Атлант поверженный

Андрей Умин, 2022

После загадочного катаклизма мир полностью преобразился, законы физики изменились. Выросшие в новых условиях поколения людей даже не задумываются, что раньше жизнь была иной. Правительство всеми силами пытается скрыть истину, удерживая хрупкий баланс и стабильность в обществе. Но все меняется, когда обычный студент замечает происходящие вокруг странности. Его любимая оказывается в смертельной опасности, и только тайны старого мира могут спасти ее. Получится ли у героев добраться до цели или же они падут жертвой многочисленных преград на своем пути – покажет расстояние.

Глава 4

Подвальный свет окутывал голубизной застоявшийся пыльный воздух. Разительно отличаясь от теплого солнечного света, он наполнял меланхолией всех сидящих в туманной камере предварительного заключения. Проделывал за тайную полицию часть их работы. Попавшие в цепкие лапы карательной системы люди очень быстро теряли волю к сопротивлению под непривычно холодным светом электрических лампочек. И без того затерявшаяся в пространстве жизнь маленького городка выглядела еще более пустой в окружении четырех стен без окон и какой-либо связи с внешним миром. Все жизненное пространство Платона и Лии ужалось до нескольких квадратных метров комнаты, разделенной пополам решеткой. В абсолютной пустоте параллельного измерения из нового бытия невозможно было даже представить, сколько солнечных градусов миновало и сколько учебных лекций прошло, пока они там сидели. При всем желании нельзя было вычислить никакой срок без ориентиров, вроде телевизионного расписания или устоявшегося распорядка жителей квартала, деятельность которых всегда можно было увидеть, высунувшись в окно. Расстояние застыло на месте и казалось, что весь мир сейчас поставлен на паузу, настолько нереальной была мысль, что где-то в данный момент кипит жизнь.

В неподвижной вечности арестованные молодые люди словно застряли между всех известных науке миров. Мозг отказывался фиксировать какие-либо жизненные циклы и вообще свое существование как таковое. Три физических измерения сжались до одной неподвижной точки внутри паникующего пытливого ума Платона, окруженного замкнутым пространством, словно другой вселенной или черной дырой.

Неотвратимость подкрадывалась из темноты будущего и наконец встретилась с парнем лицом к лицу. Не в силах что-либо предпринять, полностью скованный собственным страхом и безысходностью, он смирился с судьбой и приготовился к худшему, к пустому тоннелю без единого луча света в конце.

Рядом неподвижно лежала Лия в неуместном для казематов, но идеально подходящем ей синем платье, вытянулась вдоль узкой лавки, упершись ногами в дальний конец стены. Ее голова покоилась на согнутой руке, окруженная пышными солнечными волосами. Только вот, разлучившись с родственной им небесной звездой, длинные кудри в холодном ламповом освещении стали более русыми, цвета золота. Пораженный их настоящим оттенком, парень поглаживал их рукой, словно касаясь спасительных кос Рапунцель, своей красотой спасавшей его из кошмара угнетающей меланхолии. Откровенные движения пальцев Платона должны были привлечь к нему внимание девушки, однако та продолжала неподвижно лежать, уставившись в потолок. Открытые глаза лишь моргали, когда на них садилась очередная пылинка из толстого слоя побелки над головой. Пышные ресницы, словно веер, отбрасывали пыль на побледневшие от ее тонкого слоя щеки и лоб. Вдвоем они так и располагались на скамейке у стены, как полуживые восковые фигуры.

Сложно понять, как долго молодая парочка сидела в камере предварительного заключения. Регулярные приемы пищи, позволившие бы ориентироваться в градусах, отсутствовали — неподвижным людям нет нужды в пропитании, а полицейские не собирались баловать своих единственных заключенных, пытались, наоборот, максимально подавить их волю перед предстоящим допросом. Лишь периодичность, с которой менялись на своем посту служители правопорядка, могла бы сориентировать заключенных, но младший полицейский ушел почти сразу после ареста сидевшего тут до прихода молодых людей Никитина, а старший, видимо, начальник участка, продолжал восседать за единственным в участке столом, возле наблюдавшего за уличными камерами дежурного и постоянно болтал с ним, судя по движениям губ. Разобрать услышанное было невозможно, поэтому Платону и Лие пришлось смириться с информационным и даже пространственным вакуумом.

— Как думаешь, что с нами сделают? — Девушка неожиданно поднялась.

— Не знаю, — задумался парень, пытаясь выбрать наиболее безобидную гипотезу из миллиона сложившихся в его голове в период столь долгого ожидания своей участи. — Наверно, спросят про этого Никифора, что мы о нем знаем.

— А потом?

— А потом отпустят, мы же ничего не сделали.

Удивленная Лия легла на бок и подперла рукой голову, чтобы лучше видеть парня. Теперь ее обрамленный золотым водопадом волнистых волос взгляд смотрел прямо вверх, на лицо товарища по многочисленным свалившимся на нее несчастьям.

— Ну да, конечно, не сделали. А этот мужчина с завода много чего криминального сделал?

— Он копал под какие-то запретные темы… — ответил Платон и, задумавшись, добавил: — Как и я.

— Вот именно. Мы так мило с ним побеседовали и столько всего узнали, что с нами могут теперь сделать все что угодно.

— Не думаю, что полиция на такое пойдет… — начал парень, но девушка его оборвала.

— Уж не знаю, насколько мирно прошла твоя жизнь, но у нас в детском доме очень часто бывали полицейские, после каждого проступка и мелкого хулиганства. И вот тогда эти бравые служители правопорядка показывали свое истинное отношение к тем, кого не считают честными и порядочными людьми. Они задерживали нас пачками, всех подряд, над девушками издевались, а парней избивали. Уж поверь мне на слово, стоит полицейским решить, что ты недостойный член общества или не разделяешь их политических взглядов, и вся их гуманность остается лишь в рапортах и выпусках новостей. Они могут быть… они обязательно будут беспощадными, только дай власть над человеком. Может, надежда и умирает последней, но их совесть — определенно первой.

Не дожидаясь ответа парня, Лия немного подтянулась на скамейке и положила голову на его теплое колено. Недостаточно мягкое, но уж получше твердого дерева, оно было приятнее для шеи и головы. Глаза девушки смотрели в сторону передней комнаты, на работающие экраны видеонаблюдения и торчащие из угла ноги двух людей в форме. Пытавшийся ответить что-то умное Платон почувствовал теплоту ее нежного тела, щекочущую мягкость волос и засмотрелся в голубые, будто космические под холодным светом, глаза. Его сердце снова забилось, а кровь отлила от головы. Никогда прежде в жизни ему не было так приятно. Вместо того чтобы дать умный ответ, он только улыбнулся как обреченный, но счастливый дурак.

После продолжительного отсутствия вернулся младший полицейский, обменялся несколькими растворяющимися в воздухе словами со старшим товарищем, а затем занял его место. Начальник, наоборот, пошел в сторону выхода и загремел входной дверью вновь исказив идущий от магазина монотонный гул. Во второй раз за все пребывание в заключении сменился импровизированный караул, но что это значило, понять было невозможно.

Молодые люди уже приготовились вновь коротать пустоту своего внесистемного пребывания в скрытой от всего мира клетке, как на пороге между двумя комнатами появился молодой человек в выглаженной синей полицейской форме. Его черные глаза внимательно осматривали каждый угол камеры, тонкая кожа лица не двигалась из-за напряжения мышц, а в длинных руках он держал одну малоизвестную книгу, не вызвавшую ни единой мысли у Лии, как и у большинства видевших ее издалека людей. Но Платона вид обложки с черным поездом на голубом с оливковым отливом фоне буквально ввел в ступор. Старый роман с объяснением произошедшего сто кругов солнца назад обещал парню пролить свет на все нестыковки истории, но также мог и подвести своего владельца под тюремное заключение или нечто подобное случившемуся с Никитиным аккурат в этой камере бесконечно малое количество пространства назад. Под внимательным взглядом полицейского Платон едва не выдал горестную эмоцию по поводу этой книги из-за того, что не забыл ее дома или не спрятал в машине. С момента второго приступа Лии он таскал эту драгоценность с собой, словно черную метку. Пытаясь не выдать ужаса, он едва заметно сглотнул, почувствовав, как пересохло горло.

Недолго думая, полицейский прошел вглубь разделенной надвое комнаты, прямо к решетке. С нескрываемым наслаждением он подождал, пока заключенные не потеряются в догадках о причине его неожиданного визита, и заговорил с самодовольной улыбкой, полной, с одной стороны, гордости за свою профессию, а с другой — презрения ко всем оказавшимся по другую сторону баррикад. Пусть даже их туда определили без особой вины.

— Ну что, детишки, — начал молодой мужчина, проживший на вид не больше четырех тысяч километров, — не только хулиганим, но еще и балуемся запрещенной литературой?

Тонкими пальцами он поглаживал «Атланта поверженного», мысленно предвкушая прекрасное извращенное зрелище жалких оправданий неопытных молодых людей. Искренне удивленная Лия его не столь волновала, в отличие от покрывшегося испариной Платона. Хитрый служака сразу же читал все переживания парня по его честным глазам. Их взгляды встретились — хищник и жертва или скорее сытый лев и испуганный мышонок. Судя по раскованному поведению полицейского, стоило предполагать, что он просто решил позабавиться, скрасить ожидание своего начальника в этой богом забытой шумной дыре.

— Так откуда у вас эта книга? — спросил он с издевкой в голосе.

— Нашел сегодня на улице, — ответил Платон и, не вставая с места, приобнял Лию, пытавшуюся понять всю важность сложившейся ситуации.

— Ну да, конечно, — издал смешок служитель закона, обнажив ровный ряд белых зубов. — И, видимо, еще не читали?

— Как бы я успел? Сначала на нас напали эти хулиганы, а потом увели вы.

— Ну насчет хулиганов будет отдельный разговор. Кстати, об этом не беспокойтесь, — продолжал издеваться мужчина. — Обычная формальность, участники потасовки подписывают протокол, обещают так больше не делать и расходятся по домам. Но вот э́то, — он вновь показал книгу, — совсем другое дело.

Поначалу забрезжившая на лице Лии радость испарилась после этих слов, и девушка с искренним удивлением метала взгляды то на полицейского, то на Платона, пытаясь угадать, кто же первым ей все объяснит.

— Я не понимаю, — сказала она, продолжая сидеть плечом к плечу с парнем и так же, как он, вытянувшись перед человеком в погонах.

— Если книга такая уж запрещенная, — начал Платон, — то просто уничтожьте ее и дело с концом. Мы ведь даже ее не читали.

— Ох уж эта молодежь, как у вас все просто, — рассмеялся полицейский и начал прохаживаться вдоль решетки с заведенными за спину, все еще держащими книгу руками. — Если всех отпускать под честное слово, кого же тогда наказывать? А если никого не наказывать, какой же тогда будет порядок?

— Но мы действительно не при делах и ничего не замышляем, — стоял на своем Платон, а Лия поддакивала.

— А нам откуда знать? Тем более вы так хорошо знакомы с господином Никитиным. Ворковали тут с ним как голубки́… а может быть, как заговорщики.

— Никакие мы не заговорщики! — выпалил парень, ощущая на себе ответственность за сидевшую рядом девушку, попавшую в очередную беду. — И в его «Детях свободы» мы тоже не состоим.

— Ого, так вы еще и про этих террористов знаете, — торжествующе улыбнулся полицейский. — Ну теперь все понятно. Вы просто два врущих направо и налево оппозиционера-подпольщика, тьфу.

Последнее определение вырвалось из его рта с таким трудом и презрением, будто пришлось выплевывать что-то грязное. Служитель закона невольно скривился от услышанного из собственных уст и столь же презрительно окинул взглядом сидящих в камере людей.

— Я не это хотел сказать, — попытался вырваться Платон из поставленной собственными руками ловушки.

— Тем не менее ты это сказал, — отрезал мужчина. — Даже общаться с вами противно.

Уже собравшись уйти в соседнюю комнату, полицейский вновь повернулся к ним, будто ведомый распирающей изнутри чистой ненавистью, которую все-таки решил выплеснуть на заслуживающий ее низший класс.

— Что же вам все не нравится? — вспылил он, скорее обращаясь ко всему невидимому фронту борцов, нежели к загнанным в угол двум напуганным людям. — Государство плохое, законы плохие, полиция им даже плохая. Чего вы хотите? Революции? Анархии? Это безумие, разрушающее нас изнутри! Враги страны… нет, даже враги народа!

Последняя фраза возымела над ним особый эффект, так красиво и всеобъемлюще она прозвучала. Очень кратко и содержательно, надо было записать, чтобы не забыть. Уже не обращая никакого внимания на молодую парочку, он попытался запомнить сказанные слова, чтобы отправить очерк в газету — самый верный способ застолбить за собой авторские права и прославиться как истинный, верный обществу полицейский.

— Враги народа… — повторил он, уже выходя из комнаты. — Оригинально и так свежо. Какое яркое и лаконичное определение для всех подпольщиков-анархистов. И почему его раньше никто не придумал?

Сидящие неподвижно заключенные удивленно переглянулась, читая страх в глазах друг друга. Пропавший было из вида служитель закона внезапно заглянул через порог и договорил:

— А вами займемся, когда вернется начальство. Пока можете готовить речь для суда, это право у вас, к сожалению, никто не отнимет. — Он засмеялся и исчез за углом.

Наступить тишине мешал все тот же нескончаемый гул машинных установок в магазине по соседству. Он также нарушал и четкость мыслительного процесса, разбивая все привычные течения слов внутри мозга, как безжалостный волнолом. Блокируя все здравые рассуждения, гул, наоборот, оживлял и наполнял силами грустные и панические переживания, убеждая в неизбежности конца. А хуже беспомощного ожидания суда был только очередной приступ головной боли.

— Опять начинается, — ошарашенно сказала Лия, настолько побледнев от страха, что казалось, будто ее выбросили из самолета без парашюта прямиком над комнатой с мышами и пауками.

— Ты уверена? — застыл в ужасе парень, повернувшись к ней и обхватив ее плечи руками. — Может, это просто от гула? У меня тоже уже в висках стреляет.

— Конечно, я не уверена! — занервничала Лия. — Но боль очень похожая на те два случая. Оба раза я не придала ей никакого значения и чуть не умерла, списав все на похмелье или уныние от общения с Богданом. Предлагаешь и сейчас понадеяться на авось и потерять драгоценное… я даже не знаю, как это назвать. Что в такой ситуации мы вообще можем терять? Не расстояние же, оно как раз наш помощник.

— Тоже не знаю, как это назвать, — растерянно начал парень, но тут же нашелся: — У меня как раз недавно была какая-то паника из-за сходящихся со всех сторон стен. Ужас… Хотя ничего не должно было произойти, мы же не перемещались — не теряли расстояние. Но казалось, что три измерения схлопываются в ноль, и это было ужасно, не хватало чего-то важного, чтобы это остановить.

— Именно поэтому в неподвижности мне ничего не может угрожать, — вспылила девушка уже со вспотевшим от страха лбом и намокшими от пота волосами. — Может, это просто самовнушение, психосоматика?

— Ну да, конечно, врачи с тобой бы не согласились.

— Да уж, не согласились бы. Но все это выглядит полнейшим безумием! Как во мне что-то может развиваться, если пространство не двигается? Все замерло на одном месте! Все три измерения.

— Подумаем об этом позже. — Платон попытался взять себя в руки и стать рассудительным взрослым мужчиной. — Сейчас у нас есть возможно среагировать на этот приступ заранее и нам нельзя этот шанс упускать.

— Ну да, сказать проще, чем сделать, — протянула Лия, оглянувшись по сторонам.

Их окружали двадцать квадратных метров кривой, грязно-синей подземной комнаты. Стальная решетка сокращала жизненное пространство молодых людей до безумно малых в сложившейся ситуации величин.

— А может, мне побегать по камере? — спросила девушка.

— Да ну, в прошлые разы потребовалось несколько сотен метров, а тут от силы всего четыре, — ответил парень. — Придется бегать, как хомяку в колесе.

— Все лучше, чем просто сидеть и ждать смерти.

— А может, позовем этого полицейского? — предложил Платон.

— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но у меня абсолютное недоверие к этим органам. Да и ты теперь увидел их с истинной стороны.

После этого Лия подошла к одной из двух перпендикулярных решетке стен и, на мгновение замерев в изготовке, начала бегать между ними в своем не сильно подходящем для спорта платье. Делала четыре быстрых летучих шага и, отталкиваясь руками от синей облезшей краски, разворачивалась обратно. Не знакомый с предысторией наблюдатель справедливо мог бы посчитать девушку сумасшедшей, что и сделал выглянувший на шум частых шагов полицейский. И без того не сильно уважавший заключенных человек теперь окончательно утвердился в пренебрежительном и даже презрительном отношении к этим двоим. Помотав головой и поставив на них очередной воображаемый крест, он отвернулся обратно к карточной игре с дежурным, освещаемой экранами телевизоров, но создаваемый забегом девушки шум резонировал с магазинным гулом и отвлекал от досуга. К тому же вот-вот должен был вернуться старший полицейский и потребовать объяснений за такое буйство доверенных им младшему офицеру узников. Расстроенный мужчина поднялся со стула и, наполнившись презрением ко всему независимо мыслящему в этом мире, подошел к камере. Порывы воздуха от бегающей туда-сюда Лии обдавали пылью его чистое перед законом лицо. Полицейский внимательно измерил взглядом сидящего посередине скамьи и смотрящего на него исподлобья Платона и перевел все свое внимание на запыхавшуюся и выбившуюся из сил вспотевшую девушку. Словно гипнотизирующий маячок она перемещалась перед ним из стороны в сторону, никак не реагируя на столь пристальное внимание. Самоуверенный полицейский по привычке пытался найти ответы у себя в голове, прежде чем о чем-то спросить, чтобы просто потешить самолюбие уже известными ему фактами и отговорками, но в данной ситуации логичных объяснений происходящему не находилось. Эту парочку приняли уже несколько градусов солнца назад, запрещенных веществ при них не обнаружили, а любая совершенная до ареста вмазка уже давно должна была отпустить. Смирившись с образовавшимся логическим тупиком, он спросил:

— Что ты делаешь?

— Пытается пробежать триста метров, чтобы не умереть, — ответил за девушку парень.

— С чего она взяла, что умрет?

— Примерно каждые четыре градуса у нее случается приступ, который может убить, если ее не перевезти на несколько сотен метров, — ответил парень.

Он сидел напротив стоящего по другую сторону решетки полицейского, регулярно на миг закрываемого бегавшей взад-вперед девушкой, со звучным хлопком ладоней отталкивающейся от стен.

— Это какой-то хитрый план? — удивился блюститель порядка. — Очередное вранье, я вижу. Но я не понимаю, что за ним скрыто. Разве что вы думаете, мы поверим и выведем вас на улицу, где вам легче будет сбежать? Но это же глупость… Или там вас уже поджидают «Дети свободы»? Но, насколько я знаю, в наш город они еще не проникли.

— Господи, да она не обманывает! — разозлился Платон.

— Я же говорила, что он не поверит. — Лия обратилась к парню, игнорируя стоящего в метре от ее зоны пробежки мужчину в форме.

Дыхание ее сбилось, волосы намокли от пота, а глаза закрывались из-за тугой головной боли.

— Если кому-то действительно станет плохо, без симуляций, то мы вызовем скорую, — оскорбленно процедил сквозь зубы мужчина. — А пока что успокойтесь и не устраивайте тут цирк.

Из принципа продолжавшая бегать внутри тесной клетки Лия не останавливалась, пока полицейский не вернулся к себе, и, выиграв это мелкое противостояние, как только он скрылся в соседней комнате, упала на лавку без сил, повиснув на плечах Платона. Ее неровное дыхание ласкало ухо парня солнечным прикосновением — влажным и жарким, как в любой градус на улице. После долгого заточения начинаешь ценить такие, казалось бы, простые, само собой разумеющиеся вещи, как яркое небо, мягкие солнечные лучи и наполняющая воздух свобода. Но осознание это приходит слишком поздно, и парень, обнимая горячую уставшую девушку, мог только ностальгировать по теплому вседоступному солнцу, которое теперь заменила Лия. Влюбленного Платона радовал и придавал сил хотя бы такой скромный факт, но что было у девушки? Что должно было наполнять ее жизненный сосуд стимулом выживать? Уж точно не любовь к парню — до этого было еще далеко. Оставалось надеяться на ее внутренние резервы и волю к жизни.

— Ну как ты? — спросил Платон, когда дыхание девушки стало ровнее.

— Голова болит, — ответила с одышкой она. — Не сильнее, но ровно так же, как перед бегом. Это слишком медленная скорость, нужно что-то быстрее.

Ситуация становилась критической. Ангелы-хранители не собирались отрабатывать свой хлеб и спускаться с насиженных мест под землю, в сырость и грязь подвала. Эти бравые выскочки из рая нахватали себе подопечных и даже делали вид, что пекутся о них. Но только до тех пор, пока люди находятся в поле их видимости. И стоит им попасть в беду, как хваленых ангелов и след простыл, остается одна лишь подвальная пыль. Отвергнутые жалкой небесной трусостью глаза Лии пролили беспомощную слезу. Она скатилась вниз по щеке и дальше на руку Платона. Можно было видеть, как вместе со слезами капля за каплей утекает и жизнь Лии, оставляя пространство неизвестному демону, мигренью пульсирующему в голове. Без стука и приглашения он почти незаметно подкрадывался все ближе. И вот раздался грохот двери, заставивший девушку испуганно дернуться. Но шел он не изнутри, а снаружи.

Вернулся старший полицейский и, тяжело дыша после спуска вниз, подошел к единственному в участке столу. Сидевшие на входе дежурный и молодой офицер энергично отдали честь и доложили обстановку. Сначала эта рутинная информация пропускалась старшиной мимо ушей, но с каждым новым словом вызывала все больше злобного удивления на его лице. Находясь в проходе перед дежурным столом, он мог видеть весь крохотный полицейский участок и начал коситься на двух задержанных студентов.

— Это недопустимо! — проговорил полицейский, но слова его ближе к решетке растворились во всепоглощающем гуле.

Младший что-то ему ответил, завязался короткий разговор, о содержании которого можно было только догадываться, но, судя по их недовольным лицам, ничего хорошего он не предвещал. Привыкшие к безделью в спокойном районе города полицейские источали явное раздражение из-за свалившейся на них невесть откуда работы.

— Надо с этим заканчивать, — смог прочитать Платон по губам местного начальника и решил воспользоваться моментом.

— Это наш шанс, — подбодрил парень Лию, уже с трудом державшую голову прямо.

К их камере подошли оба полицейских, оставив самого молодого и словно приросшего к стулу дежурного перед экранами с трансляцией уличных камер. Уже хорошо знакомый молодым людям офицер с надменным выражением лица держал в руке найденную у Платона книгу и всем своим видом намекал, что с такой уликой никто не отвертится, а покорный слуга народа получит похвалу или премию от начальства.

— Так, ладно, выходите на допрос, — сказал старшина театральным голосом, какой молодые люди запомнили еще при аресте. — Вы должны будете дать показания и выслушать обвинения.

Он открыл длинным ключом тяжелый замок на решетке и в какой-то момент замер, присмотревшись к кускам осыпавшейся краски на противоположных участках стен. Только тогда пытавшаяся спасти себя бегом на сверхкороткие дистанции девушка обратила внимание на свои посиневшие руки и через мучительную боль в голове улыбнулась. Перекошенное лицо походило на какое угодно, только не на улыбающееся, но Платон уловил направление мыслей Лии и помог довершить начатое ее образцовой ухмылкой — уже на своем лице.

— Это еще что, черт подери? — вспылил офицер и подбежал к стене внутри камеры, не обращая никакого внимания на арестантов.

— Я же вам говорил, она носилась тут как ненормальная, — ответил младший сотрудник.

Но удивленный мужчина уже не слушал его ответ, в ужасе оценивая причиненный участку ущерб и пытаясь придумать, как быстро все залатать. Он ходил между стенами, оценивая количество предстоящих работ, пока подчиненный выводил молодую парочку из камеры подталкивал в направлении стола.

— Так, давайте-ка живо в дежурку, — скомандовал полицейский, положив не занятую книгой руку на открытую кобуру.

Ведомые его приказом студенты перешли в указанную крохотную комнатушку, расположенную между камерой и выходом из этого душного, гудящего, высасывающего всю душу подвала. Угнетенные узники растерянно проковыляли до стола, оперевшись на его холодный железный край. Платон изо всех сил держал подавленную болью Лию, едва стоящую на ногах. Возможно, бег действительно продлил ей жизнь, но постоянно носиться из угла в угол никаких сил на хватит, к тому же на допросе никто не позволит ей этого делать. Вся надежда была на скорый приступ и последующий за ним вызов машины скорой помощи, но девушка, поймав подходящий момент, решила выкроить себе шанс и загодя симулировала потерю сознания — обессиленно упала на стоящий посередине стола ряд мониторов. Обученная в детском доме всяческому притворству, она сделала это очень реалистично.

Платон попытался удержать и поднять девушку, но, получив от нее намекающий удар по ноге, перестал мешать собственному спасению и начал подыгрывать, подтолкнув Лию еще дальше на стол. Стоявшая по другую сторону от массивных экранов кружка горячего чая опрокинулась на дежурного, отчего тот отпрыгнул в угол. Державший же руку на кобуре молодой полицейский наконец поверил в серьезность происходящего, швырнул злополучную книгу к лежавшему на полу рюкзаку Платона и доверчиво бросился к телефону в закуток за столом.

В момент этой сцены старший полицейский продолжал безвольно озираться на стены открытой камеры, переходя между ними в бессильных попытках налиться чувством мести и злобы. Когда младший офицер максимально ослабил свое внимание, принявшись набирать телефонный номер, девушка начала действовать.

— Телевизоры! — крикнула она изо всех сил, но от боли и начавшегося приступа голос был едва различим.

В обычной ситуации Платон не успел бы среагировать, но теперь действовал инстинктивно, пытаясь помочь Лие. Ради своего спасения его смекалка вряд ли сработала бы как надо, но, когда дело коснулось девушки — смысла всей его жизни, — нужные действия сами приходили на ум, будто диктуемые какой-то древней, могущественной и пережившей все великие катаклизмы силой. Не задумываясь, он мигом навалился на стоявшие в ряд телевизоры и с нечеловеческой силой потянул их в сторону единственного прохода между столом и стеной. Груда стекла и пластмассы с грохотом свалилась на пол, преградив путь двум зажатым в углу полицейским. Уже раскусивший хитрый замысел со лжеприступом офицер бросился вперед, но соединенные толстым проводом телевизоры продолжили падать прямо ему под ноги, отбросив молодого стража порядка в угол к оттирающемуся от кипятка дежурному.

В этот момент девушка из последних сил бросилась в соседнюю комнату к открытой решетке камеры предварительного заключения, в которой все еще рассматривал осыпавшуюся краску старший полицейский. Наполненный злобой и чувством мести, он не мог не услышать грохот и соответствующе ответить на него, но Лия с невероятной ловкостью, присущей только выросшим по законам улицы людям, навалилась на железную дверь и инерцией своего движения с громким лязгом захлопнула ее прямо перед лицом выбегавшего офицера. Четким движением она повернула ключ в замке и, отпрянув назад всем телом, увернулась от высунувшихся через решетку рук. Как грозные щупальца, они лезли из запертой камеры, но дотянуться до упавшей на пол девушки с ключом уже не могли.

Увидев ее последний обессиленный бросок, Платон набрался еще большей силы и перевернул пустой стол на двух других служителей власти. Тот из них, что был в офицерской форме, выхватил пистолет и попытался выстрелить в бунтующих заключенных, но удачно зацепился рукой за железный край опрокинутого стола, и пистолет полетел на пол. Туда же отправились сбитые столом офицер и молодой испуганный дежурный, хотевший только, чтобы вся эта сцена поскорее закончилась, и неважно, кто победит. На его помощь никакой из сторон рассчитывать не приходилось, но пустой, хоть и железный стол офицер был в силах поднять и сам, без поддержки зажатого в угол стажера, так что Платону требовалось действовать очень быстро. Как человек, попавший в экстренную ситуацию, он не осознавал свои движения, которые больше походили на отточенные, идеальные действия, чем на панику молодого напуганного студента.

Первым делом он схватил висевшую на стене связку ключей, а затем валявшийся на полу рюкзак. Закинув в него злосчастную книгу, он уже собирался броситься к Лие, но заметил блестевший под ногами железный предмет. Отливающий синим ламповым светом курок, серебристая рукоятка и ствол образовывали компактный, но такой весомый в любом споре аргумент — табельный пистолет, только что выпавший из рук офицера. По-прежнему стараясь ни о чем не думать, Платон взял его в руку и, закинув за спину рюкзак, бросился к лежавшей на полу Лие. Для убедительности он размахивал оружием, чтобы охладить пыл зажатого у стены офицера.

Напуганный блеском мелькающего дула, молодой полицейский уже не так рьяно пытался выбраться из-за обрушившегося на него стола, впрочем, не факт, что при всем желании он бы успел вскочить на ноги и преградить путь парню, выносящему из камеры девушку. Всего несколько шагов до свободы, и вот беглец уже открывает толстенную, явно бронебойную входную дверь. Относительно свежий воздух и солнечный свет единым фронтом бьют в нос и в глаза, но Платон на своих плечах вытаскивает Лию наружу, сажает на ступеньку ведущей к тротуару цокольной лестницы и перебирает большую, звенящую связку ключей. За мгновение до того, как дверь полицейского участка начинает грохотать изнутри, он успевает подобрать нужный ключ и провернуть его в замке, закрывая разъяренных офицеров в подвале. Вместе с девушкой оказывается на свободе, в огромной, залитой солнцем трехмерной вселенной, запертой по другую сторону крохотной, но бесконечно огромной в своей неподвижности камере заключения, чьи двадцать квадратных метров в относительном измерении невозможно сравнить с бессмысленными масштабами всего остального мира.

Конец ознакомительного фрагмента.