Фальшак

Андрей Троицкий

Уличный громила убивает и грабит бывшего работника Гознака – пенсионера Нифонтова, но уже на следующий день по-глупому попадается на рынке при попытке сбыть золотые безделушки. Банальное ограбление начинает приобретать совсем другой – серьезный оборот, когда в квартире убитого следствие находит пачки фальшивых долларов. Фальшак оказался подделкой высочайшего класса. В запутанную историю по воле случая оказался втянутым ни в чем не повинный художник Леонид Бирюков. Попав в головокружительный переплет, из которого, кажется, нет возможности выбраться живым, Леонид решается вступить в жестокую схватку с безжалостными преступниками…

Глава вторая

На предыдущих допросах Осадчий, обладавший цепкой зрительной памятью, подробно описал, где, кому, при каких обстоятельствах загнал портативный компьютер. Молодого человека, купившего «Тошибу», продавца одного из торговых павильонов Митинского рынка по имени Саша Фролов, оперативно нашли и допросили. Но толку чуть. Как и всякий скупщик краденого, Фролов божился, что не подозревал о сомнительном происхождении компьютера. Человек, предложивший купить «Тошибу», внушал доверие, сказал, что срочно понадобились полторы сотни зелени, потому что больна жена и нужны гроши на лекарства. Все барыги, живущие перепродажей краденого, поют одну и ту же песню, врут одинаково. Расплатившись, Фролов первым делом стер с жесткого диска всю информацию, установил новые программы и выставил компьютер в витрине своего павильона. Покупатель, заплативший за «Тошибу» четыре с половиной сотни, нашелся быстро.

Данные, содержавшиеся в ноутбуке, могли помочь следствию, но они были уничтожены. На квартире Фролова и его торговом павильоне провели обыск — безрезультатно. Видимо, он не врал, когда говорил, что продал компьютер, а не оставил его себе. Приметы покупателя Фролов описал подробно. Но людей с подобной внешностью, среднего роста, средних лет, в Москве миллион с хвостиком. Парня сутки продержали в кандее и вчера отпустили, не предъявив обвинения. Эта ниточка оборвалась. Но Липатов не обольщался надеждами на скорый успех, следствие только начиналось.

Повторный обыск на квартире пострадавшего Нифонтова тоже ничего не дал. Правда, оперативники нашли тайник, оборудованный в стене, за резным старинной работы комодом. Это был замурованный в стену узкий железный ящик, опера открыли замок методом подбора ключей, вытащили три десятка царских золотых червонцев.

О покойном навели справки. Вдовец, жену похоронил пять лет назад. Взрослая дочь замужем за бизнесменом, совладельцем фирмы по продаже шмоток, подрастают два внука. Старик не судим, приводов не имел. Последние восемнадцать лет перед выходом на пенсию работал печатником в типографии Гознака. Напрямую с выпуском денежных знаков связан не был, трудился в цехе, где шлепают цветные календари и ежедневники. По службе характеризуется, как хороший работник, но человек замкнутый, немногословный, не пьющий. С дочерью и внуками виделся не часто, три-четыре раза в год. С соседями по дому дружбы не водил, гостей к себе не приглашал. По утверждению дочери покойного, пенсии отцу хватало только на то, чтобы заплатить за квартиру и пару раз в месяц сходить в аптеку. Поэтому он подрабатывал ночным сторожем в средней школе. Тридцать золотых червонцев… Неплохие накопления для ночного сторожа.

Осадчих захлопнул альбом, положил его на стол.

— Нет, этих никогда в жизни не видел.

Липатов раскрыл конверт, извлек из него полтора десятка цветных фотографий, в три ряда разложил их столе. На снимках люди, которые за последний год проходили по соответствующей статье, но доказательства, собранные следствием, оказались зыбкими, косвенными. Дела закрывали за недосказанностью или отсутствием состава преступлений.

— Смотри внимательно.

— Вот этот, — без раздумий Осадчий показал пальцем на крайнюю левую фотку в нижнем ряду.

Липатов поднялся со стула, взяв фотографию, перевернул ее, прочитав надпись, сделанную карандашом на обратной стороне: «Жбанов Максим Станиславович, кличка Жбан». Семь лет назад привлекался к суду за вымогательство. Последний раз его задержали для паспортной проверки, когда в аэропорту Шереметьево он встречал какого-то знакомого. На кармане у Жбана нашли триста фальшивых долларов. Но доказать причастность Жбанова к сбыту фальшивой валюты не удалось. По оперативным данным, он связан с одной из московских преступных группировок. Тридцати восьми лет, не женат. Далее следовал номер закрытого и списанного в архив дела.

— Ты не ошибаешься? — переспросил Липатов.

— Я в таких делах нет, не ошибаюсь.

Липатов вытащил из кармана и пяток сигарет без фильтра, протянул курево Осадчему и вызвал конвой.

* * *

Хозяин салона современной живописи «Камея» Игорь Архипов с самого утра пребывал в нервном взвинченном настроении. Так бывало всегда, когда впереди маячил долгий и трудный день. Не успел он занять место в своем кабинете за рабочим столом и развернуть газету, как в дверь постучали. Порог переступила секретарь Марина, одетая в легкомысленное приталенное платье из синтетического шелка на бретельках, белое красными цветами. Наряд едва прикрывал симпатичную попку, а вырез оголял половину груди. Собственно, ради этого глубокого выреза платье и было сшито. Секретарь работала в картинной галерее около двух месяцев и мысленно еще не простилась с безнадежной затеей подцепить на крючок своего босса. Рыбка почему-то не брала приманку.

Марина, ставя ступни на одну линию, прошлась по кабинету, как манекенщица по подиуму и, остановившись, перед столом Архипова, прочитала по бумажке, кто звонил вчерашним вечером и сегодняшним утром. Секретарь отфильтровывала, по ее мнению, все мелкое, незначительное, сообщая хозяину о самых важных новостях. На этот раз таких сообщений было два: из Дома художника прислали приглашение на грандиозную французскую выставку живописи, которую мечтает посмотреть пол-Москвы. Ожидается большой фуршет и наплыв важных персон. Еще чиновник Министерства культуры, собутыльник Архипова, любитель дармовой выпивки, просил перезвонить, якобы есть срочное дело.

— Знаю я его дела, — проворчал Архипов. — Для этого министерского обормота меня нет. А приглашение выкини в корзину.

— Но, может быть…

На эту французскую выставку у Марины имелись свои виды. В обществе, где принято появляться в сопровождении эффектной дамы, она не будет лишней.

— Я же сказал: выкини в корзину. Что еще?

— Даже не знаю, — Марина задумалась, решая, стоит ли сообщать боссу, тем более, когда он не в лучшем расположении духа, о такой мелочи. — Несколько раз звонил этот художник, как его… Бирюков. Такой надоедливый. У нас в галерее два месяца назад выставили его картину, но она не продалась. Он бы хотел забрать ее. Он живет где-то рядом.

— Что за картина?

Марина раскрыла блокнотик.

— Городской пейзаж, «Москва дождливым утром», размер пятьдесят на семьдесят. Масло. Наш оценщик поставил ее за двести пятьдесят долларов. Неделю назад цену снизили на полсотни.

Архипов не дослушал, раздраженно махнул рукой.

— Господи… Ему бесплатную рекламу делают, а он… Пусть берет свою мазню, этот чертов пейзаж, и катится к такой-то матери. Так ему и передай, слово в слово. Пусть катится к такой матери, придирок гребаный. Поняла?

— Да, совсем забыла. Буквально десять минут назад звонил какой-то Жбанов. Сказал, что не может дозвониться, ваш мобильный не отвечает.

— Черт, с этого и надо было начинать. А ты морочишь мне голову всякими приглашениями.

— Это важно? Я никогда не слышала этой фамилии.

— Это важно, — вздохнул Архипов. — А мобильник я вчера оставил в такси. Можешь идти.

Марина повернулась и пошла к выходу. Архипов пристально посмотрел на оголенную спину секретаря, его глаза сузились в злом прищуре.

— Подожди секунду, — скомандовал он. — А это в честь чего?

— Не поняла, — Марина остановилась у двери, повернулась в пол-оборота. Так начальнику лучше видны соблазнительные изгибы фигуры. Вскинула длинные ресницы и, округлив глаза, растеряно осмотрелась вокруг. — Что в честь чего?

— Ну, вот эта порнография? Я имею купальник, который ты на себя натянула. Или это платье?

— Но ведь жара такая, Игорь Владимирович.

— Мне тоже не холодно. Но ты ведь не видела меня на рабочем месте в плавках?

Секретарь ушла, прикрыв дверь. Кажется, она расстроилась до слез. Архипов принялся дочитывать газетную заметку, но понял, что не может сосредоточиться на этом занятии. Строчки разбегались, мысли были где-то далеко. Свернув газету в трубочку, опустил ее в корзину для бумаг. Встал с кресла, прошелся по кабинету. Сегодня важный день, а окружающие, словно сговорившись между собой, решили окончательно испортить настроение. Утром домашний телефон оборвал один грузинский художник, умолявший придти сегодня вечером в «Прагу» на его юбилей. Отнял уйму драгоценного времени. Архипов отнекивался, сколько мог, но наконец сдался, зная наперед, что ни в какой кабак сегодня пойти не сможет. И вот он появляется на работе, ждет важного звонка, он настроен на деловой лад, но видит перед собой полуголую секретаршу, которая строит ему глазки и забывает сказать о самом главном. Марина лишена чувства вкуса. И стиля. Эти болезни не лечатся, даже если запомнить наизусть все журналы мод.

Телефон зазвонил, Архипов упал кресло, сорвал трубку. Взволнованный голос Жбанова доносился издалека, словно тот звонил с другого конца земли.

— Я должен был ехать на вокзал, — сказал Жбан. — Встречать нашего дипломата и посылку.

— Можешь не напоминать, я не страдаю провалами памяти, — Архипов едва не сорвался на крик. — Что дальше?

Долгая пауза. Архипов глянул на часы. Поезд из Варшавы прибывал на Белорусский вокзал в начале первого, то есть через полтора часа с минутами. Жбанов, как было обговорено заранее, должен выполнить простое поручение: встретить дипломата, забрать у него кейс, отвезти чемоданчик в надежное место. И всех дел.

— У меня такое впечатление, что в моей квартире кто-то побывал, — сказал Жбанов. — Вчера весь день меня не было дома. Вернулся ближе к ночи. И обратил внимание, что пара стаканов и бутылка стоят не на своих местах.

— Стаканы и бутылки? — усмехнулся Архипов. — Это на тебя похоже. Дома что-нибудь было? Ну, что-то важное?

— Ты ведь знаешь, я ничего не держу на квартире. Я чистый.

— Слава богу.

— Не стал тебе звонить из дома. Утром вышел пораньше, ну, чтобы перестраховаться, проверить свои подозрения. Показалось, что меня пасут. Я не уверен, но…

— Вчера ты успел все сделать?

— Конечно. Машина в гараже. Ключи от тачки и от бабкиной квартиры в спортивной сумке. Я оставил сумку в камере хранения. Приедешь на место и просто назовешь номер: пятьсот двадцать один.

— Ты откуда звонишь?

— Из телефона-автомата. Я в подземном переходе на Волгоградском проспекте. Вокруг никого, кажется, мне удалось оторваться. Что делать? Ехать на вокзал, встречать этого хрена?

— Вокзал отменяется. Отправляйся к своей девчонке. И сиди тихо. Постараюсь с тобой связаться.

Архипов бросил трубку. Если бы не последние события, он мог решить, что Жбан наконец допился до зеленых чертиков или просто шизанулся без всякой причины. Но после того как старик Нифонтов, имевший на кармане тысячу левых баксов, стал жертвой какого-то уличного громилы, обвинять Жбанова в алкоголизме или сумасшествии нет повода.

По сведениям из надежных источников, расследованием вплотную занялась прокуратура. Создана следственная бригада, дело на контроле где-то на самом верху. Последний, с кем разговаривал старик, — Жбан. Значит, опера запросто могли в отсутствие хозяина провести в его квартире негласный обыск, поставить телефоны на прослушку и пустить за ним «опекунов», чтобы прощупать все контакты. Черт, как все это не вовремя. Архипов посмотрел на часы. До прибытия поезда остается час с хвостиком. Кто поедет встречать дипломата? Послать на встречу секретаря Марину или кого-то из сотрудников галереи — это даже опаснее, чем ехать самому. Тут нужен человек далекий от Архипова, посторонний. Он сорвался с места, пробежав кабинет, распахнул дверь в приемную. Марина, набросив на голые плечи шелковый платок, листала журнал с картинками.

— Этот художник, ну, Бирюков еще не приходил?

— Звонил недавно. Подойдет с минуты на минуту.

— Ты не передала ему слова, которые я просил передать? Ну, пусть катится со своей мазней и так далее.

— Не успела. Он спешил. Но обязательно передам, когда он появится здесь.

— Слушай меня. Немедленно иди в галерею, скажи смотрителю, что я приказал снять картину «Москва дождливым днем».

— Ее уже сняли. И упаковали в бумагу.

— Тем лучше. Пусть картину отправят в хранилище. С Бирюковым ни о чем не разговаривай. Сразу пусти ко мне. Когда он будет уходить, выдай ему из кассы рублями по курсу двести пятьдесят долларов. Если о чем-то спросит, ответь, что в компьютере произошел сбой. На самом деле его картина уже неделю как продана. Ясно?

Марина смотрела на босса и часто смаргивала.

— Но ведь недавно вы…

— Ты чего-то не поняла? Я плохо объясняю?

— Нет, все понятно.

— Извинись перед художником за путаницу. И можешь еще сказать, что мы с удовольствием выставим в галерее другие его работы. Фотографии картины у нас есть? Хочу взглянуть, что она собой представляет.

Марина проворно поднялась, сняла с полки скоросшиватель, перевернула несколько страниц и показала фотографию хозяину. Архипов осуждающе покачал головой, вздохнул и удалился.

* * *

В дверь кабинета постучали минут через десять. Бирюков оказался человеком пунктуальным. Поднявшись, Архипов вышел из-за стола, чтобы встретить гостя. Подобными знаками внимания он не удостаивал даже знаменитых живописцев. Крепко тряхнув руку гостя, показал на кресло у столика для гостей, попросил художника присесть и устраиваться поудобнее. Бирюкова он видел всего пару раз, когда тот приходил в галерею по каким-то своим мелким делам. И даже не ответил на его приветствие, даже головой не кивнул в ответ. Жать руку, разговаривать с каждым, кто пачкает холст масляными красками и называет себя художником, язык отнимется. Да и ладонь отсохнет.

На вид Бирюкову, высокому, крепкого сложения мужчине, лет сорок или около того. Голубая с абстрактным рисунком сорочка, летние кремовые брюки. Он не похож на неопрятного опустившегося живописца с засаленными патлами, который, получив деньги на руки, помчится пьянствовать или покупать недорогую женщину.

— Рад, что вы заглянули, — сказал Архипов. — Слушай, давай лучше на «ты». А то я чувствую себе не в своей тарелке, когда «выкаю». Ладно?

— Без проблем.

— Я хотел бы попросить извинения за то, что произошла эта дурацкая техническая накладка, — вздохнул Архипов. — Картина продана пару недель назад. А моя дура, я имею в виду секретаря, морочит тебе голову. Какой уважающий себя живописец захочет после всего этого иметь дело с моей галереей? Не обижайся. Мне самому тяжело работать с идиотами… Секретарь не получит премиальных по итогам месяца.

— Ничего страшного не произошло. И я не хотел, чтобы из-за меня пострадала ваша Марина.

Архипов замахал руками и выдавил из себя несколько убогих комплиментов. Сказал, что у Бирюкова есть своя сугубо авторская, индивидуальная манера письма, что-то вроде русского импрессионизма. Лично ему, Архипову, полотно «Москва дождливым утром» очень понравилась и, если бы, картину не приобрел кто-то из посетителей галереи, то он сам с удовольствием купил бы эту вещицу для своей коллекции. Закончив это словоблудие, перешел к делу.

— Слушай, сегодня я совершенно зашиваюсь, — Архипов с трудом вспомнил фамилию грузинского живописца, с которым разговаривал утром по телефону. — Так вот, у этого великого человека сегодня юбилей. Не мог ему отказать, согласился пойти в ресторан. А подарка нет. Придется сейчас все бросить и проехаться по магазинам. Поищу какую-нибудь саблю или кинжал. Грузины любят всякую такую дребедень. Все мои толковые служащие в отпусках. Здесь остались отборные тупицы вроде Марины. Боюсь, что они опять все перепутают. Поэтому хотел бы попросить тебя об одной услуге. Есть час свободного времени?

Бирюков кивнул.

— Съезди на Белорусский вокзал, через сорок минут прибывает поезд из Варшавы. Один знакомый дипломат привозит мне, ну, как бы это сказать… Ну, посылку что ли. Надо эту посылку встретить. Международное купе, одноместное, номер… Впрочем, я все запишу. Подержишь посылку у себя один-два дня, а там я пришлю человечка, который ее заберет. Твой адрес и телефон у меня записаны. Добро?

Архипов не стал уточнять, что за «человечек» приедет за посылкой и когда приедет. Он сам еще не знал ответа на эти вопросы. Бирюков поднялся с кресла.

— Ты мне тут много хороших слов наговорил, — сказал он. — Спасибо. Но я насчет своих способностей я не обольщаюсь. Про меня никогда не напишут в газетах: «В картинной галерее „Камея“ открылась персональная выставка известного художника Лени Бирюкова». Дипломата я встречу, будь спокоен.

— Вот и хорошо. Я твой должник. А насчет выставки… Как знать.

— В посылке что-то ценное?

— Ничего особенного, — покачал головой Архипов. — Пара выставочных каталогов, которые невозможно достать в Москве. Они представляют некоторую ценность только для специалистов. Я с трудом достал эти каталоги, и не хочу чтобы они случайно потерялись. Пусть они всегда будут при тебе. Ладно?

Склонившись над столом, Архипов записал на отрывном листке номер поезда, вагона и купе, в котором приезжает дипломат, и его фамилию. На другом листке начирикал записку: «Уважаемый Илья Борисович, посылку заберет мой добрый знакомый Леонид Бирюков. Свяжусь с вами сам. С уважением, А.И.».

— У тебя паспорт с собой?

— Только членский билет Московского союза художников.

— Годится. Передай Сахно привет и на всякий случай покажи свою книжечку. Он человек старой закалки, всю жизнь пашет в МИДе. А это такая хреновая контора… Там верят не людям, а документам. Чего доброго, он не отдаст посылку, даже когда прочитает записку. Кстати, не забудь получить деньги за картину у моего секретаря. Двести пятьдесят баксов как-никак.

— Да, эти деньги не будут лишними.

Архипов поднялся, вложил листки в ладонь Бирюкова.

* * *

Поезд из Варшавы пришел без опозданий. Бирюков, дождавшись, когда самые нетерпеливые пассажиры вылезут из вагона, поднялся в тамбур, по узкому проходу дошагал до седьмого купе. Дверь была приоткрыта, мужчина лет пятидесяти, сухой, невысокого роста, одетый в серый хорошо сшитый костюм, засовывал в дорожную сумку, стоявшую на столике, прозрачный пакет с зубной щеткой и мылом. Мужчина мог показаться совершенно лысым, если бы не седой пушок, который разросся по вискам и затылку. Дипломат повернул голову на стук, встретившись взглядом с гостем, нахмурился.

Бирюков полез в брючный карман, вытащил красную книжечку члена Союза художников и вчетверо сложенную записку. Лишь на мгновение, одно короткое мгновение, он увидел в глазах дипломата то ли неосознанный страх, совершенно дикий, животный страх, то ли безграничное удивление. Сахно, уставившись на красную книжечку, застыл на месте, словно услышал слово «замри». Его спина оставалась полусогнутой, а руки повисли, как плети.

— Простите, бога ради, — Бирюков шагнул вперед, протянул записку дипломату. — И здравствуйте. Это от Архипова. Он попросил меня съездить на вокзал к поезду из Варшавы. Встретить вас и забрать посылку. Ваша фамилия Сахно?

Дипломат распрямил спину, взял бумажку и, развернув ее, пробежал взглядом рукописные строчки.

— Фу, фу, — сказал он вместо ответного приветствия. — Ну и ну.

— Вот мое удостоверение члена Союза художников. Чтобы отпали последние сомнения, что я это я.

Бирюков раскрыл красную книжечку.

— Можете не показывать. Даже смотреть не стану. Потому что всегда верю приличным людям, на слово верю. А вы, сразу видно, человек приличный, — сказал Сахно и, сунув нос в документ, долго и внимательно изучал его. Изучив, перевел дух и сел на нижнюю полку. — Вообще-то я ждал другого человека. Вы появились немного того… Как бы неожиданно.

— Простите.

— Не за что извиняться. Это дальняя дорога меня окончательно доконала. Какая адская жара. А кондиционер, разумеется, не работает. В этом поезде я чувствую себя куском пережаренного шашлыка. В следующий раз я привезу из Варшавы не посылку и обширный инфаркт. Вернусь только для того, чтобы меня заколотили в деревянный ящик и закопали.

— Летайте самолетом.

— В следующий раз я обязательно последую вашему совету, — повеселел Сахно.

Он поднялся, застегнул молнию дорожной сумки и, согнувшись, вытащил из-под столика темно коричневый дипломат с наборным замком.

— Это и есть ваша посылка, — Сахно протянул чемоданчик Бирюкову. — Архипов ничего не просил передать на словах?

— Только большой привет.

— И прекрасно, я другого не ожидал. И ему кланяйтесь.

— Вам помочь с багажом?

— Если решите всем помогать, носильщики останутся без куска хлеба, — прищурился Сахно. — А ведь этого нельзя допустить. Как вы думаете? Мой багаж — вот эта сумка. Я ведь шмотками не интересуюсь, а Москве в короткосрочной командировке. Жизнь на колесах, — это не про наркоманов. Это про меня. Послезавтра выезжаю обратно. Счастливо вам.

Дипломат протянул для пожатия узкую ладонь.

* * *

Ближе к вечеру волнение улеглось, и Архипов приступил к делам, которыми обычно занимался его помощник Жбан. Пообедав в ближайшей забегаловке и купив новый мобильный телефон, вернулся в кабинет, проходя через приемную, велел Марине не пускать посетителей и всем без разбора, кто бы ни звонил, отвечать, что босс уехал по делам и не известно, вернется ли обратно. Галерея открывалась для посещений в пять часов вечера. До этого времени он успеет благополучно смыться.

Он бросил пиджак на диван, устроившись в кресле, он забросил на стол ноги. Заложив ладони за голову и сцепив пальцы, некоторое время размышлял о своих проблемах. Около месяца назад Архипову позвонил давний знакомый некто Коля Сульдин, сказал, что дело срочное и назначил встречу в ресторанчике «Вереск». Там есть отдельные кабинеты, где можно спокойно поговорить. Когда накатили по третьей рюмке, Сульдин рассказал, что есть люди, которые интересуются поддельными баксами. Они согласны взять триста тысяч банкнотами по пятьдесят долларов, если качество фальшивки будет высокое, а цена приемлемая.

Сульдин просил за посреднические услуги два процента от выручки. «Сколько ты хочешь получить за доллар?» — спросил он. «Вообще-то цену назначаю не я, — ответил Архипов. — Семьдесят пять центов они потянут?» «Семьдесят пять? — переспросил Сульдин. — Еще год назад было пятьдесят. Семьдесят пять… Ты загнул, просто озверел. На такое они не подпишутся». «Год назад было совсем другое качество, — усмехнулся Архипов. — Теперь мои доллары от настоящих могут отличить разве что в Госбанке или в Министерстве финансов США. Их печатают, как ты догадываешься не на принтере. Сохранены все степени защиты и прочая белиберда». «Все-таки семьдесят пять — это перебор, — помотал головой Сульдин. — Не забывай, что твои баксы — это всего-навсего резаная бумага. Макулатура высокого качества».

«Я не настаиваю, — Архипов сделал вид, что судьба сделки его мало интересует. — Есть много желающих взять баксы и по этой цене. Могу сбросить пять центов. Это в моей власти. А ты получишь не два, а три процента комиссионных». Сульдин задумался на минуту и сказал: «Хорошо, я попробую предложить, но не знаю, что из этого выйдет. У тебя есть с собой образец? Хотя бы одна купюра?» «Образец ты получишь, — кивнул Архипов. — Ну, кто хочет купить мои фантики? Кто эти люди?» «О, это надежные парни, — Сульдин разлил водку по рюмкам. — Друзья моих друзей. Вообще-то они кавказцы, должен сразу предупредить. Но никакого кидалова. И вообще, какая хрен разница, кому продавать товар, кавказцам или славянам?» «Никакой. Если ты даешь гарантию, что все осечки не будет, значит, все в порядке», — ответил Архипов, внимательно разглядывая собеседника. Сульдин завертелся на стуле, как на раскаленной сковородке. Гарантий ему давать не хотелось, он просто не мог дать гарантий. Он думал только о трех процентах с выручки, которые могут обломиться в случае удачи.

Когда, засидевшись в «Вереске», уже ночью вышли на улицу, Архипов передал посреднику две купюры, по пятьдесят баксов. «Если они согласятся, как скоро ты выполнишь заказ?» — Сульдин не стал доставать портмоне, сунул бумажки во внутренний карман пиджака. «В течение недели, максимум десяти дней». «Хорошо, через пять дней я с тобой свяжусь. Возможно, если все пройдет гладко, эти люди возьмут два, даже три миллиона. Уже сотенными». «Если заказ будет крупным, а купюры сотнями, скину еще пять процентов», — пообещал Архипов. Сульдин промычал что-то нечленораздельное, поймал такси и укатил в ночь. Архипов ждал ответа покупателей две недели, уже перестал надеяться. Но тут объявился Сульдин: заказчиков устраивает качество, они соглашаются на семьдесят центов, но все-таки очень хотят поторговаться, снизить до шестидесяти.

Три клиента с Кавказа прибыли пять дней назад рейсом «Аэрофлота» «Баку — Москва». Бригада оказалась интернациональной: армянина, чечен и русский. Встречу Архипова с одним из покупателей устроили в том же «Вереске», этим заштатным второразрядным кабаком на городской окраине не интересовались ни бандиты, ни милиция. И прослушки можно было не опасаться. Клиента звали Ашот Карапетян, здоровый малый лет тридцати в фирменном костюмчике, золотые часы «Картье», густая грива каштановых волос, напомаженных какой-то дрянью. Пахло от армянина, как от дорогой парфюмерной лавки.

Сульдин разволновался так, что, наполняя рюмки, пролил водку на скатерть. Архипов не уступил в цене, настояв на своих семидесяти центах. «Если заказ больше миллиона, я сбавляю пять центов с доллара, — веско заявил он, в душе готовый к долгому и трудному торгу, который, возможно будет продолжаться до глубокой ночи. И еще не известно, чья возьмет. — Вы, вопреки правилам, уже получили скидку. Дальше уступать я не имею права. Поймите, я не хозяин, а посредник». Карапетян выдержал паузу. «Хорошо, пусть будет семьдесят, — неожиданно согласился он. — Остается один вопрос: когда?» Эта неожиданная сговорчивость, покладистость клиента насторожила Архипова. Он поднял рюмку, двинул дежурный тост за дружбу и ответил: «Вам придется подождать неделю. Всего одну неделю. Дело того стоит». «Пожалуй», — снова согласился Карапетян.

Триста тысяч поддельных долларов сегодня прибыли в Москву в багаже дипломата Сахно. Но недельная отсрочка нужна для того, чтобы прощупать покупателей. Играть в темную не в правилах Архипова. Что за люди прилетели в Москву? Откуда они? Каковы их подлинные имена? Есть ли у них оружие? Если есть, то какое? Зачем нужны фальшивые доллары высокого качества? Возможно, этих людей менты используют как приманку, заманивая Архипова в ловушку? Если удастся найти ответы хоть на половину, хоть на треть этих вопросов, — уже хорошо.

Жбан следил за Карапетяном трое суток. Удалось выяснить, что клиенты остановились на съемной квартире в Сокольниках, договор найма оформлен около года назад через риэлтерскую фирму «Орбита — Плюс» на имя некоего Сидорчука. Вероятно, сделку проводили по подложному паспорту, официальный арендатор — какой-нибудь алкаш, пропивший или потерявший паспорт. Он представления не имеет, что на его имя и по его документам снята двухкомнатная квартира в Сокольниках. По указанному адресу постоянно никто не проживал, лишь изредка наезжали какие-то мужчины, гостили в Москве неделю-другую и испарялись. Владелец квартиры некто Кротов, безработный инвалид второй группы, проживает у своего младшего брата в Северном Бутово.

Троица с Кавказа безвылазно сидит в квартире, за едой и пивом в ближайший магазин гоняют русского Бориса Панова, судя по виду, это урка мелкого пошиба. Никаких женщин, никаких пьянок. Все спокойно. Ложатся спать рано, встают поздно. Они просто сидят, скучают и ждут звонка. К линейному телефону, установленному в квартире, не подходят. Пользуются мобильниками, которые, вероятно, куплены по чужим документам или украдены. Это обстоятельство осложнило задачу Жбана. Прослушать мобильные телефоны можно, на это уйдет еще как минимум три-четыре дня. Слишком долго. Установить в квартире закладку, стандартное прослушивающее устройство с радиусом действия метров двести, невозможно. Что же оставалось? Действовать через соседей — единственная возможность прощупать покупателей.

Жбан посетил местное РЭУ, сунув деньги паспортистке, узнал, что по соседству с тридцать второй квартирой обитают пенсионерка Платова и многодетная семья Захаровых. Последние отпадали сразу, на хате слишком много людей. А вот Платова… В ее квартире прописана дочь Катерина Яковлевна, сорока восьми лет, замужняя, воспитательница детского сада. Но дочь с мужем здесь не живут, по данным осведомленной паспортистки РЭУ, у них частный дом где-то в Малаховке. Жбан целый день дежурил в подъезде на площадке между пятым и шестым этажом, утром старуха выползла из квартиры один единственный раз, вывалила в мусоропровод ведро с отбросами. Вечером спустилась вниз к соседке и отсутствовала около четверти часа. Жбан сбежал вниз по лестничному пролету, остановился перед дверью, прислушался. Тех пятнадцать минут, что отсутствовала Платова, хватило, чтобы вытащить из герметичной обертки и согреть в ладонях пластификатор, специальную массу, напоминающую пластилин.

Два замка на старухиной квартире при желании можно было открыть гнутым гвоздем или простенькой отмычной, но это лишняя возня, на это потребуется время, значит, лишний риск. Жбан засунул в замочные скважины свой пластилин, подождал пять минут, пока мягкая масса затвердеет. Через полтора часа на дне спортивной сумки, которую он сдавал приемщику в камеру хранения, уже звенели ключи от квартиры Платовой. Оставалась малость: найти уважительный повод, чтобы выманить старуху из квартиры.

Архипов сбросил ноги со стола. Сейчас Жбан вне игры. Видимо, он уже отсиживался у своей подруги, лакает коньяк и поплевывает в потолок, отдыхая от после трудов. Архипов снял трубку, набрал номер старухи.