Смерть по вызову

Андрей Троицкий

Происходит серия жестоких убийств на квартирах больных, вызывавших «Скорую помощь». Подозрение падает на молодого врача Антона Ирошникова, и следователи не сомневаются в его виновности. Его может спасти только чудо или помощь профессионала. И вот к расследованию приступает опер в отставке Егоров…

Глава 6

Егоров проглотил ложку мороженого, показавшегося приторно сладким и, сделав глоток такого же сладкого кофе с молоком, поморщился, с отвращением посмотрел на пирожное, корзиночку с заварным кремом, украшенную ядовито-красным цукатом. Девушка, сидящая с ним за одним столом, доедала свое мороженое и, кажется, не отказалась бы ещё от одной порции. Оглядев полупустой зал с высокими потолками, огромными неуютными витринами, выходящими на улицу, Егоров поежился. Трудно найти более неподходящее место для доверительного разговора с девушкой. Следовало пригласить эту Веронику в небольшой домашний ресторанчик, накормить сытным обедом и уже после трапезы под рюмку ликера или коньяка задать несколько вопросов. Впрочем, Вероника сама выбрала это кафе-мороженое и горячо настаивала на этом выборе, вольному воля.

Егоров выложил на стол сигареты и зажигалку.

— Можно ещё мороженого заказать. Тут большой выбор.

— Можно, — кивнула Вероника. — Когда я с этим справлюсь.

— Вы не торопитесь, — Егоров, наблюдая за жадным прожорливым ртом Верноники, подумал, что и сам он будучи слушателем Высшей школы КГБ на аппетит не жаловался, да и сейчас поесть не дурак. — А я вот мороженое не люблю, — сказал он, — то есть люблю, но не очень. Как его съем, так у меня настроение почему-то портится. Странно, правда? — идиотский вопрос и вообще разговор идиотский, но надо же как-то налаживать контакт с девахой.

— А у меня наоборот настроение поднимается, — Вероника откусила пирожное, запила его кофе — Сладкое стимулирует мозговую деятельность, а о фигуре заботиться мне ещё рано. Обмен веществ нарушается после тридцати, а пока я очень худая, — она подняла на Егорова бесцветные глаза, выпрашивая комплимент.

— Фигура у вас спортивная, — отозвался Егоров, решивший, что этой девушке комплименты перепадают нечасто. Плоская, неженственная, с прямыми русыми волосами, очки её портят, нос слишком длинный. — Сразу видно, что вы занимаетесь спортом. Или я не угадал?

— Не угадали, — Вероника вдруг показала Егорову острый язык в белом налете заварного крема. — Ничем таким не занимаюсь. Время жалко терять на глупости.

— И правильно, — поддакнул Егоров, не зная, как подступиться к Веронике. — В вашем возрасте о другом думать нужно, о будущем, — он многозначительно свел брови.

— Вот я о нем и думаю, — Вероника доела мороженое. — Меня ведь в институт не папашка богатенький приткнул. Сама попала, с третьей попытки. Подготовительное отделение, репетиторы, которым я платила из своего кармана. Подрабатывала чертежницей и уборщицей по совместительству. Себе в лишней тряпке отказывала, но решила поступить в престижный институт. А своих решения я не меняю.

Глаза Вероники за стеклами очков блеснули металлической искоркой.

— Это похвально, похвально такое стремление к знаниям и все такое, — Егоров с трудом подбирал слова, но получалось не то, не к случаю, с каким-то лживым пафосом. Он открыл карточку меню. — Вот тут мороженое интересное указано из манго или вот из папайи. Не хотите попробовать? — когда Вероника кивнула, он подозвал слонявшегося без дела официанта в белой жилетке, заказал порцию мороженого из манго с шоколадом. — У вас тут указано, что коньяк есть, — он ткнул пальцем в карточку.

— Есть ещё и текила. Пользуется спросом, советую попробовать.

— Нет, дружок, лучше уж я по старинке коньяком отравлюсь. Триста в графинчике сделай, — он с запоздалой вежливостью посмотрел на Веронику. — Можете, ликер?

Вероника молча покачала головой.

— Только не рассказываете мне, что не перевариваете пьяниц, — Егоров повеселел. — Такие правильные девушки всегда презирают пьяниц.

— Но вы-то не пьяница, — Вероника вспомнила о пирожном.

— Я-то как раз пьяница, но умело маскируюсь под трезвенника, — Егоров достал из пачки новую сигарету. — Так о чем я бишь только что говорил? Кажется, об учении. Что оно свет. Или наоборот, не важно.

— Мы говорили о том, что в институте я оказалась не благодаря деньгам или связям своих родителей. Сама себе лбом дорогу пробила. А родители у меня бедные. Я бы даже сказала, очень бедные. Но честные, — Вероника презрительно усмехнулась. — М-да, бедные, но честные, добродетельные. Если, конечно, бедность и честность считать добродетелью. Но не о них разговор. Я мыла лестницы, чтобы заработать на приличного репетитора, а других в институт просто приводят за ручку родители.

— Действительно, несправедливо, — покачал головой Егоров, решив, что девочка ещё не избавилась от юношеской категоричности в суждениях. — Но, как принято говорить в таких случаях, жизнь все расставила по местам. Теперь вы учитесь вместе с дочками и сынками всяких там шишек. Но, в отличии от них, вы приобрели опыт, закалку.

— Вы хотите убедить меня в том, во что сами не верите, — Вероника поправила очки. — На одних все блага мира падают с неба, другим достаются по тройной цене. Лично я плачу втридорога.

— Мир несправедлив, — изрек Егоров первую же банальность, пришедшую на ум, заметив, что противоречит сам себе. Чтобы не вдаваться в детали несправедливого мироустройства и окончательно в них не запутаться, он прикурил сигарету. — И вам когда-нибудь повезет по крупному. Если не везло до сих пор, повезет позже.

— Ой, только не надо меня утешать. Мне и так себя жалко, — она облизнула некрашеные губы. — Вы так настойчиво добивались встречи со мной, откуда-то узнали мой телефон. Думаю, в деканате. А теперь вот думаете, о чем со мной говорить. Странно.

* * *

Егоров почесал затылок. Да, Романов поручил ему несложную работу, с которой справился бы и мальчишка из частного сыскного бюро, не достойную квалификации Егорова работу. Это если смотреть на дело с одной позиции, высокомерного дурака. А фактически… Фактически Романов доверил ему интимную тайну, которой не может поделиться даже с близкими людьми. Попросил его без участия всяких помощников и доверенных лиц разобраться и помочь. Взять нашкодившего мальчишку за ушко и привести его к оскорбленному, пылающему праведным гневом отцу. Романов — человек, расположения которого добиваются многие влиятельные люди, сильные мира сего. Стать начальником его службы безопасности кое-что да значит, — сказал себе Егоров и вздохнул. Но удовлетворенное тщеславие почему-то уже не грело душу.

Ясно, за прошедшую неделю, с тех пор, как в квартире Лены установлена прослушиювающая апарарура, в гостях у девушки никто не побывал, любопытных телефонных разговоров не состоялось. Какой-то художественный треп с подругами, темы самые общие: литература, обман видеозаписями, сплетни о преподавателях вуза. Все пустое. Только единожды сердце Егорова сладко заныло, словно почувствовало близкую удачу. Романовой позвонил некто Женя, поговорил о том о сем и перед тем, как положить трубку, пригласил Лену заходить к нему в любое удобное время. Сверившись с фотографиями, сделанными с записной книжки Романовой, он позвонил по нужному телефону и убедился, что загадочный Женя ни кто иной, как парикмахер, у которого Лена стриглась и делала укладку.

В другой день к вечеру Лене позвонил какой-то Эдик. Егоров трижды прокрутил запись телефонной беседы, найдя в диалоге мужчины и женщины множество двусмысленностей. Вот Эдик приятным баритончиком говорит: «Что-то ты потерялась. Не звонишь, в гости не зовешь. А я не против того, чтобы встретиться». Голос Романовой немного растерян: «Закрутилась совсем, одно, другое. Сейчас мне не до встреч». Эдик вздыхает: «А я тут хотел к тебе в гости нагрянуть. Проезжал мимо, но без приглашения как-то неудобно. Хотя ты знаешь, я все делаю быстро. Раз-два — и готово. Минутное дело».

Лена смеется: «Напрасно, мог бы заехать и без приглашения раз все так быстро. Какие уж тут церемонии?» «Учту, — прогудел Эдик — Хотя ты ведь сама на колесах, а моя контора в центре. Заезжай хоть завтра. А то ты у меня на работе ещё ни разу не была, все я к тебе катаюсь». Пауза в несколько секунд, вздох, очевидно, выражающий Ленино раздумье и сомнение в целесообразности такой поездки: «Ладно, в два устроит? Тогда диктуй адрес». Егоров переписал рабочий адрес Эдика в записную книжку.

Да, слишком уж много двусмысленностей. Что значит «минутное дело»? И что значит «раз-два — и готово»? Эти слова и выражения могут означать все, что угодно. В записной книжке Лены телефон никакого Эдика не значился, возможно, столь незначительный человек, что его телефоном она марать бумагу не стала. Возможно, и обратное: человек настолько близок, что его телефон написан горящими буквами на ткани женской души. Что хочешь, то и думай. Но лишними загадками Егоров голову забивать не привык, решив установить личность Эдика на следующий же день.

По тому адресу, что Эдик продиктовал Романовой, оказалась всего-навсего сапожная мастерская. Егоров аж крякнул с досады. Теперь ясно, что «раз-два — и готово» значит снять мерку с ноги или сделать примерку обуви. Действительно ведь минутное дело.

С водолазом-лингвистом вопрос решился и того быстрее. Егоров заглянул в служебное помещение бассейна и глянул на тщедушного кривоногого мужичка средних лет с маленькой лысой головой, похожей на сжатый кулак с лохматыми ушами. И стало ясно: такого к себе не всякая худая потаскушка подпустит. Этот вариант отпал сам собой. «Вы кого-то ищете?» — спросил водолаз. Егоров молча закрыл за собой дверь.

* * *

Егоров уже выпил большую рюмку коньяка, закусил посыпанным сахаром ломтиком лимона, и почувствовал себя с своей тарелке.

— Я хотел поговорить о вашей подруге, Лене Романовой, — сказал он, обсасывая горькую корочку. — Вы ведь с ней близкие подруги?

— Допустим.

— Вы, Вероника, человек деловой, прагматичный, с вами можно без обиняков и всяких там лирических отступлений, — в эту минуту Егоров почему-то решил, что разговор обязательно получится. — Вот я и встретился с вами, чтобы поговорить о Лене.

— Я по телефону не поняла, кем вы ей доводитесь, — оборвала Егорова Вероника. — Вы родственник? И что вас интересует, её успеваемость? Учится она хорошо, правда, не очень старательно, — Вероника насмешливо прищурилась.

— Я доверенное лицо отца Лены и, конечно же, меньше всего интересуюсь её успеваемостью.

— Понятно, — заинтересовалась Вероника. — Но что вы хотите узнать от меня? — У нас состоится откровенная беседа, если вы пообещаете, что она не станет достоянием всего вашего факультета, — Егоров сладко улыбнулся. — Есть вещи, о которых широкой общественности лучше не знать. Злые языки, завистники, недоброжелатели. А Лене ещё учиться два года.

— Все останется между нами.

Вероника приложила указательный палец ко рту, и Егоров понял что завтра же она разнесет весть всем знакомым. Однако решающего значения это не имело, о беременности Лены все равно скоро узнается.

— Очень надеюсь на вашу порядочность.

Егоров просительно склонил голову на бок, меньше всего он надеялся на порядочность Вероники, но лучших источников информации пока не находилось. А тут подруга, едва ли не лучшая институтская подруга Лены Романовой, сидит перед ним. Правда, в записной книжке Романовой значились десятки мужских имен и фамилий, телефонные номера. Но если начать работать с каждым персонажем, поиски затянутся на необозримую перспективу, потребуются многие недели, а то и месяцы, чтобы сесть на хвост этого папаши.

— Дело очень деликатное. Не знаю, делится Лена с вами своими личными проблемами, но хотел бы это знать.

— Вот уж не подумала бы никогда, что у Романовой есть какие-то проблемы, — Вероника задумчиво глядела в даль.

— Личные проблемы, Бог мой, да из них соткано все наше существование, — теперь Егоров уже не собирался отступать.

— Объясните, что вы, собственно, хотите знать, — сказала Вероника. — Я не понимаю языка полунамеков. А то наводите тень на плетень.

— Лена попала в затруднительное положение, — Егоров остался недоволен собственным косноязычием, лучше уж действительно обо всем сказать открытым текстом. — Короче, Лена беременна, — выпалил он.

— Вот как? — на лице Вероники не отразилось и тени удивления.

— И Лена не хочет сообщить отцу, кто, ну, то есть… Вы понимаете. А Юрий Сергеевич хочет знать правду, думаю, он имеет на это право. Правильно?

— Смотря что «правильно», — лицо Вероники осветила змеиная улыбка. — Если под словом «правильно» иметь в виду то, что Лена залетела. Это правильно и вполне естественно с физиологической точки зрения. Если она не хочет посвящать в собственные секреты драгоценного отца — это тоже правильно. Я лично её не осуждаю. Каждый человек имеет право…

— Пожалуйста, оставим эту демагогию.

Егоров поморщился. «Ну давай, сучка завистливая, шевели языком», — думал он, начиная злиться на Веронику.

— Мы же с вами взрослые люди, а эти разговоры о правах на тайну личной жизни и всякое такое смешно слышать от вас. Кстати, вы только что сказали, что её беременность естественное дело. В каком смысле?

— Если жить с мужчиной, могут появиться дети — в таком, — Видимо, у Вероники, привыкшей, по собственным словам, платить втридорога за все блага жизни, шевельнулась та мысль, что съеденное мороженое надо ещё и отработать. — У Лены была связь, довольно долгая, с одним из наших преподавателей. С доцентом кафедры экономики Олегом Олеговичем Десятниковым. Это единственно по-настоящему серьезное Ленино увлечение, известное мне.

— Значит, сейчас эта связь оборвалась? — Егоров превратился в слух. — Я правильно понял, оборвалась?

— Правильно поняли, — Вероника уже без прежнего аппетита съела пару ложек честно заработанного мороженого и отхлебнула из чашки кофе с молоком. — Закурю, пожалуй, — она вытащили из пачки сигарету, поднесла её кончик к огоньку протянутой Егоровым зажигалки. — Эта интрижка проходила у всех на виду, так что, никаких секретов я не раскрыла. А оборвалась месяца четыре назад или три. У Лены какой срок?

— Не знаю, — соврал Егоров. — Меня в эти тонкости не посвящали. А что из себя представляет этот Десятников, ну, возраст, семейное положение, внешность.

— Возраст? — Вероника втянула в себя сигаретный дымок. — Что-то около сорока. Женат. Вот насчет детей… Кажется, дентьми не обременен. И супруга у него интересная женщина, не знаю уж, чего мужчины на стороне ищут. А его внешность, это на чей вкус. Черноволосый такой, подтянутый, гимнастический зал посещает, одевается стильно. Вообще-то симпатичный мужик, но не в моем вкусе. Слишком уж выпендривается, выкаблучивается. Чувствует, что бабам нравится. Не люблю таких, а Ленка вот клюнула.

— И долго продолжались их отношения?

С радости Егоров нацедил себе ещё одну полную рюмку, решив, что эта уж точно последняя, вечером предстоят дела. Теперь он смотрел на Веронику почти что с нежностью, самые смелые ожидания оправдывались. Егоров давно заметил, что лучшие подруги при удобном случае предают друг друга не просто охотно, но как-то азартно, самозабвенно.

— Продолжались отношения? — привычно переспросила Вероника. — Может, полгода или что-то около этого. Как видите, хватило времени, чтобы забеременеть. С первого семестра Десятников вел у нас семинары, учил экономической грамоте в свете последних веяний моды. Он умеет складно говорить, язык подвешен. Ходит взад-вперед по аудитории и упражняется в риторике. Потом вдруг неожиданно остановится, посмотрит на самую симпатичную девушку: «Вы со мной согласны? Возможно, хотите что-то добавить? Или вспомните живой пример по нашей теме?» И так задумчиво смотрит, подбородок поглаживает, будто его и вправду какой-то живой пример интересует. «А знаете что, останьтесь после занятия, поговорим. На моих занятиях важно не просто присутствовать. Нужно ещё и участвовать в работе. Вы меня понимаете? Один, без вашего участия, я не смогу ничего сделать». Ему бы в самодеятельности выступать.

— И с Леной он оставался после занятий? — Егоров закашлялся. — Материал ей объяснять учебный?

— Она у нас самая интересная в группе, — Вероника выудила из пачки Егорова новую сигарету. — Ну, не то чтобы интересная, эффектная. Одевается в самых дорогих магазинах. Своей портной, свой сапожник, свой визажист. На её месте самая занюханная девчонка выглядела бы по меньшей мере эффектно, — Вероника печально покачала головой, её глаза затуманила грусть. — Я бы на этого прощелыгу даже и не посмотрела бы, с его дополнительными занятиями. По существу, этот доцент дешевка. И подход к женщинам у него такой однотипный: прилипнет со своими семинарами, прости Господи, как банный лист. А дальше по стандартной программе: ресторан, постель. Дура все-таки Ленка.

— А почему она порвала с Десятниковым?

Егоров после короткой внутренней борьбы убедил себя в том, что ещё пятьдесят грамм коньяка заслужил честно. Вот все и выяснилось, вот она, прямая дорожка к истине.

— Что тут удивительного? — видимо, Вероника вспомнила фразу из женского романа. — Жизнь — это бесконечная череда потерь и находок. Хотя я считаю, что Десятников потеря не великая. Пользуется положением, вправляет молодым дурам мозги. По слухам, ему предлагали повышение, административную работу, так отказался. Он де с преподавательской работы уходить не хочет, без этого он себя не мыслит. «Это мое призвание», — так он выражается, — Вероника хихикнула.

— Спасибо, вы мне очень помогли, — Егоров пока что никуда не торопился, но продолжать разговор ему расхотелось. — Вам случайно деньги не нужны? Взаймы или как? Или на безвозвратной основе?

— Нет, не нужны, — Вероника гордо вскинула голову и посмотрела не Егорова с вызовом. — Деньги мне не нужны, — повторила она, — убежденная в том, что предательства совершаются из корысти. А нет корысти, нет и предательства. Так, разговор душевный.

— Я из добрых побуждений предложил, — Егоров пожал плечами. — Сам был студентом. Счастливые, кстати, годы студенческие.

— Конечно, счастливые, — согласилась Вероника. — Счастливые, но трудные.

* * *

Вербицкий встал с кресла, чувствуя усталость после только что состоявшегося разговора с женой. Если отбросить налет эмоций, Таня права в одном: она целыми днями одна дома, скучает, его ждет, ей одиноко. И так тянутся долгие недели и месяцы. Он щелкнул замками чемоданчика, проверил, не кончились ли разовые шприцы. Кое-какой запас ещё остался. Все на месте, лекарства, белый халат. Вербицкий прошел в спальню, сбросил спортивный костюм, надел белую сорочку и темные брюки. Действительно, пусть Таня пойдет работать, разве велико удовольствие для молодой женщины целыми днями дома киснуть? Пусть потрудится в женском коллективе, каком-нибудь жутком гадюшнике, ведь в этих домах культуры и музыкальных школах женщины основной контингент, неустроенные в жизни женщины, завистливые к чужому благополучию, злые на язык.

Там она быстро за голову схватится, домой примчится как миленькая. Разглядывая свое отражение в зеркале, Вербицкий решал, повязать ли галстук, выбрал темный, одноцветный — солидно. Яркие легкомысленные галстуки — это не для врачей. Переобуваясь в прихожей, он решил сказать несколько теплых слов жене, чтобы та весь день не держала на него обиды, не дулась как мышь на крупу. Пройдя в кухню на звук льющейся из крана воды, он подошел к Тане, обнял её за плечи и, опустив голову, чмокнул в щеку.

— Не подумай, что я против того, чтобы ты устроилась на службу. Даже наоборот. Если работа будет доставлять тебе хоть какое-то удовольствие, трудись. Конечно, те жалкие гроши…

— Да не в этих копейках дело, — Таня выключила воду и вытерла руки салфеткой. — Я пять лет проучилась в институте, у меня есть кое-какие знания, способности есть, которые теперь оказались лишними, невостребованными. А ты не хочешь этого понять. Я просто задыхаюсь в четырех стенах, чувствую себя никому не нужной.

— Ты мне нужна.

Вербицкий погладил жену по плечу. Он подумал, что дальше откладывать с ребенком нельзя. Появится на свет их первенец и сразу все станет на место. Кончатся эти пустые споры о работе и других пустяках, а жена, наконец, поймет, что создана вовсе не для того, чтобы учить нотной грамоте чужих детишек. Однако он не стал вслух высказывать свои соображения, не та тема, чтобы обсуждать её походя. Да, с ребенком тянуть не следует. Вербицкий ещё раз поцеловал жену и с озабоченным видом посмотрел на часы.

— Пора идти. Договорим, когда вернусь. У одного моего больного жена — директор музыкальной школы. Попрошу помочь в твоем трудоустройстве.

— Что на ужин приготовить?

— На твое усмотрение, — Вербицкий вышел в прихожую, надел кожаную куртку, меховую шапку и клетчатый шарф.

Поцеловав Таню на прощание, он вышел из квартиры, спустился вниз на лифте и неторопливо дошагал до троллейбусной остановки, помахивая чемоданчиком. Проехав пару остановок до хозяйственного магазина, Вербицкий побродил вдоль ряда частных торговцев, вспомнив, что надо бы поменять под кухонной мойкой треснувший сифон. Но с этим успеется, а в чемоданчике нет лишнего места, полна коробочка. Вербицкий подошел к другому продавцу, пьяненькому дядьке, вывалившему на свой лоток скобяные изделия и кое-какой инструмент.

Выбрав молоток с рифленой пластмассовой ручкой, Вербицкий расплатился, завернув покупку в газету, пристроил её в чемоданчике. Он зашел в хозяйственный магазин, бегло посмотрел образцы обоев. Зима уже скоро закончится, нужно подумать о ремонте квартиры. Пожалуй, светлые обои с мелким рисунком хорошо будут смотреться в большой комнате. Нужно приехать сюда вместе с Таней, пусть сама посмотрит. Вербицкий спустился в метро и купил жетоны.

* * *

Вагон качало из стороны в сторону. Вербицкий, сосредоточенный на мыслях о предстоящем ремонте, не сразу вспомнил, на какой остановке выходить. Поднявшись в город, он прошел пару кварталов, свернул в переулок и ускорил шаг. Занимался морозный яркий день, солнце, растопив низкие снежные тучи, засверкало в голубом небесном просвете. Зайдя через арку во двор мрачного семиэтажного дома, он нашел нужный подъезд, пешком поднялся на четвертый этаж. Переведя дыхание перед двустворчатой крашеной дверью, он нажал кнопку звонка. С другой стороны послышались медленные старческие шаги, покашливание. Звякнула цепочка, дверь на пару секунд приоткрылась и снова захлопнулась, чтобы распахнуться настежь.

— Здравствуйте.

Вербицкий шагнул в прихожую, поставив на пол чемоданчик, подождал, когда глаза привыкнут к полумраку.

— Вы очень пунктуальны.

Вербицкий скинул куртку и шапку, переобулся в тапочки.

— Куда мне пройти?

— Направо, в комнату, — Мария Феоктистовна показала рукой, куда проходить.

— Хорошо, — захватив с собой чемоданчик, Вербицкий свернул в комнату, замешкался на пороге, разглядывая сервированный круглый стол посередине комнаты. — Стоило ли беспокоиться?

Вербицкий вопросительно посмотрел на вошедшую следом старушку.

— Как же не стоило? — та всплеснула руками. — Вы-то беспокоитесь обо мне. Сами работаете на «скорой» и находите время навестить больную. Наверняка, это в ваши служебные обязанности не входит, — Мария Феоктистовна посмотрела на Вербицкого лукавыми глазами старой кокетки. — И даже денег не берете. Знаете, меня ваше бескорыстие даже настораживает. Впрочем, «настораживает» не то слово. Изумляет до глубины души ваше бескорыстие. Это так не современно, не брать денег. Прошу к столу.

— В таком случае, я с вашего разрешения помою руки.

Вербицкий опустил чемоданчик на пол, вышел из комнаты и, заперевшись в ванной, тщательно вымыл руки и лицо, причесал волосы. Вернувшись, он занял венский стул с гнутой деревянной спинкой и стал ожидать возвращения из кухни хозяйки. Старуха поставила перед Вербицким тарелку с куриными котлетами, картофельным пюре и зеленым консервированным горошком.

— Вы меня балуете, — после прогулки по морозу Вербицкий испытал приступ аппетита, чуть не облизнулся. — Вы меня балуете, — повторил он и, не дожидаясь отдельного приглашения, взялся за вилку, но старухи уже не оказалось в комнате, она вернулась через минуту с початой бутылкой хорошей импортной водки и пустой рюмкой.

— Пожалуйста, перед едой, — она поставила бутылку перед Вербицким. — Наливайте сами, боюсь пролить. Руки трясутся, стали слабыми.

Вербицкий решил не отказываться. Наполнив рюмку под ободок, осушил её в два глотка, ещё раз повторил, что хозяйка балует его и, если так пойдет дальше, избалует окончательно.

— Еще большой вопрос, кто кого избалует, — сказала Мария Феоктистовна, внимательно наблюдавшая за тем, как Вербицкий поглощает пищу. — Вы у меня в гостях уже третий раз и не взяли с меня за свои визиты ни копейки. Значит, есть ещё на земле бескорыстные люди. Не все деньгами испорчены.

— Не все, — кивнул Вербицкий. — Но многие.

— Две мои лучшие подруги скончались, муж умер ещё семь лет назад, — продолжала старуха. — Из родственников только брат и племянница. Брат младше меня, но тоже сильно болеет. Его старший сын, о нем я вам уже рассказывала, он пьяница. Торгует у метро шоколадками. А племяннице все некогда ко мне заехать, навестить старуху. Дефицит общения. Я ведь не пойду к подъезду сплетничать со здешними старухами. Они мне не компания. Да и о чем мне с ними разговаривать? Нет, не стану я топтаться с этими бабками даже от большего одиночества, не то воспитание у меня. А вы наливайте себе ещё водочки.

— Спасибо, достаточно. Как чувствуете себя? Эти дни сердце не беспокоило?

— Слава Богу, — Мария Феоктистовна улыбнулась. — С тех пор «скорую» не вызывала, как вы приезжали. Тогда я очень не хотела, чтобы меня забрали в больницу. Боюсь больниц. Хочу умереть в своей постели, а не на казенной койке.

— Чтобы забирать вас в больницу показаний не было, — Вербицкий ел не спеша, со вкусом. Старуха совсем неплохо стряпала. — Сейчас нам дают неплохую технику. Кардиограмму можно на дому снять. Это упрощает задачу, не нужно попусту людей, у которых слегка сердечко прихватило, возить в больницу. А у вас тогда случился приступ тахикардии, и давление ещё подскочило. Возможно, это связано с изменениями погоды. Витамины в таблетках купили? В вашем возрасте лучше усваиваются именно синтетические витамины, а не натуральные.

— Витамины уже две недели принимаю, — Мария Феоктистовна встала, взяла с серванта упаковку витаминов и вернулась к столу. — Вот какие.

— Хорошие, — кивнул Вербицкий. — Плюс полный набор минеральных веществ. И не слушайте того, кто говорит, что отечественные витамины лучше импортных.

— Да кого мне слушать кроме вас, — Мария Феоктистовна поправила воротник желтой в черный горох блузки. — Уже ноги у меня не те, чтобы по поликлиникам каждый день бегать, как другие. Может, я уже рассказывала об этом и теперь повторяюсь, но за свою сознательную жизнь я работала в общей сложности всего-то восемь лет. Просто не было такой необходимости, чтобы ходить на службу. Мой покойный муж занимал высокие должности во Внешторге, часто бывал за границей. Хорошая, денежная работа. Петр Петрович был старше меня, а с детьми у нас не получилось. Словом, я ни в чем не знала отказа. Дорогие шубы, побрякушки, государственная дача, прислуга. Мы очень хорошо жили. Я следила за собой. Ходила в бассейн, зимой на лыжах. Словом, за жизнь я не изработалась, как кляча. Вот только ноги слабеют все сильнее.

— Старайтесь ходить, проводите время на воздухе, — посоветовал Вербицкий. — Ноги сейчас посмотрим. Кстати, моя жена тоже дома сидит, но рвется на работу. Она тоже моложе меня на двенадцать лет.

— Какие пустяки, — старуха вздохнула. — Мой Петя был старше меня на двадцать лет. В семейной жизни возраст не главное. А своей супруге посоветуйте не на работу ходить, а найти себе какое-то занятие по душе. Просто безумие просиживать молодую жизнь в присутственном месте. Впрочем, вашей зарплаты должно быть на двоих не хватает.

— У меня хороший оклад, — ответил Вербицкий, но старуха, похоже, не слушала.

— Была бы я моложе, не вылезала из машины. Гоняла бы в свое удовольствие. И еще, конечно же, спорт. Это так отвлекает от скучных бытовых проблем. У вас есть машина?

— Есть «Жигули», старенькие уже.

Вербицкий насыпал в чашку растворимый кофе, добавил сахар, залил смесь кипятком из чайника.

— Не остыл? — Мария Феоктистовна придвинула ближе к Вербицкому вазочку с карамелью. — Посадите свою жену за руль, и вскоре она забудет все мысли о работе, с утра станет просить у вас ключи. У нас с Петей была «Волга». Все кончилось со смертью мужа. Знаете, смерть Петра Петровича, хоть он был уже стариком, стала для меня таким потрясением, будто мне залезли в грудь рукой и вытащили оттуда сердце. И сердца больше нет, а я все живу, уже без него, без сердца.

Вербицкий постарался ободряюще улыбнуться.

— Прошлый раз вы говорили, что у меня давление повышено, — вспомнила старуха. — Какое-то лекарство советовали купить. Название я записала, но бумажка потерялась где-то.

— У вас и верхнее и нижнее давление повышено. С верхним все понятно: волнение, реакция на врача. Обычное дело. Но почему повышено нижнее, почечное давление? Сейчас мы снова измерим давление, но в любом случае вам надо записаться на УЗИ. Теперь эти аппараты есть почти в каждой поликлинике, — он допил кофе и отказался от второй чашки.

* * *

Вербицкий передвинул стул к дивану, раскрыл на коленях чемоданчик, достал и положил на диван тонометр, фонендоскоп, накинул поверх пиджака белый халат.

— Как интересно, у вас в чемоданчике наручники, — старуха неожиданно для Вербицкого возникла за его спиной. — Скажите, зачем врачу наручники? Простите за любопытство.

Вербицкий, стараясь скрыть замешательство, почесал затылок. Вот же старая клизма, во все нос сунет, наручники углядела.

— Пациенты иногда попадаются буйные, — ответил он. — Наручники такая же необходимая вещь как, скажем, одноразовый шприц. Бывает, на вызов нужно отправлять бригаду психиатров, а вместо неё посылают линейную бригаду. А у пациента острый алкогольный психоз или что-то в этом роде.

— Это понятно, при такой-то жизни свихнуться недолго, — Мария Феоктистовна села на диван. — Вам наручники на работе выдают?

— Нет, сам их купил, — Вербицкий не стал ничего выдумывать. Вот привязалась, ведьма, к наручникам будь они неладны. — Подошел ко мне на улице один пьяница, на бутылку ему не хватало, оказалось, сотрудник охранного агентства. Я ему купил бутылку, а он помог мне купить наручники. Их ведь простым смертным не продают. А сотрудник охранного агентства имеет право купить по своему удостоверению.

— И пригодились они вам, наручники-то?

— Сколько раз, — Вербицкий придвинул свой стул ближе к дивану. — Рукавчик поднимите, пожалуйста.

Старуха наклонила голову, стараясь расстегнуть пуговицу на манжете блузки. Вербицкий придвинул стул ещё ближе к дивану.

— Вам помочь? — спросил он и, коротко размахнувшись, ударил Марию Феоктистовну открытой ладонью в висок.

Старуха, тихо охнув, повалилась спиной на диван. Достав из «дипломата» лейкопластырь и ножницы, Вербицкий отмотал и отрезал от рулончика белый прямоугольник и заклеил старухе рот. Он поднял на руки легкое тело Марии Феоктистовны, перенес её к окну и положил спиной на пол. Вернувшись к чемоданчику, он вынул наручники, те самые, которые так заинтересовали хозяйку дома, затем под коробочками с лекарствами отыскал вторую пару наручников. Вербицкий склонился над старухой, надел стальные браслеты сперва на левое потом на правое запястье, поочередно пристегнул худые руки к нижней трубе радиатора.

— Вот и ладненько, — сказал он самому себе.

Вербицкий уселся на стул и не торопясь, с удовольствием выкурил сигарету, стряхивая пепел себе под ноги. Мария Феоктистовна лежала, не шевелясь и, казалось, уже не дышала. Вербицкий опустил окурок в недопитую чашку кофе. Промокнув ватный тампон в склянке нашатырного спирта, он склонился над старухой, поводил тампоном у неё перед носом. Мария Феоктистовна открыла глаза. Вербицкий дернул за краешек лейкопластыря, отклеивая его от подбородка. — Если будешь кричать, снова залеплю рот.

Вербицкий опустил клочок ваты в карман халата. Старуха, приходя в себя, водила головой из стороны в сторону, очумело округляла глаза и сопела, дергая пристегнутыми к трубе руками.

— Слышишь меня? — спросил Вербицкий. Старуха тихо пискнула в ответ.

— Мне руки больно, — сказала старуха так тихо, что Вербицкий едва расслышал слова.

— Потерпи немного.

Он проверил, свободно ли открывается балконная дверь. Она поддалась легко, прохладный ветерок бросил в комнату горсть снежинок. Закрыв дверь, Вербицкий шагнул к старухе, наклонился вперед.

— Вы не дергайте руками, тогда запястья не будут сжимать браслеты, лежите спокойно, — посоветовал он.

Вербицкий нашел на дне чемоданчика молоток, передвинул стул к ногам старухи и сел на него.

— Поговорим?

Он крепко сжал ладонью рифленую ручку молотка.

— Боже мой, Боже, что я наделала? — всхлипнула старуха.

Вербицкий расхохотался в голос и, отсмеявшись, повторил вопрос. Старуха не ответила. Из уголков её глаз выкатились мелкие слезы, стекли по вискам и затерялись в морщинах кожи.

— Или мы поговорим, — Вербицкий переложил молоток из руки в руку. — Или будет очень больно.

— Что я наделала, что наделала…

Старуха давилась словами, всхлипывала. Вербицкий привстал, ногой отбросил стул. Опустившись на корточки, заголил колено Марии Феоктистовны и поднял молоток. Мария Феоктистовна, кажется, ничего не увидела. Глаза ей застилали слезы. Вербицкий ударил молотком по колену. Старуха вскрикнула, застонала в голос, Вербицкий даже испугался, что она снова потеряет сознание.

— Ну, скажи мне что-нибудь, — он ближе склонился к старухе, чувствуя, что начинает звереть. — Скажи мне что-нибудь, сука старая.

Он поднял молоток, готовясь нанести следующий удар в щиколотку левой ноги.

— Пожалуйста, — старуха снова застонала в голос. — Пожалуйста…

— Что, пожалуйста? — Вербицкий заскрипел зубами.

— Не надо, — старуха сглотнула слюну. — Там все. На кухне. В полках банки с крупой. Не надо только…

* * *

Вербицкий заклеил рот Марии Феоктистовны пластырем, прошел на кухню. Распахнув дверцы полок, он принялся ссыпать сначала на пол, а затем в раковину содержимое жестяных банок с крупой.

Вот оно. Толстая пачка валюты в банке с гречкой, золотые кольца в целлофановом пакетике, отдельно браслеты с камушками, ещё одна пачка долларов. Что ж, добрый улов. У этих старух никакой фантазии. Все они держат ценности и деньги либо в ящиках с постельным бельем, либо на кухне в банках с крупой. Сегодня удачный день. Покончив с банками, он прошел в ванную, сорвал с кронштейна клеенчатую в цветочек занавеску. Подумал, если обшарить в квартире все углы, пожалуй, можно найти ещё одну старухину захоронку, но сразу же отказался от этой мысли. Жадность и азарт — вот что губит людей, — решил Вербицкий.

Он вернулся в комнату, волоча за собой клеенку. В неё он завернет труп Марии Феоктистовны. Тело проморозится на балконе и спокойно пролежит до поздней весны, пока гнилостный запах не распугает соседей. Он покосился на молоток, лежавший на полу. В этих сухоньких старушках почему-то много крови. Откуда она, эта кровь, только берется и как помещается в маленьком тельце? Можно, конечно, сделать бабке укол. Скажем, внутривенно два кубика однопроцентного клофелина, — раздумывал он.

Старуха худая, значит, препарат всосется минут через семь. Разорвутся сосуды мозга — и готово дело, никакой крови. Уже через три-четыре часа в организме не останется и следа препарата. Экспертам будет весьма затруднительно доказать факт насильственной смерти. Да и кто станет проводить исследования? Министр что ли умер или директор центрального рынка? Всего-навсего одинокая старуха. Кто станет возиться? Стоя посередине комнаты, Вербицкий почесывал переносицу.

И все — таки этот вариант, хотя и привлекательный, никак не подходит. От укола останется след и выведет этот след… На кого он выведет? А ведь следствие может пойти в правильном направлении. Нет, лишние осложнения ни к чему, а береженого Бог бережет. Куда перспективнее выглядит убийство на бытовой почве. Зашел, скажем, к богатой тете нелюбимый племянник, тот алкаш, что торгует шоколадками у метро, попросил денег. Тетка, разумеется, отказала: на одну пенсию живу. И вот он, печальный результат…

Вербицкий сел на стул, закурил сигарету. Быстро он управился. Остались мелочи. Стереть пальцы с тех предметов, где они могли остаться, собрать «дипломат». Старуха плакала на полу, сопела, издавая то ли мычание, то ли негромкие стоны.

Отправив окурок в чашку с чаем, Вербицкий поднял с пола молоток, наклонился над старухой.

Удар пришелся точно между остекленевших от ужаса глаз.