Океан между

Андрей Смирягин, 2020

Захватывающий роман о безоглядной любви на сломе эпох и путешествии через океан.

Котенок Из Дома 69

Турбовинтовой самолет АН-24 больше походил на старенький рейсовый автобус: в полете он так же дребезжал и, казалось, каждую секунду мог развалиться на воздушных ухабах. Первое время Никита прислушивался к натужному и не очень ровному звуку двигателей, рубящих винтами воздух в каких-то двух метрах от его иллюминатора, и принюхивался к странному запаху — то ли горящей проводки, то ли разогретой вентиляцией пластиковой обшивки салона, сделанной по моде шестидесятых годов.

Спустя четверть часа он перестал волноваться, успокоив себя мыслью, что этот полет — не первый и не последний у этой машины, и по теории вероятности шанс, что она упадет именно в этот раз, минимален. А если абстрагироваться от мысли, что в полуметре внизу открывается холодная трехкилометровая бездна, то можно даже наслаждаться видом проплывающих в ночи бесконечных огоньков селений и городов, глядя на которые Никита всегда начинал чувствовать себя немного Господом Богом.

Постепенно гул моторов и завораживающий вид в иллюминаторе подвели его сознание к грани засыпания. Он очнулся от громкого разговора впереди. Вернее, не разговора, а странной мешанины английских слов с русскими междометиями, произнося которые человек думает, что чем громче и извращенней он будет говорить, тем лучше иностранец его поймет. Впереди на креслах сидели двое: безупречно подстриженный мужчина средних лет с выражением бизнесмена на лице и «картье» на запястье, одетый с изяществом и сдержанным шиком, с каким в России умеют одеваться только иностранцы, и рыжеватый молодой парень в самопальной дубленке, с выражением лица, которое можно встретить только в плацкартном вагоне среднерусского направления.

Парень был явно навеселе. Он задумал в пути перекусить и, достав из своего баула целлофановый пакет, стал вынимать из него завернутую в газету жареную курицу и пирожки, распространяя вокруг соответствующий запах. Видимо, чувствуя, что неприлично жевать, когда сидящий рядом попутчик этого не делает, он стал настойчиво предлагать курицу чопорному соседу. Тот жестами вежливо отказался, но парень с пьяной настойчивостью принялся совать ножку курицы ему прямо под нос, одновременно требуя от несчастного иностранца не стесняться. Наконец, тот сдался — очевидно, решив, что лучше уступить этому дикому русскому, чем сердить его с неизвестными последствиями. Он обреченно показал пальцем на пирожки в пакете, отчего парень широко расцвел лицом, вынул пирожок и протянул его соседу, гордо при этом сообщая: «Зис из капуста! Фром май мама. Понимаешь? Мама…»

Иностранец деланно заулыбался и закивал головой, откусывая от пирожка. С трудом пережевывая странный «кейк» с непонятной травянистой начинкой, как это бывает, когда во рту нет ни капли слюны, он понимающе промямлил: «Your mama… Mather… М-м… It's good!»

— Гуд, гуд, — радовался в ответ парень, отхлебнув из горлышка бутылки с пивом, — май маза из вери гуд! На, дринк!..

Чтобы хоть как-то протолкнуть пирожок внутрь, иностранец взял бутылку из рук парня и огляделся вокруг, поискав глазами бортпроводницу, у которой можно было бы раздобыть стаканчик. Не найдя ее, он с брезгливой миной отхлебнул прямо горлышка.

Внезапно, к несказанной радости иностранца, над их креслами возникла фигура стюардессы, женщины лет под сорок с лицом строгой мамаши.

— Ну-ка, быстро убирай свой ресторан! — потребовала она от парня, безошибочно оценив всю неловкость ситуации. — И пиво убери! А то я быстро тебя с самолета ссажу. И чтобы больше я твоего голоса с этого места не слышала! Понял, нет?

— Понял, — неожиданно скисшим голосом произнес парень. По его лицу и по тому, как быстро он спрятал еду, было видно, что он и в самом деле испугался — возможно, по привычке всякого пьяницы бояться женщин или по привычке всякого жителя из глубинки бояться любого начальства. Больше, ко всеобщему облегчению, он своего присутствия в самолете ничем не обнаруживал.

Пять минут спустя, едва пробиваясь сквозь гул летящего самолета, бортпроводница через громкоговоритель сообщила, что самолет начал снижение и через десять минут будет совершена посадка в аэропорту города Воровска.

Земля встретила вновь прибывших сильным ветром и двадцатью градусами мороза, о чем также сообщила бортпроводница, когда они, удивительно мягко приземлившись (конек русских летчиков), подкатывали по взлетно-посадочной полосе к местному аэропорту. На крыше типичной плоской двухэтажной коробки светилось название города, где в слове «Воровск» не горели обе буквы «о».

Самолет остановился на покрытом льдом бетоне. К нему подкатил старенький аэропортовский челнок, чтобы отвезти пассажиров к выходу. Гулко захлопали двери салона и дверцы вещевых отсеков над креслами. Первым через салон быстро прошел экипаж, прощаясь с несказанно благодарными пассажирами. Сразу за ним, застегиваясь на ходу, потянулись все остальные. Никита выходил из самолета с легким волнением. «Интересно, встречает ли она меня? — думал он. — Это было бы здорово, хотя вряд ли она одна так поздно поедет в аэропорт».

Выйдя из теплого салона самолета, он сразу же попал в вихрь морозного воздуха, дерущего на открытом пространстве щеки, словно наждачная бумага. Холод никогда не смущал Никиту, он был нечувствителен к нему (так же, впрочем, как и к жаре) и даже наоборот, как-то странно взбадривался всеми клеточками тела, вступающими в смертельную схватку на выживание с окружающей средой.

Кучка прилетевших пассажиров быстро загрузилась в выстуженный челнок, преимущество которого перед улицей заключалось только в отсутствии ветра, и тягач с накрытым теплым кожухом мотором повез их в дальний угол аэропорта, чтобы через КПП выпустить за ограду.

Навстречу прилетевшим из здания аэропорта с приветствиями, поцелуями и рукопожатиями высыпали встречающие, но Ланы среди них не было. Уже почти всех пассажиров разобрали по частным машинам, когда он увидел ее. В длинном бежевом пальто, без шапки, она с улыбкой ступала навстречу широко и уверенно; при этом все ее тело — плечи, бедра, ноги — двигалось в таком гармоничном и привлекательном сочетании, что казалось, будто красивая птица летит над землей в великолепном все затмевающем ореоле.

Она подошла к нему, ни слова не говоря, обняла за шею и прильнула к его губам долгим согревающим поцелуем. Он, как всегда отчего-то смущаясь, как будто это была их первая встреча, немного отстранился и всмотрелся в ее лицо, уже не видя и не чувствуя ничего вокруг, потом взял ее маленькую, немножко озябшую руку и приложил к своим губам.

— Ну, здравствуй, солнышко, — выдохнула она смешанные с паром и неподдельным возбуждением слова приветствия.

— Здравствуй, котенок, — с глупой улыбкой счастья ответил он.

— Ты опять в «командировке»? — с спросила она, в шутку хмурясь.

— Да, вот… — развел руками он.

— Ну тогда пойдем, нас ждет машина, — сказала она и потащила его в сторону автостоянки.

Их ждала с включенным двигателем старенькая, но ухоженная «копейка» неопределенного выцветшего цвета с таким же неопределенного возраста выцветшим мужичком, подрабатывающим извозчиком. Лана поймала его еще в городе и попросила подождать, чтобы вернуться обратно.

Дорога до города заняла не больше двадцати минут. Микрорайон со странным названием «Птичий рынок», где Лана вдвоем с подругой снимала двухкомнатную квартиру, представлял собой скопление стандартных девятиэтажек с неосвещенными дворами, среди которых были разбросаны ларьки и продуктовые павильончики, как знаки нового времени. Возле одного из таких павильончиков Никита и попросил водителя притормозить, чтобы купить что-нибудь на ужин.

Совсем недавно он получил приличные деньги за разработку онлайнового магазина для своего приятеля, торгующего техникой, и теперь мог позволить себе некоторую широту жестов.

Когда он оплачивал икру, бананы и мартини вместе с массой других деликатесов, продавщица посмотрела на него со странным изумлением, как будто впервые видела человека, покупающего так много дорогих продуктов. Молодые бритоголовые парни, распивающие тут же водку на разлив, также посмотрели на него с нескрываемым интересом, отчего Никите стало немного не по себе. Однако, не теряя самообладания, он расплатился и, как ни в чем не бывало, с полными сумками вышел на улицу к машине.

Через минуту они въезжали в темный двор, освещенный лишь горящими окнами четырехподъездного панельного дома с неровно нарисованным на торце номером 69.

— Значит, в этом доме ты и живешь? — оглядываясь по сторонам, произнес Никита.

— Да. Как ты догадываешься, это мой любимый номер.

— Догадываюсь, — улыбнулся Никита. — Сколько мы должны водителю?

— Оставь, я уже заплатила, — сообщила Лана и направилась к угловому подъезду, в то время как «копейка» уже выезжала со двора.

— Лана, давай договоримся, — нахмурившись, сказал Никита, — когда ты со мною, за все плачу я.

— Нет, я так не могу. Ты вовсе не обязан этого делать, — совершенно искренне возразила она и, мягко взяв его за руку, потянула вглубь обшарпанного неосвещенного подъезда.

— А я не могу по-другому! — раздосадованно сообщил Никита.

— Ну ладно, посмотрим… Осторожно, здесь ступеньки.

Когда они вошли в полутемную и тесную парадную, Никите ударил в нос запах давно не вывозимых отходов из мусоросборника и кошачьей мочи. Облупившиеся стены подъезда были густо покрыты подростковым творчеством.

— Нам на четвертый этаж, — на ощупь нажала Лана сожженную кнопку лифта.

«Хорошо хоть лифт работает», — подумал Никита, с опаской озираясь по углам исписанного и в том, и в другом смысле подъезда. Однако когда двери лифта распахнулись, он ужаснулся, обнаружив внутри совершенно сожженные стены, освещенные тусклой лампочкой, забранной железным щитом с дырочками.

— Осторожнее, — предупредила его Лана, показав вниз.

На полу лифта, оставив пассажирам лишь узкую полоску по краям, блестела черно-бордовая лужа.

— Что это? — спросил Никита.

— Не знаю. Кажется, кровь, — с полным спокойствием предположила Лана.

Чем ближе они подъезжали к четвертому этажу, тем громче слышался усиленный эхом дикий хохот и визг, очевидно, принадлежавший группе подростков, собравшихся на лестничной площадке одного из этажей. Когда двери распахнулись и они вышли в темноту неосвещенного подъезда, по внезапно стихшему гаму Никита понял, что они облюбовали для развлечений именно четвертый.

Чувствуя на себе десяток любопытных оценивающих глаз этой дышащей сигаретным дымом и алкоголем черной массы, Никита проследовал за Ланой по коридору к двери ее квартиры. Как только они оказались внутри, дикая оргия, чуть-чуть приглушенная тонкой дверью на слабеньком замке, продолжилась снова. Лана не стала включать свет. Никита даже не успел снять ботинки, когда почувствовал на своем ремне ловкие руки Ланы, присевшей к его ногам.

— Ты с ума сошла! — слабо попробовал возразить он, но услышал снизу лишь приглушенный стон и тихий шепот:

— Господи, как давно я не держала его в руках…

В следующее мгновение он почувствовал холод ее ледяных ладоней, перемешанный с жаром дыхания.

Он поднял ее и быстро расстегнул ей брюки. Когда они упали к ногам, он обхватил ее руками за талию и посадил сверху на свои бедра. Порвав тонкую полоску трусиков, он легко, словно во что-то проваливаясь, проник в ее влажную горячую плоть.

Она билась и извивалась на нем, заходясь в крике и стонах. В коридоре за дверью стало необычайно тихо, словно все находящиеся там настороженно к чему-то прислушивались. Самолетов понял, что все происходящее в квартире прекрасно слышно за дверью.

Смешно путаясь в своих спущенных брюках, с Ланой на бедрах, он от греха подальше проковылял из коридора на кухню и закрыл за собою дверь. Разгоняя толпы тараканов на полу, он добрался до окна и, посадив Лану на подоконник, продолжил начатое, уже не заботясь ни о чем.

Стоя лицом к окну, он видел перед собою трясущееся изображение покрытого снегом спортивного поля, панельные дома на противоположной стороне и горящие в них огни. Неожиданно его взгляд привлек блеск очков под фонарем внизу дома. Очки принадлежали мужчине, остолбенело уставившемуся в сторону их окна.

«Ну нигде нет покоя! — подумал Никита. — Что за городишко!»

— Не так! — словно услышав его, воскликнула Лана, соскользнула с подоконника и, развернувшись к нему задом, расставила ноги.

Никита взял свое продолжение в руку, поводил им между ее истекающих соком ног, а затем направил его чуть выше.

— Можно туда? — спросил он с замиранием.

— Тебе можно все… — со страстным выдохом ответила она.

***

Соорудив стол из двух табуреток, принесенных с кухни, разложив еду и украсив ее бутылкой вина, они устроились прямо у электрического камина в гостиной. Никита разлил вино по простеньким стаканчикам, найденным на кухне, и протянул один из них Лане.

— За тебя! — поднял он тост.

— За тебя, — откликнулась она.

Они чокнулись и выпили терпко-ароматный красный мартини, который с тех пор стал любимым напитком Никиты.

Дальнее путешествие, холод, вино и секс разбудили в нем первобытно-животное удовольствие от поглощения пищи. В какой-то момент ему показалось, что Лана даже приревновала его к еде, хотя сама ела с не меньшим аппетитом.

— Ну, признавайся, — неожиданно спросила она, — кого ты соблазнил без меня?

— Никого, — чуть не поперхнулся Никита.

— Не ври, я же знаю, — убежденно произнесла она.

— Откуда?

— Источники доносят, чем вы по ночам занимаетесь втроем: ты, Юлик и девушка по имени Текила.

— Теперь ясно, что это за источники, — догадался Никита. — Наш друг Юлик?

— Да, Юлик. Он, кстати, недавно приезжал сюда.

— Вот как? А мне он ничего не говорил. Странно. И где же он жил?

— Как где? Здесь. Мы даже спали с ним в одной постели.

Никита почувствовал, как в нем неприятно зашевелилась ревность, но не подал и вида.

— И что, вы с ним даже не трахнулись?

— Не меряй всех по себе. С какой стати мне с ним трахаться, он же приехал к Любе.

— Что-то не верится! Чтобы два таких человека ночевали в одной постели и между ними ничего не случилось?

— Абсолютно! Причем у него всю ночь стоял.

— Откуда ты знаешь?

— Он попробовал ко мне пару раз пристать, но я никогда не предавала таким образом своих подруг.

— А мне всегда казалось, что в любви не может быть друзей, — признался Никита, — и особенно это касается женщин. Я всегда считал, что лучшая подруга предаст не задумываясь, если речь идет о мужчинах.

— Вот и видно, каких друзей ты себе выбираешь. Ты думаешь, Юлик хоть на секунду задумался бы, если бы я ему не отказала?

— Думаю, что нет.

— Я тоже так думаю.

— Бедный Юлик! Похоже, он даже не догадывается, как далеко зашли наши отношения. Он до сих пор считает, что мы просто поделили с ним девчонок пополам и это вовсе не означает, что в следующий раз мы не сможем поделить их по-другому.

— Не считай его глупее себя. Он прекрасно догадывается, во что превратилась наша интрижка, и действует соответственно.

— Что ты имеешь в виду?

— То, в каких подробностях он рассказывал мне о ваших похождениях и особенно как он живописал тебя.

— Что ты хочешь, он же американец! Он ничего не может держать при себе и, как ребенок, не считает это чем-то зазорным.

— Он рассказал мне и про ваш секс втроем. Боже, как ты мог?

Лана отвернулась к окну, и в ее голосе явно прозвучала обида.

— Лана, — попробовал повернуть ее к себе Никита, — ты же понимаешь, что к нам это не имеет никакого отношения.

— Понимаю, — не оборачиваясь, сказала она. — Весь ужас в том, что тебя нельзя даже обвинить в измене. Потому что для тебя это в порядке вещей.

— Дело не в этом. Во-первых, то, что он рассказывал, было еще до знакомства с тобою. Во-вторых, с другими женщинами я был по физиологической необходимости, не вкладывая в это никакого чувства. Это все равно как… — Никита поискал подходящее сравнение — …как почистить зубы или сходить в туалет. Ты же не будешь ревновать меня к унитазу, с которым, поверь мне, у нас тоже очень интимные отношения.

Лана рассмеялась, и в ее голосе сразу исчезли нотки обиды.

— За что я тебя люблю, так это за твое чувство юмора. С его помощью ты можешь вывернуться из любого положения.

Никита внутренне поздравил себя с победой и снова разлил вино по стаканам.

— Давай выпьем за мое чувство юмора и твое чувство, что у меня это чувство есть.

Лана снова хихикнула, глотнула вина, после чего серьезно спросила:

— Нет, мне все-таки интересно: ты и правда не смог бы хранить верность никому сколько-нибудь заметный период времени? А что ты будешь делать, если я тебя брошу, а твоя жена, скажем, забеременеет?

— Ну, во-первых, с беременными можно не прекращать интимных отношений хоть до самых родов, только позу надо выбирать правильно, а, во-вторых, это как с игрой на скрипке: «Вы на скрипке играть умеете?» — «Не знаю, не пробовал».

Лана снова рассмеялась, и они еще пригубили вина.

— М-м, — как бы вспомнил о чем-то Никита, отрываясь от своего стаканчика, — кстати, что касается измен. Что это за мужик стоял под домом и глазел на твои окна?

— Какой мужик? Ты ничего не путаешь?

— Разве ты не заметила? Когда мы занимались этим, он пялился на нас.

— Где?

Лана резво вскочила и с подозрительной поспешностью подбежала к окну.

–…Никого там нет.

— Наверное, уже ушел, — заметил Никита, внимательно наблюдая, с каким волнением вглядывается в темноту его любовница. — Он что, твой знакомый?

— Тебе, наверное, показалось.

Она вернулась на место.

— Да нет, наверное, не показалось. И после этого ты обвиняешь меня во всех смертных грехах? А у самой любовник ночует под окнами! Ну ладно, колись, я никому не скажу, — шутливо начал настаивать Никита.

И она неожиданно сдалась.

— Ладно! Если это тот, о ком я думаю, то это не то, что ты думаешь.

— А попроще нельзя?

— Ну, есть один человек, который в меня влюблен. Но между нами ничего не было и не могло быть.

— Он что, такой козел?

— Он не козел, он очень хороший и талантливый человек. Просто я сама не хочу.

— Вот это уже подозрительно! Ты его так хвалишь, как будто он тебе небезразличен.

— Повторяю, он влюблен в меня очень трогательной и чистой любовью. Время от времени он гуляет под моими окнами, а когда я куда-нибудь уезжаю, он встречает меня с цветами на вокзале.

— Знаем мы эти чистые чувства и чем они обычно заканчиваются.

— Тебе этого не понять, потому что ты животное.

— Где уж нам, самцам-производителям, разобраться в тонких материях…

Никита в легком раздражении встал из-за импровизированного стола и снова подошел к окну, вглядываясь в неуютный сумрак провинциального городка. Под окнами и в самом деле уже никого не было, лишь худой и замерзший пес с поджатым хвостом шустро хромал куда-то по своим делам.

— Не обижайся, ты тоже очень хороший, — заметив его беспокойство, ободряюще замурлыкала Лана.

— Тоже! — скептически усмехнулся он.

— Нет, ты самый лучший! Самый талантливый! Самый сексуальный! Самый… самый… ты даже сам не знаешь, какой ты. Я люблю в тебе все, и даже то, как ты притворяешься, что ревнуешь меня.

— Ты думаешь, что я притворяюсь? Скажу тебе честно: этот твой ночной воздыхатель беспокоит меня больше, чем кто-либо. Измени ты мне с каким-нибудь безмозглым красавчиком, я не ревновал бы тебя так — ты сама его бросишь. Я ревную к тому, кто интересен тебе как талантливый человек.

— Правда? — удивилась Лана. — Какое странное у тебя чувство ревности!

— Ничего странного. И дело здесь не во мне, а в тебе. Мне кажется, что если ты и сможешь уйти от меня, то тебя будет меньше всего интересовать секс.

— Дурачок, о чем ты говоришь! Если бы я даже захотела тебя бросить, она бы мне не позволила, — и Лана глазами показала вниз, где под краешком халатика, скрывалось безумие, которого он прежде не знал.

— Я ее за это поцелую, — прочувствованно произнес Никита, склоняясь к ней и осторожно отодвигая полу халатика.

— Подожди, — отстранилась Лана, — я что-то замерзла. А ты?

— Еще как, — рассмеялся Никита, — поэтому и предлагаю согреться.

— А хочешь, я налью горячую ванну и мы залезем в нее вдвоем?

— Еще бы! — с восторгом принял идею Никита, — это то, о чем я мечтал весь последний месяц.

— Залезть в ванну? — тут же среагировала Лана.

— Вдвоем с тобою, дуреха, — рассмеялся Никита, осознавая, как ему повезло не только с девушкой, но и с ее чувством юмора.

***

Четверть часа спустя они сидели друг против друга в необычно большой для малогабаритной квартиры ванной, уставленной по краям шампунями, кремами, гелями и прочими снадобьями, без которых женщина не может чувствовать себя таковой.

Даже здесь слышалось завывание метели за окном и галдеж агрессивно-бесцеремонной молодежи у лифта. Никто из жителей этажа до сих пор не вышел и не потребовал, чтобы молодая поросль, которой в подъезде было гораздо теплее и веселее, чем на холодном ветру, убралась из него. И это было понятно: вряд ли у кого из жителей хватало смелости выйти к разбушевавшимся тинэйджерам на темную лестничную площадку, где недолго и по шее получить, если не хуже.

Все это — опасность за дверью, промозглость и мрак за стенами, неустроенность окружающей жизни и оторванность от цивилизации — необычайно умиротворяюще подействовало на Никиту. Несмотря на то, что безумие внешнего мира было отделено от них лишь тонкой дверью ванны, казалось, что они сейчас одни в целом мире на заре его зарождения, им тепло и хорошо, а вокруг такая родная, согревающая до самого сердца водная среда.

Он чувствовал дыхание Ланы, которое было теплее, чем пар от воды. Ее тонкие мокрые плечи, ее острые кончики молодых и удивительно красивых грудей, распаренные горячей водой, вдруг навеяли на Никиту воспоминания детства, когда маленьким ребенком мама сажала его в ванну вместе со старшей сестрой. Только тогда их сажали спинами: наверное, чтобы они не видели «глупости» друг у друга. Теперь он сидел в ванной лицом к лицу с девушкой намного младше себя и прекрасно мог видеть сквозь колеблющуюся воду все ее прелести.

— Ой, я хочу писать, — неожиданно с простотой ангела сообщила Лана.

— Писай прямо в ванную, — с простотой дьявола предложил Никита.

— Ты с ума сошел! Кто же писает в ванну?

— Я, например. Моча — это самая чистая жидкость.

— Нет, я так не могу.

— А если я тебя об этом попрошу?

— Ну, хорошо. А ты не будешь смотреть?

— Буду.

— Я буду стесняться.

— И напрасно. Ты когда-нибудь пробовала писать стоя?

— Нет. Для девушки это просто невозможно.

— А ты попробуй!

Никита, сидя в ванне, взял Лану под мышки и поставил на ноги.

— Я так вся обмочусь.

— А если раздвинуть ножки? — предложил Никита.

— Нет, я стесняюсь.

— Ну, ради меня! Я в жизни не видел, как девушка писает. Не лишай меня этого удовольствия.

Лана со странной для себя застенчивостью помотала головой.

— Ну, хорошо, — не сдавался Никита, — не лишай себя удовольствия хоть раз в жизни почувствовать себя настоящим мужчиной.

Такая перспектива как будто заинтересовала Лану.

— Хорошо, я попробую. Только ты не смейся, — и она, расставив ноги, замолчала, как будто на чем-то сосредоточившись.

Никита, сгорая от возбуждения и любопытства, во все глаза смотрел на розовые раскрытые между ног женские губы, пытаясь понять, откуда сейчас брызнет янтарная струйка. Он не раз любовался на женский орган, но такого красивого устройства, как у Ланы, он еще никогда не видел. Только сейчас он понял, почему складки, закрывающие вход в женщину, называют губами. У Ланы этот вход и в самом деле походил на большой чувственный рот с абсолютно гладкими розовыми губками.

К ним неудержимо хотелось прикоснуться собственными губами, почувствовать их мягкость и упругость, что Никита не преминул тут же сделать.

— Нет, я так не могу, — вдруг заявила Лана. — Ты смотришь.

— Ну, хорошо, я закрою глаза, — схитрил Никита, прищуриваясь. — Ну?

Лана еще некоторое время постояла, с умилительной серьезностью глядя вниз, потом в самом верху ее малых губ раскрылась маленькая щелочка со спичечную головку и оттуда брызнула первая веселая струйка. Она быстро иссякла, но вдруг снова возродилась, и наконец светло-желтый поток, похожий на крохотный водопад и совершенно не похожий на ту струю, которую привык наблюдать у себя Никита, хлынул в ванну, образуя в месте соприкосновения с водой кипящий ключ.

Никита открыл глаза, посмотрел прямо на смущенную Лану, взял ее снизу за бедра и осторожно подтолкнул к себе. Она уже ничему не сопротивлялась. Еще миг — и его лицо и плечи оказались прямо под янтарным, распадающимся в воздухе на сотни брызг, потоком. Он омывался в нем, как в источнике с живой водой, чувствуя настоянный на ее теле острый запах. Подставив открытые ладони, он стал играть со струей, совершая омовения груди и лица. Лана с изумлением взирала на него, одновременно возбуждаясь, что было заметно по ее полуоткрытому рту и подрагиванию ноздрей.

Как заканчивается всякое счастье, закончился и переливающийся всеми цветами янтаря поток из ее тела. Она резко села, расплескав воду на пол, взяла его руками за подбородок, притянула к себе и прильнула разгоряченными губами к его лицу, слизывая с его губ, щек и лба солоноватую жидкость, пока их губы не соединились в страстном поцелуе.

Неожиданно прерывисто и часто зазвонила переносная телефонная трубка, предусмотрительно захваченная Ланой в ванную и устроенная в ящике с бельем, чтобы случайно не промокла.

— Не бери, — предложил он шепотом.

— Подожди! — отстранилась она. — Это межгород. И, кажется, я знаю, кто к нам прорывается. Ты тоже можешь послушать.

Она вынула из ящика трубку с небольшой антенной и нажала на кнопку громкой связи.

— Привет! Вы что там, замерзли? — раздался в ванной гулким эхом голос Юлика.

— Наоборот, нам с Любой сейчас очень тепло, — глядя на недовольного Никиту, весело ответила Лана.

— А где вы? У вас в телефоне странное эхо.

— Мы в ванной. А ты где? — сдерживая смех, спросила девушка.

— Вы в ванной? Вдвоем? — изумился Юлик.

— Да, а что тебя так удивляет?

— Наоборот, я бы сейчас многое отдал, чтобы оказаться вместе с вами.

— Смотри, потом не пожалей о своих словах.

— С какой стати! А почему Люба молчит? Я же затем и звоню, чтобы поздравить ее с днем рождения. Люба, ау…

Неожиданно в разговор вступил Никита, изменив свой голос до неузнаваемого писка.

— Юлик, это ты, любовь моя? Почему ты не приезжаешь? Я по тебе сильно скучаю!

Юлик настороженно замолчал.

— Алле, радость моя, — продолжал пищать Никита, — почему ты молчишь? Ты разлюбил меня, негодник…

Юлик, очевидно, находясь в полном тупике, наконец спросил:

— Эй, Лана, кто это говорит? Ты с кем в ванной?

Лана, зажав рот ладошкой, еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

— Лана, не молчи, ответь ему, что это я, — срывающимся на фальцет голосом продолжал розыгрыш Никита. — Кстати, потри мне спинку и животик. Ой, только не так быстро, а то я возбуждаюсь.

— Это она, она! — Лана, взяв мочалку в руки стала водить Никите по плечам и животу, при этом опускаясь все ниже и ниже.

— Ой, я не могу! Юлик, приезжай быстрее, мне тебя так не хватает!

— Эй, Самолетов, паразит, это ты? — наконец за океаном сообразил Юлик, и облегченно засмеялся. — А я думаю, что-то голос знакомый, а не могу понять кто.

— Привет, братан, — уже нормальным голосом поприветствовал американца Никита, передразнивая его блатной жаргон. — Как мы тебя купили!

— Купили? — не понял Юлик.

— Ну, это в русском языке есть такое выражение. То же самое, что накололи.

— А, да! Нет, я сразу понял: что-то здесь не так. Кстати, а где Люба? Я и в самом деле хотел ее поздравить с днем рождения.

— Где, где! Думаешь, она без тебя будет сидеть дома и куковать? Ой! Кто-то меня здесь хватает…

Это была Лана, уже добравшаяся до кое-чего, и, слегка сжав это кое-что одной рукой, другой выразительно крутила пальцем у виска.

— Это я пошутил, Юлик! На самом деле она в читалке, к экзамену готовится.

Лана одобрительно закивала головой.

— Так поздно?! — удивился Юлик.

— Ну да. Он у нее завтра, и она не успевает.

— А вы, значит, в ванной сидите? — в голосе Юлика прозвучало тщательно скрываемое разочарование и ревность, оттого что с Ланой в ванной сидит не он.

— И не только сидим… мы еще и… — Никита не успел закончить фразу, так как рот его был тут же заткнут мокрой мочалкой.

–…мы еще и моемся, — закончила фразу Лана.

— Нет, мы еще… — Никита пресек попытку Ланы заткнуть его рот во второй раз, — …мы еще греемся.

Лана с облегчением погрозила ему кулаком.

— Ты же был здесь недавно, — Никита сделал многозначительную паузу, в свою очередь показывая кулак Лане, — знаешь, какая у нас в России холодрыга. Только в горячей ванне и спасаемся. Так всю зиму в ней и сидим.

— А у тебя как дела? — спросила Юлика Лана.

— Все о'кей, только скучаю немного. Скоро приеду, тогда и встретимся.

— Здорово! Любка будет очень рада, что ты позвонил. Я обязательно передам ей твои поздравления.

— Ну ладно, я еще завтра позвоню, — стал прощаться Юлик. — А вы, смотрите, не перегрейтесь, а то врачи долго в ванне сидеть не рекомендуют.

— Мы постараемся, Юлик, — с иронией уверил его Никита. — А то давай на самолет — и к нам.

— Я бы с радостью, но дела держат. До встречи.

— Давай.

— Пока, Юлик, мы тебя целуем.

Лана выключила громкоговоритель и отложила трубку подальше от воды.

— И чего ему в Америке не сидится? — задался риторическим вопросом Никита.

— У него здесь бизнес, — попробовала защитить Юлика Лана.

— Знаем мы его бизнес. В Америке-то с этим бизнесом не особенно преуспеешь, а у нас раздолье: стоит ему заговорить с английским акцентом, как наши дурехи готовы отдаться за одну его мягкую букву «р».

— Ладно, не такая уж она у него и мягкая, — улыбнулась Лана.

— А ты откуда знаешь?

— Любка рассказывала.

— Смотри у меня, — шутливо пригрозил Никита.

— Кстати, что касается акцента: дома он тоже, насколько я знаю, не скучает.

— Это верно, — согласился Никита. — Только не скучает он, в основном, тоже с нашими.

— Ой, да! Это мне только сейчас в голову пришло.

— То-то. Видите ли, Любу он звонил поздравить. А по-моему, его интересует вовсе не Люба.

— С чего ты взял? — Лана весело брызнула водой в лицо Никиты.

— Не знаю, мне так кажется, — сказал, утираясь, он.

— Прекрати! Ты же знаешь, что если даже он попробует, у него ничего не выйдет.

— Ты не понимаешь. Как любой американец, он победитель по натуре. А женщины для него — как крепость, которую надо взять во что бы то ни стало. Иначе он не победитель, и смысл существования теряется. Происходит раздвоение личности: человек либо добивается своего любой ценой, либо сходит с ума.

— Что же мне сделать, чтобы он от меня отстал?

— Единственный способ добиться, чтобы он отстал — это дать ему.

— Что ж, я подумаю, — с серьезным видом сказала Лана.

— Попробуй только! Я же могу и убить, чтобы ты больше никому не досталась. Положу на балкон, чтобы не испортилась, а когда захочу тебя, то буду класть в теплую ванну, а потом трахать.

— Ничего не выйдет. После теплой ванны у меня слезет кожа.

— Об этом я и не подумал. Вообще, живая ты лучше. У тебя удивительное тело: такое впечатление, что у него повышенная температура, хотя ты не болеешь. У тебя можно греться, как у печки. И как от такого маленького тела может исходить столько тепла!

Никита стал нежно плескать из ладоней на ее тело, возбуждаясь от вида стекающей по ее плечам и груди воды, которая струилась с кончиков острых нежно-розовых сосков.

— Знаешь, я давно хотел тебе сказать: с таким телом тебе только в порно-фильмах сниматься.

— Вместе с тобою? — улыбнулась Лана, глядя ему в глаза и одновременно с его ладонями сжимая свою грудь.

— Да. И это будут лучшие кадры в своем жанре, — сказал Никита и взял с краешка ванны шампунь.

***

Во всем его сознании царил покой и умиротворение. Только что он испытал одно из самых восхитительных соединений с женщиной в своей жизни. Он невероятно ярко ощущал, как два их тела сейчас лежат, прижавшись друг к другу, где-то в центре России, в забытом богом и людьми месте. А еще у них есть вино, еда и электрический камин. Еще у них есть они сами. Они лежат в объятиях друг друга, и им очень хорошо. Им больше никто не нужен, только бы это длилось вечно.

Весь дом давно уже спал. Тинэйджеры растворились в темноте и даже метель утихла, оставив после себя лишь завораживающее падение больших подсвеченных синими уличными фонарями хлопьев, тихий шорох которых смешивался с шепотом любовников, погруженных в глубокое одиночество вдвоем.

— Ты боишься одиночества? — спросил он Лану.

— Наоборот, я его обожаю, — проворковала она, лежа у него на груди. — Но еще больше я люблю, когда рядом есть кто-то, кому я могу рассказать, как я его обожаю.

— А я всегда жутко боялся, когда родители оставляли меня одного. Я сразу представлял, что бандиты откроют дверь и поймают меня. Я даже придумал, как избавиться от этого страха. Я выключал везде свет, забирался под стол с изогнутыми ножками в самой дальней комнате, накрывался старым ковром, оставляя лишь маленькую дырочку, чтобы наблюдать за происходящим, и лишь тогда чувствовал себя в безопасности. Если кто-то придет, думал я, он никогда меня не найдет. Странно, но сейчас у меня точно такое же ощущение.

— А я играю роль старого ковра, — в шутку предположила она.

— Очень может быть, — ответил он. — Ковер играл роль самого безопасного места, из которого когда-то вышел человек. И это место — женщина. Недаром же я себе дырочку для обзора оставлял.

— Ну, спасибо! Такого сравнения я не ожидала.

— Не сердись. Я и сейчас люблю выключать свет во всех комнатах и сидеть в полной темноте один.

— Как много между нами общего!

— Да. Нам обоим в жизни нужен рядом мягкий и покладистый человек, который будет мириться со всеми нашими недостатками. А для тебя еще нужно, чтобы у него было много денег.

— Кажется, такой у меня уже есть…

Никита не стал уточнять, о ком она говорит, ошибочно приняв ее слова на свой счет.