Мокрый, мокрый Гоа. Истории из загадочных мест планеты

Андрей Толкачев

Признаюсь, несколько лет я не решался это публиковать. Истории вгоняют в краску, шокируют, могут показаться невероятными, но тем не менее они реальны, написаны живым языком. Секс-рабыни в Бангладеше, альпинисты в Японии, участники Венецианского карнавала, жители голландской деревни на воде, танцующие кубинцы, уличные артисты в Черногории, аферистка в Турции, девочка, живущая на филиппинском кладбище, полицейский в Мумбаи, индийский отшельник, влюбленная таитянка. Книга для любителей путешествий. Книга содержит нецензурную брань.

Мокрый—мокрый Гоа

Мокрый пляж, мокрая пачка денег и мокрое будущее

— Я ничего не понимаю. «Оставь меня в покое и больше не пиши», не ты написала? За что ты обиделась?

— Ни за что.

— Давай позвоню?

— Нет.

— Сильно обиделась?

— Да.

— Хоть что—то объяснишь?

— Нет.

— Я сюда приехал, чтобы снять отель и ждать тебя.

–…

— Так мы договорились. Почему ты все переиграла?

Гоа. Пляж. Июль. Дождь.

Дождь льет вечность. Счет дождливым дням потерян.

…Cмотреть на дождь в окно — тоска, самоуничижение и смывание памяти о ближайшем прошлом. Да, соседка по отелю Джей права, «катись все к черту». Хотя других слов она не знает.

…Изваянием желтым и статуэточным, стою под дождем, стою, как все индусы. Передо мной зеркало. Погода — мое зеркало — демонстрирует то, что в душе. Вот и стою дальше под обнаглевшим дождем, мокрый, а, значит, нужный хотя бы дождю. Кто сказал, что середина лета в этой [] опе рая — это пик межсезонья, пик хипстерского пчелороя…, короче, всем пикам пик. Кто сказал, что мне нужно было именно сюда? Что бы что?

Между тем Океан лютует. Цвет воды в двух словах: «бурое бесцветье». Выразился, но легче не стало. Океан, стекший с палитры сумасшедшего художника, Океан безумия, Индийский океан безумия.

Рыба явно обожралась поднявшимся песком и легла на дно, туристы в кафешках явно обожрались последней рыбой, у которой еще не было песка в брюхе и легли в номерах. Теперь ни туристов, ни рыбы, — один дождь.

На пляже никого, но самое непонятное — нет даже русских. Зашел в воду по пояс. Все, не будь дураками, чтут комфорт, алкоголь и сухие деньги в шароварах! Туристы больше смахивают на тараканов — как—то порыжели и смешались со сбродом отщепенцев—маргиналов.

Заметки затягивают. Увлекся. Хватаюсь за карман, и разрезая ладонью слипшуюся от влаги ткань штанов, вытаскиваю пачку промокших денег. Махатма на них стал акварельным. Не успел спасти от влаги — спасу от девальвации — несу на просушку.

Десять минут неукоснительно гляжу на вонючую пачку, будто собираюсь варить. Высушенная вобла, которую вынули из скверны чердака, и нечаянно уронили в грязь, выглядит куда приличней, хотя в руках держу то, на что можно прокантоваться здесь еще не одну неделю. Мои трансферы по ночному Мумбаи не прошли даром.

Свежо воспоминание о городе с когда—то звонким названием Бомбей. Ты же хотела побродить по Бомбею. Мы же хотели побродить по Гоа.

Тепло воспоминание о городе, в котором ничего не сбылось, городе, обласканном призывным разноцветьем огоньков и яркими тюрбанами индусов, городе, намекнувшем мне, что ты не приедешь.

Мозаика ночного Мумбаи по дороге к меняле

— Здесь здорово, тебе очень понравится.

— Ты уверен?

— Я уверен, что ты собралась заказать билет.

— Да?

— Да, ну скажи хоть что—нибудь ласковое.

— Ежик!

— И все?

— Стадо ежиков.

Как ни крути, Мумбаи — это наглая помойка с гирляндами на шее, которая не отстанет от тебя никогда.

И я — ходячий экземпляр любителя этой помойки, размышляющий о важном деле — о выгодном курсе рубля относительно рупии, ибо доллары иссякли. Ведь приедет она — и мне нужны будут деньги, хотя бы в таком скромном количестве.

Еще я думал, наверняка в необъятном Мумбаи притаился где—то душка, почитающий мои «российские деревянные» за валюту.

Два странных типа везут меня к местному меняле Омару или Амару (не знаю как правильно, но рыбное название в этой паре звучало бы душевнее). Тем более меняла он ночью, а днем, типа, ювелир. Ну, имидж построил для каждого времени суток. Солидно!

Я еду по наполненным торговой жизнью проспектам и улочкам, Мумбаи резко превратился в колхозный рынок, — не стесняясь источает на меня вонь грузовичков, переносных прилавков, подстилок на тротуарах, помоек, и еще бог знает чего… раскрашенного во все мыслимые цвета и увешанного бумажными побрякушками.

Еду дальше. Два категорически ответственных индуса стреляют по мне глазами, — внушают ощущение, что за полчаса пути я так изменился, что не узнать.

Между тем улицы, как муравьи в муравейнике, заполняют тук—туки и машинки любых размеров, вплоть до тех, в которые находясь в здравом уме и трезвой памяти за руль не пролезешь. Весь этот авто—мотодром шумит клаксонами и многоголосьем.

Едем. Мои спутники уже открыли по мне ритмичную стрельбу черными как мумбайская ночь, глазами, — видимо, караулят, чтобы не сбежал вместе с их уловом в пару—тройку рупий. Когда мы сошли на берег Омара или Амара, они шил от меня по обе стороны — не иначе как мои охранники.

Да! Чуть не забыл. Два слова, как они ездят. Виртуозно — нет, не то! Филигранно, я бы сказал. Теснота на дороге такая, что насекомых нет — они бы стерлись в пыль от трения техники и тел друг о друга. Боковые зеркала? Да ну их к черту! Все компенсирует умопомрачительный клаксон, который водила—индус считает своим долгом жать как эспандер «по поводу и без».

Бизнес—операция обещает быть выгодной для всего нашего интернационального трио. Под искомой дверью ночного бога — Омара или Амара мои сопроводители переходят на шепот, а шепот переходит в выяснение отношений между ними. Ну просто молодые щеглы у амбара с зерном.

Он возник внезапно, будто материализовался их воздуха. Омар—Амар продрал глаза и явил себя с солидным брюшком, свисающим поверх красных семейных трусов. Ну все «чин чинарем», мужчина, как говорится, статусный. Разговор между моими «охранниками» и этим тузом видимо не принес им положительных эмоций. Омара—Амара что—то огорчало, хотя мы еще не торговались. ну оно и понятно, он тут воротила международной валюты, владелец местного бизнес—эдема, местный авторитет с видом председателя колхозной партячейки.

Наконец, многостатусный Омар—Амар предлагает мне вариант обмена: 400 рупий за 1 мой косарь деревянных, это при курсе 1500 рупий за то же самое на валютном рынке. курс рупии взлетел. Я делаю от ворот поворот и машу окосевшему сопровождению — типа, разворачивай коней!

Не солоно хлебавши едем обратно. Индусы сникли — и стали похожи не на охранников, а на пленников, а я, стало быть, на их охранника.

…Светящаяся, усыпляюще—свистящая, тусклая ночь в аэропорту! Тоскень немыслимая, с желтизной в индусских глазах. Смиренно жду рассвета — от безделия клацаю охранника с усами Буденного, потом другого, тож с усами Буденного. Как никак — это главная достопримечательность аэропорта. Оказалось, переусердствовал. Буденные подняли кипеж, один сбегал за другим, и Главного нарушителя спектакля «Тиха индийская ночь» «под белы рученьки» повели к главному Буденному, который бдел в том же аэропорту.

Дальше сцена из картины «Опять двойка». Под бдительным оком их начальника, стыдясь, вздыхая и опять стыдясь, я удалял запретные кадры с усачами. Мне оставили только одно фото, которое я сделал не знаю почему. Может потому, что манекен без усов.

По завершении экзекуции начальник прибил свой обиженный взгляд к столу, и выдал тираду с общим смыслом «Понаехали тут». Я встал, меня посадили обратно. Начальник вперил карие очи в стол, да так и не отвел их никуда, лишь пустил по лбу струю пота. Прошло минут двадцать полной тишины. Но вот настал час икс — главный Буденный двинул речь (видимо все это время он ее готовил) — я проникновенно выслушал, и он отмахнулся от меня как от назойливой мухи — типа ведите его обратно! На самом же деле индусы гостеприимны.

Слоняясь по аэропорту дальше, нахожу доброжелателя — это индус с прискорбно—сочувствующим лицом, — он «все кивает, — он соображает, он все понимает». В точности, как у Высоцкого, только индус трезв как стеклышко: «А что молчит — так эт он от волненья, от осознанья, так сказать, и просветленья».

Он быстро входит в мою проблему, и дает пионерскую клятву выгодного обмена, причем немедленно — трепещите, русские деньжата.

Едем. Знакомая дорога, знакомый поворот, ну что ж, «квартал менял», я все понимаю… Ан нет! Пред очи предстает тот же Омар—Амар. Меня не узнает из принципа. Но час пробил, и видимо, находясь в неге предутреннего сна (иного объяснения не нахожу), он снизил курс рупии к рублю. Красный Махатма Ганди с его 20—рупиевых ассигнаций явно повеселел, делать нечего — все дороги ночного Мумбаи вели к Омару—Амару. Тут Махатма подмигнул: мол, бери, иначе, в третий раз привезут сюда же! Набив рюкзачек пачками двадцаток я пустился в обратный трансфер по бодрому Мумбаи. Жизнь налаживалась — состоялась еще одна сделка в укрепление российско—индийских отношений. Красный Махатма Ганди и Омар—Амар в красных трусах придали мне уверенности, что патовых положений не бывает. Впереди замаячил полет «Мумбаи—Гоа».

Да, вот еще! От «Кальмара» я ехал по другому Мумбаи, с халупами, очищенными от остатков ночи, но не очищенными от вечной нищеты и мусора. Мумбаи с дедами в белом и с белыми, будто наклеенными бородами, Мумбаи черных ретро—такси с желтыми крышами, Мумбаи, с тачками, загруженными сельхозпродукцией, Мумбаи белых травоядных животных (что—то между козой и овцой). Мумбаи с белыми бусами на шее.

Остались прежними только клаксоны, и взмахи руками индусов—водил: «Слышь ты! Иду на обгон».

На Гоа орудовало солнце

— Привет! Взяла билет?

— Взяла!

— Пиши: когда, — я встречу.

— Я взяла, но не билет.

— Не понял.

— Потом объясню, ладно?

— Угу.

Через два часа я оторвался от земли навстречу океану. Взмок сразу — полет походил на выбор места куда упасть. Приземление в Goa International стало удачей. Я понял — самолеты тут водят также как я мопед. Если в Бомбее лил дождь, то на Гоа орудовало солнце.

Я улыбался ему как младенец, пока не попал в скромный по виду, не хватающий звезд с неба отель «N», где мне индус со взглядом чистым, как адриатическая волна, не предложил плату в «тыщу» рупий в день. Если сказать, что я удивился — это ничего не сказать. С той же улыбкой я приступил к сделке. Для восточного жителя торг — это как расчесать волосы, хлебнуть чаю или вынести мусор. Наш российско—индийский торг начался с занятий физкультуры — по—другому нашу жестикуляцию не назовешь, и скажу наперед, закончился курсом актерского мастерства. Участники торга синхронно помахали руками, совершили круговые движения головой, свели и развели брови в кучку, и, закончили бодательным движением, которое успешно проделывают на пастбище представители крупнорогатого скота, в минуты, когда им на рога набрасывают невесть что.

Наупражнявшись — мы приняли смиренный вид. Будда, пожалуй, нашей смиренности бы обзавидовался.

В вышеописанном процессе цена совершала чудеса акробатики, и постоянно в сторону снижения, наконец она уперлась в отметку 550 рупий за ближайшую ночь (хотя это было тоже сверх разумного). На этой цифре я, измочаленный торгом, с чистой совестью собрался покинуть гостеприимный ковчег индусов, как перед моими «ясными очами» на ресепшене произошла рокировка фигур и всплыл другой индус с цифрой 400 рупий в день. В результате я выложил 390 за первые сутки и остался жить в чудесном «N».

Конец ознакомительного фрагмента.