Москва Икс

Андрей Троицкий, 2020

Советский Союз доживает последние годы. Капитан морских пехотинцев Сурен Мирзаян при выполнении боевого задания за рубежом не выполнил приказ командования. Позднее раненый Мирзаян и несколько его подчиненных попали в госпиталь в Северодвинске. По выздоровлении их ждала гарнизонная тюрьма, следствие и трибунал. Однако Мирзаян и еще двое морпехов бегут из госпиталя, уходят ночью на машине, а затем поездом. Беглецы обзаводятся подложными документами и под чужими именами теряются на просторах Советского Союза. Милиция и флотская контрразведка вели поиск бывших военнослужащих, но безрезультатно. Восемь лет спустя большие люди на Лубянке и Старой площади пересмотрели давнее дело и решили начать новую охоту на дезертиров, подключив группу опытных оперативников КГБ во главе с майором Павлом Черных. Для майора Черных бывшие морпехи не просто звери, которым место за решеткой, – это люди, посвященные в важные государственные секреты, а тайны надо похоронить вместе с дезертирами. Но, как часто бывает, на чужие секреты вдруг находится богатый покупатель со стороны, который способен изменить не только ход оперативной игры чекистов, но и человеческие судьбы. Некоторые события романа основаны на реальных фактах.

Часть вторая: Сурен

Глава 1

Сурен Погосян заметил слежку только сегодня, когда вышел из подъезда многоквартирного дома и остановился, чтобы прикурить. Налетел ветер, погасил огонек зажигалки. Неподалеку от старых гаражей стояла серая «Волга» с надписью «геологоразведка» вдоль кузова. Он подумал, — кажется, эта машина попадалась на глаза второго дня у кафе «Мимоза», но водитель другой, тот был узкоплечий парнишка с тонкими усиками, а сейчас — плотный дядька средних лет. Он слушал радио, козырек кепки надвинут на лоб, очки с дымчатыми стеклами, на заднем сидении двое мужчин, лиц не разглядеть.

Сурен докурил сигарету и подумал, что погода теплая, даром что декабрь. Он открыл багажник белых «Жигулей», сделав вид, будто что-то ищет или перекладывает с места на место, косил взглядом на чужую машину. Заднее левое крыло помято, на водительской двери приметная царапина, ошибки нет, эту же «Волгу» он срисовал позавчера, — открытие неприятно удивило Сурена.

Он сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. После полудня встреча с хозяином частного стоматологического кабинета, который на прошлой неделе взял золото для коронок, а заплатить обещал сегодня. Конечно, дантист может сам привезти деньги, вообще это дело не самое срочное, но Сурен, словно курьерский поезд, точно следовал расписанию и не отменял встреч из-за пустяков.

Итак, для начала нужно отвезти одной даме, Зое Ивановне, жене крупного партийного сановника, гарнитур: браслетик с крупным сапфиром и бриллиантовой россыпью, кольцо и серьги. Это русская женщина, подлаживаясь под вкусы мужа, красится в блондинку, у нее пышные формы и грустные коровьи глаза. Если дамочка успела собрать наличные, — наверняка она очень старалась и задобрила мужа, — то расплатится уже сегодня, не откладывая в долгий ящик, — вещи редкие, если что, — уйдут моментально. Зое надо позвонить с полдороги, спросить о деньгах. Для деловых разговоров Сурен, осторожный, внимательный в мелочах, использовал городские таксофоны.

Он ехал в сторону центра, в зеркальце заднего вида появлялась и пропадала знакомая «Волга», на перекрестке она притормозила, свернула, из-за поворота показались синие «Жигули», приклеились сзади. Он миновал мост Победы, остановился у палатки и купил батон хлеба в бумажном пакете, зашел за угол дома, плотно закрыл дверь телефонной будки и набрал номер Зои.

— Дорогой Суренчик, жду вас с раннего утра, — Зоя говорила грудным, волнующим голосом. — Сегодня проснулась с мыслью, что у меня праздник. Что вы привезете мои игрушки.

Зоя достаточно умна, чтобы не называть вещи своими именами. Когда он вернулся к машине, синие «Жигули» стояли сзади, метрах в пятнадцати, водитель позевывал, смотрел в небо, пассажир разворачивал газету «Советский спорт». Сурен положил пакет с хлебом на пассажирское сидение и завел машину, он отщипывал кусочки батона, опускал их в рот, прикидывая, кто по нему так соскучился: милиционерам или гэбэшникам. Рубль за сто, — чекисты, тут и думать нечего, милиционеры просто не способны вести слежку с таким размахом, — на нескольких машинах, используя одновременно не меньше десятка оперативников. Хорошо, пусть так, пусть это чекисты…

Но зачем госбезопасности понадобился какой-то Сурен из Еревана, пусть человек не последний в бизнесе, но, по большому счету, — не самый значительный, и не самый богатый. Далеко не самый богатый… Почему же именно он? В Ереване нет нищеты, какая давно царит во многих русских городах, здесь больше миллионеров, чем в Москве или Питере. Бери любого и мотай срок, но почему-то начали с Сурена. Мысли неспешно сменяли друг друга, будто он размышлял о постороннем чужом человеке, а не о своей судьбе.

Среди деловых людей ходили слухи, будто Генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев дал указание председателю КГБ закончить расследования дел о хищениях в республиках Средней Азии, и сразу ударить по Армении, — пересажают всех воров, цеховиков, а заодно и тех, кто не дружит с родной коммунистической партией. В Средней Азии тоже начали с мелкой рыбешки, директоров совхозов, закупщиков хлопка, а потом поднялись выше, брали за жабры больших людей и штамповали судебные приговоры: двадцать пять лет крытой тюрьмы особого режима, плюс конфискация имущества, минус дальнейшее поражение в правах. Похоже, и здесь начинается… Поначалу больших боссов не тронут, зацепят рыбешку помельче, вроде Сурена, а там, — как пойдет.

Ему могут предъявить восемьдесят восьмую статью, и еще пришьют подлог, мошенничество, спекуляцию ювелирными изделиями, скупку и хранение валюты… Выбьют показания, заставят все подписать или подпишут за него. Посадят рядышком на скамью подсудимых еще десятка два таких суренов… Санкция: от десяти до двадцати пяти лет тюрьмы или расстрел с конфискацией имущества. Когда кончится этот показательный цирк, в центральных газетах дадут заметки в несколько строк: приговор приведен в исполнение. Чекисты получат внеочередные звания, государственные награды и возьмутся за жуликов с партийными билетами, за тех, кому есть, что терять в этой грешной жизни.

Да, не очень весело…

Синие «Жигули» пропали, на хвост села черная «Волга». Он быстро перестроился в левый ряд, свернул на узкую улицу, «Волга» катилась за ним, как привязанная. Сурен снова оказался на проспекте, перестроился в левый ряд и сбавил скорость.

По опыту, слава Богу, опыту чужому, он знал, — слежка может продолжаться долго, недели, даже месяцы. Сейчас чекисты проверяют его контакты, слушают телефонные разговоры, они не будут спешить, сошьют крепкое дело. Все это так, но, если посмотреть в глаза правде, — слежка идет в открытую, чекисты действуют нагло, почти не прячутся, — это плохо. Значит, они хотят задержать его не через недели или месяцы, а совсем скоро, со дня на день. Может быть, счет идет уже на часы. Важно не показать, что напуган, не начать суетиться.

И еще… На дне души, в кромешной темноте, оставался острый осколок, догадка, которая царапала сердце: может быть, дело не в том, что он, по понятиям чекистов, темный делец и валютчик, по которому тюрьма плачет, на самом деле есть другие причины для этой слежки, для его задержания и… С ним не станут церемониться, никакого следствия, свидетелей, протоколов, заседателей, судьи. Только несколько допросов, бесконечных, страшных, — и все.

Он исчезнет без следа, спустя месяц где-нибудь в придорожной канаве или на свалке найдут обгоревший труп, непригодный для опознания, или части тела, это не так важно. Думать об этом не хотелось, но он думал, и чувствовал, как по спине пробегал холодок, будто кожу трогают стеклянной палочкой, душу мутил страх.

* * *

Что делать дальше, с чего начать… Из близких родственников у него только дядя Артур и тетка Ануш, живут в ста километрах от Еревана. Надо увидеть Артура, может быть, последний раз, посмотреть ему в глаза, поговорить. Надо повидаться с Леной, русской женщиной, которую он любил, которая могла бы стать его женой, но пока это невозможно. Лена живет в том же городке, что и дядя. Да, — это главные дела, останется еще множество мелочей, но они подождут.

Сурен знал: когда-нибудь настанет черный день, за ним придут, в дверь постучат. И надо будет вылезать в окно, и бежать куда-то без оглядки. Что ж, он готов к такому раскладу, в тайнике есть деньги, есть машина в гараже, о котором никто ничего не знает, он может исчезнуть быстро, войти в одну дверь и выйти из другой двери, другим человеком. Советский Союз большой, прятаться можно долго, были бы деньги и друзья. Жизнь в бегах — это совсем не то, о чем Сурен мечтал, не к этому он стремился, но судьба беглеца лучше, чем тюремная клетка, набитая немытыми отморозками, или пытки, сводящие с ума.

Он покрутился по центральным улицам, старясь оторваться, — не получилось. Тогда Сурен оставил машину возле рынка, вышел, потолкался у прилавков, заглянул в общественный туалет, заперся в кабинке и выкурил сигарету. Снова побродил по рынку, прибавил шагу, завернул за мясной павильон и ушел в проходной двор через дыру в заборе.

Спустился вниз по улице, поймал такси, пообещав водителю два счетчика, вскоре оказался возле красивого восьмиэтажного дома, где жили высокие партийные и государственные чиновники, другие уважаемые люди, потерявшие счет своим миллионам. Сурен пообещал таксисту хорошую премию, если тот подождет полчаса, только не надо стоять на этом месте, лучше проехать вниз по улице до магазина «овощи-фрукты».

* * *

Он поднялся на шестой этаж, сунул руку во внутренний карман пиджака: коробочка с драгоценностями на месте, позвонил в квартиру Зои Ивановны, открыла скромно одетая горничная. Зоя в длинном халате с диковинными лилиями и райскими птицами ждала в большой комнате, парикмахер ушел полчаса назад, сделав хозяйке даже не прическу, а высокое птичье гнездо, где поместятся две взрослые птицы и выводок. Пахло от Зои словно от цветочной клумбы, что напротив горкома партии.

Хозяйка смотрела на Сурена взглядом безнадежно влюбленной коровы, мечтающей о взаимности. Она хотела, чтобы красавец с точеным лицом, отвязал колокольчик, потянул веревочку и увел ее в лес. Сурен вежливо поздоровался и покосился на портрет в тяжелой золоченой раме, — муж Зои, известный партиец, в военном френче с орденом Ленина на груди стоял на фоне горных вершин и восходящего солнца, похожего на истертый пятак. Он был немолод, сед, с узкой грудью и большим отвислым носом. Лучший художник Армении старался превратить супруга Зои Ивановны в мужественного красавца, вложив в портрет все мастерство и талант, щедро отпущенный Богом, — но до конца с задачей не справился.

Зоя опустила крышку секретера, достала из ящичка увеличительное стекло, вытащила драгоценности из футляра. С видом знатока она разглядывала гарнитур минут пять, задавая Сурену пустые вопросы, потом ей все это надоело, она сложила драгоценности в футляр, ушла, вскоре вернулась с деньгами и объявила, что сейчас они будут пить кофе, но если есть желание, — можно и коньячка. У Сурена не было времени, не было желания, но только что он заработал две с половиной тысячи рублей, даже не ударив пальцем о палец, отказать хозяйке — нельзя.

* * *

Они сидели друг против друга за кофейным столиком и болтали ни о чем. Иногда Зоя низко наклонялась, чтобы добавить сливки или взять конфетку, и на несколько секунд застывала, не замечая, что халат распахнулся на груди. Сурен сглатывал слюну и с трудом отрывал взгляд от прелестей хозяйки, ерзал в кресле, старался смотреть в окно. Зоя небрежно провела рукой по коленям, полы халата разошлись, она выставила напоказ ровное колено и бедро, гладкое и розовое. Сурен стал смотреть в окно еще внимательнее, еще пристальнее. Там ничего не происходило, только пролетел самолет, оставив за собой белую полоску.

Зоя щебетала о сестре, которая живет в Москве и пишет, — по телефону об этом говорить нельзя, — что магазины стоят почти пустые, за любыми продуктами очереди, трудно купить даже стиральный порошок и детский крем, а уж про обувь или приличную одежду, — говорить нечего, они пропали давно. Даже сигареты, — и те трудно достать. Зоя высылает сестре вещи, которые покупает здесь, в партийном распределителе.

Может быть, жене высокого партийного чиновника не позволены крамольные речи, но Горбачев, у которого от собственного величия ум за разум зашел, этот бывший секретарь ставропольского обкома партии, — ничтожная личность с причудами, пустой говорильней, — доведет людей до того, что даже здесь, в Ереване, население будет ходить голым и в лаптях, вместо вина пить ржавую воду из крана, вместо шашлыков есть зеленые сосиски с просроченным сроком годности.

И еще: Горбачев заставляет местных партийцев выполнять бессмысленные унизительные поручения. Раньше муж Зои Ивановны возвращался домой в пять вечера, ну, если с друзьями не засидится. Он отвечает за сельское хозяйство, но в колхозах бывает редко, потому что ему там нечего делать, он слишком большой человек, чтобы овцам и баранам хвосты крутить, как простой скотник.

А теперь, — Зоя всхлипнула, — муж с раннего утра до позднего вечера ездит на какие-то стройки, в колхозы, к фермерам. Он сам на себя не похож, похудел и осунулся, возвращается поздно, с темным лицом, от него нехорошо пахнет, — навозом и мочевиной, и еще чем-то отвратительным… А как еще может пахнуть человек, весь день, проторчавший в кошаре или в свинарнике. Ночью роскошная женщина лежит в кровати, смотрит в темный потолок, слышит храп мужа, вдыхает эти отвратительные запахи, — они не исчезают после душа, — и чувствует себя женой нечистоплотного безграмотного пастуха, и вообще, если бы не этот портрет на стене, Зоя забыла бы, как муж выглядит. Она смахнула набежавшую слезинку. И снова наклонилась над столиком, еще ниже, чтобы гость сполна насладился зрелищем и что-то решил, — хочет он эту женщину или… Впрочем, никаких «или».

Сурен тяжело вздохнул, допил кофе, наговорил комплиментов и стал прощаться. Зоя не обиделась, хотя была немного разочарована, подумала, что в следующий раз этот красавчик отсюда просто так не уйдет, ведь он мужчина из крови и плоти, а не из камня, нет, из ее когтей он не выскользнет. Зоя проводила гостя до двери, попросила привозить интересные вещички, вроде сегодняшнего гарнитура, или просто позвонить, когда станет одиноко и захочется немного внимания, ласки и доброго слова.

* * *

После визита Сурен чувствовал себя уставшим, будто не кофе пил с приятной женщиной, а мешки ворочал на товарной станции или целый день, как муж хозяйки, торчал в кошаре или свинарнике. Зоя Ивановна хочет любовных приключений, но близкие отношения с клиентами — это против правил, или бизнес или постель, — третьего не дано. Он сел в то же такси, вспомнил про дантиста, но назвал водителю другой адрес.

Вскоре он оказался во дворе старого дома, вошел в подъезд, поднялся на третий этаж, постучал кулаком в дверь, потому, что звонок не работал. Послышались шаги, щелкнул замок. Сурен переступил порог, закрыл за собой дверь. Перед ним стоял дядя Миша, мужчина лет шестидесяти в майке без рукавов и трусах. Пахло водкой, какой-то сивухой и несвежей рыбой, в комнате кто-то храпел.

— Для меня что-нибудь есть? — спросил Сурен вместо приветствия.

Дядя Миша присел перед тумбочкой, покопался в ящике и вынул конверт.

— Я хотел сегодня занести, ну, вечером… Письмишко два дня как пришло. Но я болел, не вставал, не мог… Кашель замучил.

Судя по штемпелю, письмо пришло пять дней назад из Питера, обратного адреса нет. Сурен оторвал бумажную полоску, вытащил листок ученической тетради, на нем только три слова: «Все плохо, приезжай». Он вышел на лестницу, спустился вниз и закурил. Дела закруглились к четырем вечера, Сурен вернулся на рыночную площадь и забрал машину. До дома его сопровождали бежевые «Жигули», во дворе стояла та самая «Волга» с надписью на кузове «геологоразведка».

Глава 2

Сурен перекусил и стал бесцельно бродить по комнатам. Это была большая, точнее две большие квартиры на одном этаже, соединенные между собой, обставленные мебелью в стиле Людовика XV, не оригинальной, но копиями, дорогими, — только размер меньше оригинальных образцов. Сурен снова поймал себя на мысли, что мебель слишком помпезная и вычурная для городской квартиры. Только человек с испорченным вкусом мог купить эти антикварные дрова, впрочем, два года назад он был в восторге от пузатого позолоченного комода, стульев на гнутых ножках и диванов с полосатой обивкой.

На стенах подлинники русских мастеров, есть парочка французских живописцев середины 20-го века, еще пара итальянцев, — картины на библейские темы. Знакомый искусствовед сказал, — это произведения искусства. Сурен удивился: господи, о чем он думает, когда каждая минута на счету, а до тюрьмы — два шага. Сегодня и завтра домработница не придет, — удобной момент, чтобы заковать Сурена в наручники, гэбэшники наверняка знают уклад его жизни, привычки, позвонят: откройте, срочная телеграмма, или из ЖЭКа придут: вы заливаете нижних жильцов.

Зазвонил телефон, Сурен снял трубку.

— Привет, как дела? — это был один из помощников, некий Виктор. — Я с товарной станции звоню. Тут небольшая проблема. Надо бы пошептаться вечером.

— Реши все сам, — ответил Сурен. — Витя, я зашиваюсь, минуты свободной нет.

Он бросил трубку, лег на кровать, заложил ладони за голову. Сурен доверял интуиции, спасавшей от ошибок, от пули, если прислушаться к внутреннему голосу, можно разобрать всего пару слов: опасно, уходи… Может, это вовсе не интуиция, а сам ангел хранитель шепчет в душу слова предостережения. Уходи, — легко сказать.

Он встал, принял душ, растерся полотенцем, взглянул на свое отражение в большом прямоугольном зеркале: он прибавил в весе, но в целом выглядит неплохо, — мускулистый, с широкими плечами и грудью, на правом плече татуировка: череп, якорная цепь под Андреевским флагом. На икроножной мышце след пулевого ранения, на груди и на правом бедре шрамы от осколков мины, — они не портят мужчину. Он надел халат, сел к письменному столу и начал писать, через четверть часа письмо было готово, Сурен сунул листки в конверт, но не приклеил марку и не написал адреса.

Он нашел поясную сумку, положил в нее рубли крупными купюрами, триста долларов двадцатками, кое-какую мелочь и несколько фотографий: мать с отцом на фоне цветущей вишни, брат, рано умерший, вот Лена — женщина, которую он давно любит. И вот он сам в парадной форме капитана морской пехоты стоит на палубе десантного судна. Снимки сделаны еще до ранения…

Он прислушивался к звукам на лестничной клетке. Кабина лифта поднялась на этаж, кто-то покашлял, и снова тишина. В тайнике пистолет и две обоймы, он уже шагнул к шкафу, где был оборудован тайник, но передумал.

* * *

Стемнело, когда Сурен надел короткий плащ на теплой подстежке и вышел на улицу, пасмурное небо обещало скорый дождь или снег, во дворе под фонарем стояла новая машина, раньше она на глаза не попадалась, — зеленые «Жигули» третьей модели, один человек за рулем, кажется, двое сзади. Сурен достал ключи, подошел к своей машине, глянул направо, и стало как-то неуютно, знакомая «Волга» тоже здесь.

Может, поймать такси? Нет, он всегда ездит на машине, зачем менять привычки, гэбэшники заподозрят неладное. Сурен вытащил из бардачка две газеты, свернутые трубочкой, положил на пассажирское сидение, там интересные репортажи о подпольной группе цеховиков, их судили в Москве, ходили слухи, что одному из подозреваемых чекисты пообещали жизнь, — и он сдал старых друзей с потрохами, как пустую посуду, и все подписал. Наивная душа… Жизнь ему не подарят, поставят к той же стенке, у которой расстреляли бывших друзей. Нужно почитать на досуге, об этом процессе шло много разговоров. Сурен завел машину и решил про себя, теперь он это кожей чувствовал — его будут брать сегодня вечером, в крайнем случае, — завтра утром, на рассвете.

Через полчаса он вошел в ресторанный зал, где для него всегда был зарезервирован столик. Плащ он снял, но не сдал в гардероб, перекинул через руку. Официант, не дожидаясь команды, поставил на стол пепельницу, бутылку минеральной воды и открыл бутылку «Аштарак», — Сурен привык начинать вечер с бокала горьковатого вина. Он положил на стол пачку «Мальборо», закурил, в три глотка прикончил бокал вина, налил еще, выпил, и стал ждать, когда на душе станет легче.

За большим столом в центре зала напротив эстрады сидела компания мужчин, — здесь время от времени собирались деловые люди Еревана, чтобы обсудить разные сплетни, поболтать и развлечься, обычно, веселие кончается утром. Во главе стола сидел Тигран, человек лет пятидесяти пяти, одетый в двубортный синий пиджак и белую сорочку, волнистые с проседью волосы зачесаны назад, лицо приятное, он всегда улыбался, обнажая белые зубы.

Тигран показал на свободное кресло по правую руку от него, Сурен поднялся, прошел через зал, поздоровался со знакомыми, сел за стол. На эстраде уже разминались музыканты, приходилось говорить громко, почти кричать, чтобы собеседник услышал. Тигран поманил официанта, но тот понял все без слов, поставил перед Суреном столовый прибор и бокалы, принес початую бутылку «Аштарака».

Сурен придвинул ближе кресло, сказал, что есть важный разговор, не хочется затевать его в зале, можно поговорить в кабинете директора, они встали, нашли служебный выход, прошли по коридору, Тигран постучал в дверь, приоткрыл ее. Сидевший за письменным столом моложавый мужчина в накинутом поверх темного костюма белом халате оторвался от бумаг, нахмурился, но увидав Тиграна, расцвел в улыбке, вышел из-за стола и долго тряс руки гостям, приговаривая «такие люди» и «милости просим». Тигран что-то сказал директору, тот сбросил халат и пропал, плотно закрыв дверь.

Тигран сел на его место, Сурен занял стул для посетителей и пересказал свою историю, утаив лишь некоторые несущественные детали. Сказал, что не понимает интереса гэбэшников к его персоне, не может ничего объяснить, потому что сам ничего не знает, последние месяцы прошли гладко, Сурен брался за разные дела, но ничего по-настоящему большого, крупного, не подворачивалось. Он был занят на товарной станции или ездил по небольшим магазинам в окрестностях Еревана, — и все его дела.

Из Москвы пригнали три неучтенных вагона с импортным стиральным порошком, один вагон с растворимым кофе и еще один с текстилем. Надо было разбить товар на мелкие партии, договориться с директорами магазинов и все вывезти. Так и вышло, — товар двинули в разные точки, железнодорожные пути возле склада освободили, пустые вагоны ушли в Москву, словом, Сурен клевал крошки, которые падали с чужих столов, и тем был сыт.

Тигран, услышав про крошки с чужих столов, рассмеялся и сказал, что Сурен вечно прибедняется, будто милостыню хочет просить, а у самого столько денег, — хоть заборы ими обклеивай, но, пожалуй, в Ереване и заборов не хватит. Сурен с каждым годом живет все богаче, и сам того не замечает, везунчик, каких поискать, только успевает оттопыривать карманы, а они уже полны, — и все крупные купюры.

— Ладно, не подкалывай, — сказал Сурен.

Сейчас не про деньги разговор, про нечто более важное. Факт, что никого Сурен не трогал, не было никакого насилия, конфликтов, ничего… И вдруг раз, — и спокойную жизнь сломали через коленку, он решил исчезнуть быстро, не предупредив даже своих людей. Главное, не доводить до задержания, позже, если все уляжется, можно будет вернуться, он просит именно Тиграна присмотреть за его бизнесом, потому что знает его много лет и верит, как самому себе. Сурен положил на стол конверт и сказал, что здесь расписано все, что нужно сделать.

— Что ж, бог велел помогать ближнему, — Тигран дважды прочитал текст, задал несколько вопросов и сжег листок в пепельнице. — Не волнуйся, я займусь этим. Поговорю с твоими парнями и все устрою. Не думай о плохом.

Сурен сказал, что его доля — пятнадцать процентов, — теперь это доля Тиграна. Есть кое-что срочное, не сегодня-завтра придут три вагона с телевизорами «Рубин» последней модели с чехословацкими трубками, розничная цена — тысяча рублей. Нужно моментально освободить вагоны, товар отправить на пятый склад, а потом его рассовать по торговым точкам. Тиграну нужно связаться с Виктором, ближайшим помощником Сурена, тот все объяснит. Сурен выложил на стол две тяжелые связки ключей, от складов и частных гаражей, где хранился кое-какой товар. На другой связке ключ от машины, квартиры и второй квартиры, на окраине. Сурен попросил отогнать машину в надежное место, а ключ отдать Виктору.

— Тебе легко уезжать, — вздохнул Тигран. — Ни жены, ни детей…

— Хватило ума их не заводить.

— Да, легко, — повторил Тигран. — Сел в поезд и помахал ручкой. Ладно, если решил, — пусть так и будет. Я все сделаю. Недели через две позвони Тамаре, я у нее бываю по субботам. Я расскажу новости.

Сурен поднялся, пожал руку Тиграну и вышел из кабинета.

* * *

Сурен остался за столом, он придвинул к себе телефонный аппарат, набрал домашний номер Левона Кутояна, одного из своих помощников.

— Есть дело, — сказал Сурен. — Через час подходи к кафе «Ариэль», на угол. Да, да, где молодежь собирается, я там тебя подберу. Захвати рюкзак, купи минеральной воды и чего-нибудь пожевать. Назад вернешься послезавтра. И куртку надень, ночи холодные.

— Хорошо, понял, — Левон не задавал вопросов. — До встречи.

Сурен положил трубку, надел плащ, закрыл дверь в директорский кабинет, вышел на улицу через служебную дверь. Похолодало, поднялся ветер.

Он спустился с крыльца и пропал в темноте, поблуждал по дворам и переулкам, пока не убедился, что за ним никого, вышел на широкую пустую улицу и долго ждал машины, наконец, появилось такси. Сурен пообещал водителю сто рублей, сел впереди и назвал адрес. Ехать было далеко, на окраину. Здесь темнота стала плотной, Сурен сказал водителю, где остановиться, расплатился и вышел, закурил, ожидая, когда уедет машина.

Он прошел два квартала вверх, свернул направо, двинул по узкой тропинке через пустырь, остановился у ворот гаражного кооператива «Севан», здесь светила яркая лампа под железным колпаком. Сурен открыл калитку своим ключом, его бокс третий направо, он зажег верхний свет и некоторое время копался в гараже, затем вывел белую «Ниву», запер бокс, и ворота. Он никуда не торопился, ехал осторожно и слушал радио. Передавали, что сейчас Генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев находится с официальным визитом в США, в ближайшие дни ожидается подписание важных международных документов. Сурен повертел ручку настройки, нашел концерт эстрадной музыки для полуночников.

На углу улицы под мачтой освещения стоял Левон Кутоян, парень лет тридцати, сзади светилась вывеска кафе «Ариэль», гремела музыка. Увидев машину, Левон подхватил рюкзак, положил его на заднее сидение, сам сел рядом с Суреном, проехали километров десять, когда Левон спросил, куда они держат путь.

— Мы направляемся в Грузию, в Батуми, — сказал Сурен. — Но сначала заедем в одно место… Сто километров отсюда. У меня там родственники, хочу повидаться. Мы там долго не задержимся, переночуем, и в дорогу. Ты никому не должен говорить, что здесь у меня родня. Никогда и никому.

— Конечно.

— В Батуми я останусь, а ты поедешь обратно, в бардачке документы на эту тачку. Машина чистая, не в угоне, оставь ее себе. Ты ведь весной собирался жениться, а машины у тебя нет. Ты единственный из моих парней, у кого нет машины, поэтому я тебе и позвонил. Вспомнил, что давно мечтаешь о «Ниве», ну, это мой подарок на свадьбу.

— Спасибо, — в горле запершило, Левон был растроган до слез. — А я копить начал. Но не получается. Мать болеет, нужны лекарства, младшей сестре надо помогать. Я отложил покупку и вдруг вы мне… Господи, даже не верится.

— Один совет на будущее. Ты занялся бизнесом недавно, но из-за этого бизнеса можно огрести много неприятностей. Ты скромный парень, постарайся и дальше, когда заведутся деньги, оставаться в тени. Не езди на иномарках, не сори деньгами, тогда у тебя будет меньше завистников и врагов.

Сурен замолчал, повертел ручку приемника.

— Сегодня седьмое декабря, — сказал диктор по-армянски. — Сейчас мы предлагаем нашим уважаемым радиослушателям продолжение концерта для полуночников по вашим заявкам.

Темная дорога бежала под колеса, проехали спящий поселок, увидев всего несколько огоньков в окнах, за заборами лаяли собаки, у автобусной остановки светил одинокий фонарь. Они прибыли на место около трех часов ночи, остановились у высокого каменного забора, с другой стороны собака гремела цепью, изредка лаяла, металлическая калитка заперта. Левон выбрался из машины, закурил, дожидаясь, что будет дальше.

Сурен встал на капот машины, подпрыгнул, зацепился руками за забор и перемахнул его. Собака перестала лаять, послышались какие-то неясные звуки, человеческие голоса, калитка распахнулась, Левона пригласили войти, он увидел очертания большого дома из белого камня и старика с длинными седыми волосами, обнимавшего Сурена.

Глава 2

Гостей провели в большую комнату, усадили за стол. Хозяин дома — Артур, родной дядя Сурена, мужчина с темным лицом, длинными волосами и седой бородкой, был похож на античный персонаж. Тетка Ануш выглядела старше мужа, это была худая женщина с грубоватым неподвижным лицом, словно вырезанным из дерева, она была одета так, будто собралась на похороны: темная бумазейная рубаха, серая жакетка с карманами и черная юбка, на голове коричневый платок. Перед Левоном она поставили тарелку с куском курицы и салатом из фасоли, кувшин домашнего вина и стаканы, он не хотел есть, но и отказаться было неудобно. Левон старался не слушать чужой разговор, но ведь он не глухой. Старуха, скорбно поджав губы, за стол не села, встала в дверях, как часовой.

— Ты опять к ней приехал? — спросил старик. — Зачем?

— И к ней, и к вам, — ответил Сурен. — Я уезжаю из Армении, наверное, надолго. Так обстоятельства сложились. Хотел проститься.

Старик нахмурился.

— Уезжаешь из-за…

— От вас у меня нет секретов. Несколько дней за мной ходят по пятам то ли менты, то ли гэбэшники. Меня могут взять… Не сегодня, так завтра. Не хочу сидеть и ждать, когда это случится. Я уезжаю и хотел сказать: спасибо. И простите за все.

Старуха молча заплакала, она вытирала щеки кончиками платка. Левон постарался есть побыстрее, понимая, что он всем мешает, он налил вина из глиняного кувшина, выпил и сказал, что очень устал. Ануш постелила ему в соседней комнате на диване, засыпая, он слышал негромкие голоса, которые удалялись и вскоре совсем пропали.

Сурен провел ночь в небольшой комнате, из мебели здесь был фанерный шкаф, крашеный морилкой, и узкая девичья кроватка, единственное окно закрыто глухими ставнями. Еще не рассвело, когда дядя Артур вошел в комнату, зажег верхний свет и занял единственный стул, Сурен проснулся и сел. Старик волновался, голос стал низким, чтобы занять беспокойные руки, он включал и выключал электрический фонарик с длинной ручкой.

— Давно хотел об этом поговорить, но все как-то не получалось, — начал он. — Теперь уж откладывать нет времени. Мой сын умер молодым, сорок только исполнилось. Есть родственники, и ты среди них — самый близкий. Мы с твоим отцом всю жизнь занимались ювелирным делом. Но отца твоего уже нет. А я, когда переехал сюда из Ленинакана, отошел от дел. Так вот, мы, когда твой отец был жив, хотели, чтобы все детям осталось… Но, сам видишь, как вышло. У меня есть деньги и ювелирные изделия. Дорогие, редкие. Кое-что принадлежало твоему отцу, вторая половина — моя. Твой отец хотел, чтобы все хранилось в одном месте. Здесь надежно и безопасно, не то, что в городе.

— Я знаю об этом, — кивнул Сурен.

— Сколько мне осталось? Год, два, пять? Твой отец думал, что проживет до ста лет. А на самом деле… А теперь с тобой эта история. Видишь, как быстро все меняется. Ты хочешь уехать, надолго. Возможно, тебе придется снова скрываться. Жить под новым именем. Это тяжело, это опасно, нужны деньги, много денег. А если найдут, деньги понадобятся, чтобы… Ну, сам знаешь. Я хочу, чтобы ты забрал все. И нам с Ануш будет легче. Я живу с тяжелым сердцем, переживаю… А вдруг что случится. А случиться может все, что угодно. Смотри, какое время настало, а дальше что будет? Все прахом пойдет.

— Я ведь в бегах, может, уже завтра окажусь на нарах. Деньги и ценности разворуют менты и прокуроры. Подумай, о чем ты говоришь…

— Ты умный и ловкий человек, ты все сделаешь правильно, тебя не поймают. А без денег пропадешь. Одевайся, хочу тебе что-то показать.

* * *

Они вышли на двор. Было холодно и темно, только на востоке чуть просветлело. Пошли на дальний конец двора, здесь стояла каменная постройка с плоской крышей, по виду то ли столярная мастерская, то ли летняя кухня. Щелкнул замок, вошли в помещение, заставленное рухлядью, загорелась стосвечовая лампа, занавешенная паутиной. Артур навалился плечом на комод, сдвинул его в сторону, скатал пыльную циновку, под ней крышка люка, два железных кольца и навесной замок. Артур немного повозился, поднял крышку, в нос ударил затхлый запах. Они спустились по лесенке с перилами, старик дернул шнурок, загорелась лампочка.

Здесь тоже было полно хлама, сундук с полуистлевшими журналами и книгами, пара кожаных чемоданов, почти новых. На круглом столике саквояж, с такими когда-то ходили зажиточные доктора или ветеринарные врачи. Старик подошел к торцевой стене напротив лестницы, сдвинул щит из почерневших досок, сдернул кусок брезента, открылась дверца замурованного в стену сейфа метровой высоты, с хромированными ручками и гербом царской России в верхнем углу. Старик поманил Сурена пальцем и прошептал в ухо комбинацию цифр, велел их запомнить и самому открыть сейф. Сурен быстро справился, старик потянул дверцу, посветил фонариком.

— Ну, смотри. На верхней полке — завещание. Уже заверенное. Дом, все постройки, все наше движимое и недвижимое имущество отойдет тебе. Внизу деньги и золото с камушками.

Четверть часа Сурен перебирал содержимое сейфа, потом дверцу закрыли, поднялись наверх, сели на скамейку за домом. Было холодно, но тучи разошлись, небо на глазах становилось высоким и светлым.

— Восемь лет назад ты вернулся на родину в Ленинакан из холодного Северодвинска. И объявил, что погостишь дома один день и уедешь надолго, может быть, навсегда. Ты сказал, что теперь у тебя новые документы и новое имя — Сурен Погосян. В какую историю ты влез, когда, зачем… Из тебя было невозможно вытянуть слово. Ты сказал: тебе и отцу лучше об этом не знать. Что сейчас скажешь?

— Повторю, что сказал тогда. О некоторых вещах лучше не знать или забыть их. Иначе всю жизнь будешь бегать от своего прошлого.

— Ты вернулся через два года, но не в Ленинакан. Ты приехал в Ереван, купил кооперативную квартиру и зажил на широкую ногу. У тебя появился свой бизнес, ты его расширял… Стал обеспеченным человеком, со связями. Но продолжал жить под чужим именем, а к нам в Ленинакан приезжал редко, поздним вечером или ночью. Когда гостил, мог по три дня не выходить из дома. Ты боялся, что тебя найдут, что узнают на улице. Но время шло, все стало забываться. Мы привыкли к твоему новому имени — Сурен Погосян. Прошло еще шесть лет. Уже нет твоего отца и матери нет. Ты приезжаешь и говоришь, что снова будешь скрываться. Скажи, ты убил кого-то?

— Нет.

— Ты не хочешь рассказать эту историю? Всю, от начала до конца? Сними камень с души.

— На душе нет камня. Сказано: я не убийца.

Старик покопался в кармане, достал три ключа на стальном кольце и вложил их в ладонь Сурена.

— Пусть они всегда будут с тобой. Найди возможность позвонить мне или Вардану хоть раз в две недели. Если со мной или Ануш что-то случится, — приезжай, если сможешь. Вардан во всем поможет. Если что со мной будет не так, забирай все, что есть в сейфе. Опоздаешь, — без тебя все разворуют. Не допусти этого. Ты еще женишься, еще детей заведешь…

— Хорошо, — кивнул Сурен.

— Теперь скажу важное, послушай. В мае этого года Горбачев принял закон «О кооперации». Это не о кооперативах закон, это значит, — теперь начинается капитализм. А коммунизм, который строили много лет, из-за которого миллионы людей в лагерях сгноили, — нужен, как старые подштанники, протертые на заднице. Всего полгода прошло, а сколько появилось богатых людей… Вот слушай. Скоро тебе не надо будет прятать деньги, и притворяться скромным тружеником. На всю жизнь запомни, — никогда не верь рублю. Эта бумажка всю жизнь людей обманывала, и дальше будет обманывать. Плюнь на этот рубль и забудь. Держи деньги в камнях, в золоте, в долларах. Понял?

Сурен кивнул, он курил и смотрел в небо, будто видел там свою судьбу.

— Ты сегодня к ней пойдешь?

— Да. У меня важный разговор.

— Не ходи, — сказал старик. — Она не твоя женщина. У нее муж. Он узнает, будет нехорошо. Ей хуже будет.

— Муж не дает ей развода. Уже больше года. Он купил в этом городе всех судей. Оптом и в розницу.

— Купил он судей или нет, но сейчас это его женщина. И он ее не отпустит. У тебя еще будет жена. Красивая, молодая… Нельзя воровать любовь. Пусть она не любит его, но он муж.

— Черт… Я говорил с ней вчера по телефону, сказал, что приду. Муж в отъезде, только вечером вернется.

— Не важно, соседи ему расскажут.

— Не могу с ней не увидеться, — сказал Сурен.

* * *

Через час он подошел к забору белого камня, хотел постучать в железную калитку, но она сама открылась. С той стороны ждала женщина лет тридцати в короткой шубке из искусственного меха с широкими рукавами, светлые волосы до плеч, зеленые глаза и яркие губы. Она взяла его за руку и потянула к себе. Калитка захлопнулась, женщина сделала шаг, обхватила руками его шею, прижалась и поцеловала в губы, долго и так сладко, что перехватило дыхание, и голова закружилась.

— Пойдем в дом, — сказала она. — Пожалуйста, пойдем… Все изменилось. Нарек звонил. Он приедет раньше, часа через два-три. Скорее, пойдем в дом.

— Я пришел за тобой, — сказал Сурен, чувствуя, что разволновался и от этого волнения, мысли спутались. — Я хочу сказать… У меня неприятности в Ереване. Я должен уехать. Но я не могу уехать без тебя, поэтому собирайся. Сейчас я подгоню машину. Мы сложим вещи и все…

— Я не могу. Нарек догонит нас. Ничего хорошего не получится. Судебное заседание через месяц. Надо дождаться.

Сурен отступил на шаг, дул холодный ветер, но ему было жарко, горела шея и щеки, он вытащил платок и стер со лба испарину. Он смотрел в сторону, на громадину дома из белого камня, окна темные, с двойными рамами. Он перевел взгляд на Лену, ветер дул ей в лицо, в глазах стояли слезы, на левой скуле расплылся продолговатый синяк. Он взял Лену за руку, приподнял рукав шубы, на запястье темные продолговатые пятна, это отпечатались толстые пальцы мужа. Выше, у локтевого сгиба, синяк, свежий, размером с половину сигаретной пачки.

— Я не оставлю тебя здесь, — сказал Сурен. — Мы и так долго ждали.

— Но я не могу уехать. Мы с Нареком еще раз попробуем все решить по-хорошему. Ну, если не получится… Я надеюсь на лучшее.

— По-хорошему это как? Нарек посадит тебя на цепь как собаку. Ты не выйдешь из этого двора, он не пустит тебя на суд. Я уеду, и никакой защиты ты здесь не найдешь. Останешься один на один со своей бедой. И с этой сволочью.

— Нарек сказал: если ты подумаешь, — только подумаешь, — бежать… Если только эта мысль придет в голову, — я убью твоих родителей. Сначала отца, потом мать, сожгу их дом. А потом дойдет очередь до твоей сестры из Еревана, ей тоже не жить. Не делай глупостей, — так он сказал. Он Богом поклялся.

— Никого он не убьет, он трус, — сказал Сурен.

— Трусы — самые опасные люди. Он убьет, потому что он трус.

— Лена, пожалуйста, Лена, — он искал подходящие слова, но их не было.

Теперь она заплакала.

— Я не могу, — повторила Лена. — Ты же это понимаешь. Нет…

Он стоял, гладил ее ладонью по волосам и не знал, что делать, все слова, которые он знал, самые убедительные, самые правильные, сейчас ничего не стоят, ничего не значат. Может быть, это к лучшему, что Лена не поедет с ним, Сурену нужно время, чтобы выехать из Армении, освоиться на новом месте. Пройдет месяц-другой, он сможет через друзей вытащить ее из этой затхлой дыры, от мужа психопата, сейчас надо успокоиться, набраться терпения.

— Хорошо, потерпи еще немного, — сказал он. — Я вернусь. Через пару недель, через месяц… И заберу тебя навсегда.

— Хорошо, — Лена отступила назад, вытерла глаза платком. — Иди… Я буду ждать.

Он обнял ее и подумал, если сейчас же он не уйдет, то расплачется вместе с ней. Он повернулся, пошел к калитке, бросил взгляд за плечо. Лена стояла, опустив руки, и смотрела ему вслед, он помахал ей ладонью, попробовал улыбнуться. Сурен вышел за ворота, перешел на другую сторону улицы, остановился и закурил, ноги были ватными, сердце билось неровно, а на душе лежал тяжелый камень. Сурен вдруг подумал, что если он сейчас уйдет, — никогда больше не увидит Лены, почему так, что может случиться с ней или с ним, какие обстоятельства помешают будущей встрече, — он не знал, но поверил, — так и будет. Он затянулся дымом, пошел дальше и снова остановился, будто споткнулся.

— Сурен…

Он замер, услышав голос Лены, оглянулся, она вышла за калитку и бежала к нему через улицу. Он бросил сигарету и быстро зашагал навстречу.

— Я приду, — сказала Лена, она говорила быстро, захлебываясь словами, будто боялась, что не успеет сказать что-то важное. — Мы уедем… Сегодня же. Но сюда не надо на своей машине. Езжай к тем домам, — она махнула в сторону панельных башен, — жди возле магазина. Я только соберу сумку или чемодан. Дай мне час, за час я все успею.

— Брось ты эти вещи…

— Я же не могу голой уехать. И документы надо найти, — куда я без них. Но я быстро. Все, теперь уходи. Иди скорее. Пока соседи тебя не увидели. Иди же…

Сурен повернулся и, не оглядываясь, пошел дальше.

Глава 3

Сурен подумал, что хорошо бы наскоро помыть машину, после ночной поездки она совсем грязная. Он велел Левону размотать резиновую кишку, пустить воду и поработать тряпкой. Сам сел в доме за столом. Дядя Артур у окна мусолил газету, он дочитал передовицу о поездке Михаила Горбачева в Америку и перешел к колонке «происшествия». Оторвавшись от чтения, вопросительно посмотрел на племянника:

— Ты хотел что-то сказать?

— Она уедет со мной.

Развернутая газета, зашуршав, упала на пол. Левон закашлялся от неожиданности.

— Это как же? Нарек ее муж, законный. Хороший он или плохой, — другой вопрос. Ты опозоришь человека на всю жизнь.

— Если Лена уедет, это будет лучше и для Нарека. Иначе я его убью.

Старик покачал головой и поднял газету.

— А если он тебя убьет? Ты об этом не думал? Он ведь не последний человек у нас в городе, у него связи. Он может устроить много неприятностей. Тогда у нас никого не останется. Наш сын умер молодым. И что же? Ни сына, ни племянника?

— Дядя, не думай об этом, — процедил сквозь зубы Сурен. — Я люблю Лену.

— Решай сам, ты взрослый. Но я свое слово сказал: напрасно ты берешь с собой эту женщину. Она красивая. Но она чужая жена. Ну, наверное, ты хорошо подумал. Скоро вы уезжаете?

Сурен посмотрел на часы.

— Прямо сейчас, — соврал он, в запасе оставалось еще минут двадцать, но было невыносимо сидеть вот так напротив дяди, что-то объяснять и оправдываться. — Пора.

Сурен поднялся, пожал сухую и горячую руку дяди. Тетка слышала разговор мужчин из другой комнаты, и теперь она снова встала у двери, как часовой, вытерла слезы углом платка. Сурен обнял тетку, вышел из комнаты, спустился с крыльца, сказал Левону, еще возившемуся у машины, что они немедленно уезжают. Тот, пока старик открывал ярко железные ворота, успел выключить воду и смотать шланг. Левон попрощался с хозяевами, сел на переднее пассажирское сидение, Сурен тронул машину.

* * *

Сурен выехал на площадь, остановился напротив магазина, стоявшего между двух панельных башен.

— Мы подождем одну женщину, ее зовут Елена, — сказал Сурен. — Она поедет с нами до Батуми.

Левон молча кивнул и ни о чем не спросил. Сурен вытащил бумажник, отсчитал деньги, сказал, что в багажнике рюкзак и сумка, надо сходить в магазин, взять побольше минеральной воды и чего-нибудь пожевать. Левон ушел, Сурен поглядел на часы, перевел взгляд на ближайшую башню, женщина на третьем этаже раздвинула занавески и приоткрыла окно. Площадь была почти пуста, только у магазина какие-то стояли женщины и возле подъезда на скамейке разговаривали два старика, третий старик в длинном пальто с барашковым воротником топтался рядом и, задрав голову, глядел куда-то в небо.

Лена придет сюда по ближней улице, через четверть часа появится из-за поворота, — и уже не уйдет из его жизни никогда. Сурен перевел взгляд на стариков, машинально отметил, что рядом с домом остановились синие «Жигули», из которых никто не вылез, на заднем сидении двое мужчин. Через минуту подъехала черная «Волга» встала за первой машиной, стекла затемненные, пассажиров и водителя не разглядеть, номер государственный, ереванский.

Сурен почувствовал, как стало жарко, так жарко, что вспотел лоб, а воротник рубашки сдавил шею как удавка, — синие «Жигули» он видел в Ереване, они ехали за ним почти через полгорода, до самого рынка, у Сурена профессиональная память, номер этой машины совпадает с номером той, ереванской. Он глубоко вздохнул и задержал дыхание.

Обе машины не глушили моторы, готовые перекрыть дорогу, если Сурен тронет с места. Он увидел, что пассажиры «Жигулей» уже стояли на тротуаре, один мужчина, в синей болоньевой куртке, молодой, вертел головой, озираясь по сторонам, что-то говорил. Другой, дядька лет сорока, в черном плаще и кепке, пригнул голову, засунул руки в карманы, он кивал головой, делая вид, будто увлечен рассказом молодого человека. Из «Волги» вылезли трое, отошли в сторонку, встали кружком. Сурен подумал, что оперативники ждут команды начать задержание, возможно, эту команду они уже получили, выходит, это его последние минуты на свободе.

Можно попытаться уйти на четырех колесах, но куда уйти — в этом городе все на виду, это не Ереван, — и негде спрятаться. Можно прорваться по единственной дороге в сторону Грузии, — но и там шансов почти никаких. Сурен видел, как из магазина вышел Левон, он повесил рюкзак на одно плечо, пересек площадь, Левон открыл заднюю дверцу, положил рюкзак и сумку, сел рядом на пассажирское место, о чем-то спросил, но Сурен не услышал вопроса.

Оперативники переглянулись, и одновременно двумя группами стали переходить площадь. На часах одиннадцать сорок утра, Лена может появиться совсем скоро, с минуты на минуту, но его здесь уже не будет. Сурен смотрел на оперов, идущих к его машине, он испытал приступ тошноты и тоски, смертной тоски, схватившей душу, он знал, чем все кончится: сейчас его выволокут из машины, заломят руки, щелкнут стальные браслеты наручников. Он на секунду закрыл глаза, готовый застонать, как стонут от нестерпимой физической боли. Послышался странный гул, будто выключенный двигатель заработал на высоких оборотах, звук оборвался, машина качнулась, как лодка на волнах.

В следующую секунду Сурен вместе с «Нивой» взлетел над землей, и, показалось, повис в воздухе. Выпустил руль, ударился макушкой, а потом затылком о потолок, — аж в глазах потемнело. Через мгновение машина упала на землю, но не в том месте, откуда взлетела, не на дорогу, а на газон. Лопнуло заднее стекло, мелкой крошкой рассыпалось по салону. Левон схватился ладонями за лицо и закричал. Сурен видел, как качнулись башни на другой стороне площади, тяжелые стеновые панели легко, будто игральные карты, оторвались от домов и полетели далеко в стороны. Он услышал истошные крики, но не понял, кто кричал, потому что в следующую секунду вскрикнул сам, снова взлетев вверх и ударившись головой.

Двое оперативников, которые не дошли до его машины десяти метров, теперь ничком лежали на дороге. Трое других поднялись в воздух, отлетели в сторону, к домам, словно тряпичные куклы. Что-то посыпалось, повалилось сверху, загрохотало, непонятно откуда вырвались струи тяжелого серого тумана, они поднимались высоко вверх, к небу, расползались по дороге. Словно отброшенные взрывной волной, летели какие-то предметы, силикатные блоки, куски пенобетона и деревянные балки. Сурен видел, как стеновая панель, накрыла трех оперативников, почему-то оказавшихся уже не посередине площади, где стояли несколько секунд назад, а на дальней обочине.

В густом сером тумане исчезли старики. Левона не оказалось рядом, он куда-то пропал из закрытой машины. Сурен вцепился двумя руками в руль, стараясь удержаться на сидении, но руль выскользнул, будто намыленный, Сурен опять ударился затылком так, что свет в глазах померк, — надо было пристегнуться ремнем. Не додумав эту мысль, он почувствовал, как неведомая сила подняла его вверх, выбросила из машины через распахнувшуюся дверцу. Он упал ничком на дорогу, хотел встать, но не смог, земля перестала раскачиваться и подниматься вверх, словно волны, теперь она перемещалась слева направо, будто он лежал не на асфальте, а на ковровой дорожке, которую дергали в разные стороны.

Что-то громыхало, падало, летело, — от этого грохота заложило уши. Совсем близко закричала женщина, но крик был слабым, будто ей горло сдавили, — и оборвался. Грохот еще продолжался, когда земля замерла, перестала двигаться, и застонала, словно живая. Что-то ударило Сурена по спине, он распластался на земле, голова закружилась. Он вынырнул из забытья, лежал и думал, сколько времени прошло: час, другой или несколько минут… Он согнул руку и поднес часы к глазам. Циферблат разбит, стрелки остановились.

* * *

Сурен встал на карачки, медленно, покачиваясь, поднялся на ноги. Провел ладонью по шее, есть рассечение, но не очень глубокое. Еще одно на затылке, кровь стекала за воротник рубашки, голова кружилась, туман сделался таким густым, что в поле зрения оставались только крупные объекты, темные контуры на сером фоне. Он видел, что людей поблизости нет, что первая башня наклонилась в сторону, вылетевшие стеновые панели, окрыли взгляду квартиры с разноцветными обоями, мебелью, разбитой в щепки, предметами интерьера.

Вторая башня рассыпалась почти до основания, вместо нее высокая груда блоков, бетонной крошки, какого-то мусора. Шестиэтажный дом, стоявший за башнями, тоже не устоял, вместо него остался бетонный завал, прикрытый сверху двускатной железной крышей. Разглядеть детали трудно, глаза слезились. В том месте, где стояла «Нива», асфальт съехал с дороги, и лежал какими-то бесформенными лепешками, один кусок на другом. Неведомая сила сдвинула машину метров на десять, слева кузов помят, будто по нему били кувалдой, двух боковых стекол нет, лобовое стекло покрыто сетью трещин. Сурен несколько раз крикнул: Левон. Звук выходил тихим, как шепот, ответа не было.

* * *

Туман все густел, закрывая собой разрушенные дома, небо и солнце. Стало трудно дышать, Сурен сплюнул, слюна была густой, будто он плевался масляной краской. Только сейчас он сообразил, что туман, — это пыль, поднятая развалившимися домами. Он достал сумку, из которой лилась вода. Почти все бутылки разбились, а те, что в рюкзаке, почему-то уцелели. Сурен сделал пару жадных глотков из горлышка и пошел к тому месту, где последний раз видел оперативников в штатском.

Площадь была завалена битыми панелями, блоками пенобетона и кирпичом. Людей поблизости не видно, наступила тишина, иногда вдалеке что-то шуршало, потрескивало. Сурен взобрался на самый высокий отвал и огляделся, но из-за пыли почти ничего не увидел. Он спустился вниз с другой стороны, споткнулся, и тут заметил человека, лежавшего на спине. Он был густо присыпан пылью, трудно понять, какого цвета одежда, куртка и рубаха лопнули на груди. Лицо серое, мертвое. На этом сером лице — красная полоса вместо рта. Видимо, беднягу ударило арматурным прутом точно под нос, выбило передние зубы, теперь рот казался длинным, почти до ушей, ярко красным. И еще глаза… Глаза живого человека.

Сурен присел на корточки. Чуть ниже пояса человек завален бетонными блоками, из которых вылезла арматура. Сурен стряхнул с груди грязь и мелкие камушки, смочил платок минеральной водой, постарался стереть пыль с лица, не задевая изуродованного рта, но только размазал грязь. Теперь он узнал молодого человека, сидевшего в «жигулях», этот парень вышел из машины, двинул к Сурену, когда начался этот ужас.

Пришла мысль, что его еще можно спасти, если принести домкрат… Но в «ниве» не было домкрата, его взял на время сосед по гаражу и не вернул. Сурен подумал, что домкратом плиты не приподнять, — только тронь, они раскрошатся, полезет арматура, проткнет человека, как кусок масла, — только хуже сделаешь.

— Ты слышишь меня?

— Слышу, — человек шепелявил, летели мелкие брызги крови, но слова можно было понять. — Я не хочу подыхать тут…

— О чем ты говоришь? Ты в порядке. Ты будешь жить…

— Не хочу подыхать тут…

— Чудак, у тебя обычная травма, — это я тебе говорю. Угрозы жизни нет.

— Что это было? — человек смотрел на Сурена вылезшими из орбит глазами. — Что случилось, это война? Война началась? Скажи правду…

Сурен испытывал головокружение и слабость, голова работала плохо:

— Ну почему сразу война? — сказал он. — Может быть, это только учения…

— Вытащи меня. Сделай что-нибудь.

— Я должен за помощью сходить, — сказал Сурен. — Придут люди, вытащим. Потерпи немного. Просто лежи — и все.

Человек поводил глазами по сторонам, открыл длинный беззубый рот, Сурен плеснул в рот минеральной воды, она вспенилась, человек не смог проглотить и выплюнул. Сурен запустил руку за пазуху, вытащил удостоверение лейтенанта КГБ Павла Артюхова, в подплечной кобуре пистолет Макарова со снаряженной обоймой и тут же запасная снаряженная обойма. Он сунул удостоверение обратно в карман Артюхова, осмотрел пистолет, взвел курок, включил предохранитель, опустил ПМ в карман плаща. Оперативник стал быстро и глубоко дышать, застонал и закрыл глаза, одно веко стало дергаться, потом замерло, рот остался приоткрытым, из него пошла кровь, Артюхов закашлялся, он кашлял минуту, потом затих.

Глава 4

Сурен поднялся, пошел к машине, в серой мгле появился абрис человека. Сурен остановился и спросил:

— Эй, кто тут?

— Я это…

Левон был похож на гипсовую статую, серое лицо, серые волосы, вставшие дыбом, серая одежда. Одна рука была согнута в локте и держалась на двух веревках, перекинутых через шею. Голос дрожал от страха или напряжения, кажется, парень готов был заплакать, но не заплакал, а дважды чихнул. Сурен шагнул вперед, хотел обнять Левона, но тот отступил:

— Осторожно, у меня левая плечевая кость сломана. Крови нет. Но больно, когда двигаюсь.

— Только рука, дружище?

— Только рука, будь она неладна.

— Главное — голова на месте. Мы починим твою руку.

— Конечно, — Левон чихнул. — Черт, это у меня аллергия на пыль. Там человек лежит. Его столбом задавило.

— Он жив? — спросил Сурен.

— Он не дышит. Что это было? Это война?

— Меня об этом только что спрашивали, — усмехнулся Сурен. — Нет, дружище. Я был на войне. Там все по-другому. Это землетрясение.

Сурен объяснил, что нужно сделать. Елена должна была прийти на площадь, но тут началась эта чертовня. Наверняка Лена выбрала ближнюю дорогу, пошла по вот этой улице, название вылетело из головы, улица близко, до нее всего двадцать метров, но сейчас поворот не виден из-за пыли. Нужно найти Лену она где-то рядом, где-то там, на дороге. Эта задача еще проще, чем кажется на первый взгляд, улица прямая, не заблудишься, на машине нельзя, асфальта нет, но машина и не нужна, из нее ничего не увидишь, тут надо медленно, на своих двоих. Они будут держаться рядом, оставаясь в зоне прямой видимости. Сурен пошел вперед, он двигался медленно, чтобы не упасть, увидел поворот и свернул на ту самую улицу, название которой забыл.

Он шел по обочине, Левон немного отстал, иногда он чихал и вытирал нос куском газеты. Видимость плохая, а пыли столько, что дышать тяжело, но здесь чувствовался слабый ветерок. С начала до конца улица была застроена частными домами, перед ними кирпичные или каменные заборы, но теперь на их месте одни развалины. Впереди горел огонь, стоял ровный столб оранжевого пламени, это газовая труба, покореженная ударом, задралась высоко вверх, а газ загорелся. Слева вдалеке тоже занимался пожар, — на соседней улице полыхал двухэтажный дом, чудом уцелевший, справа кирпичная стена забора, стоявшая наклонно, вдруг рассыпалась, словно от дуновения ветра, Левон вздрогнул и чихнул.

Первым живым человеком, которого они встретили, оказалась женщина, закутанная в платок, она остановилась, увидев двух незнакомцев, это была старуха с темным морщинистым лицом и скорбно сжатыми губами. Она спряталась в платок, когда Левон хотел заговорить, пошла дальше, но оступилась, упала, Левон наклонился, подал руку, старуха пронзительно закричала.

— Оставь ее, — сказал Сурен. — Пошли.

Старуха продолжала кричать, когда они отошли уже далеко, наконец, крик пропал. Пробежала собака, она двигалась как-то странно, боком, поджимая заднюю лапу, собака зарычала, оскалила клыки и шмыгнула в серую мглу. Навстречу шел мужчина в пальто с поднятым воротником, он шагал нетвердой походкой, раскачиваясь, как пьяный, лицо было залито кровью, волосы спутались, он мельком взглянул на Сурена и отвел взгляд, будто испугался.

Сурен встал на его пути.

— Послушай, ты не видел тут женщину? — он хотел уточнить свой вопрос, но не знал, что еще добавить, как описать Лену. — Ну, молодую такую женщину?

Мужчина смотрел на него слезящимися глазами, стараясь понять, чего от него хотят. Он молча толкнул Сурена в грудь и поковылял дальше. Прошли вперед еще метров триста, не встретив никого, из серой мглы иногда доносились звуки, один раз они услышали мужские голоса, другой раз — женский плач, но непонятно было, кто плакал и где. Больше людей на дороге не попалось.

* * *

Они добрались до места, где еще сегодня жила Лена. Кирпичный забор завалился в сторону улицы, дом был разрушен. Сурен почувствовал, что слезы подступили совсем близко, если он произнесет вслух хоть одно слово, то расплачется. Он остановился, выкурил сигарету, — стало немного легче, позвал Левона и сказал, чтобы тот быстро двигал по тому адресу, где они ночевали, и выяснил, живы ли дядя и тетя Ануш. Сурен рассказал, как легче найти дом или то, что от него осталось, главная примета — желтые ворота на железных столбах, — они не должны упасть. Пусть не спешит, чтобы не оступиться и не повредить сломанную кость, они встретятся на площади, возле машины.

Сурен достал пистолет, вложил его в руку Левона и сказал:

— Возьми, мало ли что… Вдруг пригодится.

Левон чихнул, вытер нос газетой и пропал, наступила тишина, только вдалеке лаяла собака и плакала женщина. Сурен некоторое время бродил по развалинам дома, делал шаг, останавливался и вслушивался в звуки, может, в те трагические минуты Лена спустилась в подвал, чтобы что-то захватить с собой в дорогу, — и чудом спаслась. Дом рассыпался, а подвал уцелел, и она теперь там, внизу, — ждет спасения. Сурен вздохнул и сказал себе, что сказки лучше оставить детям, подвалы превратились в могилы для тех, кто там оказался. Он полазал по развалинам гаражей, но все попусту.

Не зная, куду идти дальше, присел на бетонный столбик, вытащил из внутреннего кармана и открыл бутылку минералки, сделал глоток, скрутил из куска газеты затычку, опустил бутылку во внутренний карман плаща, прикурил и наблюдал, как из мглы соткались две человеческие фигуры. Мужчины двигались в его направлении, переговариваясь на ходу, вот они перелезли руины забора, остановились посередине двора. Тот, что выше ростом, сказал:

— Блин, я прямо вот тут стоял, когда это началось. Стена блин, рухнула… Чуть не на меня. Назад отскочил, и, блин, забор, падла, повалился на хрен. И машины в гараже стояли. Ах, мать твою туда-сюда, жизнь с чистого листа придется начать. Господи, вот он ужас-то.

— А она-то где была? — спросил другой, у него был глуховатый голос.

— Кто? А, эта блядь… Хрен разберет. Я ж не больше твоего знаю.

— Может, она жива?

— Я за час до этого в город вернулся. И сразу в горсовет, не заходя домой. Сидел в кабинете Бабаяна. Он обещал из городского фонда кое-что мне подкинуть. Ну, сидим, разговариваем. Я его приглашаю в ресторан, перекусить. Я звоню, чтобы там, в ресторане, все приготовили, что мы придем. Только трубку положил, и тут звонят. Я сначала голос не узнал… Говорят, блин, твоя Лена совсем, сука, стыд потеряла. Посереди улицы лижется с каким-то кобелем. С Суреном этим…

— Бля, до чего дошло, — сказал второй мужчина. — Вот же баба, — на людей ноль внимания. Уже совсем на мужа забила… Ну, и ты чего?

— Беру у Бабаяна машину с персональным водителем, — и сюда. Машина уехала, захожу на двор. И тут какой-то гул, мать его, из-под земли идет. Я оглянулся, мать твою за ляжку… Короче, ты сам видишь. Так вот, блин. Вот так… И луку мешок.

— Так не понял, ты ее видел или нет?

— Наверняка в доме ее засыпало. Сто процентов. Есть на свете Бог, есть. Поделом суке… Жаль, я их вместе не застал, поубил бы… Опять этот Сурен появился, что б ему… Мать его…

— Не переживай, ну, что ты. Себя пожалей. Здоровье дороже.

— Ладно… Значит, ты разрушения видел своими глазами. Понимаю, сейчас тебе не до этого. Но через неделю надо оформить страховку, ну, задним числом, — какие я убытки понес. Дом, гараж, две машины… Надворные постройки. Плюс движимое имущество. Опись имущества я составлю. И на нее, на суку эту, тоже надо сделать страховой полис. Ну, на жизнь и здоровье. Что, мол, я ее застраховал. И теперь, значит, как вдовец, потерявший супругу во время стихийного бедствия… Во время землетрясения… И все такое прочее. Короче, могу за лярву гробовые деньги получить.

— Сделаем. Мы друзья, все сделаем.

Сурену еще можно было остаться на месте и, может быть, уйти незамеченным. Но в голове что-то щелкнуло, а перед глазами поплыло розовое марево, похожее на малиновый кисель. Сурен почувствовал, что не может дальше это слушать, не может больше сидеть и не двигаться, ярость рвется из груди, душит, тисками сжимает горло. И нет сил, чтобы справиться с самим собой. Он поднял кирпич, облепленный цементным раствором, встал на ноги.

Только тут его заметили. Он сделал несколько шагов вперед, пряча кирпич за спиной. Теперь с мужем Лены его разделяло метров семь или того меньше. Спутником Нарека оказался широкоплечий мужчиной с бритой головой и пышными черными с проседью усами. Он был в плаще и резиновых сапогах. Наргиз, вытаращив глаза, смотрел на Сурена, второй мужчина тоже замер от неожиданности, серое лицо будто окаменело.

Нарек первым пришел в себя и заорал, обращаясь неизвестно к кому:

— Люди, смотрите… Люди, он посмел прийти ко мне… Он забрал мою жену и посмел прийти снова. Когда дом разрушен, когда беда такая… Чего ты хочешь? Забрать последнее? Денег хочешь?

Усатый сунул руку под плащ, вытащив нож с костяной ручкой и широким клинком:

— Вот чего он хочет. Блин, виновник торжества. Сейчас мы тебя, дорогой товарищ, немного резать будем. Немного больно будет, да.

Усатый шагнул вперед, он держал нож внизу, прямым хватом, видимо, хотел вспороть живот от лобка до ребер. Сурен оставался на месте, только выставил левое плечо вперед. Усатый сделал два-три шага, Сурен развернулся и бросил в него кирпич. Уже нельзя было увернуться, — кирпич летел в грудь, но, повинуюсь инстинкту, человек опустил голову, вжал ее в плечи и приподнял руки. Кирпич ударил выше темени, отлетел в сторону, усатый оказался на коленях, опустился на четвереньки. Нож упал на камни, отскочил и где-то пропал. Сурен шагнул вперед и нанес удар ногой, снизу вверх, в эту круглую голову, похожую на окровавленный мяч.

Нарек не испугался, он кинулся вперед, но нерасчетливо, — налетел на кулак Сурена, получил пару встречных по голове, отступил. Сурен шагнул вперед и срубил его ударом в подбородок. Нарек упал неудачно, спиной, головой на камни. Раздвинув ноги, Сурен сел сверху, он даже не смотрел, куда бьет. Сказал себе, что надо остановиться, но не смог, перед глазами плыло и плыло розовое марево, в малинном киселе тонул весь мир, ярость сжимала горло. Он остановился и перевел дух, закрыл глаза, а когда открыл, увидел нож.

Нарек уже не сопротивлялся, все было кончено, — и можно уходить. Но Сурен все-таки дотянулся до ножа. Потом, через минуту, он поднялся на ноги, закинул нож подальше, выудил из внутреннего кармана бутылку с водой, зубами вытащил бумажную затычку и смыл с рук кровь.

* * *

Он снова перелез кирпичные отвалы, выбрался на улицу, повернул в переулок, а потом на другую улицу, параллельную первой, — Лена могла выбрать другую дорогу, ведь к площади ведет несколько путей. Здесь та же картина запустения, горы камня, битого кирпича, парочка раскуроченных машин. Встретилась женщина, она вела куда-то старика в пальто, его голова была обвязана тряпками, женщина в испуге шарахнулась в сторону, увлекая за собой спутника, и пропала из вида.

Он прошел улицу обратно, до площади, нашел машину, взял бутылку воды и стал неторопливо пить. Он стянул с правой руки золотой перстень с ониксом, с левой руки другой перстень с крупным алмазом, под перстни попала пыль или песок, кожа натерта чуть не до крови. Он опустил перстни в карман джинсов. Подошел худой невысокий мужчина, он был одет в женскую шубку из искусственного каракуля, человек попросил воды, и Сурен отдал ему початую бутылку.

— Дом у меня развалился, — сказал мужчина и стер с век слезы. — Вообще-то дом старый, так себе… И мышей много было. Собирался новый дом строить. А этот… А, черт с ним. Мыши там все испортили.

— А родные целы?

— Целы, наверное, — кивнул мужчина. — Только не знаю, где они. В доме были. Там вместе с мышами и остались. Наверное, они там все вместе. Но точно не знаю…

Мужчина ушел, Сурен покинул площадь, побрел по другой улице, навстречу шли несколько человек. Он спрашивал всех, не попадалась ли женщина, среднего роста, с волосами до плеч, но никто такую женщину не видел. В сторону площади едва полз армейский «Урал», борт кузова под брезентовым тентом был открыт, в его темноте что-то шевелилось. За грузовиком шли два военных в зимних шапках со звездочками и запыленных бушлатах без погон, один спросил у Сурена, не видел ли тот раненых, покалеченных.

— Не видел, — ответил Сурен. — Трупы видел.

— Сейчас не до трупов, — сказал военный. — Мы увечных собираем.

— И много собрали? — заволновался Сурен. — Там, у вас в кузове, женщина есть, молодая?

— Бабка старая есть. Если еще не умерла. И два мужика.

Откуда-то появилась женщина с растрепанными волосами, она тянула военного за рукав бушлата, говорила, что какие-то люди забрались в ее дом, половина дома уцелела, там все ее имущество, но теперь его разворовывают и куда-то увозят на тачке.

— Пойдемте, — бормотала женщина. — Меня же грабят. Меня защитить некому.

— Отстань ты со своим барахлом, — военный вырвался и зашагал дальше.

Сурен прошел улицу почти до конца, здесь, перед развалинами какого-то длинного жилого дома, из земли торчала водопроводная труба, лился ручеек чистой воды. Поодаль четверо мужчин разожгли костерок и, сидя на корточках, грелись у огня. Сурен скинул плащ, стянул свитер и рубашку, он вымылся до пояса, сполоснул волосы. Слабая надежда еще оставалась, Лена могла зайти к своей единственной подруге Тамаре, что-то оставить или забрать, сказать на прощание несколько слов, Сурен знал, где живет эта женщина, но сейчас было трудно определить, где какая улица.

Незаметно начало вечереть, теперь был слышен гул, доносившейся с неба, это над руинами города и облаком пыли, кружил военный вертолет. Вокруг стали появляться люди, они выплывали из серой тьмы и в ней исчезали. На полотнище брезента четверо мужчин пронесли пятого, он был весь в крови, куда его несли и зачем, — ведь ни помощи, ни лекарств нигде нет, — непонятно. Сурен шел вдоль улицы, но не мог понять, это та самая улица, где жила Тамара, или другая. Справа ряд гаражей, обшитых листовым железом, они совсем не пострадали, кажется, эти гаражи он видел, он их узнал, значит, идет правильно.

Глава 5

Сурен увидел Лену, когда прошел улицу почти до конца и хотел повернуть налево, поискать там, а затем сделать еще один круг. Лена сидела возле развалившегося забора на деревянной скамейке, врытой в землю, рядом валялся раскрытый чемодан. Сурен, еще не поверив глазам, подбежал, сел рядом, обнял за плечи и поцеловал, ее губы в пыльном налете были сухими и горячими.

— Господи, я тебя нашел, — говорил Сурен. — Все-таки я тебя нашел…

— Суренчик, Суренчик, — повторяла она, будто других слов не знала, гладила его по волосам. Слезы текли по щекам, по пыльной коже, оставляя темные полосы. — Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.

— Ты цела?

— Ну, не совсем, почти цела, — она продолжала плакать. — Что со мной сделается? Главное, что ты жив. Господи…

— Где болит?

Она положила ладонь справа чуть выше живота. Он расстегнул пальто, потрогал, — пятое, шестое и седьмое ребро свободно двигались, когда он нажал пальцами.

— И еще нога, — сказала Лена. — Тоже правая. Мне идти трудно. Наверное, я ее растянула.

Он ощупал ногу выше колена, опухшую и твердую, налившуюся синевой. Видимо, перелом бедренной кости над правым коленом, уже образовался большой отек. Перелом трубчатых костей — это уже серьезно, тут нужен врач.

— Посиди здесь, — сказал Сурен. — Я скоро.

Лена схватила его за рукав, не давая идти, заставила сесть рядом. Она сказала, что купила Сурену перстень, серебряный, но очень красивый, забыла отдать, когда виделись в первый раз, — это так, на память, чтобы он помнил о ней каждый день. Она достала перстень, попыталось надеть его на правый безымянный палец Сурена, — туговато. Тогда она взяла его левую руку, теперь — прекрасно, не жмет, и не слетит. Правда, рядом с другим перстнем, со среднего пальца, золотым, с крупным алмазом, ее колечко смотрелось бледно, дешево, — ну и ладно. Сурен поцеловал Лену в губы, поднялся.

— Не расставайся с моим колечком, — сказала Лена. — Никогда. Пусть всегда с тобой будет. Обещаешь? Никому не отдавай.

— Никому не отдам. Обещаю. А теперь я уйду. Будь здесь.

— Господи, я не уйду… Куда я теперь…

— Потерпи еще немного.

Сурен быстро, как только мог, пошел в сторону площади. Он увидел армейский «Урал» издалека, водитель догадался включить фары, машина двигалась по параллельной улице в его сторону. Сурен взял напрямик через развалины, выбрался на дорогу, перевел дух и побежал вперед. Те же два военных шагали за грузовиком, теперь, когда стало темнеть, они включили фонарики, светили на обочины дороги, высматривая людей. Сурен подошел к тому дядьке, с кем говорил прошлый раз, сказал, что нашел жену, вон там, — он показал рукой, — на соседней улице, у нее тяжелые травмы, кажется, ребра сломаны и бедро, надо скорей в больницу. Военный постучал кулаком по борту, грузовик остановился, военный подошел к водителю, сказал что-то, позвал Сурена.

— Иди впереди машины, показывай дорогу, — военный снял шапку и вытер ладонью мокрый лоб. — Только не заблудись.

Сурен шел быстро и уверено, они миновали два квартала, свернули налево, и оказались на том месте, где сидела Лена. Машина встала, военный спросил про носилки, полез в кузов, но носилок почему-то там не оказалось. Сурен подошел к Лене, сел рядом на скамейку, обнял, поцеловал в губы и сказал, что надо ехать, — с такими травмами оставаться здесь на ночь нельзя. Лена обняла его, руки ее были такими слабыми, что у Сурена сжалось сердце.

Военный крикнул, — времени нет. Сурен поднял Лену на руки, донес до машины, из кузова высунулся другой военный с фонариком в руке и какой-то человек в длинном зеленом халате, заляпанным кровью. Они подхватили Лену, перенесли куда-то в темный угол. Сурен увидел, что в кузове уже порядочно людей, человек пять. Машина тронулась.

— Может, разрешишь мне с ней? — спросил он военного.

— С ума сошел. Для пострадавших мест не осталось.

— Где теперь ее искать? В какой больнице?

— Не в больнице, в военном госпитале. Не знаю, в каком. Обещали, что по радио объявят телефоны. Ну, для справок. Запиши и будешь звонить. По фамилии ее найдут. У нее документы с собой?

— Может быть, я не знаю.

* * *

Грузовик скрылся в сумерках, Сурен снова оказался на площади у машины. На капоте, поставив ноги на бампер, сидел Левон. Он где-то умылся, лицо чистое. Сурен коротко рассказал, что нашел Лену и отправил на грузовике в военный госпиталь.

— А у тебя что?

— Там только руины, — сказал Левон. — Ничего не осталось. Почти вся улица — одни развалены. Ну, может, пара домов устояла. Я на участок зашел, там, в глубине, за домом, копаются какие-то люди. У них лопаты и лом. Я спросил, кто они. Ответили, чтобы я шел по адресу. И весь разговор.

— Сколько их?

— Двоих видел.

Сурен открыл багажник, вытащил саперную лопатку в брезентовом чехле. Он поднял с земли кусок гранита, сел на капот машины рядом с Левоном и стал точить лопатку о камень. Закончив, спрыгнул на землю и приладил чехол к ремню джинсов, застегнул два клапана. Теперь, чтобы лопатка оказалась в руке, надо просто дернуть древко вниз, клапаны расстегнутся. Он сел за руль, Левон занял пассажирское сидение и вздохнул.

— Не переживай, — сказал Сурен. — Я денег тебе с собой дам, позвоню одному человеку в Ереван. Он пригонит новую «Ниву».

Сурен ехал тихо, свет фар выхватывал из темноты фигуры людей, которых с приближением ночи стало заметно больше, видно, многие прятались на открытых местах, опасались новых толчков, но теперь напряжение и страх отпустили, — и люди вернулись. Женщина вела в сторону площади подростка с перевязанной головой и тащила какие-то сумки. Следом шли двое мужчин, оба волокли на плечах здоровые узлы с тряпьем, другой мужчина вез в тачке худого старика, который, похоже, уже не дышал. Навстречу шагал долговязый подросток, закутанный в шерстяной ворсистый платок, за ним несколько мужчин, худых и длинных, похожих на человеческие тени. Еще попался «Уазик» защитного цвета, видно, приехал кто-то из военных чинов.

* * *

Место, где еще утром стоял дом, нашли не сразу, один раз остановились не там, второй раз проехали мимо, очутились на голом пустыре, посреди пустыря горел костер, но людей не видно, спросить не у кого, пришлось возвращаться. Наконец увидели ворота, выкрашенные в ярко желтый цвет, створки висели на покосившихся железных столбах. Вышли из машины, осмотрелись, — ветер немного разогнал пыль, впереди на обочине «Жигули» неопределенного цвета, в салоне, кажется, никого. От дома остался каменный холм, покрытый листами кровельного железа, сараев и надворных построек нет, будто и не было. С другой стороны, с параллельной улицы, кто-то подогнал «Уазик», включил фары.

Видна человеческая фигура, ковыряющая лопатой землю, в нескольких шагах горел костерок, у огня на корточках сидел другой человек, одетый в красную фуфайку, на плечи накинута телогрейка. Сурен отметил про себя, что копают в том месте, где стоял сарай, где в подполе тайник, завалы на этом месте почти разобрали, еще немного осталось, снимут слой, доберутся до сейфа, выворотят его из стены и унесут, чтобы вскрыть в спокойной обстановке. Сурен перебрался через развалины забора, жестами показал Левону, чтобы оставался сзади и держал наготове ствол, но Левон и так все понял, здоровой рукой достал пистолет, выключил предохранитель и пропал из вида.

* * *

Сейчас, с наступлением темноты, стал чувствоваться холод, какой-то жуткий, сразу пробиравший до костей, Сурен подумал: если кто живой остался под завалами, — вряд ли дотянет до утра. Он обогнул развалины дома справа, оставаясь вне поля зрения, фары «Уазика» были направлены в другую сторону, а костерок давал слабый свет. Сурен крался вперед, надеясь сократить дистанцию, оставаясь незамеченным, а затем броситься вперед и решить все парой хороших ударов. В кармане — кусок капроновой веревки, которым можно связать этих самодеятельных копателей, пусть отдохнут, и самому закончить начатую работу, — открыть сейф и забрать свое.

Уже был слышен голос человека, сидевшего у костра, он говорил отрывисто, короткими фразами, будто собака лаяла, — и можно было разобрать отдельные слова. Сурен, затаив дыхание, медленно приближался к освещенному пространству, когда сзади что-то загремело, загрохотало, будто кто-то прыгнул на листы кровельного железа, и высокий голос:

— Стой, гад, а то стреляю. Не двигаться, ну…

Лязгнул затвор автомата или карабина, за спиной загорелся фонарик. Сурен успел подумать, что эти копатели не дилетанты, а тертые парни, с опытом, поставили в темноте человека, может, не одного, и спокойно занялись делом. Он бросил взгляд за плечо, увидел абрис человека с фонариком, рядом с ним другой человек, с карабином. Из темноты выступил Левон, он замер на месте и выстрелил навскидку. Фонарик погас, стало темно. Сухие пистолетные хлопки: раз, два… Выстрел карабина. И один пистолетный хлопок…

* * *

Человек у костра вскочил на ноги и снова присел, телогрейка слетала с плеч, откуда-то из-за спины, из бесформенной груды тряпья, выдернул за ремень двустволку. Второй мужчина, отбросил лопату, поднял лом. Сурен сделал три длинных прыжка вперед, сократил дистанцию, в движении дернул рукоятку саперной лопатки.

Человек в красной фуфайке вскинул ружье.

Сурен остановился, занес руку за спину, резко выбросил ее вперед, разжал пальцы, древко выскользнуло из ладони, лопатка перевернулась в воздухе, ударила противника в основание шеи с такой чудовищной силой, что перерубила дыхательное горло и пищевод, чудом не снесла с плеч голову. Человек, даже не вскрикнув, повалился на спину, пальнув в ночное небо дуплетом, выстрелы грянули залпом артиллеристских орудий, так, что уши заложило, из стволов вышел длинный сноп искр.

Мужчина с ломом был совсем близко, на расстоянии полутора метров, он отклонил корпус вправо, чтобы ударить сбоку и поломать противнику руку и ребра. Сурен уже не мог отступить, он присел, выбросил вперед правую ногу, провел встречный удар в живот. Лом вылетел из рук, человек повалился на спину. Сурен, поджав ноги, прыгнул не него, коленями на грудь, наотмашь съездил по лицу, но сообразил, что противник уже в глубоком нокауте. Сурен перевернул его вниз лицом, связал руки за спиной. Тут только обернулся и позвал Левона, — никто не ответил.

Возле покореженной трубы валялся включенный фонарик, Левон лежал между грудами кирпичей, будто хотел там спрятаться, он получил два сквозных ранения в грудь и, наверное, умер быстро. Сурен присел на корточки, проверил карманы Левона, документы на месте, во внутреннем кармане куртки, это хорошо, значит, его опознают и не похоронят в общей могиле вместе с другими неопознанными трупами. Сурен поднял пистолет, проверил обойму, оставалось еще четыре патрона. Один из нападавших лежал немного поодаль, он отбросил в сторону карабин, упал навзничь. Сурен посветил в лицо фонариком, это был худой человек лет тридцати пяти с длинным серым лицом, присыпанным пылью. Он открыл рот и глядел в небо остекленевшими глазами.

Второй мужчина, помоложе, был ранен в живот, он пытался отползти подальше, в темноту, спрятаться в развалинах, но силы быстро кончились, — из этой затеи ничего не получилось. Услышав шаги, он перевернулся с бока на спину, наверное, хотел что-то сказать, выпросить жизнь, разжалобить. Он приподнял голову так, что Сурен мог видеть его лицо, искаженное страхом, перепачканное кровью и пылью. Сурен добил его двумя выстрелами.

* * *

Он вернулся к разрушенному сараю, присел у костра и выкурил сигарету. Ночь наполнялась звуками и движением, где-то далеко горели костры, по дальней дороге проползли два армейских грузовика, за ними автобус, слышно было, как кто-то через мегафон отдавал короткие команды, в другой стороне замигал прожектор, он шарил по темноте, высвечивая силуэты развалин. Скоро рассветет, здесь появятся люди, возможно, много людей, но небольшой запас времени еще остается. Сурен встал, развязал руки человеку, лежавшему лицом вниз, пнул его, передернул затвор пистолета и сказал:

— Ну, живо…

Мужчина поднялся, его шатало от слабости или от страха, он взял лопату и стал копать. Иногда он останавливался, бросал быстрый взгляд за спину на Сурена и снова копал, когда лопата ударилась о доски, он сгреб землю в сторону, наклонился и поднял люк погреба, тяжелый, как могильная плита.

— Как вы узнали? — спросил Сурен.

— Не я узнал, — мужчина отряхнул пыль со штанов. — Меня позвали, я пришел.

— Как узнали?

— Разговор не сегодня пошел. Ну, кто-то пустил парашу, что он ювелир, рыжье заначил. На старость. Его давно хотели, ну, пощупать, но случая не было. И тут тряхнуло, как по заказу…

— Ну, дальше?

— Меня нашли и сказали, что старик в натуре показал место. Надо только сейф отжать.

— Что с ним сделали?

— Ну, загрубили немного, а старик кончился. У него мотор не тянул…

— Где он? Покажи.

Отошли в сторону, старик лежал за разваленной поленницей дров, лицом вниз.

— Переверни его на спину. Отойди на шаг. На колени, руки за голову.

Мужчина выполнил приказание. Сурен посмотрел на старика и не сразу его узнал, лицо от побоев сделалось одутловатым, каким-то широким, красно-синим, кисть правой руки была отрублена топором или заступом.

— Значит, мотор не тянул? — спросил Сурен.

— Это без меня было. Не я это…

Мужчина знал, что произойдет дальше и ни о чем не попросил, только всхлипнул. Сурен шагнул вперед к незнакомцу и выстрелил ему в затылок, затем спустился в подвал, бетонные стены потрескались и кое-где осыпались, полки обвалились, но к сейфу можно было подобраться без труда. Сурен посветил фонариком, набрал код, открыл дверцу, — все на месте. На верхней полке в пластиковых коробочках изделия из золота и платины с драгоценными камнями, на второй полке в коробочке из-под леденцов золотые царские червонцы, английские золотые монеты девятнадцатого века, два небольших золотых слитка. Внизу в жестяной железной коробке из-под печенья — облигации золотого займа достоинством в двадцать пять рублей, в другой коробке валюта, стянутая резинками, — две пачки долларов двадцатками.

Сурен подумал, — сложить это добро некуда. Он озирался по сторонам, — ничего подходящего, в дальнем темном углу под тряпками саквояж из натуральной кожи, старомодный пухлый чемоданчик, с такими земские врачи ездили к больным, замок работает, к нему привязан ключик. Сурен вытряхнул из саквояжа истлевшие бумаги, не разбирая, сгреб содержимое сейфа в саквояж, сверху прикрыл газетой и полотенцем. Он выбрался наверх и осмотрелся, — теперь надо уходить, костерок почти догорел, «Уазик» с включенными фарами стоял на том же месте, на востоке у горизонта небо сделалось светлее.

Он поставил саквояж на заднее сидение, положил в багажник саперную лопатку, подумал и вернулся за большой лопатой и ломом. На пути горы, хоть и невысокие, значит, могут быть и завалы. Он сел в «Ниву», повернул ключ в замке зажигания, на дальней окраине притормозил, высунулся и оглянулся назад. Над городом, которого больше не было, висело облако серо-желтой пыли, достающее до небес, утренний свет странно преломлялся в нем, дробился на мелкие блики, со стороны казалось, будто в этом пыльном облаке, как рыбы в аквариуме, плавали человеческие души.