Тайна старой усадьбы

Андрей Посняков, 2023

Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно. 1965 год. Покой небольшого северного городка внезапно нарушает известие об убийстве молодой девушки. Преступник подкараулил ее после танцев, а труп бросил в пожарный пруд. Следователь Владимир Алтуфьев задерживает главного подозреваемого – жениха убитой. Однако предъявлять непутевому парню тяжелое обвинение не торопится. Тем более что в это время в заброшенной усадьбе недалеко от города случается новое преступление. Следователь понимает, что имеет дело не с пьяным хулиганом, а с серьезным, хорошо подготовленным преступником, преследующим коварную цель… Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.

Глава 2

Озерск. Июнь 1965 г.

Отделение милиции располагалось в приземистом деревянном здании, сильно вытянутом в длину, выкрашенном в бодрый ярко-зеленый цвет — на радость проходящему мимо люду. Рядом с милицией, с торца, виднелся пожарный водоем, именуемый местными жителями пруд. В пруду плавали утки. Как раз в этом месте центральная улица Озерска — Советская — делала резкий поворот, о чем всех водителей честно предупреждали соответствующим дорожным знаком. Однако некоторые водители постоянно на что-то отвлекались либо вообще были подслеповаты. Так, кроме уток, в пруду частенько «отдыхала» какая-нибудь автомашина, а иногда и трактор. Хорошо — неглубоко, технику доставали быстро.

Завидев оставленный у крыльца мотоцикл, Катерина Мезенцева сняла очки и, одернув платье, вошла в помещение…

— Здрасте, дядя Петя! И ты, Николай, здравствуй!

Проходя мимо дежурки, девушка вежливо поздоровалась, как и принято было в городке, где почти все друг друга знали.

— И тебе привет, Катерина. Что, брат-то пишет?

— Да пишет… Лейтенант Дорожкин на месте?

— Лейтенант Дорожкин на месте, — усмехнулся усатый старшина. — Как раз только-только явился.

Покосившись на строгую табличку с фамилией, званием и должностью, девушка осторожно постучала в дверь:

— Можно?

Участковый оторвался от заваленного бумагами стола, вскинул голову:

— А! Заходи, Катя. Чаю хочешь?

— Не, я на немножко. Чего звал-то?

— Да ты садись. — Шмыгнув носом, участковый указал на стул и, положив перед собой чистый бланк, обмакнул перо в ученическую чернильницу-непроливайку. — Ты про крышу вашу расскажи, Кать. Ну, которую ветром…

— А, вон ты про что! — усаживаясь на стул, хмыкнула Катерина. — А я уж и забыла. А что, тут преступление, что ли? По-моему, так никакого. Или ты ветер привлечь собираешься?

— Да ладно тебе заедаться-то. — Дорожкин устало улыбнулся. — Ты по отчеству-то у нас кто?

— Петровна.

— Значит, я, Мезенцева Катерина Петровна, одна тысяча девятьсот…

–…сорок девятого…

–…сорок девятого года рождения, седьмого марта, кажется?

— Ну да, седьмого… А ты что, забыл?

— Да не забыл — просто уточняю… Итак, в тот день был сильный ветер… Нет! Очень сильный ветер.

— Скажи еще — ураган!

— Давай про ветер расскажи! Про то, как крышу с вашего сарая сдуло…

— Тоже мне, крыша! — расхохоталась девчонка. — Давно уже проржавела вся.

Лейтенант замечание проигнорировал, наоборот, аккуратно записал, что крыша была из кровельного железа.

— Больше-то ничего не сдуло? Забор не повалило?

— Не, забор — это не у нас. А! Белье у соседей унесло…

— Понятно… — Аккуратно промокнув чернила розовой промокашкой, Дорожкин пододвинул бланк посетительнице. — На вот, распишись здесь… Ага, спасибо. В клуб завтра пойдешь?

— Да, может быть, — поднимаясь, улыбнулась Катя. — Чего еще делать-то? Ладно, увидимся… Если еще чем помочь, скажи.

— Скажу… Брат пишет?

— Угу… Ну, пока…

Выходя, девушка столкнулась в дверях с коротко стриженным крепышом в серой, с закатанными рукавами рубашке и вежливо посторонилась… Впрочем, крепыш тут же и сам отскочил в сторону, сделав галантный жест:

— Прошу.

— Спасибо.

— Завсегда пожалуйста.

Парня этого Катерина знала — он тоже работал в милиции, правда, в форме редко ходил… Как же его? Тоже Игорь, как Дорожкина? Нет, другое какое-то имя… странное… купеческое, что ли… Игнат!

— Ничего себе, какие к тебе девки ходят! — Игнат уселся на подоконник и вытащил серовато-синюю пачку с изображением черного всадника-абрека на фоне ослепительно-белых гор. — Кури!

— Ух ты, «Казбек»! — Взяв папиросу, Дорожкин чиркнул спичкой. — Богато живешь! Раньше-то «Примой» перебивался…

— Да я бросаю… второй год уже… — выпустив в распахнутую форточку дым, отрывисто пояснил Игнат. — Потому и покупаю подороже, чтобы много не брать. «Прима»-то — четырнадцать копеек, а эти — шестьдесят пять. Сравни!

— Да уж, интересная метода. Я тоже, кстати, бросаю… — Стряхнув пепел в стоявшую на краю стола фарфоровую пепельницу, участковый покачал головой и поинтересовался насчет текучки: — По мотоциклу-то Дормидонтыч тебе материал расписал?

— А кому же. Там же без лиц… Хорошо хоть, мотоцикл нашелся.

— Да, хорошо… Игнат, ты не думай, я все свои материалы к отпуску сделаю, тебе не оставлю.

— Да мне-то чего? Дормидонтыч проговорился: на твой отпуск участкового из Тянска пришлют… Может быть. Какого-нибудь стажера.

Дорожкин многозначительно поднял вверх указательный палец:

— Вот именно — может быть! А насчет стажера так скажу — лучше уж самим. Большого толку от него все равно не будет.

— Да это понятно, что не будет. И все же Дормидонтыч обещал…

Майор милиции Иван Дормидонтович Верховцев, фронтовик и вообще человек уважаемый, как раз и был начальником Озерского отделения милиции, в котором, кроме участкового Дорожкина, техника-криминалиста Теркина и всех разных прочих, состоял в должности инспектора уголовного розыска и старший лейтенант милиции Игнат Ревякин — парень добросовестный и честный, правда немножко грубоватый. По работе Игнат за словом в карман не лез и к любому начальству относился без всякого пиетета, все, что думал, мог высказать прямо в глаза. Вот и сослали его из Тянска в провинцию… Что, наверное, не так уж было и плохо: кругом природа — озера, речка, леса, ягоды-грибы, охота-рыбалка. Тут же и родственница его жила — тетя Глаша, да еще комнатенку в бараке дали. И что с того, что в бараке, зато своя! Да и соседи хорошие… Ну и оперативная работа, что и говорить, интересная…

— Так у тебя это… материалов-то много? — выбросив окурок в форточку, на всякий случай поинтересовался опер.

— Да так… Самое главное — по курам — я уже отказал, один чертов велик остался. Вот его точно тебе передадут. Уж извини…

— Ладно, разберемся… — Игнат потер ладони. — А по курам-то что?

— Так отказной только что вынес! На вот, взгляни… Может, какие ошибки заметишь, ты же у нас студент!

Ревякин четвертый год учился заочно на юридическом факультете и периодически уезжал на сессии, о чем все в отделении знали.

— Ну, давай… «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела»… так-так… «мной, участковым… лейтенантом милиции»… тыр-пыр… «установлено»… Ого!.. Ага!.. Ух ты!

По мере чтения лицо инспектора УГРО выразило целую гамму быстро сменяющихся чувств — от легкой заинтересованности до деланого негодования и самого искреннего восхищения, закончившегося раскатами громового смеха.

— Ой, Игорек… Ой, не могу… Курица, говоришь, птица? Умеет летать? Меткое наблюдение… Ох ты ж… Глубоко копаешь!

— Это не я копаю, — обиженно отозвался Дорожкин. — Это в справке из ветлечебницы так написано. Вон же, читай!

— Ох ты… Еще и с метеостанции справка… О сильном ветре… Ну да, ну да, ветер. Смотрю, и граждане опрошены… Белье улетело… Ого, у некоторых даже крышу снесло!

— Между прочим, из кровельного железа!

— Да я верю, верю… А в чем там дело-то?

Участковый покосился на висевший над сейфом портрет нового первого секретаря ЦК Леонида Ильича Брежнева. Потрет Игорю нравился, как и сам новый партийный глава — бровастый такой, красивый… не то что недавний волюнтарист Никита Сергеевич!

— Так дело в курах, Игнат, — усмехнулся Дорожкин. — На Колхозной, ближе к окраине, у бабки Салтычихи двух кур унесли. Там эти неподалеку живут, Дебелый да Ванька Кущак…

— Понял. Алкашня конченая. Короче, сожрали бабкиных кур.

— Сожрали… Только доказательств тому никаких нет! А гражданка Салтыкова Дарья Семеновна, бывший секретарь, грамотная. По малозначительности не откажешь.

— И как это — доказательств нет? — не поверил опер. — Они что же, под одеялом этих чертовых кур жрали?

— Рядом, в лесочке… На костре опалили, запекли и… Под самогонку-то — милое дело.

— Да уж, по самогонку-то… Что — вдвоем?

— Еще Валька Кобыла. Но она, сам знаешь, не расколется. И эти гады молчат — знают, что на волоске ходят.

Участковый досадливо скривился и снова закурил, на этот раз свои — «Приму». Ревякин тоже вытащил папироску — так, за компанию. Затянулся, посмотрел в потолок и задумчиво произнес:

— А вот эта твоя справка из метеостанции мне так очень даже нравится! Слушай, дай-ка я копию сниму… Еще бы и людишек адреса — ну, тех, что про ветер…

Дорожкин про себя хмыкнул: опер явно что-то задумал, захотел списать какой-то гнилой материал… Что ж, удачи.

Докурив, Ревякин ушел было, но тут же приоткрыл дверь, показав большой палец:

— А девчоночка-то — ничего! На французскую артистку похожа… Эту, как ее… Ну, Бабетта… Брижит Бардо!

* * *

«Женя, беда! Срочно нужна твоя помощь…»

Колесникова еще раз внимательно перечитала письмо, уже в своей комнате, перечитала и теперь не знала, что делать и как поступить.

«…Вся беда в сестре моей, Катьке. В том, что она снова влюбилась, о чем и мне хвастала, написала. И какая любовь может быть? Женя, он же ее старше на десять лет! Какие тут могут быть отношения — смех один. Потому я тебя попросил бы, если возможно, Катьку от себя не отпускать и обо всех этих отношениях писать мне. Мать расстраивать не надо. А я уже взрослый, я во всем разберусь и что-нибудь посоветую, пока не стало поздно».

Впрочем, на этом письмо не кончалось, Максим описывал Будапешт:

«Здание парламента очень красивое, красив и Дунай, и мосты, особенно — Цепной мост, он же мост Сечени. Тут как бы два города: Буда — где холмы, и дворцы, и бастионы — и Пешт — на другом берегу реки. Там и парламент, и все вокзалы. Еще здесь много купален, но в увольнение нас не отпускают, не положено, зато часто возят на экскурсии, в музеи и еще — в оперу. Ференц Лист в большом почете! Нашей учительнице пения понравилось бы. Еще часто крутим в ленкомнате кино. «Чапаева» семь раз смотрели и пять раз — «Коммуниста». И еще — фильмы из социалистических стран, не только венгерские. Вот польский недавно смотрели, со знаменитым артистом Цыбульским. Детектив, правда, без перевода, но там и так все понятно.

Да! Что касается музыки посовременнее, то офицеры рассказывали: здесь много всего. Взводный наш, Андрей, — хороший парень, боксер. У нас в красном уголке есть телевизор, там тоже много чего показывают, и не только венгерского, с неделю назад даже показали «Битлз», правда, немного, всего-то пару песен. Из местных очень популярен один ансамбль, они называются «Иллеш», тебе, наверное, понравились бы. Правда, офицеры в городе их пластинок не видели или просто внимательно не смотрели. Еще есть молодой парень — Янош Коош, тоже певец, такой бодренький. Ну, вот, пожалуй, пока и все. О службе своей писать не буду — не имею права, да ты и сама все понимаешь. Прошу, не забывай о моей просьбе, иначе точно — беда.

С приветом, Максим. 21 мая 1965 года. Венгрия. Будапешт.

Ну, ничего себе!

Макс просил последить за родной сестрой! Понятно, что из лучших побуждений, но все-таки… Это ведь как-то даже и некрасиво. По крайней мере, именно так казалось Женьке. А еще казалось, что Максим решил просто-напросто использовать ее в своих планах, пусть даже и вполне благородных, но все равно — использовать! И от этого на душе стало как-то пусто и мерзко. Главное, посоветоваться-то не с кем — ну, не с родителями же, а больше близких друзей-подруг, кроме Катьки, у Жени, пожалуй, и не было.

Как-то грустно стало. Совсем…

Бросив на диск проигрывателя пластинку Ива Монтана, Женька продолжала грустить. Французский певец проникновенно пел про опавшие листья… то же самое продолжила певица Колетт Ренар, маленькую пластиночку Женя купила в Риге. Та же самая песня, те же самые слова… но как-то у Монтана выходило получше… «Листья» Монтана трогали за душу, а у Колетт Ренар — нет. Почему? Может быть, Женька судила сугубо предвзято, все-таки Монтан был одним из ее любимых певцов.

Предвзято… Вот и Максим там, в Венгрии, судит о своей сестре точно так же! Именно что предвзято! Да и прав он — какая там любовь. Просто увлечение! Так ведь бывает… И что с того? Вот если разобраться: в чем выражается увлечение подруги молодым и красивым руководителем фотокружка? Ведь чуть раньше она точно так же увлеклась симпатичным милиционером Дорожкиным. Он Катерину даже на мотоцикле катал, правда, не на служебном — на личном. Катька даже как-то обмолвилась, что, мол, даже не целовались! Ну, вот еще, он же лейтенант, а она кто? Ну, старшеклассница, но… Тем более ничего такого не было с Анатолием Иванычем. Было бы — Женька бы знала, Катька бы не преминула, похвасталась. А тут — нет. Значит, ничего и нет. Тем более Анатолий Иваныч — очень хороший педагог и вообще человек серьезный. Серьезнее даже, чем Дорожкин!

Так вот и написать! Так вот прямо…

Женька схватила листок бумаги и авторучку с «Гагариным» — старый папин подарок…

«У тебя очень хорошая сестра, Макс. И ты это знаешь. Как и то, что Катя — моя лучшая подруга. Ты спрашиваешь меня не только о ней? Могу написать только то, что знаю, и что вижу, и что чувствую. Анатолий Иванович — очень хороший и добрый человек и ничего себе такого не позволяет. Тем более тут есть еще одна девица…»

Подумав, Женька эту фразу вычеркнула. Потом взяла новый листок, переписала письмо набело. Все так, как думала. Написав, успокоилась — в конце концов, ничего такого Максим и не просил, просто тревожился за сестру, он ведь не мог приехать!

«Вообще-то Анатолий Иванович — забавный, мы его прозвали «здрасте-пожалте»…» Или не писать это? Хотя ладно, пусть будет.

«А еще он очень похож на польского актера Збигнева Цыбульского из фильма «Девушка из банка». Фильм интересный, детектив. Наверное, именно его ты и видел».

Назавтра Катерина заявилась прямо с утра, часов в девять, и, пока Женька заваривала чай, со смехом пересказывала вчерашний визит в милицию.

— Игорь, вот же дурачок, такую чушь спрашивал. Все про ветер, про крышу нашу… Вот ведь заняться нечем совсем. А? Как думаешь?

— Думаю, в милиции служба серьезная.

— Это ты слишком серьезная… Вообще, вон смурная вся. Случилось что? Не с той ноги встала?

— Да так…

Женя, естественно, не стала рассказывать про письмо, да подружка особенно ни о чем ее и не расспрашивала, так, болтала просто.

— Вчера Вальку Корякину видела, из десятого «Б». Прическа — мама дорогая! Тут вот все выстрижено, а тут как бы каре, но распущено все, и челка с начесом на самые глаза. Неужели на танцы так вот и явится? А она может. Как и подружка ее, Светка… Видала, как она вчера? Нет, ну ни стыда ни совести — считай, голышом! Все ради Толика, уж я-то знаю…

— Так у вас с Анатолием что, серьезно все? — поинтересовалась Колесникова, выложив на стол, рядом с проигрывателем, разноцветные конверты с пластинками. — Ну, выбирай, что слушать будем.

— Ух ты! Как много у тебя всего, — перебирая конвертики, восхитилась Катя. — Эдит Пиаф… «Прекрасная история любви»… На французском языке — ну, это и так понятно, раз уж Пиаф. Чего подписывать-то? Для совсем уж темных? Та-ак… Марлен Дитрих… Музыкальный калейдоскоп… Поет Колетт Ренар… А это кто еще? Тоже французская?

— Ну, такое себе, — честно призналась Женька. — «Опавшие листья» Ив Монтан лучше поет.

— Так Магомаев-то где?

— Да вот же — «Лучший город земли»!

— Ставь, ставь скорее! Да, а с Анатолием у нас… я даже сама не знаю как… — Усевшись на софу, Катя вытянула ноги. — Уж хотелось бы, чтобы по-серьезному… Да он серьезно, по-моему, вообще ни с кем. И напрасно Кротова, змеюга, надеется! Между прочим, он меня сегодня пригласит на вальс. Ну, или на какой другой танец… Вот точно пригласит, веришь?

— Ну-у… не знаю…

— А я знаю! Пригласит. И ты увидишь, какое лицо будет у этой дуры Кротовой!

— Ты это… С Кротовой бы поосторожнее. Всякое про нее говорят.

Предупредив подругу, Женька аккуратно опустила иглу на бороздки пластинки…

Послышался слабый треск…

— «По переулкам бродит лето…» — бодро запел Магомаев.

Откинувшись на софе, Катерина закрыла глаза от удовольствия.

Нынче она не заплела косу, а заколола волосы перламутровой заколкой. После окончания песни вопросительно взглянула на подружку:

— Ты что молчишь? Идет мне прическа-то или… не совсем?

— Очень идет! — моментально заценила Женька. — Ты прям как артистка!

— Вечером еще начес сделаю и стрелки. — Вскочив, Мезенцева посмотрелась в зеркало. — Тебе тоже стрелки подведу. И губы накрасим, у меня помада есть, последний писк — перламутровая!

— Ой, Катька… — засомневалась Женя. — Помада, говоришь, стрелки… А как же мы по улице-то пойдем? Светло ведь еще будет, да и людей полно. Обязательно родителям доложат!

— А мы по Южной, лесочком… А губы можно и за клубом накрасить… А потом — стереть.

— Вот-вот, стереть не забыть бы.

— Эй, подруга, — покривлявшись перед зеркалом, обернулась Катерина. — Тебя вообще родители-то отпустят?

— Отпускали же. — Женька немного обиделась за родителей. — Тем более экзамены-то я хорошо сдаю. Даже математику — на четыре!

— Ну да, ну да, ты же у нас умная. Снова блузку наденешь? С белой юбкой и гольфами?

— А что еще-то? Ты ведь тоже в синем платье пойдешь?

— Ну да… Эх, жаль, что ты такая тощая! А то бы поменялись.

— Ага…

Небогато еще жили, откровенно говоря, бедно, особенно здесь, в провинции. Это и еды касалось, и всякого рода вещей, и одежды. Из чего-то праздничного, так сказать, на выход, обычно имелось что-то одно, много — пара. Красивое платье либо блузка и пиджак. Лучше, конечно, блузка — ее можно было с разными юбками носить, у кого они имелись. О брюках же провинциальные барышни пока что даже и не помышляли. Впрочем, время летело быстро… Еще года три назад странно было бы с распушенными волосами появиться, обязательно — заколка, а лучше — благонадежнее! — заплести жиденькие такие косички с коричневатыми лентами. Раньше — только так, а вот нынче… Нынче и с распущенными волосами можно стало. Правда, бабуси вслед плевались по-прежнему, могли и нехорошим словом обозвать — запросто!

Близкие подруги обычно одежкой менялись и не видели в том ничего зазорного. Юбку и блузку — на платье, платье — на приталенный, с накладными карманами пиджачок, по-иностранному — блейзер.

— Надо все-таки крышу покрыть, — вспомнила вдруг Катерина. — А то придет Макс из армии, а у него в сарае все сгнило! Скажет: ну и сестрица.

— Так вам нанять надо кого-нибудь незадорого. — Женька покивала и призадумалась, забавно наморщив лоб. — Я могу дядюшку попросить… Только он… Он, скорее, за водку только согласится…

— Маленькая в «Заре» — рубля полтора, — тут же прикинула практичная Мезенцева. — Пойдет! Плюс еще — чем покрывать? Толью, что ли… А, черт с ним, те же листы пусть и прибьет аккуратненько. Сможет?

— Сможет, но… — Женя виновато вздохнула. — На маленькую-то он не согласится… А «Московская особая» — два восемьдесят семь.

— Ничего себе! — ахнула Катя. — Колесникова! Ты откуда водочные цены знаешь?

— Так мы сами недавно ремонт делали. Еще и краска осталась… и гвозди всякие…

Девчонки замолчали и переглянулись.

— Кать… — негромко протянула Женька. — Так, может, не стоит никого нанимать? Неужто мы с тобой сами не справимся? Два листа не прибьем? Прям вот сейчас и пойдем. Инструменты-то у вас найдутся?

— Инструментов — целый сарай. — Катерина покусала губу. — Слушай… А может, завтра?

— А вдруг дождь? Нет уж — лучше сразу. Да за час управимся, чего там! Вот что! Еще и краску прихватим, синюю. У нас с полведра осталось.

Женька тут же и переоделась, натянув старые треники и рубашку в клетку. Мезенцевы жили на Пролетарской, неподалеку, но это, опять же, смотря как идти. Можно огородами, можно по Южной, лесом, а можно и через центральную, Советскую улицу, да еще заглянуть на площадь, в промтоварный.

Последний момент как раз и показался подружкам наиболее подходящим — как это, в магазин не заглянуть? Тем более в субботу, в конце рабочего дня. Вдруг да что-нибудь выбросят?

На свой рабочий внешний вид Колесникова решила не обращать внимания. Мало ли кто как ходит? Тем более народ с работы пойдет, тоже одетый не по-праздничному. Да и людей посмотреть, местные новости-сплетни послушать — за этим тоже на площадь, к магазинам да к деревянному дому быта.

За домом быта, на пригорке у винного магазина «Заря», уже змеилась очередь, от крыльца и почти до хлебного ларька. Состоявшая практически из одних мужиков очередь благостно матюгалась и исходила густым папиросным дымом. И это притом, что до конца рабочего дня в том же леспромхозе, по самым смелым прикидкам, оставалось еще часа два, и еще учитывая «короткий» день — субботу. Ждали продавщицу, Лариску, что-то она нынче задерживалась с обеда. Ожидая, в очереди живо обсуждали важные политические моменты, а именно — два праздника, объявленных нерабочими днями именно с этого года. Если в порядке хронологии, то первый был Восьмое марта, а второй — Девятое мая. Насчет Девятого мая — Дня Победы — соглашались все, а вот по Международному женскому дню в очереди возникли разногласия.

— Вот еще, бабьи праздники праздновать!

— Не скажите, мужики. Отдыхать-то нужно.

— Так ты бы, Ваньша, всю жизнь отдыхал.

— Тебе только дай волю!

Небритый мужичонка в рваной майке и засаленных, непонятного цвета штанах обиженно отвернулся… и вдруг радостно закричал:

— Идет, идет! Здорово, Лариска! А мы тут тебя заждались.

— Кому Лариска, а кому — Лариса Петровна, — поднимаясь по крыльцу, желчно фыркнула продавщица — дебелая женщина лет тридцати пяти с круглым раскрасневшимся лицом и большой арбузно-круглой грудью.

— Ишь ты — Петровна… — ничуть не обиделся алкаш. — Забыла, как в пятом классе у меня списывала?

— Это кто еще у кого… Мужики, засов подержите… Ага… Ну, что? В порядке очереди — прошу.

— Ларис, вино-то хоть какое есть?

— Болгарское, по трешке.

— По трешке? Одна-ако! А подешевше?

— Подешевше — «Ркацители» — два тридцать.

— Да брось ты, Иваныч, лучше водки возьми, — с хохотом посоветовали из толпы.

Бывший колхозный счетовод Рахим Иванович Галиев — пожилой мужик в широченных светлых брюках и вышитой летней рубахе навыпуск — недовольно покачал головой и погрозил зубоскалу сухоньким кулачком:

— Я вот тебе!

Все снова засмеялись. Между тем дело едва не дошло до драки — грузчики из райпо нагло влезли не в свою очередь, при этом ссылались на алкаша Ваньку:

— Мы за Кущаком занимали. Верно, Вань?

— Ага, занимали! Да он за два глотка что угодно подтвердит! Одно слово — алкота.

— Кто бы говорил!

Очередь вдруг притихла: где-то совсем рядом послышался рокот тяжелого мотоцикла, и на пригорок с разбега въехал милицейский «М-62». Синий, с красной полосой на коляске. За рулем важно восседал Дорожкин.

Завидев участкового, Ванька Кущак галопом скрылся в кустах.

В промтоварном явно что-то выбросили! Конечно, очередь там образовалась куда меньшая, чем в «Заре», и чисто женская, но тоже изрядная.

— Я быстренько загляну, — решительно завила Мезенцева.

Кивнув, Женька поставила ведро с краской на край тротуара и, дожидаясь подружку, принялась глазеть на идущих с автостанции людей — как раз подошел рейсовый автобус из Тянска — тупорылый красно-белый «ЗИС-155». В таком вот «жестком» автобусе билет до Озерска стоил один рубль, в «мягком» же и куда более комфортабельном «ЗИЛ-127», как и в недавно появившемся на рейсе «Икарусе», — рубль тридцать. Разница существенная, на тридцать копеек можно было целую бутылку лимонада купить — и еще две копейки куда-нибудь позвонить оставалось. Еще можно было сходить в кино — даже на удлиненную программу, с киножурналом. Да что там говорить, многие в городке получали рублей по сорок — шестьдесят в месяц, не особенно-то разъездишься.

Никого из близко знакомых Колесникова так и не увидела, если не считать двух мальчишек… Да-да, вот именно, их считать и не стоило, подумаешь — мальчишки, да еще младше года на четыре, Женька с такими как раз и работала по комсомольскому поручению — вожатой в младших классах.

— Жень, привет! — радостно поздоровались ребята. Одного — повыше и поплотнее, стриженного почти под ноль, — звали Юриком, второго — совсем уж мелкого, со светлой челкой — Пашкой. Одеты, как вся мелочь, во что бог послал, по-летнему: широкие трусы, майки, тюбетейки. Пашка так тот вообще — босиком. Он из неблагополучной семьи, кажется…

— Женя, это что у тебя, краска?

Уж, конечно, может быть, им и приятно было со взрослой красивой девушкой поговорить, тем более с вожатой, но Колесниковой такая беседа на глазах у прохожих как-то ничуть не улыбалась. Одно дело — в школе, и совсем другое — на площади, в людном месте. Тут же сплетни пойдут — Женька-то Колесникова со всякой мелочью дружит, значит, и сама ума недалекого. Вот примерно так…

Скорее бы уж Катька вернулась! Что она так долго-то? Очередь заняла?

— Жень, а давай мы тебе поможем ведро донести? — прищурившись, неожиданно предложил босоногий Пашка.

А вот это было бы неплохо! Женя только сейчас почувствовала, как сильно устала. Хоть и полведра, а все равно тяжело, руки оттянулись. Да, подруга предлагала помочь, но… куда ей в таком-то платье! Еще испачкается…

— А и помогите, — снисходительно улыбнулась Колесникова.

— Мы тебе донесем, а ты нам немножко краски дашь, — между тем продолжал Пашка.

Девушка усмехнулась:

— А, вот оно что! А я думала, вы так, бескорыстно.

— Так мы — бескорыстно! Только ты нам краски отлей. Ну, хоть небольшую баночку!

— Вымогатели! — оценила Женька. И тут же рассмеялась. — Ладно, так и быть — отолью. Вам зачем краска-то?

— Велик покрасить! — с гордостью сообщил босоногий… и тут же получил подзатыльник от своего спутника. Наверное, что-то не то сказал. Впрочем, Женька в разговор с мелкотой не вникала — заметила вышедшую из магазина подружку.

— Ну, наконец-то!

Следом за подругой в дверях показалась парочка молодых людей — жилистый худосочный парень в брезентовой рабочей робе и девушка в красном нарядном платье и туфельках, высокая шатенка с прической. Колесникова знала обоих: парень, Костя Хренков, уже года два работал в колхозном гараже механиком и шофером, под началом Женькиного папы Александра Федоровича, прозванного местными остряками Керенским — имя-то с отчеством одинаковые, вот и прозвали. Александр Федорович Костю — Котьку — хвалил, и было за что: механик от Бога, золотые руки… и Женьку он как-то здорово выручил… В общем, всем хорош, но как выпьет… И так-то — ершистый, обидчивый, а уж как в рот попадет, так все! И нахамить может, и руки распускает… правда, на следующий день извиняется, и тише воды ниже травы. Такой вот человек. Неплохой в принципе, отец за него всегда заступался.

Что же касается девушки… то с ней все было сложнее. Тамара Марусевич, так ее звали, была чуть постарше Женьки, года на два. Окончив школу, Тамара поехала поступать в ЛГУ, да неудачно, вот и работала теперь библиотекарем — зарабатывала необходимый для поступления стаж и получала рублей шестьдесят с копейками. Тамара была красивая — стройная большегрудая шатенка с пышными ресницами, чудными зелеными глазами, — многие парни на нее засматривались. Вот и Котька Хренков, похоже, влюбился…

Многие Котьку жалели: года два назад, сразу после армии, он всерьез влюбился в молодую учительницу-практикантку, вскоре трагически погибшую… И вот с тех пор Хренков едва оклемался…

Женька хотела было поздороваться с Котькой, окликнуть… но раздумала: похоже, между молодыми людьми разгорался скандал…

— Так ты, значит, с Коськовым? — распалялся Костя.

— Да кто тебе сказал?

— Так вас люди видели!

— Какие еще люди? Это дружки-то твои, пьяницы?

— Ты кого пьяницами обозвала? Ах ты…

Хренков замахнулся было…

— Ну, ударь, ударь!

Нет, не ударил — устыдился. Да и люди кругом… Оглянулся по сторонам ничего не видящим взглядом… и виновато поплелся за Тамарой…

— Янтарь выбросили, калининградской фабрики, — выдохнув, отчиталась Катя. — Называется — гарнитур. Красивые такие бусы и к ним брошка в виде цветка. Красиво — глаз не оторвать. Но и стоит — одиннадцать восемьдесят!

— Не так и дорого…

— Ну, милая… Для кого как! — Катерина вдруг хмыкнула. — Да ты не думай, там на всю очередь точно не хватит. Знаешь, кто там в первых рядах?

— Кто?

— Кротова! У самого прилавка уже… Вот увидишь, сегодня на танцы заявится с янтарем! Ой… а это кто тут?

Мезенцева наконец заметила мелюзгу:

— Э, вы чего тут?

— Краску мне помогут донести, — пояснила Женька. — Ну что, ребята, пошли?

— Ой, кто это там? Не Дорожкин ли? — Катя указала на промчавшийся мимо синий милицейский мотоцикл и сама же ответила: — Он. Ишь помчался куда-то…

* * *

Дорожкин мчался не куда-нибудь, а в отделение — по графику как раз сейчас начинался прием граждан, опаздывать на который вовсе не следовало. Обычно, правда, никто в милицию не приходил, все проблемы с участковым решались по-простому, на ходу — на улице или у общих знакомых.

Однако сейчас все же кто-то заявился!

— Мымариха там к тебе, — просветили в дежурке. — Уже с полчаса дожидается.

— Так время написано же!

— Здра-авствуйте, товарищ участковый!

— И вам не хворать, Валетина Терентьевна. Заходите, коль пришли.

Валентина Терентьевна Мымарева — Мымариха — женщина статная, сильная, с квадратным волевым лицом, характер тем не менее имела в чем-то даже подлый, постоянно по всякой мелочи жалуясь на соседей, донимая участкового и дежурную часть. Работала она в промкомбинате учетчицей, постоянно доставая коллег всякими придирками. Бывают такие люди — ежели гадость кому не сделают, считай, день прошел зря.

Соседи уж и не знали, бедные, куда от нее деваться! То костер не там разожгут — у себя-то на огороде! То крышу кроют не вовремя, стучат целый день, отдыхать мешают, то еще что-нибудь этакое…

Дорожкину эта неприятная особа тоже крови попила немало… Ну, что ж, работать-то надо.

Усевшись на предложенный участковым стул, посетительница расправила широкую юбку и, одернув бесформенный темно-серый блузон, больше напоминавший дореволюционную кацавейку, недоверчиво покосилась на портрет Брежнева. Не любила гражданка Мымарева ничего нового, просто на дух не выносила никаких перемен, вот и здесь — с момента назначения Леонида Ильича первым секретарем ЦК еще не прошло и года. Хрущев-то был хоть и волюнтарист (как оказалось), но все же привычный, свой.

— Заявленье хочу подать, — прищурившись, с нажимом произнесла женщина. — Между прочим, уже час тут сижу, дожидаюсь!

— Так могли бы в дежурке…

— Это Петьке, что ли? Нет, я уж лучше дождусь… Велосипед у меня украли, Игорь Яковлевич! Принимай меры, ага.

— Велосипе-ед? — На узком лице участкового отразилась смесь крайнего удивления с недоверием и некоторой долей юмора. Представить гражданку Мымареву катающейся на велосипеде он как-то сразу не смог, а когда все-таки представил, то едва сумел удержаться от дикого хохота. Вообще-то, в цирке и медведи на велосипедах ездят, и даже слоны…

— Ну, не мой, ясно, — сынка.

— Что за велосипед? Марка? Цвет? Когда и за сколько куплен? Да, мне и сына вашего нужно будет опросить.

— Ясно, пришлю… — Мымариха напряглась и задумалась. — В марках я не понимаю, цвет — да там разный был, а стоит — двадцать рублей новыми! — Тут заявительница плотоядно ухмыльнулась и напомнила: — Ущерб для меня значительный! Так, товарищ лейтенант, и запиши.

— Двадцать рублей? — недоверчиво переспросил Дорожкин. — В комиссионке, что ли, брали? В Тянск ездили?

— Не, он где-то здесь купил. С рук.

— Ах, с ру-у-ук… Так, может, он краденый, велосипед-то? А у кого купил?

— У кого купил, ясно, не знаю… А только ты мне, товарищ участковый, лишнего-то не шей! Уж скупкой краденого я вовек не занималась! Ясно?

Гражданка Мымарева побагровела и притопнула черной тупоносой туфлей, навскидку, верно, сорок третьего размера.

— Вы сына-то приведите…

Заявление все же пришлось принять.

— Ну, ясно, приведу… Или пришлю лучше — мне еще на смену сегодня заступать.

Выпроводив заявительницу, Дорожкин нервно закурил дешевую «Приму» и задумчиво покачал головой. Ага, бросишь тут курить, как же! Мымариху, пожалуй, было не отфутболить… сейчас. Но вот потом… Уж больно подозрительный какой-то велик — за двадцать рублей незнамо у кого купленный. Впрочем, с ним все равно Ревякину разбираться, до отпуска один черт не успеть. А Игнату, между прочим, скоро капитана получать. А тут вдруг жалоба — Мымариха обязательно напишет, к бабке не ходи!

В дверь осторожно поскреблись…

— Войдите!

— Маманя сказала зайти…

Вошедший — упитанный пацан с наглым лицом и косой челкой, — несмотря на погожий денек, был одет в теплые штаны-шаровары с кожаными заплатками на коленках и клетчатую рубаху с длинными рукавами «на вырост».

— Сказала, про велик все рассказать…

— Ну, давай, — покладисто улыбнулся участковый. — Садись, рассказывай… Зовут-то как?

— Мымарев Никита… Никита Сергеевич… Пятый «Б».

— Тебе одиннадцать-то есть?

С одиннадцати лет допускалось опрашивать подростков без присутствия родителей, именно что опрашивать, а не допрашивать — просто брать официальное «объяснение». И то, конечно, лучше бы с педагогом, но… тут уж нужно было ковать железо, пока горячо.

— Тринадцать! — обиженно отозвался пацан.

Ну да, судя по виду, так оно и есть. Даже и все четырнадцать дать можно!

— Тринадцать… и в пятом классе?

— На второй год оставили. — Мымаренок засопел и, такое впечатление, хотел было сплюнуть, да побоялся — все ж таки милиция!

— Математичка меня не любит… и русичка тоже… Вот и…

— Понятно… Ну, давай ближе к нашем уделу. — Положив на стол листок бумаги, Дорожкин потер руки. — Рассказывай. У кого купил, за сколько, когда велик пропал и… может, подозреваешь кого.

Пацан отвечал кратко, но на редкость обстоятельно, словно бы весь этот разговор продумал заранее… Это второгодник-то? Хотя… кто его знает?

Велосипед неустановленной марки Мымарев Никита неделю назад купил с разрешения матери (по сути-то, мать, выходит, и купила) у несовершеннолетнего Юрия Рыщука за двадцать рублей новыми. Велосипед пропал вчера около семнадцати часов — увели от продуктового магазина.

— А этому самому Юрию Рыщуку лет-то сколько? — записав, уточнил участковый. — Четырнадцать есть?

— Да пес его знает. — Никита озадаченно почесал затылок. — Может, и есть. Он тоже на второй год оставался! Их же я и подозреваю. Тот же Рыщ и украл вместе с дружком своим, Симаковым Пашкой. Я б их обоих вытряс, да… — Подросток грозно зыркнул по сторонами и тут же сник. — Да братан троюродный у Симы — Дылда! Да вы знаете…

— Дылда… Евсюков, что ли? — Лейтенант поднял голову. — Ну да, как не знать. Недавно заходил… на отметку. Так он ничего такого?

— Не-не, что вы! — В глазах Мымарева явно промелькнул страх.

Митьке Евсюкову по кличке Дылда было где-то лет двадцать. Школу он давно бросил, отсидел год в колонии за хулиганство и, недавно вернувшись, устроился грузчиком на склады, где не то чтобы работал, а скорее числился. Дылду откровенно побаивались даже взрослые мужики, средь которых было немало бывших сидельцев. Такой вот тип.

— А этих вот твоих, Рыщука с Симаковым, где найти можно? Где они могут краденый велик держать? Дома? В сарае?

— Не-е, дома вы их летом не найдете. На Большом озере! Шалаш там у них, хаза… У Серого камня, знаете? Так летом они почти что всегда там. Рыбу удят, костер жгут… Только не говорите, что я…

— Само собой, Никита.

Выпроводив потерпевшего, лейтенант задумчиво закурил. Вообще-то, сегодня были танцы, которые Дорожкин обычно профилактировал на патрульной машине вместе с дежурными сержантами, а когда и так, на служебном мотоцикле заезжал, как говорится, на всякий случай, чтобы не было драк. Драки, конечно, все равно случались, но не особо кровавые. Так, пара разбитых носов да синяки под глазами, ну, ребра еще поломают друг дружке — разве ж это драка, когда «тяжких телесных» нет? Даже «средней тяжести» и то редко, в основном «легкий вред» и «побои». Тем более все на почве «внезапно возникших неприязненных отношений». Мелкие совсем статьи, можно сказать — мягонькие.

Подумав, Игорь решил на танцы сегодня не заглядывать — дежурка и без него справиться, — а вплотную заняться краденым велосипедом. Скоро отпуск, а в отделении не принято было оставлять за собой «хвосты». Тем более Ревякину, у которого и своих, оперских, дел хватало — ставку второго оперативника срезали одновременно с ликвидацией Озерского района. Отделение милиции оставили — и то хорошо.

— Слышь, Петро, я на ужин, — проходя мимо дежурки, на ходу бросил Дорожкин. — Потом вечером — по делам. На танцы — как успею, нынче уж без меня.

— Да ничего с твоими танцульками не сделается, не боись! Поглядим, съедим. Пьяных заберем.

— Вот-вот! А я завтра с утра приду, оформлю. Рапорты только без ошибок пишите.

— Это кто у нас с ошибками пишет-то?

— Да есть… некоторые…

* * *

Домой к Катерине шли целой процессией: впереди — мелкие пацаны с краской, следом за ним — девчонки. Подружки болтали, обсуждали янтарный гарнитур, очередь, прокатившего на мотоцикле участкового Дорожкина, а также выходку Котьки Хренкова…

— Да он так-то парень хороший, — заступилась Колесникова.

Катька ахнула:

— Да я знаю. Ты кому говоришь? И все же — чуть не ударил! Ну, ты сама видела.

— Но ведь не ударил же!

— Все равно… Если бы со мной так разговаривали, я бы не спустила ни в жисть!

— Ну, ты у нас вообще грозная…

— Хотя третьего дня в окошко видала — Котька Тамарку на мотоцикле катал, — вдруг припомнила Катя. — Тамарка в коляске — вся довольная, до ушей улыбка.

— Котька на мотоцикле? — Женька повела плечом. — У него же нет мотоцикла-то. Еще на служебном автобусе мог бы прокатить, и то от отца бы влетело.

— Так Потаповых мотоцикл-то, — рассеянно пояснила Мезенцева. — Коляска у них была помятая, помнишь? Так Юрка Потапов, как с армии пришел, вмятину выправил и коляску покрасил. Ну, той краской, что была — синей, как вон у тебя была. Сам мотоцикл серый, а коляска синяя… Ой, смотри — Коленька наш идет. Красивый какой! Тащит чего-то. Вон целая авоська… Книжки, что ли…

По тротуару, у поворота на Пролетарскую, навстречу девчонкам шагал Коля Ващенков, зануда, маменькин сынок и отличник, книжный червь. В белой рубашке и коротких серых брючках со стрелками, наглаженными до остроты бритвы, весь такой причесанный, чистенький и примерный до такой степени, что любому дворовому пацану такого тотчас же хотелось побить! Так же, как и его спутника — такого же, прости господи, интеллигента, явно городского — в тюбетейке, круглых очках и черных коротких штанах на помочах. Круглые очочки, аккуратная стрижечка полубокс, а под мышкой — увесистый том Майн Рида.

Вот обоих зануд и побить!

Так, верно, и решили Пашка и Юрик. Пашка поставил ведро наземь. Юрик грозно выпятил грудь и харкнул прямо под ноги Коле:

— Здорово, книжный червь! Куда путь держишь? Че воображаешь-то? По шее захотел? По шее? А ну-ка, Паха, давай-ка ему надаем…

— А ну-ка цыц! — быстро прекратила Женька. — Устроили тут… Хотите краску, так несите, не отвлекайтесь.

— Так мы это… несем… — Пацаны смущенно переглянулись и, украдкой показав «занудам» кулак, подхватили ведро и свернули на Пролетарскую.

Связываться с Женькой они опасались. Да, та почти взрослая, да и знакомых у нее много — запросто могло попасть хоть от того же Котьки Хренкова. А еще — от стиляги Алекса и его хулиганистых дружков. И что с того, что Алекс нынче не в Озерске — дружки-то здесь!

Про странную дружбу Алекса с Колесниковой Женькой местные шпанята тоже были наслышаны и, поскольку в музыке не разбирались совершенно, считали, что те «крутят дела», явно какие-то свои и не очень-то законные. Так они на полном серьезе и считали… мерили по себе.

— Мама сказала, в поход если пойдут, так и я тоже. — Коля неожиданно поднял глаза… и сам смутился невиданной своей смелости. Еще бы — со старшими девчонками заговорил! Пусть и со знакомыми, но все-таки…

Переглянувшись, подружки расхохотались, чем еще больше смутили юного бедолагу.

— А это приятель мой, Миша.

— Голиков Михаил, из Ленинграда, — чуть склонив голову, церемонно представился очкарик. — Приехал на каникулы к тетушке, в Валую. Это недалеко здесь…

— Да уж знаем…

— А сюда в библиотеку езжу, за книжками. В прошлый раз Фенимора Купера брал, а сейчас — вот… Майн Рид! «Оцеола — вождь семинолов».

Рядом, на площади, притормозил «ГАЗ-51», грузовичок с дощатой надстройкой на половине кузова. К грузовичку тут же поспешил народ — похоже, доярки…

— Ой, это к нам, на ферму! — ту же заспешил Миша. — Как бы не опоздать… До свидания!

— Пока… Так ты что, не хочешь, что ли, в поход? — глянув на Колю, спросила вдруг Мезенцева. — Так скажи, никто ведь силком не тянет.

— Нет, очень хочу! — Волнуясь, мальчишка поправил очки. — Но боюсь… смогу ли?

— Готовить, что ли, не умеешь? Так мы тебя научим! — уверила Катерина. — И щи, и кашу варить.

— Да нет, это-то я все умею — мама научила… А вот пилить, дрова колоть…

— Да не так уж это и трудно. — Вступив в разговор, Женька с любопытством посмотрела на книжки в авоське у парня… Странные это были книжки, не книжки — журналы, квадратные, с дырочкой посередине… Неужели тот самый новомодный журнал?

— Это у тебя…

— «Кругозор», — похвастался Коля. — Журнала такой, с пластинками. Я в библиотеке брал, мне тетя Тамара разрешила. Они с мамой подруги. Переписали — у нас радиола с магнитофоном. Вот несу назад.

— Опоздал ты. Тамара давно уже ушла.

— Ушла? Тогда Елене Степановне отдам. Успею…

— Успеешь. А что там за песни-то?

— Да разные. Мне новогодние понравились — «Черный кот».

— Ну, «Черный кот» всем нравится… Ладно, пока. А в поход все-таки иди! Иди и не думай — дрова колоть научим.

С делами управились быстро: Пашка с Юриком сноровисто забрались на крышу сарая, девчонки подали листы, а дальше минут пять-десять — и все уже было прибито, да не абы как, а как следует! Ребята и дверь в сарае покрасили. А краски еще осталось изрядно.

— Прямо в ведре и берите, — разрешила Колесникова. — И можете не возвращать. Мыть, что ли, потом ведро-то?

Пацаны, довольные, убежали, а подружки уселись пить чай. Пока раскочегаривали керогаз, да пока закипал чайник, хозяйственная Катерина развела муку — напекли блинов, тоненьких, вкусных…

— Вот умеешь ты блины печь, — похвалила подружку Женька. — А у меня так все время толстые какие-то получаются. Или с комками.

— Тут от сковороды много зависит…

* * *

— А теперь — белый танец! Дамы приглашают кавалеров! — выйдя на сцену, торжественно объявил завклубом Сергей Валентинович, для многих здесь — просто Сережа или Сергей. Среднего роста, вполне симпатичный и коммуникабельный молодой человек, одноклассник Дорожкина, Сергей отслужил в армии и, окончив культпросветучилище, был направлен на работу в Озерский рабочий клуб, где очень быстро дорос до заведующего и был на хорошем счету в отделе культуры…

Почти все по клубу Сергей делал сам — всякая там техника-электрика и прочая звуковая аппаратура, с которой раньше сильно помогал Максим Мезенцев. Но Максим ушел в армию, и теперь приходилось самому. Впрочем, Сергей Валентинович вполне справлялся: выбив в райкоме комсомола проигрыватель с магнитофоном, лично спаял усилитель мощности и приспособил большие динамики из кинобудки, так что звук был очень хороший — даже в Тянске завидовали.

На выражение «белый танец» все девчонки сделали стойку. Сам этот обычай — «дамы приглашают кавалеров», говорят, зародился еще в Австро-Венгрии, на придворных балах, в СССР же распространился в послевоенное время, когда так остро не хватало мужчин. Воспитанные же в первобытно-домостроевской строгости девушки просто не осмеливались да и не могли познакомиться — и тут вдруг нашелся поистине гениальный выход! По неписаным правилам приличия, мужчина не мог отказать пригласившей его девушке. Вот они и приглашали… И для многих — особенно на школьных вечерах — это было равносильно признанию в любви…

— «Ты спеши, ты спеши ко мне… Если я вдалеке, если трудно мне…»

Едва только послышался усиленный динамиками голос Муслима Магомаева, как Катерина со всех ног рванула к Толику… к Анатолию Ивановичу, молодому педагогу… тот ведь не мог отказать!

И не отказал… Пары закружились в танце…

Как и многие другие девчонки-школьницы, Женька скромненько уселась на скамейку. Бросаться кому-то на шею она вовсе не собиралась — вот еще! Ее уже и так два раза пригласили. Правда, второй раз девушка отказалась — от незнакомого парня явно попахивало спиртным.

Незнакомец, правда, пытался ерепениться и грубо схватил Женьку за руку… Его быстро взяли за шкирку и поставили на место — объяснили, что к чему. И дальше все было спокойно, не считая обычных небольших потасовок, которые, впрочем, тут же и заканчивались, для более серьезных разборок обычно уходили за клуб, к пожарному водоему.

Стояли белые ночи, и все, что происходило на танцевальной площадке, было хорошо видно всем. Как танцевала пары… Как красива была Катя — в синем своем платье, с прической, с перламутровой заколкой в волосах. Как закончился танец и кавалеры провожали дам…

Анатолий Иванович галантно подвел Катю к скамейке, поклонился…

И тут появилась Кротова! С компанией других девиц, довольно развязная и, кажется, под хмельком.

А вот одета она была — да! Скорее, даже раздета. Уж по людной-то улице даже Светка так бы вот не пошла! Черная плиссированная юбочка едва доходила до середины бедер, воротничок ослепительно-белой нейлоновой блузки был расстегнут гораздо ниже предела скромности, принятого даже в больших городах. Лаковые туфли-лодочки, подведенные со стрелками глаза, потрясающий всякое воображение начес и, конечно же, ярко-красная вызывающая помада! Не забыла Светка и про украшения — янтарные бусы и такая же брошка в виде затейливого цветка! Недавно купленный в промтоварном гарнитур… Точно такой же, как и на продавщице универмага райпо Котиковой Тане… Как на бухгалтерше стройтреста Наде Коновяз… На Леночке — юной администраторше Дома крестьянина… И на только что пришедшей Тамаре Марусевич был точно такой же гарнитур — янтарные бусы и брошка!

Тамара явилась не одна — в компании некоего Мишки Андреева, смазливого такого блондинчика, студента лет двадцати… Нечасто тот приезжал, на лето только.

Вздохнув, Женька вдруг подумала, что добром это не кончится. Котька Хренков на танцы обязательно придет, а тут — эти. И — ой, что будет, что будет…

— Чужих приглашаешь, тля, — проходя мимо Кати, сквозь зубы процедила Кротова. — Ничего, разберемся.

— Разобралась одна такая! — Катерина рассерженно бросила вслед.

Светка, похоже, не расслышала, улыбаясь во весь рот, подошла к Анатолию, заговорила… Тот вежливо улыбнулся в ответ… И, что-то сказав, отошел к сцене, к Сергею, а потом и вообще скрылся где-то, быть может, даже ушел. Наверняка из-за Кротовой — не хотел провоцировать конфликт.

Впрочем, здесь было кому провоцировать — на входе появились Котька Хренков, а за ним Митька Евсюков — Дылда…

Объявили быстрый танец, и все стали выплясывать, как могли. Сначала под «Фантазеров» Ларисы Мондрус, а потом и под рок-н-ролл Чака Берри, застенчиво именуемый «твистом».

Ой, как выпендривался Дылда! Нет, он не танцевал, а именно что выпендривался и всячески мешал другим. Во всегдашнем своем потрепанном тельнике, в широких штанах, в надвинутой на самые глаза блатной кепке-«лондонке» — на зависть малолетней шпане. Узкое, вытянутое, как у лошади, лицо, тонкие злые губы…

— Неприятный тип. — Сидя за сценой, у динамиков, Анатолий Иванович неодобрительно глянул на Дылду и покачал головой. — Недалеко от меня живет, кстати. Говорят, многих знает…

— Да, знает, — оглянувшись, подтвердил завклубом Сергей. — Только… Ох, чувствую, будет у нас сегодня драка…