Письма с фронта. «Я видел страшный лик войны». Сборник

Андрей Платонов

Андрей Платонов, один из самых известных советских писателей, публицист и драматург, в начале войны ушел добровольцем на фронт. Вскоре его перевели служить в газету «Красная звезда», в качестве ее корреспондента он побывал под Ржевом, на Курской дуге, на Украине и в Белоруссии. Постоянно видя «страшный лик войны», он не мог всего написать в своих статьях, поэтому отдушиной для него становились письма к жене и особенно записные книжки – здесь есть такие подробности фронтовой жизни, которые редко встретишь даже в самых правдивых произведениях о войне. Помимо этого, в книгу вошли очерки и рассказы Андрея Платонова, показывающие героические и трагические эпизоды Великой Отечественной войны.

Из записных книжек

(1941–1944)

1941–1942 гг.

Стан[ция] Дыми — 29/VIII.

Игн[атий] Васильевич Васильев, 1903 г. [рождения], вел состав. В будке — во время обстрела: сначала фугасами, затем — пулемет (таков обычный прием немцев, — прочесывать кюветы, леса, кустарник, — уничтожить живую силу). Работает все время в Бабаевском депо.

Кочегар — Малышев, ранен.

29/VIII. Тихвин — Бабаево. Стан[ция] Дыми.

Вослед. В 17 часов 15 минут.

Эстон[ский] паровоз, горячий, помогал. Бригада ушла в лес; кричала машинисту: беги в лес. Стал к шуровке. На 8 метров. 4 бомбы. Засыпало землей, стекла, ящики — все на машиниста. Затянуло сцепку с эстон[ского] паровоза. Свисток перекрыли пробкой.

4 шпалы порвало, рельсы вырвало. Саперная команда (снаряд не взорвался). Вспомогательный поезд. Эстон[ский] паровоз: паровоз в одну сторону, тендер в другую.

Часть крыши сорвана, двери, окна, часть состава повреждена, рамы…

Один беженец у другого:

— Дальше-то лучше будет с харчами?

Другой:

— Откуда? СССР везде одинаков. Раз тут нет, значит там — еще хуже.

«Да весь СССР-то весь одинаков… что тут, что там»…

«Предпоследний поезд» из Москвы: 3 вагона чекистов, 10 вагонов «ремесленников». Совместный путь этих вагонов, — два мира, две «стихии», две силы. Среди чекистов — «курсантки», одна Матрена Семеновна и пр. Снабжение в пути. Полковник и подполковник. Завхоз. «Топтуны». Наган в дерев[янном] футляре на толстой заднице. Жены. Кошка белая. И — ремесленник позади, рабочий класс в будущем, сейчас полубеспризорники, ворующие картошку в полях…

Беженец в беспрерывной работе-суете: кипяток, хлеб, очередь за талоном, дрова, сортир, утепление теплушки, борьба с отцепкой и пр. и пр.

Жизнь к[а]к тупик, как безысходность, к[а]к невозможность (вспомни вокзалы, евреев эвакуир[ованных] и пр.)…

Особое состояние — живешь, а нельзя, не под силу, как будто прешь против горы, оседающей на тебя.

Оч[ень] важно.

Смерть. Кладбище убитых на войне. И встает к жизни то, что должно быть, но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась. Изображается то, что, в сущности, убито — не одни тела. Великая картина жизни и [душ] погибших душ и возможностей. Дается мир, каков бы он был при деятельности погибших, — лучший мир, чем действительный: вот что погибает на войне — там убита возможность прогресса.

Война может стать постоянным явлением: к[а]к род новой промышленности, вышедшей из двух причин — некоторого «свободного» избытка пр[оизводительных] сил и «опустошения душ».

Война, весьма возможно, превратится в долгое свойство челов[еческого] общества.

«Вечная война» как выход в другое историч[еское] состояние (фаш[изм]).

Священная зима: ноябрь, снег, день 5–6 часов длительностью, ели под Торжком, дер[евня] Татариново, птички поют в тишине сумрака, над глубокими тихими снегами, и целуются. Эта «весна» нежнее, глубже, таинственнее той, «радостной», всеобщей.

Жел[езнодорожный] мост в Т[оржке], ставший «бомбоубежищем»: в него ни разу не попали почти за 1½ года, а кругом все порушено, хотя мост-то и был объектом попадания. Жители при бомбежке стоят на мосту — в безопасности. «Они хотят попасть дюже метко, вот у них и прицелы-то дрожат — и не попадают», — говорят жители.

1943 г.

Бомбежка танк[овой] бригады в лесу (упорная, точная) — следств[ие] нем[ецкого] шпионажа. Но командир заранее увел бригаду в окопы.

Немцы в обуви на дерев[янной] подошве, катятся по снегу, ухватившись за борт машины.

Партизаны: Боря, Гриша. Их действия: снабж[ение] действ[ующих] частей деталями из нем[ецкого] тыла, продовольств[ием], хлебом. Мало у них боеприпасов, приходится иногда действовать ножами. Дисциплина не менее красноармейской.

Уборка урожая под обстрелом. Смелость и выдержка крестьянок. Цепкость за дворы. Красноармейцы иногда, оставшись в деревне без населения, разбирают постр[ойки] на топливо, на землянки. Без населения некому постирать белье, истопить, прибрать избу.

Вывезенное за 25–35 км население при первом случае возвращается. Вывозить дальше — нужен гигантский транспорт. Проблема трудная. Насел[ение] обожает красноармейцев. И одновременно — сами красноарм[ейцы] понимают и чувствуют, что много шпионов на фронте. Документы, проверка людей на фронте поставлены хуже, чем в ближайшем тылу (в 1 и 2 эшелоне). Можно ходить без документов.

На войне такой шум, гром, дым — что сразу видно: война машина еще несовершенная, как первые пар[овые] маш[ины]. Работы мало, топлива идет много, суета большая и пр.

Не пушками лишь решится война, но и смертью тысяч… Тут побеждаем мы.

В предсмертный миг часто бывает у солдата: проклятье всему миру-убийце и слезы о самом себе, слезы разлуки навек. Слеза одна, на две не было силы.

По смерти миллионов людей — живых замучает совесть об умерших.

28/V 43 г. Воронеж.

Ген[ерал] Анто[шкин] Иван Диомидович.

г. Вязники, Ив[ановской] обл.

Армия — с 19 г., 1900 г. р[ождения].

ВВС — 20 л[ет] и в партии — 20 л[ет],

налет — 4 000 часов.

Обр[азование]: нач[альное] фабр[ичное] уч[илище], зат[ем] — техн[ическое] уч[илище], 5 л[ет] работы на ткацкой прядильной фабр[ике], с 19 г. — добров[олец] Кр[асной] Армии, [нрзб.] на бронепоезде под Архангельском. В 21 г. окончил курсы автом[обильной] мех[аники], с 23 л[ет] — в авиации.

Майор т. Долголен[ник]ов, 13 лет в армии, с 22/VI (вышел из окруж[ения] на Сев[ерном] Кавказе).

Упятеренная работа.

Замечают только летн[ый] состав — работа БАО редко.

Капитан Ромашов сбил двух, таранил третьего — и разбился. Курск.

Шалость генерала: гнались за автомашиной, а наш его сбил — летчик убит, генерал и его спутники взяты в плен.

[Два «Ла» взяли в клещи «Мессера». С земли:

— Чего медлишь?

— Пусть он пропотеет!

«Мессер» жмет, жмет весь газ, «Ла» идут свечкой.]

Летчик (?) одним ударом сбил двух «Мессеров» под Курском.

Два «Ю-88».

[Люди в деревне аплодировали]

«Где кончается порядок, там начинается авиация».

Землеройная война: нужна и техника землеройства. В земле, родившей, вскормившей нас, наше убежище и наше движение вперед на врага.

Образец солдата: экстр[емально] живущий человек; он быстро должен управиться, пережить все радости, все наслаждения, все привязанности. Ест, любит, пьет, думает — сразу впрок, за всю жизнь, а то, м.б., убьют. Но и нежность его к вещам, внимание к мелочам, — чем бы он ни стал заниматься, — тоже вырастает: он внимателен и к кошке, и к воробью, и к сверчку, etc…

«Немцы за свои грехи расплачиваются чуж[им]; мы за свои грехи льем свою кровь». (Рядовой)

Оперативн[ые] командиры жалуются на кабинетное планирование операций, практически не исполнимых и срывающих успех операций.

Росл[авльский] лагерь для наших военнопленных.

200 гр. эрз[ац]-хлеба с отруб[ями], 300–400 гр. баланды.

Людоедство.

50-60 трупов ежедневно съедались (нежные части).

400-500 [человек] в день умирало. Из-за пайка хлеба удушали друг друга.

Евреев всех расстреляли.

Голод, эпид[емические] заболевания. Тиф…

— 6 000 кв. м — пл[ощадь] могил.

40 792 м³ — объем могил близ Вознесен[ского] кладбища ~ 120 000 чел[овек], и еще не считаны несколько могильников: евреи.

Тюрьма в Рославле. Сожжена. Обгорев[шие] кости и мясо, черепа. На хозяйств[енном] дворе — поджегшие. Расстреливали.

Трупы обливали бензином и сжигали. Допрашивали с собаками.

Показ[ал] все — Ник[олай] Гутман, доктор.

[Записи с обратной стороны книжки]

28/V 43 г. Воронеж.

Действ[ующая] Арм[ия] п/я № 48251.

Умершие [могут] будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, — конкретно, как были.

На войне: душа еще живого [требует] все время требует, чтобы мелочи (игра, болтовня, ненужный какой-либо труд) занимали, отвлекали, утомляли ее.

Ничего не нужно в тот час человеку — лишь одни пустяки, чтобы снедать ими тоску и тревогу. Внешне идут, происходят лишь одни пустяки, скрывая за собой и подавляя собой высшую истинную жизнь, не замечая того в практическом сознании, делая это незаметно для себя.

Солдат живет с недостатками (элемент[арных] вещей); борьба с этими недостатками и отвлекает его от главного страшного недостатка — возможности умереть; солдат, можно сказать, даже должен иметь достаточно много небольших нужд и бороться с ними…

Виталий Филиппович Извеков, 1923 г. [рождения]. Штурман. Ник[олай] Вас[ильевич] Архангельский 1921 г. рожд[ения]. Арх[ангельский] — 106 вылетов.

Изв[еков] — 76 вылетов (Орд[ен] Боев[ого] Знам[ени]). Арх[ангельский] — сибиряк, Кур[ганская] обл., из г. Шадринска.

Одно попадание зенитного орудия. Машину оставили.

9 операц[ий], 2 стрелка убиты, и 36 «Мессершм[иттов]» и «Хейнкелей», к слову.

Стрелок Кривощекин и Захаров (стрелок-радист).

Муратов Ив[ан] Егорович… тоже ас, тоже разведчик, [из] Омской обл., из крест[ьянской] семьи. Окончил Чкалов[скую] школу в 1941 г.

Посадка — куч[евые] облака, шли, отбомбивши (скопл[ение] войск), из облаков вышли истребители — 32 нем[ецких].

Муратов шел слева, пулеметы отказали, с первой очереди убивает стрелка, и с первой атаки побежал… Самолет загорелся (обшивка, вата, утепление горит, жара в кабине)…

Стрелок-радист выпрыгнул, прежде выбросился штурман. Летчик руку обжег о бронестекло, взялся за антенну.

Летчик шел в часть 4 дня.

Штурман 4 мес[яца] был в госпитале.

Стрелок один сразу убит, 2-й стрелок вел огонь, устранив неполадки: убило (от затяжного парашюта); рано нельзя было открывать парашют, г. рожд[ения] 1921 г.

1944 г.

Январь 1944.

Лошади усталые, битые, немощные — бросаемые на войне. Они стоят одиноко в полях при смерти. Одна очутилась на ничейной земле — и спокойно стояла под огнем. Ее долго не убивало.

6/III перерезана дорога (из опер[ативных] сведен[ий]) на участке Тернополь-Проскуров. Дорога питала всю южную группу противника.

Живучесть ж.д. Состояние почвы этой зимой еще более увеличило знач[ение] ж.д.

Из дыма пожарища на станции выходит поезд и идет в рейс, как по расписанию.

Июнь 22 1944.

Ночь. Артогонь. Авиация. В 10 км от передн[его] края поют девушки (военные), играет гармония — почти под навесом боевых осколков свищущих.

Таково спокойствие.

Прорыв. Дождл[ивое], непогожее утро. Дым пожаров над лесами Белоруссии.

С 9 до 12 ч[асов] дня артподготовка.

Авиация с вечера накануне.

Артиллерия не накрывает противника, а уничтожает его.

Окопы, заваленные трупами.

Наступление солдат.

П[улеметный] полк 2 стр[елкового] бат[альона], ефрейтор Аскеров, подобрался к ручн[ому] пулемету; уничтожил пулеметчика, другой — ряд[овой] Глебко прикрывал его из своего пулемета.

Ручн[ой] пулеметчик (ряд[овой]) ефрейтор Фролов — обеспечивал своим пулемет[ом] [дорогу], и рота ворвалась при помощи его огня в Сусловку. Комсорг 5 роты пул[еметчи]к Еременко, 2-й номер Померан.

К[омандир] медсанвзвода л[ейтенан]т медсл[ужбы] Дмитриенко, лично он и его санитары — первая помощь, вынос раненых — помощь под сплошным огнем.

Первомайская — почти разбита. Ленинская — почти 70 % раз[бито]. Пионерская — 70 % [разбито].

Пл[енный] немец: У вас две, что ль, армии: одна кричит то, другая другое! (Вторая армия — штрафники.)

Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребенок лет 2-3-х и плачет — он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнем, и слезы тоски стоят у него в глазах; он скребет землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нем в серый день, в 10 ч[асов] утра, босой, полуголодный, брошенный.

Шепелевичи Круглянского района.

Мальчик, которому 8 лет, на вид же — 4. Ел только картошку и черный хлеб.

Немец во дворе. Голубей водить нельзя, собак нельзя, кошек, деревья растут высоко.

Девочки, которых рвет дом[ашней] едой на пути в детский сад. Чем их рвет?

Не так давно я видел одно семейство. В опаленном бурьяне была зола от сгоревшего жилища, и там лежало обугленное мертвое дерево. Возле дерева сидела утомленная женщина, с тем лицом, на котором отчаяние от своей долговременности уже выглядело как кротость. Она выкладывала из мешка домашние вещи — все свое добро, без чего нельзя жить. Ее сын, мальчик лет восьми-девяти, ходил по теплой золе сгоревшей избы, в которой он родился и жил. Немцы были здесь еще третьего дня. Мальчик был одет в одну рубашку и босой, живот его вздулся от травяной бесхлебной пищи; он тщательно и усердно рассматривал какие-то предметы в золе, а потом клал их обратно или показывал и дарил их матери. Его хозяйственная озабоченность, серьезность и терпеливая печаль, не уменьшая прелести его детского лица, выражали собою ту простую и откровенную тайну жизни, которую я сам от себя словно скрывал… Это лицо ребенка возбуждало во мне совесть и страх, как сознание своей вины за его обездоленную судьбу.

— Мама, а это нам нужно такое? — спросил мальчик. Мать поглядела, ребенок показал ей гирю от часов-ходиков.

— Такое не нужно — куда оно годится! — сказала мать. — Другое ищи…

Ребенок усиленно разрывал горелую землю, желая поскорее найти знакомые, привычные вещи и обрадовать ими мать; это был маленький строитель родины и будущий воин ее. Он нашел спекшуюся пуговицу, протянул ее матери и спросил:

— Мама, а какие немцы?

Он уже знал — какие немцы, но спросил для верности или от удивления, что бывает непонятное. Он посмотрел вокруг себя — на пустырь, на хромого солдата, идущего с войны с вещевым мешком, на скучное поле вдали, безлюдное без коров.

— Немцы, — сказала мать, — они пустодушные, сынок… Ступай, щепок собери, я тебе картошек испеку, потом кипяток будем пить…

— А ты зачем отцовы валенки на картошку сменяла? — спросил сын у матери. — Ты хлеб теперь задаром на пункте получаешь, нам картошек не надо, мы обойдемся… Отца и так немцы убили, ему плохо теперь, а ты рубашку его променяла и валенки…

Мать промолчала, стерпев укоризну сына.

— А мертвые из земли бывают жить?

— Нет, сынок, они не бывают.

Мальчик умолк, неудовлетворенный.

Неосуществленная или неосуществимая истина была в словах ребенка. В нем жила еще первоначальная непорочность человечества, унаследованная из родника его предков. Для него непонятно было забвение, и его сердцу несвойственна вечная разлука.

Позже я часто вспоминал этого ребенка, временно живущего в земляной щели… Враждебные, смертельно-угрожающие силы сделали его жизнь при немцах похожей на рост слабой ветви, зачавшейся в камне, — где-нибудь на скале над пустым и темным морем. Ее рвал ветер и ее смывали штормовые волны, но ветвь должна была противостоять гибели и одновременно разрушать камень своими живыми, еще не окрепшими корнями, чтобы питаться из самой его скудости, расти и усиливаться — другого спасения ему [ей] нет.

Эта слабая ветвь должна вытерпеть и преодолеть и ветер, и волны, и камень: она — единственно живое, а все остальное — мертвое, и когда-нибудь ее обильные, разросшиеся листья наполнят шумом опустошенный войною воздух мира, и буря в них станет песней.

Андрей Платонов на фронте

Тема Великой Отечественной войны и судьбы фронтовиков — значительная часть творческого наследия фронтового корреспондента газеты «Красная звезда» Андрея Платонова. Рассказы и очерки о военном лихолетье были напечатаны в 1940-х годах в четырех книгах писателя — «Одухотворенные люди», «Рассказы о Родине», «Броня» и «В сторону заката солнца».

Атака. 1942

Один наш командир поднимал своих бойцов в атаку, был сильный огонь противника, у командира оторвало миной левую руку; тогда он взял свою оторванную руку в правую, поднял свою окровавленную руку над своей головой, как меч и как знамя, воскликнул: «Вперед!» — и бойцы яростно пошли за ним в атаку.

Андрей Платонов

Воронеж после освобождения от немецких войск. 1943

Вчера был в Воронеже немного (проехал его на грузовике)… Город стал призраком, как дух, — таким он мне представился. Я даже плакал.

Андрей Платонов, 28 мая 1943 г.

Похороны убитого на фронте. 1942

Смерть. Кладбище убитых на войне. И встает к жизни то, что должно быть, но не свершено: творчество, работа, подвиги, любовь, вся картина жизни несбывшейся, и что было бы, если бы она сбылась.

Андрей Платонов

Уборка урожая рядом с подбитым танком КВ-1. 1943

Уборка урожая под обстрелом, смелость и выдержка крестьянок. Цепкость за дворы… Вывезенное за 25–35 км население при первом случае возвращается. Вывозить дальше — нужен гигантский транспорт.

Андрей Платонов

Немецкий солдат рядом с телами погибших красноармейцев. 1941

В предсмертный миг часто бывает у солдата: проклятье всему миру-убийце и слезы о самом себе, слезы разлуки навек. Слеза одна, на две не было силы. По смерти миллионов людей — живых замучает совесть об умерших.

Андрей Платонов

Музыка в окопе. 1943

Землеройная война: нужна и техника землеройства. В земле, родившей, вскормившей нас, наше убежище и наше движение вперед на врага.

Андрей Платонов

Веселый разговор у костра. 1944

На войне: душа еще живого все время требует, чтобы мелочи (игра, болтовня, ненужный какой-либо труд) занимали, отвлекали, утомляли ее. Ничего не нужно в тот час человеку — лишь одни пустяки, чтобы снедать ими тоску и тревогу.

Андрей Платонов

Лошади усталые, битые, немощные — бросаемые на войне, они стоят одиноко в полях при смерти. Одна очутилась на ничейной земле — и спокойно стояла под огнем. Ее долго не убивало.

Андрей Платонов

Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребенок лет 2–3-х и плачет — он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнем, и слезы тоски стоят у него в глазах; он скребет землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нем в серый день, в 10 ч[асов] утра, босой, полуголодный, брошенный.

Андрей Платонов

На родном пепелище. 1943

В опаленном бурьяне была зола от сгоревшего жилища, и там лежало обугленное мертвое дерево. Возле дерева сидела утомленная женщина, с тем лицом, на котором отчаяние от своей долговременности уже выглядело как кротость. Она выкладывала из мешка домашние вещи — все свое добро, без чего нельзя жить. Ее сын, мальчик лет восьми-девяти, ходил по теплой золе сгоревшей избы, в которой он родился и жил.

Андрей Платонов

На фронт. 1942

Лето 1942 года проходило в грозах, в дождях и в жаре. Крестьяне и рабочие, уезжая на войну, смотрели из вагонов в поля, на обильные хлеба, на девственные пастбища, и душа их болела: неужели отдавать вору и убийце все это счастье и добро жизни, ради чего мы родились на свет?..

Андрей Платонов

Подбитый советский легкий пулеметный танк Т-26 близ Севастополя. Июнь 1942 г.

Где-то далеко ударила залпом батарея врага; ей ответили из Севастополя. Начинался рабочий день войны. Солнце светило с вершины высот; нежный свет медленно распространялся по травам, по кустарникам, по городу и морю, — чтобы все продолжало жить. Пора было поднимать людей.

Андрей Платонов

Атака немецких средних танков. Весна 1942 г.

Тело их наполнилось силой, они почувствовали себя способными к большому труду, и они поняли, что родились на свет не для того, чтобы истратить, уничтожить свою жизнь в пустом наслаждении ею, но для того, чтобы отдать ее обратно правде, земле и народу… Они смотрели на танки, идущие на них, и желали, чтобы машины шли скорее: лишь смертная битва могла их теперь удовлетворить.

Андрей Платонов

Командир перед ротой солдат. Лето 1941 г.

Он задумался перед фронтом своих людей и тихо произнес:

— Труден наш враг, товарищи бойцы. Смертью он стоит против нас, но мы не страшимся смерти. После немца мы пойдем против смерти и также одолеем ее, потому что наука и знание будущих поколений получат высшее развитие. Тогда люди будут не такие, как мы, в них от наших страданий зачнется большая душа. Так что смерти нам по этому расчету быть не должно, а случится она, так это мы стерпим!

Андрей Платонов

Фронтовые бомбардировщики Ту-2 в 1944 г.

В точно положенное время пушки стали безмолвными, и лишь дальнобойные калибры издавали редкое, упреждающее врага бормотание. Но небо уже населили тяжело нагруженные бомбами эскадрильи наших самолетов, окруженные легкокрылыми, резвящимися истребителями.

Советские солдаты в бою на Курской дуге. Июль 1943 г.

Немцы снова захотели здесь, на Курской дуге, повернуть войну в свою пользу и обрушили на нас мощный удар техники и живой силы. Несколько суток непрерывно шел бой. Разрывы снарядов временами были так часты на местности, что гарь, газ, земная пыль вытеснили чистый воздух, нечем было дышать, и бойцы чувствовали угар, но они стояли на месте, чтобы не оставлять товарищей и довести врага до изнеможения в этой битве грудь в грудь, а затем пойти вперед, на сокрушение его.

Андрей Платонов