой скорости фантастическая действительность ярких фасадов и витрин сливалась в мираж далекой природы, уже давно вытесненной из мегаполиса, но из упрямства продолжавшей поливать его ливнями с далекого неба, которое еще было подвластно стихии. Блестящие лужи очень криво и неумело отражали вывески многочисленных торговых центров, разбавляя идеальный неоновый мир своими нечеткими формами, какие не одобрил бы ни один маркетолог, вносили природную самобытность в идеально отлаженный городской порядок. Это бессильное проявление хаоса мироздания закончилось, как только тучи покинули небо над уставшей после рабочего дня сонной Москвой. Ветер улегся, и тишину вымерших улиц нарушало только шипение автомобильных покрышек на мокром асфальте. Шум резины заглушал все остальные звуки, создавая обволакивающую пелену покоя и колыбельного уюта, за которой можно было остаться наедине со своими мыслями посреди пустых, бесконечно-промокших улиц. Тет-а-тет со всем миром, и никто не побеспокоит, пока шумят колеса по сырому асфальту.

Мария любила такие моменты, напоминавшие ей о детстве — периоде свободы и безмятежности, когда можно было забыть о делах и отдаться заботливому ритму стихии, вносящей непредсказуемость в наш, человеческий, мир, погрязший в правилах и порядке. Скучный, как всегда, ей казалось. Прогнозируемый и неживой, угнетающий. Она хотела вновь впасть в депрессию, чтобы загруженный делами отец опять обратил на нее внимание и разрешил выехать на природу, в оставшийся посреди далекой тайги заповедник. Утром она уже почти решилась позвонить и отвлечь его от важных переговоров, но, к счастью, пошел этот долгожданный весенний дождь, хотя бы на время смывший хандру с души девушки. Маленькое чудо, за которое приходилось хвататься как за спасательный круг, чтобы не опуститься на дно собственной меланхолии. Совсем не такой представлялась ей жизнь с отцом в мегаполисе.

Она открыла окно машины и прохладный весенний без пыли и смога воздух ударил ей прямо в лицо, оголяя нервы и принося с собой дикое исступление. Молодое тело захлестнула долгожданная эйфория, освободившая разум от оставшихся мыслей, и понесла девушку куда-то вверх или вниз, в невесомость без конкретных ориентиров. Мурашки бежали по телу, подгоняемые непрерывными волнами дрожи, снимали накопившийся стресс. Когда шок полетов наяву прошел, она увидела в открытом окне большую луну, лишь немного закрытую тенью. Единственный символ природы, наблюдаемый из ночного города, смотрел на нее и манил абсолютным хаосом мироздания, дарящим всему живому свои прекрасные циклы, из которых рождался новый человеческий порядок, разросшийся опухолью искусственной красоты и уничтожавшей теперь все живое вокруг.

Пахло азотом, свежестью и рождением одинокой жизни, наверняка таящейся где-то неподалеку. Мария вспомнила об одном человеке и приглушила свет ламп круговым движением пальца по выпуклому диммеру на краю удобного мягкого подлокотника, закрыла тонированное окно и растворилась в тени вытянутого в бесконечность салона. Притворяясь засыпающей после глотка ночной свежести, девушка незаметно для водителя сунула руку в свою коричневую сумку-сэтчел, лежавшую рядом с ней на заднем диване автомобиля. Сумка скользнула по синтетической замше пустого сидения во мрак пустоты, но вовремя остановилась, не упав с грохотом на велюровый пол. Тонкие пальцы Марии нащупали маленький телефон в огромной массе вещей, таскаемых всюду с собой как ненужный багаж, который жалко оставить дома, на случай если придется все бросить и бежать из этого скучного искусственно-роскошного мира. Избегая лишних движений рукой, почти на ощупь она выбрала контакт нужного человека и написала короткое сообщение, ушедшее по зашифрованным каналам всемогущей сети. Наконец она сделала хорошее дело, весь день томясь в ожидании этого дорогого для нее момента. Лицо девушки потеплело, налившись здоровым румянцем, губы сжались в сладостном предвкушении, где-то в глубине души цвела запредельная радость, граничащая с паникой и тоской. Она открыла черную стеклянную перегородку внутри салона, озарив себя уличным светом, льющимся через лобовое стекло, и максимально сдержанно заговорила с водителем, который в основном выполнял функции охранника и сопровождающего, потому что машина более чем уверенно двигалась на автопилоте.

— Проедь через район Сокол, — сказала она, и немного помявшись, добавила: — Пожалуйста.

— Вы можете приказывать мне все, что хотите, — ответил холодный голос с переднего сидения. — Не нужно просить.

— Это вежливость, Лёш.

— Вам она вовсе не обязательна, — сказал водитель-охранник, глядя в зеркало заднего вида, в котором, помимо горящего всеми красками радуги ночного города, отражалось лицо укрытой от всех его опасностей девушки.

— Тебе-то, конечно, виднее, что мне обязательно, а что нет, — буркнула Маша.

— Простите, я не это имел ввиду.

— Не извиняйся, Лёш. Ты и так хорошо справляешься.

Девушка слегка улыбнулась, для приличия, как подобает. Наклонила голову ближе к окну и подперла ее нежной ладонью. Медленно водила свободной рукой по сумке, будто рисовала пальцем невидимые узоры, сжимала блестящие красные губы. Все мысли отражались на ее румяном лице, казалось, обезоруживали и раздевали, пульсируя под кожей, предательски обнажались через изгибы тонких бровей, ямки щек и движения уголков рта. Алексей, как и все окружающие ее создания, не гнушался этим пользоваться, читая девушку как открытую книгу.

— Вы же знаете, что отцу не понравится эта затея? — спросил он.

— А ты ему не говори. Справишься?

Мария увидела ответное сообщение в шторке своего телефона и расплылась в сияющей улыбке. Поняв это, она сразу же изменила предательское выражение лица, но водителю, как всегда наблюдательному, даже этого небольшого времени было достаточно.

— Я ничего ему не расскажу, если ситуация не зайдет слишком далеко, а иначе… вы сами все понимаете, — ответил он, на всякий случай держа руки над панелью управления автопилотом, пока шел извилистый участок дороги.

— Умница, — выдавила девушка напряженно. — Буду обязана тебе по гроб жизни.

— Меня пугает, что рано или поздно это случится, — ответил он серьезно, плавно ведя автомобиль по дороге.

— Брось ты это. Раньше люди умирали гораздо чаще.

Мария закрыла черное пассажирское стекло и расслабилась. Она чувствовала особенную неловкость в компании собственного охранника с таким пронзительно-мертвым взглядом и неуправляемым страхом за жизнь и здоровье своей подопечной, будто это было смыслом всей его жизни.

Девушка поправила маленькие белые часы на запястье, они показали полночь, затем вновь склонилась к окну, считая оставшиеся до станции Сокол кварталы Москвы. Бесконечные линии яркого света пересекали себе подобные и рисовали феерические узоры в отражении автомобильных окон. Одинаковые улицы проносились назад, как в ускоренной перемотке, их красочные огни то сгущались сине-зелено-желтым коктейлем желаний из разукрашенных небоскребов, которым недоставало лишь трубочки и лайма на крышах, настолько они были сочными и аппетитными, то прерывались серой пустотой переулков между домами, а затем вновь устремлялись вверх эйфорией чувственных образов наслаждения. Зрительный кайф, неоновый рай, город светился как один большой бар. «Мохито» — банк, торговый центр — «Голубые Гавайи», «Космополитен» — бутики. Слишком идеально, чтобы быть красивым, слишком чудесно, чтобы вызывать восхищение. Реклама новейших автомобилей и самолетов, вылетающих прямо с экранов в горящее небо города, часов, одежды и сочных фруктов разбавлялась политическими баннерами, светящимися между высоких домов. «Селина в премьеры 2149!» — гласили одни. «За гуманистическим законом Старковского будущее!» — отвечали другие.

Мария закрыла глаза, чтобы видеть меньше цветов, внутри себя ей было гораздо комфортнее. Усталость накатывала вместе со сном уже несколько долгих часов, заполненных однотипными встречами с подругами детства, утомительными лекциями на кафедре права, ободряющим фитнесом с личным инструктором и вновь и вновь изнуряющими поездками через весь город на этом парящем по дороге автомобиле, который только и пытается расслабить еще сильнее, ублажить максимальным комфортом, усыпить бдительность и дождаться, пока хозяин перестанет грузиться, о чем-либо думать и в целом существовать. Он для этого и сделан — лишить человека всякого смысла и растворить в море себе подобных машин.

Девушка остро нуждалась хотя бы в одной живой душе посреди огромного мегаполиса. Хотела поскорее увидеть большие искренние глаза напротив своих, открыть потайной канал вечности и слиться древнейшими чувствами с их владельцем. Почувствовать божественное касание его внутренней энергии бытия, не ограниченной пустотой мертвой химии искусственного мира воспроизводства.

Мария утопала в мягком сидении из алькантары в предвкушении скорой встречи. Суррогат натуральной замши из вареной пластмассы очаровывал своим бесшовным покроем, чью нежную поверхность хотелось трогать рукой всю дорогу. Это пугало и отвращало, во рту появился приторный вкус и не на что было отвлечься. Хотя все кругом и стремилось приковать к себе чье-то внимание.

Пробки уже рассосались и в начале первого ночи город был относительно пуст. Не считая круглосуточных магазинов, кинотеатров и банков, которые боролись друг с другом за возможность привлечь еще одного потребителя. Они громоздились по левую сторону от Ленинградского проспекта, выталкивая своей агрессивно-яркой рекламой остальных конкурентов. Как древние чудища из манги в период брачных игр, они привлекали внимание девушки своими уходящими в небеса титаническими телами в красочном оперении. Но Мария смотрела в другую сторону, через дорогу от них, где на окраине относительно бедных кварталов ютился маленький китайский ресторан мистера Ву. В самом конце улицы, уходящей дугой от основного проспекта, спрятанный за вечнозеленым искусственным деревом авокадо.

— Останови, не доезжая, — сказала она, опустив стекло между собой и водителем. — Дойду пешком.

Но черный лимузин Аурус доехал прямо до центрального входа в заведение, где вокруг небольшого лестничного крыльца, ведущего во внутренний зал, располагалась летняя веранда со столиками, крытая фигурной деревянной крышей в стиле пагоды. С ее пологих скатов стекали остатки дневного дождя, придавая конструкции еще более экзотический вид и насыщая воздух запахом влажного леса.

— Я же просила, — сказала она водителю.

— Так будет проще за тобой присматривать, — ответил он ей ледяным, бездушным, казалось, тоном.

Увидев такую машину, на крыльцо сразу выбежал юный помощник хозяина заведения с раскрытым зачем-то зонтом и застыл возле пассажирской двери, боясь до нее дотронуться. Его рука нерешительно дергалась, он пытался выбрать соответствующую ситуации модель поведения — открыть дверь для высокого гостя или же не беспокоить его понапрасну. Когда паренек уже почти потерял сознание от безысходности, Мария сама вышла из автомобиля и, не обращая внимания на неуклюже поднятый зонт, нырнула под скат крыши-пагоды, с которого и впрямь неприятно брызгало давно прошедшим дождем. Она вдохнула очередную порцию свежего воздуха, очищенного майской грозой, и оглядела улицу с привычной ей высоты пешехода. Черные лужи поглощали свет серого неба, превращая его в пустоту, избавляли уставшие глаза от вездесущих бликов рекламы, очищали воздух от смога. Держали весь город в плену своего скоротечного существования, пока не сольются окончательно в сточные воды или не высохнут под зноем утренних пробок.

— Привет, Мишань, — равнодушно сказала Мария парню с зонтом, привычно изменив его азиатское имя. — Я тут по делу, извини за такой официальный визит… в Москве закончились дешевые такси.

— Очень рад вашему визиту, — ответил юный Ли Шань, поправляя свой серый френч, подобранный не по размеру. — Выбирайте любой столик. Я принесу меню.

— Не надо. Я ж говорю, по делу. И вообще забудь, что я здесь была.

Девушка с трудом договорила фразу, увидев в отдалении человека, с которым назначила встречу. Руки нежно прижали сумочку к животу, стало намного теплее. Она вспомнила, что не застегнула свой сапфирово-синий плащ, но даже не подумала это сделать под резкими порывами ночного майского ветра, так было меньше шансов согреться и опять неожиданно покраснеть. На шумной мокрой улице ей уже не приходилось скрывать от водителя Алексея свое учащенное сердцебиение, которое могло показаться ему проявлением безответственной инфантильной любви. На самом деле Мария чувствовала лишь страх. На веранде летнего ресторана, за самым последним столиком, возле кедрового резного столба, сидел парень и махал ей рукой. Девушка устремилась к нему под рядами красных китайских фонариков, развешанных под деревянной крышей. Ветер качал их, играя светом искусственных свечей под невесомым бумажным каркасом с отпечатанными иероглифами удачи и счастья. Мария прошла мимо торчащих на каждом столе частоколов китайских палочек. Она вдыхала запах улицы и ощущала уют теплого дома от сотен свечей, витающих под потолком. На ее лице играли красные блики фонариков, маскируя пожар подлых щек, она щурилась от смущения. Некоторые воздушные светильники, ударяясь о голову и отталкиваясь от нее, уплывали немного в сторону. От свисающей с них золотой бахромы было щекотно ушам.

Мария бросила сумку на стол и села напротив парня. Зона красных фонариков теперь была далеко наверху, но румянец на ее лице, конечно, остался.

Молодой человек походил на ровесника девушки, примерно двадцати пяти лет, с короткими черными волосами, но достаточно встрепанными, как в старину. Поверх его белоснежной футболки была надета зеленоватая болоньевая куртка не по сезону, расстегнутая до низа, рукава собрались в плотные складки на плечах и лежащих на столе локтях. Он был довольно спортивным, будто раз в неделю ходил в бассейн или спортзал, но не столь атлетичным, как ходящие туда постоянно. Что-то среднее между статуей олимпийца и ее чахлым скульптором. Его подчеркнутое широкими линиями скул, бровей и подбородка лицо отвердело от накопившейся за день усталости.

— Еле успел, — сказал он.

— Прости, Саш, я бы не выдержала до завтра, — ответила Мария с волнением.

Она искренне верила, что тяжелые будни без крепкого сна, процедур и косметики сотрут с ее лица всяческое смущение, сделают его серым и абсолютно безликим, сродни уличной луже, сохнущей в нескольких метрах от их углового столика. Хотелось спрятаться за какой угодно маской уродства, лишь бы не выдавать своих потаенных чувств, быть пугающе непривлекательной, чтобы все отворачивались, прежде чем увидят ее искренние глаза. Но внутренний огонь никак не хотел гаснуть, подобно красным фонарикам над ее головой, символизирующим трепетное уважение к бесконечности жизни в восточной культуре. Ох, если бы щеки умели кричать! Они вызвали бы пожарных затушить пылкое пламя!

— Меня сильно тошнит, никакая еда в рот не лезет, — сказала девушка.

— Прости, я не знаю, что сказать, — ответил Саша.

— Ничего и не надо. — Мария опустила тяжелый взгляд на свою руку, лежавшую на столе, и повертела блестящее кольцо на указательном пальце. — Я тебе сообщу, когда разберусь хоть в чем-то.

Снова подул свежий ветер, пробирающий до мурашек. Наступила неловкая тишина, уходящая своими сонными чувствами в бескрайнюю глубину торжествующей ночи. Время как таковое перестало идти, а стрелки часов, наоборот, ускорили бег. Усталость пряталась за расслаблением и грозила заманить ночных странников в ловушку дремоты, из которой пришлось бы скорей выбираться. Парень, немного помявшись, сунул руку во внутренний карман куртки, но девушка его быстро одернула.

— Подожди, пока кто-нибудь пройдет мимо. — Она повела глазами в сторону своей машины с неустанно смотрящим на них водителем.

— Хорошо, давай я закажу нам горячий чай.

— Некогда, отец меня и так скорее всего убьет.

— Тогда чем помешает лишняя чашка настоящего китайского чая?

— Не знаю, Саш, не до этого, мозг и так кипит, хоть заваривай, — сказала Мария, оглядываясь. — Давай в следующий раз.

Они старались тянуть время беседой, но ничего дельного, кроме смущения и страха, не получалось. Никто не проходил мимо, ресторан оставался пуст. Согласно популярной диете, после полуночи мало кто ел. Только одинокий робот-уборщик ездил между рядами столов и собирал принесенную с улицы пыль. В этот дождливый день у него было мало работы.

Улицы томились в сказочном полумраке. Городские фонари светили накопленной за день энергией света, намного тусклее, чем обычно, оставляя пространство для пустоты. Она обретала объем посреди мокрой ночи. Рекламные вывески и неоновые плакаты захватили беззащитные темные улицы, чертили своими пестрыми красками границы обитаемой невесомости. Мария казалась себе астронавтом, сидящим в придорожном кафе на границе открытого космоса, и любовалась контрастом, таким резким переходом цветов. Черная дорога, черные машины, черные небоскребы, черные души. Красные китайские фонарики, зеленые вывески отеля напротив, синяя эмблема новой коллекции шляп, желтый пляж вдоль стен автомобильный развязки, бирюзовые линии уходящих вдаль сообщений.

Насмотревшись на эти кислотные виды до потери в них всякого смысла, она опять вернулась глазами к парню, сидящему теперь со скрещенными руками. По сравнению с крохотным столиком он казался большим атлетичным спортсменом, хотя на самом деле был среднего роста и телосложения. Мария знала его с самого детства, когда они учились в параллельных классах одной екатеринбургской гимназии. Потом успешная карьера привела отца девушки в столицу, а затем и ее саму — доучиваться в частном лицее под чутким присмотром любящего родителя, в манящем плену его безграничной заботы. Ее друг Саша приехал сюда через несколько лет, поступил на медицинский факультет и получил специальность анестезиолога. Несколько месяцев назад он заслужил направление в свою первую клинику и даже звал девушку отпраздновать событие вместе со своими друзьями-студентами, но плотный график общения в высших кругах чужеродного московского общества, разработанный ее отцом, не позволил девушке поучаствовать в студенческой вечеринке. Оттого намного приятнее была для Саши и Марии эта их внезапная встреча. Он отпросился с дежурства, как только получил ее сообщение, и даже не помнил, снял ли врачебный халат перед уходом. Он опустил глаза на свою уличную футболку и успокоился.

Отказав множество раз подряд против собственной воли, девушка долго боялась звать его на свидание, но стремительная череда неожиданных происшествий заставила ее переступить через страх и назначить эту маленькую встречу, увидеться хотя бы одним глазком. Даже нескольких безмолвных минут в скованной обстановке казалось достаточно. Они обменялись пристальными взглядами, утолив свои скрытые желания. Теперь девушке предстояло вернуться обратно в пучину собственных чувств и разобраться, чего ей недостает для покоя.

Ей не терпелось укрыться в своей теплой, комфортабельный комнате, заменить грубую уличную одежду на халат, сесть за столик цвета слоновой кости и перестать думать вообще обо всем. Тогда и придет какое-нибудь спасительное решение. Но сначала надо было взять одну маленькую вещь, которую она попросила у Саши. Девушка не решалась сама искать такое через знакомых врачей, потому что об этом сразу бы узнал личный водитель, который и сейчас продолжал наблюдать за каждым их вздохом и телодвижением.

По улице пробежало несколько бегунов с забрызганными ногами, за ними прошел одинокий старик с обломанной тростью, но закрыть для взора шофера сидящую за столом парочку хотя бы на секунду ни у кого не вышло. Наконец из-за дерева показалась фигура в костюме огромной жареной курицы из ближайшей бургерной. Человек в нем шел медленно и неуклюже, оставалось только дождаться, когда он поравняется со стоящим у дороги лимузином и закроет собой весь обзор.

— Приготовься, — сказала Мария.

Саша понимающе кивнул и как только прохожий в необычном рекламном костюме оказался между ними и водительским местом автомобиля, парень выхватил из кармана аккуратно сложенный аптечный пакет и метнул его в сторону открытой сумки Марии. Она уже была готова запихнуть тайный гостинец поглубже в бескрайний мир своих женских вещей, однако сверток предательски ударился о жесткий край сэтчела и упал на середину стола. Играть в шпионов им раньше приходилось только в залах виртуальной реальности.

— Черт, — выругался парень вслух.

Но персонаж, загородивший их от водителя, не думал идти дальше, он стоял на месте и наблюдал, а может быть, просто чихал, такой звук легко было спутать с чем-то другим. Его лицо закрывала темная сетка, чтобы никто из окружающих не отвлекался от образа вкусной еды, поэтому личность было не разглядеть. Удивительный архаизм из двадцатого века стоял посреди улицы и давал еще секунду, чтобы успешно завершить передачу. Мария схватила пакет, впихнула его в дебри сумки, закрыла ее под столом у себя на коленях и вновь улыбнулась. После чего инкогнито в странном костюме продолжил никому не интересный поход вдоль улиц Москвы и скрылся за ближайшим углом. Наверняка ему осталось невдомек, насколько важное дело он помог сохранить в тайне от бдительного водителя. Марии стало печально за невозможность поделиться своей новой радостью с ее случайным творцом. Хотелось кружиться и танцевать, но скромность и воспитание не позволяли делать это после полуночи. Зато они разрешали поскорее вернуться домой, прочь от греха, от накативших соблазнов.

— Спасибо тебе за все, — сказала она. — Я побежала.

— Спишемся, — робко махнул рукой Саша.

— Да… конечно.

Мария вскочила с плетеного из искусственного бамбука стула и побежала к автомобилю. В ней с одинаковой силой томились страх за свой новый багаж и нетерпеливое желание скорее его использовать. Бахрома висящих под потолком фонариков опять щекотала ей уши. Девушка прикоснулась рукой к аппарату для чаевых на выходе из ресторана, оставив щедрый подарок ночному работнику, и заскочила в открывшуюся при ее появлении дверь лимузина. Мария стеснялась такой дорогой машины, поэтому садилась в нее так же быстро, как выходила. Чтобы как можно меньше людей успевали это заметить. Один только прохладный ветер успел заглянуть в уютный салон через спешно закрывшуюся массивную дверь. За непроницаемым зеркальным окном стало намного спокойнее, и девушка, попытавшись устроиться поудобнее, скомандовала:

— Домой.

Колеса зашипели на мокрой дороге и плавно разогнали многотонный болид. Улица начала перемещаться назад, сливаясь разноцветными огнями в одну радужную полосу с неприметной, уходящей вдаль красной точкой, бывшей совсем недавно уютным китайским рестораном, а теперь ставшей просто ушедшим во времени воспоминанием. Хотелось крепко уснуть и смотреть красивые сны, подобные тем, что глаза видели наяву через окна автомобиля. Чужие, инородные, поверхностные видения. Чудеса где-то там, вдалеке, не внутри заскучавшего разума. Волшебные картинки, афиши и медиапостеры создавались не мыслями в живой голове, а кем-то созданной развлекательной массой, заполняющей все пустоты желаний довольных людей, лишенных необходимости мыслить самостоятельно. Мария хотела щелкнуть пальцем, выключить все эти искусственные яркие образы идеального мира и уснуть простым детским сном, где все волшебство рождается и живет внутри тебя самого. Но звонкий щелчок ее бессильных человеческих пальцев отключал лишь салонное освещение и телеэкраны всех поверхностей ее услужливого автомобиля. Воцарился полумрак, как в самолетах, и работал гаситель всех посторонних шумов и вибраций. Настоящий режим спа, как в бельгийских горах. Жаль, нельзя было по мановению пальца перевести себя в режим сна. Никак не удавалось усесться на диване — таком идеальном устройстве.

Спинка его, не понимая, чего именно хотят от нее, отчаянно сопротивлялась командам, то опускаясь слишком сильно назад, от чего начинала болеть шея спереди, то поднимаясь слишком высоко вперед, от чего стреляло в шею сзади. «Принцесса на горошине», — подумала девушка про себя, в очередной раз борясь с джойстиком управления функциями автомобиля, который не в состоянии был прочитать ее мысли. С каждым новым движением удавалось все только испортить. Наконец она плюнула и бросила под поясницу свой сложенный вчетверо шарф, стало намного лучше. Машина проехала по проспекту маршала Жукова, миновала мост через Москву-реку и направлялась в сторону Новорижского шоссе. К двум часам ночи Мария надеялась принять теплую ванну и завалиться в свою огромную пустую кровать, утонуть в невесомости воздушных складок одеяла и покрывал, зарыться в одну из подушек и обложить всю себя остальными. Считать звезды на потолке или же загадать вместо них сотни свечей, какие были в китайском ресторане, а может, включить небо над водопадом Анхель, прикрытое паровым конденсатом миллиардов капель воды. Она остановила свой выбор на этой легкой туманной дымке, с которой сливаются облака, соединяя воздух и землю единым пространственным образом белого сна.

В мечтах о свободе, граничащих с царством Морфея, она не заметила, как сладко и безмятежно задремала на неудобном диване автомобиля. Очень легким, но стремительным погружением, все еще слыша свое дыхание и биение сердца, однако полностью отключившись на считанные минуты, которых тем не менее хватило, чтобы полностью расслабиться и сразу после этого вздрогнуть. Она быстро пришла в себя и заглянула в сэтчел — проверить, на месте ли аптечный пакет. Нащупав его рукой и оценив взглядом сквозь щель в приоткрытой сумке, она спрятала маленький сверток еще глубже, на самое дно, гораздо ниже косметики, блокнота, электронного портмоне и запасного белья.

Яркие огни Новорижского шоссе закончились вместе со старыми Горками, и снова пошла ночная дорога, очень ровная и широкая для такого глубокого Подмосковья. Когда пошли кованные частоколы узорных заборов, Мария почувствовала приближение дома. Если так можно было сказать о месте, которое она впервые увидела всего лишь два года назад. Но девушка очень быстро привыкала к новой зоне комфорта и дом определенно стал ей родным. Хотя и казался немного большим.

Аурус въехал в раскрывшиеся ворота между высоких размашистых ив. Проследовал по длинной, выложенной гладким камнем аллее, обрамленной фигурно подстриженным боскетом настоящего барбариса с зелеными листьями, будто растущей из-под земли колышущейся стеной. Очертил большую дугу вокруг журчащего фонтана в центре двора и остановился у главного лестничного ансамбля. Если бы над большим витражом парадных дверей из искусственного дуба висели часы, они показали бы два часа ночи.

Звук текущей по мраморным плитам воды нарушал спокойствие темноты, освещение было минимальным и только над главным входом. Шелест бескрайней листвы растущих вокруг деревьев вселял ободряющее чувство покоя и утерянного единения с миром природы, уносил воспоминаниями в далекое детство без синтетических авокадо, неоновых идолов света и бескрайних дорог. Сознание рисовало мягкие образы из дальних глубин мечтаний и чувств. Мария пыталась бороться с наплывающим сном, хотя бы до тех пор, пока не окажется в большой теплой кровати. Она мечтала, чтобы кто-то перенес ее уставшее хрупкое тело в уютную спальню на другом конце дома. Но единственное, что могла сделать автоматика, — это открыть пассажирскую дверь. Водитель в свою очередь опустил внутреннее стекло.

— Ваш отец дома, — сказал он, заметив вдалеке еще несколько припаркованных автомобилей.

Глаза девушки округлились, лицо вновь ожило. Она схватила сумку, едва успев ее застегнуть, и, забыв на сидении шарф, побежала по лестнице к уже открывшейся при ее приближении парадной двери. Два симметричных крыла дома расходились от лестницы в стороны, возвышаясь на два этажа и, судя по всему, имели очень высокие потолки. Широкие светлые окна были выдержанны в классическом стиле. Полукруглая центральная часть с парадным входом и лестницей выступала вперед до самой парковки у мраморного фонтана. В ней умещалась большая прихожая и гостиный зал для редких в этих краях публичных мероприятий. Внутри возился уборщик, вытирая с пола очередную порцию грязи, принесенной кем-то с улицы.

— Где папа? — спросила вбежавшая девушка.

— Доброй ночи, Мария Сергеевна, — ответил уборщик. — Господин Селин в зале. Приехал несколько минут назад, спрашивал вас.

Но девушка уже не слушала — бежала радостно в соседнюю комнату, находившуюся в самом начале продолжительной анфилады. Обычно она любила пробегать по длинному коридору с растворяющимися друг за другом дверьми, но в этот раз миновала всего один проем и свернула в большой внутренний зал с мягкими диванами, расположенными по кругу, и цифровым псевдогорящим камином в самом центре стены. Отец сидел на белом кожаном подлокотнике дивана и перекладывал бумаги из одной цветной папки в другую, делая заметки тонким карандашом. На самой крупной из них было вышито «Сергей Александрович Селин». Мария сразу же бросилась к нему, как в детстве, тихо, исподтишка, но, чтобы не напугать его в столь поздний час.

— Доча моя! — обнял он ее свободной рукой.

— Боялась, что ты сегодня опять не придешь, — сказала она с тревогой, крепко его обхватив.

— Прости, это все работа, — ответил он, едва не задыхаясь в ее объятиях.

— Когда все это закончится? Мне тебя не хватает. К чему вся эта бесконечная работа на неизвестного избирателя? Ради чего? Помнишь еще, как выглядит твоя дочь?

Освободив его шею, Мария отошла чуть назад и стала корчить гримасы, за несколько секунд показав все возможные варианты внешности, словно мим. Отец улыбнулся с грустью и сожалением, снял маленькие прямоугольные очки и сложил их привычным движением.

— Боюсь, меньше работы не станет. А вскоре может быть даже больше.

— Глупость какая-то! — фыркнула Маша и упала на соседний диван. — Зачем работать все больше и больше? Сейчас не средневековье, а 2149 год, у нас и так полно денег. Настолько много, что они отвратительны. Вот если бы их можно было менять на свободное время и встречи с семьей, тогда еще куда ни шло.

— Дело уже не в деньгах, — ответил отец. — Это более глобальные вещи, которые тебе трудно понять. Я могу быть гораздо полезнее, чем сейчас, для огромной массы людей. Но для этого придется еще какое-то время работать.

— А для меня ты не хочешь быть полезен? — расстроилась девушка, зажав в руках свою почти новую, но уже измятую сумку.

Она всем телом утонула в мягком диване и мало чем могла выказать свое недовольство.

— Дорогая моя, любимая, — сказал отец, сев рядом с ней на край дивана, — я пытаюсь быть полезен для тебя настолько, насколько это вообще можно себе представить. Я же хочу видеть тебя самой счастливой из всех.

Он протянул большую руку к ее голове и погладил волнистые волосы, струившиеся до плеч. Она никак не реагировала, из последних сил изображая обиду.

— Видимо те люди, которым ты можешь сделать массу полезного, все-таки важнее меня. — Она притворно дулась, чтобы извлечь из столь редкой встречи с отцом максимальную нежность и заодно отвлечь родителя от расспросов о ее позднем возвращении.

— Машенька моя, они никогда не будут важнее тебя. Но это вовсе не значит, что мне надо перестать делать полезные для них вещи. Я просто пытаюсь найти идеальный баланс между всеми, чтобы потом ни о чем не жалеть.

— А ты жалеешь, что мы видимся лишь раз в неделю?

— Конечно, дорогая.

— Значит это очень хреновый баланс.

Они замолчали, и девушка, поняв, что может перегнуть палку, испортить расцветший всеми красками простоты разговор, перестала хмуриться и посмотрела на отца с нежностью, о которой сама мечтала уже несколько дней. Представляла, как они вместе будут сидеть в зале в свете играющих языков ненастоящего пламени и говорить о всякой ерунде, будто чувствуя теплый воздух, соприкасаясь в нем взглядами и улыбками, растворяться в бескрайности их личного свободного времени. И вот уже мысли стали реальностью, электронный камин издает запрограммированные звуки — треск колотых дров, а она смотрит в отцовское, почти забытое короткой девичьей памятью, стареющее лицо. Обводит взглядом его щетинистый подбородок, тонкие губы, большой длинный нос, прозрачные очки без оправы, широкие брови, довольно высокий лоб и проседь в коротких черных волосах. Разглаживает складки его темно-серого костюма на три пуговицы, умело подогнанного по фигуре, мощной, коренастой, не очень высокой, но статной и мужественной.

Сергей Александрович тоже смотрел на дочку, но, обладая прекрасной памятью и интеллектом, успевал параллельно думать о чем-то своем. Это было видно по его морщинам на лбу.

— А где ты была так поздно? — спросил он внезапно у витающей в облаках девушки, резко сбросив ее на землю.

— Да зависала весь вечер в вузе, — от неожиданности ляпнула Маша. — А потом поехала в азиатскую кухню, соскучилась по тяхану с этим их божественным рисом.

— Тебе же и тут могут приготовить любое блюдо. Не обязательно среди ночи куда-то ездить.

— Ну, конечно, я понимаю, что тут работает очень много талантливых поваров, которые жаждут себя проявить, — жалобно сказала она, — но так сильно захотелось в ту старую забегаловку, где готовят настоящие китайцы. Очень напряженный день, я ведь не ожидала, что ты будешь работать так долго, поэтому спешить домой не хотелось.

— Я тоже не ожидал. — Он встал с края дивана и продолжил перебирать документы. — До часу ночи вели переговоры с этой новой «Партией гуманистов». Обсуждали одну их инициативу.

— Да, мне рассказывали на факультете. Чуваки хотят провести самый человеколюбивый законопроект со времен Александра Второго. Оградить людей от всех в мире страданий.

— Ты читала подробности?

— Не особенно вникала, но они вроде хотят разом избавить все человечество от тяжелых болезней и смерти.

— Запретив людям самим воспроизводить потомство! — уточнил отец самое главное. — И вскоре исчезнут все, кто может страдать от наследственных недугов и приносить горе себе и своим близким. Останутся только новые люди, которые уже созданы из идеальных напечатанных клеток, без известных науке генов старения и болезней. Фармкомпании заявили, что испытания прошли успешно. «Новые» дети были розданы в семьи и уже достигли зрелого возраста, радуя своих приемных родителей.

— Идеальные образцы вроде нашего водителя или охранника? — съязвила Мария.

— Ну, кому-то придется быть водителем и охранником, никуда не денешься. Ну а другие могут стать космическими колонизаторами. Ты знаешь, какие между звездами расстояния. Без нового поколения почти бессмертных людей покорять космос бессмысленно и жестоко.

Он, держа документы, развел руками, будто показывая на публику свое изумление. Сделал вид, что читает один из них, но на самом деле ушел вглубь собственных мыслей, устремив взгляд в пустоту. Мария заметила, как он прикусывает нижнюю губу — верный признак глубоких раздумий.

— Как к этому относишься? — вдруг спросил он. — К гуманистическому запрету рожать, потому что найден способ иной эволюции.

— По-моему, они просто сумасшедшие.

— И мне надо заключить с этими сумасшедшими сделку.

— Зачем? — спросила Маша через очень сильный зевок, прошедший долгой истомой сквозь все мышцы тела.

— У них десять процентов в Думе, и наше счастье, что выборы прошли два года назад. Сейчас бы они набрали в два раза больше и уже бы сами заправляли всем балом. У них очень харизматичный лидер, этот Старковский, объявивший себя продолжателем дела Сороса. Продвигает инициативу, обещает всем этот новый суперзакон, называет его финальным шагом человеческой эволюции. Гуманизм в самом очищенном виде, «анти-билль о правах». Какой мерзкий подонок и негодяй… Придется с ним согласиться.

— Очень логично, пап.

— Иначе он сам все сделает после новых выборов, через три года. Поведет народ за собой, уже без нас. А что он потом может выкинуть? Какие проекты? Одному богу известно. Меньшее из зол — позволить принять этот жуткий закон и хотя бы временно перетянуть его на свою сторону. Эта инициатива очень популярна в обществе, и если я не могу побороть ее, то обязательно должен возглавить.

— Зато вы избавите от работы тысячи моргов, — съязвила девушка. — Вместо них можно будет сделать оранжереи.

— Ну хоть что-то в этом законе приятное, — прокомментировал глядящий в бумаги отец.

— И новая раса бессмертных людей покорит дальний космос. Но мы этого уже не увидим, — протянула она нараспев, словно колыбельную. — Стоит только подумать — и сразу так грустно.

Мария сняла туфли и села, поджав под себя ноги, чтобы согреть вечно холодные пятки. Скомандовала камину, чтобы подбросил еще немного поленьев. Где-то в коридоре мелькнула тень ночного уборщика, возник звук жужжащего пылесоса, сначала становясь громче, а затем медленно затихая, и опять наступила легкая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием камина, тишина такая уютная, какая может быть только в собственном загородном доме в три часа ночи в уютной компании родного человека.

— Как ты думаешь, маме бы это понравилось? — спросила Мария очень грустно и практически в пустоту. — Твоя поддержка закона и все такое…

Отец тягостно молчал, совершив несколько долгих вдохов. Он опять снял очки и протер глаза пальцами свободной руки.

— На каждом шагу я задаю себе этот вопрос, — ответил он. — Пытаюсь угадать, что бы она сказала мне в любой из этих многочисленных ситуаций. Но было бы очень самоуверенным утверждать, что я каждый раз угадываю ее ответ. Возможно, не все, что я делаю, понравилось бы нашей маме. Но я всегда стараюсь быть честным перед ней и ее бессмертной памятью. К тому же с этим гуманным законом таким несчастным людям, как она, не пришлось бы мучительно умирать, а таким, как мы, жить с этой болью утраты до конца своих дней. Мы видели такую нескончаемую агонию ее предсмертного ужаса, испытали невыносимую горечь потери… Теперь мы можем избавить хотя бы будущие поколения от подобных страданий. В этой инициативе действительно есть что-то дьявольски правильное.

— А если бы она запретила тебе соглашаться с этим человечески-фатальным законом?

— Тогда я бы плюнул на все, и позволил этому тщеславному подонку Старковскому захватить всю власть через три года, а возможно, даже прямо сейчас.

— Жаль, что мы никогда больше не услышим ее совета. — Маша так сильно давила пальцами на глаза, будто хотела вернуть обратно все когда-либо вытекшие оттуда слезы, до последней капли горечи.

— Надеюсь, мы получим либо ее благословение на эту затею, либо ее прощение, — сухо ответил отец.

— Я хотела бы снова ее увидеть, — сказала девушка. — Совсем недавно вспоминала детство, Екатеринбург, нас троих. Хочу съездить туда, повидать родные места.

— Но, дорогая, у тебя же сейчас очень важный этап учебы.

— У меня целый год уже этот важный этап учебы! Я целый год не была на родине, не навещала могилу мамы. Зачем мне столько этих дурацких дипломов, если они делают меня несчастной? — Она снова потерла глаза, стараясь скрыть в них наивную детскую слабость.

— Ну давай мы вместе что-нибудь придумаем, — сказал ей отец, не отрывая взгляда от документов, с которыми надо было еще разбираться.

— Я уже почти разгребла дела на неделю вперед. Иду с отрывом, так что можно будет смотаться деньков на шесть-семь.

— Вот это отлично, — сказал он, бегло просматривая заметки.

Где-то за поворотом длинного коридора открылась входная дверь, и пропитанную уютом, уже осязаемую тишину сонного дома наполнил шум сотен шелестящих на ветру мокрых деревьев. Через несколько секунд последовал тихий щелчок двери, и шум пропал.

— Прикажи, чтобы ночью никого, кроме нас, в доме не было.

— Ты и сама можешь распорядиться, моя золотая.

— Хорошо, если не забуду.

— Или наконец поставим эти удобные современные двери. Механические себя уже изжили.

Девушка ничего не ответила, замолчала, прислушиваясь к малейшему звуку, но сквозь вернувшуюся в дом тишину не пробилось ни шороха, ни малейшего дверного щелчка. Зато с новой силой накатывал редкий, обделенный должным вниманием сон.

— Ладно, пап, спокойной тебе ночи. — Она встала с дивана, сжав в руке свою драгоценную сумку, и наклонилась к перебирающему бумаги отцу.

— Доброй ночи, дорогая. — Он дал ее губам прикоснуться к своей щеке и в ответ тоже поцеловал ее нежный румянец. — Я уезжаю в семь утра. Еще несколько встреч с независимыми депутатами, буду искать их поддержки. Так что можем опять не увидеться. Но я обязательно запишу тебе видео во время дороги.

Марии хотелось отменить все его бесконечные встречи, сломать машину, уволить водителя, разбить вертолет и побыть вместе с отцом целый счастливый день, пока свора помощников и заместителей не починит машину, не найдет новых водителей и отреставрирует вертолет. Затем повторять это ежедневно и гулять вместе в парках, посещать выставки, галереи, смотреть бессмысленное кино в залах новой реальности. Слетать вместе на любимый курорт в южных тропиках, созданный по образу и подобию старых экзотических островов с высокими пальмами и кокосами на каждом шагу, как рисовали это огни огромной рекламы на перекрестке Ленинградки и переулка Балтийской, возле китайского ресторана. Бегать по мягкому пляжу, взметая голыми пятками нежный белый песок, строить из него замки, города и целые вымышленные миры. Общаться в паузах между весельем и наслаждением, лениво смакуя бегущее время, остановить его ход, растворив в соленой воде океана. Поехать в заповедник «Сибирь», купив место в ближайшей очереди на посещение Ленских столбов, восстановленных в первозданной красе, проплыть по реке на рассвете, увидеть каменный блеск могучей зари, отраженной не гладким стеклом небоскребов, а живым величием горных пород, и тогда уж поговорить о самых обычных житейских вещах.

Но вместо бескрайних просторов природы до самого горизонта и радости общения с близким ей человеком Мария имела лишь постоянно ограничивающее ее время, дающее на встречи жалкие полчаса перед сном через день, а то и намного реже. В таких стесненных обстоятельствах она не могла вспомнить все, что хотела сказать отцу, не могла заставить себя расслабиться и наслаждаться моментом. Это казалось безнадежной, дикой борьбой за каплю общения против воли всесильного Хроноса.

Без всякого удовольствия Мария ушла от отца в тихую спальню, ждавшую свою любящую хозяйку в конце анфилады бессмысленных комнат на втором этаже. Яркий свет коридора тускнел при виде идущей девушки, охраняя ее сонливый настрой. Белые двери собственной комнаты встречали ее открытыми нараспашку и захлопнулись, как только она вошла. Она бросила сумку на мягкую кровать бескрайних размеров, сняла сапфировый плащ и стянула легкие сапоги. Маленький бесшумный пылесос сразу принялся убирать возможно принесенную с улицы грязь. Мария бросила в гардероб свою уличную одежду, освободив стесненное тело. В ближайшей к кровати стене находился проход в помещение с сотнями вешалок и полок для обуви, где она могла чувствовать себя в безопасности, наслаждаясь легкостью открытого тела и огромным выбором личной одежды. Большие стены-купе по кругу и выдвижные с боков зеркала позволяли чувствовать себя как в лучших примерочных ЦУМа. С той лишь разницей, что здесь можно было ходить раздетой сколько душе угодно.

Кружиться в вальсе и любоваться собой не хотелось, давила то ли усталость, то ли осознание уходящей бархатной юности, после которой придется поддерживать красоту лишь постоянным трудом. Она равнодушно осмотрела себя с разных сторон и поймала себя на мысли о том, как хорошо людям, которые почти не стареют. Этим новым фантастическим индивидам не страшна дряхлая кожа и потускневший лик смерти. Но также и неведомо чувство божественной радости проживания своих дней. Она не представляла, что творится у них в голове и особенно в душе, если такая имеется. Она с жалостью относилась к тем, кому суждено повидать чересчур много вещей, усвоить непомерное количество знаний и работать не покладая рук до великого суда, если он, конечно, наступит раньше, чем поедет уставшая крыша. Относилась к ним лишь как к одному из миллионов человеческих экспериментов, которыми неустанно прокладывается дорога в светлое будущее.

А теперь они с заботой о людях просят издать этот новый гуманный закон. Мария не знала, радоваться ей или бояться. К счастью, нужно было думать о куда более важном вопросе. Она схватила почти не просвечивающийся белый халат, выбежала в просторную спальню и нырнула в шелковистые волны мягкой постели, на которой лежала ее аккуратно закрытая сумка. Покачавшись на колеблющемся тугом матрасе, она вытащила с самого дна сэтчела тот самый аптечный пакет, разбросав при этом несколько ненужных вещей, скатилась с кровати и побежала в ванную комнату. Мягкая ворсистость ковра сменилась гладкостью кафельных плит. Сверкающий пол с подогревом не давал мерзнуть голым пяткам, встроенный туалетный гарнитур сливался со стенами физически и визуально, но светился при этом молочно-голубым лунным светом, отражался в широком зеркале, визуально увеличивающем объем и без того немаленькой комнаты. Над полукруглым джакузи включился шумящий душ, напомнив о недавнем дожде. Он должен был очень быстро настроить нужную температуру.

— Выключить душ! — рявкнула Маша.

Опять воцарилась полнейшая тишина, в которой девушка слышала только собственное дыхание и — громогласным эхом — биение своего сердца. Она посмотрела в зеркало и нажала на отражение своего носа пальцем, подчеркнув для себя раздражавшую с детства курносость. Большие глаза отражались бледными кругами между подкрашенными ресницами, они уставились на замученную хозяйку безжизненным взглядом сжавшихся от света зрачков в изящной зеленой оправе. Стеклянная копия глядела на живое лицо с высокими скулами, красными от усталости щеками, тонкими линиями бровей и маленьким торчащим носом, который нравился многим пристававшим к ней в школе парням. Губы с резкими линиями, как у отца, но налитые однако куда больше, манили к себе, как мотыльков, падких до сладкого молодых людей. Тонкая шея скрывалась в тени каштановых волос, завитыми прядями стремящихся к манящим плечам, их аккуратно подрезанные концы играли на свету спеющим переливом, навечно плененные гладью стекла. Из глубин отражения смотрела абсолютно другая девушка, слишком красивая, чтобы быть настоящей, словно вышедшая из сказки о Белоснежке, обманутая лестью говорящего зеркала.

— Выключи фильтры! — сказала Мария. — И больше никогда так не делай.

Но вернувшийся после этого ее изначальный живой внешний вид оказался не слишком убогим, она все еще была привлекательной. Тогда девушка вынула из спрятанного в стене ящика салфетки для снятия макияжа и стала тщательно, даже с излишним усилием тереть ими уставшее лицо. Под единственный в ванной звук собственного дыхания она пыталась убрать остатки напускной красоты, избавиться от маски позерства перед миром высокой моды. Мария удалила несмывшуюся тушь уголком банного полотенца, хотя на корзине для грязного белья в нескольких метрах позади лежала целая куча махровых платочков, специально предназначенных для подобных нужд. Девушка пользовалась всегда одним, самым большим и удобным, с мягким бархатным ворсом, из которого делали шерсть элитным домашним животным. Вечно пушистые и озорные, они никогда больше не огорчали детей своей неожиданной смертью. К искусственно созданным питомцам все уже привыкли. Теперь привыкали к «новым» людям.

Мария бросила полотенце на край теплой ванны и взяла с раковины аптечный пакет, добытый с таким огромным трудом. Настороженно повертела его в руках, не зная, что делать, поднесла к свету яркой стены и увидела через прозрачную эмблему сети «36,6» его содержимое. В полной тишине шумоподавляющих стен, хранящих покой этой ночи, она засунула пальцы внутрь и сжала маленький продолговатый предмет. Вспомнила о разговоре с отцом, обо всех этих партиях и законах, о его стремлении к счастью для всех и каждого, расстроилась и, оставив все как было, засунула пакет в дальний ящик за подхалимным зеркалом из «Белоснежки».

— Включи душ, — сказала она дрожащим, расстроенным голосом и вошла в струи зажурчавшей воды, еще не успевшей набрать нужную температуру.

Леденящая дрожь разошлась по телу разрядами молний, заставляя мурашки по всей коже в панике вырываться из лап накатившего холода, сердце упало куда-то в ноги и замерло, но через пару мгновений вода нагрелась и успокоила девушку, успевшую испытать сильный шок. Мария всегда была рассеянной, когда куда-то спешила. Теперь же она старалась убежать от самой себя и того выбора, к которому толкали ее новые обстоятельства. Хотелось раз и навсегда увильнуть от ответственности, растворившись в воде, стать беззаботным ручейком на спине другой, чужой девушки, отражаемой в зачарованном зеркале искусственных грез, едва не обманувшем ее своей лестью. Мария добавила жара, и брызги воды, отлетая от ее горячего тела, растворялись в воздухе освобожденным от всякого бремени паром, заполонившим всю ванную белой пеленой, как у подножия водопада Анхель. Она двигалась в сторону, как облака, гонимые щелями вентиляции, взамен появлялись новые клубы пара. Это казалось красивым — дышать белым эфиром, витать вместе с ним вне пространства. В нем даже почти удалось раствориться.

И чтобы окончательно улететь в астральные небеса, она включила вертикальный массаж, прислонившись к стенке спиной. Тело расслабилось и задрожало, сотни тоненьких струек воды били в нужные точки на коже, то усиливая напор, то ослабляя его. Будто опытный массажист воздействуя на мышцы поочередно бесконечным множеством рук.

Обычный смертный не мог испытать столь стремительный акт расслабления, поэтому девушка ощущала в себе целый мир, случайно открывшийся канал связи со всеми живыми созданиями, которыми успела побывать за миллионы лет жизни ее ДНК. Момент нечастого откровения, такой вожделенный. Но уже безнадежно упущенный, стоило о нем лишь подумать. Вспоминая блаженное ощущение вездесущей энергии, освобожденной от бренного тела, бушевавшей минуту назад, упорно стараясь задержать это чувство в себе, она лишь дальше от него отдалялась. Инсайт прошел, а заботы остались. Нужно было возвращаться в свои чертоги бесконечных дилемм по эту сторону запотевшего зеркала.

Мария встретилась взглядом со своим искусственным отражением и, не уделив ему никакого внимания, отодвинула его вместе с дверцей, за которой лежал аптечный пакет. Нахмурив брови, девушка быстро достала из него маленькую коробку с надписью: «Тест на беременность. Анонимный. Запрещено для продажи». Осмотрев ее со всех сторон, нашла язычок, который можно поддеть ногтем, и после нескольких неудачных попыток открыла, высыпав содержимое на плоский край раковины. Инструкция нашлась на сложенной в гармошку бумажке, девушка никогда таких не видела. Осторожными движениями археолога-первопроходца раскрыла узкие полоски текста с картинками и начала внимательно изучать. Вертела листок перед собой, щурясь от непривычки к бумажному тексту, поднимала брови от удивления, потом брезгливо морщилась от стыда. Перечитывая несколько раз, тянула время насколько могла.

Страх и нерешительность постепенно уходили на второй план, уступая черед любопытству. Откровенная робость начинала надоедать. Мария включила воду, чтобы журчащий поток прогнал давящую тишину, залил мысли приятным отвлекающим звуком. Она могла вечно смотреть на текущую воду, упиваясь мягким пением ее струй. Становилось уже не так тревожно и страшно, как в оглушающей тишине, нарушаемой единственным живым звуком — биением сердца, будто стремящимся выпрыгнуть из груди.

Маша аккуратно свернула инструкцию гармошкой и положила обратно в коробку, решительно взяла крохотный тест и отвернулась от зеркала, не желая быть увиденной собственным отражением. Оставшись в слепой зоне его всевидящих стеклянных очей, долго пыталась приноровиться к хитроумному процессу, чтобы не испортить попытку. Вода все журчала в раковине, срываясь в маленькую воронку, это успокаивало, в какой-то мере.

Часы давно преодолели три часа ночи. Уже следовало начинать новый день, а не жить остатками старого, но девушка все тянула за собой временную вуаль, не в силах ее отпустить. Все труднее было оставаться в давно ушедшем пасмурном дне, полном загадок и переживаний, связь с ним натягивалась тонкой нитью, готовой оборваться в любой момент, толкнув в нежеланное будущее.

На маленьком нехитром устройстве зажглась зеленая лампочка. Мария поднесла тест на беременность ближе к глазам, и на его квадратном экране увидела изображение детской мордашки, беззаботно смотрящей на девушку своим пиксельным взглядом. И без него было понятно, что результат положительный. Вопреки ожиданиям, она ни о чем не подумала и ничего не сказала, после эмоционального пика всегда наступает опустошение, и тем оно больше, чем выше была поднята планка нервного возбуждения. Сердце по артериям и капиллярам поднимало вверх, к мозгу, осознание наполненной пустоты, которое накатывало с теплом новой крови, несущей какой-то непривычный магический смысл. Все вещи вокруг и события потеряли всяческое значение, однако взамен обретали что-то другое, неведомое доселе. Она, не в силах выразить эти эмоции, не понимая, какими они должны быть, медленно вернулась к зеркалу. Движения ее были плавными и равнодушными, как у датского приведения. Она положила использованный тест обратно в коробку и, сжав ее в руке, выключила бесполезно утекавшую воду. На автопилоте вернулась в спальню и спрятала свой маленький секрет обратно в глубины сумочки, лежавшей поверх всякого хлама на столике. Отражение в его круглом зеркальце, к счастью, было отключено. Мария не хотела видеть себя в этот момент и вообще ни в какой другой оставшийся момент жизни. Она пребывала в пустоте, между непониманием и страхом, закрывающими ей дорогу к радости. Быть собой стало непозволительно тяжело. Она помнила увиденный в прошлом месяце сон, расплывчатый, без деталей, но вызвавший яркий поток трепетных чувств, поднимающий ее на высоту бескрайнего наслаждения. Самый необузданный из видимых ею снов стал и самым страшным после положительного теста на беременность. Но это не могло быть реальностью. Мария уже не понимала, что происходит с ней и этим миром. Она не знала, что делать дальше. Пребывая в темнейшем часе, который обычно случается перед зарей, она решила наконец поддаться опьяняющему чувству усталости и, ни о чем не думая, остаться в складках теплой постели до окончания жизни.

Она легла на кровать, разложив мокрые волосы по подушке, о чьей сухости можно было не волноваться, потому что в глазах девушки уже проступили крошечные озерца слез, потекшие тонкими струйками по вискам. Они щекотали и холодили уши и, свободно сбегая по шее, текли дальше, заканчивая свой путь в наволочке. Мария лежала на спине в надежде вытечь из себя целиком. Потолок раздражал своей бесчувственной темнотой.

— Ночное небо Якутии, — всхлипнула она в пустоту.

Балдахин опустился, наверху возникло звездное поле с мириадами далеких светил. Они медленно двигались и нежно мерцали, общаясь со случайным свидетелем на своем универсальном языке вечности. Кое-где проступали белые облака, но улетали они очень быстро. Мария лежала под открытым небом в собственной спальне, представляла, что плывет по реке, и совсем близко, за каким-нибудь шкафом или окном, не позволяющим проецировать картинку шире, возвышаются Ленские столбы, могучие каменные гиганты, любуются звездами, а звезды любуются ими. А девушка плывет по реке из собственных слез посреди тревожного забытья.