Улица в вечность. Die Straße in die Ewigkeit

Андрей Сафонов

Если сравнить человеческую жизнь от рождения до смерти с горизонтальной линией, то «Улица в вечность» – это вертикальное измерение нашей жизни. Здесь встречаются майский соловей и натуральные числа, загадки физики, Платон и Библия, трезвый поэт и восторженный ученый, ребенок, врывающийся в чудный мир, и старик над этим миром поднимающийся. Здесь всегда апрель, шелестящие звезды и никто никогда не умирает. Попавший на эту улицу желает остаться на ней навсегда.

Толик Гусляр, как неразгаданная легенда русского рока

Анатолий Троилин, более известный как «Гусляр», хорошо знаком любителям вечерних прогулок по центру Калининграда. Он почти всегда один, с гитарой через плечо, за черной бородкой спрятана смущенная улыбка. Разговор он обычно начинает фразой: «Вам не сыграть?». Многие наверное уже узнали его. В данной заметке я попытался философски осмыслить его весьма непростое творчество.

Так часто мы гоняемся за громкими именами и блестящими фантиками, за которыми порой не оказывается ничего, и при этом не замечаем, как что-то по-настоящему великое происходит у нас под носом. Возможно, оно незаметно потому, что преподносится без гламурной упаковки, потому, что на это не нужно тратить огромные суммы, ну и, конечно, не бывает пророка в своем отечестве, пророков принято искать где-то в царстве теней, в крайнем случае, на вершине Гималаев.

Многие, наверное, помнят музыкальный киоск возле Южного вокзала. В моем личностном становлении он сыграл немалую роль. Будучи школьником, я иногда предпринимал походы в Калининград в поисках еще неведомой музыки. «Наутилус», «Кино», «Алиса», «Черный Кофе», «ДДТ», «Ария», «Г.О.», «Черный Лукич» и другие. Сейчас любую песню можно найти в интернете, а тогда почти каждый альбом был как сокровище, как маленькая вселенная. Музыка была тем, что поднимало над ежедневной школьной рутиной и как будто указывала на то, что в мире есть какая-то скрытая гармония, какая-то тайна…

А потом, весной 2005, возле того же самого киоска, я встретился с этой тайной живьем. Я учился тогда на первом курсе университета и жил в широко известном в узких кругах подвале возле балтийского рынка. Вместе с поэтом Романом Семеновым мы тогда частенько выбирались на Южный вокзал с гитарой, дабы заработать на скромный ужин, а, в большей степени, из-за неисправимого романтизма.

Апрель только начинался. Мне было 17 лет. И казалось вот-вот должно произойти что-то чудесное, необыкновенное, то, чего еще никогда не было.

И оно произошло.

Однажды, во время одного из концертов к нам подошел дяденька очень харизматичного вида — заросший бородой, с аристократическим профилем, словно персонаж ненаписанной сказки Гофмана или даже не Гофмана, а какой-то собственной, сокровенной истории. Было ощущение déjà vu — как будто бы смотришь старинное кино, в котором сам же играешь роль.

Когда Толик достал 12-струнную гитару и взял первые аккорды, все как будто поплыло. Сколько прекрасных гармоний я выловил в киоске напротив, но такого не слышал никогда. Эта музыка раздвигала двери восприятия, и как будто начал происходить некий внутренний апокалипсис — на греческом это слово означает снятие вуали, за которой открывается сокровенная суть вещей. В тот момент я все это в большей мере воспринимал сердцем, а теперь, задним числом, научившись расшифровывать свои эмоции, позволю себе маленькие субъективные зарисовки на тему услышанного тогда.

«День в ночь — тихо войдет».

Есть восприятие дневное, есть восприятие ночное. Есть восприятие переходное, между днем и ночью, явью и сном, между рассудком и тайной. Это переход от обыденности к творчеству, от объекта к субъекту, туда, где каким-то чудом рождаются новые песни и замыслы. Где, как загадочные осьминоги, проплывают архетипы бессознательного. Где какой-то бездонный колодец радости только и ждет, чтобы его раскопали. Это пространство поэтов и пророков. Не все там радужно, там есть истина и ложь, добро и зло, и каждый выносит оттуда свое.

«Перевернет прошлое прочь…»

Иммануил Кант говорил, что время находится не снаружи, а внутри нас, что это форма нашего восприятия. Если развить эту мысль, можно предположить, что временное восприятие может порой трансформироваться. Мне кажется, что иногда во время засыпания прошлое и будущее меняются местами. Причины становятся следствиями, а следствия причинами, и тогда из царства целей к нам опускаются мосты. Это только гипотеза, но возможно у кого-то были похожие переживания. Можно предположить, что в ментальном мире временные законы несколько иные, чем в мире физическом. Интересно, что все во внешнем мире подчиняется законам причин и следствий: к примеру, тело меняет свое положение вследствие приложения внешней силы, вода начинает кипеть при нагревании и т. д. И человек, как физическое существо, вроде бы вписывается в этот детерминизм. Но где-то в сокровенной глубине есть момент абсолютной необусловленности — это момент свободы, некая щелочка между секундами, которая позволяет вносить во вселенную то, что не было запрограммировано.

«Твой дом — млечный песок…»

Современные астрономические открытия только усилили ощущение одиночества и заброшенности человека во вселенной. Мы можем рассматривать Малую Медведицу или Орион, но даже для того чтобы добраться до самой ближайшей звезды понадобиться 18 000 лет. Интервал в сопоставлении с человеческой жизнью чудовищный. И все же, наблюдая за звездами, мы чувствуем с этим таинственным миром родство. Для тела звезды недосягаемы, но дух человека способен охватить вселенную, размышлять о ее происхождении, конечности или бесконечности. И это напоминает о том, что на земле мы только странники, ожидающие возвращения домой.

«Стрелки часов, охраняя сон, остановятся».

Платон говорил, что время — это движущаяся вечность, и хотя кажется, что мы обречены непрестанно гоняться за ускользающим мгновением, иногда как будто бы краем глаза нам удается заглянуть «по ту сторону» времени. Это случается, когда мы видим будущее во сне, или когда, рассматривая прошлое, понимаем, что через все события будто прорисовывается некий узор. Будто есть скрытый замысел в том, что происходит.

«Динь дон — ветер окон, без перемен собственный плен…

Ты лишь снова грустишь, словно тюрьма ожидание одинокое».

Собственный плен самый страшный. Можно убежать из самой охраняемой тюрьмы, но от себя не убежишь никогда. Человек, замкнутый на себе, обречен на тотальное одиночество.

«Твой круг явится вдруг, пояс времен, сотканный лен…» Не знаю, что имел ввиду Толик. Мне кажется, что человеческую жизнь можно представить в виде некой спирали, круг за кругом приближающейся к месту окончательной развязки. Повторяются события, ситуации, но во всем есть некая динамика. Спираль устремлена вперед, как знак вопроса.

«На-наа-нааа-на-на», — дальше удивительная мелодия без слов снова и снова закручивается вокруг невидимого центра и кажется, еще чуть-чуть, и можно понять самое важное, после чего уже никогда не останешься прежним…

«Тик-так, время пришло. Веретено закружило нить, только продолжай…»

У Платона есть образ космического веретена, на котором ткутся судьбы. В каждой жизни есть путеводная нить, которая кружится по своим, ведомым только ей, законам. И человеку остается только наблюдать за этим кружением, разинув рот… Но самое удивительное, когда удается эту нить ухватить. Это момент Х, когда из жертвы судьбы человек превращается в ее автора. Оглядываясь назад, понимаешь, что причудливые узоры уже начали складываться сами собой и остается только развить тему. Жизнь превращается в картину, как только тот, кто наблюдает за ней, становится художником. Оказывается это, легко — вышивать судьбу, ведь нить кружиться сама — только продолжай…

Что-то подобное я пережил тогда, слушая песню Толика. А потом подбежал его пьяненький друг и решил покатать нас на такси.

— Толик, умоляю, спой любимую, — просил Саша.

— День в ночь, — снова и снова брал заветные аккорды Толик, а машина кружилась по городу, по балтрайону, эстакадному мосту, мимо Южного вокзала и все дальше, дальше в поющее знакомый и щемящий напев будущее, в мечту.