Судьба гусара

Андрей Посняков, 2018

Денис Давыдов, гусар, поэт, забияка! Он пишет стихи и басни, рвется на войну, дерется на дуэлях из-за красивейших женщин… И помнит, что эта эпоха – не его! Душа нашего современника, почти полного тезки лихого гусара, угодила в чужое тело и в чужое время… молодой человек пытается найти пути выхода, однако оказывается втянутым в неудержимый водоворот событий, не дающих опомниться. Он совсем почувствовал себя гусаром – и стал им. Поэтом, душой компании и тем, кого называли – хват! Чувство долга властно тянет молодого человека на войну с Наполеоном, и Денис хлебнет горестей военных действий сполна. И в Восточной Пруссии, под Фридландом и Прейсиш-Эйлау, и чуть погодя, в снежных лесах Финляндии, во время русско-шведской войны…

Глава 2

Вернуться обратно не получалось! Дэн осознал это постепенно, пытаясь вырваться при каждом удобном случае. Наверное, поэтому и шок не был столь уж заметным — юноша уже просто привык. Привык к раздольным полям, к друзьям-гусарам, к веселым пирушкам, лошадям, женщинам. Да что там говорить, вешать нос в гусарском полку было решительно невозможно! Просто никак. То одно, то другое, опять же — стихи. Стихи о гусарской жизни сочинялись на удивление легко и приятно, друзья их принимали с восторгом, а еще доходили слухи, что и уездные барышни переписывают их в свои девичьи альбомы.

Кстати о женщинах… Катаржина, та самая роковая красотка, к которой так стремился поэт-гусар, неожиданно была помолвлена со старым князем Черкасским и в самое ближайшее время собиралась за него замуж. Будущий муж был старше своей молодой супруги раза в три, но это никого не смущало — такие уж тогда стояли времена. Вот если б наоборот — старуха с молодым, тогда всем про молодого было бы ясно — тот еще фрукт, ищущий всяческих материальных выгод.

Что же касаемо юных дев, так их отдавали замуж частенько против воли, да и вообще, брак был делом родителей. И это правильно, наверное, — ну ведь решительно невозможно поручить такое важное дело подросткам, тем более влюбленным! Катаржина же была сиротою и бесприданницей, и к замужеству ее явно приложила руку кузина. Что ж, очень даже неплохой выбор, учитывая богатство князя. Можно сказать, юной польке очень даже повезло с мужем. Богат, знатен, знаменит! Ну, а что касаемо сексуальной жизни, то… гусары на что? Их ведь тут — целый полк. Правда, теперь не столь уж и рядом — от Звенигородки до имения князя под Черкассами — больше ста верст. Впрочем, разве ж это преграда для двух молодых людей, чувствующих друг к другу симпатию?

Уже после маневров, где-то в начале сентября месяца, Давыдов неожиданно получил от своей пассии письмо, доставленное с оказией — возвращавшимся в свой полк уланским капитаном. Письмо сие — а скорей, записка — было написано частью по-русски, частью по-французски безбожно исковерканными словами, из которых, однако же, можно было понять, что пылкая полька соскучилась и жаждет встречи.

«Приежжяй мон амур буду в Михайловском монастыре сентября двадцатого дня твоя ктржна».

Вот примерно так. В таком вот телеграфном стиле.

Прикидывая, что со всем этим делать, Денис Васильевич испросил совета у лучшего своего друга — Бурцова. Бравый ротмистр лишь подкрутил усы и, лукаво глянув на друга, сказал: «Поезжай! Коль женщина зовет — так тут и думать нечего, особенно гусару». Удобную причину для отлучки вполне можно было придумать — скажем, навестить некую престарелую тетушку, возвращающуюся в Москву со своей южной усадьбы.

— Так ведь вранье получится! — не согласился Денис.

— Так ведь ради дела! — Алексей Бурцов, когда хотел, мог уговорить любого. — Тем более ты можешь и не говорить, что к тетушке. Скажи уклончиво — к родственнице… почти ведь так оно и есть?

— Рапорт поеду подавать, — с неожиданной хмуростью вдруг промолвил Давыдов. — О переводе на театр военных действий. Давно хотел уже. А то ведь так и не удосужусь отведать ратной славы! Братец мой младший, Евдоким, так ведь туда и отправился, в расположение генерал-аншефа Беннигсена. Прислал вот письмо из Вильны. Вояка! Так и мне негоже отставать.

— Ну, можно и так, — подумав, ротмистр махнул рукою. — Рапорта-то мы все подадим… А я вот все же надеюсь — может, и наш полк бросят в бой? Не оставят в резервах…

Денис покусал ус:

— Может быть. Но я все же подам. Заодно и даму проведаю.

— Вот это правильно! — засмеялся Бурцов. — Жаль будет расставаться, коли рапорту твоему ход дадут. Лучше б в одном полку… вместе…

— Ах, друг мой Алексей! Хорошо бы да кабы!

Взволнованные друзья обнялись и расцеловались, после чего окрыленный поддержкой Бурцова Денис тотчас же отправился к своему командиру.

Полковник Ставицкий принял бравого гусара тотчас же и, узнав, в чем дело, перечить не стал:

— Знаю, знаю, все вы в бой рветесь. Особливо ты. Брат, говоришь?

— Да, да — Евдоким. Поди скоро уже и воевать будет, а я…

Искоса поглядев на своего подчиненного, полковник надел треуголку — он все же собирался кого-то проведать:

— Понимаю, все ж таки после гвардии у нас, верно, скучновато? А, Денис?

Давыдов потупился:

— Что вы, Яков Федорович! С такими-то орлами когда и скучать?

После посещения полковника Дэн внезапно ощутил некий подъем чувств. Денис Васильевич года полтора назад был сослан в Белорусский полк из столичных кавалергардов, сослан за стихи, и, конечно же, мечтал вернуться. Подавал рапорт полгода назад, и вот сейчас собрался… В гвардию, на войну — вот это было бы славно!

Долго ли, коротко ли, а Денис простился с друзьями и, велев слуге седлать коней, тут же и отбыл вместе с верным Андрюшкою. Всякие мысли перемешались в буйной голове гусара! Давыдов мечтал об участии в войне, о переводе… и, конечно же, о встрече с юной польской красоткой. О том, кстати, мечтал и Дэн… но еще он все-таки надеялся вернуться. Черкассы это вам не Звенигородка — город большой, неужто не найдутся в нем медиумы? Неужто никто спиритических сеансов не проводит, не вызывает духов? Или это все не в моде еще?

Медиум. Все дело в медиуме — Ольге. Именно она погружала Дэна в транс, она и возвращала обратно. Как? А бог ее знает. Юноша этим и не интересовался как-то — синие глаза Леночки мешали, ведь только на них и смотрел. Ах, Леночка, Леночка… Катаржина. Чужая невеста, бесприданница… и красавица, каких, верно, больше в целом свете нет!

К слову сказать, Дэн никогда не осуждал тех женщин, что ищут лучшей жизни, используя свою красоту. И правда — коль есть что, так ведь грех не пользоваться! Когда бедные юницы выходят замуж за богатых стариков, как вот Катаржина, — это правда жизни, и от того не становятся эти девы ни подлее, ни хуже. А уж если не о юницах речь, а об особах постарше, годам к сорока… То тем-то сам бог велел! Пока красота не увяла. Нет, не осуждал Денис таких женщин, вовсе не осуждал. Наоборот, защищал всегда, частенько за ужином с квартирной хозяйкою спорил. Если женщина что для улучшения жизни своей — а часто и детей — делает, то как же можно ее за то осуждать? Да и вообще, сказано ведь — не судите, да не судимы будете.

Понимал Дэн и Леночку, и Катаржину. Других не понимал, тех, кто всю жизнь мыкается с нищим пьяницей-мужем! Глянешь на иную — ну, красива. И умна… но все равно — дура. Муж — нищий алкаш, жену ревнует, к тому же и бьет смертным боем! А та все терпит, вот уж точно — дурища! Чего-то боится в сей жизни менять… А чего бояться? Чего терять-то? Впрочем, в каждой избушке свои побрякушки.

Отыскать под Черкассами Михайловскую женскую обитель никакого труда не составило. Монастырь, огороженный мощной стеной из беловатого камня, сверкал на солнце куполами церквей. Вокруг росли высокие стройные липы и клены, уже начинавшие желтеть, хотя погоды все же еще стояли летние, теплые.

Обитель-то нашли, но вот как было туда проникнуть? Как узнать, там Катаржина или еще нет? По законам Российской империи, жена должна была принимать веру мужа, то есть католичка полька — креститься в православие. Затем будущий муж и отправил ее в обитель: чтоб разъяснили ей сестры-монахини православную веру. Так многие делали, и князь Черкасский — не исключение.

— Вот это стадо, барин! Всем стадам стадо, а? Поди монастырское.

Слуга, Андрюшка, не удержался, восхищенно показав пальцем на пасущихся на лугу, невдалеке от дороги, буренок. Чистеньких, дородных, лоснящихся. Возле стада, в кусточках, притулился шалаш, возле которого важно прогуливался босоногий пастушок в коротких штанах и свитке из выбеленной на солнце холстины.

Завидев красавца-гусара, пастушок забыл про коров и восхищенно уставился на всадника…

— Что рот-то раскрыл — муха залетит! — засмеялся Давыдов. — Монастырское стадо-то?

— Так, барин, так, — пастушок покивал лохматой белобрысой головою и улыбнулся. — А сабля у тебя вострая?

— А ты думал! — хохотнул гусар. — Хочешь в руках подержать?

— А можно? — склонив голову набок, мальчишка недоверчиво прищурился.

— Да можно, почему б и нет? — Денис Васильевич сделался сама серьезность и, придержав поводья, нагнулся к пастушонку: — У вас тут где шалаш можно поставить? Что-то не хочется на постоялом дворе ночевать — больно уж там клопы злые.

— Гы! Уж точно злые, — отрок поколупал в носу. — А шалаш можно вон, на меже поставить. Там земля ничья.

— Слуге моему покажешь, где… Тебя как звать-то?

— Гришкою.

— А как бы мне, Гришка, узнать, приехал кое-кто в монастырь или нет? Сбегаешь? Не только саблю потрогать, еще и денежку дам.

— Не, не сбегаю, барин, — с видимым сожалением протянул пастушок. — Обитель-то женская, нас не пускают.

— Жа-аль.

— Я-то не могу, а вот сестрица моя, Фекла, может. Позвать ее?

— Конечно, друг милый, позвать!

— Так я тогда мигом!

Сестрица пастушка Фекла оказалась долговязой девицею с весьма приятным личиком и нескладной фигуркой подростка. Босая, в темной длинной юбке и какой-то бесформенной кофте, она чем-то напомнила Дэну персонаж из какой-то исторической игры. Выполнить просьбу гусара Фекла согласилась охотно — да невелика и просьба была.

— Если та госпожа там, скажешь, мол, друг ее — она знает, кто — будет ждать ее вечерком, прямо вот здесь, под липами… еще скажи… Черт! — Денис вдруг хлопнул себя по лбу. — Вот же дурень! Как же она тебя поймет-то? Она ж полька!

— Так я, барин, польский понимаю. И говорить могу.

— Ты ж моя умница! Ну, иди, иди же, не стой.

Девчонка обернулась быстро, и пары часов не прошло:

— Дама сказала — к вечеру выйдет. Так что ты, барин, жди.

— На вот тебе! — обрадованно рассмеявшись, гусар протянул Фекле денежки — копейки. — Это вот и братцу твоему тоже.

— Он хотел еще саблю посмотреть.

— Пусть на межу приходит — посмотрит. Где у вас тут межа-то?

— А вон…

Наскоро перекусив прихваченной с собою вчерашней холодной дичью, Денис Васильевич оставил Андрюшку строить шалаш, вскочил в седло и, подкрутив усы, мелкой рысью подался к обители. Вне всяких сомнений, появление столь бравого всадника — да еще и гусара! — у стен женского монастыря вряд ли осталось бы незамеченным, мало того, вызвало бы целую кучу кривотолков и сплетен, что monsieur Давыдов прекрасно понимал и вовсе не собирался стать мишенью для пересудов, тем более коли здесь была замешана молодая и привлекательная особа… вовсе даже не свободная.

Исходя их этого, Денис привязал коня в липовой рощице, сам же, сняв кивер и накинув на плечи шинель, уселся невдалеке на пенек, маскируясь в зарослях краснотала и вербы. Конец сентября в Малороссии — по сути, еще лето, так что разноцветных — зеленых, желтых и красных — листьев на кустах и деревьях вполне хватало для укрытия. Так вот гусар и ждал появления своей пассии, нетерпеливо поглядывая на аллею.

Еще даже не начинало темнеть, кажется, вскорости после обедни, одинокая женская фигурка появилась наконец-то на мосточке, ведущем через неглубокий овражек к липам. Поверх изумительной красоты темно-голубого платья, словно сошедшего со страниц модного французского журнала La Racinet, струилась темно-коричневая шаль, с изысканной шляпки на лицо ниспадала вуаль. Изящная фигурка сия даже издали выглядела столь воздушной и легкой, что темно-красного сафьяна туфли, казалось, едва касались земли. Едва слышно шуршали опавшие листья…

Сердце гусара забилось так гулко, что грозило вот-вот выскочить из груди! Сомнений никаких не было — эта появившаяся на аллее девушка и есть Катаржина!

— Ах, услада очей моих! — Вскочив, Денис со всех ног бросился навстречу красавице, умоляя Господа лишь об одном: лишь бы все это вдруг не оказалось видением, волшебной грезою влюбленного поэта… хотя о любви, верно, здесь речи и вовсе не шло. Скорее, влечение, да… Но какое!

— Добжий вечор, месье гусар, — откинув вуаль, Катаржина окатила своего истосковавшегося кавалера синим светом очей.

Очаровательно наморщив носик, она еще что-то добавила по-польски, что именно, гусар, естественно, не понял, но догадался в общих чертах. Хотя… и что тут было догадываться, все более чем откровенно! Как пелось в старой песенке «Наутилуса»: «Ты — моя женщина, я — твой мужчина, если надо причину, то это причина».

Да не надо было причины, и не надо было никому ничего объяснять, тем более — друг другу!

Похлопав по холке коня — жди, мол, — Денис взял возлюбленную за руку и повел за собой сквозь заросли, через дорогу к меже, где ушлый Андрюша уже соорудил просторный шалаш, не забыв положить наземь мешок, набитый сеном, — загодя приобретенный практичным слугой по пути.

На этом мешке и случилось…

— Ах, милый…

Полетела прочь шляпка, а за нею и шаль. Скользнули меж пальцами гусара шелковые завязки платья… Да черт-то бы их побрал, эти завязки, вот, право же, в самом деле — побрал! Это ж такое неудобство, и кто только их придумал… просто изверг рода человеческого, иначе и не сказать! Да развязывайся же… ну!

А Леночка-то… тьфу — Катаржина — тоже хороша. Не могла вместо столь неудобного платья джинсики нацепить да какую-нибудь легкую кофточку… и можно даже без бюстгальтера… хотя… Сей детали женского туалета и так не было. Едва завязки ослабли, как тотчас же обнажилась грудь — упругая, быстро наливавшаяся терпким соком запретной любви…

Они простились через пару часов. Уже начинало смеркаться, а невдалеке, над рощею, поплыл, закурлыкал журавлиный клин.

— Счастья тебе, милая, — крепко обняв девушку на прощанье, прошептал гусар. — Надеюсь, еще свидимся.

— И тебье стчастья, — пылкая красавица томно изогнула шейку. — Приезджай. Не забывай меня, коханый. Даже когда рожу детей… Все равно — приезджай. Всегда.

— Всегда, — эхом откликнулся Давыдов.

Хрупкая, закутанная в шаль фигурка быстро пошла по аллее к монастырю. На мостике обернулась, помахала рукой…

У Дэна словно тисками сдавило сердце… Ах, Леночка, Леночка… И почему все вот так? Почему они не могут остаться вдвоем… быть вдвоем всегда? Значит, все ж таки не любовь. Просто влечение-увлечение. Но ведь им было очень хорошо? Было. И, даст бог, будет еще… Невелик грех, наверное…

* * *

В Черкассах Денис Васильевич остановился в недорогом пансионе, сняв комнату на двоих со слугой. В номере оказалась всего одна кровать на гнутых деревянных ножках, и Андрюшка постелил себе в углу… тот самый мешок с сеном. Правда, спать слуге не дали.

— Вот что, любезный мой, — едва устроившись, Давыдов задумчиво покусал усы. — Поди-ка, прошвырнись, поспрашивай — кто-нибудь здесь занимается спиритизмом?

Андрюшка округлил глаза:

— Чем-чем, барин?

— Ну… духов там вызывают и прочее…

— Так это ж еретики-чернокнижники! — слуга опасливо перекрестился на висевшую в углу икону. — За то в Речи Посполитой — смерть. Да и у нас по головке не погладят. Не в тюрьму, так на каторгу.

— Да уж, нет еще в России истинных европейских свобод! — явно ерничая, посетовал Дэн. — Что ж, вели тогда ужин принести. Вдвоем и поснедаем.

— Ужин — это, барин, славно, — денщик сразу же оживился и погладил себя по животу. — А чего заказывать-то? Поздновато уже. Боюсь, не уснула ль прислуга.

— Ну… яичницу пусть пожарят, так, чтоб побыстрей. И вина… Вина не забудь. Пусть хоть яблочного — один черт.

— Ну это я, барин, сей момент спроворю!

Просияв лицом, Андрюшка удалился, а его хозяин скинул сапоги и, растянувшись на кровати, задумался. Отыскать спиритов и медиумов, оказывается, было не так-то просто! Времена на дворе стояли религиозные, к чернокнижью и колдовству относились строго. На кострах уже не жгли, но репрессии не отменяли. Вот и боялись люди… и, похоже, даже в высших кругах. Если и проводили сеансы, то явно не афишировали.

Но ведь должны же… какие-нибудь бабки… ведьмы… колдуньи… Да! Не может быть, чтоб не… Надо просто искать. Искать надо.

— А вот и ужин, Денис Васильевич! Как вы и просили — яичница с салом! — довольно щурясь, слуга внес в комнату дымящуюся сковородку. — Куда ставить?

— А вон, — вскочив с ложа, гусар поставил на колченогий столик какую-то замусоленную французскую книжку, найденную здесь же, в номере, — видать, кто-то из постояльцев забыл. — Однако — Расин! — Давыдов все же прочел название и махнул рукой. — Да и черт с ним, с Расином. В метафизическом споре философии и яичницы победила яичница… Жаль, что не зеленый змий! Кстати, о нем… Андрей Батькович! Как там насчет вина?

— Посейчас принесу, барин. Это… из яблок только вино, однако крепкое.

— Крепкое? Да ты уже, шельма, испробовал?

— Так, чуть-чуть. Хозяин за штоф полтину требует!

— Иди ты! Это ж три фунта телятины можно купить.

— Так не брать, барин?

— Как не брать? Бери! Я ж тебе, дурень, не о том толкую — брать вино иль не брать, а о том — что дорого стало везде.

— Тогда гоните полтину, Денис Васильевич! И еще столько же — за яичницу.

Гусар аж крякнул от наглости хозяев пансиона.

— За яичницу — полтину? В ней что, два десятка яиц? И одного ведь не наберется… Впрочем, ладно — на вот тебе. И неси поскорее вино.

С первой баклажкой вина не повезло — оно скорее напоминало яблочный уксус, зато вторая неожиданно оказалась крепкой — не вино, а чистый кальвадос. Выкушав на пару с Андрюшкой пару баклажек и закусив яичницей, Денис Васильевич соизволил отойти ко сну. Правда, выспаться так и не удалось — одолели клопы! Даже не клопы, а целые крокодилы, как выразился слуга. Денис тоже выразился… только совсем непечатно.

Оба — хозяин и слуга — так и не сомкнули глаз до утра. Не выспавшийся и злой Денис Васильевич всерьез намеревался набить хозяину пансиона морду! Увы, гостей выпроваживала заспанная хозяйка — ну, не ее же бить!

— Клопы тут у вас, однако, матушка, — прощаясь, посетовал гусар.

Хозяйка — женщина средних лет в старом затрапезном капоте — кивнула и, попросив постояльцев чуть обождать, скрылась где-то на кухне… откуда и вынесла штоф и небольшие стопочки.

— Водка. Сливовая. Угощайтесь.

— Ну… чтоб все ваши клопы сдохли!

Озвучив сие пожелание, Денис подкрутил усы и вышел во двор, где его уже ожидал верный Андрюшка, заранее приготовивший лошадей.

— Надеюсь, хоть их-то клопы не заели…

Потрепав по холке жеребца, Давыдов вскочил в седло и мелкой рысью бросил коня прочь из города. Позади, верхом на смирной кобыле, поспешал слуга. Недоброй памяти пансион, точнее говоря, клоповник, располагался почти на самой окраине, так что до Николаевского тракта оставалось ехать недолго. Было довольно тепло, но серое осеннее небо уже набухало сизыми тучами, и, едва путники выехали на тракт, как тут же припустил дождь. Несильный, но по-осеннему нудный, он шел почти полдня, и лишь только к полудню наконец-то выглянуло солнышко.

До того казавшийся унылым пейзаж вдруг вспыхнул яркими разноцветными красками: зеленью озимых, желтизной лип и березок, огненно-оранжевой кленовой листвой. И все это — на фоне дивной синевы неба!

— Был бы художником, картину бы написал! — хлебнув из походной фляжки, восхитился Денис. — Впрочем, я все же какой-никакой, а пиит… Правда, о природе никогда не пробовал…

— Как же не пробовали-то, барин! — подогнав лошадь, Андрюшка подал голос. — А про животинку разную, про птичек? Турухтан там, тетерев, орлица…

Услышав такое, гусар чуть не подавился водкой. Вот так Андрюшка! Эвон какой хват: слышал звон, да не знает, где он.

— Ты лучше про птичек этих не упоминай, — повернув голову, хмыкнул Давыдов. — Меня из-за них сюда и сослали. На-ко вот, лучше выпей!

— Благодарствую, барин! Эта водка-то у вас забористая. Явно не из Вильны!

— Тебе, однако, лучше знать. Ты ж ее и покупал — к слову.

Из Черкасс до Звенигородки добирались три дня, что и понятно — почти сотня верст все-таки. Спешить не особенно и надобно было, так что Денис старался не загонять лошадей. Первую ночь заночевали на постоялом дворе, а вторую пришлось провести в поле, близ неширокой речки в просторном, устроенном, видимо, рыбаками, шалаше.

Пока Андрюшка занимался лошадьми и костром, Денис Васильевич вспомнил золотое детство и вырубил из краснотала удочку. Леска с крючком нашлись у слуги в котомке, а поплавок бравый гусар соорудил из пуговицы. Не из своей, конечно, форменной — из Андрюшкиной.

Похлебав ушицы, путешественники легли спать и поднялись очень рано — еще только начинало светать. Очень уж не хотелось ночевать где ни попадя, а чтоб к вечеру быть дома, следовало поспешить. Вот и поспешали. Лошадок, правда, не гнали — где-то ехали шагом, где-то мелкой рысью, даже не пускались в аллюр, не говоря уже о галопе.

На протяжении всего пути Денис, вернее сказать — Дэн, думал о спиритах. Ну неужели же ни один такой не подвернется? Неужели придется здесь — навсегда? А как же академия, друзья? Отец, наконец? Хоть у того и семья, но все же… Да и вообще, как это можно — здесь! Ни Интернета, ни мобильной связи — вообще никакой связи, кроме почтовой, ни дискотек, ни… ни музыки современной, ни…

Однако же вовсе не скучно, надо признать! Совсем-совсем не скучно. Пожалуй, даже и повеселей, чем там… дома… Да уж точно веселей, тут и сравнивать нечего! Одна жженка чего стоит, а еще казарма с друзьями, балы… Или вот пани Катаржина. Весело, чего уж! Однако что же так пакостно на душе? Может, потому что Леночка — чья-то невеста? Так нет здесь Леночки… есть Катаржина… которая тоже чужая невеста. Однако куда ни кинь — всюду клин!

Подъезжая к Звенигородке, путники попали под сильный дождь и, свернув с дороги, поспешили укрыться в лесу, среди желтых лип и могучих грабов. На самой опушке рос огромный платан, под ним и спрятались, ожидая, когда кончится ливень.

Впрочем, особенно не скучали. Лошадки смиренно пощипывали траву, Денис, покусывая усы, сочинял что-то про осень, Андрюшке же вздумалось пошататься недалеко по лесу — поискать грибов. Несколько белых он давно уже заприметил, к ним и пошел, срезал в шапку, затем повернул к небольшому овражку: уж там-то подосиновиков, маслят, да тех же белых должно быть немерено!

Так оно и оказалось, только вот собрать грибы Андрюшке не удалось… да и те, что были, из шапки выронил. Слуга вдруг увидел такое, от чего волосы на голове встали дыбом, а из горла вырвалось сдавленное:

— Ба-арин!

Услышав крик слуги, Давыдов вздрогнул и, выхватив саблю, рванулся на зов, готовый к любым неожиданностям: к схватке с лихими людьми или даже с французскими шпионами! Ко всему готов был лихой гусар… но только не к этому… Сам чуть не закричал, едва только глянул… еще бы!

На краю оврага в мокрой траве лежал труп мальчика лет пяти. Тело было абсолютно голым и каким-то неестественно бледным, словно бы кто-то жуткий высосал из бедолаги всю кровь!

— Нетопырь! — округлив глаза, перекрестился Андрюшка. — Нетопырь это, больше некому! Ох, Богородица Пресвятая Дева, спаси и сохрани!

— Нетопырь, говоришь? — Денис Васильевич неторопливо склонился над телом… то есть не Денис Васильевич, а все-таки уже Дэн… Будущий профессионал, курсант академии МВД. Третий курс, а как же! В теории — силен, да и практика какая-никакая, но была.

Денис-Дэн действовал, как учили: оперативно, но вместе с тем не спеша. Понимал, в деле будущего раскрытия преступления от него сейчас зависело многое. Первым делом молодой человек послал слугу к лошадям: взять из поклажи заветную «поэтическую тетрадку» и походную чернильницу с пером. Как человек пишущий, Давыдов с такими вещами почти не расставался.

— Вот, барин, пожалте!

— Подержи покуда… ага…

Составляя протокол осмотра трупа и места происшествия, Дэн, как учили, тщательно осмотрел все, слева направо, дотошно фиксируя каждую, даже, казалось бы, самую незначительную мелочь. И примятую траву, и местоположение тела, и раны… да-да — раны, точнее даже порезы на руках и шее.

— Вены перерезали, ага… — осматривая, проговаривал про себя Дэн, — Судя по отсутствию ярко выраженных трупных пятен, убили ребенка не здесь… где-то… Потом перевезли сюда… на чем? И главное — зачем? Андрей Батькович! А ну-ка глянь поодаль — нет ли тележных следов?

— Необязательно на телеге, — убедившись, что нетопыри и прочая нечистая сила к данному происшествию отношения, скорее всего, не имеют, слуга несколько приободрился духом и даже высказал дельную мысль:

— Малец-то немного весит. Его, ежели что, можно и в мешке на своем горбу приволочь.

— Можно и в мешке, — покусал усы гусар. — Это если рядом убили. А если где подальше? Заколебаешься тащить. Та-ак… с трупом, пожалуй, все. Давай-ка тут теперь везде глянем…

Невдалеке, возле овражка, вскоре нашлась и колея от тележных колес, и даже родник со скамеечкой и повешенным на ветку березовым туесом! Место-то оказалось очень даже посещаемым, людным — сюда и за водой ходили, и водили коней на водопой. Только другой дорогой шли, не по тракту.

— Какая тут рядом деревенька-то, не помнишь?

— Дак Авдеевка, барин. Отселя версты три.

— Авдеевка, говоришь? Угу… Опаньки! — Нагнувшись к малиновым зарослям, Денис вытащил зацепившуюся за ветки шапку… маленькую круглую шапку-ермолку, какие обычно носили местечковые евреи.

— Еврейская шапка, — сразу определил слуга. — В таких многие ходят.

— Многие — не многие, а… Ага. — Тщательно осматривая находку, молодой человек обратил самое пристальное внимание на рисунок бисером… буквы какие-то… иврит… или, скорее, идиш.

— Может, тут и имя хозяина найдется… Шапочка-то, похоже, как раз при делах. Привезли труп на телеге, тащили, видать, в полутьме — вон, кусты смяты. Споткнулись… или — споткнулся. Шапку потеряли, да в темноте и не нашли… или спугнул кто, место-то посещаемое.

Дэн покачал головой и продолжал все с тем же рассудительно-задумчивым видом:

— Почему же подальше не спрятали? Не закопали, не сбросили, наконец, в овраг? Оставили, можно сказать, на виду. Думаю, не одни мы тут грибы искали. Деревенские наверняка. Женщины, дети… у мужиков занятия поважней есть… Значит, опросить местных подростков — может, кого подозрительного в лесу заметили…

Тщательно зафиксировав все в «поэтической тетради», Денис дождался, когда подсохнут чернила, и велел слуге привести лошадей.

— Через Авдеевку и поедем. Сыщем старосту, пусть организовывает вывоз трупа в сыскную избу… Ну, что стоишь, Андрей Батькович? Давай подбирай грибы, да поехали. Вон, и дождь уже почти перестал — славно!

* * *

В родных казармах, куда путники добрались лишь после полудня, Давыдова встретили с радостью — соскучились. Тут же предложили отдохнуть с дороги: выпить и закусить.

— Подождите, подождите, ребята, — отбивался гусар. — Сейчас вот полковнику доложусь…

Внимательно выслушав ротмистра, отец-командир покивал головой и даже похвалил своего гусара:

— Молодец. Все правильно сделал, Денис. Ах ты ж, до чего ж гнусное преступление, ах до чего же гнусное! Теперь уже слухи-то поползут, поползут слухи. Я как раз сегодня в Подольск собрался, доложу обо всем городничему, а уж он расследование назначит. Может, нас еще попросит помочь. Ладно, Денис, отдыхай покуда. В дороге, небось, умаялся… Да! С рапортом твоим как?

— Пока никак, — вздохнув, гусар развел руками.

— Ну, ничего, ничего, жди, — рассмеялся полковник. — Да не журись, ротмистр! Войны на наш век хватит. Бонапартий вон как на австрияков прет. Аки бык!

Выйдя от командира, Давыдов наконец-то выпил с друзьями чарку — так, с устатку — да отправился на конюшню, чистить коня. Гусарский конь не просто конь, он — друг, уважения и заботы требует. Потому и день гусар начинался одинаково — с конюшни, с чистки, с прогуливания лошадей и всего такого прочего, без чего не может существовать ни один кавалерийский полк. Кстати, не так много и пили — служба ратная, она как-то больше идет на трезвую голову. Тем более пришла очередь Дениса выходить в наряд — начальником караула.

Дел хватало: нужно было проверять посты, за всем тщательно проследить, составить дневной рапорт да подать его заместителю командира — секунд-майору Артемию Ивановичу Глотову.

— Значит, ротмистр, в порядке все? — Артемий Иванович был несколько подслеповат и читал рапорт, водрузив на нос очки. — И что, ни одного пьяного нет?

— Так нет же, господин секунд-майор! Балов нынче на неделе никто не давал, в гости гусар не звали. С чего и пить?

— Со скуки, ротмистр, со скуки, — со знанием дела пояснил Глотов. — Со скуки-то, голубчик вы мой, чаще всего и пьют. И другие нехорошие глупости делают.

Со скуки и выпили. Сразу же после того, как ротмистр Давыдов закончил наряд. Собрались, правда, не в казарме, а, пользуясь хорошей погодой, поехали на заливные луга. Стреножив лошадей, расположились на берегу узенькой речки Поповки, расстелили скатерть прямо на траве. Достали из корзин шампанское, водку, закуску…

— Ну, братие… За нас, за гусар!

Первый тост, как всегда, произнес Алешка Бурцов, ну а уж потом сразу же подключился Давыдов:

Бурцов, брат, что за раздолье!

Пунш жестокий!.. Хор гремит!

Бурцов! Пью твое здоровье:

Будь, гусар, век пьян и сыт!

Понтируй, как понтируешь,

Фланкируй, как фланкируешь,

В мирных днях не унывай

И в боях качай-валяй!

Вот это был тост! Тостище! Бурцов аж покраснел, обнял приятеля, едва не задавил от избытка чувств:

— Ах, Денис, Денис, как славно ты пишешь! Поистине славно. Ну, ведь, господа гусары, правда же? Грех за столь славного пиита не выпить. Право слово — грех!

Выпили и за Дениса, потом за самого старшего в компании, капитана Держакова, потом по очереди — за всех, пока не дошли до самого молодого — корнета Сашки Пшесинского. А уж за дам был отдельный тост, вернее сказать — тосты. За дам водку не пили, открыли шампанское.

Трава на лугу еще была зелена, в журчащих водах реки голубело небо. Солнышко сверкало в вышине почти совсем по-летнему, сияло так, словно заблудилось в золоте осенних берез, в багряном наряде кленов, в ажурной обнаженности лип. Славно было, ах как славно!

— Ну, господа гусары… За прекрасных дам!

Тут, к слову, никто не ерничал, даже «ёра и забияка» Бурцов. Выпили на полном серьезе и в знак уважения к женскому полу — стоя.

— А хорошее шампанское! — подкрутив усы, похвалил князь Серега. — Очень даже неплохое. Смею заметить — весьма неожиданно для нашей глуши. Где покупали? В селе?

Все по привычке называли Звенигородку селом, хотя вот уже девятый год сей населенный пункт считался вполне самодостаточным уездным городом, пусть и небольшим — проживало в ту пору в Звенигородке где-то около шести-семи тысяч человек. Для села — многовато, однако на город сие селение не походило никак. Пыльные улицы стелились самой что ни на есть деревенской раздольностью, дома обывателей утопали в садах, люди держали коров, коз, овец, гусей и прочую живность. Никаких мануфактур-предприятий не было, разве что купцы братья Окуловы разрабатывали невдалеке глину, нанимая у местных помещиков оброчных крестьян. Жизнь в новоявленном городе текла, как и встарь, по-деревенски неторопливо, без особенных новостей, зато со сплетнями, которые здесь, кажется, обожали все, не исключая гусар.

Водку и шампанское покупал самый младший, Сашка.

— У пана Верейского брал, в лавке.

— У-у-у! И все же шампанское у этого выжиги ничего.

Купец Никифор Верейский держал в Звенигородке лавку, где, кроме скобяного товара, появлялась частенько и водка, и вот даже шампанское.

— Интересно, где он водку берет? В Вильну ездит?

— За водкой, может, и в Вильну… А вот такого шампанского в Вильне нет, — со знанием дела промолвил князь. — Нет, нет, господа, это я вам говорю точно. Только за границей такое!

Корнет Сашка хлопнул в ладоши:

— Так что же, Верейский-то этот — контрабандист?

— Ну-у… может, не сам. Но с контрабандистами связан точно!

* * *

Через пару-тройку дней в полк вернулся отец-командир, Яков Федорович Ставицкий. В компании с ним приехал и капитан-исправник, отставной пехотный майор, присланный городничим для расследования дела об убийстве ребенка. Капитан-исправник отвечал за порядок в уезде и занимался расследованиями всякого рода криминальных проявлений. Однако должность сия была выборной, и в случае чрезвычайных ситуаций деятель сей мог рассчитывать лишь на команду ветеранов-будочников (инвалидов, как их называли) либо вот просить помощи людьми у командира расквартированной в уезде воинской части.

По сути, полиции в общепринятом понимании в Российской империи еще не сложилось. Имелось Министерство внутренних дел и подчинявшиеся ему «Управы благочиния» во главе с городничими. Ну и вот — инвалиды да капитаны-исправники, избиравшиеся из наиболее уважаемых дворян, прошедших воинскую службу. «Управе благочиния» подчинялись так называемые «полицейские части» во главе с приставом, каждая часть примерно на двести пятьдесят дворов. Части эти и приставы больше занимались охраной общественного порядка, нежели ведением уголовных дел. Для последнего как раз и существовал капитан-исправник.

Уже часа через два после приезда полковник вызвал к себе Давыдова, представив ему гостя:

— Вот, Денис Васильевич, господин Ратников Федор Петрович, бывший майор, ныне же — капитан-исправник. Прошу любить и жаловать. Будет заниматься тем мерзким делом… ну, ты знаешь. Все, что видел, ему изложи подробно… Можешь прямо сейчас…

— Лучше позже. В присутствии, — тут же отчеканил майор. — Я вызову сам… как вас, господин…

–…ротмистр. Ротмистр Давыдов, Денис Васильевич, — наконец, представил гусара командир.

Сказать по правде, присланный деятель как-то не производил впечатления умного и знающего законы человека, способного разбираться в уголовных делах. На вид так чистый солдафон — «слуга царю, отец солдатам». Коренастый, длиннорукий, с квадратным, тщательно выбритым подбородком и бесцветными глазками усердного и недалекого служаки, сверкавшими под маленьким покатым лбом. Да! Еще брови — кустистые, выцветшие, большие хрящеватые уши и вислый, как баклажан, нос. Тот еще портрет — никакой тебе изящности, утонченности… и никакого проблеска мысли. Такой нарасследует, ага.

Ратников прямо там и поселился — в присутствии или, как его называли по-старому, — «в съезжей избе» — двухэтажном деревянном доме, выстроенном специально для всяких административных надобностей. Архитектор, как видно, был не чужд высоких исканий, аляповатые деревянные колонны и портики несколько напоминали модный стиль ампир, а вырезанные из дерева завитушки — барокко или, верней, рококо.

Как бы то ни было, а к приходу Давыдова доблестный капитан-исправник сменил дорожное платье на черный сюртук и темно-красный шейный платок-галстук, отчего стал похож на директора пионерского лагеря времен позднего СССР. Восседая за широким, крытым темно-зеленым сукном столом, следователь успел нацепить нарукавники и, кивнув вошедшему Денису на стул, окунул перо в бронзовый чернильный прибор, изображавший то ли троянского коня, то ли бескрылого Пегаса.

— Ну-с, молодой человек… Рассказывайте.

Гусар рассказал все, насколько мог — подробно, и даже присовокупив к своему рассказу аккуратно вырезанные из «поэтической тетради» листки с «протоколом осмотра».

Губернский гость выслушал Давыдова не перебивая, с каменным лицом, и даже благосклонно соизволил принять «протокол», за который, правда, почему-то забыл поблагодарить. Ну, солдафон — солдафон и есть, что уж тут скажешь! Тем более — пехота. Был бы хотя бы драгун, кирасир, улан… Впрочем, в кавалерии этаких истуканов не держат.

Дня на три Денис и думать забыл о капитане-исправнике, некогда было — полк отправился на небольшие осенние маневры. Скакали, рубили, стреляли — уставали так, что никаких мыслей в головах не оставалось. По возвращении же в полк отец-командир вновь вызвал Давыдова к себе в кабинет.

— Помнишь капитана-исправника? Ну, того майора?

Еще б не помнить, ага… Интересно, что он там нарасследовал?

— Так вот, Денис Васильевич… Убивца он, похоже, нашел. Арестован Лазарь Рабинович, шинкарь. Ну, ты его знаешь.

— Дядько Лазарь? — удивился гусар. — Это ж добрейшей души человек! Однако… что же, шапка, выходит, его?

Полковник покачал головой:

— Не ведаю, что там за шапки, а вот тебя, милый друг, капитан-исправник вновь видеть желает. Не знаю уж и почему.

— Желает — загляну, мне не трудно, — повел плечами Денис.

— Вот-вот, загляни. Потом обо всем мне доложишь.

Молодой человек нынче не торопился. Почистив коня, отобедал с товарищами, естественно, не без вина. Потом так же, не торопясь, переоделся — сменил сорочку, да еще потом дожидался, пока Андрюшка-слуга почистит как следует ментик да наваксит кивер. Хотя, конечно, можно было явиться к сыскному в плаще и полотняной фуражке… Но все ж нужно было показать, что есть гусар!

Привязав лошадь у крыльца, Денис Васильевич легко взбежал по крыльцу и, кивнув вытянувшемуся во фрунт инвалиду, вошел в присутствие. Все тот же кабинет с большим столом нынче чуток обновился — над высоким креслом чиновника повесили поясной портрет государя-императора Александра Павловича. Пусть старый и засиженный мухами, но все-таки. Странно, почему это он раньше тут не висел?

— Непорядок, — перехватив взгляд гусара, соизволил прояснить Ратников. — Казенное присутствие — и без портрета государя. Впрочем, кажется, вы его не очень-то жалуете.

Денис тут же вспыхнул:

— А вам какое до того дело, любезный? Вас что, за мной прислали следить?

— Ну-ну, ротмистр, не хорохорьтесь, — капитан-исправник, казалось, ничуть не обиделся… или у него просто всегда было такое непроницаемое лицо. — Признаюсь, я навел о вас справки.

— Справки?! Вот как!

— И вовсе не потому, что прислан за вами следить, как вы почему-то подумали. Наоборот, господин ротмистр… я смею просить у вас помощи!

— Помощи? — Гусар ошарашенно заморгал. Вот этого он уж не ожидал никак.

— Именно так, — наклонил голову Ратников. — Помощи в расследовании дела.

— Но… вы же, кажется, уже нашли убийцу… арестовали Лазаря, шинкаря…

— Да, арестовал, — неожиданно хмыкнул следователь. — Однако какой из этого шинкаря убийца? Тихий добродушный старик. Он и мухи не обидит.

— Но вы же…

— Однако же все улики — против него… Я прочел все ваши описания, господин ротмистр. Смею заметить — толково, и весьма, — следователь прищурил глаза. — Так поможете?

— Ну-у… — Дэн задумчиво покачал головою. — Я, конечно, польщен, но… Решительно не вижу, чем бы я смог помочь столь опытному господину? Да и, знаете ли, у меня служба вообще-то.

— Со службой вопрос решим, — решительно молвил Ратников. — Вы нужны мне, очень нужны, господин ротмистр! Видите ли, я здесь — весь на виду, словно голый в бане. Городок маленький, чужого человека приметят все. А вы… вы здесь уже, можно сказать, свой, везде вхожи… Да и кто и подумает на гусара? Где гусары — и где мозги?

— Эй, эй, любезнейший! — Денис снова полез в бутылку. — Полегче о гусарах, полегче!

— Прошу извинить, если вдруг чем-то обидел, — замахал руками капитан-исправник. — Только поймите — дело страшное, а зацепок никаких. Лишь бедолага шинкарь. Я и арестовал-то его только потому, чтоб все думали, что дело слажено, убийца найден.

— А сие не так?

— Я же уже сказал! Так как?

Подумав, Дэн согласился. С радостью! Коль уж представилась вдруг возможность поработать «по специальности», так почему бы и нет? Тем более такое резонансное дело. И старика Лазаря, конечно, было жаль… Оставалось лишь выйти на настоящего убийцу, найти.

— Но я должен иметь доступ ко всему ходу следствия, — соглашаясь, предупредил Денис. — Иначе как же я смогу…

Следователь пожал плечами:

— Что смогу — покажу. Извольте.

Со следующего утра Денис Васильевич Давыдов приступил к исполнению своих новых обязанностей. Как и обещал Ратников, с полковником Ставицким никаких проблем не возникло, Яков Федорович даже рад был — и впрямь весьма резонансное дело, весьма!

Об убитом мальчике по всей Звенигородке ходили уже самые разные слухи. Поговаривали, что ребенка убили евреи в своих ритуальных целях, а именно — замесить на детской крови свою ритуальную лепешку — мацу. Кто такую ересь придумал, было не ясно, однако сплетни ходили упорные.

— И они не сами собой появились, отнюдь, — специально подчеркнул капитан-исправник. — Кто-то все это придумал, распространил… и весьма, надо сказать, активно.

Приемы информационной войны изучались в академии факультативно, тем не менее кое-какое представление о них Денис все же имел и ныне четко представлял: Ратников прав абсолютно. Слух о ритуальном убийстве именно что вбросили… Кто и зачем? Кому нужно было подставить невинного старика, не особенно и богатого, между прочим?

Какое бы то ни было алиби, кстати сказать, у дядьки Лазаря отсутствовало напрочь. Его супруга Сара еще с неделю назад уехала погостить к родственникам в Житомир, да так еще и не вернулась. Никаких слуг в шинке не было, старик со всем управлялся один, так что где был, что делал — никто подтвердить не мог.

Все улики были против. И злополучная, найденная возле трупа шапка действительно оказалась принадлежавшей шинкарю, но «третьего дня затерялась», как пояснил сам Лазарь. Старик признал свой головной убор сразу — именно по надписи:

— Таки да — моя. Видите эти буквы? Это же мне подарил житомирский раввин, ребе Исаак! Не помню уже, на какой праздник.

Кроме всего прочего, на кухне, под столом был найден окровавленный разделочный нож и окровавленные же лохмотья — одежда убитого мальчугана. И что оставалось делать следствию? Какие выводы делать?

Однако же и Давыдов, и капитан-исправник, отставной майор Федор Петрович Ратников, были убеждены, что старик-еврей не имеет к этому убийству никакого отношения.

— Шинкарь ведь далеко не глуп, — вслух полемизировал сам с собой капитан-исправник. — И коли уж пошел бы на такое дело, так уж всяко обставился бы так, чтоб и комар не подточил носа. И нож бы выбросил, и одежку окровавленную сжег бы, уж никак на своей кухне бы не оставил. Какие-то ошибки, бесспорно, допустил бы, но не такие грубые. Косвенно свидетельствующие, что старик невиновен.

Рассуждая вслух, почти сам с собою, старый майор преобразился. И глаза его уже никак нельзя было назвать бесцветными, по сути, перед Денисом вдруг воочию представился истинный облик капитана-исправника: не только добросовестного служаки, но и человека умного, тонко чувствующего, мало того — одаренного!

— Конечно, можно сказать, что шинкарь уж так хитер, что на то и рассчитывал… Однако это было бы уже слишком, обычно в жизни так хитро не складывается… Ну что, Денис Васильевич? Что там свидетели? Узнали от них хоть что-нибудь новое?

— Практически ничего, — махнул рукой Дэн. — Да, видели в лесу и телегу, и возницу, закутанного в плащ-пелерину, да еще с поднятым капюшоном. Внимание особого не обратили, мало ли кто едет? Все-таки — тракт. Да и дождило тогда изрядно. Из-за дождя да тумана возницу как следует не рассмотрели. Старик, молодой — бог весть.

— И все же я вижу, у вас глаза горят! — Федор Петрович неожиданно рассмеялся и погрозил гусару пальцем. — Э, батенька! А ну-ка, выкладывайте, что вы еще удумали? Кого намереваетесь допросить?

— Так ребятишек же! — усмехнулся Дэн. — Там компания дворовая… вместе бегают, играют. А заправилой — вы удивитесь — девчонка! Лидкой зовут, от роду четырнадцати лет — можно сказать, уже барышня.

— Насчет девицы не удивлен, — Ратников покряхтел и, спрятав улыбку, пояснил: — Супружница моя, Марья Даниловна, как раз вот из этаких заводилок. В отрочестве прямо парень в юбке была! Да и сейчас, хоть и постарела, да, бывает, такое учудит… Впрочем, не о ней нонче речь. Значит, барышня, говорите? Ребятня? Ну, дерзайте, ну-ну…

Договорить коллеги по розыску не успели. Неожиданно явившийся пристав путано доложил о новом трупе, на этот раз — девичьем:

— Барышня там это… в пруду. Не поймешь, то ли сама утопла, то ли помог кто.

— Утопленница, говоришь? Вот как… — капитан-исправник проворно выбрался из-за стола и призывно махнул рукою. — Ну что, Денис Васильевич? Однако поедем поглядим, а?

* * *

Пруд оказался маленьким и заросшим тиною до такой степени, что топиться в нем можно было бы лишь при отсутствии всякой брезгливости. Квадратный, размерами метра три на четыре, и глубиной — тут же измерили — метра полтора, пруд сей, как видно, был когда-то гордостью своих владельцев, однако ныне же совсем пришел в упадок. Верно, как-то уж стало не до него.

Хозяин пруда и участка проживал здесь же, в старом доме, как у всех здешних помещиков, выстроенном в виде длинного проконопаченного сруба под тесовой крышей. При всей своей внешней убогости видно было, что дом недавно ремонтировали, починили и крышу, и крыльцо, и даже придали благообразный вид крохотному палисаднику, выходившему прямо на деревню Вороново. Пруд же находился на заднем дворе, и до него пока что не дошли руки.

Утопленница лежала в воде лицом вниз, так что была видна лишь спина в обтягивающем платье.

— Ну, вытаскивайте, вытаскивайте, чего встали? — капитан-исправник махнул рукой инвалидам, и те, зацепив труп багром, вытащили его на старые мостки из местами прогнивших досок.

— Переверните теперь… ага…

Это была вполне молодая особа лет двадцати — двадцати пяти на вид, с приятным — даже в таком вот виде — лицом и темными, распущенными по плечам волосами. Платье с широкой юбкой и большим вырезом — явно городского пошива — наталкивало на мысль, что утонувшая мадемуазель — девушка из общества. Хотя…

— Гребень-то у нее дешевенький, — Денис деловито склонился над трупом, — да и колечки так себе — медь. Думаю, и драгоценные камни в колье тоже ненастоящие… ну-ка… ну-ка…

Осторожно сняв с утопленницы колье, молодой человек взял в руку подвернувшийся камень и сильно ударил по одному из камней… тут же и расколовшемуся на мелкие осколки.

— Однако бутылочное стекло, господа! Да! Поищите-ка шляпку… хотя, полагаю, и она того же пошиба.

— Да, платьице дешевое, — согласно покивал Ратников. — Но с претензией. Здесь, у нас, так не шьют. Что имеем на первый взгляд? Некую молодую особу, желавшую казаться дамой из света, но таковой вовсе не являющейся. А ну-ка, разденьте-ка ее… Да осторожно!

— Судя по коже, она вряд ли пролежала тут больше суток, — Дэн глубокомысленно покусал ус. — Разложение еще не началось, эпидермис не отслоился… Скорее — с ночи или даже с утра.

— Вижу, вы разбираетесь в медицине, господин ротмистр, — тут же отреагировал Федор Петрович. — Ну-ну… что еще скажете?

Инвалиды быстро освободили труп от одежды… И тут все стало ясно. Под левой грудью несчастной зияла еще кровящая рана.

Капитан-исправник тут же глянул на инвалидов:

— Однако надо пошарить в пруду да и вокруг. Нож ищите… или что-то подобное. Да! К дому караул приставили?

— Приставили, вашество! Как и приказывали, — доложивший ветеран лихо выпятил грудь.

— Ну, молодцы, молодцы… Денис Васильевич! Однако пойдем в дом, посмотрим… Чей дом, кстати?

Инвалид отозвался тут же:

— Некоего Кузьмы Федосыча Воронова, помещика местного. Не из крупных, так, мелкота — всего-то крепостных с полсотни душ.

— Да, негусто… Однако откуда же деньги на ремонт? — Ратников постучал тростью по резным балясинам крыльца. — Вся вот ажурность эта, стекла новые, тес… Немаленьких денег стоит. Ну, однако ж заходим, заходим… Митрич, давай-ка под окна — вдруг да выскочит, побежит?

— Ужо не убежит, ваш-бродие! — добродушный ветеран Митрич лихо подкрутил седые усы.

— И этих, отроков этих, давай сюда. Тех, что утопленницу заметили.

Денис первым вошел в темные сени, на ощупь нашел дверь, толкнул… В прихожей стоял стол со скамьей и пятью гнутыми венскими стульями да изрядных размеров печь, покрытая изразцами.

— Стол-то не для таких вот стульев, — с ходу оценил следователь.

— Да и печь старая, — покивал гусар. — Однако изразцы…

— И стулья — рублей по пяти, по десяти за штуку будут…

— Я по двенадцати брал!

В дверях, точнее сказать — в дверном проеме, ведущем в анфиладу комнат, — возник некий вполне молодой джентльмен, сильно напомнивший Дэну хрестоматийного персонажа картины художника Федотова «Свежий кавалер». Такое же напыщенно-помятое лицо, горделивая поза, шелковый весьма недешевый шлафрок до самого пола, подпоясанный длинным шнуром с кистями. Только на голове не папильотки, а ночной колпак.

— С кем имею честь? — Серо-голубые, слегка навыкате, глаза молодого человека вовсе не лучились дружелюбием… что, в общем-то, было понятно.

Вошедшие представились, и капитан-исправник, в свою очередь, уточнил:

— А вы, значит, Кузьма Федосыч Воронов, помещик?

— Он самый и есть. — Джентльмен повел плечом и вспыхнул. — Какого черта ворвались ко мне, господа? Прошу… нет — требую! Объяснений.

— Получите, — пообещав, Ратников незаметно ткнул локтем Дениса. — Поговорите-ка быстренько с мальчишками, ага.

Ага…

Давыдов вышел на крыльцо и уселся на лавку, тоже, как видно, недавно поставленную, еще светлую. Инвалиды подвели ребят, двух сопленосых отроков лет по десяти-двенадцати. Оба чем-то похожи — худые, темноволосые, смугленькие — правда, видно, что не цыгане. Так что не смуглые — загорелые просто, и светлые у обоих глаза. Один чуть повыше, постарше, да получше одет — длинные порты, косоворотка с кушаком. Второй — в сермяге залатанной, оба — босы. Детишки-то крестьянские, ясное дело — до снегов босиком ходят.

— Ну, чьих будете? — покровительственно улыбнулся Давыдов.

— Местные мы. Кузьма Федосыч Воронов — барин наш, — ответил за двоих тот, что постарше.

Младший лишь шмыгнул носом и кивнул.

— Однако пусть так — местные. А что в барском пруду забыли?

— Там, господине, караси раньше водились. И посейчас еще есть. Ей-богу, вот такие караси! — парнишка развел руками с видом бывалого рыбака. — Ловить только — навозишься. А Кузьма Федосыч нам разрешает. Поймаем одного — ему, поймаем двух — один нам.

— Угу, — задумчиво протянул гусар. — Вот оно как. Значит, добрый барин-то ваш?

— Ага, господин. Добрый. Если и велит выдрать — так за дело. И никого на сторону не продает.

— О как — не продает! — Денис оживился. — Это почему же?

— А ему самому людишки нужны, — довольно пояснил отрок. — У барина нашего — каменоломня на двоих с братом евонным, Мефодием Федосычем. Камень добывают… как его… гранит, во!

— Гран-и-ит! Надо же! И куда ж он его продает?

— Да много, господине, куда. И в Киев, и в Херсон, и в Одессу!

Давыдов искренне удивился:

— Ого, да вы и географию знаете!

— А чего ж! — мальчишка подбоченился. — Нас дьякон Филипп учит. Барин сказывал, коли выучимся, приказчиками станем. В Одессу нас с гранитом пошлет. Или в Киев.

— Завидно! — от души рассмеялся гусар. — Вот, ей-богу, завидно. Гляжу, повезло вам с барином, парни. Теперь поведайте-ка, как вы утопленницу нашли.

— Да что говорить? — отроки переглянулись. — Пришли с утра на пруд — а тут…

— Когда именно с утра? — тут же уточнил Дэн. — Солнце уже поднялось или только-только начинало.

— Рано было. В церкви едва колокола отзвонили.

— Ну-ну-ну! — подогнал гусар. — Говори, говори… Звать-то тебя как?

— Федька. А это братец мой, Микитка. Так я и говорю… Мы сразу — к барину, стучались, стучались — не открывает. Один ведь. Слугу-то, дядьку Финогена, он еще вчерась в город послал, а другой слуга, Ерошка, приболел — в избу к родне подался, на леченье.

— Хм… однако негусто у барина вашего со слугами, негусто.

— Так на каменоломне ж все!

— Итак… Увидели утопленницу, бросились к барину, барина не добудиться… Что дальше?

— А дальше мы дьякона встретили, отца Филиппа. Ему и рассказали, а уж он…

— Понятно с вами все.

Денис потер ладони и, поднимаясь с лавки, спросил:

— А никого чужого вы тут рядом не видели?

— Дак не видели…

— А вчера, вечерком? Ну, к примеру, дамочку эту?

— Не-а. Мы вчерась за деревнею, на полях, солому старую собирали.

Отпустив ребят, гусар вернулся в дом. Усевшись на венский стул, Ратников как раз допрашивал подозреваемого, изрядно, кстати, нервничающего. Видать, узнал уже, что к чему.

— Да говорю же, не было у меня вчера никаких женщин! Никаких — ни молодых, ни старых. Да бог знает, откуда она в моем пруду взялась. Может, мимо шла, да… А я ничего не видел, не слышал — спал.

— Спали они… хм…

— Так-таки крепко спали? И часто вы так? — с молчаливого разрешения капитана-исправника Дэн тоже задал вопрос.

— Нечасто! — глянув на гусара, подозреваемый почему-то вздрогнул и опустил глаза.

Впрочем, можно было понять — почему. От стыда — от чего же еще-то! Как многие помещичьи дети, верно, еще с рождения был приписан к какому-нибудь полку, может, даже и к гусарскому. Только не служил, а числился, да потом и вовсе службу оставил, вернулся в родные места да занялся хозяйствованием.

— Нечасто! Вы понимаете, господа, до скотского состояния я вообще никогда не напиваюсь! Никогда. Дело у меня — каменоломня, договоры, поставки… Некогда пить! Тем более сейчас, когда старший брат мой, Мефодий, уехал с делами в Киев. Я ж за старшего нынче, за все отвечаю, так!

— Вот, верно, и расслабились!

— Да что вы такое говорите?! — вскинулся молодой человек. — Вы… вы на каком основании… вы… Я городничему жалобу подам, вот!

— Подадите, подадите. Ваше право, — Федор Петрович развел руками и поднялся со стула. — А теперь, любезнейший господин Воронов, мы произведем в вашем доме обыск.

— Что-о?

— И ежели намереваетесь оному воспрепятствовать, то не советую. Не получится, а свое положение сим еще более усугубите.

Голос капитана-исправника звучал грубо и четко, истинно по-военному, не оставляя никаких сомнений в том, что следователь намерен исполнять порученное ему дело до конца.

— Итак… начнем с кухни.

Именно на кухне и нашлось все самое интересное! Прямо за печкою обнаружился женский плащ-пелерина, а на самой печке — заколка. Медная, с позолотой и теми же бутылочными брильянтами, что и на колье.

Плащик, кстати, был еще мокроватый…

— А нонче-то ночью немного дождило, ага…

— Тут еще и вино, господин капитан-исправник, — отворил залавок вислоусый ветеран.

— Денис, гляньте.

— Ну-ка, ну-ка… Вино! И два бокала… — гусар принюхался. — Шампанское… даже и не скисло, свеженькое. Вчера и открыли, и выпили. А бокалы-то и не помыли даже. Ну да, слуги-то отпущены, некому мыть. Вон и помада на оном… — Денис посмотрел бокал на свет. — На собачьем сале — жирная… А говорите — женщины не было! Как вас понимать, господин Воронов?

— Не было женщины! — обернувшись к висевшей в углу иконе Николая-угодника, Воронов истово перекрестился и с искаженным от злобы и ужаса лицом взглянул на допрашивающих. Губы его скривились, словно от зубной боли, тонкие холеные усики задрожали:

— Чем хотите клянусь… Памятью покойной матушки… здоровьем племянниц… Один я был! Один!

— А соседи говорят, видели, как вас вчера на коляске привезли! — вскользь заметил Ратников. — Вели, говорят, под руки.

— Не помню я коляски. Вообще ничего не помню!

— Ну, вот видите. Могли и даму не вспомнить.

Помещик взъерошил волосы руками, зябко поежился и простонал:

— Да поймите же вы! Никого я не убивал, не было никакой женщины…

В этот момент в окно постучали. Прямо с улицы, со двора. Капитан-исправник поспешно распахнул окно:

— Что там такое, Митрич?

— Нож, господине, нашли. Прямо тут, под оконцем, в репейнике. И лезвие — в пятнах кровавых.

— Ну, насчет кровавых — это надо еще посмотреть. Давай-ка нож сюда, живо.

Воронова арестовали сразу же и пока поместили в присутствие, в арестантскую комнату, где уже дожидался своей участи незадачливый шинкарь Лазарь. Федор Петрович довольно потирал руки, а вот Денис покуда от этого дела отстал — необходимо было закончить старое. Установить личность убитого мальчика и найти наконец-то истинного убийцу.

Начал Дэн, как и планировал, — с опроса малолетних свидетелей, тех, кто все же мог видеть хоть что-то. Хотя бы теоретически мог.

Дворовая «атаманша» Лидка оказалась худой долговязой блондинкой с милым личиком и едва оформившейся грудью. Вышитая сорочка из выгоревшего на солнце холста, широкая синяя юбка, башмачки свиной кожи, простенькие, но с претензией бусы, и даже серебряные сережки в ушах. Еще бы! Девица-то была вовсе не из крестьян, и не из мещан даже. Единственная дочка некоего Епифана Андреевича Мирского, служащего местной почты, вдовца, на склоне лет дослужившегося до небольшого чина провинциального секретаря, но богаче от этого не ставшего. Епифан Андреевич души не чаял в единственной дочке и ни в чем ей не отказывал, хоть и не было в доме никакого достатка. Так, как и многие местные помещики из мелкоты, перебивались с хлеба на квас. Собственный огородик, плюс небольшое жалованье — на скромную жизнь хватало, а о большем Епифан Андреевич не мечтал. Разве что — о счастье для дочери, да и тут было все вилами по воде писано. Замуж бы… Да кто ж возьмет бесприданницу? Разве что какой-нибудь совсем уж старый помещик, тоже вдовец, или нищий молодой ловелас. Ловеласа никак не хотелось бы, а вот помещик вполне бы подошел… Только, увы, пока никто на Лидочку не заглядывался… исключая местных мальчишек — уж для тех-то она была истинною звездой!

Все это поведал заглянувшему в гости гусару сам провинциальный секретарь, выказывая свое самое искреннее радушие. Еще бы — такой человек! Говорят, из самой столицы, из гвардии… да еще за стихи сосланный! Опасно с таким общаться. Опасно… и лестно, ой как лестно! Будет потом о чем соседям-помещикам рассказать.

— А вот и дочка! — заслышав шум на крыльце, Епифан Андреевич улыбнулся и принялся суетливо хозяйничать на столе, потчуя гостя. — Вот, отведайте-ка, огурчиков соленых! А вот, извольте, капусточка. А вот репа… Сейчас — по чарочке, а потом — щи… Лидочка, давай же скорее к столу! Вот тебе щей… кушай… Это вот Денис Васильевич, наш гусар и ныне к следственному делу приставленный. Поговорить с тобой хочет.

— Ой… — усевшись за стол, девчонка хлопнула ресницами, длинными, темными, пушистыми… А глаза… глаза голубые, большие, чудные! И прямой носик, и нежный, оставшийся с лета, загар, и чудные ямочки на щечках. Год-другой — и настоящая красавица подрастет, распустится, словно волшебный бутон… Его б тогда и сорвать… Тьфу ты, тьфу ты, охолонись, гусар!

Отругав сам себя за внутреннюю несдержанность, Денис сделался сама любезность. Улыбнулся, лично поухаживал за девушкой, тарелку, хлеб передал…

Красавица! Денис только сейчас это и заметил, к стыду своему. Эх, какая все-таки красавица будет. Однако судьба у нищей бесприданницы незавидная. Замуж за богатого старика… и то — это если повезет, а то ведь так и просидишь в девках. В четырнадцать-то лет уж пора бы если и не замуж, так жениха иметь, иначе-то уж совсем неприлично.

— Осмелюсь спросить, Денис Васильевич… у вас не Давыдов фамилия? — Стрельнули на гусара девичьи голубые очи, с большим интересом стрельнули, так, что Дэн едва не покраснел.

Однако отозвался охотно:

— Да, Давыдов.

— Тот самый? Ой! А стихи свои почитайте! Ой… извините, я, верно, такая нахалка, да?

— Стихи… — Денис откашлялся. — Отчего же не почитать? Извольте!

Политические, из-за чего из гвардии выгнали, читать, конечно, не стал — обошелся гусарскими, вызвавшими целую бурю восторга.

— Ах, как славно, славно как! Денис Васильевич, а можно… — Пушистые ресницы дернулись деланой скромностью. — …А можно я ваши стихи в альбом запишу? Вы мне только, пожалуйста, продиктуйте, а я…

— С большой радостью, мадемуазель Лидия. Хоть вот прямо сейчас.

Дэн тут же подавил некую псевдостоличную гордость, неуместную нынче иронию — вот, дескать, всю жизнь мечтал попасть в альбомы уездных барышень! Да почему бы и нет? Вот она — слава.

Тут и хлебосольный хозяин подоспел:

— Вот, извольте отведать — щи.

Щи оказались пустыми, хотя неделя-то выпадала скоромная, никакой не пост и не пятница вовсе. Бедновато жил господин провинциальный секретарь, чего уж! Хоть и дворянин, а едва концы с концами… Служанка, правда, имелась — копошилась на кухне, щей, вот, принесла, наливочки, солений. Все свое, на покупные деликатесы денег не было. Да что там деликатесы, мясо, шампанское — на простенькое платье любимой дочке — и то! Ходит вот в юбке, словно простая селянка… Хоть и бусы, и вышивка — а все же не платье, все же не то! На бал ведь не отправишься в юбке. Да и позовут ли хоть когда-нибудь в жизни на бал?

Давыдову вдруг стало остро жаль эту девочку, лишенную всяких жизненных перспектив. Куковать одной в девках или, хуже того, сделаться женою какого-нибудь купца, не дворянина, нет — никто не возьмет бесприданницу. Впрочем, можно еще не куковать в девках, а стать любовницей какого-нибудь владетельного господина. От него можно и детей заиметь… и какое-никакое имущество. Правда, чревато, чревато… Однако что же делать-то? А нечего делать. Либо так, либо эдак, и по-другому — никак.

— Ах, Денис Васильевич… Давайте за вас выпьем! За ваши несравненные стихи!

Наверное, с этой вот барышни, уездной бесприданницы Лидочки, и началось триумфальное шествие стихов Дениса Давыдова по всей Малороссии, а уж оттуда — и по всей стране. Да, наверное, так… Уж больно довольной и гордой выглядела Лида! Дэн даже хотел еще почитать ей стихи, не «свои», Асадова, про «красивую девочку Лиду». Хотел, но не стал. Слишком уж современные. Не поймет. Хотя… Лидочка выглядела девушкой вовсе неглупой.

Все же настал такой момент, когда наконец-то бравый гусар смог перейти к деловой части своего визита. На все его вопросы девушка отвечала понятно и четко, если надо — с подробностями, если не нужно — нет.

Да, так уж случилось, что с самого детства она якшалась с мальчишками чуть младше ее. Заводила, сорвиголова, атаман в юбке. Пошарить по чужим огородам? Легко! Прошвырнуться по грибы в дальнюю рощу? Еще легче! На рыбалку, в ночное — пожалуйста. Это не говоря уже о всяких игрищах — в салочки ли, в камешки, в лапту… Не салонные все игры, отнюдь — и в них Лидочка была первой!

Все это, конечно, Дэн узнал не с ее слов и не со слов отца. Ребята поведали, подростки местные. Мальчик из бакалейной лавки купца Сытина, мальчик из лесопильной конторы господина Гвоздева, мальчик с сахарного заводика господина Лебенштейна.

Мальчишку убитого Лидочка видела! Естественно, еще до убийства. Чужой, не здешний, с каликами перехожими пришел. Калики те милостыню у церкви Петра и Павла собирали, а потом их купчиха Собакина зазвала — сказки читать. Малец вроде как тогда с ватагой к Собакиной и пошел… А может, и не пошел — кто бы знал-то? Не слишком-то кому надо за нищими мальцами наблюдать.

— У церкви Петра и Павда, говоришь, — уточнив, записал Давыдов. — Так-так, ладно.

— Я могу и получше узнать, коли надо, — вздохнув, девушка искоса взглянула на гусара и чуть зарумянилась. — Мне-то сподручнее, ребят в нашей ватаге не так чтобы много, а все ж везде крутятся, много чего подмечают.

— Вот-вот, — согласился Денис. — Узнайте. Ежели вас это не очень затруднит, мадемуазель. А еще разузнайте о том, кто в тот день заходил в шинок дядьки Лазаря. Так вот ближе к вечеру, к ночи даже.

— К ночи — уж только самые пропойцы! — барышня засмеялась и задумчиво повертела на пальце локон. — А про какой день-то узнать? Ну, про ночь какую?

— Да третьего дня, верно. Да, именно так! Семнадцатого.

С Лидочкой договорились встречаться невдалеке от Звенигородки, в орешнике. Частые визиты гусара в дом ее папеньки неизбежно вызвали бы среди обывателей разного рода кривотолки и сплетни, не хотелось юную барышню подставлять.

Там и встретились, уже буквально на следующий день. Лидочка все доложила толково, буквально разложила по полочкам, что разузнала да как, так что гусар только диву давался — и как она своих пацанов организовать-то успела? Успела как-то. Не зря говорили — атаман.

Конец ознакомительного фрагмента.