Радение богатырей

Андрей Прохоренко

О приключениях Ильи в Киеве, его участии в турнире богатырей в 987 году, а также о положении дел на Руси того времени и в ней происходящем, третья приключенческая историческая повесть «Радение богатырей» из серии «Илья из Муромы».

Глава 1

Причуды осени

С новыми силами, оставив привычные к концу жизни заботы, я вновь и вновь обращаюсь вниманием к прожитой жизни, чтобы, видя усердие потомков в формирующемся будущем, рассказать нехитрую историю. Моя жизнь, как я ее вижу с высоты прожитых лет, — одно большое приключение, если не прерывать его рассказами о том, что мне кажется более важным, чем описание многочисленных стычек и войн, в которых довелось мне участвовать. Одно дело просто рассказать, как все было, другое, что еще более видится мне необходимым, дать во многом развернутую картину Руси моего времени, поведать о событиях, о которых потомкам вообще ничего не будет известно или освещены они будут, скажем так, искаженно.

Я не берусь восстанавливать справедливость, поскольку кроме того, что у каждого она своя, это неблагодарное, а еще более опасное дело. На своем веку я повидал многое и не с чужих слов скажу: самый опасный и коварный враг, тот, кто рядится в одежды друга. Мне в юности, да и в молодые годы, не свойственно было видеть в людях пороки и отклонения. Я добродушно и дружелюбно относился даже к врагам, но, с другой стороны, как говорил мне друг и учитель, а им был волхв Кудес, надо, кроме прочего, еще очень внимательно смотреть за спиной. Именно в спину нам чаще всего и больше всего достается от врагов, которые не хотят честно сражаться. На Руси, впрочем, это было не принято до некоторого времени вовсе, но мне остается только лишь констатировать факт, что с приходом князя Владимира и с началом его правления такая практика все больше распространялась и входила в моду.

Время Светослава, когда воинская доблесть, честность и другие добродетели играли зачастую ведущую роль при князе и его ближайших соратниках, ушло, как будто его и небывало. Отец Владимира не могу сказать, что всеми был забыт, но все-таки даже сын чурался его, считая чересчур честным и справедливым, более того, приверженным давним обычаям, а ко всему прочему еще и слишком простым в нравах. Не желал к себе Светослав похвалы или здравиц, был прост, добродушен, но временами суров. Задыхался Светослав от Киева с его интригами и мужами, византийскими советниками и купцами, хазарскими ростовщиками и пришлым людом. Все хотелось ему куда-то подальше сбежать, да столицу Руси в другое место перенести.

Поэтому-то так не терпели князя даже его ближайшие воеводы, тот же Свенельд, который, в конце концов, сделал то, что от него и хотела верхушка, управлявшая в то время Киевом. Свенельд четко все рассчитал и сделал так, что не пришёл на помощь вовремя, как было у него оговорено со Светославом. Он стал временщиком, по сути, князем при малолетних братьях Владимира. Но со временем дела пошли таким образом, что ближайший помощник и поручитель, а кроме всего прочего и опекун в одном лице, которым был Добрыня, но не богатырь Добрыня Никитич, а некто Рабий, сын одного из самых известных хазарских ростовщиков в Киеве, смог выиграть войну между сыновьями Светослава. Все-таки Свенельд, как варяг, не был столь искушен в интригах, не заручился поддержкой не только хазарских ростовщиков, но и ромеев, играющих первые роли в Византии при дворе василевса.

Время Владимира, по сути, еще не наступило, когда я осенью 986 года выиграл богатырские забавы и стал их победителем. И не просто стал, а еще и в отношении меня князь обязан был выполнить уговор. Я, когда после ранения отлёживался в избе, еще не понял, что произошло, куда я попал и что мне делать. Рана, нанесенная ударом ножа в спину, пусть была неглубокая и неопасная для жизни, но все-таки давала о себе знать. Я тогда пережил неприятные дни. Меня, несмотря на легкое ранение, всерьез перетрясло, да так, что я вынужденно пролежал на дощатом настиле, покрытом соломой, а поверху шкурами, девять дней. Только лишь на десятый день я встал, осматриваясь. На моем лице тогда появилась улыбка при виде родичей. Со мной были и Росица с отцом, и Кудес с помощниками, обещал подойти даже мой отец, но пока его не было.

Кудес, если так можно сказать, заведовал делом. От моего тела он отстранил всех, даже Росицу. Больному, как говорил Кудес, нужен покой. Меня ко всему прочему трясло и выкручивало так, я такую слабость чувствовал, что думал, уже не выдержу. Кудес, изредка вздыхая, смотрел на меня, предлагая мне выпить снадобья. Я, кривясь, пил, понимая, что зря волхв мне ничего предлагать не будет. Хотел, конечно, я с Кудесом поговорить, но был слишком слаб. Тем не менее, я все время в те дни был в поле внимания Кудеса, чье старшинство безоговорочно признавали все окружающие.

Иногда Кудеса сменяли Росица, Свитень или Добросвет. Пару раз приходил Силантий. Он молчал, даже не вздыхал, только поглаживал бороду и лишь один раз сказал: «Эка угораздило». Видимо Силыч, как его называли все друзья, чувствовал свою вину за то, что в тот момент не смог защитить меня от Вротия. Варяга, правда, убили сразу, я даже не успел ничего сказать. Не хотел я еще одной смерти, но тут уже ничего не поделаешь. Чувства родичей были оскорблены до предела. Дело вообще могло закончиться потасовкой, но все-таки до этого не дошло. Вовремя были приняты меры, которые позволили избежать беспорядков.

Однако, что было самое главное, о чем я узнал только лишь позже, самый серьёзный удар был нанесен по варягам из варяжской дружины. Это ведь что получалось, я побил их ставленника. Бирсак ведь защищал цвета князя и варяжской дружины при князе. Получалось, что вроде бы как варяги при князе не то, чтобы не нужны, но не совсем надежны, когда нужно. Так выходило, что нечего было выходцам из их среды противопоставить не только мне, но и родичам. Я совокупно буду называть так всех сторонников давнего уклада, придерживающихся свода Прави и Родовых положений. На Руси в мое время так жили все. Исключение составлял Киев и богатые люди в нем. Окраины, все ремесленные цеха, большинство торговцев, купцов, воинов, тем более землепашцев, были привержены Прави. И столкновение шло именно по линии давних родовых порядков и ромейско-хазарских.

Я, когда прибыл в Киев, даже не подозревал, что буду на острие этого противостояния. С другой стороны, тут уже ничего не поделаешь, коли прибыл да победил. Мне надлежало сделать выбор. И я его сделал. И совсем не тот выбор, который ожидал от меня князь. Впрочем, я не могу не сказать, что Владимир был терпелив в отношении меня. Вообще князь, чем дальше шло время, становился все более сильным игроком с точки зрения чутья ситуации и применения силы. По-иному и не могло быть. Не поступай так Владимир, он бы не правил так долго. Правда, что надо отметить, без ближайших помощников и советников князя, в том числе и без Добрыни-Рабия, правление Владимира попросту было бы невозможным. Реальность была таковой, что без надежных людей нельзя было обойтись. Владимир понял это очень быстро.

Ему было преподнесено судьбой сразу несколько уроков еще до крещения. Князь их усвоил. Тем не менее, он все больше попадал под влияние темной силы, магов, проводивших ее из числа ближайших советников, и совсем далеких лиц, проживающих в Византии и не только там. Мне придется пролить свет на некоторые события, которые среди потомков, если называть вещи своими именами, почти полной мерой будут перекручены и извращены. Хочу я того или нет, а моя жизнь в определённой мере тесно переплелась с линиями жизни и судьбы ближайшего окружения, даже князя Владимира, поскольку я во многом благодаря его решению выполнить условия, на основании которых я провел поединок с Бирсаком, остался в Киеве. Честно скажу, я не хотел поначалу жить в стольном граде. Шумно тут было. Все никак я не мог привыкнуть к такому огромному скоплению народа, к толчее, которая все время была на Подоле.

Правда, за год-два ты постепенно ко всему привыкаешь. Потом уже тебе не кажется шумным город, в котором бьется испокон веков пульс Рода в лице его жителей. Киев, что ни говори, во времена, когда я сюда прибыл, активно строился. Он был точкой притяжения для огромного количества народа. Стар и млад, варяги и другие чужестранцы спешили сюда. Дворы и избы, иногда даже хоромы в буквальном смысле росли, как грибы после дождя. Трудолюбивые родичи занимались всеми без исключения промыслами. В Киеве моего времени можно было найти любых умельцев. Если же их не было, то все равно они объявлялись. Уже тогда Киев с окрестностями превосходил по числу жителей Царьград.

Да, Киев был столицей варваров. Так считали ромеи, но почему-то все больше теплолюбивых ромеев, как и хазар, меняли берега Босфора на Киевские холмы. Не было сколь-нибудь значимых купцов в мире, чьи дворы не стояли бы в Киеве. В городе можно было встретить даже гостей из Индии и Китая. В общем, северная в сравнении с Византией столица все больше оперялась. Верхний город, окруженный недавно высокими стенами, рос, расширялся Подол. Киев разрастался во все стороны, постоянно усиливая свое значение, как город, в котором решается судьба Руси. И это действительно было и есть пока еще так. Недаром послы из самых разных стран имели здесь свои постоянные представительства. Владимир приглашал в город всех, особенно купцов и умельцев в самых разных ремеслах.

От его лица многим зодчим, строителям, ремесленникам, представителям других профессий позволялось в первые пять лет вообще не платить податей в княжескую казну. Ты мог поставить дело, но потом в любом случае приходилось рассчитываться. Ремесленные цеха к моему времени имели старших, которые по своему значению мало чем уступали ведущим мужам, купцам и воеводам. Их князь приглашал в обязательном порядке на пиры, которые в мое время проходили каждую седьмицу после пахоты и сева. Пировали до глубокой осени. Пиры проходили и зимой, но не такие большие. Зато народ гулял на Подоле в дни силы, а это двенадцать дней от времени самого малого дня и самой большой ночи до тринадцатого дня. При этом считалось, что тем, кто силен, лучше не спать, а проявлять силу. Поэтому костры горели двенадцать дней на Подоле ночи напролет.

Впрочем, это я забежал вперед, поспешил, не рассказав о себе и о последующих после моего выигрыша событиях. Исправлять письмо не буду. Лучше его дополню. Да, самое важное, ты начинаешь это понимать только лишь под конец жизни, это память и то, что мы можем. Я бы сказал так: мы то, что есть и то, что можем сделать в реальности, опираясь на себя и свою силу. Остальное ничего не стоит, каких бы басен и сказок не рассказывали, чтобы кто не говорил. Да, стоят перед глазами картины моей молодости. Вижу Кудеса, находящегося у моей кровати, чувствую заботливые руки Росицы, которая меняет мне повязки и утирает пот, то и дело выступающий на лбу. Я даже в последние дни ловил себя на мысли о том, что мне немного начинает нравиться, что за мной так все ухаживают. Не привык я к такому вниманию. Я Кудесу говорю, мол, сделай что-нибудь, а он даже не усмехается, привыкай, говорит, еще не то будет.

И как в воду волхв глядел. Приключения мои начались сразу же после того, как я не только встал на ноги, но и смог вполне нормально ходить, а потом бегать, прыгать и выполнять любимые мной упражнения, без которых, честно говоря, я себя уже и не мыслил. Тело требовало постоянных физических нагрузок. Я расхолаживался и скисал, если не нагружался, но делал это умно, четко зная, сколько мне подходов сделать и какие упражнения следует выполнять. Кудес, как только я начал силушку проявлять да к бревнышкам прикладываться, сразу же заулыбался. Меня в сторону отозвал и говорит: «Ты бы, Илюша, поначалу бы разобрался, что делать, сколько и в какой последовательности, а то дорвешься до дела, а потом просядешь, а тебе надо постоянно в форме быть».

Пришлось мне головушкой думать. Только после этого я, хоть уже и холодно было, иногда даже пару раз снежок посыпал землю, тренировался на улице с моими самыми любимыми спутниками, колодами. Делать это надо было так, чтобы рана не вскрылась. Впрочем, тогда она на мне заживала быстрее, чем обычно. Отец и Росица дивились, но виду не подавали, лишь с уважением поглядывали на Кудеса и его помощников, слушались их во всем. Кудес же со мной, как только я бревнышки начал на спину себе класть, да с ними приседать, сразу же меня от затеи этой отговорил. Жест сделал, мол, побеседуем, мил человек. Я в сторонку с ним отошел, а волхв, щурясь на меня, и говорит:

— Илюша, ты бы радение поспешное в сторонку бы отложил, а то мало ли что приключиться может. Вижу, что соскучился по силушке, но надо бы рассудить здраво…

Я слегка нахмурился, глядя чуть мимо Кудеса. Волхв ведь ничего просто так не говорил. А Кудес меж тем, рассеивая мои сомнения, речь такую ведет:

— Тут такое дело, Илюша, зима скоро, а ты у нас победитель…

— И что с того?

— Так поговорить с тобой многие люди захотят. Скоро купцы и делегации целые к нам придут, чтобы ты себя показал на пиру или на праздниках. Теперь ты — знаменитость и гордость родичей. И не говори мне ничего. Не возражай, а слушай. Эта тяжесть будет тяжелее, чем все прежние тяжести, которые ты когда-либо поднимал.

— И что мне делать?

— Что ты как не родной? Думать и вести себя подобающе ситуации. Все должны видеть тебя. Жизнь твоя теперь на виду будет. Уразумел?

— Может, в Мурому, в леса черниговские вернуться?

Кудес вздохнул и посмотрел на меня с укоризной, после чего напомнил:

— Что же это ты, добрый молодец, стрекача намерен в глухие леса дать? Киев не нравится или боишься чего-то? Не зря мы сюда прибыли. Не зря ты победил. Нам пора дело делать, да о себе напоминать важным радением. И радение это — во стократ важнее, чем все то, чем ты ранее занимался.

— И что делать?

— Что ты растерялся? Меня об одном и том же второй раз спрашиваешь? Не нравится мне твоя растерянность. Ты кто? Людень, силой богатый. Так это богатство хранить надо, заботясь о нем, да другим людням, кто может его обрести, дорогу к нему показывать. Ты что же это, берегов Славуты не видишь?

— Иногда, когда туман заволочёт реку, так и незаметно.

— Ты, Илюша, простодушие свое оставь. Здесь тебе не Мурома и не Десница. Тут стольный град. Будешь простачком, нас не поймут, а раз так, то дела своего мы не сделаем.

— А что за дело такое? — хитро щурясь, спросил я.

— Так я уже сказал: путь к богатству надо бы нам показать и явить своим примером. И это Илюша, если ты к делу со сноровкой и усердием подойдешь, твоей заботой станет, поскольку я уже не в тех годах, чтобы силушку являть.

— Наговариваешь ты на себя, — широко усмехнулся я, глядя на Кудеса.

Он в ответ также усмехнулся.

— Да, бревнышки, как ты, я уже не могу так легко поднимать и носить, или с ними приседать. Однако мне это и не нужно. Сила, она в другом, в том, чтобы дело нужное сделать для себя и для народа нашего. Чтобы он не отчаялся, а в новых условиях смог за себя постоять и не потерять себя в смутных временах, когда черны вороны и слуги тьмы, в одежды благодетели рядящиеся, мир между собой хотят перекроить и поделить. Люда свободного все меньше на земле, куда не глянь. Скоро совсем плохо станет. Не будет даже того, с чем наши предки жили. И наша задача, как я ее себе вижу, делу этому помочь, но с другой стороны…

Кудес, хитро щурясь, на меня слегка снизу поглядывал, да усмехался без усмешки.

— Так я могу пахать, а могу не пахать. Могу колоду поднимать и другие упражнения делать, а могу, — я слегка нахмурился, — не делать.

Кудес усмехнулся, а потом и говорит:

— А почему ты мне ничего не говоришь о том, с какими мыслями ты можешь это сделать? Ведь самое важное на самом деле то, с чем мы к делу приступаем, и что в нас происходит, когда дело делается. Если ты себя в деле и промежду ним видишь сильным, значит, дело будет ладиться, а ты — сильнее становиться. В этом и есть радение. Правда, я только лишь пару слов тебе важных сказал. Остальное, — волхв прикоснулся пальцем к виску, — надобно уразуметь. Сила — не бахвальство и не тяжкий труд. Она — призвание жить так, чтобы ее проявлять и об этом заботиться. Как это сделать, точно никто не знает, а кто узнает, жизнь долгую и интересную проживет. И в жизни своей ко многому придет и многое уразумеет. Ибо без силы внутренней — ты ничто. Сделать потому что ничего ни для себя, ни для людей не сумеешь. Так что готовься, Илюша, себя нового для людей, а еще больше для себя явить.

Я лишь руками развел, а Кудес вздохнул и произнес:

— Ждать-то недолго осталось.

— Князь пожалует в гости или кто-то из его поверенных?

— Тебе бы, Илюша, все шутки шутить. Нам дело надобно делать.

— Так я и желаю, а ты меня отговариваешь.

— Я тебя на лад настраиваю, на добрый лад, да на разумение того, что делать надобно, пока гости не прибыли.

— Гости?

— Пока что, зная, что ты ранен и недужится тебе, к нам еще не нагрянули людни добрые и не очень. Через несколько дней все на свои места встанет. Придется тебе в гости ходить, себя показывать. Не ходить нельзя, — сразу же опередил мой вопрос Кудес, и снова усмехнулся.

— Так что же мне…

— Ум надо вострить, да за собой и за другими смотреть. Видели соглядатаев от княжеских советников. Они свое дело знают, все выспрашивают, когда ты на ноги встанешь. Вот ты им подарочек и преподнес. В тереме княжеском уже слушок прошел, что ожил Илья и после раны оклемался. А раз так, то не забудут о нас. Ой, не забудут.

Слова Кудеса подтвердились на третий день после разговора. В гости к нам пожаловали людни княжеские да знатные. Предводителем у них был воевода Варгун. Рода Варгун был русского, не варяг и не ромей. При Светославе был вначале простым дружинником, а потом и сотником. При Владимире Варгуна вначале отдалили, но потом, как раз к моему приезду, повысили в звании, сделав едва ли не воеводой. Надо ведь было кому-то русскую дружину водить. Варгун на эту должность был одним из претендентов, поскольку замещал Вышеслава. Этот муж в то время возглавлял дружину киевскую из мужей здешних набранную. Варгун пока что сотней воинов руководил при нем, но выполнял особые поручения что князя, что Вышеслава.

Дело в том, что после моей победы Владимир, видя, как дело обернулось, собрал на совет мужей, возглавлявших русскую дружину. На сходе этом не было ни одного варяга. Само по себе это действо было примечательным хотя бы потому, что ни разу до этого отдельно не собирал князь или кто-то из его первых помощников и советников такой круг. На нем Владимир был только лишь с Добрыней и с Азаром. Оно-то и рассказал Ильгуну и другим варяжским предводителям, что было князем сказано. Слова, которые молвил тогда Владимир, означали, по сути дела то, что князь перестает безоглядно ориентироваться только лишь на заморских воинов. А это было уже звоночком.

Не буду скрывать, ведущие варяжские предводители при князе очень и очень неплохо себя в то время чувствовали. На них князь полагался больше, чем на соотечественников. На то были свои причины. В первую очередь то, что местные жители все-таки были, хотели они того или нет, привержены больше родовым законам и своду Прави. А раз так, то могли сделать все, что хочешь, не были, стало быть, опорой, на которую можно безоглядно и полной мерой положиться. Не доверял Владимир собственным воям, особенно после того, как варяги по его приказу разорили Аратынь.

Вроде бы и не было заступников у русичей за волхвов и за волховские поселения, которые бы с мечом в руках выступили и не дали лихое дело сотворить, но не все так было однозначно. Чуяли князь и его ближайшие соратники, что Русь притаилась и пристально так наблюдает за ними сотнями тысяч пар глаз. И дело было в том, что бедокурить можно было до определённой меры. Преступив ее, князь, хотел того или нет, оказывался в невыгодных для себя условиях. А этого Владимир больше всего не хотел допустить, понимая, насколько слаба пока еще его власть даже в Киеве, в городе, где, по сути, уже половина населения не была русских кровей.

Киев, я ответственно скажу, все больше становился городом пришлых людей, в первую очередь варягов, хазар, выходцев из Европы и Византии. Сюда, как бабочка летит на свет, сходились со всех сторон света. Речь звучала на Подоле самая разная. Но даже в Киеве приезжие вынуждены были соблюдать определённые правила и законы. Так получалось, что все без исключения должны были чтить Правь. Свод ее правил был основанием для купеческого дела и соблюдался уже даже не столетия. Так что «пережитки», как будут называть законы дедов-прадедов в будущем, были еще очень и очень сильны в наши времена. Владимир сам в какой-то мере их соблюдал, несмотря на то, что хотел жить так, как ему вздумается.

Ни для кого не было секретом то, что князь был женолюбом. А раз так, то ислам, где разрешалось иметь нескольких жен, вполне подходил ему. Русичам несвойственны были семьи и отношения, при которых у одного мужчины было две-три жены. Владимир же жил, как многоженец. И количество женщин у него исчислялось даже не десятками. Другое дело, что иногда Владимир слабел. О приступах болезни, которые вызывали мужскую немочь, я уже говорил, но после них князь набрасывался на все, что имело женское подобие, с удвоенной силой, как бы навёрстывая упущенное. Владимир, честно говоря, поначалу даже желал принять ислам, но Добрыня, жестко поговорив с подопечным, разъяснил ему, что и к чему. Больше вопросов у Владимира не возникало. Правда, то было чуть раньше событий, о которых веду речь.

Что касается схода, то князь, обведя взором собравшихся, а было их больше двух десятков мужей славных и сильных силушкой и другими добродетелями, предложил каждому из них высказаться по поводу того, что они видели. Что было удивительным, князь внимательно слушал ответы мужей, которые все, как один, высказались за то, чтобы меня после победы в забавах богатырских в дружину призвать. Более того, Варгун, оказывается, выступил с предолжением сделать меня сразу даже не десятником, а сотником. Говорил Варгун спокойно и с силой речи умные. Умел воевода сказать, чтобы дело в выгодном свете представить, суть изложить и в грязь лицом не ударить. Князь, выслушав его, перевел взгляд на Вышеслава и спросил:

— Что думаешь, воевода?

Вышеслав со скамьи поднялся, вздохнул и говорит:

— Правду Варгун сказывает. Илью надобно к воинскому делу привлечь. Сила немереная в нем дремлет. Эту бы силу да поставить на доброе дело. За Ильей пойдут.

— А тебя не смущает, что Илья считает себя волховским воспитанником, что его в народе родичем кличут?

— Так и на руку нам это, — поразмыслив, дал ответ Вышеслав. — Родичи, стало быть, за Ильей пойдут. Ему доверяют. Илья — гордость родичей. Все видели, что с варягом сделали, который на него с ножом кинулся.

— Так-то оно так, — засомневался князь. — Как бы не вышло что-то. Кто его знает, что ждать от Ильи.

— Родич против князя не пойдёт, — уверенно заявил Варгун.

Владимир посмотрел на него, и в голову ему пришла мысль, которая здесь же была и озвучена.

— Ты Ильей и займешься, коли за него стоишь. Поедешь к нему и скажешь, что все, что между нами было говорено, в силе остается. Спросишь, что он хочет. Будешь моим поверенным с сегодняшнего дня. Задание тебе даю важное. Будешь за Ильей присматривать и помогать ему, мне обо всем докладывать. Понял?

— Все сделаю.

— Я землицу обещал. То дело помню. Спросишь у Ильи, когда к нему придешь, где он хочет поселиться. Надо же помочь добрым молодцам, но прежде разузнаешь, не передумал ли Илья. Как выздоровеет Илья, так к нему и явишься.

Варгун, как князю и обещал, со мной переговорил, все разузнал и такой ответ принес: мол, Илья ничего не передумал, все также спрашивает, крепко ли твое слово. Что до землицы, то хотели бы место Илья и его помощники взять сразу за Печорами или на Выдубичах. Там и до Киева рукой подать и приволье.

Добрыня, Фабий, Инуфим, когда Владимира посланник княжеский словом уважил, между собой только лишь переглянулись. Варгун ушел, а тишину нарушил голос Добрыни:

— Волховской выкормыш хочет, чтобы земли, которые от волхвов остались, ему были переданы.

— Нам вои добрые нужны, — поразмыслил вслух Владимир. — Почему бы не дать и от податей не освободить? Места на Выдубичах, на Зверинце хватает. Там и сотни изб можно срубить, а не десять или двадцать. Я не вижу причины отказывать. Хуже будет, если я начну крутить-вертеть. Не ты ли мне говорил, что такое поведение не красит князя?

— Надо Илью уважить, — вместо Добрыни ответил Фабий. — Князь прав. Больше беды на себя накличем, если не выполним обещание. К Варгуну надо бы нашего преданного слугу приставить в помощь, — при этом Фабий посмотрел на Инуфима, который, впрочем, никак не отреагировал на его пристальный и изучающий взгляд.

Владимир, глядя на Фабия, усмехнулся. Ему в частной беседе Фабий уже такое предложение делал.

— Да, наш глаз не помешает. Быть посему. Инуфим, что скажешь?

Помощник Фабия сделал паузу, после которой почти ласково изрек:

— Помогу чем смогу богоугодному делу…

— Инуфим, — оборвал советника Владимир, — елей не лей. Говори четко и по существу. Не на проповеди. У нас тебя не поймут среди простых мужей.

— Я уже объяснял, как себя нужно вести, но требуется некоторое время на привыкание к новым условиям. Не успел обжиться на месте после Византии Инуф, но дело знает, как делать, — пояснил Фабий.

— Твой помощник меч в руках держал? Если нет, то его уважать не будут, что бы он себе по нос не бормотал, — прояснил ситуацию Владимир.

— Научен я божьей милостью с мечом управляться.

Владимир поморщился, а Добрыня расхохотался. Один только лишь Фабий на лице не изменился.

— Тут без обид, но заморышей у нас не поймут, — сказал, как отрезал, князь.

— Инуфим справится, — заверил присутствующих Фабий. — Я ему в помощь еще людей направлю.

— И кого? — поинтересовался Владимир.

— Есть у меня на примете несколько мужей, — уведомил Фабий. — Помощник Бирсака, некто Регда, может на дело это согласиться. К тому же можно и со Златогором поговорить. Мы можем даже Илье условие поставить: или он имеет дело со Златом, или не будет ему в полном размере обещанной помощи, поскольку нас не уважил.

— А что, Злат — неплохая кандидатура, — откликнулся на предложение Фабия князь. — Только не знаю, захочет ли он в это дело всунуться.

— Я думаю, что смогу его убедить.

— Ты у нас, как я вижу, умеешь дела ладить, но вначале надо бы, чтобы Илья согласился. Он ведь ничего пока конкретного не сказал, — вставил Добрыня, которому такое активное участие Фабия в деле не очень-то и нравилось.

— Варгун от моего имени с ним переговорит. Илью пока что торопить не будем. Пусть отлёживается, — вынес вердикт Владимир.

— Отлёживается? — усмехнулся Добрыня. — Добрые людни говорят, что Илья уже свои колоды, которые поменьше, таскает. Силен, куда тому медведю.

— И силу эту надобно использовать нам, — дополнил Добрыню Фабий.

— Только не так, как это делал Исихор, — напомнил Фабию Добрыня.

В ответ сменщик Исихора только лишь вздохнул и повел из стороны в сторону головой, отгоняя неприятные мысли.

— Ты хоть ведешь себя нормально, — внезапно высказался Владимир, наблюдая за Фабием. — Глаза на небеса не воздеваешь и не сопишь притворно, не бормочешь себе под нос непонятно что. Родичи думают, что таким образом их проклинают. Недавно одному «божьему человеку» намяли бока, поколотив дубинами, еле ходит. Я дал задание поймать и наказать, но сами знаете, тут действовать с оглядкой надобно.

— Я бы пока вообще не реагировал бы на случай, — отметил Фабий. — Жив помазанник божий. Ничего страшного. Слегка помяли, ребра посчитали, да «юшку» из носа пустили. Крепче и здоровей будет, когда вычухается.

— Страшные люди. Дичь и глушь, — вмешался в беседу Инуфим, чем вызвал усмешки на лицах собравшихся, только лишь Фабий сдержался.

Владимир, глядя на советника, отметил:

— Ты бы своему помощнику пояснил, что и к чему. Не наломал бы дров. Тебя знаю, советы твои точны, а ему, — указал князь на Инуфима, — у меня пока доверия нет. Но если ты за него поручишься, то я возражать не буду. Как бы ему не помяли бока, как этому, как его?

— Иохиму, — подсказал Фабий.

— Что за имена такие? — не выдержал князь. — Если так землепашцам представляться, то точно поколотят. Еха было бы и того лучше и проще. Я чувствую, что надобно нам, если христианство принимать, то не от Византии напрямую.

— Так разницы нет, — заверил князя Добрыня. — Какая разница, спереди хозяйство видно или с боку?

Дружный смех сотряс горницу, где в княжеском тереме собрались обсудить вопросы князь и его соратники. Не смеялся только лишь Инуфим. Его лицо было постным и скучным. Князь посмотрел на него и сказал, обращаясь к нему, но больше к Фабию:

— Ты вот что, с таким лицом не показывайся больше ни мне, ни тем более родичам. У нас люди живут, как могут и умеют, а ты тут при жизни уже умер. Не оценят. Проще будь и расположеннее к людям. Может, они тебя тогда и послушают.

Я не привожу беседу полностью. Много еще надобно сказать. Упомяну только, что после беседы Инуфим, когда остался наедине с Фабием, почти пожаловался ему, что не уважают служителей божьих, на что получил ответ, который ему очень не понравился:

— Здесь тебе не Византия, даже не Болгария. Народ тут смышлёный и не подломленный пока еще, как в тех краях, откуда ты прибыл. Да, и в черном одеянии не ходи среди родичей. Не поймут, еще и поколотить могут от щедроты сердечной. Хватит с нас Иохима.

— Но за что?!

— Родичи считают, что черное — предвестник тьмы. Тот, стало быть, кто его носит, сам является ее посланцем. Это ясно? И не бубни мне о здешних нравах. Придется тебе вживаться в среду, коли я за тебя поручился. Пока сам будешь работать, наблюдать и смотреть, как и что происходит. Учение пока что не будешь разглашать. Ясно?

Инуфим кивнул.

— К весне, так я думаю, прибудут Марк и друг наш общий — Никоша.

— Никофирий? — не поверил Инуфим.

— Это он там, — махнул рукой в сторону юга Фабий, — был Никофирием. На Руси он Ни-ко-ша. Ты меня понял? И называть его только так и будешь. И еще, — Фабий вздохнул и прищурился. — Тонко надо работать. Не выдай только, что вы знакомы. Братом также Никошу не величай. И не думай, что местные глухи, слепы и тупы. Все как раз наоборот. Доброты в них много, возможно, простоватости, но запомни: родичи, если с чем разберутся, уже не оступятся. Если что-то к тебе прилепится, то вовек не избавишься. И еще, не суй ты в каждую щель своего Христа. Думай, когда это надо делать? Головушка у тебя на плечах для чего? Чтобы думать.

Фабий вздохнул, глядя на Инуфима.

«И кого только нам присылают в здешние края, — подумалось ему. — Мне бы выпускников закрытых школ, где магии обучаются, да сходным с ними наукам, а шлют тех, от кого за версту ладаном и темной силой пахнет. Но ничего, все равно придется вместе дело делать. Может, Порфирий к концу года объявится. Ему можно будет это важное дело доверить. Инуфим и Никоша ему помогать будут. Все равно раньше следующей осени Илюша с помощниками избы поставить не успеют, как и собрать людей, хотя, все может быть. Ухватисты родичи, когда нужно».

— Что сказать мне хочешь? — вслух спросил Фабий, косясь на Инуфима.

Слова, которые услышал он, побудили Фабия задуматься.

— Ты ничего не перепутал?

Инуфим покрутил головой, а Фабий вздохнул. Так выходило со слов Инуфима, что Исихор решил после того, как его всерьез помяли, все-таки вернуться в Киев. Правда, как понял Фабий из слов Инуфима, прибывшего недавно на Русь, будет это через пять-шесть годков, но время-то быстро летит…

— Почему мне сразу об этом не сказал, как летом объявился?

— Исихор сказал, чтобы я выждал полгодика, — пояснил Инуфим.

— Что еще Исихор сказал тебе передать?

— Дело у него есть к тебе. Также он намекнул, что от Ильи не отстанет.

Фабий вздохнул и нахмурился. Зная Исихора, Фабий не сомневался в том, что он свои обещания выполнит.

— Мало, значит, досталось ему, коли вернуться хочет, — сделал вывод Фабий, слегка щурясь. — Русичи точно ему не рады будут, тем более калеке. Или подлечили Иса? — так кратко называл Фабий в прошлом своего руководителя.

Инуфим снова повертел головой, давая этим понять, что дело с места не сдвинулось.

— Хоть облегчение есть? — поинтересовался советник.

— Доктора говорят, что после такого можно будет ходить только лишь на костылях.

— Это нам всем урок, — сделал вывод Фабий. — Нельзя идти на полумеры. Надо было Исихору добить Илью, а не жизнь ему оставлять. Поквитался сполна, но не убил. Теперь квиты. Ты смотри, чтобы с тобой ничего подобного не вышло. Понял? Места тут суровые. Это тебе не Царьград и его окрестности. Тут вышел за стены Киева, и нет княжеской власти. Народ вокруг родовым законом живет, Правь соблюдает, как знает и умеет. Ты что о Прави знаешь? Ничего, — сам себе ответил Фабий. — А как ты тогда будешь выполнять дело, которое тебе поручено? Никак. Значит так, я тебе с одним мужчиной познакомлю. Он тебе кое-что Прави расскажет. Только ему не вдувай в уши «речи умные». Не для этого свожу.

— А зачем мне Правь? — искренне удивился Инуфим.

— А как ты жить хочешь здесь, да еще и задание важное выполнять? Ты хотя бы отдаленно должен что-то знать о законах Руса и русичей. Так многие из родичей сами себя называют. Был князь такой. Он законы прописал и с того времени все их выполняют. Все или почти все, — уточнил Фабий и снова вздохнул. — Что смотришь на меня?

— Вздыхаешь часто. Может что случилось? — участливо спросил Инуфим.

— Ты мне свое сострадание и участие липовое не тычь. Это для родичей и русичей прибереги. Мужик ты или кто, так и говори нормально. Уразумел?

Инуфим кивнул.

— Нам придется очень и очень долгое время повозиться, чтобы вышибить из голов родичей то, что в них напихано. И работа эта, скажу я тебе, даже еще не начиналась. Понял? От того и вздыхаю, потому что знаю, что нам предстоят трудные времена. Зато мы здесь оказались в самом центре событий.

Так я быстрыми штрихами рисую характер эпохи и основных действующих личностей, с которыми мне предстояло пересекаться очень даже тесно. Мой кровник, маг Исихор, которому я воздал по заслугам в ответ на мое избиение, не мог не вернуться. Пусть вернется он уже и под другим именем, и позже, и в другом обличье, что было точно еще более худшим для меня, поскольку маг, одержимый жаждой мести, сделавший выводы из своего поражения, точно не собирался оставлять меня в покое до самой своей смерти. Вместо убывшего Исихора вошли в дело и Фабий, и Инуфим, и другие лица из княжеского окружения, которые, как и сам князь, жаждали одного: такую силищу, как я, поставить себе на служение в самые короткие сроки. Вот под этим девизом и разворачивалась вся моя дальнейшая жизнь на протяжении даже не лет. Моя же задача состояла в том, чтобы не дать себя захомутать, на шею взгромоздить ярмо, кому-либо усесться на нее да погонять. Это во что бы то ни стало хотелось сделать самым разным лицам.

Простодушен и наивен я был в те годы. Должной взрослости и ответственности, а главное бдительности, у меня не было, как и опыта того, как себя правильно в новой для себя среде вести. Если бы не Кудес, не Добросвет, не Свитень, не Добронрав и другие волхвы, я бы, скорее всего, стал постепенно исполнителем чужой воли, а так жизнь моя сложилась по-иному. Жизнь реального Ильи, которого молва наречет Муромцем, — одно сплошное приключение. Здесь, если не вести рассказ об обычаях и об укладе, об особенностях празднования, о событиях, то выходит только лишь описание поединков и тренировок. По-иному в молодые годы я не жил. В противном случае я попросту не выжил бы, поскольку от меня требовалось в дальнейшем, после двух выигрышей в состязаниях, гораздо большее: всегда быть в форме, быть готовым на правильное действие. А это потомки — уже искусство жить так, и учишься ты этому всю жизнь.

В самом начале зимы, когда я уже совсем приободрился так, что начал и более тяжелые колоды приподнимать, да на них умильно смотреть, как на лучших друзей, пожаловал к нам с визитом Варгун. В то время как раз зимушка проявила свой нрав и характер, подбросив снежка, побелив окружающий мир, сковав первым ледком лужи и небольшие ручейки, стоящую воду. Изо рта валил пар, а на сердце, когда я выходил из избы, была радость. Я, широко раскрыв глаза, смотрел на белу зимушку, которая как раз вовремя, может, чуть раньше обычного, пожаловала в наши края. Любил я ее покров снежный да морозный, любил ощущать силу и лёгкий холод во всем теле. По сердцу мне была зима. Люблю я ее и сейчас, хоть и мороз в преклонных годах заставляет кутаться в меха. Тогда же мне все было нипочём. В одной рубахе выходил во двор и широко усмехался, глядя на белое безмолвие.

— Илюша, — слышался иногда голос Кудеса, который в то время, пока я выздоравливал, неизменно был рядом со мной, — ты бы оделся. Холодно. Хватит удаль молодецкую показывать.

Кудеса я безмерно уважал. Этот мужчина, на возраст которому можно было от силы дать лет пятьдесят, был прост в общении, никогда ничего лишнего не говорил, был силен и, что самое главное, умел всегда вовремя появляться и говорить, что необходимо. Может, борода слегка старила волхва, но из-под густых бровей смотрели на тебя веселые и полные жизни глаза. Волхв, что называется, зрел и постоянно был бдителен. По-другому не жил. Да и его товарищи, под стать Кудесу, зрели во все глаза и слушали во все уши. Если бы не Кудес, не его помощники не было бы ничего из того, о чем я собираюсь рассказать. Не было бы школы, не было бы богатырей и богатырских традиций, которые, что я точно знаю, когда я уйду из жизни, все еще будут жить.

Не мог я не послушать Кудеса. Сразу же заходил в дом, что-то накидывал на плечи и снова выходил слушать зиму. Именно в один из разов, когда я забежал внутрь избы, чтобы накинуть кожух, сшитый специально по мне, волхв остановил меня словом.

— Ты пока посиди. Сейчас придут Добросвет и Силантий. Как только они подойдут, нам переговорить надобно будет. Тогда и выйдем.

Ждать мне довелось недолго. Как только гости на порог, так сразу и обратно из дверей на улицу. Отошли мы от избы не так уже и далеко. Тут Кудес, как старший, нас обвел взором и спросил:

— Что слышно и видно?

— Зима снежная будет, по всему видно, — первым отреагировал Добросвет. — Завтра Варгун к нам в гости снова пожалует. Видел я, что уже обо всем договорились с князем. Он Варгуна своим поверенным сделал. С ним решать вопросы будем.

— Ты что скажешь? — перевел взор Кудес на Силантия.

— Надо бы еще изб тут поставить. Мало вас. Могут напасть. Я один раз уже промахнулся, — отметил Силантий, вздыхая и вспоминая недавние события.

— Зиму переживем. Не будет нападения. Я не вижу, но все может случиться. Тут рядом избы есть, но в них другие людни живут…

— Так с ними можно поменяться, — намекнул Силантий и широко усмехнулся. — Есть Ставр, есть другие молодцы, которые поближе к вам переселятся, если, конечно, дело с умом сделать. Есть новые избы, недавно струганные. Артели плотницкие их для себя делали. Пустые две из них стоят. Избы крепкие и добротные, просторные и светлые с подклетью, как хоромы…

— Ты, стало быть, уже поговорил с хозяевами?

— И с хозяевами, и с плотниками, — уточнил Силантий. — Предварительно все согласны. Куны уже заплачены. Если ты знак даешь, то только лишь остается с хозяевами переговорить, заручиться их согласием, чтобы перешли из одних в другие.

— А припасы на зиму? — слегка щурясь, словно от яркого света, спросил Кудес.

— Так подклети не пустые, да и куны в придачу дадим.

— И когда это вы уже успели договориться? — вырвалось у меня.

— Ты, Илюша, многого не знаешь и не видел, пока болел, — ответил за всех Кудес. — Торопиться нам нет нужды, но и запаздывать тем более смысла не имеет. Я правду реку?

— Именно что так, — подтвердил Силантий, наклоняя голову.

Добросвет был более сдержан. Он только лишь наклонил голову в знак согласия.

— А куны откуда? У нас же ничего нет.

— Это у нас, Илюша, не было до того, пока ты не победил. Дело в том, что цеха ремесленные для себя решение приняли помимо князя тебя и всех нас поддержать. Выделили нам для этого не так и много кун и гривен, — уведомил меня Кудес.

— Гривен? — округлились у меня глаза и слегка отвисла челюсть. — Это же столько много. Нам никогда столько не заработать.

— Ты заработал тем, что победил, — слегка толкнул меня в плечо Силантий, усмехаясь. — Ты победитель. Смотри, не подведи родичей.

Я перевел взгляд на Кудеса. Он усмехнулся мне одними глазами, мол, ничего не поделаешь. Придется жить с этим.

— Так для тебя бы плотники и бесплатно отдали бы избы, но Кудес сказал, — Силантий покосился на волхва, — что всякий труд должен быть оплачен. Я бы и без этого договорился. Есть еще избы, если здесь жить не захотите.

— Тут место подходящее, — сразу высказался Кудес. — Холмы рядом. Места пустынные, но до Подола и толчеи недалеко. К тому же на следующую зиму, как я вижу, на другое место перейдем.

Силантий только лишь вздохнул, задорно мне усмехнулся, упер руки в боки, а потом и говорит, обращаясь ко мне:

— Готовься. Все тебя видеть хотят. Пиры будут. Ремесленники столы накроют вскоре. Не появиться нельзя.

Я перевел взгляд на Кудеса. Он только лишь слегка кивнул, подтверждая слова Силантия, еще и добавил:

— Надо не только в форме быть, но и речи умные уметь говорить, когда это нужно, да и себя показать так, как это следует в ситуации и тут тебе, что бы я тебе не говорил, никто, кроме тебя, не справится. Себя нужно показать и на других посмотреть. Без этого не будет нам ничего в дальнейшем.

Добросвет только лишь усмехнулся.

— Так что мне с весны не пахать, не сеять? — слегка разочарованно спросил я.

— Привычка, вторая натура, — отреагировал Силантий. — Ты ему одно, а он тебе два. Ты ему о людях, а он тебе о пахоте.

— Успеешь за плугом походить, — успокоил меня Кудес. — Нам дела важнее предстоят, чем землю с утра до вечера пахать и сеять в нее зерно. Добросвет, что слышно о тех волхвах и их помощниках, которые Аратынь с семьями вовремя покинули?

Добросвет вздохнул и кратко рассказал о том, что случилось. Упомянул он и о Добронраве. Кудес внимательно выслушал друга, вздохнул и постановил:

— Добронрава к себе возьмем, если он того захочет. Может, кого-то из его товарищей прихватим. Хорошо, что пока их не преследуют.

— Есть распоряжение от Руфия примечать места, где волхвы скрываются и кто им помогает, — уведомил Силантий, вздыхая.

— Руфий это кто? — спросил я, видя, как помрачнели лица присутствующих.

— Глава тайной службы при Владимире и Добрыне, — за всех ответил Кудес. — И он, что хуже для нас, входит в силу. При нем воевода Рудольф, который получил кличку Рудый Пес, Вулисар и Навратим, еще один княжеский советник по тайным поручениям. К ним добавь варяжских воевод Ильгуна, Азара, некоторых других мужей, вот ты и получишь всех тех, кто нам мешать будут. О князе и Добрыне я не говорю. В любом случае они будут делать вид, что не причем, чтобы ни случилось. Уразумел сейчас, кто нам мешать и противостоять будет? И это далеко не все главные действующие лица. С князем нам надобно так себя вести, чтобы не подставиться, с другой стороны, чтобы его симпатия на стороне нашей была. А для этого, что надо делать? Быть убедительным. А что нужно для того, чтобы быть убедительным? Проявить силу там, где нужно и так, как нужно, — сам себе ответил Кудес. — И тебе, Илюша, это делать поначалу одному придется. Мы, конечно, — обвел взглядом Кудес друзей, — тебе поможем, но без тебя — никак.

Я задумался. Такого мне Кудес еще никогда не говорил, а волхв смотрел на меня добрыми глазами, в которых то и дело пробегали озорные искорки и молчал, изучая мою реакцию. Вздохнул я, по лицу рукой провел, как будто на нем была борода, а потом, переведя руку за голову, слегка помассировал затылок, чтобы лучше думалось. Затем пришел черед висков. Кудес выжидал. Добросвет и Силантий тоже молчали.

— Ты, Илюша, только руками-то не разводи и не сопи натружено. Дело легко надо делать, почти играючи. Сам знаешь, у хорошего работника дело спорится, особенно, если он в нем силушку проявляет, да жизнь свою видит в этом деле. Уразумел, о чем я толкую?

— Надо бы мне пройтись да поговорить с людьми сильными, которые нам пригодятся.

— Для начала неплохо. И к кому в гости наведаешься?

— Так плотник этот, Алеша, силен, боевит, к нему и пойду. Знаю, что где-то в Киеве он или в окрестностях. Вряд ли домой подался.

— Что ж, с него и начни, а еще, — в бороде и усах Кудеса мелькнула и сразу спряталась усмешка, — надо бы тебе прояснить для себя, с кем еще тебе стоит переговорить. Людей, богатых силой, в Киеве хватает, но не все они нам подходят. Дело тонко делать надо. Наши враги захотят, я это четко вижу, в нашу среду внедрить кого-то из своих людней, чтобы они изнутри им обо всем докладывали.

— Так не возьмем мы их, — слегка возмущённо сказал я, кулаки при этом у меня сами собой сжались.

Жест мой Кудес сразу же отметил и говорит:

— Горяч ты там, где надобно поразмыслить и прикинуть, как лучше дело вести. Ты простоватостью играй, а сам будь начеку и не давай себя провести. Тут шире надо на дело смотреть. Этому тебе предстоит еще научиться. Да, события быстро в ход пойдут. Добр, — обратился Кудес к Добросвету, — что думаешь по поводу земли?

— А что тут думать? Надо место застолбить для изб на Выдубичах и на Зверинце. До Киева не так и далеко, вместе с тем, не так и близко. Места пустынные, Славута внизу бежит. Землю вполне пахать можно, если знать где и как. Да, перелесье, кручи, но то нам даже на руку. Не так быстро заметят, чем мы занимаемся. Или ты чего-то другого хочешь?

— А ты, Илюша, как думаешь?

Вопрос Кудеса меня в тупик поставил. Не думал я по этому поводу. Волхв усмехнулся себе и говорит:

— Пора тебе к нашему общему делу приобщаться. Вот и выяснишь на досуге, как научился, где бы нам лучше избы поставить. А то все на нас надеешься. Привыкай на себя опираться.

— Так вы же лучше знаете.

— Ты, Илюша, такие слова в сторонке оставь. Кто же, кроме тебя, делу поначалу учить будет? Я что-то таких молодцев пока что не вижу вокруг себя. И на Силантия не смотри. Ему мы другое дело поручим, если согласится нам помочь.

— Так, а я что? Уже согласен. Делать то, что надо?

— Смекать, по сторонам смотреть с родичами и другими киевлянами говорить. У тебя связи. Все тебя в Киеве знают. На тебя рассчитываем. Не подведешь?

— Так сказали бы конкретно, что делать?

— Для начала, — подумав, тихонечко сказал Кудес, — надо бы отроков надежных и мужей собрать, чтобы нас поддержали, если что случится. Не дадут нам спокойно жить. Чую, что вскоре начнется. Варяги просто так смотреть добрыми глазами на нас не будут. Ильгун не собирается терять влияние на князя. Его воев уже унизили. Княжьи гридни проиграли дважды: и на пиру, когда их Илюша слегка повалял, и на состязании. Бирсак повержен, но ему, знаю точно, замену найдут. И я вот что думаю, — Кудес замолчал, собираясь с мыслями, после чего молвил: — Илюшу захотят задеть ножичком или еще как-то достать песьи прихвостни. Открыто нападать вряд ли будут, а исподтишка дотянуться попробуют.

— Не жить тому, кто так сделает. Тут и князь не поможет, покалечат или убьют, — сразу же высказал свое мнение Силантий, мрачнея лицом.

— Ты, Силушка, в корень-то не зришь. А что потом говорить, когда заденут? Убийца или тать ответит, а Илюше от этого легче не будет. Сам видишь, что дружок Бирсака сделал, со спины неожиданно к Илюше подскочив. Не привык Илюша за спину себе зреть, все лицом к лицу норовит с противником встретиться. Вот и ранили его.

— Это я виноват, — взял вину на себя Силантий, еще больше мрачнея.

— Ты, Силушка, себя не кори. Не виноват ты ни в чем. И привычку эту измени. Тут здесь и сейчас в оба глаза смотреть надо и бдеть. Мы только начинаем, а уже нам козни строят. Урок учти. Выводы сделай, и чтобы я не слышал от тебя больше таких слов. Понял?

Силантий вздохнул и кивнул головой.

— И что у нас со Ставром? — обратил свой взор Кудес на Добросвета. — Что-то серьёзное?

— Оно, смотря как смотреть, — ушел от прямого ответа волхв. — Здоровьицем не обделили Ставра родители, но досталось ему. За зиму, думаю, оклемается.

Кудес слегка нахмурился.

— Зато девушку вроде бы Ставр себе нашел.

— Или она его нашла, — просветлел лицом Кудес. — Кличут-то как?

— Василиса. Ты же знаешь, — слегка удивился Добросвет.

— Надобно тебе к девице наведаться, а потом и к отцу ее. Здесь живут, как я вижу.

— Отец Василисы — воин, дружинник бывший. Сейчас приторговывает и землю пашет. Знакомых у него много среди бывших дружинников. Многие, когда дружина Светослава разошлась, так и вновь в строй не встали. Не зовут, да и мужчину распятого надо почтить вниманием, если дружинником становишься. Вот многие-то креститься и не хотят, — пояснил Добросвет, то на Кудеса, то на Силантия поглядывая.

— Нам чужие боги и божки ни к чему. Народ привержен давним традициям и кумирам, а еще больше Роду и Прави, — прояснил ситуацию в Киеве и окрестностях Силантий.

— Так-то родичи, — раздался голос Кудеса. — В Киеве, как я вижу, половина населения — чужестранцы. Кто кому поклоняется или нет, не разберешь.

Теперь уже у Силантия на лице мелькнула усмешка.

— Подол и окраины точно Христа не примут. Перун, и тот больше почитателей имеет. Перны народ против Христа настраивают.

— И глупо делают, — неожиданно заявил Кудес. — Вперед на два шага не смотрят. Князь, хоть его и поминают лихим словом, умнее будет, потому что в данном случае своих советников ромейских слушает да Добрыню. Те умеют сказать и дело сделать. Волхвов изгнали, Аратынь разорили, кто следующими будут? Перны. Над ними уже занесен меч, а они этого не зрят. А если и зрят некоторые из них, то ничего не делают для того, чтобы отдалить свою опалу и изгнание. Мы, радетели, — только лишь первые на пути князя и его помощников, с кем они всерьез хотят разобраться.

— Предвидишь ослабление пернов? — уточнил Добросвет.

— Их изгнание и полное забвение. Не нужны они уже стали князю. Кто по сговорчивее, те еще как-то приживутся, а что касается таких, как Сварий и его помощники, тех княжеская милость может задеть всерьез, но не сейчас, годочка два-три еще пройдет, прежде чем такое случится. Князь вначале женится, себе проблем создаст еще больших, а потом уже расхлебывать будет, что сам же и накуролесил. Подсказать ему некому будет.

— А что Рабий, Фабий или еще кто-то? Они что, не видят, куда дело движется?

— Или не хотят видеть, — поразмыслив, ответил на вопрос Добросвета Кудес. — При дворе василевса сразу несколько партий. И главной из них нужен князь, а еще больше воинская сила, которую он сможет предоставить. Особенно сейчас, когда василевс почти все войско потерял в Болгарии. Если раньше василевс еще колебался, даже склонялся к тому, чтобы все-таки Анну дома оставить, то ныне нет у него выхода. К тому же брак сулит прямые выгоды василевсу и некоторым ведущим сановникам. Византия все слабее становится. Распри ее раздирают изнутри. Взять хотя бы самозванцев. Где такое видано, чтобы у нас князем кто-то назвался и пошел воевать на выборного князя? Пока такого на Руси не было. Да и за иконы русичи пока что не воюют. Чего делить? Правь одна. Там все понятно и ясно сказано.

— Женитьба на Анне — ловушка, — поделился соображениями Добросвет. — К тому же у князя есть жена. Куда он денет Рогнеду? Ее обесчестил, женой сделал, детей от нее прижил. Что дальше? Развод.

— Владимир хочет основать династию. В этом деле, как я вижу, он удачливее Аскольда будет, — отозвался Кудес. — Дров, правда, за четверых наломает, а расхлёбывать будут наследники. Забыл, что с его братьями стало. С другой стороны, — Кудес вздохнул, — тут даже если бы и захотел, все равно бы не остановился.

— Ты имеешь в виду детей? — уточнил Добросвет.

— Выживут двое-трое, а потом и вовсе один останется и править будет. Остальные погибнут в сварах. Усобица начнется.

— Так не было такого на Руси еще, — вырвалось у Добросвета.

— Значит будет. Как по-иному?

Мужи замолчали, больше на эту тему не говорили. Беседа недолго длилась, после чего мы все вошли в избу и там уже попили и поели, чем было. А на улице зимушка-зима все больше в свои права вступала. Мела метелью, сковывала холодом речки и озера, понемногу примеряясь к Славуте, который пока еще не стал, несмотря на морозы и первый снег. Только лишь притоки его и стоячая вода уже покрылись тонкой пленкой льда. Зима наступала, а я с каждым днем прибавлял, слушая Кудеса и Добросвета, беседуя со многими людьми, которые частенько наведывались к нам. Стал я мужем почти что знаменитым в Киеве. Если бы и хотел, то вряд ли бы смог от внимания всеобщего уйти или куда-то скрыться. А это на самом деле было только лишь начало длинного пути.

Годы, о которых я веду повествование, настолько насыщенны событиями, что мне иной раз непросто выбрать самое главное, чтобы рассказать потомкам о самом значимом. Я бы многое добавил о Руси нашего времени, к портрету моих друзей, волхвов и киевлян, с которыми мне довелось познакомиться, но вынужден говорить о самом важном. Как часто говорят на Руси: богатство — лишь сила, которая есть у тебя, если ты о ней заботишься, да друзья. Семья, дети и внуки, конечно, тоже богатство, но как ты начинаешь понимать к возрасту в девяносто лет, была бы силушка, как в зрелые годы, не пришлось бы жить и скрываться. Князья князьями, а родичи родичами. Только, что отчетливо понимаешь, не прикроют тебя дети и внуки. Не хочется жить рядом с ними, не говоря уже о них, чтобы не накликать беду. Я волхв, а на волхвов, хоть уже и нет вроде бы гонений, которые начались при Владимире, тем не менее, смотрят косо.