Океан между

Андрей Смирягин, 2020

Захватывающий роман о безоглядной любви на сломе эпох и путешествии через океан.

Питер

Ну что такого необычного в женщинах, что нас так к ним тянет? Ведь уже изучен каждый уголок на их теле и понято устройство головы. Видимо, мужчин всегда будет привлекать это необычное чувство, когда преодолеваешь барьер между двумя незнакомыми людьми, и женщина из чужого человека превращается в близкое и поддающееся тебе существо.

В Петербурге четверо молодых людей поселились в большой двухкомнатной квартире на Московском проспекте в доме с колоннами. Квартира принадлежала родителям Юлика, до того, как они покинули страну, и теперь перешла по наследству к внезапно полюбившему родину сыну. Знали бы они, что их сын изучает географию родины из общения с проститутками на Тверской: Иваново, Владимир, Смоленск и теперь Питер.

Квартира, давно покинутая обитателями, каким-то чудом сохранила жилое тепло, не смотря на некоторое ощущение затхлости: рассохшийся скрипучий паркет, покрытые пятнами обои, кровати с матрасами без белья, пустые гардеробы с упавшими плечиками.

В одной из комнат даже стояло старенькое черное пианино. Увидев его, Лана, не раздеваясь, открыла крышку и вдруг заиграла довольно чисто мелодию песни: «Позови меня в собой, я пройду сквозь дни и ночи…»

— Здорово! — немного ошарашенно воскликнул Самолетов. — Долго учила?

— Я играла на слух, — немного обиженно ответила Лана. — Эту мелодию я услышала первый раз по радио в поезде.

— Да, ладно, — не поверил Никита. — А Мурку можешь?

— Какую Мурку?

— Ну это: «Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла…»

— А-а, пожалуйста, — и без остановки и запинки Лана лихо заиграла блатную песню.

В течении последующей четверти часа Никита называл любую песню, которая приходила ему в голову, и Лана безошибочно ее играла.

Юлик и Люба, забравшись с ногами на старенький диван, давно уже откупорили и, посмеиваясь, пили шампанское, несколько бутылок которого они купили по дороге, а Никита, все никак не мог прийти в себя из-за этой странной девушки, которую он поначалу принял за обыкновенную жрицу любви.

Скоро американец и его новая пассия скрылись во второй комнате-спальне, а Никита оседлав венский стул подле музыкального инструмента, издававшего дребезжащие звуки, зачарованно следил за пианисткой.

— Послушай, — наконец спросил он, — в поезде я не поверил ни слову про ваш университет. Мне все же интересно, чем ты занимаешься?

Лана прекратила играть, прислушалась к равномерному, словно метроном, скрипу кровати из соседней комнаты, и сказала:

— Женщине неприлично задавать два вопроса: сколько ей лет и чем зарабатывает на жизнь!

— Ну, а все же? — не отставал Самолетов.

— Вообще-то я работаю ночью проституткой… — она томно заиграла белоэмигрантский романс «Ведь я институтка, я фея из бара….».

Никита сразу понял, что она врет, но все же решил ей подыграть.

— То-то я смотрю, лицо у тебя знакомое.

— Шутка! — Лана захлопнула крышку пианино, — Мне Юлик все рассказал про ваши похождения.

Было ясно, что она имеет в виду их вояж по ночной Москве.

— Всем хорош этот парень, — с досадой буркнул Никита, — если бы не его язык. Все расскажет. Прямо находка для шпиона.

— Да, — усмехнулась она, — он хоть рассказывает только своим друзьям, а ты через свои рассказы — всему миру.

— Дались тебе мои рассказы, — раздраженно воскликнул Никита, чувствуя, как ему неприятно упоминание о его неудачной попытке стать писателем, — Только не говори, что они тебе понравились.

— Очень! В них столько юмора и эротики.

— Ты серьезно…

— Как никогда, — похоже, она была искренна, — Скажи, а много там автобиографичного?

— Почти ничего, — слегка кокетничая, ответил Никита, он всегда говорил это, когда ему задавали подобные вопросы, — это чистое творчество!

— Творчество? Хм. — усмехнулась она, и неожиданно выдала свое критическое заключение, — Разврат это, а не творчество!

— Нет, это творчество, — не сдавался Никита.

— Нет, это разврат! Низкий и грязный.

— А я говорю, это высокое творчество!

— Низкий и грязный!

— А я говорю, высокое и чистое!..

У них чуть не дошло до шутливой драки. Когда они успокоились, она вдруг серьезно сказала:

— Странно, а в тебе такое сочетание совершенно несовместимых вещей. Вчера в поезде, пока ты спал, я сидела и читала твою книгу. Смотрела на тебя и думала — неужели вон тот храпящий голый человек написал все это? Это никак не могло совместиться у меня в голове. Скажи, почему ты начал писать?

— Не знаю, — поморщился Никита, этот разговор все же определенно был ему неприятен, — наверное, человек начинает сочинять, когда его не удовлетворяет окружающая действительность.

— Ты не удовлетворен?

— Нет, если подо мною не лежит женщина.

— Почему ты все время отгораживаешься от людей своей иронией, — тут же спросила она, нахмурившись. — Я никак не могу достучаться до твоего чувства.

— Не знаю, — пожал плечами Самолетов, — наверное, из-за привычки отгораживаться от всех. Я так по-дурацки устроен, что всегда чувствую угрозу со стороны людей, и поэтому должен защищаться.

— Значит, я для тебя одна из всех? От меня ты тоже чувствуешь угрозу?

— Если откровенно, то да.

— Какую же угрозу? Я никогда не причиню тебе вреда, солнышко…

Она употребила эпитет «солнышко», как будто у нее не было человека роднее Никиты. Это было как-то неожиданно, ведь он даже ничего о ней не знал. А хотелось узнать очень много.

— Расскажи мне о себе, — попросил он, — Например, кто твои родители?

— Моя мама русская, а папа… — она задумалась подбирая выражение, — а папа шахматист.

— Да-а, перед глазами сразу встает полная картина твоей семьи, — усмехнулся Никита.

— И что же ты видишь?

— Ну, я представляю себе твою маму, которая воспитывает в одиночестве дочь. Твоего папу, человека неплохого, но который витает в облаках. Он с головой ушел в свое увлечение так, что даже забывает о семье. Не исключено, что при этом он любит выпить.

— Откуда ты все знаешь? Ты так образно все описал, как настоящий писатель!

— Скажу тебе по секрету, я не писатель.

— Скажу тебе по секрету, я это знаю. Ты просто очень хороший человек.

— Ты тоже… очень хорошая.

— Какой комплимент!

— Нет, правда, в тебе видна какая-то мудрость не по годам. Это, видимо, что-то у тебя на уровне инстинктов. И это не зависит от возраста. Это может быть у женщины и в пять, и в пятьдесят лет. Или может не быть никогда.

— Ты мне тоже понравился.

— Чем именно?

— Мне нравится… как ты кончаешь.

— А мне, как это делаешь ты…

Надо ли было еще что-то говорить? Венский стул громыхая покатился к стене. Он взял ее за волосы сзади и, запрокинув голову назад, впился в шею долгим оставляющим след поцелуем, она вслепую принялась лихорадочно расстегивать ремень его брюк; еще быстрее она освободила от одежд, включая трусики, свои бедра. Не дав ей снять свитер, он усадил ее на крышку пианино и, широко разведя ее ноги за колени, вошел в лоно, обрамленное светлыми вьющимися волосиками.

Пианино заскрипело, задавая такт, «престо-престо». За секунду до наступления обоюдного оргазма он вдруг остановился:

— Постой, давай попробуем так, — он приподнял ее за попу, и, придерживая одной рукой, поднял крышку пианино.

Теперь каждое их движение рождало беспорядочную мощную какофонию звуков, гремящих из готового развалиться под ними инструмента. Такое сопровождение, похоже, окончательно свело ее с ума. Она завыла и, запустив руки под его майку, впилась длинными ногтями в спину. Но он не чувствовал боли, и не думал о кровавых следах, которые уликами останутся надолго. Он внезапно обнаружил, что створка старинного платяного шкафа с большим зеркалом волшебным образом приоткрылась настолько, что он мог видеть в полный рост их слившиеся в зверином совокуплении тела. Он со странным отчуждением взирал на происходящее, пока его глаза не перестали что-либо видеть. Его сознание полностью отдалось ощущению, как их соединенная плоть пульсирует в безумстве любви, не заботясь, что в это мгновение они, возможно, порождают новое существо.

Когда биение их тел стихло, и она обессилено уронила ему голову на плечо, он услышал приглушенный шепот:

— Господи, господи, ну почему мне все время попадаются женатые мужчины? Ну почему?

Он не успел ей что-либо сказать в ответ, как дверь в соседнюю комнату осторожно приоткрылась и оттуда показалась голова Юлика.

— Эй, с вами все в порядке? — немного испуганно спросил он.

— Да-да, мы того, мы о’кей… — уверил его Самолетов, быстро поправляя одежду и прикрывая собою полураздетую Лану.

— А что это было?

— Что ты имеешь в виду? — переспросил его Никита.

— Ну вот это? — кивнул на пианино Юлик.

— Вот это? — Самолетов на секунду задумался. — Секунду, сейчас спрошу… Лана, а что это было?

Та отняла голову от его плеча и, ошарашенно оглядываясь вокруг слипшимися от слез и утомления глазами, ответила:

— Я не помню… кажется, что-то из Шнитке.

— Да, точно, — подхватил ее предположение Никита, — это Шнитке, тринадцатая симфония ля-ля-бемоль…

— Я так и понял, — показал в улыбке все свои отбеленные американским дантистами зубы Юлик. — Вы закончили музицировать?

— Ага, — в свой черед развеселился Никита.

— Мы тоже. Есть предложение: не хотите ли прошвырнутся по городу?

— Лана, ты как? — спросил уже вполне пришедшую в себя девушку Никита.

— Я просто схожу с ума… — ответила та, с обожанием глядя на своего партнера, — от того, как хочу выпить шампанского и пройтись по Питеру.

***

Прогулка по Невскому проспекту четверых ничем не озабоченных, кроме друг друга, молодых людей несет много радостей. Все вокруг: от пейзажа до местных жителей — кажется занятным, любой непривычный пустяк восхищает, любое событие веселит до неприличия.

А северная столица в этом смысле — незаменимое место, слишком уж отличается она от всех русских городов, восхищая своим пусть и сильно облупившимся, но все же европейским видом. Радуя глаз парадностью и «партикулярностью» улиц, даже пусть и слегка грязноватых. Что уж говорить о подворотнях и переулках, больше напоминающих фантасмагорию из запутанного сна, попав в который никак не можешь найти выход из пугающего лабиринта зданий.

Они начали прогулку от Московского вокзала, куда доехали на метро. Дойдя до Казанского собора, не преминули заглянуть внутрь, впрочем, большей частью, чтобы погреться — уж очень колюч ветер с Финского залива в это время года. Никита обратил внимание спутников на ямки в каменном полу собора, и со знанием дела объяснил это явление устройством пола. «Дело в том, — авторитетно заявил он, — что пол сложен из двух видов камня: черного и белого. Видимо, твердость у них разная, отчего белый камень стирается сильнее под воздействием ног многочисленных посетителей».

Лана внимала его словам с восхищением ученицы перед мудрым учителем. В Исаакиевском соборе он с важностью человека, закончившего физический факультет, рассказал о маятнике Фуко, подвешенном к потолку: почему смещение плоскости его качания объясняется вращением Земли и одновременно является его доказательством. Лана качала головой за маятником и с удивлением восклицала: «Ну, надо же!».

Выйдя из собора, Самолетов указал на другую сторону площади и с небрежностью всезнающего экскурсовода пояснил:

— А вот там расположена гостиница «Англетер», именно в ней Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством, по крайне мере, по официальной версии…

И здесь Лана как ни в чем не бывало продекламировала:

«Шел господь пытать людей в любови,

Выходил он нищим на кулижку.

Старый дед на пне сухом, в дуброве,

Жамкал деснами зачерствелую пышку.

Увидал дед нищего дорогой,

На тропинке, с клюшкою железной,

И подумал: «Вишь, какой убогой, —

Знать, от голода качается, болезный».

Подошел господь, скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй… маленько крепче будешь».

Здесь уже Самолетов открыл рот от удивления. С этими девушками и правда было что-то не так. Надо наконец выпытать у Юлика, откуда он их взял. Слишком уж не были похожи они на провинциалок легкого поведения, склонных к авантюрам с незнакомыми мужчинами.

Но больше всего Лана поразила его, когда они вышли на Дворцовую площадь. Она остановилась и, открыв рот, минут пятнадцать смотрела на всю окружающую красоту, находясь в самом настоящем шоке. У нее даже выступили слезы на глазах — она и в самом деле была искренне восхищена.

***

Когда ближе к ночи они вернулись с прогулки, Люба неожиданно почувствовала себя плохо. Она заперлась в спальне и не пускала к себе никого, даже Лану.

— Так, американец, — сдвинув бровки, стала наступать та на Юлика, — признавайся, что ты сделал с моей подругой?

— Ничего я не делал, — строя невинное лицо, отвечал тот, на всякий случай прячась за Никиту.

— Ну да — ничего! Я выдала тебе невинную девочку, — грозно воскликнула Лана, — а теперь она лежит и не может руки поднять.

— Эй! Так регулы, наверное, у нее, — объяснил Юлик. — Обычное дело.

— Что? Какие еще регулы.

— Месячные, по-русски.

— Ты уверен?

— Нет.

— Ладно, пойду сама спрошу.

Лана постучала в дверь и на слабый крик Любы, посылающий всех подальше, она решительно открыла спальню и шагнула внутрь.

Полчаса спустя она тихо вышла, прикрыла дверь, и, сделав знак приятелям следовать за собой, сказала:

— Спит. Пойдемте на кухню.

На кухне они налили себе вина с пузыриками, которое, как известно, вызывает блуд, и приготовились слушать парламентера.

— Так, Юлик, тебе бы надо сделать хороший втык, — сразу же вынесла свой приговор американцу Лана.

— За что? — громко начал тот, но тут же, оглянувшись на закрытую спальню, сбавил тон, — Все было замечательно. Я был мягок, как никогда. Она должна быть мне благодарна, что это я лишил ее девственности, а не какой-нибудь мужлан. Я понятия не имею, почему у нее до сих пор идет кровь.

— Ну, кто кому должен быть благодарен — это еще вопрос, — шепотом возразила Лана. — Твое счастье, что мы с ней все выяснили. Она девочка неопытная и думала, что кровь у нее от твоего вмешательства. Но потом мы все посчитали, просто у нее от стресса месячные раньше времени начались…

— Постойте, постойте, — с изумлением глядя на американца и Лану, зашептал Никита, — вы что, и правда хотите сказать, что она девочка?

— Была, до вчерашнего дня, — со фальшивой печалью подтвердила Лана.

— Братан, можешь мне поверить, — заверил его Юлик. — Предлагаю за это поднять тост.

— Точно, такое событие, — горячо поддержала его Лана. Пригубив, она продолжила. — Волноваться абсолютно не о чем. Месячные у Любки всегда очень тяжело идут, дней десять, только успевай прокладки менять. Не то что у меня: три дня — мало, но со вкусом.

— Ну и что теперь будем делать? — все еще ошарашено спросил Самолетов, у которого все окончательно смешалось в голове, и он только ждал, когда сможет остаться наедине с Юликом, чтобы задать ему пару вопросов.

— А что будем делать, будем ложиться спать! — сказала Лана и встала, чтобы идти стелить постель в свободной комнате.

— Втроем в одной постели? — весело поинтересовался Юлик.

— А что делать, ее лучше не беспокоить, — кивнула девушка в сторону спальни.

— Я согласен, — тут же обрадовался американец.

— Я в этом не сомневалась… Где у тебя белье?

Юлик достал из гардероба пожелтевшие простыни, и услужливо помог Лане их расстелить.

— Похоже, у этой простыни я буду не первый мужчина, — скептически произнес Самолетов, оглядывая готовую постель.

— Так, мальчики, вы ложитесь, а я приму душ…

Никита видел, как засветились глаза Юлика при этих словах. Он ощутил всем своим существом, как ему не хочется, чтобы надежды американца, о которых нетрудно было догадаться, оправдались. При этом он понимал, что не может и противиться этому. А вдруг Лана будет согласна? По сути он не имеет на нее никаких прав. И потом, этих двух девчонок привел американец, а Никита получается каким-то нахлебником, который и палец о палец не ударил, чтобы организовать эту поездку. Он морально обязан Юлику, и не сможет сопротивляться любому развитию событий этой ночью.

Никита лег первым. Юлик покопался в своей сумке, что-то разыскивая, и, сверкая звездно-полосатыми трусами, нырнул под одеяло вторым.

Четверть часа спустя из ванной, обернутая в большое махровое полотенце, появилась Лана. Загадочно улыбаясь, она погасила в комнате свет, и приблизилась к двум притихшим на кровати мужчинам.

— А мы уж заждались! — развязно воскликнул Юлик и откинул одеяло, приглашая Лану лечь рядом.

Лана, увидев его трусы, скептически хмыкнула:

— Странные вы люди, американцы, вы можете стоять и рыдать, когда поднимают американский флаг, и в то же время носить трусы, сшитые из той же материи.

— Наоборот, это очень патриотично. — довольно улыбаясь, заверил ее Юлик, — Накрывать самое дорогое, что есть у мужчины, национальным флагом.

— Ну да, обычно флагом еще накрывают гробы.

— Эй, только без намеков! У меня там все очень живое. Хочешь попробовать?

— Еще чего! Никита, подвинься, — и Лана ловко, перепрыгнув через американца, нырнула под одеяло рядом с молчаливо наблюдающим за происходящим Самолетовым.

— Ты не волнуйся, у меня и презервативы с собою есть, — Юлик, как фокусник, вытащил и предъявил в полутьме упаковку из двенадцати презервативов. Вот что, оказывается, он доставал из своей сумки.

— О-о-о, — уважительно протянула девушка, — Так много! Вот это самомнение. Зачем они тебе?

— Ну так, на всякий случай, — слегка обиженно ответил он. — Нас же двое, как никак.

— Еще чего! — Лана удобно устроилась между двумя мужчинами и, томно глядя вверх, мечтательно заявила, — Двое — это слишком много. Натирать будет.

— А мы, чтобы в одном месте не натирало, будем делать это в трех возможных у женщины вариантах, — с энтузиазмом предложил Юлик. — Ты согласна?

— Нет! Я согласна только на два.

— Ну хорошо, — прикинув что-то в голове, продолжал наступать американец, — верх исключаем…

После чего он просунул руку под одеялом и стал деловито расстегивать лифчик у опешившей от такой стремительности девушки. Она не стала сопротивляться, она лишь вопросительно посмотрела на реакцию Никиты. Но тот, словно загипнотизированный, смотрел, как Юлик без стеснения снимает с Ланы верхнюю часть туалета и также не спеша начинает подбираться к нижней. Чтобы ему было удобнее, Юлик откинул одеяло, и, стягивая с Ланы трусики, посмотрел на своего приятеля, мол, ну чего же ты, давай помогай. Но Самолетов никак не отреагировал и на этот призыв, он был как будто в параличе, не зная, что делать. И здесь произошло неожиданное. Как только Юлик потянулся к своему звездно-полосатому флагу, чтобы разоблачиться, Лана уперлась спиной в Никиту, а двумя ногами резко сбросила рыхлого американца на пол.

— Ты что! — крикнул тот, вскакивая на ноги.

— Не шуми! — немного запыхавшись ответила взбунтовавшаяся девушка, — Забыл про Любу? Или ты хочешь ее разбудить?

— А что такого! Мы могли бы весело провести время.

— Только не со мной, — твердо заявила Лана. — Бери одно одеяло, подушку и марш спать на кухню.

— Ты уверена? — потирая ушибленную задницу, хмуро спросил американец.

— Уверена, уверена! Ты что, еще не понял, я не проститутка, и не собираюсь спать с вами двоими!

— А никто так и не считал. — Юлик почти виновато посмотрел на Самолетова, который едва сдерживался от смеха. — Я же пошутил.

Кажется, шутка и в самом дела оказалась удачной, потому как Самолетова наконец по серьезному разобрало, и он, накрывшись одеялом с головой, принялся дико ржать… но это продолжалось недолго. Лана откинула одело с его головы и грозно приказала:

— А ты чего тут веселишься? Ну-ка, взял руки в ноги и тоже спать на кухню!

— Ха-ха! И я тоже? — Самолетова скрутил новый спазм смеха.

— Тоже, тоже! — и Лана, не смотря на свою хрупкость, выпихнула его из постели.

— Шутники хреновы, а ну марш, и чтобы до утра я вас не видела!

— Как же мы на полу будем спать, там холодно, — переминаясь с ноги на ногу на холодном паркете, жалостливо спросил Никита.

— Хорошо, — смилостивилась девушка, — можете расположиться в ванной, там тепло.

— Лана! — умоляюще воскликнул Самолетов, глядя на демонстративно одевающую, словно пояс верности, нижнее белье девушку.

— Идите, идите! Если в вас осталась хоть капля совести…

Против такого аргумента молодым людям возразить было нечего.

Прихватив пару шуб, которые Юлик достал из встроенного шкафа в коридоре, они кое-как устроились в еще не высохшей ванне, и раздосадованно уставились в полутьме друг на друга:

— Так, а теперь ты все расскажешь, — требовательно заявил Самолетов, — кто такая Лана и откуда ты ее знаешь?

— А ты думал, она блядь?

— Если честно — да.

— Ладно, братан, слушай, — у Юлика загорелись глаза, как у болтливого человека, которому нетерпится поведать всему миру презанятную историю, — на самом деле я познакомился с нею еще в Америке.

— Что же ты сразу не сказал! — недовольно перебил его Никита.

— А что это меняет, братан? Это фантастическая история! Представляешь, в один прекрасный день мы с моим другом Кевином попадаем в Оушен-Сити и вечером идем в местный клуб. И оу! Что же мы видим? Посередине клуба танцуют две стройные девушки. Мы не понимаем, что происходит; видим только, что к ним подойти практически невозможно, так как вокруг толпа глупых тинейджеров, которые каждые пять секунд пытаются с ними познакомиться, и мы быстро понимаем, что нам ловить здесь просто нечего. Мы тусуемся в клубе до четырех утра и тут, когда клуб закрывается, мы совершенно случайно выходим вместе с этими девушками на улицу, и что же мы слышим? Вообрази, они говорят по-русски!

Мы с Кевином используем наш единственный шанс, быстро с ними знакомимся — одну зовут Лана, другую Алина — отвозим на «Би-Эм-Дабл-Ю-кабриолет» до их отеля и даем им свой телефон.

Дальше все происходит, как в захватывающем боевике. Через два дня в три часа ночи на квартире Кевина раздается звонок. Это звонит Алина и сообщает, что они в тюрьме.

— В тюрьме?

— Да. Девушки просто набрали в супермаркете одежды и решили уйти, почему-то забыв заплатить за нее. Естественно, датчики на выходе сработали на неразмагниченные ценники, о чем в Америке знают даже дети, и их тут же задержала секьюрити магазина.

— Невероятно! Они что, совсем были дуры?

— Нам тоже пришла в голову такая мысль. Мы быстро садимся в машину, едем три часа из Вашингтона до Оушен-Сити и лихо тормозим у полицейского участка. В полиции ничего не могут понять: вчера они арестовали двух девушек, которые пытались вынести из гипермаркета одежды на двести долларов, а сегодня двое молодых людей на черном «Би-Эм-Дабл-Ю» готовы уже дать за них залог в пять тысяч.

Пока мы ждали их освобождения, я читал на стене полицейского участка грозное предупреждение о том, что в полиции запрещается появляться в вызывающем виде: в коротких юбках и вообще полураздетыми. И тут выводят наших голопузых красавиц в юбках, едва достающих до низа попы. Короче, полицейские ничего не понимают, мы быстро сажаем пленниц в дорогой кабриолет и увозим в Вашингтон Ди-Си на квартиру Кевина.

— Любопытно, и что потом?

— Две оставшиеся недели до их отъезда я ходил, как сомнамбула. Мы едва спали часа по три в сутки. Остальное время это были сплошные ночные клубы, вино, ну и, сам понимаешь, что.

— И с кем ты был? — шевельнулся червячок ревности в груди Самолетова.

— Я был с другой девушкой, Алиной. А Кевин был с Ланой.

— Ну и отлично, давай спать! — с облегчением произнес Самолетов, сильно утомленный событиями сегодняшнего дня, и уже спокойно, насколько это позволяла жесткая ванная и пухлые ноги Юлика, быстро уснул под его размеренную болтовню.