Царь муравьев

Андрей Плеханов

Они называют себя фрагрантами. Они способны управлять поведением других людей. Их раны зарастают на глазах. Кто они – члены тайной секты или новый биологический вид, пришедший на смену роду человеческому? Почему на них охотятся и жестоко убивают без суда и следствия члены таинственной организации чистильщиков? Влюбившись в девушку Женю, обладающую сверхъестественными способностями, хирург Дмитрий Бешенцев попадает в сообщество фрагрантов, живущее по странным, нечеловеческим законам, и оказывается вовлечен в кровопролитную невидимую войну, отголоски которой слышны и в мире обычных людей.

Глава 3

Со времени смерти Варенцова прошел месяц. Про суровый наказ В.В. Валяева я забыл моментально — какое мне было до этого дело? Сам я запахов не чувствовал, не приказывать же санитаркам обнюхивать каждого поступившего больного на предмет аромата васильков? Если бы господа из УВД потрудились объяснить, что произошло на самом деле, я, может быть, и заинтересовался бы. А так — нет. Я не слишком любопытен, годы работы с уголовными элементами отучили меня совать нос не в свое дело.

Время шло, день перетекал в ночь, ночь в день. Днями я отсыпался, ночами работал, и не могу сказать, что был недоволен. Метроном моей жизни ритмично отщелкивал дни и недели. Я, относительно свободный человек (никто из нас не может быть свободным полностью, к сожалению), проводил время так, как хотел, и ни на что не жаловался. Мне не хватало любви, хотя секс присутствовал регулярно. Снять подходящую девчонку на ночь не так трудно, можно сделать это почти бесплатно. То есть ты не платишь ей, она отдается тебе за интерес, за улыбку, за душевное тепло, за хорошо проведенное время, за умение говорить и прочие умения, которыми ты обладаешь, но покормить и напоить девушку в любом случае придется за свой счет. А любовь — нечто выше простого секса, и вот именно любви не было, хотя я старался влюбиться, мечтал об этом. Меня хотели многие — в качестве мужа. Я не хотел никого — в качестве жены. Никого из тех, кто встречался мне тогда. Я сильно ожегся на Любке, был весь в ожогах и не хотел ошибиться еще раз.

Я сентиментален. Я хотел истинного чувства, обоюдного и глубокого, и неизменно натыкался на противоречие, которое сам вырастил, выстроил своими руками, словно стену из прочно сцементированных кирпичей. К своим годам я стал слишком искусен в обольщении, научился улыбаться и говорить нужные слова, был физически развит, душевно опытен и не слишком уродлив. Глупые девушки клевали на меня как золотые рыбки, давались мне легко. Большинство моих глупых девушек были красивы, но мне не хотелось таких — глупых. Во всяком случае, не хотелось надолго, больше, чем на несколько ночей. Я хотел чего-то другого, носил в душе некий абстрактный идеал, но никто не соответствовал ему. Мой идеал был противоречив — обладал инфантильной внешностью подростка и умом зрелой женщины. Такое встречается крайне редко, только разве в любовных книжках. В книжках можно придумать и написать все, что угодно, и если у автора есть талант, то он заставит читателя поверить в свою сказку.

Как бывает с холостыми людьми моего возраста, я стал слишком разборчив. Дрянное качество. Во всяком случае, оно не приносило мне радости, только проблемы.

Однажды я увидел девушку, которая произвела на меня глубокое впечатление, если не сказать больше: запала в душу. Она была чем-то похожа на Любку, но, не поверите, еще лучше. На мгновение показалось, что это воплощение моего идеала. Всего на несколько мгновений, потому что кадр сменился и она пропала.

Я увидел ее по телевизору.

Я так и не понял, кем она была. Всего лишь лицо, мелькнувшее в деловой хронике нашего города. Меня словно током ударило, я оцепенел, слегка оглох и чуток ослеп, а она стояла и что-то говорила корреспонденту там, в хорошо отделанном офисе, при свете софитов, и я не помню, что говорила. Я только вдруг понял, что она — та, которую я ищу. Похожа на Любку, но лучше. Правильнее. Правильнее для меня.

Я запомнил ее прелестное полудетское личико, отложил его в памяти, словно сфотографировал. И, конечно, горько пожалел, что никогда не увижу эту девушку живьем.

Ждать пришлось недолго, я увидел ее всего лишь через два дня. Не сказать, что совсем живьем, скорее полумертвой. На очередном дежурстве прикатила скорая, и на носилках вперед ногами вынесли мой идеал, истекающий кровью.

Это была она, я сразу узнал ее. Те, кто избил девушку, каким-то образом почти не задели лицо, только пара царапин на лбу, хотя все остальное пострадало основательно. Девчонка умирала, дышала слабо, ее пульс едва прощупывался.

Что бы вы сделали на моем месте? Раскисли бы, предались соплям и чувствам? Лично я встрепенулся, зажал нервы в кулак, мобилизовался и начал работать так, как, кажется, не работал никогда в своей жизни. Мне нужно было ее спасти.

Опять всякие подробности, просто история болезни. А куда деваться? Если ты врач, то вся твоя жизнь — истории болезни людей, проходящих, проползающих и проносимых пред тобой. Толстые и тонкие папки, бесчисленные желтые разлинованные странички, разрисованные непонятными непосвященному взгляду синими буквами. Коряво подклеенные листы, облитые жидкостями разных цветов, обслюнявленные уставшими пальцами, обсмотренные устало моргающими глазами. Истории болезней, истории мук и страданий, хождения по кабинетам и неуверенности, и не так уж часто — истории выздоровления. Такова судьба. Врачей принято считать циниками, но никто не осознает, что внешний цинизм — лишь защита, необходимая оболочка, позволяющая выжить самому врачу.

Врачу тоже хочется выжить, и это не так просто.

Хотя встречается в медицинской жизни и забавное. Вот к примеру, на титульном листе любой истории болезни, в самой середине обложки, написано жирным шрифтом: «Доставлен в состоянии опьянения: 1 — алкогольного, 2 — наркотического». Так вот категорично. Это строки — первое, что бросается в глаза, даже если вы берете историю мэра или замгубернатора, или еще какого-нибудь известного человека. И сразу думаешь: в каком же именно состоянии он был доставлен? Что не так уж далеко от истины — я имею в виду алкоголизм, конечно. Наркомания среди политиков не встречается.

А еще помню начало анамнеза одной больной, доставленной нам из района: «Больную запырял бык». Супер! Больная, кстати, была такой комплекции, что сама могла запырять не то что быка, но даже носорога. Мы зашили ее и выписали через неделю.

Но, смею заметить, в тот час мне было вовсе не до шуток. Хотелось побыстрее узнать, что с девочкой, и можно ли ее спасти. Девушку отвезли в палату, раздели. Я с облегчением вздохнул, увидев, что проникающих ранений и открытых переломов нет (почему-то сразу вспомнил того парня, Варенцова). Вероятно, самой тяжелой травмой был удар по голове, из-за которого она потеряла сознание. И еще закрытый перелом левого предплечья, и здоровенный синяк на грудной клетке, и множественные ушибы. И кровью она, оказывается, не так уж истекала — рана в плече была глубокой, но из-за таких ран не умирают.

Итак, передо мной лежала красивая обнаженная девушка, и выглядела она куда лучше и здоровее, чем пять минут назад. Она выглядела как… Только не смейтесь, выглядела она как Любка, просто как родная ее сестрица. Лицо, конечно, другое, а вот фигурка тонкая, хрупкая, подросточья. Но в тот момент я вспоминал не Любку, а Игоря, именно его. Девушка не имела никаких документов, ее избили, и она слишком быстро приходила в себя.

Может быть, она тоже из породы необычных людей?

Будь у меня обоняние, я решил бы проблему просто — обнюхал ее, и дело с концом. А тут пришлось звать медсестру.

— От нее чем-нибудь пахнет? — спросил я медсестру Лену.

— Ну да, — сказала Лена, втягивая воздух ноздрями. — Духами пахнет, несильно так, но приятно.

— Васильками пахнет?

— А как пахнут васильки? Откуда я знаю?

— А изо рта как пахнет?

— Ну вот, буду я еще изо рта нюхать!

— Будешь, еще как будешь. Это важно для диагностического процесса. Давай!

Лена брезгливо склонилась над лицом девушки.

— А ничего, не противно. Такой же запах.

— Как и от тела?

— Да.

— Ага, спасибо, понятно. Везите ее в рентген, а потом в первое хирургическое, положите в изолятор.

— А в реанимацию не надо?

— Не надо, нет показаний.

Зря я сказал, что мне все понятно. На самом деле я так и не понял, пахнет от девушки парфюмерией или же тем самым специфическим ароматом. Но сразу решил, что в реанимации, где сегодня снова дежурит Володя, делать ей нечего. А вдруг у нее именно особенный запах, и он сразу позвонит этим двум пиджакам? Вовсе мне не хотелось, чтобы за девушкой пришли оперативные работники. Помнил я, как радовался Валяев, что Игорь Варенцов умер. Радовался он, радовался, точно говорю. Я решил положить девушку в свое отделение и понаблюдать. В конце концов, ко мне даже претензии предъявить нельзя — обоняния у меня нет!

Сделали рентген, мои предположения о переломах оправдались. Наложили гипс, сделали УЗИ — повреждений внутренних органов не обнаружилось. Отправили пациентку на второй этаж, в хирургическое отделение. И тут я крепко задумался, как лечить больную. Анализы у нее были неплохими, о переливании крови или плазмы речи не шло, но вот нужно ли лить внутривенно какие-то препараты? По идее — да, и много чего, но я боялся, что с ней может случиться нечто подобное тому, что произошло с Игорем. И не рискнул, назначил только внутримышечные инъекции и поставил в нос трубочки, подводящие кислород.

За ночь я подходил к девушке пять раз, и с каждым разом она выглядела все лучше. Давление нормализовалось, дыхание стало ровным, пульс наполнился. В сознание она, правда, не пришла, но тут я ничего сделать не мог — нужно было дождаться утренней консультации невропатолога, и при необходимости сделать томографию мозга.

В семь утра я счел, что мой хирург-сменщик уже восстал от сна, и не будет наглостью позвонить ему домой. Я позвонил и поменялся сменой. Он согласился, в тот день у него были проблемы то ли с кошкой, то ли с собакой, в общем, с какими-то животными. И таким образом, я остался в больнице еще на сутки. Я не хотел уходить от своей пациентки, тянуло к ней меня как магнитом. Я хотел полностью уточнить диагноз и убедиться, что с ней все будет в порядке.

Такой вот я добросовестный и заботливый врач, не всем такие попадаются.

В полвосьмого утра, перед тем, как сдавать смену, я сидел рядом с девушкой и держал ее за руку, гладил тонкие холодные пальцы. Пользовался беззащитностью пациентки, любовался ее бледным лицом. Ну точно мой идеал. Кому-то девушка показалась бы слишком худой, но вы уже знаете мои вкусы. Короткая мальчишечья стрижка, волосы темно-русые, с отдельными прядями, выкрашенными в розовый цвет. Большой рот, тонкие и бледные губы, нос средней длины, совершенной прямой формы (терпеть не могу курносых!).

Девушка вздохнула, открыла глаза и села в постели — так быстро, что я едва успел опустить руку. Одеяло свалилось вниз, оголив приятного размера грудки с розовыми сосками. Она посмотрела на меня, глаза ее оказались василькового цвета. Взгляд ее плыл, расширенные зрачки дрожали, она находилась в заторможенном состоянии.

— Вы в больнице, — сказал я, упреждая сакраментальный вопрос: «Где я?» — Вас привезли ночью, у вас сотрясение мозга и несколько переломов, вам надо лежать.

Я мягко уложил ее обратно. Она не сопротивлялась, только беззвучно двигала губами, пытаясь что-то сказать. Я придвинул ухо к самым ее губам и услышал:

— Пить…

Я снова усадил ее, поднес стакан с водой, она выпила половину его через соломинку — медленно, минуты за три. Все это время я придерживал ее за голую спинку, и не скажу, что мне было неприятно. Потом легла снова.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Женя… Евгения.

— Как вы себя чувствуете, Женя?

— Голова болит… Очень… — Из глаз ее вытекли слезы и я аккуратно вытер их марлевой салфеткой.

— Что с вами произошло? На вас кто-то напал?

— Ничего не помню…

— Скажите мне вашу фамилию.

— Степашина.

— Не родственница, случаем, нашего бывшего премьер-министра? — я улыбнулся.

— Нет.

— Скажите мне телефон ваших родственников, мы позвоним им.

— Не помню…

— Ладно, вспомните позже. Вы лежите, Женя, вставать не пытайтесь — упадете. Я пойду смену сдавать.

— Вы вернетесь?

— Да, обязательно. Вернусь очень скоро.

— Вы мой доктор?

— Да. Дмитрий Андреевич.

— Дмитрий Андреевич… — она заговорила чуть громче. — Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь.

— Ну, голубушка, это невозможно! — я развел руками. — Все уже знают, что вы здесь.

— Кто — все?

— Как кто? Сестры, санитарки.

— А милиция знает?

— Знает, конечно. Вас нашли на улице, избитую, без документов. Милиция туда тоже наверняка выезжала.

— Наверняка или точно?

— Понятия не имею, не интересовался.

— Дмитрий Андреевич, не звоните в милицию, очень прошу.

— Хорошо, не буду звонить, — заверил я.

Я знал, что не позвоню. Хотя была вероятность, что оперативники могут появиться в больнице, чтобы задать девушке вопросы, но вряд ли это случится раньше, чем через пару дней, до того, как пациентка полностью придет в себя.

— Спасибо… — слабый шепот.

— Не за что.

***

Дальше все шло вполне обычно: Евгении сделали компьютерную томографию, потом ее проконсультировал невропатолог, сказал, что ничего страшного, за пару недель оправится, я пошел оперировать и проторчал за столом четыре часа. Затем навестил Женю, осмотрел ее еще раз, помял ей животик и остался доволен. Во-первых, животик был что надо, моей любимой плоской формы, во-вторых, ничего в нем не болело. Девушка шла на поправку раз в пять быстрее, чем было положено нормальному человеку. Ей уже выдали сорочку и халат, она дошла до туалета и обратно, поддерживаемая санитаркой. При таких темпах выздоровления через три дня в больнице ей будет делать просто нечего. И это хорошо, потому что через три дня закончится отпуск у Лебедева, он выйдет на работу и унюхает, что Женя — из тех, кем интересуется УВД.

Я уже не сомневался в этом, но Евгению, само собой, не спрашивал, боялся спугнуть. Мне хотелось не только вылечить ее, но и продолжить общение с ней после больницы. А она упорно отказывалась говорить о том, что с ней произошло, где она живет и есть ли у нее родственники. Видно было, что она хочет побыстрее сбежать, но возможности для этого пока не представлялось.

Тем не менее поговорили мы вполне душевно. Случилось это в одиннадцать вечера, когда я развязался с делами, умудрился поспать три часа в ординаторской, и наконец обрел толику свободного времени. Больные к тому времени угомонились и перестали бродить по коридору, в отделении установилась тишина. Я заглотил таблетку валерьянки, чтобы унять предательское волнение, взял упаковку зефира, коробку хороших шоколадных конфет, апельсинов, бананов и винограда, пакет сока — этого добра у нас хватает, больные дарят регулярно. Коньяк и портвейн тоже имелись в запасе, но я не стал их трогать — никогда не пью на работе. И пошел в изолятор.

Изолятор в нашем отделении — небольшая палата на одного пациента, самое место для тет-а-тета. Женя не спала. Перед сном ей полагалось вкатить успокоительного, но я не назначил — сами догадываетесь, почему.

Она сидела на кровати, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, огромные глазищи блестели в свете ночника. В сердце у меня кольнуло — не мог я видеть ее спокойно.

— Как голова, не болит? — спросил я участливо.

— Ничего, уже почти не болит.

— А рука как? — я осторожно дотронулся до забинтованной и загипсованной руки.

— Все нормально.

— Хочешь чаю с конфетами?

— Очень хочу! — призналась она с неожиданной горячностью. — Я ужасная сладкоежка, могу зараз целую коробку слопать.

— Сейчас организую.

— Ой, спасибо!

Я принес горячий чайник и заварку. Она накинула халат и, кажется, даже причесалась (женщины всегда найдут способ привести внешность в порядок). Я убрал с тумбочки медицинский инвентарь и разложил на ей принесенную гастрономию.

— Вы такой хороший, Дмитрий Андреевич! — сказала Женя. — А почему вы еще не дома? Уже поздно.

— Я сегодня дежурю.

— Почему вы так обо мне заботитесь?

— Потому что хочу тебе помочь.

— Вы уже мне помогли.

— Ничем я тебе не помог. Ты попала в какие-то неприятности и ничего не хочешь мне говорить.

— Нет у меня никаких неприятностей, — заявила она. — Все нормально.

— Что нормально? То, что тебя избили? То, что у тебя переломы и сотрясение мозга?

— Ничего страшного, все пройдет.

— Да, конечно пройдет, с твоими-то способностями.

— Какими способностями?

— Заживает у тебя все неестественно быстро. Ты знаешь об этом?

— Не знаю. Откуда мне знать, я никогда ничем не болела. Давайте лучше чай пить.

Стали пить чай. Она набросилась на шоколад так, словно не ела лет сто. Перемазалась в зефире. Забавно было на нее смотреть, забавно и очень мило. Когда девушка красива, то все, что она делает, выглядит мило.

Я решил прервать допрос и поболтать на отвлеченные темы, понравиться, завоевать доверие. Как обычно, через некоторое время меня понесло. Язык мой подвешен будь здоров, два десятка смешных историй выучены наизусть и исполнение их отработано до артистизма. Через десять минут Женя вовсю смеялась, не забывая перемалывать виноград и бананы белыми зубками. Все шло по стандарту, и казалось, что завоевать ее совсем нетрудно. Но я знал, что это совсем не так, нутром чуял. Может быть, я ей нравился, но это не гарантировало, что через два дня она не убежит и не исчезнет из моей жизни навсегда. Все-таки она была особенным человеком, у нее была своя тайная жизнь. Я был для нее чужаком.

— Сколько тебе лет, Женя? — спросил я, вдоволь потешив ее историями.

— Двадцать во… — она замялась. — Двадцать один.

— Хотела сказать «двадцать восемь»? — Я наклонил голову и устремил на нее пристальный взгляд.

— Нет, двадцать один, правда. — Она слегка порозовела.

— А выглядишь лет на восемнадцать, если не меньше.

— А что, есть разница?

— Между восемнадцатью и двадцатью восьмью — есть.

— Да я же говорю: двадцать один мне.

— А сколько лет было Игорю Варенцову?

— Ну, где-то под тридцать, — ляпнула она не задумываясь, и тут же стушевалась. — Ой, а откуда вы Игоря знаете?

— Ты знаешь, где сейчас Игорь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Не знаю, давно его не видела.

— Врешь. Его убили, и ты не можешь об этом не знать.

Она поперхнулась виноградиной и закашлялась. Пришлось постучать ее по спине.

— Под тридцать, значит, ему было? — задумчиво произнес я. — А на фотографии выглядел как пацан. И ты выглядишь как десятиклассница, дорогуша. Хотя скорее всего тебе действительно двадцать восемь. И все это из-за вашей неестественной способности к регенерации.

— Неправда! — выкрикнула она, выставив перед собой ладони, защищаясь.

— Подожди, не перебивай. Знаешь, где умер Игорь? Здесь, в нашей больнице. Умер на моих глазах. Его привезли почти трупом, я зашивал его кишки два часа, и казалось, что он пойдет на поправку. А он взял и умер. Знаешь, почему? Потому что ему перелили кровь.

— Нельзя кровь, — прошептала она едва слышно, но я понял, прочитал по губам.

— А еще чего нельзя? Назначу тебе какое-нибудь лекарство, а ты нечаянно умрешь. Нам это надо?

— Все остальное можно, — пробормотала она, опустив голову и уставившись взглядом в пол. — Почему вы догадались, что я такая же, как Игорь? По запаху почувствовали?

— Я вообще не чую запахов. Когда-то мне проломили голову и я потерял обоняние.

— Откуда вы знаете про таких, как мы с Игорем?

— Сразу после смерти Варенцова в больницу пришли два типа из внутренних органов и велели сигнализировать обо всех пациентах, от которых пахнет васильками. Я не знаю, как от тебя пахнет, но то, с какой скоростью ты выздоравливаешь, наводит меня на определенные мысли.

— Сволочи! — Она сжала кулаки. — Это были уроды из «Чистилища». Вы ведь не позвоните им?

— Ни в коем случае. Что еще за «Чистилище»?

— Такая команда. Они входят в один из отделов УВД, но на самом деле сами по себе. Они преступники, убийцы. Они охотятся на нас, а мы даже не можем обратиться в милицию.

— Почему не можете?

— Потому что засветимся и в конце концов попадем в лапы все тех же чистильщиков.

— Вы — это кто?

— Подлизы.

— В каком смысле — подлизы?

— Чистильщики нас так называют.

— Почему они вас так прозвали?

— Не скажу, вы все равно не поймете.

— Уверена, что не пойму?

— Уверена! Потому что у вас нюха нету!

— А что, словами объяснить нельзя?

— Ничего я говорить не буду. Этого никто не должен знать, никто!

— Кто избил тебя и Игоря? Чистильщики?

— Нет, конечно. Чистильщики убили бы нас сразу, они не церемонятся.

— А кто же тогда?

— Не скажу!

— Женя, ты пойми, что находишься в большой опасности, — начал я увещевать терпеливо и осторожно. — Игорь умер, ты выжила только потому, что на тебя не наткнулись врачи, которые предупреждены о запахе. Я, можно сказать, спас тебя.

— Вы меня на самом деле спасли! Спасибо вам, Дмитрий Андреевич, но я не могу сказать вам ничего. Вы хороший человек, но не дай бог, чистильщики догадаются, что вы что-то знаете, и начнут раскручивать. Они из вас в два счета всю информацию вытянут, и пальцем пошевелить не успеете. Они это умеют.

— Что ты намерена делать дальше?

— Не знаю… — Она потерла лоб и удрученно покачала головой. — Мне нужно уйти как можно скорее, здесь меня застукают.

— Тебе есть куда уйти?

— Есть, — сказала она настолько фальшивым голосом, что в сердце моем снова кольнуло от жалости.

— Ты не умеешь врать, — тихо сказал я. — Идти тебе некуда, у тебя действительно большие проблемы.

— Это я не умею врать? — она глянула на меня с искренним недоумением. — Ах да, вы же без обоняния…

— А причем тут обоняние? — тут же заинтересовался я. Такой вот я проницательный, палец мне в рот не клади.

— Да не причем…

— Давай, выкладывай!

— Ничего не скажу! Вы что, следователь?

Ну вот, снова спугнул. Нужно поделикатнее.

Я взял конфету, одну из двух оставшихся, сел рядом с Женей, вплотную к ней, прижался к ней боком, чувствуя тепло ее тела, и сказал:

— Открой рот.

— Зачем?

— Открой.

Она открыла. Я положил на ее язык конфету и пальцем поднял вверх ее прелестный подбородок. Она начала жевать.

— Вкусно?

— Угу.

— Еще хочешь?

— Угу.

Я скормил ей с руки последнюю конфету. Прием нехитрый, но на нервных девушек действует расслабляюще.

— Не буду тебя больше расспрашивать ни о чем, — сказал я. — Хочу только предложить тебе конкретную помощь. У меня хорошая двухкомнатная квартира, я живу один. Если хочешь, поживи у меня, пока ситуация не разрулится. Обещаю, что приставать к тебе не буду, у тебя будет отдельная комната, и даже ключи тебе дам, проявлю высокое доверие. Кормежку тоже обещаю, кушай от пуза, обеспечу. Если согласишься, мы уйдем из больницы завтра утром, в восемь. Я оформлю историю болезни так, что никакие чистильщики никогда не догадаются, что ты здесь была. Даю тебе ночь на размышление.

— Я подумаю…

— Ну что же, думай. Спокойной ночи.

Я встал и пошел к двери. И уже выходя, услышал:

— Дмитрий Андреевич!

— Что? — я повернулся.

— Я согласна.

— Отлично.

Я кивнул и быстро выскочил в коридор, чтобы она не увидела моего лица, потому что на нем было написано идиотское счастье.

Получилось, о боже! Мне снова было о ком заботиться.

Если бы я мог, то пристегнул бы Женю к себе наручниками, чтобы она никуда не сбежала. Но спешить не стоило ни в коем случае. Девушка и так запугана насмерть, один неверный шаг — и все сорвется.

Подлизы, говорите? Что же, забавное название. Интересно узнать, что оно означает на самом деле.