Первоочередной

Андрей Потапов, 2022

Продолжение романа "Второстепенный".Когда персонаж твоей собственной книжки оказывается совсем не вымышленным, начинаются проблемы куда серьёзнее, чем непослушный волшебник, портящий сюжет. Натахтал, он же Сеня, попал в реальный мир и отыскал Диму – можно сказать, своего создателя. И, конечно, попросил вернуть себя обратно, а то у воителя только начали развиваться отношения с Астролябией. В мире эскапистов тоже всё не гладко. Власть над Пейтеромском перешла к самодуру Ибн Заде, повелитель Царства Мёртвых готовит заговор, Серетун сходит с ума на задворках цивилизации, а Ткань Повествования вообще трещит по швам. Ситуация обостряется, когда после ссоры с автором Сеня уходит на поиски родителей, а Дима встречает самого настоящего…Нет, хватит спойлеров.А как с этим справится наш герой – все на прочтение книги второй!

Глава пятая

Днём Петербург похож на большую театральную постановку. Попурри несочетаемых жанров, которые чудом уживаются под одной крышей из плотных туч. По Дворцовой площади разгуливают ряженые Пётр и Екатерина, а уже на эскалаторе, ведущем в недра Адмиралтейской, баянист задорно играет Металлику. Ряды художников на Невском проспекте пишут вроде бы с одной натуры, но у каждого получается абсолютно разный пейзаж. Где-то возле Мариинского театра, украшающего своим отражением Неву, базируется подпольное танцевальное училище, в котором детям показывают крамп. Архитектура восемнадцатого века завистливо смотрит на современные постройки, а те в свою очередь пожимают сваями, сетуя, что уступают вековым домам по красоте. Вокруг бродят мусульмане, православные, белые, негры, азиаты. Вон к памятнику Пушкину побежал юный эфиоп, чтобы всмотреться в лицо отпрыска своей земли.

Бесконечная чехарда образов тасуется в случайном порядке, создавая невообразимые комбинации для мозаики жизни.

Но это всё только при свете дня.

Когда наступает ночь, Петербург преображается. Казавшиеся приветливыми дворы обволакивает туман, и теперь они видятся зловещими, словно таят в себе страшную загадку. Очертания деревьев больше походят на монстров, которые не успели добраться до детских кроватей и застыли, чтобы взрослые ничего не заподозрили. Стоит едва отъехать от центра, как бесконечный поток машин снижается, создавая ощущение, что жизнь почти вымерла. И в какой-то момент над городом зависает тишина.

Не столь сильная, как от одиночества, но вполне впечатляющая тех, кому не повезло затеряться в узких улочках посреди тьмы.

Дима свернул с набережной Обводного канала и пошёл в сторону Новодевичьего кладбища. После того, как Сеня в нервах выскочил за дверь, ничего не хотелось. Ни этой дурацкой “Игры в кальмара”, ни засохшей пиццы.

Ничего.

Только проветриться и привести мысли в порядок.

В какой-то момент Дима поймал себя на том, что лучше всего ему думается в окружении покосившихся крестов. Хорошее напоминание, что мы не вечны. Жить надо здесь и сейчас.

Пока живётся.

У входа на кладбище его приветствовала могила Некрасова. Лицо статуи, как всегда, обращено к Казанской церкви. Покатые стены храма, построенного в византийском стиле, напоминают Собор Святой Софии в Стамбуле, в прошлом православный храм, о чём красноречиво говорят рассекающие небо кресты.

Подумать только, Николай Алексеевич умер ещё в 1887 году, и тогда же поставили это надгробье. Оно пережило падение двух империй — Российской и Советской. Падение двух великих держав и начало третьей, пока неизвестно, какой.

Чуть дальше за Некрасовым стоит заброшенный склеп. Стены из проеденного временем кирпича окружают мраморную статую девушки без головы. Её левая рука покоится на солнечном сплетении, словно пытается удержать душу внутри. Скорее всего, скульптор придал ей умиротворённое выражение лица, но поза выдавала большие внутренние переживания. Всё равно теперь можно только догадываться, как девушка выглядела на самом деле.

Дима любил постоять внутри, ощущая груз времени на себе. Как будто касаешься чего-то запредельного и ждёшь касания в ответ. Ещё одна возможность оживить прошлое, пока оно окончательно не угасло в лабиринтах памяти, которой тоже когда-нибудь придёт конец.

Дореволюционные кресты клонятся к земле, вымаливая прощение за всех, кто появился после них. Словно понимая, что живые ничего просить не станут, а мёртвым уже нечего терять. Плотные снежные шапки обволакивают надгробия, пытаясь обогреть тех, кому больше не поможет тепло.

Зима провела черту между этим миром и тем. Между реальностью и посмертием.

Между жизнью — и абсолютным эскапизмом.

— Вот мы и остались наедине, — сказал Дима. — Ну здравствуй, автор.

Ответа не последовало.

Чего можно было ждать от пьяной фантазии, которая прилипла к подсознанию ещё с последнего рейса? Но юный моряк не успокоился и продолжил свой монолог:

— Я знаю, что ты меня слышишь. Нет, даже не так, мой друг. Я знаю, что ты меня пишешь. Вот только объясни, зачем. Что ты хочешь сказать этим сюжетом, наполовину слепленным из твоих личных переживаний, наполовину из желания понравиться? Ты думаешь, я получаю большое удовольствие от происходящего? Открою секрет: гораздо меньше, чем ты можешь себе представить. В своих проблемах виноват ты один. А что делать мне? Ведь мои несчастья написал и придумал ты.

Каменные надгробия провожали Диму молчанием. Им, наверное, хотелось выразить сочувствие, но они не могли.

— Ты ведь уже сам понял, что всё написанное оживает, как будто существовало всегда. Ты уловил эти законы и передал их мне в виде Натахтала, который провалился из книжки в мою реальность.

Безмолвные силуэты ангелов смутно вычерчивались среди огней, полосующих туман. Они закрывали руками лицо, боясь подсмотреть что-нибудь из мира живых. Боясь подать хоть малейший знак, что за гранью что-то есть.

— Слышишь ты или нет? — крикнул Дима. — Хватит издеваться над нами. Верни Сеню на место и отцепись уже от меня. Я хочу жить своей жизнью. Понял?

Голос ушёл эхом в пустоту, растворился среди неживой красоты. Где-то скорбно каркнула ворона. Больше мир не издал ни звука.

— Ну и пошёл ты к чёрту, — сказал парень. — Надо бы найти Сеню, а то вляпается ещё во что-нибудь. Он умеет.

По дороге обратно Дима загляделся на припорошенную снегом аллею и не заметил, что от безголовой статуи девушки отделилась тень.

— Здравствуй, внучок, — донёсся с порога сиплый голос.

— А вы кто? — тактичный Сеня сразу перешёл к делу.

— Николай Серафимович Подгорский, — представился старик, звучно цокнув каблуками — явно бывший военный. — Но зови меня просто Серафимыч. А ты кто?

— Сеня.

Боец застыл в недоумении. Воображение уже нарисовало ему встречу — он должен был увидеть постаревшие лица родителей и разрыдаться, будто сильно нашкодивший ребёнок. Мама с папой сначала бы удивились, потом рассердились, но тут же простили бы блудного сына и приняли обратно. Они же родители.

И неважно, что папа давно ушёл. Сцену воссоединения Сеня представлял именно так — чтобы все вместе. Потому что в этой непредсказуемой жизни хоть что-то должно быть нормально.

Только вместо родителей дверь открыл какой-то любезный дедуля.

— Внучок, ищешь кого?

— Ищу, — тупо ответил боец, глядя в никуда.

— Ай, беда с вами, молодыми, — Серафимыч зацокал языком, приобнял Сеню и поволок в квартиру.

Воитель не сопротивлялся.

Принятие всегда отбирает много сил. Особенно душевных.

— Ну, кого ищешь? — старик уже понял, что юношу надо расспрашивать как можно подробнее.

Потянувшись за спичками, Серафимыч зажёг огонь под чайником. Это была та самая плита, из детства. Сеня только благодаря её названию запомнил, что Гефест — древнегреческий бог огня.

А ещё воитель по невнимательности сломал электрическую вспышку. Говорили же — поворачивай ручку до упора, а то будет всё время щёлкать. Вот однажды дощёлкалось, с тех пор спички и нужны.

— Маму, — промычал Сеня.

— Мальчик, сколько тебе лет? — хихикнул Серафимыч, но тут же посерьёзнел. — Вы давно не виделись?

— Я здесь раньше жил.

— Батюшки, — промолвил старик и хлопнулся на табуретку. — Ты присаживайся, внучок, чего стоишь.

Воитель молча сел. Взгляд Серафимыча его смущал, так что Сеня устремил свои глаза в пол.

А дедуля смотрел на Сеню как на родного внука, которого не видел уже много лет. Хотя на самом деле встретил впервые.

— Её звали Елена, да?

— Да, — буркнул Сеня.

— Елена Климова, — задумчиво протянул Серафимыч. — Она жила здесь. Давно уже, лет десять назад. Дети мои, чтобы не бросать отца на произвол судьбы, купили мне эту квартиру. А сами уехали куда-то в Европу. Звонят иногда по скайпу, справляются, не умер ли…

— Это всё, что вам известно? — спросил расстроенный Сеня.

— Ты погоди. — Серафимыч широко улыбнулся и моргнул, отбрасывая лишние мысли. — Старческая память не так хороша, как у вас, молодых. Ты же никуда не спешишь? Давай я налью чай, как раз чайник вскипел. Узнаю о тебе немного и может, вспомню что.

— Некуда мне торопиться, — пробормотал воитель, наблюдая, как дедуля хозяйничает на кухне.

— Вот и хорошо, — обрадовался Серафимыч.

При всех недостатках квартира и по сей день смотрелась неплохо. На удивление высокие потолки, как для заводского скворечника, панорамные металлопластиковые окна, линолеум кое-где подран, но зато в остальных местах смотрится как дорогой немецкий продукт, а не имитация с ближайшего рынка. Старик ничего не менял с тех пор, как сюда заселился. Те же шкафы и полки, тот же утлый телеэкран (язык не поворачивается назвать его телевизором), кое-как прикрученный трясущимися папиными руками. “Главное — не облокачивайтесь на него”, — сказал он тогда строго. И Сеня ведь не облокачивался, до самого своего исчезновения.

Единственное, что раздражало, — везде плотным слоем лежала пыль. Мама всегда очень чутко реагировала на малейшие проявления беспорядка. Даже если вытер всё, что попадёт в поле зрения, она могла залезть в такие места, где не ступала нога человека, и провести там пальцем, с укоризной демонстрируя, что уборка не окончена.

Воитель озирался по сторонам, пытаясь прийти в себя. Словно в детство попал, только неправильное. Вроде всё на месте, но по-другому. И дедуля этот хороший, но совсем чужой, как бы ни старался.

— Тебе с сахаром или так? — спросил Серафимыч, радуясь возможности хоть кому-нибудь пригодиться.

— Без, — ответил Сеня. — Надо фигуру беречь.

— И правильно. — Старик уселся рядом с воителем. — Я тоже без сахара пью. Слишком он приторный для меня. Если постоянно употреблять, привыкнешь. А потом что-то по-настоящему сладкое пройдёт мимо, потому что у тебя притупился вкус.

— Так вы знаете, куда уехала мама? — Сеня старался не смотреть Серафимычу в глаза и просто с унынием размешивал чай.

— Увы, Елена мне не докладывала, — дедуля слегка улыбнулся. — Помню, она всё время твердила о пропавшем сыне. Очень переживала, даже разок всплакнула.

— Всплакнула, — повторил воитель и вздохнул.

— Она мне оставила кое-что. — Серафимыч оживлённо засеменил в комнату и крикнул уже оттуда: — Сейчас покажу.

Сеня глянул в сторону двери — и опять продолжил равнодушно смотреть на чашку.

— На случай если ты вдруг вернёшься домой, мама оставила фотографию. Чтобы я сразу узнал тебя.

Дедуля протянул воителю слегка выцветший снимок. Сеня забрал его и так же равнодушно принялся рассматривать.

Там были изображены счастливые родители вместе со стремительно взрослеющим сыном. А на фоне красовался одесский Оперный.

Понятно.

Последняя семейная поездка в полном составе. Папа тогда ещё взаправду любил их, а не просто на словах. Вон, сколько в его взгляде гордости за сына. Это потом Сеня резко станет не таким, а пока он “лучший мужчина в жизни своего отца”.

Воитель продолжал сидеть с равнодушным взглядом. Только по щекам покатились слёзы.

— Разверни её, — посоветовал Серафимыч.

Старик искренне сочувствовал молодому бойцу, но не мог ничем помочь.

Сеня посмотрел на оборот фотографии.

“Одесса, 2009. Любимые Леночка и сынок”.

Несмотря на всё, что происходило потом, после снимка, в этой фразе не чувствовалось фальши. Только искреннее тепло.

Как же всё так резко изменилось?

Слёзы подкатили ещё сильнее, и воитель закрыл лицо руками. Как будто Серафимыч не поймёт, что он плачет.

— Ну всё, не надо, — старик погладил Сеню по едва заросшей лысине. — Я, наоборот, хотел как лучше.

— Можно я оставлю это фото себе? — не убирая ладоней, спросил боец.

— Конечно, конечно, — ответил дедуля. — Мне оно уже без надобности.

Сеня давно не плакал. Может быть, даже слишком давно. С тех самых пор, как оказался в Мире Эскапистов. Его душевное состояние претерпело с тех пор большие изменения, став какой-то паршивой карикатурой. В своём обычном виде воитель был несуразным, глуповатым и потому смешным. А в форме Злободуна он себя всё равно не помнил. Наверное, был таким же, только чуть агрессивнее.

Неважно.

Сейчас слёзы били через край. За все десять лет, которые Сеня провёл в чужом мире, притворяясь, что там и родился. За потерянное детство. За расставание родителей, которое он так и не принял. За Астролябию, с которой он больше никогда не увидится. И даже за Диму, потому что этот горе-писатель тоже не заслужил таких проблем.

— Ну, ну. — Серафимыч положил руку на массивное плечо воителя, а тот взял да обнял старика, окончательно дав волю чувствам. — Я понимаю, маленький. Я всё понимаю.

Так и простоял дедуля в мощном захвате парня, который даже сидя был выше него. А Сеня рыдал как младенец. Даже раскраснелся весь, бедолага. Потому что в реальном мире эмоции гораздо сильнее, чем в посредственной книжке. И весь их груз в одночасье свалился на бойца. На совершенно неподготовленного повстанца, чьи самые сильные переживания были связаны с проигрышем Тизуилу в нарды.

— Ну как, полегчало? — спросил Серафимыч, когда Сеня поутих.

— Немного, — ответил воитель, стирая слёзы со щёк.

— Я, к сожалению, не знаю, куда уехала твоя мама. — Дедуля подвёл бойца к раковине и включил холодную воду. — Но ты ведь её сын. Сам догадаешься.

— Странно, что она оставила вам фотографию, — Сеня всхлипнул, — но не сказала, где мне её искать.

— Наверное, уже потеряла надежду. — Старик начал умывать лицо своего гостя. — Так бывает.

— Но она же мама, — пробормотал боец между порциями воды. — Мамы не теряют надежду.

— Ещё как теряют, — Серафимыч оказался куда крепче, чем можно было предположить.

Со всё более возрастающим остервенением он макал Сеню в воду, не позволяя вырваться из цепких рук. С такой силой хватаются за подоконники самоубийцы, которые в последний момент передумали, но уже летят со всей дури вниз, пока не разобьются.

Но воитель собрал остатки сил, которые достались ему от Мира Эскапистов, и отпрянул в ужасе.

— Вы чего творите, Серафимыч? — спросил он обалдевшим тоном.

— Все меня бросают, — выпалил дедуля и осел на пол. — И ты бросишь, если я скажу, где искать Елену.

Почему-то Сеня не злился. Он испытывал искреннее сочувствие к одинокому старику, которого бросили самые родные люди. Разве он заслужил догорать в этой одинокой квартире, где можно только наблюдать за тем, как жизнь проносится мимо, оставляя за собой только новые морщины на лице?

— Скажите, куда уехала мама, — настойчиво произнёс воитель. — А я пообещаю, что не брошу вас.

— Да бросишь, ещё как бросишь, — Серафимыч перевёл дыхание и посмотрел Сене прямо в глаза. — Она поехала туда, где ей было хорошо.

— Что, прям туда? — боец взглянул на фотографию. Даже выцветшая от времени, она казалась такой живой.

— В Одессу, — кивнул старик и попробовал подняться.

Сеня протянул ему руку.

В конце концов, не убить же Серафимыч его собирался. Так, временное помутнение. С кем не бывает.

— Уверен, что ты завтра сорвёшься туда первым же рейсом, — сказал дедуля, отряхивая вязаную жилетку.

— Не сорвусь, — ответил Сеня. — Вернее, не завтра. Мне нужно хорошенько подготовиться.

— А вот это правильно, — заметил старик. — И какой у тебя план?

— Придумать историю, почему я так долго пропадал. — Боец снова сел на деревянную табуретку.

— Кстати, — Серафимыч нахмурился. — Где ты, в самом деле, так долго пропадал?

— Вот именно этого я рассказывать не стану.

— Тебя что, увезли в рабство, а паспорт отобрали, чтобы не сбежал?

— Если бы, — вздохнул Сеня.

— Ты прости сумасбродного деда, — сказал Серафимыч. — Я не собирался тебе навредить.

— Да я сам кому хотите… — встрепенулся воитель.

— Знаю, знаю, — успокоил его старик. — Не думаю, что заслужил твоё доверие. Но, с другой стороны, вряд ли у тебя есть, кому ещё рассказать о пережитом.

— Вряд ли, — ответил воитель, думая о Диме.

Нет, хватит. За один вечер Сеня сделал больше, чем этот осёл за последние три месяца.

— Тогда валяй, — Серафимыч хихикнул, ведь он употребил молодёжный сленг.

— Десять лет назад я попал в книжку.

— Повтори, я не расслышал…