Лоцман. Сокровище государя

Андрей Посняков, 2020

Громыхают пушки, стелется по земле густой пороховой дым, и ядра со свистом крошат крепостные стены и башни! Лихо атакует конница, сверкают сабли, на море же – корабли под синим, с тремя золотыми коронами, флагом. Флагом шведского короля Карла Густава! 1656 год. Балтийское море – «шведское озеро», шведы на Балтике – всюду. Идет очередная русско-шведская война, и русское войско под командованием самого царя направляется в Лифляндию, цель – осада и взятие Риги. Дело это трудное, и хорошо бы иметь среди осажденных своего верного человека. Таким человеком – посланцем самого государя Алексея Михайловича – и становится молодой тихвинский помещик Никита Петрович Бутурлин, ранее показавший себя в деле в шведском городе Ниене. Ниен взят, и теперь Бутурлин должен проникнуть в Ригу. Найти себе дело, обзавестись нужными связями, собирать информацию и передавать ее русскому войску. И все бы хорошо, да попалась Никите Петровичу одна ушлая девица, которую многие считали ведьмой. Ее жемчужно-серые очи как-то незаметно околдовали и нашего героя… Кроме того, в самом начале войны похищены сокровища из царского обоза, среди которых – памятная для всей государевой семьи иконка…

Глава 2

Сверху капало. Противные такие капли, холодные, как змеиная кожа. Капали отупляюще мерно — кап-кап, кап-кап-кап… С ума сойдешь от этой чертовой проклятой капели! Ну и лето нынче, мать ети… Опять дождь!

Стерев со лба очередную, растекшуюся холодной влагою каплю, Бутурлин поворочался на гниловатой соломе, кутаясь в куцый немецкий кафтан.

Интересно, откуда капало-то? Крыша в узилище прохудилась? Так до крыши-то — высоко, темница в подвале. С чего ж тогда капли? Однако загадка, да…

В узилище Бутурлин попал, закатив в местной псковской корчме хар-рошую веселую драку! Да-да, именно во Пскове и происходило дело, поскольку из этого города шел прямой торговый путь на Ригу. И даже не один путь, а целых три, вернее даже — три с половиной. Два зимних и полтора летних — один через Нейгаузен или, как его называли русские — Новгородок Ливонский, и второй — через Юрьев-Дерпт. Именно второй путь шведы хотели сделать главным, восстанавливая древнее торговое право Дерпта (кстати, в обиду Риге), еще лет восемь назад запретив короткий путь через Новгородок. Русские купцы — новгородцы, москвичи, псковичи, тихвинцы — в то столетие ездили за границу охотно и часто, правда, для этого нужно было выписывать или, как тогда говорили, «выбирать» у местных воевод подорожные грамоты, стоившие не так уж и мало. Тем не менее, если б совсем невыгодно было торговать, так и не ездили бы. Что же касаемо жителей порубежных городов (того же Пскова), то им по «Соборному уложению» Алексея Михайловича от 1649 года разрешалось ездить в соседние немецкие и литовские земли без проезжих грамот.

Летняя дорога из Пскова в Ригу через Дерпт насчитывала шестьдесят четыре шведские мили, а в каждой миле — около десяти верст. Торговый путь через Новгородок Ливонский оказывался куда как короче — всего-то сорок девять миль, вот купцы им и пользовались к своей выгоде. Шведы же такой путь запрещали, делая ставку на торговое развитие Дерпта. Также запрещалось вести торговлю по пути.

Все эти запреты, однако же, постоянно и повсеместно нарушались, на что местные власти, заинтересованные в привлечении товаров и капиталов, смотрели сквозь пальцы, лишь иногда — с подачи вышестоящего начальства — позволяя себе какие-то недружелюбные акции.

Зимой два этих пути — через Новгородок и Дерпт — становились короче примерно на четыре мили — за счет замерзших ручьев и болот. Еще один путь проходил по Двине-Даугаве, и — пожалуй, самый известный и людный — через маленький горок Валмиеру. Проехавший по сему пути дьяк Меркурий Крылов в докладе псковскому воеводе Ивану Хилкову дал чрезвычайно подробное описание сего пути и четко высчитал его протяженность — двести семьдесят верст.

За каждую груженую повозку, следующую, скажем, из Риги в Псков, купцам следовало платить по два талера, а ежели ехать через Дерпт — то четыре талера или даже все пять! Два талера, к примеру, стоил очень хороший стул работы венских мастеров, хорошая же кровать ценилась в десять раз больше. Так что, если кроватями мерить, так и недорого выходила пошлина… Правда, в купеческом-то обозе вовсе не одна телега была.

В гулком подвальном коридоре вдруг послышались шаги, загремели, зазвенели ключи. Лязгнув, дверь отворилась с противным скрипом.

— Якоб Меллинг, приказчик? — грубым голосом осведомился тюремный страж. — По-русски ведаешь ли?

— О, да, да, говорю! — оживился узник. — А что такое?

— Экий ты прыткий! — стражник хмыкнул и тряхнул связкой ключей. — У нас говорят — любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Много будешь знать — скоро состаришься.

— О, господин! Я просто спросил.

— Спросил он… В обчем, так! Собирайся, велено тебя в общую камору, — хмыкнув, распорядился тюремщик. — Видать, не сильно ты купцу башку проломил. Ничо! Дьяк решит, как с тобой быти.

— А когда? Когда решит-то?

— Откуда я знаю, когда? Того не ведаю.

Выходя из темницы, Бутурлин спрятал улыбку. Все пока шло по плану. Драку в кабаке у немецкого подворья Никита Петрович устроил хорошую, запоминающуюся. Сильно никого не бил, не калечил, кастет или там кинжал не вытаскивал — все на кулачках. Поскользнулся, якобы невзначай, да опрокинул пиво на торговца из Нарвы — тот не стерпел, вскочил — орясина та еще! — да хотел было засандалить обидчику в ухо! Размахнулся уже, да только сотник оказался проворнее, уклонился да треснул немца в скулу, так, что бедолага долго мотал башкой. Помотал, очухался да с рычаньем выхватил нож… Пришлось угостить оглоедушку ухватистым деревянным блюдом! Уж что под руку попалось — супротив ножа-то.

Сидевшие за столом купцы, конечно же, вступились за своего сотоварища, однако и Бутурлин без защиты не остался. Одетый в скромный коричневый камзол и короткие широкие штаны безо всяких украшений, он вызвал к себе симпатии таких же вот приказчиков и слуг, те скромненько пили в дальнем углу, глаза посетителям не мозоля. Услыхав же крик: «Наших бьют!», приказчики тут же вскочили и, недолго думая, бросились в драку. Видать, не особо-то они того нарвского купца жаловали…

Кто-то из кабацкой теребени вызвал городовых стрельцов, те и прекратили драку, выпалив из пищали в потолок. Из одной выпалили, две другие направили стволами на драчунов. Еще и бердыши этак грозно сверкнули… и сабельки. Ну, что тут скажешь? Пришлось руки за спину заложить да топать в узилище, где и томиться в ожидании справедливого приговора.

Судить буянов должен был не воевода, а представлявшее интересы местной власти лицо, какой-нибудь мелкий чиновник — дьяк или подьячий. Видано ли дело — самому воеводе такой мелочевкой заниматься! Решение сей дьяк-подьячий должен принять такое, какое надобно — сам Ордин-Нащокин взялся за этим делом приглядывать.

— Гутен морген! — войдя в общую камеру, Никита Петрович весело подмигнул вчерашним своим знакомцам — приказчикам да подмастерьям. — Утро доброе.

Один из них — круглолицый малый, с небольшими оттопыренными ушами и светло-рыжею шевелюрой — при виде Бутурлина хмыкнул и помотал головой:

— Для кого-то, может, и доброе, а для нас — как сказать.

Усевшись рядом, на солому, лоцман развел руками:

— Ну уж… что уж теперь…

— Да мы на тебя не в обиде, — подал голос еще один узник, сидевший напротив, в углу. — Просто стражников вовремя не заметили, вот и…

— Ой, ребята! — лопоухий неожиданно улыбнулся, улыбка у него оказалась неожиданно хорошая, светлая, без единой щербатинки! Повезло человеку с зубами, что уж тут говорить.

— Ой, ребята! А все-таки здорово мы вчера намяли бока тому нарвскому черту! Он давно выпрашивал, хмырь косорылый.

— Да, славная вышла драка, — тут же поддержал еще кто-то.

Кто-то из узников усмехнулся, кто-то хохотнул, кто-то, с азартом вспоминая побоище, хлопнул себя по ляжкам… И тут началось!

— А как Михаэль его — оп-па!

— А тут те подскочили… А я их — скамейкой, ага!

— А я ему…

— А он мне…

–…ка-ак звезданет в ухо! Да еще и табуретку схватил… Идет, глазищи бешеные! Ну, думаю, все! Хорошо, Эрих с Михаэлем подскочили… Да и этот…

— Тебя как зовут-то, парень? — наконец, осведомился ушастый. Лет тридцати, плотный, высокий, жилистый, он, по-видимому, обладал недюжинной силой и, похоже, был тут за главного. По крайней мере, все обращались к нему уважительно.

— Якоб, — с самой добродушной улыбкой, Бутурлин протянул руку. — Якоб Меллинг. Приказчик из Ниена.

— Из Ниена?!

— Жил там такой купец, гере Ингвар Коотц. Так вот, я у него служил… Ну, пока… Да вы знаете.

Шведский город Ниен недавно захватили и сожгли русские войска под командованием воеводы Потемкина, и Никита Петрович имел к этому важному событию самое непосредственное отношение, о чем сейчас, конечно же, распространяться не стал. Да и не было нынче никакого служилого человека Бутурлина, а был некий Якоб Меллинг, бывший приказчик, а ныне — не пойми кто.

— Да уж, Ниен-то твой сожгли, слыхали, — вытянув руку, лопоухий сочувственно похлопал лоцмана по плечу. — Я так понимаю, нынче ты просто бродяга.

— Выходит, что так, — опустив голову, тяжко вздохнул «Якоб Меллинг».

— А я — Михаэль Киске, старший приказчик рижского купца герра Ханса Горна.

— Ого! Такая должность! Очень рад знакомству, герр Киске!

— Ты, Якоб, можешь звать меня просто — Михаэль, — старший приказчик повернулся к остальным узникам. — А это вот все наши, приказчики. Тот вон, в углу, в берете — Эрих, рядом — тощий — Хельмут, и вон, у окна — молодой Ханс. Самый наш младшенький.

Сидевший под самый оконцем мальчишка лет пятнадцати хохотнул, приподнялся и отвесил шутливый полупоклон. Смешливый…

— Ну, что сказать, Якоб… — покусав толстые губы, Михаэль пристально заглянул Никите в глаза. Вернее, попытался заглянуть — все ж темновато было, располагавшееся под самым потолком оконце, забранное ржавой решеткой, все же пропускало не так много свете, как хотелось бы.

— В драке, брат Якоб, мы тебя уже видели. Парень ты лихой и труса не празднуешь. Это славно! Но недостаточно. Позволь тебя проверить.

— Ну… проверяйте, — пожал плечом Меллинг. — Пожалуйста. Мне-то что?

— Ага, ага…

Задумчиво покивав, старший приказчик снова покусал губы и спросил:

— А сколько у вас в Ниене стоила лошадь с телегой?

— Да как и везде, пять рублей. Ну, это где-то около четырех риксдалеров или, как говорят в России, ефимков.

— У нас в Риге привыкли просто — талеры… Овчинная шуба?

— Сорок копеек.

— Пиво?

— Шесть копеек ведро.

— Мушкет!

— Хм… — вот тут Никита Петрович ненадолго задумался. — Это — смотря какой. Видавший виды — можно и за двадцатку купить, а добрый — и тридцать, и пятьдесят талеров потянет.

— Хорошо, цены ты знаешь, — улыбнулся Киске. — Извини, брат. Я ж должен был проверить — какой ты приказчик. Тебе точно идти некуда?

— Некуда.

— А куда собирался?

— В Нарву, да на корабль…

Старший приказчик оказался человеком весьма дотошным и, кроме цен на различные виды товаров, еще со всем старанием выспросил нового знакомца о том, как именно он оказался в Пскове и зачем. К вопросу этому Бутурлин подготовился заранее, еще с Ординым-Нащокиным. Незадолго до гибели Ниена купец Ингвар Коотц сумел выбраться из города с немногочисленной свитой, но по пути к Нарве был атакован ватагой лихих людей. Купцу удалось отбиться, однако вот часть его людей, в том числе и Бутурлин-Меллинг, оказалась вынужденной бежать на юг, к Пскову. Немного оклемавшись здесь, в городе, приказчики приняли решение пробираться к своему патрону в Нарву, звали и Якоба, но тот отказался.

— Думаю, пустая затея, — поясняя, Никита Петрович почесал пробившуюся на бритом подбородке щетину. — Купец наш — разорен, склады его в Ниене — сгорели. Вряд ли ему будет дело до нас.

— Резонно, резонно, — покивал Михаэль. — А что твои приятели?

— Не послушали, — Бутурлин дернул шеей. — Говорят, нам герр Коотс задолжал, так пусть заплатит. Наивные, ха! Да что там говорить — молодежь.

Внимательно выслушав «Меллинга», старший приказчик с расспросами поотстал и даже немножко задремал… впрочем, как и все остальные. Как видно, утренняя бодрая беседа несколько утомила сих славных людей… или они просто копили силы на будущее. Так ведь, правда и есть — поговорили с новичком, все, что надо, вызнали — а дальше чего зря болтать-то?

Никита Петрович тоже попытался вздремнуть, однако сон не шел, а, наоборот, полезли в голову самые нехорошие мысли, вернее сказать, воспоминания, которые, ежели по уму, так вымести бы из башки поганой метелкой! Вымести бы, выкинуть и поскорее забыть! Хорошо бы… Однако вот не забывалось.

* * *

Приговоренный к четвертованию главарь разбойничьей ватаги Лихой Сом в ожидании казни томился в сторожевой башне, сложенной из крепких бревен. Раны, нанесенные Сому Никитой Петровичем, оказались не столь уж и тяжелыми, заживали на лиходее быстро, как на собаке. Впрочем, что теперь от того толку, коли совсем скоро ждет мучительная и неотвратимая казнь? И поделом! В таком разе с приговором были согласны все, слишком уж недобрую память оставил о себе жестокосердный разбойничий атаман, слишком уж много пролил кровушки.

Казнь назначили на субботу. В пятницу никак нельзя — пост. Срубили помост, плаху, рядом вкопали в землю заостренные колья — для оставшихся в живых соратников лиходея. Их, конечно, тоже должны были казнить, только — без особой выдумки, просто посадив на кол. Предстоящее развлечение обещало быть интересным и поучительным, и всю пятницу жители Плесова и окрестных деревень провели в предвкушении казни. Да что там казнь! Что там какой-то разбойник? Поговаривали, что сам государь, недавно приехавший на верфи, самолично посетит экзекуцию. Вот это бы нехудо — на царя-батюшку посмотреть! Когда еще увидишь? Да никогда, наверное.

К зрелищу готовились все, и не только из чистого любопытства иль для того, чтобы позлорадствовать. Сам царь — помазанник Божий — считался в те времена чем-то вроде чудотворной иконы. На него можно было не только посмотреть, но и помолиться, даже издалека испросив милости и здоровья для всех своих близких. Ну, а если государь благостной улыбкой всех собравшихся одарит или помолиться вздумает… Ну-у, тогда и совсем славно будет!

Загодя еще потянулись к месту будущей казни местные лесные колдуны да ворожеи, всякие там деды-шишки да бабки-заговорницы. У тех имелась своя корысть — темная. Всем известно: жир казненного от всякой хвори помогает, да и не только жир — ногти, волосы, кровь… Тут не столько с палачом нужно было договариваться, сколько со стражею, что потом возле умирающих да трупов выставлена будет.

Все ждали-жаждали казни, однако…

Однако самой-то главной казни, увы, не случилось! Гнусный лиходей и разбойник Лихой Сом в ночь с пятницы на субботу сбежал!

Кто помог — вызнали быстро. Девка одна возле башни крутилась. Рыжая такая, из соседней деревни — Жданки. Меланьей звали…

Девку словили сразу, да сразу же зачали и пытать. На дыбу вздернули, постегали кнутом маленько — вот и призналась. Она, она лиходею помогла — да на то и видаки нашлись. Свидетели! Не отопрешься… Так ведь не особо и отпиралась рыжая. Улыбалась под кнутом, словно совсем боли не чуяла, и глаза ее при том были такие… шалые. Люблю, говорит, его — Сома, лиходея!

Вот оно что… Любовь, однако!

Прелюбодейку сожгли в срубе. Средь царской свиты священник один, Никона-патриарха ставленник, оказался, он-то и предложил — сжечь. Ну, чтоб без пролития крови. Так и сладили. У помоста врыли в землю кол, вокруг него, на некотором расстоянии, небольшой срубик сложили, вроде колодезного.

Нагую деву привязали к колу, а срубик, сенцом обложив, зажгли. Вначале еще ничего было… потом печеным мясом запахло… да-да, печеным, не сжигали преступницу — заживо пекли! Страшно кричала Меланья, особенно когда вытекли от нестерпимого жара глаза да начала лопаться кожа…

Не выдержал тогда Никита Петрович — бочком-бочком да подался прочь с лобного места. Да и не один он дал тогда слабину… Нет, все правильно — за дело Меланью казнили… Только как-то это нехорошо. Ну, повесили бы или там расстреляли из луков. Голову рубить — это казнь легкая, дворянская — не для нее. Ну, хоть как-нибудь по-другому, ага… Чтоб запаха тяжелого мясного не чувствовать, не видеть лопающихся глаз, криков, стонов ужасных не слышать бы… Эхх…

А Сом-то Лихой — хорош гусь! Сбежал, гадина. И ничем своей юной спасительнице не помог. Даже не попытался. Такая вот, похоже, любовь. Односторонняя, как сабля.

После казни вдруг обнаружилась мертвой сторожа у обоза царского. Все четверо стрельцов — убиты. Ловко, быстро, без шума. Сначала — вылетели две стрелы, да метко так, в горло! Потом, похоже, объявился и злодей — надо сказать, опытный, умелый — оставшиеся стрельцы даже на помощь позвать не успели.

Пока людишки на казнь глядели, лиходей свое дело справил, до царского сундука добрался. Унес крест наперстный в каменьях, иконку малую в богатом окладе да перстни златые. Талеров на пятьсот! Ну, для царя ущерб небольшой, однако не в ущербе дело — в чести! Это ж надо так — самого государя обворовали, тати поганые!

Слухи об том деле потом ходили разные. Местные мужики всерьез поговаривали, что провернул его не кто иной, как Лихой Сом! Далеко он не убежал, затаился поблизости, запрятался до поры до времени, выжидал. И вот — дождался.

Сволочь! Это вместо того, чтоб любимую деву спасать…

* * *

Как и ожидал Бутурлин, суд по делу «буянов» прошел быстро и вполне справедливо. Никто от них ничего уже не хотел, тем более что драку признали обоюдной. Приговорив всех к покаянию и битью поклонов по сто раз каждую утреннюю и вечернюю молитвы, судейский счел свою задачу исполненной и тотчас же приказал «гнать дармоедов из узилища поганой метлой», что и было тут же исполнено к вящей радости узников.

Выписав на немецком дворе подорожную, господин Михаэль Киске тут же отметил ее в воеводской избе, где располагалось местное «присутствие» или «приказ», и с легким сердцем пустился в путь вместе со всем своим караваном. Как понял Никита, старший приказчик был тут самым главным, исполняя волю пославшего негоцианта, так что все дела здесь решали с ним.

Выехали в понедельник, поутру, о двадцати двух подводах, груженных пенькою, кожами, воском, бочонками с медом и рыбьим зубом. Последний в количестве четырех подвод купил лично господин Киске, купил на удачу у проторговавшихся архангелогородских купцов. Все возы тащили четверки лошадей, запряженных по двое, цугом. Каждую телегу аккуратно укрывала рогожка, имеющая на рижском рынке свою конкретную цену. На каждом возу, кроме возницы, сидел приказчик или обозный служка, вооруженный пикой, арбалетом и палашом. Имелись в караване и аркебузы — через воз. Хоть места кругом казались довольно людными — все же торговый тракт! — опытный старший приказчик все же еще и выставлял походную охрану — по двое всадников впереди и позади обоза. Караульную службу приказчики и служки несли по очереди, не чинясь.

Михаэль двинул обоз по короткому пути — через Нейгаузен, Новгородок Ливонский, что строго-настрого запрещалось специальным королевским указом. Впрочем, указ сей распространялся только на русских купцов… коих тоже оказалось на тракте предостаточно — и попутных, и встречных. То ли они не ведали об указе, а, скорее, просто плевали на него с высокой колокольни… что всячески приветствовали власти Нейгаузена, к вящей своей выгоде.

В Нейгаузене, у замка, остановились на просторном постоялом дворе. Возы с самым ценным товаром загнали во двор, остальные расположились рядом под надежной охраною все тех же приказчиков и слуг. Успели засветло, а вечерок нынче выдался добрый, солнечный, с пышным оранжевым солнцем и неумолчным щебетом птиц. Правда, вчера вот целый день шел дождь. И позавчера. Вон, лужи еще не высохли.

— Этак и тракт раскиснет, — выпив на постоялом дворе пару кружек пива, Бутурлин вышел во двор, жмурясь от ударивших по глазам лучей.

— Не раскиснет, — уверил показавшийся на крыльце приказчик. — Не так уж и долго осталось до Риги. Уже — Лифляндия! Наша земля. Как тебе пиво, Якоб? Вкуснее ниенского?

— Х-хо!

— Вкуснее, вкуснее… — Михаэль добродушно расхохотался и упер руки в бока. — Это ты еще рижского не пробовал! Эх, доберемся до Риги… Что там намерен делать?

— Думаю найти своих земляков из Ниена, — пожал плечами Никита. — После русского разорения многие нашли там приют. Некоторые даже и до разорения. Словно знали.

— Ну… скорей — предчувствовали, — усмехнувшись, Михаэль сплюнул в траву и вернулся обратно в трапезную, откуда уже слышались разудалые песни.

Бутурлин расспрашивал уже о ниенских беженцах — и о купце Готлибе Шнайдере, и о его дочери Анне… Аннушке…

Анна! Голубоглазая веселая Анна! Помнишь ли ты еще статного русского лоцмана? Прогулки, нежные разговоры, поцелуи… Да все!

Увы, Анна давно уже не свободна. Ныне она жена рижского купца Фрица Майнинга, казначея братства черноголовых. Про этих-то новый дружок Михаэль знал, правда, ничего доброго не рассказывал. Однако же — конкуренты!

Хоть так… Куда хуже было бы, ежели б господин Киске тотчас по прибытию в Ригу разболтал бы всем подряд — в том числе и Майнингу — о молодом приказчике из Ниена. Слава Господу, с казначеем черноголовых старший приказчик не водил никакой дружбы, да и вообще производил впечатление человека не слишком болтливого. Не болтун, умен, опытен… С какого рожна он потащил за собой неведомого ниенского парня? Никита Петрович ведь не напрашивался слезно в попутчики, Киске его сам позвал. Оно конечно, на то Бутурлин и рассчитывал, однако… как-то все слишком гладко сложилось… Так ведь и хорошо, что сложилось! Радоваться надо, а не каверзы на пустом месте выискивать.

К слову сказать, к большим обозам частенько присоединялись паломники, артельщики и просто бродяги. Так было безопаснее, и особенных хлопот обозникам они не доставляли — брели себе потихоньку за караваном да просили милостыню в случавшихся на пути городках. Если б не расположение Киске, Бутурлин добрался бы в Ригу и вот так — с бродягами.

За обозом поспешало с полдюжины нищих в каких-то совершенно невообразимых лохмотьях и прохудившихся башмаках, перевязанных тряпками и обрывками ремней. Нынче вся эта братия ошивалась в Нейгаузене — попрошайничали да подворовывали по мелочи на местном рынке да на постоялых дворах. Вот и сейчас вон — дрались в углу двора, за навозной кучей! Видать, объедки не поделили. Вон, как орали-то, ого-го! Словно из-за куска золота!

Молодой человек невольно присмотрелся, прислушался… А нищая братия между тем разошлась вовсю! Четверо мужиков — не столь уж и слабосильных — раскрыв щербатые рты, колошматили совсем юного парня. Мутузили всем, что попалось под руку — обрывками старых вожжей, палками, а кто-то — обломком оглобли… Вон как сейчас треснул бедолагу по спине! От души, что и сказать! И как тот только не переломился-то?

— На тебе, гад! Получай! Давай, заваливай его, ребята!

Чувствуя, что дело совсем уж плохо, парнишка рванулся к навозной куче, там, сразу за ней, виднелся невысокий забор — перескочить и…

Не тут-то было!

Кто-то из оборванцев ловко поставил беглецу подножку — и тот, споткнувшись, полетел лицом прямо в навоз. А позади с азартными воплями уже бежали недруги! Эх, несдобровать парню, ага…

— А ну-ко стоять! — в три прыжка Бутурлин оказался около кучи. — Вон пошли, живо!

— Господин… он нашу капусту сожрал. За такое бить надо!

Один из бродяг скривился и, склонив голову набок, оперся на обломок оглобли. Говорил он со всем почтением, но темные, глубоко посаженные глаза щурились очень даже недобро. Да и остальные его сотоварищи вовсе не выглядели такими уж запуганными… как и слабосильными. Крысы! Озлобленные, загнанные в угол крысы. Такие и броситься могут — запросто!

Нехорошо усмехнувшись, Никита Петрович выхватил из ножен палаш, врученный ему для несения караульной службы, и, сделав ловкий выпад, ударил одного из бродяг по пальцам… плашмя…

— У-у-у-у!

Обломок оглобли упал в пожухлую траву, в подорожники, желтые от пахучей навозной жижи.

Закругленное острие палаша уперлось другому оборванцу в шею.

— Два раза повторять не привык! — Бутурлин грозно сдвинул брови. — А ну!

Вот тут бродяги не выдержали, побросали свои палки, да, подхватив руками рваные подолы, со всех ног кинулись прочь.

Проводив их недолгим взглядом, «Якоб Меллинг» подошел к сидевшему у кучи пареньку.

— И за что они тебя так?

Оборвыш поднял глаза… большие, серые, словно жемчуг… Такое знакомое лицо!

— Марк… Марта! — удивленно ахнул молодой человек.

Девчонка вытерла разбитую губу тыльной стороной ладони:

— Здравствуйте, господин.

Узнала! Эх… Лучше б ее те оборванцы убили! А теперь придется убивать самому. Узнала! Разболтает… выдаст… Ну, надо же так! И как она здесь оказалась-то?

— Я знаю здесь, в городе, одно тихое место, — поднимаясь на ноги, Марта покусала губы. — Мы могли бы спокойно поговорить.

— О чем?

— О нас, господин. И… если ты вдруг захочешь меня убить… там это сделать удобнее.

— Что-о?

— Говорю же — местечко тихое.

Тихое местечко оказалось грязным вертепом, пристанищем самых подозрительных личностей и оборванцев, явно имевших нелады с законом. Располагался вертеп на восточной окраине, неподалеку от городских ворот. Небольшая приземистая корчма с узеньким двориком, где и блевали, и справляли естественные надобности. Даже вот кто-то спал… или — мертвяк?

Проходя мимо, Бутурлин несильно пнул тело башмаком… в ответ послышалось неразборчивое бурчание.

— Спит, болезный… Однако — укушался.

— О, прошу, прошу сюда, господа! — навстречу припозднившимся гостям выскочил, похоже, что сам хозяин — сутулый и тощий, с мосластым лошадиным лицом и цепким взглядом. — Вам нужны покои…

— Нужны, — тут же кивнула Марта. — И… что у тебя там есть?

— Сегодня селедка с луком… И пироги.

— Тащи и то, и другое…

— Понял… Прошу, проходите, мои господа…

Надо сказать, никто из сидевших за столами упырей не обратил на новых гостей абсолютно никакого внимания. Видно, так уж здесь было принято — и Марта об этом откуда-то знала.

Пока ждали хозяина, Бутурлин невольно прислушался к приглушенному говору…

— А я вам говорю, уважаемый герр Ланце, что молочный поросенок готовится совсем не так…

— Это были великолепные жонглеры, я вам скажу! О, господа! Как они поставили «Роман о Лисе»!

— Жонглеры? Фи, господа. Ну, что толку в этих ярмарочных фиглярах? Уж лучше бы к нам заглянул какой-нибудь бродячий театр! «Кориолан», я вам скажу, господа — зрелище сильное!

И столь же сильное впечатление осталось у Никиты Петровича от всех этих разговоров. Положа руку на сердце, он готовился услышать нечто совсем другое. Кого-то убить, украсть что-нибудь, поделить или спрятать краденое… А тут, поди ж ты! Молочный поросенок! Театр!

— Кто все эти люди? — удивленным шепотом поинтересовался молодой человек. — Оборванцы, но…

— Это их рабочее платье, — Марта отозвалась так же тихо. — Здесь нынче собрались все нищие Южной Лифляндии. Обсудить какие-то свои дела.

— Нищие…

— Да, нищие… многие из них отнюдь не бедны. Беженцы из германских земель, слава богу, закончились.

Закончились. Да, наверное. Вот уже целых восемь лет прошло, как отгремела длящаяся долгие тридцать лет война за земли и право веры, унесшая треть немецких мужчин и чуть поменьше — женщин. Война, после которой вместо богатых имперских городов остались лишь чадящие развалины, а объединение Германии отодвинулось более чем на двести лет. Впрочем, небось с помощью османских ятаганов на юге уже поднимала голову Австрия, на севере же пока еще дремала Пруссия, коей было суждено перевернуть следующий, восемнадцатый, век… и девятнадцатый — тоже.

Насчет корчмы Бутурлин сообразил быстро — не такой уж это оказался вертеп. Просто собрались нищие, нищие-профессионалы, те, что просили милостыню уже много лет, ею и жили, наследуя сие ремесло от предков. Имели дом, семью и все такое прочее…

— А эти молодые ребята? Дети совсем…

Никита Петрович, любопытствуя, показал рукой…

— Не надо здесь ни на кого указывать, — сразу же зашипела Марта. — Это — младшие братья…

— Чьи братья?

— Ой, господин… вы такой наивный! Они просто ищут достойных господ… для своих сестер. Здесь — место встречи.

— Сводники малолетние!

— Вот именно — сводники.

Вот об этом Никита Петрович кое-что слышал и в Ниене. Стоимость любовных утех тех дамочек, что во множестве увивались за посетителями во всех европейских кабаках, была не так уж и велика, всего-то один талер… ну, два. Однако с такими было страшно. Все боялись нехороших болезней, и оттого состоятельные господа предпочитали совсем уж юных прелестниц, недавних девственниц, через которых точно еще не прошла целая рота! Хоть какая-то гарантия… Прелестницы принимали у себя дома, стоили очень дорого — десять, а то и двадцать талеров — и на эти деньги существовала вся их семья, а братья да — служили сводниками. Такие вот дела.

— Комната с бубновым тузом, — наконец-то хозяин принес ключ и ухмыльнулся. — Масть не перепутаете?

Лоцман отмахнулся:

— Да уж как-нибудь.

— С вас талер вперед…

— Хо! Талер?

— Я заплачу, — Марта мягко сжала Бутурлину руку. — Вот, кабатчик, извольте… Идемте, господин.

Узкая лестница. Но перила не грязные, нет. Вот и пустой этаж, галерея — ряды дверей. Трефы, крести, черви… желуди — это на немецкий манер масть… А вот и бубновый туз.

— Похоже, сюда.

— Давайте, господин, я открою.

Лязгнул замок. Дверь распахнулась легко, без скрипа. Снизу, из общей залы, доносились приглушенные разговоры и женский смех.

Внутри все было узкое. Узкая, словно пенал, комната, узкое — с мелкой остекловкой — окно, узкое ложе. У окна стоял небольшой столик… и все. Никакой другой мебели не имелось.

— Ну, присядем…

Едва только сели, как послышался вежливый стук — корчемный служка принес заказанную селедку и пироги. Ну и, как само собой разумеется, две кружки пива — большие, деревянные, с крышечками.

Никита Петрович с подозрение сделал глоток…

— Хм… Однако!

Пиво в доме свиданий оказалось на удивление вкусным, терпким.

— А здесь всегда вкусное.

— Я вижу, ты здесь уже была!

— Приходилось…

Девчонка замолкла, жадно налегая на селедку и пироги… наконец насытилась.

— Теперь — слушайте.

— Э-э…

— Вы ведь хотели меня о чем-то спросить? Так я сейчас расскажу, да…

Оказывается, бравый рейтарский капитан, шевалье Жюль де Бийянкур, проиграл свою пассию в карты! Вот просто так взял и проиграл. Ну, как слугу… служанку… Да и ладно, что проиграл — с кем не бывает? Но тут весь вопрос — кому? Новый хозяин Марте не понравился, так что девушка плюнула и ушла. Ушла, не сбежала — что она, крепостная что ли?

— Иду в Ревель, — пояснила Марта. — А там поглядим. В Ревеле у меня дядюшка, булочник.

— Ну, хоть подкормит, коль уж булочник, — Никита Петрович улыбнулся, глядя на просвечивающие сквозь рубище тощие плечи девчонки. Та вдруг вздрогнула, к чему-то прислушиваясь, и робко попросила:

— Мне показалось… там, внизу… там те люди, бродяги, которые… Господин, вы не могли бы…

— Да гляну, чего уж.

Успокоительно кивнув, Бутурлин вышел на галерею, несколько удивленный испугом Марты. Уж, если ей кого сейчас и бояться, так это его — Никиту Петровича! Эх, зря попалась на его пути эта беглая девка! Еще и признала… Что с ней надо делать, решать…

— Показалось тебе, — вернувшись, улыбнулся лоцман. — Никого из твоих знакомцев-бродяг там точно нет.

— Ну, нет так нет, — девчонка повела плечом и потянулась к кружке. — А пиво здесь вкусное! Благодарствую, что угостили, мой господин.

— Да на здоровье.

Бутурлин тоже приложился кружке, сделал долгий пахучий глоток… и вдруг почувствовал, как перед глазами все поплыло, зашаталось, а дощатый пол рванул по стенам к потолку, словно взбесился!

* * *

— Ну, вот. Так-то лучше будет.

Аккуратно уложив опоенного молодца на ложе, Марта задумчиво покусала губу и вытащила кинжал, висевший на груди на цепочке, в небольших изящных ножнах из кожи китайской змеи. В дрожащем свете свечи тускло блеснуло острое лезвие.

Ударить? В больших жемчужно-серых девичьих глаза вспыхнули золотистые искры. Ну да — убить! Чего раздумывать-то? Он-то бы не думал, вон, как глазами зыркал — придушил бы или шею свернул. Черт ведь дернул свидеться! Да еще вот так, что оба друг друга признали. Марта не дура была. Понимала — царские сотники просто так в приказчиков немецких не обращаются. Знать, имелась тому причина, какое-то важное и, несомненно, весьма тайное дело, поручение государево! Или… или господин сотник просто-напросто что-нибудь натворил да подался в бега? Так или этак, а все одно — лишние свидетели ни к чему.

Марта вновь покусала губу и усмехнулась: что ж, коли уж им двоим на одной дорожке не разойтись, тогда — убить! И не медля. Впрочем, может быть, достаточно яда? Да нет, недостаточно. Оставалось всего-то полперстня… эти-то остатки и подсыпала в пиво девчонка. Вовсе не смертельная доза, особенно для такого-то молодца. Ну, сколько уж было. В сон отправила — и то хорошо, славно. Теперь можно и кинжал в сердце воткнуть, и Марта проделала бы это быстро и ловко, без всяких угрызений совести… Коли б не ощутила некоего беспокойства. Во-первых, бродяги могли проследить, а во-вторых — как-то здесь не очень спокойно, людно. Обычно ведь тихое место, но нынче вот с этим не повезло…

Убить вот так, открыто — опасно! А вдруг заведут дело, станут искать? Лифляндия — территории шведского королевства, а шведы законы чтут.

Нет… Девушка порывисто убрала кинжал в ножны, нащупав под одеждой небольшой кожаный мешочек. Не выдержав, вытащила, развязала… Тускло блеснуло золото, просиял нестерпимо синим драгоценный сапфир! Красота какая… Божественно!

Облизав пересохшие губы, Марта завороженно смотрела на перстень. Повертела в пальцах, шепотом прочла надпись, тянувшуюся по всему кольцу чеканным русским шрифтом — полууставом.

— Государь Алексей Михайлович…

Девчонка выговорила «Михайловитч». Еще немного полюбовалась. Улыбнулась. Спрятала перстень. Вот он! Немалых сил стоило его украсть! Именно им расплатился на постоялом дворе тот, которого нынче преследовала Марта. Да-да, преследовала, никто ее не прогонял и не проигрывал в карты, шла сама… сбежала, пустилась в погоню, и, похоже, не зря! Человека того в русских землях звали Лихой Сом, перстень же был из царских сокровищ, прихваченных лиходеем во время казни его же любовницы.

Неосторожно, что и сказать! Лучше б ювелирам перстень отдал. Хотя, что так, что этак, все равно — след. Да и чего Сому осторожничать? Здесь Лифляндия, территории шведской короны, кто из русских его тут достанет, возьмет? Сам-то он взял изрядно… Правда, вот совершил ошибку — попался на глаза Марте. Девушка вовсе не собиралась пялиться на казнь, зрелища чужих страданий ее никогда не привлекали. Другое зрелище привлекло — Лихой Сом…

Неглупая и битая жизнью девчонка сразу же сообразила — вот он, шанс! Шанс разбогатеть, выбиться в люди, упустить который было бы непростительной глупостью. Ну, а что? Сколько уже можно притворяться, ходить в мужском платье, чтоб, не дай бог, никто не признал в ней одну юную ведьму, что год назад сбежала от костра в славном городе Нарве! Сбежала, пока вели на казнь, да махнула с крепостной стены в реку! Ротозеи стражники только ахнуть успели. Нырнула, выплыла, хоть и мелко. Что и говорить, повезло. Могла ведь и расшибиться, ага.

Однако пора… Надвинув на самые глаза бархатный синий берет, Марта набросила на плечи бутурлинский плащ и вышла, аккуратно заперев дверь на ключ. Выйдя в ночь, улыбнулась. Бог с ним, с сотником. Оклемается так оклемается. Бог с ним… или, вернее — дьявол.

* * *

Любовное приключение Якоба немало позабавило всех приказчиков, уже знавших все и во всех подробностях, причем в таких, о которых сам Никита Петрович и не подозревал даже! А что? Нейгаузен — городок небольшой, сплетни расходятся быстро.

Бутурлин пришел в себя быстро, к утру, и так же быстро, как ему казалось, добрался на постоялый двор… Однако по пути его видели очень и очень многие. Мелкие торговцы, нищие, артельщики, воины городской стражи, подмастерья, два кузнеца, лодочник, бондарь и прочая, и прочая, и прочая.

Перемигивались, смеялись вслед. Только что пальцами на «приказчика Якоба» не показывали! Говорили, что сей незадачливый молодой человек с известными целями познакомился с одной юной собой, переодетой в мужское платье, и эта сладкая парочка подалась в одну имеющую соответствующую славу таверну, где и предалась любви… Закончившейся весьма тривиально — юная особа ловко опоила своего кавалера, а потом и ограбила до нитки, не побрезговав ни старым плащом, ни беретом.

— Эх, Якоб, Якоб, — старший приказчик Михаэль Киске едва удерживался от смеха. — Ты вот, по виду, человек опытный, ушлый. И так глупо попался! Ну, у нас бы про эту девку спросил…

— Так вы что же, ее знаете?

— В таверне узнали. Марта ее зовут, отравительница она и ведьма!

— Ведьма? — вот тут Бутурлин по-настоящему удивился и покачал головой. — Да быть такого не может!

— Еще как может! — не выдержав, хохотнул Михаэль. — В прошлом году ее приговорили в Нарве к костру. Не за красивые глаза, как ты сам понимаешь.

— К костру…

— Да-да! Но сжечь не успели. Злодейка заговорила стражников и улетела из крепости на метле!

Никита Петрович недоверчиво хмыкнул:

— Неужели — на метле?

— Сам комендант крепости лично видел! И все его солдаты. И пастор еще.

Ну, что на такое скажешь? Никита Петрович лишь тяжко вздохнул. Судя по тому, что сия ведьмочка проделала с ним — могла и на метле, очень даже!

По краям тракта тянулись чахлые лифляндские леса, тут и там перемежаемые серыми громадами замков, возведенных еще во времена крестоносцев. На полях кидали скирды местные крестьяне.

Здесь, в Лифляндии, как и в лежащей чуть южнее Латгалии (ныне принадлежавшей Польше), свободных, ни от кого не зависящих хлебопашцев уже практически не осталось, все уже стали крепостными, барщинными либо чиншевыми. Барщинные крестьяне работали на хозяина не покладая рук, чиншевые же платили высокий оброк — чинш — как продуктами, так и деньгами. Причем некоторый оброк обязаны были платить и барщинные, а чиншевые в обязательном порядке отрабатывали своему господину во время уборки урожая и молотьбы, их согласия на это, разумеется, никто не спрашивал. Кроме того, крестьяне платили налог государству с каждого двора и налог на содержание армии. Еще необходимо было содержать священнослужителей и церкви, а кроме того — нести множество повинностей, из которых, пожалуй, самой обременительной для сельского люда была гужевая — доставка в Ригу продуктов, производимых в поместьях.

День прояснялся. Хмурившееся еще с утра небо прорвалось сверкающей синью, а выглянувшее солнышко к обеду припекло так, что Бутурлин снял кафтан.

Через пару дней показалась широкая река, а немного погодя возникли и мощные городские стены, и шпили церквей, царапающие низкое серое небо.

Ну, вот она, Рига! Добрались наконец.

* * *

По рекомендации Михаэля Киске «Якоб Меллинг» устроился младшим приказчиком к некоему рижскому негоцианту по имени Карл Нойзе, купцу не из богатых, но и не совсем уж из бедняков. Сговорились за полталера в месяц, можно было бы и побольше, но купец выглядел скупцом, и Бутурлин не стал торговаться: на первое время сойдет и так, лишь бы зацепиться.

Герр Нойзе имел небольшую контору на первом этаже собственного дома, располагавшегося на улице Медников, неподалеку от Соборной площади. Покрытый желтоватою штукатуркой дом имел по фасаду всего два окна, внутри было тесновато. Первый этаж занимала контора, второй — покои хозяина, на третьем ютилась прислуга и те из приказчиков, что не имели никакого жилья в городе. Правда, таких оказалось немного, и «Якоб» уже на следующий день понял — почему. Просто скряга хозяин драл за ночлег весьма солидную плату, за которую можно было бы снять угол в любом доходном доме. Не в центре, правда, но чуть поодаль — вполне.

На поиски жилья Бутурлин потратил первое же воскресенье, все остальное время он и не мог поднять головы, по уши погруженный в торговые расчеты под руководством старшего приказчика Ларса, педанта, въедливого до полной невообразимости. Тот гонял новичка вовсю! То рассчитай стоимость перевозки дюжины мешков шерсти из Риги в Либаву, то срочно сбегай в порт, узнай цены, да сравни с ценами на рынке, да потом беги в ратушу, заверь бумаги… Поздно вечером — к концу трудового дня — Никита Петрович просто валился с ног! А ведь он был человеком весьма тренированным, воинским.

Ратушная площадь города Риги славилась своей красотой абсолютно справедливо, и лоцман оценил это, едва только вывернул из-за угла на широкую улицу, проходившую мимо церкви Святого Петра с высоченной, крашенной в веселенький зеленый цвет, колокольней.

Однако же первым, что бросилось в глаза на площади, была вовсе не ратуша, а дом братства черноголовых, нарядный, сверкающий расписным узорочьем, словно рождественский пряник. Многочисленные шпили, башенки, разноцветные надписи и гербы вовсе не казались хаотичным, а смотрелись вполне даже в гармонии, невольно завораживая взгляд.

Михаэль Киске, как и уговаривались, ожидал своего младшего собрата невдалеке от торговых рядов. Ради воскресного дня старший приказчик надел узкий праздничный кафтан из переливчатой ткани с серебряной нитью, выпустил на плечи широкий кружевной воротник, приладил павлинье перо к черной фетровой шляпе. Короткие широкие штаны приказчика парусил налетавший с близкого моря ветер, в тон вороту сверкали белые шелковые чулки, а уж как башмаки скрипели! Щеголь. Как есть — щеголь! Еще бы шпагу — и вылитый дворянин.

— Доброго дня, господин Киске, — подойдя, приподнял шляпу Бутурлин. — Надеюсь, я не заставил вас долго ждать?

— Так… чуть-чуть, — старший приказчик слегка скривил губы и, осмотревшись вокруг, неожиданно пригласил «друга Якоба» «в одну неплохую пивную».

В пивную так в пивную, что ж. Надо сказать, сие предложение вызвало у Никиты Петровича весьма большое удивление, которое он, конечно же, ничем не выказал. За время совместного путешествия до Риги Бутурлин уже спел неплохо узнать своего спутника, человека умного, ушлого и ничего просто так не делавшего. Вот и сейчас… С чего это он вдруг вздумал Якоба пивом поить? Или… наоборот, собрался выпить за чужой счет? Так это…

— Михаэль… чтоб ты знал. Денег пока — ни гроша…

Старший приказчик лишь отмахнулся, еще больше заинтриговав собеседника. Дело обещало быть интересным…

Шли недолго, искомая пивная располагалась в уютном полуподвальчике, всего в нескольких шагах от Домской (или Соборной) площади. Длинные столы, распахнутая в солнечное утро дверь, пол с набросанным по углам пахучим сеном.

Тут же появился хозяин — кругленький, с потным добродушным лицом…

— О, господин Киске!

— Как всегда, Пауль.

«Как всегда» — оказалось двумя кружками темного пива плюс гороховая похлебка и свиная рулька с капустой, все вкусно и не особо дорого… однако не по деньгам Якоба.

— Кушай, кушай, — с видом добрейшего друга Михаэль похлопал приятеля по плечу и, выждав некоторое время, перешел к делу.

— Видишь ли, дружище Якоб. Давно хотел сказать… Ты ведь, верно, и сам уже догадался, что к господину Нойзе я приставил тебя не просто так…

Ага! Бутурлин потупил глаза. Вот оно — начинается. Ну-ну, послушаем.

— Я понимаю, — скромно кивнул лоцман. — И готов услужить.

— Это — правильно! — Киске негромко рассмеялся и почесал оттопыренное ухо. — Так и думал, что ты все верно поймешь. В общем, о Карле Нойзе я должен знать всё. С кем торгует, чем торгует, где что почем берет — всё. Раз в три дня будешь составлять для меня подробный отчет. Нынче — вторник, так что в пятницу встречаемся здесь, в это же время.

— Понял.

— Ну, вот и славненько. Ты тут доедай… а мне пора.

Прощаясь, Михаэль поднялся на ноги. Кое-что вспомнив, вскочил и Никита:

— Господин Киске! Вы обещали мне помочь с жильем.

— Ах да… — старший приказчик задумчиво обернулся на пороге и неожиданно нахмурился. — А что, старый Нойзе уже не сдает покои на третьем этаже? Это было бы лучше.

— Ничуть не лучше! — резко возразил Бутурлин. — Они там все за мной следят!

— А, ну, если та-ак… Здесь неподалеку есть Крепостная улица. Там — доходный дом некоего Мика Райза. Синий такой, с белыми окнами. Мика и спросишь. Скажешь, что от меня.

Уже к вечеру Бутурлин съехал от надоедливого скряги-купца, поселившись в общих покоях на четвертом этаже доходного дома. Хозяин просил недорого — и то пришлось занять у Михаэля… Марта, зараза, обчистила все карманы!

Да и черт с ней, не жалко! Сбежала и сбежала… Главное — не пришлось убивать…

Под четвертый — жилой — этаж владелец доходного дома хитроумно переделал чердак, и получившиеся покои теперь сдавал в наем за весьма приемлемую цену таким вот, как и Якоб, нищебродам-приказчикам-подмастерьям, с утра и до позднего вечера трудившимся на своих алчных хозяев. Сюда приходили только спать, ну, еще гужевались по воскресеньям. В город уже просочились самые зловещие слухи о плывущем по Двине реке неисчислимом московитском войске, ведомом самим царем! Беженцы в ужасе рассказывали о взятии русскими варварами Динабурга! А это уж совсем рядом.

Еще поговаривали, что командующий, господин Магнус Делагарди, дабы не распылять силы, вовсе не думает оборонять пригороды — посады или, как их здесь именовали — форштадт. Просто оставит их врагу и будет оборонять лишь городские стены — благо там имелось, что оборонять и чем обороняться. Многие обыватели уже бежали из города в Швецию, впрочем, большинство все же надеялось на помощь королевского флота.

Насчет же форштадта Бутурлин всерьез опасался — как бы их сами обороняющиеся не сожгли, чтоб неприятелю не стало, где укрыться. Так частенько делали, а в предместье как раз и располагалось подворье для русских купцов, куда Никите Петровичу необходимо было наведаться как можно скорее — взять у купцов выделенные на операцию деньги и полностью изменить все свое существование! Хватит уже. Постоянная работа и низкое общественное положение не давало возможности подобраться ко всем рижским тайнам. А потому — бедный ниенский приказчик Якоб Меллинг должен был исчезнуть или вообще умереть, а вместо него появился бы некто совсем иной… Деньги. Нужны деньги! Ну и… тогда можно будет подумать и о личном.

Дом Фрица Майнинга Никита отыскал быстро, казначей братства «черноголовых» проживал невдалеке от Рижского замка, в одном из зажиточных трехэтажных домов. Бутурлин даже видел Анну! Правда, так, мельком — пока не подходил, опасаясь выдать себя раньше времени. Да, наверное, и не нужно было подходить, совсем не нужно — кто знает, какая сейчас Анна? Вдруг да выдаст? Последние два года приучили Бутурлина сомневаться во всем. Внешний вид Аннушки ему как-то не очень понравился — юная женщина выглядела какой-то осунувшейся и бледной, да и грустноватой тоже. Хотя ее платье из дорогой переливчатой ткани, с брабантскими кружевами и шелковыми вкладками на рукавах, стоило, как добрая лошадь.

Ладно. С Анной — потом. Сначала — дело. Получит деньги и переродится из приказчика… в некую, куда более значительную, фигуру.

Приказчик, конечно, мог бы уехать по хозяйским делам, скажем, куда-нибудь в Ревель или Нарву… Однако хитроумный господин Киске явно заподозрил бы неладное и проверил бы все сведения у купца, тем более это так легко сделать! Не-ет, с отъездом не выйдет… Тогда несчастному Якобу придется-таки погибнуть в пригородных лесах, угодив в лапы разбойников… или — русских!

— На русское подворье? — удивился во время очередной встречи Михаэль. — Говоришь, должны? И много?

— Три риксдалера.

— Х-хэ! Однако да, для тебя и это деньги. Что ж, дружище Якоб, поезжай. Но, предупреждаю, будь осторожен — вроде и недалеко от города, а места там гиблые. Да и на самом подворье лучше без важного дела не соваться. Его арендует некий Юрий Стрис — про талеры ему не говори ни слова. Скажи, мол, просто хозяин послал к русским по делам.

— Так и сделаю, друг Михаэль! Спасибо.

— Как вернешься, обо всем доложишь в подробностях.

— Обязательно!

Что касаемо Юрия Стриса (или Стрижа, как говорили русские), то о нем Бутурлина предупреждал еще Ордин-Нащокин, настоятельно советовавший опасаться сего господина. Ну, опасаться Бутурлин никого не собирался, однако… имел в виду.

Будучи в образе приказчика, «Якоб Меллинг» высмотрел на торговой площади русских торговцев и до подворья добрался на их возу за малую толику медях. Ехали не так уж и долго — миновали Пороховую башню, ворота, перекатились по временному деревянному мосточку через недавно вырытый канал, перевалили через вал, а уж там, от сторожки, было рукой подать.

— Вон оно, подворье, — обернувшись, возница указал кнутом на невысокое здание, красневшее кирпичом на повертке, за тоненькими осинками и ольхою.

Это еще, похоже, считалось пригородом, дальше же, совсем рядом, начинался смешанный лес. Густой и, по виду, непроходимый, он тянулся по всему побережью до самой Эстляндии. Сразу же за подворьем шумели высокие дубы и березы, тянулись к небу золотистые липы, и хмурые ели шевелили мохнатыми лапами, словно желая схватить любого, кто неосторожно сунется в чащу.

— Места тут недобрые, — подгоняя лошадь, поцокал языком возница. — Шалят.

Сидевший рядом торговец в узком и длинном кафтане нехорошо усмехнулся, показав редкие желтые зубы:

— Не только в лесу шалят. И на подворье — бывает. Хозяин, Юрий Стриж, сволочь редкая. Многие беды от него терпим, а съехать нельзя — не по закону. Ну, теперь уж скорей бы съехать, а то не ровен час, схватят да в тюрьму! С Россией-то нынче — война.

— Так чего же вы ждали-то? — хмыкнул Бутурлин. — Давно надо было убраться!

— Так мы ж купцы! До последнего торговать будем… Вот, видно, сегодня последний день и был.

Проехав во двор, охраняемый хмурыми рейтарами в давно не чищенных кирасах, купцы, сунув солдатам денежку, принялись распрягать лошадей. Никита же тотчас проскользнул в двери, оказавшись в узенькой темной прихожей:

— Гутен таг! Есть кто?

— А кто тебе нужен-то?

— Амос Сергеев, негоциант из Пскова…

— Ну, я Сергеев. По лестнице вон, подымайся, ага.

Наверху оказалось две комнаты — большая и малая, узкая, как пенал. Туда-то и прошел визитер, ориентируясь на голос.

Купец Амос Сергеев оказался еще довольно молодым человеком лет тридцати. Одетый в куцый немецкий кафтан, с окладистой рыжеватой бородкой и смышленым взглядом, он поднялся со скамьи навстречу гостю.

— Чем могу?

— Я — Якоб Меллинг из Ниена… Нет ли у вас, любезнейший, рыбьего зуба, только не желтого, а как слоновая кость?

— Рыбий зуб? Как не быть! Не знаю, как слоновая кость, но белого поглядим.

Услыхав пароль, купец тут же сказал отзыв и, приложив палец к губам, плотно прикрыл дверь.

— Тсс, человече! Тут и стены уши имеют, а уж двери-то — и подавно. Слава богу, Стриж покуда в отъезде. Тсс!

Немного постояв у двери, Амос накинул на плечи плащ и, приглашающе махнув рукой, загрохотал по лестнице вниз.

— Тесновато тут у вас, — спускаясь следом, хмыкнул Никита Петрович.

Купец негромко рассмеялся:

— А то ж! Наверху, почитай, две клетушки. Одна — ты видел — на двоих человек — но тут обычно и пять, и шесть обретаются. Ну и вторая — на полдюжины, там и двадцать бывало.

— В тесноте, да не в обиде!

— Как раз в обиде. За постой хозяин полталера в неделю дерет! И за каждую лошадь — по гривне, и летом, и зимой. Жаловались на него в рат — да покуда бесполезно.

— Ну, дай Бог, скоро Рига нашей будет.

— Дай-то Бог! — миновав двор, Амос наскоро перекрестился и направился к рябиновой рощице, что начиналась почти сразу же от дороги.

— Скоро нас всех, русских, хватать зачнут, — на ходу бросил торговец. — Удивляюсь, как еще не начали.

Бутурлин тряхнул головой:

— Так съезжайте! Чего теперь ждать-то?

— Так тебя, мил человеце, и ждал, — замедлив шаг, купец повернул голову и усмехнулся. — Нешто можно Афанасия Лаврентьича приказанье не выполнить? Вот и ждал.

— А не дождался бы?

— Как арестовать пришли бы — сразу б и сбег, — признался Амос. — У меня на Двине-реке лодчонка запрятана. Сегодня на ней и рвану.

— С Богом, — улыбнулся Никита Петрович.

— Ну, все, мил человеце. Пришли. Ты тут постой на сторожке.

Привезенные деньги ушлый купец, конечно же, на подворье не хранил, а закопал невдалеке, вот здесь, в рощице, меж корней старой рябины.

— Тут полста ефимков, плюс еще перстни, кольца… — вытащив из земли небольшой сундучок, торговец откинул крышку. — Думаю, должно хватить.

— Хватит, — забирая сундучок, покивал Бутурлин. — Тем более до прихода царева войска не долго осталось ждать. А там, даст Бог, и Рига — наша.

— Дай Бог, — охотно поддакнув, купец посветлел лицом. — Ужо отольются тогда все наши обиды. А Стрижа этого — на рябине вздернем.

Сказать по правде, сундучок с деньгами и кольцами несколько смущал Бутурлина, лоцман как-то не подумал о том, что денег может оказаться так много. Не особо-то тяжело, конечно, но неудобно, приметно… А в поясной кошель не влезет. Эх, надо было хоть мешок с собой прихватить…

— Амос Сергеевич, друже! У тебя котомочки какой-никакой не сыщется?

— Да сыщется. Посейчас вон, на подворье зайдем.

— А стражники? Вдруг да про сундук спросят?

— Не спросят, — успокоил купец. — Привыкли уже. Купцы мы или кто?

Торговец оказался прав, на сундучок рейтары не обратили никакого внимания, как, собственно говоря, и на вошедших. Все трое стражей, расположившись возле старой рассохшейся бочки, азартно метали кости.

— Шесть — три!

— Хм… а ну-ка… Пять-пять!

— Ну, парни… мне тут с вами совсем нечего делать…

— Давай, давай!

— Бросай, Готлиб.

— Играй, раз уж начал играть.

Поднявшись на второй этаж, Амос и Никита Петрович пересыпали сокровища в кожаную сумку, и, едва только управились с этим делом, как со двора вдруг послышался шум — ржание лошадей, крики.

— Стриж приехал! — глянув в окно, купец недобро прищурился. — Не один… Еще солдат привел! Знать, грабить собрался.

— Грабить? А кого? — не понял Бутурлин.

Амос покачал головой и вытащил из-под ложа пару пистолетов и саблю:

— Нас, мил человеце, нас! Сейчас ворвутся, дополнительную деньгу стребуют… А то — и все отберут!

— Вот это да! — не тратя времени даром, Никита Петрович принялся сноровисто заряжать пистолет. — Вот это порядочки. Как же торговать-то?

— А вот так и торговать, — торговец схватил второй пистолет. — Жаловались в рат, конечно. Как-то раз Стрижа даже под штраф подвели. Но на подворье оставили, аренду не сняли. Давай-ка, друже, сундуком дверь заставим. Вот так-то…

Между тем внизу, в людской уже слышалась грубая ругань. Вот кто-то кого-то ударил, кто-то вскрикнул… упал…

— Посейчас к нам ворвутся, — поднимая пистолет, тихо молвил Сергеев. — Больше тут грабить особо и некого. Давно уж съехали почти все.

И правда — загрохотали по лестнице грубые солдатские сапоги, кто-то пнул в дверь:

— Отворяй, Амос! Про должок свой помнишь?

Голос был хрипловатый, с этакой нагловатой ленцой — мол, все равно никуда вы от меня не денетесь!

— Ничего я тебе не должен, господин Стриж! — яростно выкрикнул торговец.

— Как же не должен? А жареную рыбу ты третьего дня где покупал? В Риге! А должен был — в лавке моей, здесь!

— То так, — Сергеев пригладил бородку. — Ну, так и цены у тебя…

— Ага! Вину свою признал! А ну, парни, выбивай дверь.

Амос выпалил первым! Затем, пока тот перезаряжал пистоль — пальнул и Бутурлин. Улыбнулся:

— Жаль, сабелька-то у тебя одна. А то б мы им тут устроили!

— Сейчас палить начнут. Давай-ка, друже, по стеночкам встанем…

И правда! На лестнице вдруг ухнуло, словно из пушки — и тяжелая мушкетная пуля, разнеся в щепки дверные доски, застряла в стене. Густой пороховой дым окутал всю комнату. Торговец утробно закашлялся… впрочем, на лестнице кашляли тоже. Ну, еще бы — мушкет.

Во дворе, под окном тоже толпились солдаты.

— Обложили… Ты с саблей как? — оценив ситуацию, быстро спросил Бутурлин.

— Да, правду сказать…

— Ясно. Тогда давай мне. Будешь стрелять!

— Ты хочешь сказать…

— Да. Пробиваться будем! Пока не опомнились, пока дым…

— Что же…

Подкинув на руке тяжелую польскую саблю, Никита Петрович недобро покусал ус и, обернувшись, подмигнул напарнику. Тот, правда, этого не увидел — дым.

— Ну, Амос Сергеевич… на раз-два… И-и-и… Раз-два… Взяли!

Раз — лоцман рванул дверь на себя.

Два — торговец выпалил в смутные фигуры дуплетом…

Три — прыгнув на лестницу, Никита Петрович взмахнул сабелькой… Махать неудобно было — тесно. Пришлось колоть. А кого и просто — ногой в челюсть!

— У-у-у-у! — какой-то плотненький человек в коротком расшитом жемчугом камзоле, охнув, кубарем покатился вниз. За ним последовала пара солдат — а больше тут и не было, не помещались.

— Они окна сторожат… А мы сразу рванем к лесу!

— Помоги, Господи!

И впрямь — снаружи не ждали. Правда, рейтары сообразили быстро, ринулись, подскочили — первого Бутурлин тут же ранил в руку, второму рассек плечо… Третий предпочел убежать — наверное, за мушкетом…

— Лошади! Славно.

Вмиг отвязав лошадей, беглецы вскочили в седла и с маху вынеслись со двора, галопом направляясь к лесу. Котомочку Никита Петрович не забыл, а как же! Не этим же упырям оставлять. Послужат еще денежки на благое дело!

Позади послышались выстрелы, тяжелые пули просвистели над головами всадников. Лошадь под купцом вдруг подкосила ноги, упала, так, что Амос вылетел из седла.

Позади весело заорали.

— Вот ведь сволочи! — придержав лошадь, Бутурлин вскочил из седла. — Ты как, Амос?

— Да вроде жив.

— Пешком не уйдем. Давай на лошадь. За мной, сзади.

Так вот беглецы и поскакали, вдвоем, на одной лошади. А позади уже вовсю разворачивалась погоня! Гремели выстрелы, свистели пули. Солдаты стреляли, скорей, для острастки — в такой ситуации попади, попробуй! Ну, лошадь, однако, убили. Случайно.

Погоня быстро приближалась — пятеро всадников, и первым скакал тот самый хмырь в жемчужном камзоле.

— Юрий Стриж, — оглянувшись, бросил Сергеев. — Мало ты ему двинул.

— Ничего, огребет еще! — Никита Петрович покусал усы, соображая, что ж делать дальше?

Вдвоем на одной лошади — не уйти. Значит, надобно что-то придумать. Что-то такое хитрое…

Впереди уже синел лес, рвались к небу могучие дубы и высоченные липы, сверкал влажными листьями густой подлесок… И вот оттуда, из чащи, вдруг ударил выстрел!

Однако… Кто бы это мог быть?

Впрочем, рассуждать пока было некогда. Действовать! И — как можно быстрей.

— Амос, идти сможешь?

— Да.

— Тогда спешиваемся… живо… ага…

Дальше лошадка поскакала одна, подстегиваемая криками и выстрелами. Беглецы же оказались в малиннике, да там и затаились на время. Густые колючие заросли надежно скрывали обоих, ежели нет собак — ни за что не найти. А собак-то у погони не имелось — не лаяли, нет. Хотя… неизвестно, как у тех, кто в лесу… и кто это вообще такие?

Из лесу снова послышались выстрелы. А затем появились и люди. Вынеслись на быстрых конях, казалось, из самой чащи. Лиц их Бутурлин не рассмотрел — далековато было… да и как-то стало вдруг радостно — лесные людишки явно решили напасть на подворье, вернее, на тех, кто только что оттуда прискакал. Рейтар — вместе с Юрием — было пятеро, этих же, лесных, по крайней мере, раза в три больше — целая шайка!

Завидев такое дело, солдаты во главе со Стрижом вмиг повернули лошадей и со всей возможною быстротой понеслись прочь, преследуемые отрядом лесных татей. Конечно, разбойники, кто еще это мог быть? На авангард русского войска они как-то не походили — ни на стрельцов, ни на служилых, ни на полки нового строя — тем более. Одеты — кто в чем. Кто-то в куцем немецком кафтане, кто — в жилетке с сорочкою, наподобие шведских мушкетеров, кто в чем. Палаши у них были, шпаги или сабельки — не рассмотреть. Но оружие огневого боя точно имелось — слышно.

— Сейчас они недругам нашим покажут! — выбираясь из зарослей, мстительно промолвил Амос. — Ужо!

— Ты сейчас к реке? — поднявшись на ноги, Никита Петрович погладил рукоять сабли и пристально осмотрелся вокруг.

— К реке, да… А тебе, я так полагаю, обратно в город нужно?

Бутурлин молча кивнул.

— Тогда лучше с беженцами, — со знанием дела предложил купец. — Их сейчас много. Из Динабурга, из Кокенгаузена… Пока в Ригу пускают всех. Многие, правда, следуют еще дальше — на корабль и в Швецию.

— Плохо, — к чему-то прислушиваясь, Никита Петрович покачал головой. — Наши союзники датские немцы что-то не торопятся посылать свой флот.

— Да на них разве надежда? — отмахнулся торговец. — Бусурмане, они бусурмане и есть. Ладно, мил человеце… Не спрашиваю, как тебя звать — понимаю, тайна сие. Но молиться буду.

— И я за тебя… Удачно добраться!

— И тебе Господь в помощь.

Беглецы обнялись, простились. Амос Сергеев пошел лесом — к реке, Бутурлин же остался возле дороги — дожидаться беженцев. Где-то совсем рядом все громче и громче звонили колокола. Видать, не показалось… Господи! Да это ж набат! Случилось что… Ага! Пожар, однако.

Горело подворье. Судя по распространению огня, его подожгли аж с четырех концов. Сожрав полдвора, хозяйственные постройки и телеги, оранжевые языки пламени хищно лизали крышу. Во дворе рядами лежали трупы, в большинстве своем — местные рейтары, правда, Стриса-Стрижа Бутурлин среди убитых не увидел. Наверное, все же сбежал, сволочина.

Что же касаемо русских приказчиков и купцов, то их на подворье уже оставалось мало — с началом войны съехали со всей возможной поспешностью, даже вот в двухместной каморке проживал один Сергеев. А в шестиместной, интересно, сколько? Как бы то ни было, именно там приняли первый натиск Стрижа и его алчных людишек. Нет, ну, посмотреть только! Хозяин подворья — ну, пусть арендатор — на голубом глазу грабит собственных же постояльцев, не пускает их в город, чинит всяческие неправды… Ох, и долготерпеливый же русский народец — какие-нибудь англичанишки давно бы этого гада Стрижа на собственных воротах вздернули, а московиты, вишь, терпят. Какого рожна, спрашивается? Все для барышей?

У трупов боязливо толпились зеваки, прибывшие из ближайших деревень. Тушить подворье, похоже, никто не собирался, даже прибывший вскоре шведский разъезд во главе с флегматичным красноносым капитаном, похоже, что немножко пьяным.

— А, пускай горит, — глядя на поднявшийся к небу огонь, махнул рукой капитан. — Все одно приказано пожечь все пригороды.

Ну, собственно, именно об этом говорил и Сергеев.

Горящее подворье шведов не заинтересовало, а вот трупы — да. Сам капитан даже спешился и велел перетащить убитых за ворота для последующего опознания. Опознали, к слову сказать, быстро.

— Это — Карл Ладвик, он у проезжих ворот живет, ну, там, в жилом доме…

— А вот это — Людвиг с Королевской улицы, рейтар.

— Ой! Я и того парня знаю…

Солдаты показывали пальцами и орали наперебой.

Цыкнув на них, капитан склонился над телами:

— Вот у этих двоих что за раны? Больно уж страшные… Вон, голова-то на честном слове держится… и кисть руки… Польская сабля? Палаш?

— Думаю, все-таки сабля, господин подполковник, — задумчиво обернулся кто-то из солдат. — Только не польская, а — абордажная. Я когда-то с голландцами по морям хаживал — такие раны видал.

Абордажная сабля! Никита Петрович покусал усы, но ближе к трупам не подошел, опасаясь излишнего внимания. Просто стоял невдалеке вместе с зеваками, выбирая удобный момент, чтобы уйти, да не просто так уйти, в одиночку, а прибиться бы к какой-нибудь компании… вот хоть к тем горожанам. Судя по стоявшим в отдалении телегам — точно беженцы. Однако швед-то — не капитан, а целый подполковник!

На телеги и народ — хмурых мужчин, детей, женщин — подполковник наконец обратил внимание:

— Это еще кто такие?

— Беженцы, господин подполковник. Говорят, русские уже захватили Динабург!

— Ничего, — положив руку на эфес шпаги, красноносый воинственно растопорщил усы, словно таракан, почуявший хлебные крошки. — Ригу русским не взять! Король нас не бросит.

Почмокав губами, швед поправил на голове черную широкополую шляпу, украшенную страусиными перьями, взобрался в седло и неспешно подъехал к беженцам:

— Ежели вы, господа, хотите получить убежище в Риге, то прошу поторапливаться. Еще день-два и все городские ворота будут закрыты.

— О, господин офицер! Мы, конечно же, поспешим!

— Вот-вот, поспешите, — красноносый покачал головой и вытащил из-за пазухи флягу. — Можете прямо за нами и ехать. Да! И не забудьте! Нам очень нужны строители и ополченцы. В ополченцы записывают на улице Яуни, недалеко от собора.

Ополчение… Смешавшись с беженцами, Никита Петрович намотал на ус. Да-да, ополчение! Наверное, это сейчас то, что нужно.

Не вызвав абсолютно никаких подозрений, Бутурлин вошел в город вместе с беженцами, невольно оказавшимися в свите подполковника Людвига Кронмана, большой шишки в рижском гарнизоне. Во время недолгого пути Никита Петрович наскоро перезнакомился почти со всеми своими спутниками, утешал их и всячески развлекал, не умолкая ни на минуту, и в числе прочего сильно сокрушался, что в огне пожарища сгорел его друг — некий Якоб Меллинг, приказчик. Все сочувствовали, даже прибившийся к каравану мальчишка — по виду местный, тощий, в натянутой на самые глаза шапке и просторной балахонистой рубахе. Впрочем, может быть, и не местный, а тоже — беженец, Бутурлин не присматривался, незачем лишним мозги забивать.

Конец ознакомительного фрагмента.