Темная сторона улицы

Андрей Троицкий, 1999

Два года прошло, как кинорежиссер Иван Леднев расстался с женой Еленой, театральной актрисой. Когда Елена таинственным образом пропадает, выясняется, что некому даже составить заявление в милицию о ее исчезновении. Поисками вынужден заниматься сам Леднев. Ему предстоит выйти из своего уютного благополучного мира в реальную жизнь и увидеть ее темную сторону.

Глава седьмая

— Сейчас у меня нет желания вести дискуссию на теоретические темы, — Леднев постучал себя костяшками пальцев по голове, звук получился неприятный, будто стучали по дереву. — Единственно, что от меня требуют, что я сам обязался сделать в срок, это перелопатить сценарий, довести его до ума. В соавторстве с тобой, между прочим. Ты говоришь: не беспокойся, все сделаю, все доработаю сам.

Леднев посмотрел на своего соавтора Виноградова, сгорбившегося на диване. Леднев знал эту особенность Виноградова, остро переживать любой упрек в свой адрес, любую, пусть даже безобидную, критику.

— Да, ты входишь в мое положение. Ты говоришь мне: у тебя большие неприятности, я сам доработаю и все такое. Я подробно объясняю тебе, что именно нужно переписать, исправить, — Леднев взял с журнального столика переделанный вариант сценария и сморщился так, будто от рукописи дурно пахло. — Еще хуже стало. Не жизненно. Художественное наполнение сценария из пальца высосано.

— Художественное наполнение, скажешь тоже, — подал голос с дивана Виноградов. — Все я сделал, как ты сказал. Я же все твои замечания в блокнот записал, — зачем-то он вынул из пиджачного кармана записную книжку, раскрыл её в том месте, где делал записи и показал неразборчивые строчки Ледневу, будто эти записи являлись доказательством его правоты.

— Да что ты мне эту филькину грамоту под нос суешь, — Леднев издал звук, похожий на рычание зверя. — Записывал он. Я ведь не тянул тебя за язык, ты сам взялся за эти переделки. И вот переделал. Не умеешь — не берись. А итог твоей бурной деятельности таков: к сегодняшнему дню сценария у нас нет и времени сколько упущено. Тот первый вариант лучше твоего переделанного. С чем теперь идти к нашему спонсору, к Некрасову? — Леднев ткнул пальцем в сценарий. — Он разбирается в этом дерьме. Это на художественном совете можно благодарным слушателям вешать лапши столько, сколько они до дома донесут. Провалишься со своим фильмом — ничего страшного. Но здесь совсем другое дело. Ты это, Игорь, понимаешь?

— Понимаю, все понимаю, — Виноградов убрал записную книжку в карман, провел ладонью по коротко стриженным седеющим волосам. Он выглядел уставшим, не готовым к затяжному спору. — Послушай, Иван, сколько фильмов мы сделали вместе? Пять фильмов, — ответил он за Леднева. — Это много по нынешним временам. Вроде, ты оставался мной доволен, моей работой то есть. А теперь… Я не совсем понимаю, чего ты хочешь от этого сценария. По-моему, это добротная работа. Я понимаю, каждый режиссер мечтает снять свои «Восемь с половиной» или что-то подобное. Каждый хочет сделать свой шедевр. Но ведь ты не Феллини, и я не Висконти. Планка амбиций должна соответствовать уровню таланта. Свои «Восемь с половиной» ты снимешь в следующий раз. А пока надо запускаться с этим сценарием.

Виноградов, довольный тем, что выразил свои мысли просто и убедительно, потер лоб и попросил Леднева принести хоть глоток воды.

* * *

Вчера в ресторане Дома литераторов дорожка Виноградова пересеклась с дорожкой Станового, автора скандально известных порнографических романов «Половая зрелость» и «Неистовый лимитчик», любая встреча с которым заканчивалась какой-нибудь неприятностью. И хотя Виноградов сразу же предупредил Станового, что пить с ним не станет, тем не менее, позволил себя уговорить, сел за писательский столик, присоединившись к веселой компании, и даже принял участие в обсуждении какого-то нового фильма, которого сам не видел. Позднее, правда, выяснилось, что и Становой фильма не видел, да и смотреть его не собирался из принципиальных соображений.

«Я и не пойду его смотреть, — Становой оглашал своим негромким, но каким-то пронзительным голосом половину ресторанного зала. — Фильм рассказывает о поколении шестидесятников. А что этот мальчик, этот режиссер в подгузниках, может знать об этом поколении, о шестидесятниках? Ну что, скажите мне, что? Пусть сначала со своими мандавошками разберется, а потом лезет в чужую жизнь, в чужое время. Тогда, в шестидесятые, он и сопли без маминой помощи вытирать не умел». Слушали его невнимательно, и Становому приходилось орать громче. То ли от этого пронзительного голоса Станового, то ли от водки у Виноградова начала побаливать голова. Он сделал несколько вялых безуспешных попыток вырваться, но всякий раз его ловили и усаживали за стол.

В душе крепла уверенность, что вечер закончится плохо, может, милицией, может, чем похуже. Несколько раз к их столику подходил пожилой степенный администратор и просил собравшихся вести себя тише. Но Становой не собирался успокаиваться, наоборот, он становился агрессивным. «Ну что, может, подеремся? — орал он через весь зал администратору. — Подеремся? Только без ножей». Вокруг смеялись, кто-то в ожидании потасовки потирал руки, кто-то спешил уйти. «Нет, определенно, кому-то я сегодня кишки выпущу, — обещал Становой всему залу». Виноградову стало не по себе, он решил уходить, но с места не трогался. «Я уйду, — орал Становой. — Уйду, не беспокойтесь, только сначала ему в морду плюну», — Становой грозил кому-то в другом конце зала то пальцем, то кулаком, администратору, что ли, сейчас уж трудно вспомнить.

Назревавший скандал разрешился скоро и как-то неэффективно. В зал вошли молодые люди в темных костюмах и Станового вывели под руки. «Что вы знаете о поколении шестидесятых?» — спрашивал Становой молодых людей, увлекавших его к дверям. Но ему не отвечали. Как-то сама собой распалась, рассосалась и компания за столом. Получив в гардеробе свой плащ, Виноградов вышел на улицу под моросящий дождичек и там, на тротуаре, снова очутился в руках слегка поостывшего, но все ещё возбужденного Станового. Виноградова затолкали в такси. Машина оказалась полной народа, Виноградов сидел на чьих-то острых коленках, то ли женских, то ли мужских, ощущая задом все дорожные колдобины. По пути Становой беспрерывно курил и матерился.

«Хорошо, что мы уехали из этого поганого Дома литераторов, — сказал он, расплачиваясь с водителем. — Там пахнет нафталином и несбывшимися надеждами. Ты знаешь, какой запах у несбывшихся надежд? — спросил он у Виноградова. — Хорошо, потом скажу, не при женщинах».

Виноградов воспринимал происходящее с покорностью обреченного. В коммерческом ресторане «Иван да Марья» компания едва расселась за двумя сдвинутыми столиками рядом с эстрадой. Вокруг появились новые незнакомые люди. Из этих посторонних людей Виноградову запомнился какой-то Жора из Майкопа. Он орал ещё громче и пронзительнее Станового, заказывал музыку и пускался в пляс между столиками. «Еще немного этого веселья — и я умру», — сказал себе Виноградов. Его волю окончательно парализовал Жора, танцевавший на эстраде, на столиках и даже попытавшийся повиснуть на люстре в центре зала, что ему, в конце концов, и удалось. Жора угомонился, лишь когда ему, как бы между прочим, сообщили, что в ресторан вот-вот нагрянет милиция с проверкой документов. И покинул ресторан задним служебным ходом. А Виноградов очнулся среди ночи в своей кровати. Он не мог вспомнить, как попал домой и был очень удивлен, что вообще остался жив после такой переделки.

* * *

Выпив почти целую бутылку минеральной воды, Виноградов посмотрел на Леднева с благодарностью.

— Может, коньяка выпьешь? — спросил Леднев. — Какой-то ты весь зеленый.

— Что ты, — Виноградов вздрогнул.

Леднев усмехнулся и постучал ладонью по папке со сценарием.

— Не за ту работу мы взялись, — сказал он. — Надо снимать сказки на современной русской основе. Стилизацию Золушки, например. Это пойдет на ура. Преуспевающий брокер влюбляется в молодую потаскушку, очень бедную. Она вульгарна, но обаятельна. Он, по-своему тоже обаятельный, делает из потаскушки светскую львицу. А потом женится на ней. Или не женится. Это не важно. А зрители пусть рыдают и смеются.

— Только все это уже было, — Виноградов вылил в стакан остатки воды из бутылки. — И на русской основе и не на русской. Значит, эффект такого фильма оказался бы низким, слез в зале мы бы не увидели. А критики пропечатают, что Леднев и Виноградов исхалтурились настолько, что паразитируют на старых, как мир, темах.

— Ладно, черт с ней, с Золушкой… А для тебя эти походы в кабаки добром не кончатся, придется не творчеством заниматься, а сифилис лечить, — услышав звонок в дверь, Леднев быстро поднялся и пошел в прихожую. — Ладно, Игорь, — на ходу проговорил он, — ты отправляйся домой, отдыхай.

Леднев открыл дверь, впустил в прихожую Мельникова. Виноградов засобирался. На его лице блуждала улыбка, тяжелый разговор закончился.

— Так сценарий я оставляю? — спросил он Леднева. Раскланявшись с Мельниковым, Виноградов согнулся, натягивая на ноги ботинки. — Ты уж сам его дожми.

С усилием разогнувшись, Виноградов с чувством потряс руку Леднева и побежал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, будто боялся, что его остановят.

— Черт, как мне все надоело, — Леднев сел в кресло и достал из пачки сигарету. — Этот творческий союз с Виноградовым начинает меня тяготить, — он полистал страницы сценария. — Все не то. Клянусь, это последняя наша работа. Все надо заново переделывать. Садись, не стой в дверях. Подумать только, он почти ничего не исправил в сценарии. Даже фразу «У меня нет другого выхода» и ту оставил. Эти слова встречаются в каждом детективе. Вот теперь и у меня будут.

— Вычеркни и дело с концом, — Мельников остался стоять, прислонившись плечом к косяку двери. — В моей машине внизу сидит Жамин, судмедэксперт. Вчера вечером он закончил экспертизу, написал заключение для следствия. И вот нашел время поговорить. Ему в Москву было нужно, я подвез. Подумал, может, у тебя будут к нему какие вопросы.

— Что же ты сразу не сказал? — Леднев встал с кресла. — Правильно, что привез этого Жамина. Как его имя-отчество? И почему он не поднялся наверх? Почему ждет в машине?

Леднев шарил под вешалкой в поисках ботинок, но они, как назло, куда-то пропали.

— У тебя лифт не работает, а у него нога болит, — пояснил Мельников. — Вон твои ботинки.

— А, спасибо, — Леднев натянул туфли, сунул в карман ключи. Не дойдя пары шагов до порога, обернулся. — Ну, Егор, скажи…

— Это строфантин, — сказал Мельников. — Лекарство, о котором я тебе говорил ещё тогда, на твоей даче. То самое лекарство.

— Вот же твою мать… Твою мать… Вот же…

Леднев с силой дернул на себя ручку двери.

Конец ознакомительного фрагмента.