Волк в ее голове. Часть III

Андрей Сергеевич Терехов, 2022

Пути назад нет. Невидимая черта разделила жизнь героев на "до" и "после". Время убывает, шансы найти Веронику Игоревну уменьшаются с каждым часом. Сумеет ли Артур выбраться из ловушки обстоятельств? Сумеет ли вообще остаться в живых? В основу романа лег ряд нераскрытых преступлений, совершенных в конце 1980-х, а также в 2000-х на территории России и США.Книга вошла в лонг-листы премии "Русский детектив" и "Электронная буква" 2022 года.

Часть третья. Волк в её голове

Когда они уходят в тишину,

Туда, откуда точно нет возврата,

Порой хватает нескольких минут

Понять — о, Боже, как мы виноваты!

И фото — чёрно-белое кино.

Усталые глаза — знакомым взглядом.

Они уже простили нас давно

За то, что слишком редко были рядом,

За не звонки, не встречи, не тепло.

Не лица перед нами, просто тени…

А сколько было сказано «не то»,

И не о том, и фразами не теми.

Тугая боль, — вины последний штрих, —

Скребёт, изводит холодом по коже.

За всё, что мы не сделали для них,

Они прощают. Мы себя — не можем…

Владимир Бергер и Елена Кораблёва «Пока мы живы…»

Сон первый. Бог поможет

Знаете, в любой подростковой истории найдётся сентиментальная сцена-другая прощания с детством. Люди умиляются и проливают по слезинке, ибо каждый когда–то… м-м, взрослел?.. Что-то такое переживал?.. Что-то такое чувствовал?

Короче, прощание с детством. Как говорится, получите и распишитесь.

НЕТ СЕТИ

Сердце неистово колотится, в ушах свистит. Я судорожно поднимаю мобильный, тычу им в стороны, в паутину, в ветки, но заветная палочка рядом с «Tele2» так и не появляется. В правом углу, над трещиной, пропадает ещё один отрезок в пиктограмме аккумулятора.

— Диана! — Я больно спотыкаюсь о корень вековой сосны и срываюсь на крик: — Да остановись ты!

Чудом я заглушаю внутри себя не то «тупая сука», не то «тупая дура» — обе фразы так и вертятся на языке.

Иней на паутинке блестит алым в свете заходящего солнца. Она покачивается, когда ветер с гулом и скрипом проносится по лесу и пробирает меня до костей. Диана, тяжело дыша, останавливается, опирается на худенькую берёзку. Смотрит она не на меня, а вперёд, на полузатопленные рельсы среди деревьев. Ноги её дрожат. Пальцы, которые сжимают сумку Веронику Игоревны, неестественно белы — будто держатся из последних сил за край обрыва.

— Не пойму, где велик, — говорит Диана сухим, ломким голосом.

— Ты вообще… ты человек?

Она оглядывается по сторонам — сосны, сосны, редкие берёзы — прикрывает глаза. Гриндерсы, измазанные в крови отца Николая, облепило соломинками и песком. Лицо бледно, на коже выступили бисеринки пота. Плывут тени ветвей, перемешиваясь с отблесками заката.

— Мы же здесь шли? — спрашивает Диана.

— Ему нужна помощь!

— Бог поможет.

Она показывает сама себе направление, переступает ржавые рельсы и хлюпает прочь, проламывая тонкий лёд на лужах.

— Ты совсем тупая?

— Он приходил… к нам, — устало отвечает Диана, и ветер сносит в сторону её слова, перемешивает: — После… как мама… приходил… срал…

— Да сколько можно?!

— Сидел на диване… срал в мозги…

— Ты видела это своими глазами?

Диана с плеском падает в воду, словно кто-то невидимый подсекает ей ноги. Я дёргаюсь помочь, но потом останавливаю себя и со скрытым злорадством наблюдаю, как она барахтается в подтопе.

— Ты уверена в этом? Что он приходил, говорил твоей маме, чтобы она свалила из дома и тебя бросила? Ты видела это? Слышала?

Диана встаёт, трясёт мокрыми руками, и холодные капли разбиваются о моё лицо. Она растерянно смотрит на свои камуфляжные штаны, обвисшие, отягощённые влагой и грязью; на сумку Вероники Игоревны, с которой стекает бурый ручеёк.

— Отвечай? Ты это реально видела своими тупыми глазами? Или придумала? Потому что, на секундочку, вы, блин, жили с нами, и я ничего такого не помню.

Диана отрывает бурый пучок прошлогодней травы и вытирает сумку. Солнце уходит за облако, в лесу темнеет. Холод неумолимо проникает под одежду, и меня потряхивает, зубы стучат.

— М-может, это он уговорил твою маму вернуться из общины? И потом уговаривал не оставлять тебя? Че он в-всё время, типа, виноватится перед тобой?

Диана выпрямляется. Глаза её туманятся, стекленеют, только ветер гонит волны по куртке и волосам.

— Оки. Ты прав. Я такая дофига плохая, что только и бью всех. Что мама ушла. Что у тебя мозги с дисграфией…

— У меня нормальные мозги. Причём тут?..

–…что Цой разбился. Что террористы в Европе… Да, да, во всём виновата Диана.

— Блеск. Медаль тебе. А теперь вернись и всё исправь, и…

Я понимаю, как тупо это звучит, и смущённо замолкаю.

Качаются берёзы, хлюпает вода под говнодавами Дианы. Окоченелыми пальцами я разблокирую телефон, но там высвечивается то же неумолимое, зловещее, фатальное: «Нет сети».

***

Воздух леденеет, набухает лиловыми тенями. В кроссах хлюпает студёная вода, меня знобит. Цвикает невидимая птица. Сосны — тёмные колонны в полумраке — поскрипывают, пошёптывают на ветру; под ногами хрустят шишки.

Раз в двадцать шагов моя рука лезет в карман и вытаскивает телефон. На экране, свет которого едва рассеивает густеющие сумерки, ничего не меняется: серебрится трещина, сигнал не ловится, в правом углу моргает пустой значок заряда.

Ну конечно.

Куда ж без этого.

— Чел… велик, — бормочет Диана за спиной.

Я не отвечаю. Она повторяет это вновь и вновь, как попка-дурак, но прошло уже минут тридцать. Мы давно потеряли нужный пригорок, и её слова больше не имеют смысла. Пустое математическое множество.

Грунтовку сменяет асфальт с полустёртой, призрачной разметкой, с трещинами, которые заросли травой. На обочине проступает силуэт проржавелого вагона для перевозки животных: решётки, прутья, балки — один остов. Безжизненный скелет безжизненного объекта.

— Чел…

Я бросаю взгляд на Диану: на её бледном лице, под носом, выделяется тёмная полоса. До меня не сразу доходит, что это кровь: волочится густым ручейком по губам, набухает на подбородке, прыгает под ноги.

— Физиономию свою вытри, — раздражённо говорю я.

Диана моргает, потом прыскает. Поначалу она смеётся тихо, но затем хохочет во всё горло: сгибается пополам, роняет бурые капли на асфальт. Я растерянно отступаю.

— Тебе весело?

— В-видел бы себя! — гнусаво, сквозь приступы смеха говорит Диана. — Причесон такой!

Я смущённо накидываю на голову капюшон олимпийки, вытаскиваю из кармана платок и беру Диану за липкий, в крови, подбородок.

— Выпрямись.

От моего прикосновения смех выходит из неё, как воздух из сдувающегося шарика, черные глаза серьёзнеют.

Грубыми движениями я вытираю тёмные потеки — будто чем сильнее давишь, тем быстрее Диана поймёт, что натворила.

— Запрокинь голову и приложи.

Она поднимает нос вверх, одной рукой зажимает сумку под мышкой и прикладывает платок к ноздрям, другой — на ощупь достаёт из кармана сигареты.

— Опять? — Я чудом сдерживаюсь, чтобы не выхватить пачку и не швырнуть в лес.

Диана смотрит молча, без выражения, как языческий истукан. Это нещадно бесит.

— Он умереть может, — напоминаю я. — Нас могут посадить. У тебя диабет; кровь из носа хлещет, как из брандспойта. А тебе… покурить?

— Угу, — мычит Диана и противно хлюпает носом.

— А потом снова кого-нибудь изобьёшь?

В глазах Дианы ничего не отражается, но в чистом голосе проступает хрипотца:

— Я хочу дунуть. Укуриться. В три пизды. В тряпки. Чтобы глаза из ушей повылезали, чтобы на хер не помнить, как меня зовут, чтобы…

— Прекрати материться.

— Сказал гимназист с невъебенно уродливой заплаткой на штанах и ста пятьюдесятью пропущенными от классного руководителя.

От стыда я на миг теряю дар речи. Лицо Дианы делается упрямое-упрямое: между бровей разверзается пропасть-морщинка, губы сжимаются в бледные ниточки.

Я нарочито машу рукой и отворачиваюсь.

— Делай че хочешь.

Диана шуршит карманами, чиркает зажигалкой. До меня доходит сигаретный дым — горчит в носу, щиплет глаза.

— Последняя сигарета. Потом…

— Мне фиолетово.

Я в раздражении достаю телефон, и сердце замирает.

Tele2

Две палочки.

Tele2

Три палочки!

С трудом, еле попадая по сенсорным цифрам, я тычу в «03», жму вызов, и…

ПРОИЗОШЛА НЕИЗВЕСТНАЯ ОШИБКА

НЕИЗВЕСТНАЯ ОШИБКА

В груди разливается холодок. Я закрываю окно сообщения, снова давлю на «03», на зелёную иконку звонка.

ПРОИЗОШЛА НЕИЗВЕСТНАЯ ОШИБКА

НЕИЗВЕСТНАЯ ОШИБКА

Мысли заволакивает невидимым туманом. Я мотаю головой и сосредотачиваюсь.

В углу экрана горят те же три палочки. Значит, проблема в номере. По городскому скорая — «03». По мобильному тогда… 33? 031? 003?

Две цифры? Три?

Добавить «0»? Добавить «1»? «3»? «*»?

С минуту я туплю над экраном, затем вбиваю «003».

— Неправильно набран номер, — сообщает женский голос. — Пожалуйста, уточните номер и перезвоните.

— Чего там? — спрашивает Диана.

Я молча, с ослиным упорством набираю «030» и прикладываю холодный мобильник к уху.

Существует в округе хоть один тёплый предмет?

–… изменён, — нечётко, с середины звучит запись. — Пожалуйста, наберите «103».

— Спасибо! Век не забуду!

Мои пальцы послушно нажимают «1», «0» и «3». Вызов.

— Здравствуйте. Вы позвонили в Единый диспетчерский центр скорой и неотложной медицинской помощи города Северо-Стрелецка, пожалуйста, не кладите трубку, мы обязательно Вам ответим.

Играет классическая музыка.

Мелодия тянется и тянется — из уха в ухо, через извилины, скрипичной струной через пустоту. Ветер дует и дует.

Я сбрасываю вызов и снова набираю «103».

— Здравствуйте. Вы позвонили в Единый…

Запись обрывается. Нарастает гудок и эхом отдаётся в черепе. Затихает.

Внутри меня всё натягивается от страха.

— Скорая слушает, — отвечает женский голос. К моему облегчению, звучит он живо, с хрипотцой и бархатцем. — Что у вас случилось?

— Сорян… м-м, не знаете, где интернат недостроенный?

— Где что? Говорите громче.

— Недостроенный интернат!

Молчание.

— Для детей-инвалидов! На Приморке!

Тишина.

Я в отчаянии смотрю на треснутый экран. Он чёрен и, когда я нажимаю включение, показывает картинку дохлой батарейки. Деления её пусты, вместо глаз сереют крестики.

— Блин. Блин! — меня разбирает истерический смех. — БЛИН!

Страшный гул вновь поднимается в соснах и разбегается по верхушкам. Узловатые ветви шатаются от ветра, на голову сыпется труха, мягкие иголки. Я едва не швыряю телефон на асфальт, но в последний момент останавливаю руку и позволяю ей безвольно опуститься.

— Чел?.. — раздаётся голос Дианы за спиной; её говнодавы скрипят по асфальту.

Я сердито отшатываюсь, когда она робко, тепло касается моей спины, и шиплю: «Не т-трогай!»

— Возьми.

— Не говори со мной!

Когда я поворачиваюсь, Диана что-то протягивает мне. Другой рукой — с носовым платком и сигаретой — она неловко прижимает к рёбрам грязную сумку Вероники Игоревны.

— Не трогай меня, — повторяю я дрожащим голосом. — Не говори со мной. Вали куда хочешь. Кури че хочешь. Кури… Курица! Тупая безголовая, я не знаю… курица! И себя угробишь, и его угробишь, и всех. Курица! Курица! Курица!..

Теплота её ладони ещё греет мою спину, и где-то на этом адовом ветру, где-то в глубине души отчаянно хочется, чтобы Диана снова прикоснулась. Но я слишком зол, а она натужно хлюпает носом, сплёвывает кровь, вновь что-то протягивает.

— Я не буду, но ты… Ты позвони.

Мне в руку утыкается доисторический «Нокиа». На экранчике высвечиваются синим три цифры набранного номера: 1, 0 и 3.

Сон второй. Заправочная станция

Сладкий кипяток чая сползает по пищеводу и падает жгучим шаром в желудок. Я стучу раскалённым стаканчиком по столешнице, прикрываю глаза. Под веками собирается бархатная тьма и пульсируют световые круги.

Что вам сказать?

От усталости у меня дрожат ноги и раскалывается затылок.

Я сижу на заправке, километрах в шести от города, и похлёбываю пакетозный чай, который мне купила Диана. Ничего, кроме грязно-рыжего фонаря, не освещает пустое, холодное, тёмное шоссе за окном. По обочине бродит моя благодетельница.

Диана.

Дианище.

Дианозаврище.

Она приложила мобильный к уху и беззвучно шевелит губами. За ней густеет ночь: поднимается из чёрного леса в синее небо и поглощает остатки дня.

В кафе при заправке душно и сумрачно: работает только лампа у парня-кассира, который нацепил наушники и пустым взглядом смотрит в окно. Остальное пространство разъедают тени: стеклянную дверь с колокольчиком, тревожно-красные стены и зелёный потолок — болезненного, гайморитного оттенка.

Я прикрываю тяжёлые веки и слушаю, как под костями черепа неотступно гудит ветер: ш-шух, ш-шух.

Ш-шух.

В темноте внутреннего зрения возникает фигура отца Николая. Он парит, словно в невесомости, и только лохмотья чёрной рясы колышутся ветром, будто трава на затопленном лугу. Потом кожа на лице сереет, высыхает, покрывается язвами. Глаза закатываются, губы открываются, рука выворачивается и переламывается со звоном колокольчика. Отец Николай нависает надо мной, рот его вытягивается, вытягивается…

–…берет? — говорит он над самым ухом.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Сердце стучит, в голове стучит; силуэт отца Нико… нет, Дианы, обычной Дианы, расплывается перед глазами мутным пятном.

— Че? — Я вскакиваю, чувствую нелепость этого и сажусь обратно. — Че там?

— Мой… меня бывший подберёт.

Слово «бывший» Диана произносит по-особому, будто с ним что-то не так. Ноги нет или, не знаю, головы.

— Че? — глупо повторяю я.

— Ты спишь? Говорю, меня подберёт бывший.

— М-м…

Я трясу головой и впервые осознаю вопрос. Не понимаю, как вести себя с человеком, который трахал Диану. Не понимаю.

Господи, да не хочу никого видеть. Помните тот замок в Барселоне, который не достроили, потому что архитектора переехал трамвай? Я продам квартиру, если бывшего Дианы переедет голубенький барселонский трамвай. Я даже пожертвую почку, если голубенький барселонский трамвай прокатится так несколько раз: туда и обратно, туда и обратно.

— Во сколько автобус? — спрашиваю я, будто и не слышал фразы о парне. — Ты посмотрела?

— Чел, он сюда приедет.

— Ну да, ну да. Типа твой бывший и меня довезёт?

— Вообще-то, ну… — Диана чешет ухо. — Лучше вам друг друга не видеть.

Глаза у меня лезут на лоб, щеки обжигает, как от пощёчины.

— То есть автобус я жду один.

— Обиделся?

— Да фиолетово. — На лице у меня, скорее всего, написано противоположное, но Диана вряд ли увидит это в сумерках.

Пару секунд я торможу в себе комментарии, колкости и вопросы, но потом всё-таки не выдерживаю:

— Он такой ревнивый?

— Вам не надо встречаться. Оки?

— У него нет башки?

— Чел…

— Или руки нет? Может, он енот?

— Господи, ты можешь просто выполнить просьбу?!

Я разминаю шею, затем киваю в сторону пакета с жёлтыми розочками. Внутри прячется сумка Вероники Игоревны. Или мы прячемся от неё — это уж как посмотреть.

— Из-за этого?

— М-м?

— Твой парень не должен меня видеть. Из-за сумки?

Диана трёт лоб и неуверенно произносит:

— Наверное, лучше отнести её ментам.

— И заодно рассказать, где её надыбали. И сколько священников при этом полегло.

— Я… я лишь предложила.

Мы молча глядим друг на друга, и я представляю нас со стороны: два безликих чёрных изваяния.

— Ты помнишь, чего он сказал?.. — спрашивает Диана. — Про отца? Думаешь, про моего? Или…

«Помню, как ты лупила его ногами».

— Чел?

— Да че ты меня-то спрашиваешь? Вернись и спроси.

Диана замолкает и отворачивается к окну, за которым тесно, темно, душно чернеет лес. В голове у меня проносятся «Трубы», удары Дианы, хруст костей. Переломанное лицо отца Николая. Его взгляд, остановившийся на мне при словах: «Она боялась твоего отца».

Сознавал дед Валентина, кому это говорил?

Сознавал, на кого смотрит?

Диана встаёт, медлит пару секунд, словно хочет что-то спросить, но ничего не говорит и растворяется в густых тенях. Вновь она появляется только у конторки. Доносятся голоса — Дианы и кассира, — и с шипением загораются белые диски ламп под болезненно-красным потолком. Из полумрака в углу проступает штандарт Свято-Алексиевской общины.

Диана вздрагивает и проходит мимо него к вертушке с перекусом, берет что-то, пробивает на кассе. На обратном пути она с треском раздирает упаковку, достаёт полупрозрачно-жёлтого мишку и зубами отрывает ему голову.

До меня долетает ягодный аромат.

— Эти мармеладки какие-то странные. — Диана бухается на стул, вытаскивает изо рта желеобразную башку и рассматривает. — Посиди хотя бы в тубзике. Тупо звучит, но…

Я усмехаюсь.

— Может, снять вам номер?

— Или в лесу? Или в…

Мимо заправки проносится карета скорой, и нас обдаёт сиреной, гулом, красно-синими огнями. Мы замолкаем, понимая, за кем и куда спешат врачи.

Диана пожирает мармеладных зверей и не замечает, что у неё под носом засохли бледные мазки крови. Я смотрю в окно, где два ряда молочно-белых светильников уменьшаются, сжимаются и уходят вдаль, в бесконечную, непроницаемую, жадную темноту. Странно, что больше ничего не отражается в окнах — ни Диана с кровавым осьминогом на футболке, ни столик, ни конторка кассира — только эти зловещие, сияющие диски.

— Когда ты пойдёшь к деду Валентина?

Диана шумно выдыхает носом и бросает на меня усталый взгляд, протягивает малинового мишку.

— Десерт?

— Когда ты пойдёшь к нему?

— Съешь мармеладку.

— И сядешь рядом, и будешь менять ему утки, и будешь носить еду из больничной столовой, и будешь извиняться, пока у тебя язык не онемеет? Когда?

— Чел, тебе нельзя здесь оставаться.

Лёгкий укол страха пронзает солнечное сплетение, но я не подаю вида и молча смотрю в глаза Дианы, пока не выигрываю в эти жутковатые гляделки.

— Извинения… — Она кладёт очередного мишку между зубами и одним «клац» делает из него инвалида. — Никому не нужны твои извинения.

— Типа переехал человека на машине — так ему и надо?

В чёрных глазах Дианы не отражается ничего, кроме усталости. Ни мыслей, ни эмоций. В сердцах я больно хлопаю ладонью о стол — стаканчик подпрыгивает, упаковка мармелада валится на бок и выблёвывает поток синих, фиолетовых, оранжевых медведей.

— Тогда и я не отойду от тебя, пока сюда не заявится твой БЫВШИЙ.

— Ты не понимаешь…

— Интересно, че он скажет, — мой голос дрожит, — что его девица забивает ногами священников, и потом…

Диана утыкает свою холодную ладошку мне в губы, так что остаётся только мычать и вдыхать сладкий запах мармелада.

— М-м… п… — Я грубо отталкиваю руку Диану. — Сказал: остаюсь!

— Господи…

Диана швыряет недоеденного медведя в упаковку и обхватывает голову. В черных глазах проступает отчаяние, и я ловлю себя на неуместной сейчас, к Диане, жалости.

Шоссе за окном омывает жёлтый свет фар, и к заправке подъезжает шестая «бэха». Кавалер Дианы?

Я внутренне напрягаюсь.

Пусть он уедет.

Пусть…

Из машины выходит немолодая пара. Мужчина открывает клапан бензобака, женщина прогуливается рядом, поёживается, обхватывает себя руками. Ветер играет её светлыми-светлыми, как у ангела, волосами, и это успокаивает.

— Он будет с минуту на минуту. — Диана подносит голубую медвежью культю ко рту, морщится и кидает останки в упаковку. — Чел, пожалуйста. Пожалуйста, блин, пожалуйста.

— Достала уже. — Я хватаю пластиковый стаканчик, обнаруживаю, что там остался лишь сахар на дне, и с хрустом сминаю. Боль молнией отдаётся в порезанном пальце. — Достала. Не хочешь извиниться перед отцом Николаем — иди в жопу. Со своим «с-минуту-на-минуту»-парнем. С этой сумкой. Идите вы все…

— И моя мама?

Я будто спотыкаюсь об этот вопрос и глупо открываю, закрываю рот.

— Ну-ну, слушаю. — Диана достаёт фиолетового мишку, раздирает пополам своими тонкими пальцами и беззлобно, вяло замахивается.

Мармеладная башка ударяет в мою ключицу и отскакивает на пол. Следом — в подбородок — летит мармеладная задница. Затем зелёный мишка. И ещё красный, и жёлтый, они обрушиваются на меня нелепым ягодным дождём.

Не зная, как на это реагировать, я достаю сумку Вероники Игоревны и нарочито кладу на стол.

Открываю.

На Артура Александровича вытаращивается куча залежалого хлама: наушники, оранжево-зелёный листок «Поморских аптек» с лыбой-доктором и девизом: «Следим за вашим здоровьем с 1995 года», бумажное письмо… ещё один аптечный купон.

И ещё один.

Подняв бровь, я собираю купоны в левой руке: четыре… пять… шесть-семь-восемь. Девять.

Гладкие и мятые, старые и новые, выцветшие и яркие.

«Поморские аптеки». «Скидка 7%».

«Поморские аптеки». «Скидка 9%».

«Поморские аптеки». «Скидка 5%».

— Твоя мама так часто туда ходит?

— А?

Я машу купонами и повторяю:

— Твоя мама часто покупает в «Поморских»?

— Извини, в «жопе» плохо слышно. Говно звуки глушит.

Секунд тридцать я увязываю продукты жизнедеятельности и мой вопрос.

Типа сарказм?

Типа «получи, фашист, гранату»?

Пока я туплю, Диана забирает купоны и просматривает.

— «Наши адреса», — демонстративно читает она. — «Улица Челюскинцев, 25. Улица Красноармейцев, 19. Первая линия, 67. Улица Луговая, 16а. Пятая линия, 43. Шестая линия, 96». По-твоему, мама просрала все наши деньги, так что нас коллекторы чуть не подожгли, но аптеку выбирала подальше, — Диана трясёт купонами, — и ПОДЕШЕВЛЕ?

Я не отвечаю. Да, среди адресов нет ничего близкого к дому Фролковых или к гимназии, но откуда-то эти бумажки взялись?

В таком, блин, количестве?

Колокольчик двери звенит, и заправка наполняется промозглым холодным воздухом. У обочины, рядом с «бэхой», припарковался темно-синий седан — двухдверный, с клиновидным корпусом.

Дверца со стороны водителя приоткрыта, в салоне горит свет. Хозяина не видно.

— Жень… — глухо говорит Диана кому-то. Она швыряет купоны в сумку и быстро идёт к выходу. Меня прошибает пот, и в солнечном сплетении проползает что-то холодное, склизкое.

Её парень

Не хочу его видеть. Не хочу.

— Жень, не заходи! — повторяет, как сомнамбула, Диана. — Погнали сразу…

Как же всё не вовремя.

Как же не вовремя вся эта жизнь.

Когда я неохотно, через силу, через тошноту поворачиваюсь, Диана уже висит на мужике у входа и утягивает его наружу. Именно мужике: судя по одежде и телосложению, ему отстучало лет тридцать-сорок. Лица не видно, потому что Диана как анаконда обвилась вокруг своего бывшего. Затем мелькает борода, глаза, и я глупо хихикаю.

Это Леонидас.

Леонидас.

Нет, правда, это…

Это какой-то пиздец.

Сон третий. Ничего себе поездочка

Тусклый свет фонаря пробегает по боингоподобному салону и сменяется полумраком. Спустя пару-тройку секунд это повторяется. И повторяется спустя ещё пару-тройку секунд, словно череда патрульных с фонарями ищет на заднем сиденье беглого преступника.

Всякий раз я зажмуриваюсь, а потом вглядываюсь в мутную черноту снаружи.

Деревья, деревья. Они качаются, выгибаются на фоне белой-белой луны, а вокруг них завиваются вихри чёрных птиц. Вдруг мелькнёт остановка с советской мозаикой, или детская площадка пробьётся из-под земли, косо, боком, из последних сил, а за ними встают из темноты те же деревья, и та же луна плывёт поверх.

Окна запотевают, двигатель ровно гудит, и дворники елозят, скрипят по лобовому стеклу.

— Милый друг? — голос звучит нарочито сурово, будто играет в уверенность, которой нет. — Долго будем молчать?

В салоне душно и тепло, и слишком пахнет мужским дезодорантом.

Я отворачиваюсь от окна. Между передними сиденьями светится жидкокристаллический дисплей: тахометр и индикатор повышения, термометр, топливный индикатор. Ярко-оранжевые графики уносятся вперёд, к ускользающему горизонту, к угловатому, цифровому миру восьмидесятых годов.

Мы едем следом. Леонидас выворачивает руль с ассиметричными осями. Диана сгорбилась на пассажирском сиденье, у магнитолы. Ногтем среднего пальца она переключает радиочастоты — бездумно, механически, как зомби.

Щёлк. Ш-шхшх. Щёлк. Ш-шхшх.

–…в эфире европейский проект…

Щёлк. Ш-шхшх.

Песни и передачи сменяются по кругу, затем сменяются снова, затем ещё раз. И ещё. И ещё. И это до безумия, до икоты раздражает.

На заднем сиденье качаются диагностики, сопит Артур Александрович и ворочается, шуршит жуткий пакет с жёлтыми розочками и десятками купонов внутри.

Неуместных, непонятных купонов.

Улица Челюскинцев, 25.

Улица Красноармейцев, 19.

Первая линия, 67.

Улица Луговая, 16а.

Пятая линия, 43.

Шестая линия, 96.

Никакой логики.

Иногда Леонидас поглядывает на меня в зеркало заднего вида. За границей отражения у Леонидаса есть черные кожаные перчатки без пальцев, чёрная кожаная куртка и джинсы с дырками, но в отражении от этой крутости не остаётся и следа. Лицо классрука напряжено, если не парализовано, руки стиснули руль. Боится, что сообщу о связи с несовершеннолетней?

Ха.

Бойся, сука, бойся.

— Артур, — Леонидас нажимает кнопку справа от руля-джойстика, и дворники замирают, — ты собираешься оканчивать гимназию?

Вместо ответа я шмыгаю носом. Когда мы останавливаемся перед светофором, профили Леонидаса и Дианы, и рдяный осьминог на её чёрной футболке, и моё лицо, руки — всё орошается красным.

— Милый друг, ты меня слышишь?

— А она?

Диана подвисает на миг, затем дёргает головой и меняет канал. Чёрная чёлка спадает на глаза и просвечивает алым, футболка сползает с плеча, обнажая бледную кожу с родинками.

— Это другое, — резко отвечает Леонидас.

Я хихикаю. Он смотрит на меня в зеркало заднего вида и качает головой в багровом окаймлении. Светофор беззвучно переключается на зелёный, мы с гулом устремляемся вперёд.

— Ты думаешь, это смешно? Это совсем не смешно. Почему ты так себя ведёшь?

Потому что тебе лет сорок, а ты трахаешь мою… мою одноклассницу.

Стиснув челюсти, я отворачиваюсь к окну. Машина несётся по бетонному путепроводу, а под нами — навстречу — мчится по железной дороге невесомый, неслышный товарняк. Поезд-призрак.

Я снова и снова мысленно повторяю адреса с купонов: Челюскинцы, Красноармейцы. Первая линия, Луговая. Пятая линия. Шестая линия.

Звучит как математическая последовательность.

— В-вот, — говорит Диана и выкручивает громкость до упора. — Зачётная песня. Это Женина группа.

«Женя»? Ах да, Евгений Леонидович у нас «Женя». Меня сейчас стошнит. Или из моих ушей хлынет кровь. Или я оторву собственную голову и забью кого-нибудь ею до смерти.

В динамике взрёвывает тяжеленная гитара, дубасят барабаны и хрипит о потерянной любви мужик. Голос у него такой, будто без анестезии ему вырезают щитовидную железу.

Напоминает постгранж или постпанк или ещё что-то «пост». Я зажмуриваюсь и тону в этом шуме, как в толще грязной воды.

— Н-нравится? — робко спрашивает Диана. Её чистый голос с трудом прорывается ко мне.

— Нет.

Я прислоняюсь виском к холодному стеклу и, моргая, борясь с сонливостью, рассматриваю безлюдные ночные улицы. Фонарь. Аптека. Луна. Подъезд. Подъезд.

Мусорка.

Луна.

Челюскинцы.

Красноармейцы.

Три линии.

Луговая.

Три линии.

Сердце ёкает.

Три аптечных пункта на линиях Афгана. Три аптеки. Три. В районе, где Веронику Игоревну видела Симонова и где Веронике Игоревне делать нечего.

— Что же ты слушаешь? — интересуется Леонидас. В вопросе слышится вызов. — Басту, Монеточку?

Я ещё перевариваю «три линии» и не отвечаю.

— Милый друг?..

— Классический финский рэп.

Диана и Леонидас недоуменно переглядываются, словно любовники-заговорщики, и это так же ужасно выглядит, как и звучит. Педофил и послушная семнадцатилетняя девочка. Или девятнадцатилетняя? Чёрт её разберёт.

Песня затихает, и Диана тыкает в кнопку с двойной стрелочкой \">>\".

Ш-шхшх.

Ещё тычок.

–… Свято-Алексиевской пустыни, — зачитывает новостной диктор. Диана цепенеет, я сажусь ровно. В животе будто пробегает невидимая ящерка. — Об этом только что сообщил…

Она резко переключает частоту, и голос диктора пожирает шум помех.

— Верни.

Диана делает лицом «заткнись», и я, наклоняясь вперёд, повторяю:

— Верни новости!

— Чел…

Леонидас вырубает радио и находит мой взгляд в зеркале заднего вида.

— Значит, такая музыка кажется тебе неинтересной?

— Скулосводящей.

Леонидас сопит. Под попой что-то мешается, и я вытаскиваю из-под себя конверт с значком башни, кидаю на стопку диагностик.

— Мы закончили музыкальный марафон? Можно новости? Люблю, знаете, послушать новости вечерком.

— «Скулосводящей», — глухо повторяет Леонидас, но радио не включает.

— С точки зрения мелодии. Есть новые мелодии, где всё позволяется и можно нарушать любые правила, это как ножом по стеклу… есть классический рэп, классический рок, классическая… классика, где всё сделано по правилам. Соряныч, мне нравятся классические. Нормальные, без всяких жоповывертов, мелодии. И НОВОСТИ.

Диана закрывает лицо руками. Плечи её опускаются.

— Зато не нравится говорить правду, — добавляет Леонидас и оглаживает бороду. — И учиться.

Он это серьёзно? Вот сейчас?

— Некоторые учителя учат СЛИШКОМ многому.

— Причём тут учителя? Причём? Ты крушишь пол в гимназии, ты сбегаешь в окно от классного руководителя… в окно! Не отвечаешь на звонки, твои родители… Скажи честно: ты списывал у Вероники Игоревны? У вас была какая-то договорённость насчёт твоих пятёрок?

Меня вновь разбирает смех, но я сдерживаю его. Диана отводит руки от лица.

— Жень, ты серьёзно? Договорённость с моей мамой?

Леонидас изображает бровями что-то вроде «ну да, спорно», и на пару минут все затыкаются. Проступают фоновые звуки: мягко гудит мотор, поскрипывает подвеска, брякают две игральных кости-освежителя, подвешенные к зеркалу заднего вида.

Я нарочито отворачиваюсь и разглядываю строительные леса, которые проносятся мимо. Мысли возвращаются к Веронике Игоревне.

Она бывала в Афгане достаточно часто и регулярно, чтобы набрать вагон купонов.

Регулярно и часто.

Что покупают регулярно и часто в аптеке?

Пластыри, йод, обезболивающее, таблетки от поноса, от сердца… презервативы.

Меня едва не скручивает.

Любовные утехи в Афгане?

Ну нет.

Не-е-ет.

Инсулин? И Вероника Игоревна, и Диана болеют диабетом.

Звучит логично, но зачем ходить за лекарством так далеко?

— Твой отец будет дома? — спрашивает Леонидас.

— Фиолетово.

Он беззвучно ругается, сворачивает к тротуару и тормозит. Пакет с сумкой Вероники Игоревны по инерции съезжает вперёд и с шуршанием сваливается мне под ноги.

— Ты не понимаешь? Если отца не будет, остаётся сдать тебя в органы опеки.

Я не отвечаю: поднимаю пакет кончиками пальцев, кладу на сиденье.

— Жень… — тихо говорит Диана, но Леонидас отмахивается от неё и спрашивает меня:

— Между тобой и твоим отцом что-то случилось?

— Жизнь, — говорю я. — Знаете, бывает такая штука. Заводы закрываются. Люди меняются. Везите куда хотите. У меня ещё мама есть. Отвезите меня к ней, в Поднебесную. Будьте лапочкой.

— Так, мне это надоело. — Леонидас переключает передачу, вжимает педаль, и «Субару» с гулом и прытью реактивного самолёта набирает ход. Меня вдавливает в сиденье, оранжевые деления на графике скорости стремительно зажигаются друг за дружкой.

— Куда мы? — робко спрашивает Диана. — Жень?

Леонидас бросает на неё сердитый взгляд.

— Скажи, ты вообще подумала сказать мне, где Артур? Пока…

— Сорян, — перебиваю я, — а вы вообще подумали сказать мне, где Диана, пока я тут бегал и расспрашивал всех, как попка-дурак?

— Это другое! — отрезает Леонидас.

— Или вы подумали сказать ей, что ЕЙ надо учиться? Что ей надо где-то есть?

— Чел!..

— Что ей надо где-то спать? Где-то жить?

— Чел. Заткнись. Пожалуйста. Блин. Пожалуйста.

Диана пристально смотрит на меня. Лицо её бледно, пальцы касаются лба, словно у неё от боли раскалывается череп.

— Милый друг, можно вопросы буду задавать я?

Голос Леонидаса звучит резко, грубо, и хочется ответить тем же. Я облокачиваюсь на спинку его сиденья, вытягиваю шею вперёд и выплёвываю в эту вылизанную бороду:

— С какой радости? Потому что за рулём? — холодные пальцы Дианы предостерегающе касаются моей руки, но я и не думаю замолкать: — Потому что старше? Потому что классный руководитель?

— НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕ…

— Так скажите хоть че-то толковое. Куда вы несётесь, как курица с отрубленной головой?

Под пятой точкой по-прежнему что-то мешается, и судорожным движением я вытаскиваю из-под себя зелёный треугольник медиатора.

— Если твой отец не появится или не начнёт отвечать на звонки, — жёстко говорит Леонидас, — я передаю тебя в органы опеки.

У меня внутри всё напрягается. Диана прикасается кончиками пальцев к плечу Леонидаса, но он рычит:

— Не лезь!

— Может, узнаете моё мнение? — спрашиваю я.

— С таким подходом к учёбе и поведению тебе следует учиться в более подходящем месте.

— Вам следует найти более подходящую по возрасту содержанку.

Леонидас напрягается. Диана с возмущением поворачивается ко мне.

— Чел!

— Да на фиг этот цирк! — я машу руками. — Сколько у вас разница? Двадцать лет? Тридцать? Ты будешь менять ему подгузники, когда лет через пять у него начнётся старческое недержание?

— Милый друг!.. — голос Леонидаса дрожит.

— Че, «милый друг»? ЧЕ? Вы, блин, знаете, как она живёт? Вы знаете, че с ней вообще творится? Или дали денег и забыли, пока у вас не зачешется в одном месте? Давайте, давайте, везите меня в опеку, им будет интересно узнать, что учитель гимназии — сратый ПЕДОФИЛ!

— Бесишь.

Диана так произносит это, что мои челюсти захлопываются сами собой. Я складываю руки на груди и отворачиваюсь.

Леонидас резко, с визгом покрышек сворачивает к тротуару и останавливается. Он выскакивает из машины и силой, больно схватив за руку, выдёргивает меня наружу.

— Эй!

По инерции я пробегаю пару шагов и едва не поскальзываюсь на инистом асфальте.

— Свободен, — глухо, едва сдерживая себя, выпаливает Леонидас.

Диана наполовину вылезает с водительской стороны и испуганно смотрит на нас. Её чёрную чёлку треплет ветер — то закрывает, то открывает лицо. Насколько Диана беспомощна, слабовольна, послушна сейчас, и насколько легко она избивала отца Николая.

Это бесит.

— Прекрасно. Спасибки за поездку. Ах да, — я делаю шаг к Леонидасу и только сейчас замечаю, что он в темно-синих сланцах, — передавайте привет вашей жене и доче…

Меня дёргает в сторону, щека немеет от боли.

— Не смей!

— Жень! — вскрикивает Диана.

Леонидас с шумом выдыхает носом воздух и трёт отбитую руку.

Мне сейчас дали пощёчину? После секундного шока из меня вылетает смешинка, за ней — другая.

Кто даёт пощёчины в начале XXI века?

— Это тоже, потому что старше?

Леонидас отворачивается к машине, заталкивает протестующую Диану на пассажирское сиденье. В мою сторону летит пакет с жёлтыми розочками. Я чудом ловлю его, и по закону подлости удар приходится по больному пальцу.

— И ещё раз «Ах да»! — продолжаю я издевательским, вибрирующим голосом, пока Леонидас с грохотом, с лязгом захлопывает дверцу. — Не забывайте пользоваться презиками. Иначе вы…

«Субару» с воем устремляется прочь, и мне приходится кричать остаток фразы:

— Иначе вы совсем запутаетесь, кто из вас ребёнок, а кто взрослый!

Некоторое время я иду следом за машиной: на автомате, не думая и не понимая, где я, кто я и куда движусь. В голове крутятся фрагменты разговора, и одна за другой возникают новые фразы — порезче, похлеще.

«Не забудьте купить подгузники для взрослых!»

«Кто из вас будет ходить за его пенсией?»

«Вы уже купили место на кладбище?»

Я хочу догнать машину, высказать всё это и увидеть муки совести на лицах Дианы и Леонидаса, но путь мне преграждает светофор.

Тишина. Красный свет растекается по инею хрустальной пеленой и слепит меня. Нижнюю челюсть трясёт от холода, спину корёжит озноб. Над головой колеблется северное сияние, такое яркое, потустороннее, что кажется реальнее города, реальнее меня. Будто оно настоящее, а мы все ему снимся.

Может, мне привиделись эти страшные дни? Легче поверить в кошмар и галлюцинацию, чем в учителя-педофила, чем в Веронику Игоревну с вереницей тайных жизней, чем в озверевшую от обид и непонимания Диану, которая, будто советский солдат под танки, кладёт себя под престарелые телеса.

Да, кошмар. Тупой кошмар, но я обязательно проснусь.

Сон четвёртый. Тень сомнения

Голубоватое мерцание телевизора освещает мою комнату и вытягивает из предметов длинные, зубчатые, как осколки, тени. Экран занимает отец Николай — на фотографиях десятилетней и двадцатилетней давности; на видеорепортажах и хрониках, посвящённых пустыни.

–… проверку данных о том, — вещает голос за кадром, — что неизвестные жестоко избили главного вдохновителя возрождения Свято-Алексиевской пустыни, известного в народе как отец Николай, сообщила заместитель руководителя отдела Северо-Стрелецкого межрайонного следственного отдела СК РФ по Архангельской области и Ненецкому автономному округу Ольга Дмитриевна Кормакова. В настоящий момент устанавливаются обстоятельства случившегося и личности участников нападения. Сам отец Николай в тяжёлом состоянии доставлен в Городскую больницу № 3 им. Г.А. Кончугова. Врачи борются за жизнь пострадавшего. Предполагается, что случившееся может быть связано с деятельностью панк-рок-группы Ugly virgin, участники которой неоднократно высказывали поддержку группировок Pussy Riot и Femen. Следствие просит всех, кто располагает какой-либо информацией о фигурантах дела, сообщить по телефону, указанному на экране. Конфиденциальность гарантируется.

Новости об отце Николае сменяют будни нефтяной промышленности, а будни нефтяников — новости спорта.

Он жив — это главное. Я сделал всё, что мог. Я старался.

Ведь так?

Никому же не станет лучше, если сообщить о Диане ментам? Либо её возненавидит весь город, либо…

О худшем лучше не думать.

Я вырубаю телевизор пультом, ставлю сотовый на зарядку и топаю в ванную. Комок ветоши затыкает слив, кран утробно хрюкает и исторгает холодную струю. Конечно, пришла весна — давайте отключим отопление!

Сунув в воду бельевой кипятильник, я жду минут десять и проверяю температуру.

Пальцы ничего не чувствуют. Поправка: тело ничего не чувствует.

Ноги ноют. И порезы на пальцах. И в голове будто пень.

Борясь с усталостью, с сонливостью, с отупением, я иду к себе. Видимо, раздеваюсь я медленно, потому что к моему возвращению вода уже переливается через край, а оранжевый коврик плавает в сантиметровом слое, как мохнатая амёба-утопленник.

Ладно, это вода. Ни тёплая, ни холодная. Блестит. Убаюкивает. H₂O. Бесцветная жидкость, без вкуса и запаха. Плотность при плавке не уменьшается, как у всех нормальных веществ, а возрастает — такой вот фокус-покус. А ещё она диполь, и это не ругательство.

Со стоном облегчения я выдергиваю кипятильник и лезу в горячую ванну. На пол выплёскивается волна, меня пробирает озноб, и кожа покрывается пупырышками. Проходит минута-другая, прежде чем тепло обволакивает спину и мысли, расслабляет мышцы.

Под зелёным потолком сияет лампочка, я смотрю на неё и медленно, неотвратимо проваливаюсь в гипнотический транс усталости. Гимназия, «Трубы», Афган, Диана и её мама, Леонидас — перед внутренним взглядом мелькает адский хоровод из лиц и мест, из глубины которого прорывается голос отца Николая:

ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА

Я просыпаюсь. Челюсти трясёт, вода остыла, лампочка исходит нездоровым белым светом. Сна как не было — только в голове ещё звучит пугающая фраза:

ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА

Со второй попытки я выбираюсь из ванны — во внушительную лужу на полу. Водянистый парень с волосами-сосульками угрюмо косится из зазеркалья и залепляет розовым пластырем порезанные, проткнутые пальцы. Я топаю к себе, оставляя мокрые следы на лавандовом ковролине, и обрушиваюсь в кресло — лицом в подушку, от которой уже попахивает грязными волосами.

Мне хочется отдохнуть, забыться.

Я так устал, что тяжело даже лежать — на мягкой, тёплой постели.

Сон не идёт.

Под закрытыми веками голая Диана развлекается с голым Леонидасом; окровавленный отец Николай снова и снова напоминает, что Вероника Игоревна кого-то боялась.

Ну не моего же батю?!

Я со стоном отковыриваю лицо от подушки и поднимаюсь с мокрой постели. Вытираюсь, надеваю домашние штаны в синюю клетку, серую толстовку и набираю его.

Он не отвечает.

Он никогда не отвечает в своих дебильных командировках.

Скорчив рожу телефону, я включаю ноут Вероники Игоревны и открываю видеорепортаж об исчезновении Поповых — на первом появлении отца Дианы.

Лицо мужчины затёрто пикселями, есть только фигура и голос.

Я проматываю запись с десяток раз, но ничего не понимаю.

Мог так звучать и выглядеть мой батя двадцать лет назад?

Я мотаю головой — настолько абсурдной выглядит идея, что у нас с Дианой один отец, — затем отдираю телефон от зарядки и прокручиваю фотографии содержимого синей папки.

ДНК-тест, ещё один, патент… паспорт Александры Игоревны Поповой.

Моему бате в следующем году исполнится шестьдесят. Попову, если поверим записи в паспорте Вероники Игоревны…

Я замираю, увидев на экране 1959 год рождения.

2018 минус 1959…

Меня прошибает пот.

Ну это же совпадение?

До хрена людей рождаются в один год. В «Википедии» печатают целые списки — и одних только звёзд.

Я беру себя в руки и просматриваю репортаж от начала до конца, без особой надежды на успех. Единственное, что выделяется из общей массы, — два эпитета о Попове: «молчаливый» и «нелюдимый».

Подходит это к моему бате? Маловероятно: он работает менеджером по продажам. И он… м-м, обычный. Я не знаток психологии, но «молчаливый» и «нелюдимый» человек вряд ли способен годами впаривать всякую хрень.

С другой стороны, я никогда не видел батю на работе. Всё, что мне известно о ней, известно с его слов.

Я снова звоню ему: во второй, в третий, в четвёртый раз — с тем же нулевым результатом.

Как же это бесит.

Помяв одеревеневшее от усталости лицо, я иду в полупустую, как аэродром, комнату родителей. Свет уличного фонаря выцеживает из полумглы яйцо-пылесос, который подпирает чёрный портфель. Место напротив окна занял наглый и жёлтый, как попугай, траходром. На столике блестят разноцветные бокалы — зелёный и фиолетовый, с засохшими потёками вина. Тут же раскрытой пастью зияет недобитая пачка презервативов Contex Tornado, а голая брюнетка с перекидного календаря осыпает себя песком и безмолвно зовёт туда, на тропический остров.

Смотря в сторону, я прикрываю прелести брюнетки ручкой пылесоса.

Господи, как стыдно.

Не помню уже, когда появились эти ню-календари, ню-полотенца и прочие… ню. Точно после Вероники Игоревны — едва она и Диана съехали от нас, а батя завёл моду на молодых антилоп, на бесконечное северо-стрелецкое сафари.

Я открываю и переворачиваю чёрный портфель. На пол сыплются проездные билеты, чеки, рекламные проспекты в пыльных файлах, лифчик…

Брр.

Я хватаю его за бретельки и, как дохлого паука, несу к мусорке.

До-сви-дос.

Вымыв руки, я возвращаюсь и перебираю вещи из портфеля. В глаза бросается визитка со схематичным изображением грузовых контейнеров.

ИРИНА МАКСИМОВНА КЛЕБАНОВА

ЗАМЕСТИТЕЛЬ РУКОВОДИТЕЛЯ ДЕПАРТАМЕНТА РАЗВИТИЯ ПАРТНЁРСКИХ ПРОЕКТОВ АО «СЕВПРОМСБЫТ»

8 812 766 5734

Вот Ирина Максимовна знает батю на работе? Знает, угрюмый он или нет?

Вертя «Ирину Максимовну» в пальцах, я прикусываю губу.

Знает или нет?

Живот стягивает от страха. Я боязливо набираю номер, жму «вызов», слушаю гудки.

— Алло? — отвечает женский голос. Очень приятный и очень молодой.

Я облизываю пересохшие губы.

— Алло-о? — повторяет Ирина.

— Ирина Максимовна? Доброго вечера. Служба… служба контроля качества.

— Здравствуйте, конечно! Только я ничего не заказывала.

— Некоторое время назад вы проводили переговоры с менеджером нашей фирмы Александром Родионовичем Арсеньевым…

В трубке повисает молчание, и я нервно прохожусь по комнате, выглядываю в окно, за которым мутно тлеет одинокий фонарь.

А если встреча бати и Ирины состоялась сегодня?

Девушка нервно хихикает и со словами «Мне некогда» вешает трубку. С минуту я глупо смотрю на телефон, затем печатаю сообщение: «Извините за беспоко1ствл. Мы пытаемся разобраться во ситуация с нашим менеджером. Если у вас посвятится время, перезвоните по этому номеру».

Исправив опечатки, я перепроверяю и отсылаю СМС. Проходит секунда или две, сотовый вибрирует и отображает входящий.

[phone]

— Да, Ирина Максимовна?..

— Значит, уже были жалобы?

«Жалобы»?

ЖАЛОБЫ???

Она спрашивает об этом с таким неестественным весельем, что у меня стягивает желудок.

— Д-давайте сначала… Э-э-э… Вы помните дату пе… переговоров?

— С головой у меня всё в порядке.

От яда в голосе Ирины я на миг теряюсь.

— Хорошо… Хорошо! Давайте убедимся, что говорим про одного человека: под шестьдесят, залысины. Носит яркие…

— Яркие галстуки? — Ирина хихикает, и её смех окончательно выбивает меня из колеи.

— Д-да. То есть он… Да. Оцените, п-пожалуйста, Александра Родионовича по шкале дружелюбности?

— Как-как?

— Дружелюбности! — громко повторяю я. — Где «10» — это максимум дружелюбия, а «1» — нелюдимый, угрюмый человек.

— Мы виделись ОДИН раз.

— И тем ценнее ваше мнение. Главное, чтобы наши клиенты и партнёры не испытывали проблем от… в общении с нашими менеджерами.

Ирина шумно втягивает носом воздух, и тревога внутри меня ещё выше поднимает голову.

— Я бы сказала… было терпимо, пока он не пригласил подписать документы в номер.

— Че? То есть «что»?

Ирина судорожно выдыхает и долго молчит. Когда она начинает говорить, слова её звучат тихо и раздражённо:

— Он предложил немного выпить. Я отказалась. Ну, он не принял отказ… я согласилась как бы ради приличия, не знаю даже… потом он подлил снова и подливал ещё. Н-не слушал меня.

— Вы могли уйти? — не своим голосом спрашиваю я.

— Уйти? Да, наверное… впрочем… Всё это было… как бы давление. Неприятно… Не знаю! В какой-то момент он пытался обнять…

Я зажмуриваюсь от стыда. Ирина продолжает описывать встречу — всё детальнее и поспешнее, словно впервые рассказывает об этом гадком моменте.

— Подождите! — прерываю я, чудом сдерживая дрожь в голосе. — Подождите. Под шестьдесят, залысины, яркие галстуки. Вы уверены?

— Молодой человек, он предлагал сделать мне массаж ног.

Волосы у меня встают дыбом — так не сочетается натужное, отчаянное веселье в голосе Ирины и смысл слов.

–… в общем, ушла. Я не стала никому говорить… контракт выгодный. Надеюсь, вы примете меры с вашим… от вашего… — Ирина никак не может закончить фразу, а потом её голос вздрагивает: — Но раз вы позвонили, получается, были ещё? Другие?

Я отвечаю на автомате что-то утешающее, обнадёживающее и поспешно вешаю трубку.

Комната родителей обступает меня тесным кольцом. Чуждая, угрожающая, она словно годами впитывала в себя ядовитые миазмы батиных «встреч».

Сотовый вздрагивает и показывает входящий.

[phone]

Жёлтая строка пляшет на экране, мобильный барахтается, верещит в моих потных, мокрых руках как очумелая птица.

Ирина хочет знать.

Она очень хочет знать, пострадали другие девушки или нет.

Я сам хочу это знать и выворачиваю ящики в шкафу-стенке. На пол летят футболки, носки, фотографии, квартплата, чьи-то ажурные трусики, снова фотографии…

Вероники Игоревны?

Они обнимаются с батей посреди песчаной отмели. Обнимаются и улыбаются.

Почему батя не выбросил этот снимок?

Не понимаю.

Сентиментальность?

Тоска?

Не понимаю.

Конечно, батя не любит Веронику Игоревну, уж слишком много женщин (от 23 до 37 включительно) перебывало у нас с тех пор, но словно бы… он скучает?..

Нет, не по ней. По прошлому себе, по тому человеку, который существовал рядом с нею, а без неё не смог.

С какого фига Веронике Игоревне бояться ЕГО?

Я ещё раз прохожусь по комнате, рассеянным взглядом скольжу по столу, по ню-календарю, по «горке» с хрусталём. Сотовый наконец затыкается.

Вновь закопавшись в ящики, я вытаскиваю жестяную упаковку из-под чая. Судя по тусклому медному слону на красном фоне, коробке лет двадцать. Судя по маленькому висячему замку, батя хранит там что-то ценное.

Деньги?

Документы на квартиру?

Поддельные паспорта?

Я достаю из кладовой пассатижи и, недолго думая, выдираю замочек. Крышка металлически скрежещет, рвётся. На свет появляется пачка фотографий, ещё пачка, ещё… Только секунду или две спустя что-то щелкает в онемелых мозгах: это батины девицы. Голышом. На одних трусики-лифчики, на других и того нет. Руки и ноги скованы наручниками, в глазах гуляет весь спектр эмоций от страха до возбуждения.

Фото похожи друг на друга, и девушки похожи: они всегда в наручниках, всегда лежат на животе, подняв руки над головой. Я сомнамбулично проглядываю снимки, в паху тяжелеет. Каких-то девиц я узнаю, каких-то нет — слишком много их прошло через батю. Цвета тускнеют, затягивая меня глубже в прошлое, наручники вытесняют верёвки, тридцатилетних антилопок — двадцатилетние.

Наконец в руках остаётся последняя, самая старая фотография, где голая, как ребёночек, женщина лежит на левом боку в комнате родителей.

Во рту у меня пересыхает, между ног уже не тяжелеет — чешется.

Господи, избави от лукавого.

Дрожащими руками я поднимаю фотографию, переворачиваю. Какой это год? 2010-й? 2011-й?

Нет даты, но Вероника Игоревна выглядит моложе, чем сейчас. Недостаточно молодо для Поповой, но достаточно — для той поры, когда мой батя и моя родная мама жили вместе, если судить по её вещам на дверце шкафа.

В углу кадра, на полу, лежит вишнёвая сумка, из которой свисают чёрные трусики-ниточки. Голова Вероники Игоревны повёрнута к камере, рот жадно приоткрыт. На коже вокруг тёмного шрама на животе блестят капли пота. Руки и шею туго стягивает верёвка, ягодицы прорезают кровавые ссадины — словно от ударов прутом или плёткой.

Сон пятый. Одуванчик и ветер

С шипением загорается лампочка дневного света, по кафелю подъезда проскальзывают тени.

Я с лязгом и грохотом открываю почтовый ящик, вытаскиваю бесплатного «Северного Стрельца» и ворох рекламок.

Никогда не понимал, зачем нужны физические почтовые ящики в мире, где изобрели интернет. Для сбора мака… мукулатуры?

Снова лифт.

Площадка 4-го этажа.

Квартира.

Пакет с жёлтыми розочками лежит в прихожей так, будто внутри его засыхает отрубленная голова. Я ёжусь, стелю газетные листы «Стрельца» на пол. Хватаю сумку Вероники Игоревны и, задержав дыхание, опрокидываю.

Час икс.

Если она боялась моего батю, здесь найдётся доказательство. Хоть одно.

Отбросив сумку, я сажусь на колени и опасливо беру первое, что попадается под руку, — пустую коробку от… от пистолетных патронов?

Ноги у меня делаются ватными.

Белая коробка, на 50 штук, фабрики «Барнаул».

Калибр 9х17, масса пули 6,1 г. Пуля оболочечная, капсюль нержавеющий, гильза стальная с полимерным покрытием.

Блин.

Блин!

Ну да, я же хотел доказательство.

Спасибо! Большущее спасибо!

Коробка летит на соседнюю газету, а следом отправляется каракатица фиолетовых наушников и помада, кошелёк и упаковка влажных салфеток, и упаковка пластыря, и синие бахилы, которые пахнут чем-то едким. Методичка по ионным жидкостям в электрохимических сенсорах, чьё зубодробительное название я чудом прочитываю с первого раза. Цилиндрик таблеток «Донормил» (судя по описанию, от бессонницы). Конверт с пометкой о возврате. Оранжево-зелёные аптечные купоны, набор скрепок, красная ручка. Синяя ручка. Рекламка телефона с развеянным одуванчиком.

На первый взгляд, из всего этого барахла выделяется только коробка от патронов, которая очень тонко намекает, что Вероника Игоревна действительно кого-то боялась.

На второй… я всматриваюсь внимательнее в одуванчик.

MANION — ГОВОРИ БЕЗ ПОДЗАРЯДКИ!*

ПОПРОБУЙ ПЕРВЫМ СОВЕРШЕННО НОВУЮ МОДЕЛЬ АККУМУЛЯТОРА!

ОГРАНИЧЕННАЯ СЕРИЯ!

— ИОННО-ЖИДКОСТНАЯ БАТАРЕЯ 63000 МАЧ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ДО 720 ЧАСОВ В РЕЖИМЕ СМЕШАННОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ И РЕКОРДНЫЕ 7700 ЧАСОВ В РЕЖИМЕ ОЖИДАНИЯ

— ТЕХНОЛОГИЯ БЫСТРОЙ ПОДЗАРЯДКИ ПОЗВОЛЯЕТ ПОЛНОСТЬЮ ЗАРЯДИТЬ БАТАРЕЮ ЗА 7,5 ЧАСОВ

— 6-ДЮЙМОВЫЙ ДИСПЛЕЙ

— 64-БИТНЫЙ ПРОЦЕССОР С 8 ЯДРАМИ

— 3 ГБ ОЗУ И 64 ГБ ПЗУ

— СОВМЕСТИМОСТЬ С GPS, GLONASS, GALILEO И BEIDOU

*СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ MICROMAX И FUNERGY LTD

Слушайте, я уже видел этот горе-одуванчик и ManIon.

И Funergy Ltd.

Зуб, блин, даю.

ManIon — у Коваля, на экскурсии. Одуванчик и Funergy…

Рекламка с лёгким стуком соскальзывает на упаковку пластыря, секунду балансирует вертикально и падает на методичку, под тень моей головы.

Я неуклюже поднимаюсь с колен, топаю в комнату и вывожу ноут Вероники Игоревны из спящего режима.

Открыв историю браузера, я кручу до записи о Funergy Ltd — в ночь, когда исчезла мама Дианы. Запись ведёт к сайту с одуванчиком (спасибо, память) и ветрякам.

Я проглядываю страницу и ищу funergy.com в истории браузера.

НИЧЕГО НЕ НАЙДЕНО

То есть?!

Перепроверив адрес, я с досадой исправляю опечатки («а» вместо «u» и «c» вместо «е») и повторяю поиск.

Выводится десятка два заходов за год: главная страница, руководство и контакты, цели компании, ссылки на публикации, статьи.

Вероника Игоревна подробно изучала Funergy Ltd.

Зачем?

В моих мозгах царит пустота и отупение. Слишком поздно для логических выводов. Слишком мало отдохнуло тело после такого дня.

Я закрываю ноут, нарезаю круг по квартире и снова поднимаю экран.

Сотовый кукарекает, обозначая сообщение, но сейчас не до него — меня интересует сайт индусов, форма обратной связи.

Я ставлю курсор в её поля и пробую набирать по одной букве — чтобы сработало автозаполнение. Если Вероника Игоревна писала на этой странице, браузер подставит данные.

Если она писала.

Промыкавшись минут с десять, я так ничего и не добиваюсь.

Или мама Дианы отключила автозаполнение, или очистила память.

Ладно, зайдём с другой стороны: Rambler.ru, почта Бирштейн.

Поиск по словосочетанию «funergy.com».

Шиш.

В спаме?

Шиш с маслом.

В корзине?

Бли-и-ин!

От досады моя рука вжимает мышку в стол. Мышка скрипит, ладонь парализует от боли в ране. Я стискиваю зубы, кликаю по поисковому полю почтового ящика и печатаю: «Funergy Ltd».

Ну?

Одно письмецо.

Re: Вопросы по публикации

[e-mail] 11 сент. 2017 г.

Кому: мне

Добрый день!

В данный момент мы не готовы опубликовать Вашу статью, так как считаем её результаты и форму представления крайне сомнительными, но меня заинтересовал абзац, посвящённый Funergy Ltd. Если вы подготовите по правилам нашего журнала материал о состоянии сектора альтернативных источников энергии в Индии, я порекомендую её нашей редколлегии для рассмотрения.

С уважением,

Филатова Ольга Валентиновна, к.ф.н., доц.,

заведующая редакцией журнала

«Технологии: экспериментальные и теоретические проблемы»

[phone]

[e-mail]

http://sciencelit.ru/journal/614

Та-ак, это уже любопытно. Либо Вероника Игоревна писала статью об индусах, либо… что?..

Я набираю в поиске почты «публикация журнал».

Проверяем.

Исправляем.

Enter.

Браузер подвисает, затем загружается список из одиннадцати писем.

Телефон кукарекает во второй раз.

Спокойно. Спокойно. Мобильник, ты потом.

Я недоверчиво кликаю по первому письму.

Re: публикация в «Index of science»

[e-mail] 23 авг. 2017 г.

Кому: мне

Доброго времени суток!

Приношу свои извинения за молчание.

Перед рассмотрением статьи для печати мы просим внести оргвзнос на развитие нашего журнала.

Для этого

1. Пройдите on-line регистрацию, нажав на ссылку.

2. Вышлите статью и подтверждение оплаты оргвзноса на электронный адрес [e-mail]

Руководитель проекта

Шаврина Анна

тел. [phone]

[e-mail]

> 19 АВГ. 2018 Г., В 01:49, GALINA BIRSHTEIN [e-mail] НАПИСАЛ(А):

>

> ДОБРЫЙ ДЕНЬ.

> ПОДСКАЖИТЕ, БУДЬТЕ ДОБРЫ, КАК ОПУБЛМКОВАТЬ СТАТЬЮ В ВАШЕМ ИЗДАНИИ? ФАЙЛ ПРИЛАГАЮ. ЕСТЬ ВАРИАНТ НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ.

<BIRSHTEINGI.docx>

Название статьи неактивно, но я догадываюсь скопировать его в буфер и отправить в поиск по папкам компьютера.

Строка выполнения медленно заполняется синим, мои пальцы барабанят по столу… спустя пару минут в результатах так ничего и не появляется.

Я прикрываю веки и некоторое время борюсь с нечеловеческим желанием раздолбать и мышку, и ноут, и всю комнату.

Возьми себя в руки.

Успокойся. Ты устал, и тебя всё бесит.

Отвлекись, займись чем-нибудь другим.

Поешь, выспись.

Я открываю глаза и кликаю по второму письму.

Re: возможность публикации

[e-mail] 27 июля 2017 г.

Кому: мне

Уважаемая Галина Игоревна!

Просьба оформить статью по правилам, прислать сканы оплаты подписки на наш журнал.

Тема статьи должна соответствовать вашей деятельности. Если вы педагог, вы пишете про педагогическую деятельность. Если вы научный работник, нужно указывать ссылки (если они есть) на свой профиль на http://orcid.org. Профиль нужно не только зарегистрировать, но и наполнить информацией на английском языке.

В резюме не должно быть менее 200 слов, в списке Литературы менее 10 источников.

Нет ссылки на таблицу 5, что обозначают цветные колонки, в журнале чёрно-белая печать.

В статье должны быть разделы: Введение, Материал и методы, Результаты, Обсуждение, Заключение.

В конце статьи (перед Литературой) должна быть информация о финансировании статьи и конфликте интересов.

Присылать статью в таком виде, как это сделали вы, — полное неуважение к труду редакции и читателям.

С уважением,

зав. редакцией А.М. Буркушина

Третье письмо.

Re: публикация в «Ad astrа science»

[e-mail] 23 авг. 2017 г.

Кому: мне

Статья не может быть принята к публикации в связи с нарушением автором Требований, предъявляемым к научным текстам издательством «НАУЧПРОСВЕТ» и редакцией журнала Ad astrа science.

С уважением,

главный редактор АНО «НАУЧПРОСВЕТ»,

Калюжная Мария Владимировна

Тел: [phone]

Моб: [phone]

Остальные письма в том же духе: не так оформлено, не так исследовано, не там работаете, оплатите публикацию, не вызываете доверия.

Нет в этом царстве унижения одного — самой статьи. Нет даже в папке «Отправленные», девственно чистой, будто Вероника Игоревна промыла её хлоркой.

Финита?

Мама Дианы написала текст, который нигде не принимали, и принялась изучать индусов?

Так?

От обилия букв меня подташнивает, перед глазами плывёт туман.

Я иду в ванную и держу голову под ледяным душем, пока затылок не начинает ломить от холода. Усталость отступает, но вид у близнеца в зеркале не ахти: мокрые волосы некрасиво облепили лоб, под воспалёнными глазами набрякли синяки.

Я открываю все окна, чтобы холодный воздух прогнал сон, и снова проверяю «отправленные» в почте Бирштейн: папка пуста, как и пять минут назад.

А могло быть иначе?

Не зная, что ещё сделать, я вбиваю название индийской компании в Yandex-поиск.

Исправляю опечатки, жмахаю по стрелочке…

Ничего не происходит. За окном, громко ухая басами, проезжает автомобиль.

Р-р-р-р!

Я жмахаю второй раз, и результаты наконец появляются: ссылка на сайт funergy.com, на статью в «Википедии», на новостные посты. Представительства и партнёры в России, видосы каких-то машин…

ГЛАВНЫЕ НОВОСТИ

Lenta.ru

Потоковые ионно-жидкостные батареи: у Li-On появился младший брат

21 час назад

Bfm.ru

Можно больше не брать зарядку? О новом телефоне из Индии, где самое лучшее — аккумулятор

3 дн назад

Ощущая странное дежавю, я кликаю по статье о мобилах, но не нахожу там ничего интересного. Открываю новость с «ленты».

Потоковые ионно-жидкостные батареи: у Li-On появился младший брат

Уже несколько лет мир говорит о том, как современные литий-ионные аккумуляторы будут вытеснены аккумуляторами нового типа. Попытаемся разобраться, почему этого до сих пор не произошло и как индийской компании Funergy Ltd удалость стать приятным исключением из правила.

«Возьмём для примера нашумевший в своё время литий-воздушный аккумулятор, — рассказывает популяризатор науки и техники Егор Шумихин. — Ключевой проблемой, с которой столкнулись учёные при его разработке, оказалась активность супероксид-анионов. Эти частицы — продукт разряда аккумулятора — агрессивно атакуют дефектные зоны углеродного электрода, в результате чего последний перестаёт проводить ток. Как все мы понимаем, бездефектным материал быть не может. Страдает от супероксид-анионов и электролит».

Подобные проблемы приводят к тому, что технологические гиганты до сих предпочитают вкладывать деньги в улучшение литий-ионных аккумуляторов, а не шагать с наукой вперёд. Разница в финансировании поражает: за последние десять лет на 4-5 млрд долларов, которые идут на развитие литий-ионных аккумуляторов, приходится 40-50 млн долларов на исследовательские проекты. Сказывается и то, что создание производственной линии для качественно нового типа аккумуляторов обойдётся, по самым скромным оценкам, в полмиллиарда долларов. Как тут говорить о наращивании объёмов? А сколькие уже потерпели неудачу? Leyden Energy и A123 Systems, Kana Energetic и другие компании, о которых мы вряд ли уже услышим в новостях.

Тем более удивителен феномен индийской компании Funergy Ltd, которая не только организовала две линии производства — аккумуляторов для сотовых и аккумуляторов для электромобилей, — но и сообщила по итогам прошлого года о чистой прибыли в размере 10,3 млн рупий. Несмотря на общую инерционность рынка и сильное проседание по продажам в первом квартале, Funergy Ltd планирует наращивать производство.

Этому способствует и контракт с бывшим сотовым гигантом Micromax, и общий рост мирового рынка электромобилей, и National Electric Mobility Mission Plan 2020 (NEMMP 2020), принятый в Индии, согласно которому к 2020 году планируется увеличить парк электрического транспорта до 6—7 миллионов штук.

Между тем сама технология выглядит предельно просто. Потоковый аккумулятор Funergy Ltd для электромобилей представляет собой два бака с положительной и отрицательной ионными жидкостями. В потоковой батарее обе жидкости прокачиваются с двух сторон ионообменной мембраны. Они взаимодействуют без прямого контакта, вырабатывая ток. Ёмкость такой батареи составляет порядка 140 кВт•ч (при среднем расходе в 12−14 кВт•ч на 100 км).

Напомним, Funergy Ltd выступила в минувшем месяце с беспрецедентным заявлением: её инженеры использовали для создания прототипа аккумулятора анонимные исследования ионных жидкостей, присланные в сентябре 2017 года через сайт компании. По словам исполнительного директора Funergy Ltd Виджая Суреша, компания не только не скрывает этот факт, но и с радостью выплатит премию, а также предложит великолепный контракт тому, кто докажет авторство исследований.

Похоже, у литий-ионных аккумуляторов наконец-то появился соперник. Пусть он больше похож на младшего брата и менее известен, но, возможно, именно это — наше будущее.

Я проглядываю статью второй раз, третий и резко захлопываю ноут.

Ионные жидкости + аноним. Таких же совпадений не бывает?

Господи, не знаю.

Откуда вообще взялась эта индийская компания? Почему она не америкосская? Не китайская, не тайваньская, не российская?

Могла учительница гимназии провести подобные исследования?

Да на какие шиши?! На каком оборудовании? Его же наверняка нет в Северо-Стрелецке. Тупо нет.

Звучит третий «кукарек», и я раздражённо хватаю мобильный, вглядываюсь сквозь треснутый экран.

ПОЧТАМПЪ сейчас

Валентин

у тебя все норм?

Всё хорошо.

Всё чудесно.

Всё, блин, зашибись.

Я сердито разблокирую телефон и читаю остальные сообщения.

Валентин

22:12

хотел пива, не продали

что за день

Валентин

22:03

слышал про деда?

Щеки у меня раскаляются от стыда, из небытия памяти восстаёт мерзкая сцена в «Трубах».

Я набираю, мол, только увидел в новостях, но тут оглушающе верещит дверной звонок.

Соседи?

Полиция?

Я осторожно выглядываю из комнаты и смотрю на входную дверь.

Тупо параллелепипед из металла, цвет — «Белый перламутр». Не кусается, не выламывается. Даже не разговаривает.

Нет, правда, не разговаривает.

Я глупо топчусь на месте — ладони потеют, звонок повторяется, повторяется и будто ввинчивается в кости черепа.

Я делаю осторожный шаг вперёд.

— Чел? — прорывается из-за двери. — Ау?

Пока нервные клеточки в моей голове распознают владельца голоса, телефон кукарекает и отображает сквозь паутинку трещин новое сообщение.

Валентин

22:12

Олеся и Коваль хотят встречаться

она написала

что-то не знаю как реагировать

зато сегодня северное сияние!

\(*_*)/

— Чел? Тебя слышно.

— Иди в пень, — с трудом выдавливаю я.

— Я была у святоши. Оки? Точнее, в реанимацию не пускают, я… я попрошу прощения.

Сон шестой. Письма в темноту

Девушка за порогом выглядит призраком из японских хорроров: губы мертвенно бледны, на щеках блестят дорожки слез, под красными глазами налились свинцовые тени.

— Ты голову помыл?

Прежде чем я отвечаю хоть слово, лицо Дианы вытягивается, и она ныряет мне под руку.

— Алло! — возмущаюсь я. — Контора!

— Это из маминой сумки?

— Для начала сними свои говнодавы.

Диана демонстративно стаскивает армейские ботинки с красными шнурками. Моему взору открываются протёртые носки и голые девичьи лодыжки в соотношении 2:1.

— Благодарю сердешно! Ты разве не должна изучать «Камасутру» на заднем сиденье «Субары»?

Она бросает взгляд исподлобья и с хрустом 19-летних суставов опускается на колени.

— Леонидас, — напоминаю я. — Такой изюм с бородой и страстью к маленьким девочкам.

«Маленькая девочка» с одышкой копается в куче, будто поросёнок в поисках трюфелей: берет наушники, кошелёк, коробку от патронов. Зависает. Полы куртки-бомбера Дианы качаются, и на меня поглядывает кроваво-красный осьминог с футболки.

— Ты на самом деле ходила к отцу Николаю?

Диана лезет в карман джинсов, достаёт синий комочек бахил и, прищурившись, поднимает повыше.

— Ну так надень их, — с неожиданной для себя злостью говорю я, — и возвращайся туда.

— В реанимацию. Не. Пускают.

— По чьей вине?

— Чел, пожалуйста…

— Че «пожалуйста»? Че?

Мы с вызовом смотрим друг на друга. На секунду кажется, что она расплачется, но затем Диана встаёт. Тонкие губы сжимаются в ниточку.

— Мне уйти?

Часть меня мечтает сказать «делай че хочешь», но я знаю: тогда Диана уйдёт насовсем, и лучше никому не будет.

Обречённо постонав, я убираю сотовый в карман, хватаю Диану и тащу в комнату, к ноутбуку.

— Чего? — Она вертится туда-сюда, растерянно оглядывается.

Я поворачиваю её голову к мерцающему в темноте экрану и тыкаю в него указательным пальцем — так сильно, что подушечка пальца немеет, а ноут отклоняется назад и с лёгким стуком возвращается в вертикальное положение. Диана морщится.

— А это, — я грохаю на стол раскуроченную коробку с индийским слоном, — десерт от моего бати. Наслаждайся.

Я жду, пока Диана не прочитает первые строчки статьи, и с истошно бьющимся сердцем выхожу в коридор.

Кучка «имени Вероники Игоревны» никуда не делась. Кучка ненужных вещей, которые словно бы пытаются что-то сказать, но не могут.

Желудок в очередной раз булькает и присасывается к позвоночнику.

Я с лязгом, с досадой захлопываю входную дверь, топаю на кухню. Ревизия запасов приводит к неутешительным итогам: шесть банок тихоокеанской консервированной макрели, пакет жёлтого полосатика и нескончаемая коробка шоколадных батончиков «Сникерс».

Покачав в руке увесистую макрель, я запендюриваю её обратно в ледник под подоконником. Плескаю в сковородку растительного масла сантиметра на два и ставлю её на плиту. В кастрюльке замешиваю блинную смесь, вываливаю в ней батончик. Масло вовсю шкварчит, плюётся, я накрываю сковородку и убавляю газ. Синеватое пламя облизывает чугунные бока и уносит меня куда-то в Афган, а из него — к статье об анонимных исследованиях и к садо-мазо фотографиям.

В чем связь?

В самой Веронике Игоревне, которая вмещает в себя эти слои, подобно бесконечной, непостижимой вселенной?

Телефон в кармане кукарекает.

Чувствуя невнятную тревогу, я проглядываю меланхолическое сообщение Валентина и покрываю смесью ещё три сникерса. Вилкой опускаю батончики в масло и жду, когда мои жертвы обжарятся до золотистой корочки. По кухне расползается душный, сладкий аромат выпечки. Я вытаскиваю пирожки по одному, гордо оглядываю и обсыпаю сахаром.

— Скучала по этому, — доносится из-за спины голос Дианы.

От неожиданности батончик выскальзывает из моих рук, с тяжёлым стуком таранит блюдце и плюхается на светло-бирюзовую скатерть.

Отлично. Отлично! Ещё одно жирное пятно на моей репутации. Что бы я без него делал?..

— Блин!.. Обязательно говорить под руку?

Диана — куртку она сняла и осталась в камуфляжных штанах и футболке с кровавым осьминогом — виновато улыбается и пинает новенький линолеум «под дерево».

— Бывает и хуже.

— Да ладно? — Я запихиваю пирожки в ледник. В лицо пыхает холодом и запахом мёрзлой рыбы. — Хуже, чем анонимные исследования на миллион рупий? Хуже, чем плётки-наручники? Хуже, чем избиение человека до реанимации?

Диана опускает взгляд, складывает руки на груди. Сердито качая головой, я достаю остуженные пирожки, стукаю тарелкой о стол и хватаю один. Разгрызаю. Зубы ломит, язык сковывает морозом и сладостью.

Диана со скрипом отодвигает светло-бирюзовый стул и садится рядом. Берет двумя руками запечённый сникерс и с хрустом вырывает кусище. Так, наверное, гиена вырывает мясо из добычи.

— Ты боишься смерти? — спрашивает она.

Обжаренный шоколад встаёт поперёк горла. Я с громадным усилием проглатываю комок и говорю, имея в виду отца Николая:

— Напиши ему письмо с извинениями. А там… Раньше надо было думать.

— Без пыток, без боли? Только выключение?

— На секундочку, у тебя диабет.

Диана облизывает жирные, с искрами сахара пальцы, берет новый пирожок и продолжает о своём:

— Обычно это как фоновый шум. Все ведь… «того». Чего про это думать? Обычно даже не замечаешь, а потом страшный сон, или человек ночью стоит за твоим окном… и шум такой, будто солнце тускнеет в облаке… в шуме… не знаю.

По моей спине проползает озноб. Я нервно перекатываю языком орешек из батончика — с одной стороны челюсти на другую. Хр-рум.

— К-какой человек?

Диана нахмуривается и медленно опускает пирожок в тарелку. Дёргается и резко выходит из кухни.

— Ты че?!

— Подумала, — раздаётся из коридора.

— О чём?

Словно разорвав невидимую преграду и вырвавшись из разума Дианы в нашу реальность, надо мной нависает что-то гигантское, ледяное, колючее.

«О смерти»?

Диана «о смерти» подумала? Или об извинениях?

Аппетит пропадает. Я хмуро оглядываю пирожки и на свинцовых ногах иду в прихожую.

Диана на корточках рассматривает мятый конверт: посреди марки распустилась шеренга альпийских цветов, жёлтых, розовых и белых. Печати тут, печати там — не письмо, а усталый путешественник, который стёр ноги до мозолей.

Я подхожу ближе, сажусь рядом с Дианой и различаю детали: домашний адрес и ФИО Вероники Игоревны в разделе отправителя. Внизу, в строках для получателя, значится какая-то женщина.

КОМУ: СТЕЖКИНА ВАЛЕРИЯ МИХАЙЛОВНА

КУДА: 6… [ЦИФРЫ СМАЗАНЫ]…101, [СМАЗАНО]…СК, П[БУКВЫ СМАЗАНЫ]ЧИЙ ТУПИК, 4, КВ. 4.

ШТЕМПЕЛЬ ОТПРАВКИ: 29.01.2018, СЕВЕРО-СТРЕЛЕЦК, 166 345.

— Знаешь её? — спрашиваю я и скашиваю взгляд на Диану. Мою щеку согревает её щека, а мой нос чувствует неубиваемый запах ацетона. — Знаешь?

Диана качает головой, и чёрная чёлка съезжает, осыпается на правый глаз. Прозрачно-белые дорожки слез поблёскивают в свете люстры.

Я снова переключаюсь на конверт. С его левого края на металлической скрепке держится бланк «Причина невручения», где размашистая галочка раздирает квадратик «Адресат по указанному адресу не проживает». Пониже красными чернилами перечёркнуто «д. 4, кв. 4».

Четвёртый дом. Четвертая квартира.

Четвёрка на окне кабинета химии.

Диана зажимает край конверта между пальцами и тянет в стороны, чтобы надорвать. Что-то её останавливает — она замирает так на пару секунд, хмурится, наконец, с треском, с усилием разрывает бумагу. На свет появляется аккуратно сложенное письмо: зелёные чернила на глянцевито-белом фоне.

«Здравствуй, мама…» — читаю я начало. Диана ещё сильнее мертвеет лицом, бледные губы вздрагивают и едва-едва приоткрываются при словах:

— Я это не писала.

Мы растерянно смотрим друг на друга и, словно набрав воздуха, читаем дальше.

Здравствуй, мама…

(Первый абзац перечёркнут множеством линий и нечитаем)

Как Зина? Как Максим?

Хотела бы я сказать, что в своих беспокойных снах вижу этот город. Его туманные улицы. Вас, каких-то немых, застывших во времени. Отца. Но это не будет правдой. Никто мне не снится. Ни вы, ни… (окончание фразы зачёркнуто).

Я обещала себе, что вы обо мне никогда больше не услышите, и всё-таки не сдержала собственного обещания. Радуйся! Или злись, это ты лучше умеешь.

Забавно. Это не первый, даже не второй и не третий раз, когда я собираюсь позвонить вам или написать, или приехать к нашему дому, чтобы позвонить в дверь и плюнуть в твоё постылое лицо, но раньше я себя как-то сдерживала. Я до… (зачёркнуты слова) останавливала себя. Сочиняла письмо, кидала в мусорку. Рвала билет на вокзале, набирала наш номер и меняла последнюю цифру. Забывала наш номер. Писала его на бумажке и выкидывала. Учила вновь и вновь забывала, и снова швыряла в мусор все эти билеты, письма и номера.

Я мастерски научилась себя обманывать, чтобы больше не видеть тебя и не слышать.

И знаешь что? Может быть, и в этот раз получится так же, и ты никогда не получишь это письмо. Даже не узнаешь, что я тебе писала.

Ты, наверное, думала, что я уже сдохла, как ты и желала? Вот тебе моя первая месть: я всего лишь уехала к лимонным деревьям и… (зачёркнуто). Да, я уехала с ним. Да, специально. Да, тебе назло. От тебя, от этого города, где каждый сантиметр пропитался тобой. Думаешь, я пожалела? Нет, не дождёшься. Хотя и презираю себя за то, что становлюсь такой же, как ты.

Да, да, да, у меня тоже есть дочь, которую я не переношу, но… (несколько слов зачёркнуто). Впрочем, уже неважно. Я всю жизнь стараюсь найти в себе хоть что-то, каплю приязни к ней, но не могу. Ничего не напоминает?

Вот тебе моя вторая месть: ты её никогда не узнаешь.

Да, да, я не люблю свою дочь, я мерзкий, ужасный человек. Как ты. Червивое яблоко от червивой яблони, знаешь ли. Иногда я надеялась, что детей перепутали в роддоме и в мои руки угодил чужой ребёнок. Это бы многое объяснило.

Конец ознакомительного фрагмента.