Вракли-4. Сборник баек и рассказов

Андрей Ставров

За свою жизнь встречал немалое количество людей, сам попадал в истории и был просто свидетелем различных событий, наблюдал, прислушивался, даже подсматривал и подслушивал… Грех не поделиться. Если кто-то вдруг признает себя в моих байках и потащит в суд, я отобьюсь – всего лишь случайные совпадения. Хотя…

Часть третья

Размышления честного человека или Честные глаза

Впервые я узнал, что выгляжу как честный человек много лет назад в поезде Москва-Прага на границе БССР и Польши. Мы, моя жена и наш друг ехали по приглашению в Чехословакию. Современный человек младше пятидесяти не поймет всю исключительность и потрясающее, волшебное звучание этих слов — ЗА ГРАНИЦУ по ПРИГЛАШЕНИЮ. Во-первых, Чехословакия в те времена была реальной заграницей, даже более реальной, чем почти капиталистическая Югославия или ГДР, в которую СССР вбухивал немерено денег чтоб доказать неоспоримое преимущество социализма (ГДР) над капитализмом (ФРГ). 1968 год потряс соцлагерь и он, лагерь, стал делать всё, чтобы чехи забыли тот год и стали примерной для всех, в том числе и для Запада, страной, верной заветам Ленина и своих «святых». Что такое ЧССР в те годы? Для туристов — 2500 замков из сказок Шарля Перро, расположенных в местах, словно сошедших с картин немецких романтиков средины 19-го века. Картинные галереи с картинами, которые в не то что в подлинниках, но даже на цветных репродукциях не видело большинство советских искусствоведов. Альфонс Муха с его «Славянской эпопеей», Моравский Крас, горы, Карловы Вары. В Праге, которую почти по Жванецкому наша столица покрывала как бык овцу, 1600 кафе и ресторанов. Бутылка пива или кружка в пивной — 10 копеек на наши деньги. Пиво 100 сортов, по сравнению с худшим из них наше «Жигулевское» не могло даже называться этим благородным словом. За десять крон, т.е. рупь на наши, можно было получить порцию восхитительных колбасок с неизвестного совтуристу гриля с такой же неизвестной ему же картошкой фри, салатом, вкус которого никак не связывался с этим нашим общепитовским понятием и, главное — кружку ОХЛАЖДЕННОГО ДО НУЖНОЙ ТЕМПЕРАТУРЫ ПИВА!!! Витрины колбасных магазинов потрясали воображения даже пользователя чёрных входов обоих Елисеевских магазинов и даже счастливчиков, отоваривающихся в буфетах Академии общественных наук при ЦК КПСС. Я пытался сосчитать число сортов колбасных изделий, Срывался на плач после 50. Персики я попробовал впервые в Братиславе. Не просто персики, а дивногреческие. Каждый, размером с кулак Валуева, был завернут в отдельную бумажку, а вкус… При этом они были по цене паршивых яблок в овощном на углу моей родной улицы. Бокал мартини со льдом за 40 копеек в каждом баре. А джинсы, сапоги, кроссовки и прочее, и прочее, и прочее, и прочее…..

В ЧССР можно было сравнительно легко попасть в качестве совтуриста. Особенно легко для жителей окраин нашей необъятной, особенно для тружеников полей, станков, руля и других уважаемых профессий. Более того — по льготным профсоюзным путёвкам. Помню, в центре Архангельской области, где я не один год в составе шабашной бригады успешно разваливал сельское хозяйство, на дверях конторы леспромхоза я видел объявление. «Срочно. Желающие получить путевки обращаться в профком. ЧССР — 11 дней, 145 руб, Париж — 7 дней, 204 рубля…» Потерял сознание и до конца не дочитал. Путёвки были дешёвыми, но и денег меняли всего ничего. В капстрану 30—50, в соцстрану — не более 100 рублей в эквиваленте местной валюты. А там же есть всё, всё что надо любимой жене (мужу), детям (особенно), родне, друзьям, друзьям друзей. Каждый совтурист, включая старшего по группе, принадлежавшего к славной когорте наследников Железного Феликса, знал, что можно провезти с собой официально (водка, икра и т.д), что можно полуофициально, поделившись с Товарищами и что на свой страх и риск. Всё это обменивалась ТАМ на местную валюту и тут же спускалось в дешёвых магазинах, посещение которых было частью обязательной программы тура. Помню рассказ приятеля, который по ошибке органов таки попал в Париж. Одна из членов делегации, дама среднего возраста, партийно-профсоюзной закалки, зайдя в Тати (дешевейшая барахолка, куда спихивался залежалый товар со всего города), увидела все ЭТО и… упала в обморок.

Кроме нехватки денег была и ещё ныне забытая, а в те времена известная особенность. В одиночку гулять было нельзя — только небольшими группами и с обязательным присутствием в группе или самого главного старшего или его доверенного лица. Программа поездок включала такие интересные места, как дом-квартира местного жителя, в котором в 190… году Ильич попросился в туалет, деревня, где в 194… году немцы по дороге на Восток проявили свое звериное нутро и т. п. График был очень плотным и на свободные групповые шатания по городу времени оставалось совсем немного. Ну, а если, вдруг, по самым невероятным причинам кому-то удавалось получить ПРИГЛАШЕНИЕ оттуда на частную поездку, пройти все процедуры получения разрешения в ОВИРе и таки поехать в эту вожделенную заграницу, то для окружающих счастливца друзей, он был сродни небожителя. Что же такого особенного для обычного совслужащего, какими являлись нас трое, было в этом волшебном слове?

Первое — нам меняли астрономическую сумму денег — 15 руб в день на одно лицо. Для меня с женой это составляло 900 рублей на месяц пребывания (правда, весь месяц мы там не сидели, хватало и 3 недель). Несмотря на окончание срока давности, помолчу, как доставались эти 900 при учёте, что наша семейная месячная зарплат «грязными» едва превышала 250 р. Что такое 900 рублей там, в ЧССР — смотри выше. Второе — мы были АБСОЛЮТНО вольны в передвижении по стране. Езжай, иди, ползи куда хочешь. Третье — важное, имеющее непосредственное отношение к теме этого повествования. Приглашение посылали друзья мамы и, как оказалось, у них там, в ЧССР был тоже дефицит. Дефицит не в нашем понимании — нет ни хрена, а есть, но дороговато. Выгоднее попросить нас привезти это. Причем ЭТО, у нас за товар-то и не очень считалось (кроме золота, конечно). И был налажен такой вот бартер. Мы им странные вещи — бензиновые моторчики для велосипедов, телевизорчики «Электроника-ВЛ», с экраном чуть больше пачки сигарет, чайные сервизы (!), поделки из полудрагоценных камней и янтаря… Ну и, золото, а также десятирублевки. Почему-то именно они имели хождение среди определенной публики. Цена на всё это устанавливалась как среднее арифметическое между нашей и их, что давало выгоду и нам и друзьям. Товар же, конечно, предназначался родне, друзьям друзей, соседям и просто знакомым. По этой причине выгода была обоюдной с большим профитом для нас, что естественно. Риск требует компенсации. На вырученные от бартера и на честно полученные от государства при обмене наших кровных 900 можно было:

— свободно мотаться по стране (поездное сообщение прекрасное и недорогое);

— пить, есть то, о чём ранее читал и даже то, о чём слыхом не слыхивал. Однажды, гораздо позднее, в конце голодных 80-х, чтобы порадовать сына перед Новым годом, я привез ананас, который нам был известен из книги «О вкусной и здоровой пище», изданной в дохрущевский период, киви и авокадо. Два последних плода были нам полностью незнакомы. Попробовали киви — фрукт. Можно есть. А авокадо? В книге про него ничего сказано не было, а на вкус — не разобрать. Попытки выяснить у друзей по телефону: «Скажи пожалуйста, авокадо это фрукт или овощ и с чем его есть?», нарывались как минимум на бросание трубки и отборный мат, как максимум;

— купить джинсы, шубы, кроссовки… Всё что душа пожелает. Друзья при расчете за бартер получали так называемые боны. Это что-то вроде наших сертификатов в магазины для иностранцев «Березка». Но там, в их «Березках» («Тузекс», по местному) было такое… Джинсы — что ни есть, американские. Ранглер, Ливайс, даже Ли Купер (С Ли Купер лайф супер!), а для женщин… Молчу. Тогда воображения не хватало. Колготки за копейки. Жена решила не покупать сразу, а так: «Зайду, — говорит, — в магазин, куплю парочку». В конце поездки набегала добрая сотня. А чешское стекло! А знаменитый магазин в Праге у Карлова моста «У Сальвадора». Это был спецмагазин — пряности. Там было то, о чём мы читали у Похлебкина, но ни разу в глаза не видели, даже мускатный цвет, не говоря о десятке разных перцев и другой экзотики. Первые тефлоновые сковородки.

Итак, чтобы всё это попало нам в руки, прежде всего, требовалось довезти наш товар туда, чтоб, значит, их товар сюда. Подарки закупались не одну неделю, раскладывались по коробкам, мешочкам, сумкам… и, наконец, в количестве «Дама сдавала в багаж…» всё заносилось в вагон и раскладывалось по всем доступным и даже частично недоступным местам. Оставалось дело за малым — пройти таможенный контроль на выезде из СССР, на въезде/выезде в Польшу и на въезде, собственно, в ЧССР.

Следует отметить две проблемы. Первая — это наша таможня. Поезд, который битком набит туристическими группами. Редкой птицей среди этой огромной стаи командированные, иностранцы и мы, в том числе. ВСЕ туристы пытаются правдами и неправдами провезти нечто, что даст некоторую прибавку к тем жалким валютным грошам, что они получили при выезде. По этой причине таможня усиленно бдит и не допускает расхищения соцсобственности. Второе — въезд в ЧССР. Последствия 1968-го года ещё свежи. Наших туристов, собранных из разных там Мухасрансков и Говнодонсков, чехи (по большей части) люто ненавидят. Если среди таможенников попадется именно такой, то добра не жди. Плевать на то, что в нашей таможне нам сказали, что можно и в каком количестве везти, найдут — мало не покажется.

Середина июля. Все формальности окончены, мы во всеоружии: красненькие заграничные паспорта с вожделенной записью «Выезд разрешён» и печатью ОВИРа в нагрудном кармане застёгнуты на пуговичку и на всякий случай дополнительно прихвачены английской булавкой. Поезд подходит к Бресту. Нас, как я говорил, трое. Начнём с друга. Он до такой степени интеллигент, что даже костюм производства швейной артели «Наш ответ Керзону» из города Моршанска сидит на нем как Хуго Босс на потомственном англичанине. Не говоря о том, что на друге именно почти Хуго Босс (чёрт знает, как, но он всегда мог на родине достать то, что даже там казалось редкой удачей). Даже семечки этот сукин сын ел ножом и вилкой, а выражался так, что самый грубый биндюжник при нём переходил на Вы и сморкался в носовой платок. Мы: я в джинсах поверх щиколотки той же артели и цвета, на фоне которого неразличима любая грязь. Туфли, нет, башмаки, купленные по случаю у французского солдата в 1812 году у переправы через Березину. Зато такие удобные, что после 24 часов непрерывной ходьбы ноги не натирали, не говоря уже о каких-то мозолях. Фланелевая рубашка в спокойную ярко-красную клетку, борода из героических фильмов про геологов, патлы почти до плеч и глаза… Вот о них позже. Жена. Тут не рискну описывать, после того как один мой очень близкий друг изложил на бумаге свою первую встречу с ней. Повторить не могу, так как я не восточный человек — таким набором комплиментов и восточной же витиеватостью слога не обладаю. Одета так, нормально, по-советски, с некоторыми заметными, в положительном смысле, отличиями ввиду виртуозного владения швейной машинкой и прочими родственными ей инструментами.

Наш багаж. 23 упаковки разного калибра, в том числе 2 бензиновых мотора к велосипедам, 2 телевизора, 5 сервизов и многое, чего уже за давностью не упомню. Два золотых кольца с камушками и 200 рублей червонцами (такими красненькими десятирублевками), которые уложены в полиэтиленовый пакет вперемежку с бутербродами в дорогу. Стоит этот пакет на столике. Купе трёхместное. Всё свободное пространство забито нашим барахлом. Багаж друга — лёгкая спортивная сумка и дипломат среднего размера. Всё. Проводница, забирая билеты при отправлении, окинула взглядом этот склад, сочувственно покачала головой, поцокала языком и молвила: «Ну-ну, не завидую я вам». И ушла, оставив меня с женой в мрачном предчувствии катастрофы. Первая поездка и на тебе. В чёрный список, невыездной, сообщат на работу, лишат допуска… ПААССССААДЯТ!!! Только последним усилием воли удержался, чтобы не метнуть в окно бутербродно-золотой пакет. Брест. Стоим для замены колес. Три часа. Времени для таможни с избытком, чтобы проверить всё и не только проверить, но и изъять со всеми возможными и невозможными последствиями. Со стороны перрона периодически доносятся стенания, плач и мольбы несчастных туристов, попавших под раздачу от бдительной таможни. И вот наше купе и… Мне показалось, что Горгона Медуза — ангельское создание по сравнению с той, которая вошла к нам. Она подняла глаза к верхним полкам и хищно оглядело товар. Судя по улыбке и позе, которую она приняла (не пройдёте, гады!) я понял — конец, чистосердечное признание… Она спросила, указывая пальцем, нет, перстом, на наше изобилие: «Это чье?» Жена и друг замерли. На перроне чесалась муха. Спросила и строго посмотрела на меня. «Наше, с вот ней, женой» ответил я голосом Галилея («И все таки она вертится!»). И сам посмотрел в её глаза тем, как я узнал позднее, честным и открытым взглядом, который мой знаменитый гениальный дядюшка назвал «Бендеру и не снилось». Таможеница несколько секунд не отводила глаз, потом как-то смущенно спросила «Ничего запрещенного? В декларации всё верно указано?» «Да», — коротко ответил я, чем, вероятно, завершил лепку в её сознании образцового совтуриста. Слегка прокашлявшись от неожиданной встречи со мной, она обратила взор на сиротливые дипломат и сумочку нашего друга. «А это чьё?» В голосе громыхнуло. «Моё» — беспечно ответил наш друг, твёрдо уверовав в справедливую неправедность нашей таможни. «Ах, ваше!» — рыкнула Медуза. «Вас», — обратившись ко мне с женой, «я попрошу выйти из купе». Мы вышли, стали у открытого окна и с трудом закурили, руки так дрожали, что едва хватило коробка спичек, чтоб прикурить. Минут через 15 дверь в купе открылась и таможенница счастливо улыбаясь сказала: «У Вас есть ещё час, чтобы сбегать в сберкассу и положить на счет эти шесть рублей». Друг, поспешно приводя себя в порядок (его шмонали до нижнего белья), коротко и как-то не вполне интеллигентно объяснил: «Из кошелька забыл убрать две трёшки, так она заставляет идти в сберкассу, открыть счёт, положить туда эти деньги принести сберкнижку. Не принесу, с поезда снимет». Друг убежал. Вернулся через полчаса. Чуть позже пришла таможенница. Посмотрела сберкнижку, ещё раз, но уже тёплым взглядом окинула наше купе и мы тронулись.

Друг молча стоял у окна и лишь только, когда мы пересекли границу, отбросив все свою интеллигентность заорал шёпотом: «Б….,…..мать,…..ня какая! Эти х…., п…., г….. и др. контрабандисты! И им по х…., до п….., а, я, честный совгражданин, ни разу не ездивший зайцем в общественном транспорте!..» Это был первый и единственный раз, когда мы слышали такую проникновенную речь от нашего друга.

Польшу мы проскочили «на ура» и тут поздней ночью пришёл черёд ЧССР. Чешский таможенник. Говорит по-русски. Вежлив. Окинул взглядом багаж и также начал: «Это чье?» «Наше с женой, вот» — ответил я уже заученным тоном и показал почему-то на жену, которая устроилась по традиции на верхней полке. Затем перевёл взгляд на таможенника и уставился в его глаза. Там виднелись танки на Вацловской площади, Дубчек, наши солдаты. «Что вы везёте?» «Да так, подарки друзьям». Он, вероятно, подумал, что друзей у нас полстраны и танки в его глазах стали постепенно исчезать. И тут вдруг с верхней полки раздался чистый и честный голос жены. «Да, и телеви… — начала она, — «…зоры мы решили не брать, чтобы не подрывать экономику братской ЧССР» — продолжил я и показал жене кулак, — так, чтобы это не заметил таможенник. Жена тихо пискнула и нырнула под одеяло, куда я на всякий случай сложил золото, рубли, и один из телевизоров. При первых звуках голоса жены, в глазах таможенника вместо исчезающих танков появились ракеты средней дальности, истребители и тяжелые бомбардировщики. Я опять посмотрел ему в глаза и высказался о нерушимой дружбе, Варшавском договоре и мировой революции. Взгляд погас, таможенник зябко повёл плечами и спросил у друга: «А в Вашем дипломате что?»

Друг с готовностью открыл дипломат. В нем 2 десятка грампластинок в подарок. Таможенник просмотрел, пересчитал, присел и выписал таможенную пошлину в размере 600 крон (60 рублей). Друг икнул, заплатил и до самой Праги пролежал, уткнувшись носом в стену и лишь что-то шептал невразумительное. Сердобольные словацкие друзья смачно обматерили таможню и урон другу компенсировали.

На обратном пути перед нами стояла та же задача. Причём она была гораздо сложнее первой. Польские и чешские таможенники сквозь пальцы смотрели на то, что туристы и другие граждане вывозят из их стран. Они справедливо полагали, что мы оставили приличные суммы денег в обмен на их товары, что способствовало развитию экономики. А вот наша таможня зверствовала. При всеобщем дефиците в стране что-нибудь стоящее можно было купить лишь на т.н. толкучках или напрямую у знакомых спекулянтов. Поэтому народ старался провезти товар не столько для себя, сколько на продажу или обмен с теми, кто имел доступ к дефициту. Наша же поездка увенчалась полным успехом. Если по дороге в Чехословакию мы везли указанное выше количество котомок, то на обратном пути их число хоть и сократилось, но всё равно могло вызвать особый интерес у таможни. С нашим другом пути разошлись. Он выехал домой на день раньше и вёз с собой ту же сумку и тот же дипломат. Как мы узнали встретившись в Минске, его почти не шмонали, так как в толпе бедолаг, он выглядел настолько белой вороной, что его едва ли не пинками препроводили на Родину. Мы же заехали на пару дней в Варшаву, и это едва не стоило нам потери всего нажитого за три недели пребывания в Чехословакии. Дело в том, что взять билеты на прямой поезд до Минска не было никакой возможности. Лето и поезда забиты под завязку. Единственный способ добраться домой был польской электричкой до Бреста и далее уже нашей электричкой до Минска. Опасность для нашего добра заключалась в том, что в Бресте все выходили и должны были подвергнуться таможенному досмотру в здании вокзала. Таможенники никуда не спешили и имели уйму времени, чтобы досконально изучить содержимое наших баулов, сумок и чемоданов. Испуганная жена в туалете натянула на себя зимние сапоги, новенькие джинсы и куртку. Я также постарался облачиться во всё новое, напялив на себя максимум одежды. Мы же переживали не столько за шмотки, сколько за всякие вкусные вещи. Как-то: две палки настоящей венгерской салями, той, которая с добавкой ослиного мяса, большого набора пряностей из пражского магазина «У Сальвадора», а также нескольких бутылок шикарного алкоголя. Про ящик пива и прочее говорить не приходилось. Электричка была набита в основном поляками, которые, как я понял, и были основными поставщиками товаров для спекулянтов. Я приуныл и сказал жене, что если попытаются забрать колбасу, я съем, сколько смогу, запив её бутылкой любимой водки «Боровичка» прямо из горла. Жена пообещала поддержать со своей стороны, в смысле со второй палкой и второй бутылкой. По прибытию в Брест огромная толпа, среди которой мы со своими баулами не выглядели особо заметными, влилась в здание таможни и рассредоточилась вдоль длинных прилавков. За ними стояли барышни в форме и трясли всех подряд. Перед нами полька судорожно пыталась объяснить таможеннице, что эти сто семьдесят метров кримплена она везёт на похороны. Зачем столько материала покойнику ни мы, ни, тем более таможня, не понимали. Дело с кримпленом окончилось быстро — его просто конфисковали, а бабку депортировали. Подошла наша очередь.

— Это всё ваше? — строго спросила барышня, перегнувшись через прилавок и пытаясь сосчитать наши клумки.

Жена было открыла рот, но я толкнул её в бок.

— Ммм… — начал я. И дождавшись момента, когда таможня подняла глаза на меня, продолжил, — Да, наше. — И добавил уверенным тоном — Мы из Чехословакии возвращаемся. От друзей.

Таможенница несколько секунд не моргая смотрела в мои глаза, потом слегка покраснела и сказала: «Проходите».

Польки, стоявшие за нами и со злорадством наблюдавшие за процедурой досмотра, только крякнули.

Первый опыт прохождения таможенного досмотра был приобретён случайно. До этого я хоть и слыл среди родственников и друзей отъявленным прохиндеем и пронырой, сам себя таковым не считал. Более того, ни разу не сталкивался с представителями властей. Вернувшись домой из путешествия, я крепко задумался. Долго смотрелся в зеркало, но ничего особенного не разглядел. Жена, на которую мои глаза, если и производили впечатление, то только тогда, когда ей хотелось засветить в один за моё очередное прегрешение. Она также была убеждена, что ничего особенного в моём взгляде нет. Мы ещё несколько раз ездили в Чехословакию и каждый раз картина повторялась.

Потом СССР развалился, и какое-то время от заграницы пришлось отказаться. Но в середине девяностых, когда я перешёл на службу в частную компанию, моё умение оказалось востребованным. Будучи замгендиректора по научной работе и внешним связям мне пришлось мотаться за рубеж чуть ли не каждый месяц, а участие в различных программах испытаний нашего оборудования, конференциях, выставках предполагало провоз с собой различных образцов и, о, почти криминал! — небольших радиоактивных источников. Официальное оформление всего этого было длительным, а иногда и невозможным. Поэтому моей дополнительной обязанностью была контрабанда вышеозначенных предметов. Памятуя историю с нашим другом, я уговорил директора дать мне в напарники Моню Л. Он был физик как и я, единственный кроме меня в фирме говорил по-английски и этим я объяснял целесообразность участия его в мероприятиях. В действительности, причина заключалась совершенно в другом. Моня Л. и в обычной жизни выглядел как иллюстрация к многовековым страданиям еврейского народа. При контакте с представителями силовых структур, как-то милиции, КГБ, таможни и иже с ними, он терял человеческий облик и начинал походить на закоренелого преступника, решившего на закате жизни покаяться во всех мыслимых и немыслимых греках. Таким образом, он служил чем-то вроде громоотвода. Как только таможня заходила к нам в купе, меня, предварительно спросив, где мои вещи, выставляли в проход, а Моню шмонали до исподнего. Я же был спокоен. Мой взгляд и Монино выражение лица составили шикарный тандем контрабандистов.

Лишь однажды я был на грани провала. Поздняя осень. Я еду в Польшу. В вагоне СВ я один. Со мной никакой контрабанды за исключением приличной суммы долларов. В то время при провозе валюты её было необходимо задекларировать на службе, и с такой декларацией подписанной также в банке я мог вести почти неограниченную сумму. А тут командировка срочная, не успели, поэтому тысяча долларов в кошельке. Я не волновался, памятуя о своих способностях. Но перед самым приходом таможни, что-то ёкнуло и я решил подстраховаться. Сунул лишние восемьсот под матрац второй полки. Дескать, если что, я не я и лошадь не моя! В сумке один прибор, его можно было провозить без проблем хотя бы потому, что именно такими были снабжены наши таможенные службы. Итак, Брест, смена колёс. Таможенница. Лет сорок — сорок пять. Не страшна, но и не привлекательна. Традиционный вопрос — что везём! Традиционный ответ — ничего. Как я упомянул выше, в вагоне только один пассажир — он же я. Она, присев на полку:

— А что у Вас в сумке?

Я удивился и открыл сумку.

— А что это за прибор?

Я подробно отвечаю, а она, как-бы случайно, перебирает вещички, в рубашке карманчик прощупывает, как-бы невзначай по подкладке прошлась. Я продолжаю врать, она — щупать. Враньё окончилось. Она окинула купе взглядом.

— Ой, какая куртка у Вас симпатичная!

И опять так нежно пальчиками по куртке. Типа гладит, дескать хороша. А сама по карманам шасть! Под курткой брюки висят. Она и по ним пробежалась. К счастью я в тренировочных штанах, поэтому она лишь внимательно осмотрела задний карман. Снаружи. Всё, вроде ничего не осталось. Подошла к двери, остановилась, повернулась и опять купе оглядывает. Тут я напрягся и ей прямо в глаза:

— Что-нибудь ещё показать?

В смысле, не раздеться ли мне до трусов. Она отвела свой взгляд от моих очей и вышла.

Через три дня возвращаюсь. И надо же такому, она опять! Узнала, зараза.

— Ой, Вы опять! — так радостно восклицает.

— Да, я опять и Вы опять, будто за мной охотитесь!

Она быстренько прошмонала меня и уже собралась выходить. И тут я не удержался:

— А в прошлый раз Вы таки пропустили кое-что! Вот тут, под матрацем.

— Вот, чёрт подери! Ведь чуяла я, что не всё чисто. Уж хотела купе пошмонать, но что меня удержало, не пойму.

— Что-что, да козлу понятно что. Мои честные глаза! — хотел я сказать, но благоразумно промолчал.

Позже мне говорили, что в Бресте есть такая таможенница, чисто лютый зверь! Оказалось, таки я на неё и нарвался!

Прошло много лет. Десятки проездов без билетов в поездах дальнего следования, прорываний на самолет по билетам на рейсы, которые должны выполняться через недели, поселение в гостиницы, где испокон веков не было свободных мест, ночевки у случайных встречных, с обязательными уговорами остаться ещё на пару дней, слезами при расставаниями и многое, многое другое, что свершалась по отношению меня, как человека, чья исключительная честность выглядела неким сверкающим бриллиантом на фоне сплошного жулья. Эти добрые люди даже не подозревали, что за этим ясным взглядом скрывался душа обычного советского прохиндея, которому то ли мама, то ли какие-то высшие силы даровали этот взгляд. Они были уверены во мне и не ошибались, я никогда их не обманывал. Я врал, иначе говоря, искажал истину в целях её более чем художественного отображения. Простите меня, добрые люди! И дежурный начальник смены в аэропорту Толмачево в Новосибирске, у которой я в разгар сезона выцыгнил вне огромной очереди три билета до Ташкента, девочки в аэропорту Свердловска, которых я убедил в чём, сам не помню хорошо, так как врал экспромтом, и они посадили меня с женой и приятелем в самолет до Симферополя. И майор КГБ в Находке, которого я уговорил выдать нам пропуска в погранзону по трём паспортам и фальшивому студенческому билету и другие, другие, другие.

Прошло много лет, но я до сих пор помню взгляд той первой на моём пути таможенницы в Бресте, в котором я и прочитал «Вот, наконец, честный человек встретился!»