Мирный воин

Андрей Сажин (2025)

Это книга о военной службе на стыке веков в 1999-2001 годах в период контртеррористической операции в Чечне. Книга разделена на 2 части. Первая часть рассказывает о тяготах военной службы в Екатеринбурге, дедовщине в обычных военных частях, из-за которой главный герой попадает в госпиталь, где удаётся послужить помощником хирурга и санитаром в реанимации. Помогает оперировать раненых воинов и знакомиться с смертью. После череды приключений в своей части, в которую все же приходиться вернуться. Чтобы навсегда распрощаться с дедовщиной Андрей пишет рапорт на отправку в Чечню. Вторая книга описывает подготовку и службу в батальоне связи 46 ОбРОН непосредственно в мятежной республике в качестве линейщика, телеграфиста и истопника в ППД, который находится в аэропорту «Северный» города Грозный.

Призывной пункт и знакомство с армией.

В Армию особо идти не хотелось, но и увиливать от призыва я не собирался. Тем более что я самостоятельно забрал документы из ТюмНГУ, потому что учёба в нём показалась совершенно не моим занятием. Когда ректор увидел оценки в зачётке (без троек) спросил:

— Может, передумаешь?

— Нет. Я уже документы в Омск подал на радиотехнический, — соврал я.

На самом деле в Омск никакие документы не подавал. С 13 лет я занимался пожарно-прикладным спортом и вёл подготовку к поступлению в Екатеринбургское пожарное училище. Моей мечтой было стать курсантом этого училища. Но ей не суждено было сбыться. Меня забраковали на медкомиссии. Якобы сколиоз. Но сейчас у всех сколиоз! Какого чёрта! Мои друзья Андрей и Игорь поступили, а я остался ни с чем. Спустя 20 лет Игорь мне рассказывал, что он разговаривал с людьми, которые сидели тогда в комиссии. Не взяли меня из-за конфликта в руководстве между областями. Короче, надо было кого-то забраковать. Выбор пал на меня. Вот так, какой-то дядя решил, что он может менять мою судьбу. Кстати, это не единственный раз, когда кто-то менял ход моей жизни, но об этом изложу потом. Я лишился самого дорогого, что у меня на тот момент существовало: мечты стать пожарным. Мне уже было, в принципе, всё равно каким нелюбимым делом теперь заниматься. Была правда надежда на то, что возьмут в училище после армии, но после службы от военной формы меня просто тошнило. Так что, как говорится, не судьба…

А тогда подумал, послужу, а там видно будет. Конечно, я был наслышан о беспределе, который в армии творится. «Да когда это было то?» думал я. Сейчас другое время, мир меняется. Армия, наверное, тоже. Авось пронесёт! Не пронесло…

В армию я хотел уйти со своим призывом, но осенью 98го повестка не пришла и я, чтобы не терять времени, отучился на права категории В, С. В мае пришла долгожданная повестка из военкомата. Мне пришлось договариваться с военкомом, чтобы отправку перенесли на день, потому что у меня был экзамен по вождению в городе. Военком любезно мне предоставил возможность сдать на права.

Инструктор по вождению на экзамене пару раз «перетрухнул» от моих манёвров и, по окончании движения нашего Газ 53, со строгим видом сказал:

— Не сдал! На пересдачу придёшь…

— Я не смогу прийти на пересдачу, — прервал его я.

— Это почему же? — удивился инструктор.

— Я завтра в армию ухожу!

— У тебя должна быть повестка! Ну-ка покажи!

Я показал ему повестку. Там значилось, что к завтрашнему дню родная армия меня ждёт с распростёртыми объятиями.

— Чёрт с тобой! В Армии ездить научат! Иди, сдал!

— Сдал? — ещё пока ничего не понимая переспросил я.

— Сдал, сдал. Иди…

Тюменский «обезьянник» представлял собой огороженный забором призывной пункт с неким подобием плаца, столовой и расположением. Печальное зрелище. Весь день призывники находились на улице, сбивались в стаи и сидели на сумках, ожидая своей участи. В расположение нас запускали только поспать на трёхэтажных деревянных нарах без матрасов и подушек, а с утра выгоняли на улицу. Туалеты «деревенского» типа с тем лишь отличием, что «посадочных» мест было несколько. Жуткая вонь. Уборки они не видели, наверное, со времён постройки. Были призывники, которые наотрез отказывались ходить «по большому» в эти туалеты, один терпел более недели, пока «покупатель» в часть не забрал.

Контингент, оказавшийся на призывном пункте, был разношёрстным и меня неприятно удивил. Встречались откровенные урки, бритые наголо, в пацанских спортивных костюмах и неизменным атрибутом «нормального пацана» кепкой восьмиклинкой. Один такой персонаж явно выделялся из основной массы «гопников». Держался уверенно и надменно, презирающий взгляд. Собрал вокруг себя кодлу такого же содержания, как и он сам. Лицо мне его очень напомнило ящерицу. Тело было нескладным, высоким, зауженным в плечах и с широким тазом, хотя и плотного, почти упитанного сложения. Любой конспиролог или эзотерик сказал бы: «Это рептилоид в обличии человека». Пожалуй, я с ними соглашусь. Впоследствии он меня удивил своим интеллектом и хищным нравом. Увидев его в первый раз, у меня проскочила мысль: «Не дай бог с таким в одну часть попасть!» Как вы думаете, что произошло потом?

Приём пищи в столовой призывного пункта мне особенно запомнился. Многие даже не ели, потому что есть там было особо и нечего. Подавали некое подобие горохового супа. Расписывать я его не буду, потому что знающие люди мне сказали, что я сильно перегибаю палку, описывая этот шедевр армейской кулинарии. Хлеб дали, и на том спасибо!

В установленное время посещений ко мне наведались друзья, волею судеб оказавшиеся в Тюмени. Они пронесли водку, что категорически запрещалось. Но был способ, который давал возможность выпить на территории сборного пункта. Делалось это просто. Бралась 2-х литровая баклажка «Спрайта», оттуда выпивалось примерно пол-литра газировки, а вместо неё заливалась бутылка водки. Получался напиток, который можно было вполне сносно потреблять без закуски. Посидели, выпили, повспоминали прошлое, погоготали. После ухода посетителей, обитателей «обезьянника» выстроили в шеренгу и один из офицеров начал определять по глазам, кто выпил. Я не «спалился», а кого-то попался. О дальнейшей судьбе залётчика я ничего не знаю, но меры приняли, потому что я видел, как его уводили в жерло штаба нашего призывного пункта.

По «обезьяннику» ходили слухи, что есть такие части, в которые ни в коем случае не стоит попадать, потому что там происходит полный беспредел. Одна такая часть была в Елани, покупатель из которой приехал набирать себе команду. Меня научили: чтобы туда не забрали, на перекличке нужно промолчать, а позже подойти к офицеру призывного пункта, который был из Ноябрьска, откуда призвали меня (не мог же он земляку отказать!), и попроситься у него в «нормальную часть», поближе к дому, что и было сделано.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — пообещал офицер, переспросив фамилию.

Слово он своё сдержал. Я попал в роту обеспечения лётной эскадрильи в/ч 3732 внутренних войск. Нас построили и повели на вокзал. Передо мной шёл тот самый пацан-рептилоид…

Наша часть, в которой мне предстояло служить, стояла непосредственно в Екатеринбурге. После КПП открывался огромный плац, по правую сторону которого располагался штаб учебной части и РМТО (рота материально-технического обеспечения), у КПП, перед плацем сама трёхэтажная учебка, где я проходил КМБ и Доподготовку. Слева от плаца Дом Культуры, чуть дальше столовая, а за плацем наша лётная эскадрилья. Из письма домой: «…мы ведь лётчиками считаемся, хотя только охраняем 7 вертолётов, 2 из которых в рабочем состоянии. На остальные, чтобы починить, пока нет денег…».

По приезду в часть мы обязаны были сдать гражданскую одежду и получить форму. Вокруг вновь прибывших, как стервятники, слетелись военнослужащие других, старших призывов и уже начали делить гражданку между собой, ещё не снятую с молодых.

Когда нас, молодых, повели в солдатскую столовую, со всех сторон в нашу сторону понеслось шипение «Духи! Вешайтесь!». Это был сильный психологический ход. У меня пробежал неприятный холод по спине. Вновь прибывшие затравленно оглядывались, а после приёма пищи, когда нас рассадили в Ленинской комнате (комната боевой подготовки и досуга) «рептилоид» стал испугано, в полтона, заговорщически говорить.

— Пацаны! Пацаны! Нам нужно всем держаться вместе! Нельзя поодиночке, только вместе. Если мы будем поодиночке, из нас отбивные сделают. Только вместе!

Всю его гражданскую спесь, надменность, крутизну как рукой сняло. Такого испуганного взгляда я не видел у него больше никогда. Я отметил в нём присутствие явных лидерских качеств и про себя с ним согласился: « Пожалуй, он прав». В принципе, его правоту признали все и дали слово, что в любой ситуации будут приходить на выручку, но на деле оказалось далеко не так. Оратор почти сразу нарушил свою клятву.

На исходе первого дня нас подстригли наголо и направили в некое подобие бани с отбитым кафелем и колониями грибов на нём. Стены были полностью облупленными. Мы переоделись в новенькую пятнистую форму. В Ленинской комнате промаркировали ее, подшили подворотничками и шевронами Уральского округа (ящерицей в короне) на правую руку и флагом России на левую. Ящерица мне понравилась. Было похоже на эмблему каких-то специальных войск. Впоследствии я понял, что у каждого военного округа, из семи существующих, имеется своя эмблема. У Уральского — была ящерица в короне.

Сразу напомнило сказку «Хозяйка медной горы». Военный, построивший нас, тоже уверял, что мы попали в сказку. У них тут как в лагере, даже лучше. Эта новость немного успокоила, хотя чуть позже стало ясно, что лагерь он имел в виду исправительный, а не пионерский. С горем пополам намотали портянки. Когда выдавали сапоги, я назвал 44й размер. Примеряя их, мне показалось, что они жмут, и я попросил на размер больше. Они оказались ну очень большими, но менять повторно я уже не рискнул, чувствуя на себе недобрый взгляд офицера, выдававшего обувь. Побоялся. Впоследствии я об этом часто жалел, особенно на ФИЗО (ФИЗкультурное Образование). Сапоги болтались и чтобы они не болтались, мне приходилось подкладывать в них бумагу. Но увеличенный размер обуви очень мешал ходить гуськом и выполнять всякие хитромудрые армейские упражнения, из-за чего я не смог блистать своей физической подготовкой. Поэтому утренняя физ. зарядка меня, да и не только меня, очень сильно изматывала. Старослужащие откровенно издевались над нами, и им доставляло явное удовольствие смотреть на то, как мы бегаем и отжимаемся до рвоты.

В первый же день один из старослужащих взял меня с собой в столовую. Наверное, он это сделал из желания показать обстановку и рассказать, как нужно действовать, когда кому-нибудь из старых приспичит попить пивка или поесть жареной картошки. Делали это исключительно после отбоя, чтобы не увидел дежурный офицер, который при обнаружении такого рода неуставных занятий, мог наказать всю роту строевой или физической подготовкой. Зайдя в столовую, старослужащий залихватски свистнул и прокричал:

— Гриня! Где мой ужин!

Из глубины варочной вынырнул солдат призыва 8-2 (осень 1998 года) и безропотно подал сковороду жареной картошки и двухлитровую бутылку с пивом. Старослужащий передал её мне и сказал:

— На, неси.

Я схватил двухлитровку за горлышко и понёс.

— Куда! Стой! — мат я опустил. — Чё, на гауптвахту захотел? Спрячь!

Спрятав бутылку под моим кителем, мы вышли из столовой и проследовали в расположение.

Надо сказать, что такого количество мата, как в армии, я до этого никогда и нигде не слышал, и у меня поначалу «вяли уши». Но как говорится: «Человек-скотина такая! Ко всему привыкает». Привык и я. Да, что греха таить, сам стал его употреблять направо и налево.

Через некоторое время старослужащие собрали ребят нашего призыва с явными лидерскими качествами и кто на вид был понаглее, среди которых и был наш человек-рептилоид, Старослужащие объяснили им, что времена, дескать меняются, сейчас за молодыми старичкам смотреть недосуг, и, мол, вы назначаетесь «шерстяными»: будете «шерстить», то есть носить дедушкам спиртное, деньги и сигареты. А где они будут всё доставать, это им до «фонаря». Есть город, где можно украсть, выпросить, что-нибудь продать и так далее, и есть ваш призыв, который следует также доить, унижать и наказывать. С этого момента наш рептилоид преобразился и окрылился. Его змеиное лицо перестало излучать страх и зажглось рептильным счастьем. Понятно! Попал в свою стихию! С ним в часть приехали пару блатных из его свиты. Они взяли инициативу в свои руки и рьяно принялись за дело, помня заветы «старых» товарищей, не оставлять синяков, потому что за это можно было и в дисбат попасть. Для достижения желаемых целей в ход пошли самые изощрённые способы издевательств и избиений людей своего призыва. Били и качали с особым усердием, выбивая сигареты, деньги и послушание.

Надо сказать, что курево было не так-то просто достать. Несмотря на то что солдату была положены полпачки «Примы» без фильтра в день, зачастую старшина почему-то забывал об этом и выдавал сигареты в лучшем случае раз в неделю. И когда он их давал, в роте случался праздник. Не приходилось упрашивать своих товарищей оставить покурить, стрелять у военнослужащих других подразделений или, ещё того хуже, докуривать бычки. Ситуацию с табаком усложняло ещё то, что дедушки под вечер должны были получить подписанную сигарету с фильтром, то есть сигарету, на которой нужно написать, сколько ему, дедушке, осталось служить до дембеля, что бы он ни забыл, болезный. Вот «шерстяные» и следили, чтобы у дедушки к вечеру под подушкой была подписанная сигарета, вынуждали других и бегали сами в город, в самоволку, чтобы там пострелять у гражданских. Не всегда удавалось «шерстяным» осуществить ежедневные подношения в виде вкусностей, подарков и подписанных сигарет. И если это происходило, то «качалась» вся рота. Попадали все, включая черпаков и «опальных» дедушек, слабохарактерных или провинившихся. Арсенал физических и моральных унижений заслуживает отдельной главы.