Искусство падения

Андрей Умин

История переживающего духовный кризис человека, бросающегося от одной любви к другой, чтобы избавиться от необходимости спасать свой внутренний мир. Если он сам не в силах остановить саморазрушение, то может помочь пропажа лучшего друга – ведь спасение собственной души тесно связано со спасением душ окружающих.История о жаждущем перемен обществе потребления, где воля и решимость одного человека способны привести к непредсказуемой цепочке событий и изменить жизнь к лучшему. Или всех погубить.

© Андрей Умин, 2022

ISBN 978-5-0053-9039-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Полная пустота

Она рассказывала свою яркую историю жизни, сидя напротив меня в одной из уральских кофеен, так спокойно и непринужденно, будто в очередной раз перечитывала мемуары толпе собравшихся почитателей на закате насыщенной жизни. Пролетающей сквозь время, наполненной энергией движения и развития, настолько привычной своим волшебством, что обыденный пересказ не вызывал у нее эмоций. Так равнодушно, словно земная жизнь — это лишь остановка на отдых в придорожном отеле, скучная сцена физического существования в паузе между великим путешествием души к неизведанному и его великим финалом. А весь человеческий мир лишь декорации для слушателей — нас с вами, покорно разинувших рты, живших свои первые и последние жизни на этой земле.

Она продолжала рассказывать свою историю, но я не мог раскусить эту девушку, нарисовать ее душевный портрет, психологические приемы не работали. Я кусал губы, анализируя текущие из ее уст слова, и упирался в предел научных знаний, за которым она существовала. Чтобы разгадать человека, надо опираться на тривиальные правила, лежащие в основе развития обычного индивида. Таким мог быть, например, обыденный я, но не эта девушка, рассказывавшая мне историю своего переезда в другой город и ее небольших по меркам вселенной приключений. Девушке был двадцать один год.

Она рассказывала о своих переездах, занятиях, старых знакомых и новых открытиях, болезненном опыте взросления, забродившем и отстоявшемся, как дорогое вино. Слушая ее сладкий голос, я чувствовал себя глупым, отсталым в развитии ребенком гусеницы. Она была похожа на многих, но состояла из особого минерала. Я видел отчетливую грань между ней и толпами обычных ветреных людей, которых носит по миру в поисках несуществующих вещей, людей, не находящих ответы, не задающих вопросы. Пустых, состоящих из ничего. Она была иной, спокойной, развитой, адекватной, неспешно прожившей много жизней в разных физических оболочках, прежде чем предстать передо мной в облике юной девы. Такая скромная разница в возрасте между нами, но это уже следующее поколение, воспитанное и выросшее в 21-м веке, с легкостью совершающее поступки, которых мы боялись, стыдились, никому о них не рассказывали, а рассказав, становились изгоями. Теперь многое стало нормой.

«Общество уходит в отрыв, — подумал я, — в свой последний полет». Самый незабываемый и торжественный, в направлении сверкающей точки духовной сингулярности, конца и начала одновременно. Новые люди рождаются одаренными, прошедшими весь наш путь еще в колыбели. Мы в одном шаге от вечного знания. «Бог все-таки сможет существовать», — решил я, смотря на эту девушку. Через поколение все люди смогут к нему прикоснуться. Эгоистично я пытался впитать как можно больше нового из ее слов, но девушка была равнодушна, иначе бы не зацепила. Она очень мудра, бесконечно великодушна, но пока не знала ничего о себе, а я сидел, широко раскрыв рот, мысленно припадая к ее священным ногам. «Если бы я выпивал, то бросил бы», — подумал я. Это не примитивная человеческая любовь, это скорее служение Всевышнему через одно из его воплощений, очень удачное, красивое и молодое. Незаметно ловил себя на мысли, что Бог никогда не бывает старым, ему проще умереть в юном теле и заново переродиться, нежели признать свое бессилие перед старением.

Я сидел напротив его перерождения в главной на тот момент точке вселенной, наблюдая за тем, как тону в отражении женских глаз. Точка называлась «Старбакс», а мы — Максим и Катерина. Еще был кофе, но о нем уже поведано чересчур много бессмысленной книжной воды.

— Можно нам воды? — обозначил я вслед бегущему официанту.

Мы запивали кофе и все сладкое водой, потому что так хотели.

Мы не собирались крутить роман, это была рабочая встреча. Зачем ограничивать себя отношениями, если можем вместо этого завершить историю человечества? По крайней мере быть к этому причастными. Заведомо выполнимые планы, которые, как мне казалось, нам предстояло вместе осуществить. А пока мы просто жили ради какой-то парочки влюбленных в глубине душного зала, которым всегда известно, что весь мир существует во имя и только ради них.

Мы сидели на высоких барных стульях, устав по дороге с общественного мероприятия в книжном клубе. За окнами кафе проплывали огни суетливых машин, размытые гуашью февральского снега, легкого и уже привычного с начала зимы, ставшего бы почти романтичным, не выпадай он никогда. Люди пробегали мимо нас по ту сторону окна, затем слышался хлопок входных дверей, с улицы приходил свежий морозный воздух, вызывая дрожь у сидящих за столиками, но уже через мгновение возвращался тягучий кофейных запах и жизнь продолжала кипеть всеми оттенками теплоты. Мы болтали ногами, пытаясь дотянуться до пола, грелись, как в последний раз по дороге домой.

— Вроде бы уже поздно, Максим, как считаешь? — спросила Катя, посмотрев на пустевшие за окном дороги.

— Время летит, — ответил я.

Мне не хотелось ничего, только слушать ее, отвлекшись от своих мыслей и дел. Иногда она вставала, ходила попудрить носик или вовсе лежала на столе, но чаще всего — сидела сбоку, за дурацкой барной стойкой у окна.

— Что ты вообще думаешь о времени? — спросил я.

Нужно было его потянуть.

— Как… о субстанции? — спросила она, поняв мой вопрос.

— Вот поэтому с тобой и легко. — Я сделал глоток воды, наслаждаясь продленным моментом.

— Насколько мне кажется, — она повернула голову, взмахнув волосами безымянно-пепельного цвета, — времени вообще не существует как такового. Его придумали, чтобы себя ограничить. Люди все делают с одной лишь целью — залезть в рамки и жить спокойно. Рамки. Я против. — Она всплеснула освободившимися от горячего стакана руками.

— Против всего, что можно легко описать? — навел я.

— Именно.

— Например, как твои волосы?

— А что с ними? — спросила она.

— Описать, какого они цвета или длины, — значит ограничить простыми словами их непостижимую красоту, загнать себя в рамки, внутри которых скучно и уныло, — ответил я. — Как и внутри времени.

— Ага, чудесный комплимент, — ответила девушка, потрогав волосы руками и покраснев.

— Я не пытался, — сказал и поплыл в потоках романтичной ванили собственных мыслей, как осуществивший все мечты разом ребенок с билетом в Диснейленд и пропуском в стриптиз-клуб.

Я водил рукой по ее тени на столе, по одежде и воздуху, который она выдыхала, стараясь не переходить черту вседозволенности, которую сам же себе и придумал. Наслаждаясь любой паузой, продлевающей сладкий момент, я потерял свою индивидуальность, стал чувствовать пространство вокруг, был всем этим миром и его Абсолютом. Чтобы достичь этого, религиозные люди служат Богу, а такие халявщики, как я, — божеству. Мы не дышали с ней одним воздухом — мы сами им были.

Парочка влюбленных позади нас тем временем обнималась и целовалась. Высокий брюнет и голубоглазая шатенка сливались губами в постоянном вихре интимной игры, били своей энергией через край. За угловым столиком посреди огромного города взрослых и их детей, стариков и животных, ветра и стужи, в эмоциональном угаре, в этом безжалостном мире. Они единственные были реальны, оставляя других невинной выдумкой времени, в том числе и нас.

— А вдруг вся наша встреча — иллюзия? — спросил я, не делая ничего.

— Все может быть. Для одних иллюзия, карма для других, — ответила Катя и больно ущипнула меня, чтобы разбудить. — Ведь роза пахнет розою…

— Хоть реальной назови ее, хоть нет, — скривил я лицо от боли.

Легко было существовать лишь воображаемыми потоками энергии в личном мире двух влюбленных людей за соседним столиком. Наши мнимые руки были развязаны для непотребства, как в чужом страстном сне, последние секунды отсчитывали несуществовавшее время до бесповоротной черты, которую нам обоим не хотелось переступать, ведь интимная страсть убьет всю божественность. Тощий официант принес спасительный счет за минуту до возникновения черной дыры между нашими мыслями и действиями, заработав огромные чаевые и нажив очередного врага, пока улыбался нам с девушкой. Катя облегченно допила кофе, доела маффин, догрызла фри, домяла салфетку и завернулась в меховое пальто и шапку из овечьей шерсти с помпоном. Все это крутилось в моих глазах, как кино, которое хочется пересматривать бесконечно, повторяя, как мантру, все ее действия, лишь бы они не прекращались.

Тем не менее мы пошли по домам, я лишь напросился проводить ее, чтобы взять почитать одну книгу. Дорога была недолгой и невыносимой. Снег сыпал в лицо, забивал мокрыми хлопьями наши глаза, и казалось, это никогда не закончится, не взойдет солнце, не расцветет трава, не нагреются реки и озера, не заблагоухает природа, а с ней и все мы, простые люди, не вдохнем полной грудью тепло и уют. Мои мысли были грустные, потому что все заканчивалось — эффект от кофе, общение, знакомство, приятное чувство взгляда ее одурманенных глаз на моем лице, которое иногда называют чувством взаимности. Мы пришли к дому, поднялись, отряхнулись от налипшей на нас стихии, я был приглашен на стакан воды, потому что всю дорогу предусмотрительно ныл о своем сушняке после выпитого в кофейне.

Она уронила ключ перед лифтом, затем еще раз на своем этаже, копошась и дергаясь, как в день, когда впервые привела в свой дом кошку. Я лишь улыбнулся в ответ ее краснеющим невинным щекам. Несколько лишних секунд возни, и яркий свет озарил привыкшие к потемкам глаза, это был свет ее совершенной квартиры. Так я решил еще при знакомстве — у идеала все идеально, ведь так. Поэтому легкий бардак пятой степени я списал на происки случая и пушистую серую кошку, мяукающую из всех углов разом.

— Мяу, — это звучало примерно так.

«Похоже на финал „Колыбели для кошки“, когда весь мир, кроме этой квартиры, уже замерз», — подумал я, но полет мысли был прерван виновницей всего.

— С газом или без газа? — спросил ее голос из кухни.

— Без газа, — хмыкнул я, осматривая обстановку в поисках возможных путей отхода, чтобы не дай бог не переступить черту.

У нее завибрировал телефон.

— Ну, мне пора, — с вызовом сказал я.

— Подожди, книга!

Девушка бросилась к книжному шкафу, к полке с многотомными сочинениями, я остался стоять в коридоре. Она перебирала сборники белоснежными пальцами, пока не нашла бело-синий том «Бхагаватам», и рванула обратно ко мне с радостным взглядом. Я предусмотрительно не сделал ни шага навстречу. Она сунула книгу мне подмышку, и мы перекинулись парой типичных для этой ситуации слов о различиях между направлениями индуизма и об эфемерном буддизме, который полностью из них вытекает. Я не погладил ее пышные волосы, она не провела рукой по моему плечу. Мы говорили о душе, сверхдуше, тонком теле в тот момент, когда я не поцеловал ее мягкие губы, а девушка не раскраснелась, как обычно бывает. Мы впервые пребывали на таком уровне возбуждения, что все низменные желания оставались где-то в разбитых кусочках летящей вверх жизни. Хотелось делиться чувствами со всем миром, петь и плясать, я не взял ее в тесные объятия и не положил на диван, она тяжело не задышала. Секунды текли вспять, момент высшего наслаждения. Мы обсудили випассану, санньясу, макросъемку, покадровое брекетирование, легкую атлетику, настольные игры, часовые механизмы, рождение, смерть, вторжение инопланетян. Я не вознес ее тело над своим, она не застонала, как одурманенная. Мы не видели собственного соития. Оно было в другом месте и называлось совсем иначе. Происходило между теми влюбленными из кофейни, ради которых все в этом мире и существует, в том числе наши бессмысленные действия посреди коридорного парящего в воздухе возбужденного очарования, мы лишь образы, увертюры чьих-то страстей.

Я обвел пальцами бороздки ее ладони и закрыл ладонь в нежный кулак. Все самое лучшее сошлось в одной точке. Ею был предел наслаждения жизнью.

«Убейте меня сейчас. Я готов», — сказал я в уме.

— Тогда ты не познаешь, что лучшего момента уже не будет, — издевательски ответила вселенная, которой все сходило с рук.

«Так в этом и весь смысл!» — крикнул я беззвучно, но вселенная уже полетела дальше.

Тишина и молчание — лучший ответ на вопросы о смысле бытия, все остальное будет ложью, наглой и беспринципной. Меня не убили, и я продолжил жить. К слову сказать, меня не убьют еще несколько десятков раз.

— Мне пора спать, — тихо сказала Катя, и через несколько минут, которые невозможно никак описать, я уже был на улице.

Оставленный наедине с мыслями о прозрении, о низшей страсти и высшей материи, о тех двух влюбленных, ради которых мы существуем, о нирване, которая накрывает до самой макушки вместе с нашим багажом проблем, со всем этим дерьмом. Моя голова стала кристально чистым общественным туалетом. Как всегда, было чему радоваться и чему огорчаться, я выбрал все сразу. Это образовало черную дыру, которая меня засосала, перемолола, отодрала и выбросила с другого конца в обычный мир, который мы называем реальным. В котором у нас было все присущее нормальным людям.

Я проснулся следующим утром в теплой кровати, вспомнил, что живу в новой квартире, оплата которой забирает почти все свободные деньги, одежда валяется в каждой комнате, шкафы и ящики наполовину пусты, на кухне стоит два литра вчерашнего молока, пакет с хлопьями, несколько бутылок вина, которыми я любуюсь, не открывая, и засыхает яичница в остывшей сковородке на электроплите. Почтовый ящик всегда пустой, корзина для мусора полная, окна холодные, потому что на улице этот бесконечный чертов холод. Всему виной вечная уральская зима и недостаток позитивных эмоций.

Вторая половина кровати пустая, потому что недавно я разъехался со своей бывшей, случайно встреченной девушкой, сразу охотно поселившейся у меня. Я думал, что смогу создать с ней что-то вроде семьи, но не вышло, мы были совершенно разные… Прожили вместе год, но даже в те отчасти прекрасные, отчасти невыносимые моменты совместной жизни она постоянно работала в разных концах города манекенщицей, мы виделись только во сне, когда что-то теплое и уставшее залезало под одеяло. Иногда она приходила первой и сопела укрывшимся одеялом комочком, а уже я пытался неуклюже пробраться в теплые складки постели, но сути это не меняло, мы жили в одиночестве вместе. Так что после расставания почти ничего не изменилось. Каждое утро я подходил спросонья к окну, чтобы раздвинуть шторы и впустить неуловимый солнечный свет, которым не балует наша страна, богатая на одни лишь бескрайние снежные кучи до горизонта. Редкий неосязаемой гость освещал квартиру, так начиналось каждое мое утро. Я уже давно не путешествовал по миру и пускал мертвые корни в землю между работой и домом. Никаких пальм и придорожных мотелей с досками для серфинга у каждой двери. Голубые лагуны с их бронзовыми обитателями остались в прошлом и будущем, покрытые мраком оставшейся жизни. Морские поездки и нескончаемый ночной бриз были идеей, полностью пережитой и разбившейся о скалы потребностей. Мы насытились, а желание хотеть не ушло, идея фикс растворилась под тропическим солнцем Таиланда, ничего в наших жизнях не изменив, вернула нас обратно копаться в своих делах и телах. Теперь я стою по утрам у окна и смотрю на бело-коричневый снег, угрюмых людей, бегущих на работу затемно, ежедневно крутящих свое колесо однотипных действий, выжимающих эмоции для счастья из самых мизерных мелочей, насильно радуясь жизни. Я допиваю молоко, надеваю всю свою одежду, заворачиваюсь в шерстяной шарф и становлюсь одним из них. Раньше мы ловили кайф, называя это колесом сансары, теперь ловим ностальгию по разбитым мечтами сердцам.

Дваждырожденные заслужили жить в скромности, мы нашли временные работы для нашей временной жизни, занялись осмыслением прошлого, смирились с нашим путем и начали копить деньги на будущие путешествия. С другими вопросами и другими ответами. Почти так же, как раньше, колесо всегда крутится, мы повторяем одни и те же слова, похожие действия, уже знакомые нам поцелуи, слова русского языка, которых с годами не становится больше.

Наше море — это заснеженные дороги, наши пальмы — уличные киоски, наши путешествия — недвижимость, наша уверенность — это сомнения, наши гуру — мы сами.

Я сделал шаг, затем еще один, затем прошло двадцать восемь лет. Пройдет еще столько же, и придется обеими руками браться за голову. А пока надо пересчитать друзей, которые навсегда остались в «Клубе 27» и «Клубе 28». И еще тех, которые сломались под натиском собственных гормонов, глупее кончину и не придумать. Всё как в записках Ирвина Уэлша, в «Порно» и «На игле», только вещества гораздо хитрее обычных.

Ведь все мы — персонажи каких-то фантастических историй внутри пятого тома эпопеи «Трудись, пока подохнешь», с одним календарем на всех, одним напитком и одинаково нарисованными женщинами. Новая поросль, засыпанная пеплом активности великого поколения Х. Мы делаем великие вещи, но лишь повторяем за ними. С каждым разом всё лучше и лучше, но менять мы ничего не хотим и не можем, наслаждаемся свободой от долга и выбора, которую нам дали сильные мира сего, наши предки. По утрам я читаю чужие новости, выбираю самую чистую рубашку, разношу всякие вещи по комнатам, спросонья задевая углы. На стенах висят картины с уличных барахолок, они вместо обоев, которые мы не смогли подобрать.

Я собираюсь тихо, чтобы не нарушить магию утра, медленно прикрываю двери, и всю идиллию нарушает только кипящий чайник, дарующий нам бодрящую жидкость. Пакетик заварки, ломтик сыра, и можно сколько угодно растворяться в тишине сонного утра, медитируя на высокие материи, мечтая о далеких географически, но таких близких сердцу тропических островах, если бы не обязательный ответственный труд.

Каждый день я опаздываю на работу на одну минуту, которую теряю, любуясь на серый город из окна своей многоэтажки. Это наше бунгало. Это не признание поражения, это признание того факта, что материальное не имеет значения. Неважно, идешь ты на завод или же в храм, преданное служение всегда с тобой. А еще с тобой всегда твое собственное дерьмо.

Это все, что следует знать.

— Доброе утро Максим, — говорили коллеги.

Я улыбался в ответ. Пахло очередным заговором вежливости.

В тот день всем хотелось чего-то пожестче. Кофе не помогал, а до более тяжелых напитков оставалось еще восемь часов показательной порки трудом. Город плыл в мареве желтого смога и табака. Суперлуние било в окна всех офисов своим острым, пронзительным блеском. Я вспоминал прошлый вечер — книжный клуб, кафе, ее квартира.

Бумаги перекладывались между равными стопками на столе, работа кипела. Без жара и дыма, как в разряженном воздухе, как в безмятежном космосе, так она протекала каждый будний день. Я не думал о Кате, читая поток ее сообщений в телефоне. Она в этот момент листала книгу у себя дома и тоже изо всех сил не думала обо мне. Я водил пальцами по электронной клавиатуре, ждал возвращения друга из долгой поездки, отсчитывая минуты, обедал в паршивом «Сабвее», чтобы день пролетел быстрее. Написал очередное сообщение Кате, все еще стараясь о ней не думать.

Она мне ответила в ту же секунду.

— Какой бред! — сказал я.

Полное безумие, бессмыслица, ахинея. Надо было отвлечься от окружавшей со всех сторон страсти, куда-то от нее убежать, чтобы не расстраивать себя и невинную девушку. Часы на стене слишком медленно приближали окончание рабочего дня.

Я позвонил другу, Матвею Славолюбову, возвращения которого из Нью-Йорка мы так долго ждали, но абонент оказался недоступен. Шел третий час дня, утренний рейс уже давно должен был приземлиться. Наверное, у него села батарея. Немудрено с такими долгими перелетами и пересадкой в Москве, по уши в зимней суматохе, орущих детях и багаже. Я надеялся на братский сувенир, вроде магнита для холодильника или надувной прокладки под бедра для просмотра футбола, но абонент по-прежнему не отвечал.

Зато отвечала Катя, которой было вовсе не обязательно это делать. Мне не хватало совести сказать ей это прямо, но в общем и целом я надеялся, что обстоятельства нас разлучат. Иначе все шло к похабщине отношений. Мужчина и женщина в самом центре бурлящей жизни способны на что угодно, лишь бы не начать бессмысленно думать, они ломают дрова и строгают из них детей. Но, вспоминая Катину улыбку, я ничего не мог с собой поделать. Вот почему меня это радовало, ее невинные ответы и скромные вопросы, с которых все начинается. Но чтобы прояснить ситуацию — меня также радовали пошлые фильмы, беспорядочные связи, крепкие напитки, ксенофобия, булимия, экономический кризис. Вот так меня радовали ее сообщения. Мои же ее доставали, но девушка ничего не могла с собой поделать.

Она лежала дома в джинсах и топике, с босыми ногами и пила заварной чай. Я лежал на офисном стуле, закрывшись монитором от проверяющих и цветком на подоконнике от всего остального мира. И пил заварной чай.

Если называть это общение самым бессмысленным в истории, что будет истинной правдой, то следует также отменить все романы и браки, заключенные после рождения Зигмунда Фрейда.

Я не написал ей ни одного комплимента, она их и не ждала, краснея от каждого моего намека на милоту и фантазируя продолжение. Кем была бы Лолита без педофилов?

— Тобой, — написал я.

И восторженно спрятал телефон в карман джинсов, стараясь как можно дольше не трогать его и не читать прозвеневший ответ.

Со мной оставались мой чай, осадок от прошлых, умерших отношений, вся моя жизнь и еще шесть часов до полуночи. День стремительно продвигался к закату. Когда кукушка пробила отбой, я уже выезжал с рабочей парковки в направлении к дому Матвея за своими магнитиками с Эмпайр-стейт-билдинг и материалами для новых статей. Улицы тянулись медленной чередой серых кварталов, стоящих посреди бурных потоков машин. Самый обычный час пик в мире работающих в офисах горожан был далек от воспоминаний и мечтаний о тропических буднях с пальмами и песочным бездельем. Пусть даже по радио играл могучий духовный нью-эйдж и елочка-пахучка со вкусом манго болталась на лобовом стекле. Изредка она закрывала вид на тягучую пробку, действовала подобно сладкому бальзаму на душу во время средневековой чумы. Ничто не могло полностью заменить неосуществимую мечту о дальних странствиях.

— Ну давайте же, скорее! — сигналил я каждому проходимцу в зажатом потоке машин.

Хотел первым получить свою порцию впечатлений, успев попасть к дому Матвея раньше всех наших друзей. С одной стороны, они были свободными от работы творческими личностями с огромным запасом времени, с другой стороны, это сильно вредило их дисциплине. Я же, наоборот, с прошлого вечера был на коне и гнал его к цели со скоростью пять километров в час. Дом возвращавшегося туриста виднелся на горизонте. Я запарковал машину возле открытой калитки. Одноэтажный белый коттедж, отделанный белым сайдингом. Освещенный яркими фонарями, он утопал в неубранном снегу, разбросанному по всему частному сектору, похожему зимой на небрежно брошенное одеяло с холмиками из крыш домов и гладкими прогибами в белом снегу — плавные благодаря ветру пейзажи Безье.

На лужайке перед небрежно очищенным от снега крыльцом лежали свежие следы, я уже чувствовал исходящий от них запах Нью-Йорка — бензин, перемешанный с дымом от бродяжных костров под мостами. Почистил обувь от налипшего снега и на мгновение замер перед входной дверью. Вкушал ценность момента — когда мы вновь увидимся одна эпоха сменит другую, оставив очередное круглое кольцо на стволе дубеющей жизни. Моя рука прижалась к холодной двери.

Взрослые примечательны тем, что у них есть собственная история. Наполненная страстью и болью, пронизывающая своим резким порывом многие судьбы на протяжении долгих цветущих лет и тоскующих зим, оставляющая грубые швы на румяном теле воспоминаний о нашей невинности. Такая особая история, которую не хочется пересказывать без лишней бутылки вина с твердым сыром или двух литров тягучего крепкого чая. У Матвея она была, так же как у меня, поэтому наши налитые свинцом глаза иногда встречались в полном понимания взгляде, что являлось редкостью в современном мире. Не то чтобы мы любили любоваться друг другом, мы вообще были мало знакомы. Но какая-то загадка все время манила меня, я пытался докопаться до самого сердца его истории. Основные факты я знал наизусть, но самое главное оставалось туманным.

От моего толчка дверь открылась, поманив внутрь домашним теплом. Натоплено и надышано — понял я. Но свет был выключен, один лишь шорох в кромешной вечерней тьме доносился из глубины гостиной. Я, стараясь не сильно затоптать пол, искал, где включается свет, давно я там не был. Внезапно раздался хлопок, и все лампочки вспыхнули разом. На меня полетели разноцветные бумажки конфетти из одиноко пущенного заряда. Инстинктивно я закрылся, выронив на пол пакет с гостинцами.

— С возвращением! — закричал первый голос из света.

— А, блин, это Максим, — сказал второй.

Парни вышли из укрытия и в расстройстве завалились на мягкий диван. Слива и Антон, тоже друзья, один пухлый и небритый, всегда в полосатых жилетках поверх выглаженной рубашки, в очках из какого-то европейского магазина и с короткой стрижкой, второй тощий, вечно в каком-то мятом тряпье, но всегда выбрит и идеально расчесан. Такими я их знал.

Слива, тот, что пухлый, недоуменно спросил:

— Где же Матвей? Есть в доме рабочий телефон, чтобы ему позвонить?

— Ты же сам здесь живешь через день, неужели не знаешь? — ответил ему худой Антон.

Я спешно поднимал выпавшие на пол пельмени и бутылку рома, все, на что хватило фантазии по дороге.

— Конечно, живу, коли хозяин мне разрешил, — уточнил Слива. — А сам-то сколько девушек сюда водишь? Своего дома нет, так вы тут все крушите, пока он в разъездах. И телефон раздавили вот, извращенцы, и ковер…

— Вот про ковер ни слова! — занервничал Антон. — Мы же договаривались! Ты дал слово джентльмена.

— Да-да, базара нет. Я просто волнуюсь. — Слива стянул с носа очки в толстой оправе и вытер их о свою полосатую жилетку.

Я переместился за их спины, складывая провиант в холодильник, заросший льдом, со вмерзшим куском старой ледяной рыбы и свежей связкой бананов, парни определенно постарались на славу, насколько хватило денег. И сказал:

— Звонил я ему! Успокойтесь. Каждые пять минут. Выключен абонент. А самолет приземлился шесть часов назад, такие дела, — договорил я и присел наконец на край большого дивана.

— Дела! — Слива почесал согнутой пластиковой бутылкой голову.

Мы втроем и куртка занимали весь диван, смотрящий на пустой вход с неявившимся гостем. Перед нами блестел пыльный след от ковра, когда-то лежащего на полу, теперь запорошенном разноцветными конфетти. Чуть дальше впереди нас была закрытая парадная дверь, крыльцо, улица, город и, возможно, вся наша страна. Я ничего не мог понять, думая совсем о другом человеке, — о девушке, с которой весь вечер переписывался короткими сообщениями, так ни разу и не отдохнув с момента вчерашней встречи. Внезапно меня озарила далеко не самая важная мысль.

— Владислав Вениаминович, — повернулся я задумчиво в его сторону, — вы не курить ли тут собирались?

— Курить? — переспросил Слива. — А, это… — Он спрятал за пазуху скрюченную бутылку с куревом. — Привычка юности.

— Давайте без привычек, — буркнул я. — Что-то странное затевается… Кстати, читали его новую статью о Нью-Йорке?

— Да, вчера упала на мыло. Восхитительная работа.

— Это точно, — поддержал Антон. — Выше всяких похвал.

— Жаль, что это был последний материал из кругосветки. По возвращении Матвей еще долго ничего не напишет.

— Зато привезет нам уйму заметок, — ответил я. — И тогда уже мы займемся своим делом. Пора собрать статьи для полноценного бумажного выпуска. Чтоб было как у самых крутых журналов.

— Было бы замечательно, — произнес Слива и, освободив насиженное место, пошел возиться на кухню.

Я машинально завалился в опустевший нагретый угол дивана, впервые за день сомкнув веки. Столько мыслей пронеслось диким гулом и растворилось где-то в забвении, окутав меня на миг пустотой. От сильно хлынувшего расслабления все тело аж вздрогнуло, заставив меня проснуться. Я взвился как ужаленный, подскочив на месте. Оказалось, что, обессиленный неожиданными знакомствами и несостоявшимися встречами, я проспал почти час.

Слива уже варил пельмени, а его друг Антон пытался разблокировать мой телефон. Они оба познакомились с Матвеем в его путешествии по Азии, вместе арендовав соседние комнаты в домике на берегу океана, разговорились, оказались родом из одного уральского города, с тех пор стабильно поддерживали отношения. Им было даже дозволено использовать этот гостеприимный дом при условии содержания его в идеальной чистоте. Слива устраивал тематические вечеринки с такими же ценителями киноискусства, каким являлся он сам. Пару месяцев назад я ходил на такую вечеринку, все смотрели «Касабланку» в оригинальной озвучке, пили коктейли со свежевыжатым соком, слушали старую музыку в современной обработке, типа саундтреков из новых фильмов о «ревущих двадцатых». Антон же водил сюда девушек исключительно для собственного удовольствия, личного жилья не имев по причине своеобразного характера и слабых моральных устоев. И наследственной бедности. Вечеринки были каждую неделю, и, видимо, ковер не пережил одну из таких.

Я закрыл телефон ладонью, пока он его окончательно не доломал.

— Хотел позвонить Матвею, — ответил Антон. — Ты тут целый час проспал. Надо что-то делать.

Исключив все поводы для недоверия и поставив вызов на громкую связь, мы снова услышали слова робота об отсутствии абонента в сети.

— Надо что-то делать, — все сильней волновался Антон.

Он был самым молодым из нас.

В конечном счете я познакомился с этой троицей через наш общий журнал, на который стал работать по велению сердца. Парни же пришли к нему через литературные собрания, на которые следовали за магнетической харизмой Матвея. Ради его общества они посещали эти тщеславные посиделки, где все хвастаются своими будущими достижениями, пытаясь открыть в этом мире еще хоть что-то уникальное. Матвей умудрялся ловить главный смысл общественных трендов, поэтому все тянулись дружить с ним, но получилось только у нас троих, повторявших древнюю историю Александра Дюма.

Но в тот вечер многое изменилось. Это была либо большая игра, либо большая трагедия.

— Позвоним в полицию? — спросил Антон.

— Давай лучше его отцу, — ответил Слива. — Может, он что-то знает? Сейчас только найду записную книжку.

Отец Матвея ничего не знал, разозлился, что его отвлекают в столь поздний час, и мы на ночь глядя заторопились в аэропорт. Я, сразу одевшись, читал новые сообщения в телефоне. Еще был пропущенный звонок от Кати. Судя по оповещению, очень короткий и поэтому подозрительный. После него прекратили поступать ее сообщения. Собравшись с мыслями, я перезвонил в ответ, но монотонные гудки закончились ничем.

Молчаливые парни убирали комнаты дома уже без единой нотки радости, пытались оставить все в идеальном состоянии, будто для выставки или, не приведи боже, грустного собрания всех родственников под одной крышей.

— Я говорил сразу поехать встречать его в аэропорт! — злился Антон.

— Да ты видел, какие там толпы? — кипел Слива. — Ты хоть раз там бывал?

— Побольше некоторых! — Антон швырнул подушку на диван. — Будешь мне рассказывать!

— Конечно, буду. Максим работает допоздна, поэтому решили подождать лишний часок и собраться все вместе, — объяснил Слива. — Не на то обращаешь внимание! Человек пропал! А ты ноешь.

— Да я хотя бы думаю, в отличие от некоторых.

Нервное напряжение, которое эти творческие натуры держали в себе целый час, перелилось через край.

— Ничего ты не думаешь, только портишь. Я больше всех забочусь об этом чертовом дерьме, которое ты называешь журналом!

— О еде ты только заботишься! — нервничал Антон. — Человека просрали, а этот обжора пельмени накладывает!

Они начали драться подушками, как нервные дети с замедленным развитием. Вместо того чтобы принять чью-то сторону, я снова набрал необычной девушке Кате. К моему удивлению, абонент тоже был недоступен. Меня окутало удивительным ощущением дежавю. Каждый раз голос автоответчика повторял одно и то же. Неожиданный удар так расстроил и обессилил меня, что я даже не стал разнимать дерущихся, вышел на свежий ночной воздух, походил кругами и в итоге сел на капот своего автомобиля, залипнув взглядом на уличном фонаре. Старался нервничать как можно сильнее. Беда не приходит одна, и когда она раскрывается всей своей драмой, почему-то хочется оказаться в самом ее эпицентре, лично засвидетельствовать все от и до. Это по-нашему, по-шекспировски. Маска жертвы сменяла маску романтика, а виновато, как всегда, было поколение Х, благодаря своему непобедимому характеру придумавшее все эти проблемы, с достоинством прошедшее через них, но не научившее нас, бесхарактерных, как их решать.

Сначала это поколение всемогущих стариков подсадило нас на мобильную связь, а потом разорвало ее к чертям собачьим. Не дало нам связаться по телефону, поиздевалось, как над беспомощными детьми. Зачем же было ее изобретать? Оторвать от меня двух близких людей за один вечер — это особо тяжкое преступление. Я знал адрес Кати, был полон уверенности в ее отсутствии дома, но все равно решил ехать, проверить, удостовериться.

«Может, они с Матвеем сбежали вместе?» — подумал я. Да нет, полный бред, они даже не знакомы. Наверное. Что я знаю о Катерине? Почти ничего.

Тучи сгущались на невидимом небе, закрытом от нас коварством подлой судьбы.

А что я скажу, если она окажется дома? Очередной детский лепет про заскучавшего паникера, который по каждой мелочи теперь будет ее терроризировать? Чтобы отвлечься, я зашел в соцсети, но ее аккаунт был удален, стал серой бессмысленной пустотой. А с ним и вся наша история переписки оказалась вычеркнута из жизни. Нас заманили к жизни в социальных сетях, но не предупредили, что человеку в них так легко испариться.

Я затянулся бы сигаретой, если бы курил. Пришлось лишь пускать белый пар, укутавшись в воротник куртки, и ждать двух драчунов, которые спешно закрывали обитель пропавшего человека. Слива вышел на морозный воздух с фотографией Матвея трехлетней давности, лежащего на гамаке меж двух деревьев в белой сетчатой шляпе и солнцезащитных очках на груди. При поиске человека любая деталь может оказаться полезной, особенно изображение его улыбающегося лица.

Шел первый час ночи. Я спешно посадил обоих молодых людей в такси, скомандовал сонному водителю ехать в аэропорт, а сам пообещал присоединиться сразу же, как решу один маленький волновавший меня вопрос. Любая большая проблема в человеческой жизни раздувается из крохотной мелочи. И чем больше стала проблема, тем невиннее эта мелочь была. Например, один час наедине, один выпитый кофе и недопитый стакан воды — это ничтожная мелочь в масштабах нашей горящей молодости. А вот постоянные мысли, бесконечные сообщения по каждому поводу, разглядывание ее страницы, ассоциации со всем окружающим — это уже явление с большой буквы. Она меня запутала, свела с ума, и чтобы решить проблему на пике привязанности друг к другу, разрубить гордиев узел, я должен поехать в логово этого необузданного создания. Встретиться с ней лицом к лицу, сказать пару ласковых слов, улыбнуться, спросить, почему оборвала связь. Мы живем в великом множестве параллельных вселенных, так вот в одной конкретной вселенной это было критически важно, и никто не представлял себе жизни иначе. К тому же я просто-напросто затосковал.

Через несколько минут приятной свободы на опустевших, блестящих снегом дорогах я приехал по адресу из памяти. Все осталось как днем прежде. Такие же вывески, здания, фонари. Какая-то мрачная дама в соблазнительном макияже, короткой юбке поверх обтягивающих чулок и крошечном пуховике на мощном бюсте заходила в нужный подъезд. Я заскочил следом за ней и подождал в предбаннике, пока женщина уедет на нужный этаж, чтобы не показаться насильником, затем снова вызвал лифт. Я нервничал, как мальчик на первом свидании, чувствовал озноб, несмотря на теплую куртку, которая не согревала снаружи, зато сердце горело в трепетном предвкушении непонятно чего изнутри. Дверь в квартиру была на своем месте, я помнил, как Катя смущенно роняла ключи. Спустя одни сутки здесь еще витал запах ее духов, так мне казалось. Дверной глазок источал свет и уверенность в скорой развязке.

Я снова набрал ее телефонный номер и после отказа оператора постучал в дверь. Раздался тихий шорох, я стукнул еще. Свет в глазке заслонился, я представил, как девушка заигрывающе смотрит на меня своим самым красивым из глаз. Ничто и никогда так не обламывает, как реальность. Дверь открыл злой мужчина лет сорока в больших тапках, семейных трусах и спальной майке без рукавов, растянутой на груди.

— Ты че, охренел? — примерно так он сказал.

За спиной послышался плач ребенка.

— А Катя дома? — оторопел я.

— Нет здесь никаких Кать! — рявкнул он. — Вали, пока я тебе морду не начистил.

Дверь захлопнулась, свет маленького глазка снова прикрыл его выжидающий взгляд.

Сцена меня шокировала, и все тело в миг онемело. Последовала долгая пауза, после которой я поочередно стал чувствовать свои члены, выходящие из оцепенения, кровь снова побежала по телу, я мысленно сматерился и пулей выскочил на улицу. Осмотрел дом, дорогу от кофейни, знакомые рекламные плакаты, все было на месте. Это казалось невероятным. Один большой сон под покровом реальности. Я умудрился потерять то, что не успел обрести. На огромных пустотах без света и воздуха летал маленький шарик под названием Земля, на котором кто-то разрешил случаться такой глупости. Какой-то жалкий трус, боящийся открыть свое космическое лицо, играл с нами, как африканский колдун с куклами вуду.

Я вытер лицо пригоршней снега, чтобы охладить пыл. Дошел до «Старбакса», посмотрел внутрь через широкие окна напротив вчерашнего барного стола, который еще помнил тепло наших тел. Стоял как одурманенный перед витриной любимой кофейни, пока не привлек удивленный взгляд уборщицы. Это была старая смуглая женщина в серой форме, с длинной лохматой шваброй. Она тоже подошла к окну и стала смотреть на меня изнутри угрожающим взглядом. Так мы и замерли, как два истукана.

Я оказался настолько ошарашен и подозрителен к происходящему, что передавал это ощущение всем окружающим, заражая их энергией недоверия, бьющей из меня, как раскаленные камни из недр вулкана по пролетающим самолетам. Хотелось бросить все и уехать, но, так как бросать было уже нечего, следовало действовать наоборот. Меня обходили на шаг, а может быть, на два. Ох уж эта странная паранойя!

Есть прекрасные мотыльки, живущие один день, бабочки, о которых пел Линдеманн по-английски, бывают залетные гастролеры с корыстными намерениями, бывают ветреные путешественники, сжигающие за собой чужие мосты, но Катя явно не относилась к их числу.

Вот если бы можно было вычеркнуть всего один день, а другой растянуть на всю оставшуюся нам жизнь! Если бы люди летали. Если бы вода превращалась в вино, а из всех уст всегда звучала лишь правда. Мы бы воспарили над снежными небесами, отправились на самый край суши, где всегда светит солнце и дует приятный ветер, построили бы дом из веток заброшенных гнезд на стыке стихий земли и воды и под расслабляющие звуки прибоя качали бы на руках своих маленьких демонов, из которых при большой любви и заботе вырастают прекрасные человеческие создания. Добрые и всегда идеальные.