День Дьявола

Андрей Плеханов, 1999

День Дьявола начинался вполне обычно. Однако для многих он оказался последним. Спасая из лап бандитов девушку, которую случайно увидел на улице, Мигель Гомес не подозревал, что этот случай станет первым в цепи событий, приводящих к страшной катастрофе и гибели множества людей. Прорыву в наш мир древнего могущественного демона Эль Дьябло способны помешать лишь сам Мигель, истребитель монстров Демид Коробов и его помощник, старый китаец Ван Вэй.

ЧАСТЬ 2

ПОЛЫНЬ В СЕРДЦЕ

1

Я думаю, теперь вы начали потихоньку разбираться, что к чему, и что это за девушка такая, о которой я думал утром того дня, который называю «Днем Дьявола». Впрочем, я думал об этой девушке не только тем утром, теперь я думал о ней постоянно. Я думал о том, кто она такая, и как ее зовут, и почему так странно она себя вела, и почему сбежала от меня. Я сам придумывал ей имена — каждый день новое, и сам сочинял ее биографию, и сам разговаривал с собой от ее имени. Она жила день и ночь в моем воспаленном воображении, и в то же время я совершенно не представлял, где ее искать, и увижу ли я ее когда-нибудь еще в своей жизни.

Короче говоря, она стала моей навязчивой идеей. Сами понимаете, это не очень хорошо — иметь в голове навязчивую идею. Это разбивает вашу свободу к чертовой матери. Но я ничего не мог с собой поделать. Она выбила меня из колеи, эта красивая девчонка. Выбила из колеи даже больше, чем пара недобитых мной русских быков и загадочное видение, посетившее меня, пока я валялся в отключке.

Я, конечно, пытался найти ее. В первые недели я таскался каждый день на ту площадь, где в первый раз увидел ее. Само собой, ее там не было. Я не работал там, на этой площади — я не мог там работать, чтобы не примелькаться. Я просто сидел и пил. Честно говоря, после того дня пить я стал очень много, старался растворить свою депрессию в литрах спиртного. Ничего хорошего, разумеется, из этого не выходило. Я просто сидел час за часом за тем самым столиком, на том самом стуле, на котором когда-то сидела она. Я даже сделал специальную пометку на этом стуле, и, если он перекочевывал куда-нибудь за другой стол, находил его и с извинениями возвращал обратно. Я сидел на этом стуле, и поглощал все, что можно выпить, без разбора. Я тупел, но тоска моя не становилась от этого слабее. Она грызла мое сердце, как голодный пес обгладывает кость, найденную на помойке. Иногда я забывался, и стонал от этой боли, и люди за соседними столиками оглядывались на меня. На лицах их было написано сочувствие.

Как видите, я заболел. У меня была болезнь под названием «неразделенная любовь». И конечно я думал, что это — смертельно и неизлечимо. Я вовсе не собирался подыхать, но чах на глазах. Жить мне стало неинтересно.

Один раз я даже познакомился с двумя девчонками, хорошенькими голландками, лет двадцати, каждая чуть ли не выше меня ростом. Светловолосыми студенточками. Вернее, они познакомились со мной. У меня были единственные свободные места за столиком и они приземлились туда. Они были замечательными, эти девушки. Они щебетали, как птички. Они стащили меня с просиженного стула и повезли к себе. Они пытались сбить мою депрессию, как сбивают температуру. Кажется, я им понравился, хотя и не представляю, кому я мог понравиться в таком сопливом состоянии. А может быть, они просто жалели симпатичного хмурого парня. Я сказал им, что я — тореро, и меня выгнали с работы, потому что я не смог убить двух быков. Мне было хорошо с ними, только я ничего не мог сделать в ту ночь. Мы просто сидели, и пили что-то, и трепались, и целовались почти по-дружески, а утром я проснулся с ними в одной постели. Я тихонечко вылез, оделся, и пошел домой. Мне было стыдно пред ними, потому что они меня хотели, а я их — нет.

Кстати, тогда я вспомнил фразу, которую моя девчонка, моя любимая хулиганка, написала на зеркале. «Почему ты не убил этих двух быков, тореро?»

В самом деле, почему?

Для меня было совершенно ясно, почему я не убил их, хотя мог это сделать без особого труда. Потому что я вовсе не собирался никого убивать. Все-таки они были людьми, а я — не убийца. Я очень мирный и порядочный человек, между прочим. Непонятно для меня было другое. Почему она, моя девушка, моя прекрасная дама, хотела, чтобы я их убил?

Наверное, она была еще слишком юна, и не понимала ценности человеческой жизни. Они жестоко обидели ее, и, с ее точки зрения, заслуживали сурового наказания. Смерти…

Нет, не так все это было. Что-то подсказывало мне, что совсем не проста была моя девушка. Она была искушена жизнью гораздо больше, чем мне бы этого хотелось. И истинных мотивов ее поведения я понять не мог. Не мог, и все тут. Наверное, слишком туп был.

Дьявольское наваждение — вот что все это было. Правы были эти двое — де ла Крус и де Балмаседа.

Это были проделки Рогатого.

2

Я был болен — уже сказал, какой болезнью. Но, оказалось, что болезнь эта — хроническая. И, как у любого хронического заболевания, бывают у нее периоды обострения и светлые промежутки. Поэтому напрасно я боялся умереть. Наметились у меня скоро признаки улучшения состояния.

Началось это тогда, когда кончились деньги. За три недели я благополучно пропил все, что заработал и отложил за последние полгода. Я остался на мели. Жрать же мне по-прежнему хотелось, несмотря на неизлеченную любовь.

Что ж, болен — не болен, а работать надо. Снова я достал свои шарики, и кастаньеты, и бандерильи, количество которых уменьшилось на две, и прочие причиндалы. Я даже постирал свой камзол. И пошел на улицу — жонглировать.

Хотя душа моя была больна, тело чувствовало себя довольно неплохо. Несмотря даже на трехнедельное неумеренное употребление алкоголя. Оно прекрасно управлялось со своей работой, мое тело. Оно жонглировало с каждым днем все лучше.

И однажды случилось то, что давно должно было случиться. Я нашел работу. Вернее, она сама нашла меня.

Я отработал тогда свой номер с бандерильями. С блеском. Все зрители бросили жевать свою паэлью и смотрели на меня, а когда я поймал бандерилью зубами, все дружно заорали от восторга. Открытое кафе, в котором я выступал, находилось за городом. Оно стояло около большого шоссе. Здесь было два десятка столиков и все были заняты, потому что кормили в этом заведении хорошо.

Я прошелся между столиками и собрал свою жатву — довольно скромную, правда. Особенно с учетом того, что мне предстояло «отстегнуть» бабки хозяину этого кафе. Только один господин неожиданно положил в мою коробку неплохую купюру.

— Подойдешь потом ко мне, мучачо^[51], — сказал он. — Поговорить нужно.

И посмотрел на меня внимательно, оценивающе. Ощупал глазами с головы до ног.

О чем он собирался со мной говорить? Черт его знает. Сперва я решил, что он — один из тех богатых гомосексуалистов, которые твердо уверены, что за свои деньги могут купить любого парня. И в этом случае разговор у меня с ним был бы короткий — я бы вежливо послал его на три буквы. Я много чего попробовал в своей жизни, но однополой любви не пробовал. И пробовать не собираюсь.

Я ходил и собирал свои деньги, затем разговаривал с хозяином заведения, толстым Мартинесом, а сам незаметно поглядывал в сторону этого господина. Я прикидывал, стоит ли к нему вообще подходить, или лучше незаметно улизнуть на мотороллере, от греха подальше.

И все же я решил подойти к нему. Гомосексуалистом он не был, в этом я готов был поклясться. Было этому господину лет около сорока пяти и выглядел он, как типичный macho^[52]. Я, между прочим, ничего не имею против мужиков, выглядящих как мачо. Я даже сам хотел бы выглядеть таким пижонистым самцом, только денег у меня для этого маловато. Потому что, если ты, поддавшись соблазну мачизма, пойдешь в дешевый магазин и купишь там что-нибудь a la Антонио Бандерас, то будешь выглядеть соответственно — как дешевый поддельный Бандерас.

Этот выглядел, как настоящий дорогостоящий мачо. Он сидел, положив ногу на ногу. Он откинулся на спинку синего пластикового кресла и курил сигару. Не толстую длинную «Гавану», которыми смачно чадят американцы. Он курил тонкую испанскую сигару — дорогую, с хорошим душистым табаком. Он выпускал дым тонкой струйкой, создавая вокруг себя аристократическую атмосферу. На нем была ослепительно белая рубашка с воротничком-стойкой и двумя рядами маленьких пуговиц из черепахового панциря. На нем были черные брюки, выглаженные, безукоризненно подогнанные в талии, с широким поясом. А на ногах у него были черные узконосые туфли с тонкой подошвой, сделанные из лаковой кожи, настолько отполированные, что в них отражалась половина Испании.

Волосы у него были смазаны бриолином и зачесаны назад — волосок к волоску. Небольшие бакенбарды. И, разумеется, тонкая щеточка усов — как фирменный знак законченного мачизма в его североиспанской разновидности.

Я подошел к нему.

— Садись, амиго^[53], — сказал он, качнув ногой и показав мне сигарой на кресло. — Раздумываешь? Я вижу, ты раздумываешь, зачем я тебя позвал? Не окажусь ли я богатым педерастом и не предложу ли тебе денег за твою невинную задницу? Об этом ты думаешь?

— Да, — ответил я и плюхнулся в кресло.

— Ну, и что ты скажешь на этот счет?

— Вы — не maricon, — сказал я. — Это видно невооруженным глазом.

— Спасибо за комплимент! — Он захохотал, и сразу стало видно, какие у него хорошие, ровные и белые зубы. — Что будешь пить?

— Я за рулем, — скромно ответил я.

— Тогда пиво.

— Виски.

— Ого… — Брови его чуть-чуть поднялись вверх. — И какой же виски ты предпочитаешь, амиго?

— Шотландский blended, — сказал я. — Chivas Regal. Предпочтительно — «Королевский салют». Неплохое пойло, двадцать один год выдержки.

Я назвал самый дорогой сорт виски, который знал. Сам я его, конечно, никогда не пробовал. Но почему бы не хлебнуть глоточек на халяву?

— Хм… — Мужчина озадаченно качнул головой. — Ты хоть представляешь, сколько стоит это твое пойло?

— Точно не помню. Баксов двести пятьдесят за бутылку. Недорого, конечно. Просто я думаю, что в этом заведении вряд ли найдется что-то более дорогое и приличное.

— Понятно, — мужчина снова улыбнулся. — Camarero, — подозвал он официанта. — Принесите-ка нам пару виски. «Королевский салют» у вас есть?

— Боюсь, что нет. — Парнишка-официант извинительно осклабился. — Это слишком дорогой сорт для нашего заведения. Могу предложить вам «Джонни Уолкер».

— Давайте. На ваше усмотрение. — Мой незнакомец снова затянулся сигарой и уставился на меня. — Меня зовут Габриэль Феррера. А вас как, уважаемый ценитель виски?

— Мигель Гомес, — я протянул руку. — Будем знакомы.

— Ты — иностранец, Мигель? Из какой ты страны? Португалец?

— Я — из России, — сказал я.

— Ты — русский? Настоящий русский?!

Почему-то всегда так. Стоит сказать кому-нибудь, что ты из России, и на тебя начинают смотреть, как на инопланетянина. Это «новые русские» нам репутацию подпортили. Никто теперь не может поверить, что русский может быть нормальным, хорошо говорить на испанском, не иметь в кармане пачку долларов, перетянутую резинкой, и не держать пальцы врастопырку.

— Я — полуиспанец-полурусский, — сказал я. — И у меня есть вид на жительство.

— Это хорошо. — Феррера потер пальцем подбородок, что-то рассчитывая в уме. — Это совсем неплохо.

— Неплохо? Что — неплохо?

— Хорошо, что ты полукровка. Полукровки — они талантливые. Я и сам — полукровка. Папа из Валенсии, а мама из Мадрида. — Феррера захохотал над своей шуткой, понятную только долбанутым испанцам. — И вид на жительство — это совсем неплохо.

— Por salud! ^[54] — торжественно произнес я, поднял стакан и выпил свою порцию виски одним глотком. Феррера посмотрел на меня, как на умалишенного. — Еще виски! — показал я палец официанту. — Господин Феррера, мне очень нравится сидеть тут с вами, в вашей компании и пить за ваш счет. Но, к сожалению, я испытываю сейчас некоторые финансовые трудности, и поэтому вынужден постоянно работать. Мне придется покинуть вас минут через пятнадцать, и мне бы хотелось выяснить, в чем состоит ваше дело ко мне. Так сказать, gist of the matter^[55].

— Так, — произнес он. — Ты говоришь еще и по-английски. Это тоже хорошо.

— Это просто замечательно!

Он уже начал доставать меня своими «хорошо» и «неплохо». Я решил, что сейчас тяпну свой второй виски — залпом. И поеду.

— У тебя есть медицинская страховка?

— Есть, разумеется. В принципе, она мне не особенно нужна. Я никогда не болею.

Вот оно что. Он, наверное, страховой агент. Попытается мне сейчас всучить какую-нибудь разновидность медицинской страховки с суперскидками. Тоже мне, нашел клиента — полунищего жонглера с видом на жительство. Я был о нем лучшего мнения.

— Я имею в виду другое. Не болезни. У тебя очень рисковый номер с этими бандерильями. Когда-нибудь ты все-таки зазеваешься и захлопнешь свою пасть на полсекунды позже, чем полагается. И тогда ты будешь похож на барашка на вертеле. Тебе понадобится хорошая медицинская страховка.

— В этом случае мне понадобится хорошее место на кладбище. У вас нет недорогого местечка на кладбище про запас, сеньор Феррера? Я бы оплатил авансом.

— Я не страховой агент, — сказал Феррера. — Между прочим, ты мог бы быть со мной повежливее. И оставь свои не слишком умные шутки, потому что я хочу предложить тебе работу.

— Какую?

Не могу сказать, что я подпрыгнул от радости. Потому что мне часто предлагали работу. Узнав о том, что я — безработный, и еще не гражданин Испании, мне предлагали работу. Разумеется, без официального оформления. Это хороший способ сэкономить деньги — нанять парня-иностранца за треть цены, и заставить его пахать, как Папу Карло — строителем, или сезонным рабочим на винограднике, или мыть посуду и убираться в баре. Меня это не интересовало.

— Ты был когда-нибудь в Парке Чудес?

— Да.

— Я — менеджер. Я работаю в этом парке, и могу предложить тебе там неплохую работу.

— Господин Феррера, — я говорил очень серьезно. — Я иностранец, но через некоторое время надеюсь стать гражданином Испании. Я не хочу иметь неприятности с административным отделом по делам иностранных граждан. Поэтому меня может устроить только официальная работа, совершенно законно оформленное рабочее место.

— Ты и так скоро будешь иметь неприятности с административным отделом, — проворчал Феррера. — Если бы ты тренькал на гитаре, или рисовал углем портреты, это бы еще куда ни шло. Но твой убойный номер с бандерильями — это маленький вулкан, на котором ты сидишь голой задницей. Он слишком заметен. Я уже слышал о тебе от половины Барселоны, Мигель, в том числе от нескольких полицейских. Счастье твое, что эти полицейские — твои тайные поклонники. Они в восторге от твоего номера и закрывают глаза на то, что ты работаешь нелегально. Но когда-нибудь ты напорешься на какого-нибудь принципиального осла. И, как минимум, останешься без этой работы. А как максимум…

— Я уже напарывался, — сказал я.

— Фернандес? Каброн Фернандес?

— Да.

— Понятно… — Феррера провел пальцем по своим тонким усикам, словно проверяя, не изменили ли они свою идеальную форму. — Ты уже понял, Мигель? Я слышал о тебе. И специально нашел тебя. Нашел, чтобы предложить тебе работу. Ты будешь работать у нас, в Парке Чудес. Жонглером. И будешь показывать свой номер с бандерильями.

— Я буду оформлен официально?

— У нас работает много иностранцев, Мигель. И все, кто выступает с какими-либо номерами, работают на совершенно законных основаниях. И если бы хоть один из них работал нелегально, я бы давно вылетел со своего места, и ходил бы сейчас не в брюках от Verri, а в дырявых грязных джинсах — как ты.

— Я куплю себе такие же. — Я посмотрел на брюки Габриэля с обожанием. — С первой получки.

— Твоей первой получки на такие не хватит. — Феррера смахнул с атласной ткани несуществующую пылинку. — Это эксклюзив. Но одеться более или менее по-человечески ты сможешь. Я подскажу тебе, где.

— Но… — Я колебался. — Парк Чудес довольно далеко от Барселоны — сотня с лишним километров. Мне неудобно будет ездить каждый день туда на поезде. И дорого.

— Ты снимаешь здесь квартиру?

— Да.

— Снимешь квартиру там. В ближайшем городке, в Ремьендо^[56]. Там живет большинство наших сотрудников. Мы поможем подобрать тебе недорогую квартирку.

— Секундочку… Дайте подумать…

Я все еще сомневался, глупец, и причина была проста. Я не хотел уезжать из Барселоны, потому что все еще надеялся встретить здесь девушку. Мою девчонку, которая сбежала от меня. Искать ее здесь, в огромнейшем городе было все равно что искать иголку в стоге сена. Но я еще недостаточно выздоровел, и поиски эти были одним из симптомов моей болезни. Психического расстройства под названием любовь.

— Извини, я чего-то не понимаю… — Феррера наконец-то допил свой виски. — Ваша Светлость хочет жить только в Барселоне? Вашему Сиятельству катастрофически будет недоставать рева машин за окнами? И Ваше Высочество не сможет заснуть спокойно, если хотя бы раз в день не посетит комплекс Гауди и не положит цветы к памятнику Колумба? Конечно, этот вопрос можно уладить. Я думаю, руководство нашей компании сможет присылать каждый день «Роллс-Ройс» к подъезду вашего дворца. Чего не сделаешь, чтобы заполучить такого выдающегося жонглера…

— Извините, я — осел, — быстро сказал я. — Я согласен. Я перееду из Барселоны, ничего страшного.

Я решился. Просто в голову мне пришла новая мысль — не менее бредовая, впрочем, чем все предшествующие. Я подумал о том, что в Парке Чудес я смогу встретить свою девушку с большей вероятностью, чем в распухшей от перенаселенности Барселоне. Парк Чудес посещает огромное количество испанцев, они едут туда со всей страны. Правда, это в основном дети и их родители. Но почему бы моей девушке не съездить в Парк Чудес хотя бы раз в год? Это вполне вероятно, особенно, если она живет где-то в этой части Испании.

— Я согласен, — сказал я.

— О Боже мой! — Габриэль Феррера воздел руки к небесам. — Невероятно! Он согласен! Надо устроить грандиозный банкет по этому поводу! И карнавальное шествие с голыми девочками!

— Когда можно к вам подъехать? — Я боялся ляпнуть лишнее слово, чтобы не спугнуть этого изумительного Габриэля Ферреру. Я уже готов был молиться на него и клял себя за тупость и капризность.

— Сейчас. Сейчас и поедем.

— Но у меня скутер… У вас, наверное, хорошая машина, сеньор Феррера. Я не угонюсь за вами на своем «ослике», сеньор Феррера.

— За моей машиной не угонится и самолет, — Феррера гордо выдохнул дым тонкой струйкой в потолок. — Поехали. Твой скутер кинем ко мне в багажник.

— Скутер? В багажник? — Я был слегка потрясен. Что же это за машина такая, в багажнике которой может уместиться мотороллер?

— Пойдем. Увидишь.

Габриэль Феррера кинул деньги на блюдечко, на котором лежала бумажка со счетом, и мы отчалили.

Потом уже, когда мы пилили с крейсерской скоростью по автостраде в машине Ферреры, оказавшейся огромных размеров джипом, я спросил его:

— Кто вы, господин Феррера? Почему вы так добры ко мне? Кто вас послал ко мне? Небеса?

— Ага. Лично святые Петр и Павел. Выписали мне командировку. — Феррера повернулся ко мне. — Слушай, Мигель, ты ведь живешь здесь уже достаточно давно. Какого ты мнения об испанцах?

— Очень хорошего. Испанцы — замечательные люди.

— Так вот, я — типичный испанец. Честно говоря, мне позвонил твой дядюшка Энрико — которого, я думаю, ты считаешь занудным старикашкой. Он очень обеспокоен твоим поведением, Мигель. А ведешь ты себя, как идиот. Ты мечтаешь о испанском гражданстве, а сам делаешь все, чтобы это гражданство не получить. Ты работаешь нелегально, и при этом нагло светишься в самом центре Барселоны. У тебя уже были неприятности с полицией. К тому же, ты — русский! Ты знаешь, какая репутация здесь у русских? Я не знал, что ты — русский. Энрико не сказал мне. Я думал, ты португалец. У Гомесов много родственников в Португалии.

— Я не русский, — упрямо сказал я. — Я — испанец.

— Какой ты испанец?! — Феррера хлопнул ладонью по рулю. — Ты даже не представляешь, какой ты русский! Только со стороны это можно понять. Я, кстати, не говорю, что это плохо. Я люблю вас, русских. Я читал Чехова, и у меня есть пара русских друзей — это замечательные люди, потрясающие интеллектуалы. Но дело совсем не в этом. Кем бы ты ни был, свои шансы на получение гражданства ты значительно подпортил. И, если бы не твои занудные дядюшки-католики, и не твой братец Эмилио, человек с большими связями, тебе давно могли бы предложить покинуть эту страну.

— Извините… — Уши мои горели от стыда. Что бы еще сказал Феррера, если узнал бы о моей дикой выходке со вторжением в дом тех двух быков? — Дяде Энрико я обязательно позвоню, поблагодарю его. Я съезжу к нему в гости. Он любит меня, я знаю…

— Энрико ничего не говори. — Феррера усмехнулся. — Он не хотел, чтобы ты знал, что он просил помочь тебе. Видишь ли, он мечтает, чтобы ты занялся какой-нибудь приличной работой. Но, поскольку ты ни на что больше не способен, кроме как метать свои кастаньеты, он, скрепя сердце, согласен и на это. Только негласно. Не выдавай меня, Мигель, когда навестишь своего дядюшку. И навести его обязательно.

— Спасибо вам большое, господин Феррера! Не знаю даже, как вас отблагодарить…

— Себя благодари. Если бы не был таким потрясающим жонглером, я бы мог пристроить тебя только, разве что, подметать дорогу. Посмотрел я на тебя сегодня и чуть не подавился креветкой. И от души выругал Энрико: не мог, старый зануда, позвонить мне раньше! Видите ли, считает он работу жонглера неприличной… Ты давно работал бы у меня. Только не думай, что тебя будут на руках носить. Работать придется много и дисциплинированно. Никто там твои выходки терпеть не будет. И научись говорить вежливо с достойными людьми! С твоей манерой разговора тебе только с панками общаться…

Он говорил и говорил, а я кивал головой и почти ничего не понимал. Душа моя пела. В этот момент я любил всех людей на свете.

И больше всех я любил Габриэля Ферреру. Я клялся себе, что с первой зарплаты я куплю бутылку «Королевского Салюта» и подарю ее этому потрясающему человеку.

Что, кстати, я и сделал. Когда я стучался в кабинет к господину Феррере с подарочным набором виски, сердце мое бешено стучало. Я боялся, что Феррера скинет меня с лестницы вместе с моим виски, что вполне было ему по силам. Мужик он был мощный. Как оказалось, раньше он был акробатом, но неудачно сломал руку лет пятнадцать назад, в результате чего перешел к карьере менеджера.

— Привет, — сказал Феррера. Он сидел за столом и заполнял какие-то бумаги. На носу его были очки стоимостью в три моих месячных зарплаты. — Тебе чего?

— Вот… — пробормотал я, ставя свой Chivas Regal на стол. — Это вам, господин Феррера. Да.

— Взятка, — констатировал Феррера, поправив очки пальцем. — Вы знаете, сеньор Гомес, что я обычно делаю, когда мне дают взятку в виде бутылки виски «Королевский Салют», выдержка двадцать один год, стоимость бутылки двести сорок долларов?

— Нет. — Я соображал, как побыстрее унести ноги.

— У меня есть специальная тактика действий в подобных случаях. — Феррера постучал карандашом по столу. — Очень эффективная тактика, смею заметить. Подойдите к вон той стене, Гомес.

Я подошел.

— Видите декоративную панель? Коричневую?

— Да.

— Нажмите на нее, Гомес! — произнес Феррера голосом инквизитора.

Я нажал на эту квадратную хреновину. Я был уверен, что меня тут же убьет током, или на голову мне упадет тяжелое и острое лезвие гильотины. Я даже невольно зажмурился.

Заиграла хрустальная музыка и небольшой кусок стены отъехал в сторону, открыв зеркальный бар.

— Стаканы для виски видишь, Гомес?

— Да.

— Бери парочку и дуй сюда. Лед в холодильнике. И дверь запри. Не хочу, чтобы видели, как я пьянствую на работе.

Ох уж эти испанцы…

3

Вот так-то я и попал на работу. В замечательное место, которое чуть не стало моей могилой. В Парк Чудес.

Я мог бы рассказать вам о Парке Чудес. Мог бы рассказать о каждом укромном уголке этого огромного Парка, потому что я знаю здесь каждый уголок. Я очень люблю это место. И не только потому, что это место отдыха и наслаждения жизнью, место, где ты можешь расслабиться и позабыть о своих бедах, и где никто не будет вымогать у тебя деньги и не плюнет тебе в лицо.

Прежде всего, я люблю это место потому, что знаю людей, которые это место создали. Нельзя было просто так придумать, и распланировать, и нарисовать в чертежах все эти дорожки, и причудливые здания, и безумные аттракционы, и построить их, и просто получать деньги от этого предприятия по производству развлечений. Нет. Тогда это было бы огромным трупом, валяющимся на десятках гектаров бесплодной земли — гигантским трупом парка, холодным, мрачным и уж никак не веселым.

Любовь — вот что было вложено в Парк всеми людьми, которые создали его. Любовь, и немножко сумашедшинки, и неутраченное взрослыми людьми детское восприятие мира.

Пожалуй, я не буду вам подробно рассказывать о Парке, описывать его устройство. Потому что это будет просто рекламой, а я не вправе превращать свою исповедь в рекламный ролик. Я не умею это делать, да и не хочу. Просто приезжайте сюда сами, и вы увидите все своими глазами. Ей-богу, стоит это сделать хоть один раз в жизни — особенно, если у вас есть дети.

Парк Чудес — это царство детей. Причем, довольно больших детей — от десяти до двадцати лет. Детей в том возрасте, когда сексуальное чувство уже пробуждается, и в том, когда оно становится уже довольно сильным, и даже чересчур сильным, но еще нельзя, не разрешено откусить от запретного плода, но уже так хочется, и желание лезет через край, грозя разнести все на кусочки. Я вижу это в глазах подростков Парка Чудес. Иногда они достают меня, эти неугомонные мальчишки, у которых темные усики пробиваются над верхней губой, и девчонки, вполне уже развившиеся, с грудью, и с круглой попкой, и со всем, что полагается девчонкам, чтобы сводить с ума одноклассников. Они достают меня своим грачиным ором и бешеной, нерастраченной энергией. Гораздо проще иметь дело с влюбленными парочками — теми, что чуть постарше. Молодожены и просто любовники — эти уже немного ленивы, они уже получили то, что хотели, они знают, что в любой момент могут получить это снова, и столько, сколько захочется, и в тоже время они еще не надоели друг другу. Они томны и нежны, эти парочки, они ходят, взявшись за руки, и в соприкосновениях их звучит: «Милый, я хочу тебя»…

Здесь очень много взрослых, и даже пожилых. Причем, если дети преобладают в основном испанские, то вот пенсионеры-то — со всех концов света. Спросите меня: как выглядят пожилые парочки в Парке Чудес? И я скажу вам — выглядят они замечательно! Сексуальная энергия, составляющая ауру Парка Чудес, заряжает их, подпитывает их, хотя они, может быть, сами этого не сознают, и заставляет сердца их биться быстрее. И вот уже совсем не по-стариковски блестят глаза, и упругой становится походка, и радостно сияют фарфоровые зубы, и седые головы с аккуратно уложенными прическами вертятся из стороны в сторону — что бы такого еще увидеть?

А увидеть здесь есть что. Честно говоря, здесь даже слишком много всего. И, чтобы голова не закружилась с непривычки, продумано здесь все так, чтобы не наваливалось на человека все сразу. И поначалу человек даже не знает, что его ждет. Он просто идет по дорожке, и ест мороженое, и читает большие щиты с надписями на всех языках мира, где разъяснено, куда пройти, чтобы свалиться в воду с высоты двадцати метров на надувном плоте или прокатиться вверх тормашками на грохочущей вагонетке. Но, в сущности, ничего читать не надо, потому что вы все равно не успеете попасть на все аттракционы. Расслабьтесь, подчинитесь Парку Чудес, и он проглотит вас. Проглотит, чтобы утопить в волне удовольствия. И если вы не получите удовольствия от этого, то вы просто фригидны…

4

Вау!!! И это я такое написал?! Да, пожалуй, надо все-таки подкинуть эти листочки в наш рекламный отдел. Может быть, выпишут мне премию песет этак тысяч в пятьдесят? А лучше в сто. Хотя, вряд ли… Сексуальная энергия, грудки, попки и все такое… Цензура зарубит. Нет, скажут, у нас ничего такого. У нас все прилично, скажут. Хотя, поймут, конечно, и внутренне со мной согласятся. А может быть, какая-нибудь симпатичная девчонка из рекламного отдела даже подойдет ко мне и скажет тихонечко: «Мигель… Слушай, у тебя там есть интересные мысли. Мы могли бы их обсудить в подходящей обстановке»…

Размечтался.

Так уж я устроен. Все на свете я вижу сквозь призму желания и любви. Она преломляет истинный свет, моя призма, раскладывает ясный и холодный цвет на сотни цветов и оттенков, превращает его в яркую радугу. Но такой уж я человек.

Не говорите мне, что я — сексуальный маньяк. Вовсе нет. Я просто романтик. Неисправимый романтик.

Не говорите мне, что я — здоровый жизнерадостный идиот. Мне приходилось десятки раз сталкиваться с людьми, которые считали себя холодными интеллектуалами, слугами разума. Они смотрели на меня свысока, потому что я выучил наизусть меньше книг, чем они. Они были уверены, что знают в этом мире все, что способны подвергнуть анализу и переварить в своих рафинированных мозгах любую загадку, заданную нам бытием.

Все они были несчастливы, эти люди. Ибо единственным выводом их теоретических изысканий было то, что мир плох, что мир несовершенен, грязен и жесток, и переделать его к лучшему нет никакой возможности. Эти люди были непрактичными и с трудом справлялись с жизнью без посторонней помощи, даже если были богаты. Часто они были больны. И, в любом случае, они не получали удовольствия от жизни. Они были фригидны.

Я и так знаю, что мир жесток. Меня достаточно били в этой жизни, и не раз пытались убить. Но я выжил и даже улыбаюсь. Я не верю в то, что мир нельзя переделать. Потому что, когда я создаю радугу в небе из своих разноцветных шариков, когда я вытаскиваю конфетку из уха у загрустившего карапуза и заставляю его смеяться, когда я тихо шепчу в нежное девичье ушко: «Guapa, te amo»^[57], и щеки девушки вспыхивают смущенным румянцем, я переделываю этот мир. Я переделываю его лично для себя, леплю для собственного пользования — таким, каким я хочу его видеть. Улыбчивым и нежным, как раннее утро.

5

Опять лирическое отступление. Все, хватит. Я обещал рассказывать вам все по порядку, а сам сбиваюсь, отступаю от хода событий на каждой странице. Виноват. Постараюсь исправиться.

Итак, я стал работать в Парке Чудес. Парк Чудес — это место, где представлены самые разные уголки земли. Например, кусочек парка под названием «Восток»: здесь играет китайская музыка, стоят здания с квадратными черепичными крышами, висят надписи с замысловатыми иероглифами, и статуи драконов таращатся на вас выпученными зелеными глазами. А еще здесь есть замечательный китайский цирк, где танцует девочка по имени Ань Цзян. Я зову ее Анюткой. Но это моя уже личная достопримечательность…

А вот — «Канзас», широкая улица с двухэтажными деревянными домами, мощенная булыжником. Здесь ходят ковбои в шляпах, в кожаных штанах с бахромой, со шпорами на узконосых сапогах, и с ногами такими кривыми, словно полжизни просидели верхом на бочке. Конечно, кабак здесь называется «Saloon», там танцуют канкан и играют музыку кантри. Здесь есть даже большой эшафот с виселицей и туловищем, только без головы. И вы можете забраться по лестнице на этот эшафот, подойти сзади к этому туловищу и просунуть голову в петлю. И скорчить жуткую рожу, и высунуть язык до пояса, старательно изображая повешенного. И ваши друзья будут хохотать, и фотографировать вас на память. Только мне почему-то не нравится эта шутка. Я ни разу не совал голову в эту петлю — не хочу искушать судьбу.

А еще есть «Джунгли» и «Античный Рим». Может быть, я расскажу о них потом, если время останется.

Сам я работаю в той части Парка Чудес, которая называется «Мексика». Потому что должность у меня такая — изображать тореадора. А тореадоров не бывает ни в джунглях, ни в Китае. Их не было даже в античном Риме. Гладиаторы — были. А тореадоров — не было.

А вот в Мексике есть коррида, да еще какая! Я видел по видеомагнитофону, специально интересовался. Конечно, истинные испанцы заявляют, что коррида в Мексике второсортная, как и все в Латинской Америке. Но на то они и испанцы — завоевали половину Америки, навели там свои порядки, а теперь говорят: «Это — не наше». Я претензий не имею, поскольку и сам не настоящий испанец. Я — semiruso^[58].

Зато я выгляжу почти как настоящий матадор. Мой старый, зеленый, местами протертый до дыр камзол, я, конечно, не выкинул. Я сделал его экспонатом своего личного музея, потому что его недолго, пусть полчаса, но все же носила моя девушка. Еще в этом музее были ее трусики, которые она оставила мне на память. Они лежали в кармане этого камзола, а камзол висел в моем шкафу. Собственно говоря, шкаф и был моим музеем — с двумя экспонатами.

А мне сшили все новое. Выглядел я теперь что надо! Может быть, вы не разбираетесь в этом. Какая вам разница, как я одет? Тореадор, как тореадор. Короткий жакет, едва достающий до талии. Он темно-зеленый, и расшит золотом так, что при ярком солнце смотреть на него больно. Золотые рукава, золотые огромные эполеты на плечах. Широкий атласный синий пояс. Короткие обтягивающие бриджи — чуть ниже колена, тоже все в золотой вышивке и с золотыми (или почти золотыми) пуговицами. Розовые чулки, и мягкие черные туфли без каблуков, но с пряжками.

Ничего себе, — скажете вы. Это уже не мужик, это что-то невероятное! Украсил себя как петух, и счастлив!

И тут вы, конечно, будете абсолютно неправы. Потому что это не я придумал такой костюм. В такой одежде тореадоры выступают уже несколько столетий. Это традиция. Красивая традиция, смею вас заверить. Конечно, начинающий бандерильеро может бегать по арене в джинсах или белых штанах. Но настоящий матадор, выходящий на фаэну, не может позволить себе такого. Костюм его стоит целое состояние, но он обязан его сшить. Иначе какой же это матадор?

Чего это я расхвастался? Можно подумать, я — настоящий тореадор… Я и на корриде-то был раз десять в своей жизни — в качестве зрителя, разумеется. Причем в первый раз меня здорово тошнило, особенно, когда бык поднял на рога незадачливого тореро. Я уже рассказывал вам об этом. Я даже не досидел до конца этой первой своей корриды. Я два дня есть не мог, когда вспоминал бурую кровь на желтой утоптанной земле арены — кровь бычью и человеческую. Я думал, что никогда больше не пойду на это отвратительное зрелище, придуманное садистами-испанцами. А через две недели купил себе билет — на воскресенье. На корриду…

Предмет моей гордости — то, что эту одежду сшил мне портной, который шьет костюмы для настоящих торерос. Семья его занимается этим испокон веков. Разумеется, шьют такие костюмы только мужчины. И Леону Рамиресу, который сшил костюм мне, было далеко за семьдесят.

Габриэль Феррера лично позвонил ему в моем присутствии.

— Привет!!! — заорал он в трубку так, как будто провода были лишними и он намеревался докричаться до соседнего города лишь посредством своего мощного голоса. — Дядя Леон, это я, Габриэль! Да!!! Сын Диего Ферреры! Да!!! Почему я бросил тебя?! Никто тебя не бросал! Да! Я заезжал к тебе два месяца назад, между прочим! Ты забыл уже? Сегодня! Сегодня приеду! Жди! Hasta la vista! ^[59]

Я слегка оглох.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

51

Парень (исп.).

52

Мачо — «самец», «щеголь» (исп.).

53

Друг (исп.).

54

За здоровье! (исп.).

55

Суть дела (англ.).

56

Название города вымышлено автором.

57

Красавица, я тебя люблю (исп.).

58

Наполовину русский (исп.).

59

До встречи! (исп.).