Акт направленной справедливости

Андрей Павлов, 2023

Исторический художественно-документальный детектив. Вторая половина XIX века в России ознаменовалась рядом эпохальных событий, в том числе реформами Александра II, продажей им Русской Америки и последующим убийством «царя-освободителя».В ходе расследования этого преступления главный герой романа выясняет обстоятельства, впоследствии изменившие течение истории…

Часть 1. Обезглавленная

«Да что же это такое?! Ни с того ни с сего этакий мороз со снегом! И это — первое марта!».

Бывший титулярный советник и следователь Санкт-Петербургского окружного суда Игнат Тимофеевич Пятровский, едва вдохнув морозный уличный воздух через открытую дверь парадной, тут же её захлопнул и вернулся к себе в квартиру, чтобы одеться потеплее.

В этом году он планировал отметить своё шестидесятилетие, но внешне выглядел гораздо старше: лицо и шея были испещрены морщинами и стариковскими пигментными пятнами, скрюченные пальцы рук говорили то ли о подагре, то ли об артрите. Кроме того, последствия долгой сидячей работы вылились в сильную сутулость, так что казалось, будто Пятровский горбун. А пенсне с толстыми линзами выдавало в нём бывалого канцеляриста, и ведь на самом деле службу Игнат Тимофеевич закончил титулярным советником в адресном столе Коломенской части Санкт-Петербургского Департамента государственной полиции три года назад, вблизи которого и проживал по сей день.

Квартиру он снимал в доме на Мясной, 24. Она была небольшой — порядка шести квадратных саженей — и состояла из зала-спальни и кухни-топочной. В зале, помимо кровати, стояли шкафы для одежды и книг, а также маленький стол с одним стулом и большой сундук, где Игнат Тимофеевич хранил свои документы, единственную награду — орден Святого Станислава III степени — и подарок одной удивительной женщины. На кухне стояли печь-голландка, согревавшая квартиру в холодное время года, небольшая дровница, наполовину заполненная берёзовыми дровами, и шкаф с посудой. Для того чтобы можно было хотя бы немного подогревать еду, которую готовила местная кухарка, Игнат Тимофеевич соорудил из принесённого с улицы большого камня подставку, на которую ставил чайник или миску с едой, и вплотную её подвигал к печке.

Временный хозяин квартиры открыл дверь, повесил фуражку и пальто, оставшееся ему от прежней службы, на вешалку, немного подумав, не стал снимать сапоги и, вытерев подошвы о коврик, прошёл в зал. Там он снял тужурку и, открыв шкаф с одеждой, достал видавший виды шерстяной жилет, купленный им ровно год назад на Александровском рынке.

— Нахватаете вы гнид и блох, ваше благородие, с энтого рынка! — вздыхая, говорила ему Марфа — местная прачка, женщина средних лет и такого же телосложения.

И действительно, на этом рынке продавалось много старого поношенного тряпья и одежды, что нередко служило очагом и распространителем всяческих зараз. Заболеваемость 3-го участка Спасской части, где и находился Александровский рынок, превосходила по своим показателям все другие участки столицы. Зачастую петербургский доктор обнаруживал у пациента какую-то болезнь и после прояснения обстоятельств устанавливал, что человек недавно приобрёл старую вещь или же платье на Александровском, которая и явилась переносчиком выявленной заразы.

— Сплюнь, дура! — беззлобно отвечал ей Игнат Тимофеевич. — Вскипяти хорошенько и в керосине отмочи.

— Да знаю я, — отвечала прачка, пряча в карман фартука двухкопеечную монету, данную Пятровским за внеплановую работу.

Надев жилет, Игнат Тимофеевич облачился во всё ранее снятое и вновь вышел на улицу. Снег продолжал валить, как никогда не сыпал в минувшую зиму.

Ему предстоял неблизкий путь: вначале — на упоминавшийся Александровский рынок, чтобы купить новые галоши в преддверии слякотной весны (прежние, уже достаточно изношенные, ему погрызла местная дворняжка минувшей осенью, когда он их оставил перед дверью квартиры просушиться), а далее — на Ямской рынок, за провизией.

— Картошки, лука, моркови и капусты понемногу купите, ваше благородие, — как всегда с деловым видом «инструктировала» Пятровского кухарка Клавдия Матвеевна, женщина лет тридцати, мать двоих сорванцов. — Крупы какой-нибудь да муки по три фунта, более не надобно — мыши сожрут. Дармоеду вашему корюшки купите — сварю. Ну а мяса — насколько будет не жалко.

Было не жалко, и даже очень хотелось, но Игнат Тимофеевич был стеснён в средствах… А «дармоедом» кухарка называла кота, который жил у бывшего титулярного советника.

До увольнения его со службы оклад титулярного советника составлял 105 рублей в месяц. Выслуга у него была 30 лет, за что назначалась выплата в размере 2/3 полной пенсии (а полная пенсия — это половина оклада). В итоге земская уездная эмеритальная касса Санкт-Петербурга ежемесячно выдавала ему пенсию по 6-му разряду в размере 70 рублей 35 копеек. Из этой суммы треть уходила на оплату аренды квартиры (с учётом дров и керосина для лампы), по полтора рубля он платил кухарке и прачке, ещё 1 рубль ежемесячно жертвовал в Фонд ветеранов Министерства юстиции (что это и куда шли деньги от пожертвований, он не знал, но исправно переводил на определённый счёт). Итого на жизнь оставалось около сорока пяти рублей. Часть из этой суммы уходила на книги, газеты, писчую бумагу, перья и чернила, часть — на лекарства (так подорожавшие в последние годы), часть — на одежду и обувь, а также на необходимость в их обслуживании. Основное шло на пропитание.

Семьёй Игнат Тимофеевич не обзавёлся. По молодости в родной Твери ухаживал за одной барышней, да вот не судьба — померла она от чахотки. С горя Пятровский оставил отчий дом и уехал в Киев, где поступил в Императорский университет Святого Владимира, получив там юридическое образование. Особыми знаниями он не блистал, но прилежностью и послушанием смог добыть себе направление в столицу.

В Санкт-Петербурге служил участковым судебным следователем довольно исправно, звёзд с неба не хватал, но у начальства был на хорошем счету, за что в начале 1881 года уже стал статским советником, «вашим высокородием», став обладателем права на личное дворянство, полученное за личные заслуги, но не передающееся по наследству.

В глубине души он лелеял мечту вырасти по чиновничьей лестнице выше, чтобы дворянство стало наследным, а вслед за этим — выйти на заслуженный отдых, найти какую-либо столичную вдовушку его лет и заканчивать жизнь в спокойствии и умиротворении где-нибудь на даче в районе Осинорощинского редута, на север от столицы. И такой шанс ему предоставился вследствие печальных событий 1 марта 1881 года, а именно — покушения и убийства императора Александра II…

* * *

— Слушай внимательно, Пятровский. Завтра без четверти одиннадцать утра ты должен прибыть в приёмную товарища министра юстиции господина Фриша на Литейный, четыре. Понятно?

Прокурор Петербургской судебной палаты Вячеслав Константинович фон Плеве усталым взглядом посмотрел на подчинённого. После убийства государя всё руководство и личный состав министерств внутренних дел и юстиции практически не смыкали глаз. Аресты участников покушения, их помощников и сочувствующих проходили ежедневно. Кого-то тут же бросали в застенки, кого-то освобождали, но через пару дней опять ловили. И допросы, очные ставки, следственные эксперименты, допросы, очные ставки, следственные эксперименты… Это всё повторялось изо дня в день. Нужно было усиление следственных и судебных органов, искавших злодеев и принимавших решения по судьбам арестованных. Одним из таких должен был стать статский советник Игнат Тимофеевич Пятровский.

— Так точно, ваше превосходительство! — по-военному ответил пятидесятилетний подчинённый.

— Тогда ступай.

Утром следующего дня Пятровский облачился в чёрную форменную одежду с бирюзовыми кантами на фуражке, мундире и погонах и к назначенному сроку прибыл в приёмную к Фришу. Секретарь внимательно осмотрел гостя с ног до головы, смахнул с его плеча откуда-то взявшееся птичье пёрышко, чем смутил посетителя.

— Проходите, ваше высокородие! — И подбадривающе подмигнул статскому советнику.

Игнат Тимофеевич постучался, но ответа не последовало.

— Смелее, господин статский советник, — сказал секретарь.

Пятровский повернул ручку и потянул дверь к себе. За ней оказалась ещё одна, открывающаяся внутрь. Тут он уже не стал стучать, а просто зашёл в кабинет.

— Ваше высокопревосходительство! Статский советник Пятровский к назначенному часу прибыл! — выпалил Игнат Тимофеевич, преданно глядя в глаза товарищу министра.

— Проходи, Пятровский. Читай.

С этими словами Эдуард Васильевич Фриш протянул Пятровскому листок бумаги с водяными знаками и геральдическим знаком министерства юстиции. Статский советник с волнением и лёгкой дрожью в руках принял его, достал из внутреннего кармана тужурки очки и, надев их, прочитал:

«ВСЕПРЕСВѢТЛѢЙШІЙ, ДЕРЖАВНІЙШІЙ,

ВЕЛИКІЙ ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ

АЛЕКСАНДРЪ АЛЕКСАНДРОВИЧЪ,

САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОССІЙСКІЙ, ГОСУДАРЬ ВСЕМИЛОСТИВѢЙШІЙ!

Прошу разрѣшенія Вашего Императорскаго Величества временно возложить обязанности слѣдователя по особо важнымъ дѣламъ Санктъ-Петербургскаго окружного суда на статскаго совѣтника Игната Тимоѳеевича Пятровского, въ связи съ необходимостью убыстренія проведенія слѣдственныхъ дѣлъ. Характеристика на онаго и послужной списокъ прилагаются.

Товарищъ министра юстиціи Фришъ.

15 марта 1881 года.»

А ниже резолюция Александра III:

«На два мѣсяца. Будетъ достоинъ — представляй къ постоянному.

А.».

Сердце статского советника забилось вдвое быстрее обычного, на руках, лбу и шее выступил пот, дыхание участилось, очки стали запотевать. Он оторвал взгляд от листка, протянул его обратно Фришу и непроизвольно попятился назад.

— Ты мне ещё тут в обморок упади! — весело сказал, глядя на него, товарищ министра, тем самым вернув Пятровского в чувства. — А письмо можешь забрать себе, на память. Все необходимые распоряжения уже сделаны. Сегодня завершишь все дела у Плеве и завтра — сюда. Секретарь покажет тебе, где будешь трудиться. Свободен.

И Фриш углубился в изучение дела очередного бунтаря, которого должны были повесить. Игнат Тимофеевич пулей выскочил из кабинета, мельком взглянул на улыбающегося секретаря и через мгновение оказался на улице. Его мечта была рядом с ним!..

* * *

…Вспоминая всё это, Пятровский дошёл до угла Мясной и Екатерингофского проспекта, повернул налево и двинулся вдоль Екатерининского канала в сторону Александровского рынка, который располагался на обширном участке между Садовой улицей, Малковым переулком, Фонтанкой и Вознесенским проспектом. Идти было минут двадцать пять — тридцать, но непрекращающийся снег вперемежку с ветром от канала и морозом значительно затруднял движение. Конечно, можно было бы взять извозчика, но это — дополнительные траты. Игнат Тимофеевич решил воспользоваться им на обратном пути, когда закупится всем необходимым.

При подходе к Большой Подьяческой улице он сквозь завывание ветра услышал крик мальчишки-газетчика:

— Свежий бюллетень погоды на 1 марта 1891 года от Главной Геофизической Обсерватории Санкт-Петербурга! Небывалые морозы в первый день весны после тёплой зимы! Всего 1 копейка!

Подозвав мальчика и купив бюллетень, Пятровский прочитал, что минимальная температура сегодня ожидается «–15» градусов, максимальная — «–8», а средняя — «–11». Толщина снежного покрова не должна была превысить десяти сантиметров.

Дальше он читать не стал, а, свернув бюллетень в трубку, аккуратно его засунул во внутренний карман пальто.

На рынке он долго приценивался, примерял галоши, внимательно рассматривал каждую из них на предмет порывов и других повреждений, и в конце концов купил себе пусть и не новые, но вполне подходящие по цене и качеству «мокроступы» завода «Треугольник». После этого Игнат Тимофеевич направился за продуктами на Ямской рынок.

До Николаевской улицы, где, собственно, и находился этот рынок, идти нужно было около часа. Время приближалось к полудню, ветер и снег немного утихли, и прогулка стала приобретать приятные черты. Пятровский выходил из дома нечасто, особенно в зимнее время, поэтому пройтись по Санкт-Петербургу, пусть в холодный, но всё же весенний день, радовало бывшего титулярного советника. По Садовой он дошёл до перекрёстка и повернул направо, на улицу Горсткина. Эта улица у Игната Тимофеевича ассоциировалась с его первым расследованием в новой должности…

* * *

— А вот и тебе первое задание, Пятровский. Ты должен будешь наведаться во Французскую компанию недвижимости и рынков на Новую… то есть на улицу Горсткина и вытрясти из её служащих всю информацию по тем лицам, которые интересовались арендой подвальных помещений по маршруту следования усопшего Государя Александра II в день покушения на него, 1 марта сего года. Запас по времени возьми с января… нет — с декабря прошлого года. Я не исключаю, что террористы готовили не одно место для подрыва на пути следования покойного.

Директор Департамента полиции барон Иван Осипович Велио лично проводил инструктаж со всеми следователями по особо важным делам Санкт-Петербургского окружного суда. Так как Пятровский был временным в этой должности, то и задание ему было попроще, и инструктировался он последним. В заключение Велио сказал:

— И прошу вас, господа, помнить повеление Государя Императора Александра III: «Положить конец преступной деятельности злоумышленников и оградить столицу от позора быть местом и свидетельницей совершаемых в ней преступлений и даровать жителям оной полное спокойствие». За работу!

Игнат Тимофеевич зашёл к себе в кабинет, взял папку с бумагами, где подробнейшим образом было расписано, по какому маршруту обычно двигался усопший император, каждый раз направляясь в манеж на развод. Маршрут был несложный: Невский проспект, с него поворот на Малую Садовую, далее — по Большой Итальянской и Манеж. Никто и знать не мог, что в тот роковой день Александр II изменит путь, поэтому искать арендаторов предстояло именно на этих улицах.

К этому времени уже было известно, что 2 декабря 1880 года народовольцы А.В. Якимова и Ю.Н. Богдановичпод именем супругов Кобозевых через Французскую компанию недвижимости и рынков заключили контракт с управляющим домом Менгдена. «Купец» Кобозев за год вперед заплатил 1200 рублей (серьёзная сумма! Откуда она была у заговорщиков?! Или им помогали?) и арендовал полуподвальное помещение окнами на Малую Садовую, дом 13, чтобы открыть там сырную лавку. Из подвала этой лавки и был сделан подкоп на улицу, чтобы заложить там мину, которую делал другой революционер — Н.И. Кибальчич^[1]. Ещё раз всё это проанализировав, Пятровский направился во Французскую компанию.

Как и ожидалось, «Французской» она являлась лишь формально. Может быть, где-то там в верхах и были в руководстве компании французы, но тут, на местах, Игната Тимофеевича встретила вполне русская барышня, представившаяся дежурным администратором.

— Следователь по особо важным делам Санкт-Петербургского окружного суда статский советник Пятровский, — представился, показал документы, но не стал уточнять своё временное положение в этой должности Игнат Тимофеевич. И не зря. Глаза барышни, и без того довольно большие, ещё сильнее расширились, а на лице появилась глупая улыбка.

— Чем могу помочь, ваше высокородие? — Барышня даже не вышла, а как бы выпорхнула из-за стола и отвесила нарочито глубокий реверанс.

Ещё бы месяц назад такое поведение незнакомки смутило бы Игната Тимофеевича, но сейчас, обладая относительной властью, он взял себя в руки и строго ответил:

— Вопрос государственной важности. Мне нужно ознакомиться со всеми учётными книгами аренды…

И тут его осенило! Обладая такими суммами (1200 рублей за подвал на Малой Садовой), террористы могли не только снимать нужные им помещения, но и купить их! Поэтому через секунду он продолжил:

— И покупки квартир, комнат и помещений, и все сделки по этим направлениям в период с 1 декабря прошлого года по 1 марта этого по следующим улицам, — и он перечислил улицы, по которым перемещался Александр II.

— Прошу подождать, господин Пятровский. Я сию же минуту доложу управляющему.

С этими словами барышня проскользнула в дверь, находящуюся за её спиной. Ждать пришлось весьма долго — прошло минимум двадцать минут, когда из неё вышел достаточно тучный и к тому же лысый мужчина, по виду ровесник Игната Тимофеевича, с объёмистой папкой под мышкой. Он метнул на гостя недобрый взгляд и представился:

— Исполняющий обязанности управляющего компанией Фрол Акимович Студнев. Мне ясен ваш интерес, и я готов оказать вам всемерную помощь.

Из-за его плеча испуганно-настороженно и с непомерным любопытством выглядывала та самая барышня.

Увидев вопросительный взгляд посетителя, Фрол Акимович добавил:

— Вы, Капитолина Никифоровна, приготовьте нам чай и принесите в переговорную, а сами занимайтесь своими обязанностями.

Барышня была явно раздосадована, но ей ничего не оставалось делать, как подчиниться начальнику.

В переговорной, комнате три на три метра, в центре стоял квадратный стол, вокруг которого с каждой из четырёх сторон размещались стулья. Хозяин и гость сели друг напротив друга, дождались, когда Капитолина Никифоровна принесёт чай, и продолжили беседу.

— Что мне нужно, вы уже, похоже, знаете, Фрол Акимович. Судя по объёмистой папке, у вас там как раз то, что мне нужно. Теперь вопрос: где я смогу ознакомиться с её содержимым?

— Как будет угодно, ваше высокородие!

— Игнат Тимофеевич…

— Как вам будет угодно, Игнат Тимофеевич! — с благодарностью в голосе ответил Студнев. — Но сразу хочу вас предупредить, что за указанный вами период по тем улицам, которые вас интересуют, было очень мало желающих. Вот.

С этими словами он достал из папки две книги учёта: на аренду (сдачу в аренду) и покупку (продажу) квартир, комнат и помещений.

Пятровский понимал, что тут с этими документами ему будет работать неудобно, поэтому сказал:

— Я должен буду временно изъять эти книги… На три дня. Если есть необходимость — могу дать расписку.

— Что вы, что вы! — замахал руками Студнев. — Берите Бога ради! Мы, если что, в рабочей тетради сделаем записи, а потом перенесём сюда. Не стоит волноваться!

Следователь удовлетворённо кивнул головой и отпил глоток чая из фарфоровой чашки.

— Поразительно вкусный напиток! — откровенно воскликнул Пятровский.

Студнев скромно опустил голову и произнёс:

— Чай из Буа де Булонь. Это единственное, что есть у нас в компании французское. По крайней мере — здесь, в столице…

Допив чай и обронив ещё несколько ничего не значащих фраз, Игнат Тимофеевич, взяв книги учёта, убыл к себе.

* * *

Чем ближе подходил Пятровский к Фонтанке, тем сильнее становился ветер.

«Поразительное свойство столичных водоёмов», — размышлял бывший титулярный советник. «С какой бы стороны к ним ни подошёл, куда бы ни повернул — всё одно: ветер дует тебе в лицо! Так было всегда, насколько я помню. И вполне возможно, так было и до меня. Глядя на всё это, можно предположить, что так будет и после. Похоже, что это сама природа отговаривала тут строить столицу!»

«А ещё если и осадки — жуть! Дождь или снег… Нет. Последний хуже. Заносит лицо и дорогу, и не видишь, куда идёшь или катишь на санях… С дождём проще — смахнул капли, и всё. Ещё есть некоторое время разглядеть, куда идёшь… Да и вообще! Дождь в Санкт-Петербурге — это вам не в Москве или под Рязанью! И уж тем более не в Екатеринодаре или Ростове-на-Дону! Уж там ежели польёт, так польёт! И ничто не спасает, тем более с ураганным ветром! Но и, по правде сказать, заканчивается быстро. А у нас же как зарядит на сутки или более — и сечёт мелкими каплями, и сечёт… И небо ещё… Такое близкое, хоть рукой можно дотронуться до свинцовых туч… Вот бы их достать да к себе! Да выжать со всей силы, как тряпку половую, возле входа в квартиру! Чтобы вся грязь — да в помойную яму! И чтобы стало светло и ясно!.. Ан нет…»

Мысли Игната Тимофеевича прервала откуда ни возьмись дворовая собака, набросившаяся на него как раз на углу набережной реки Фонтанки у Чернышёвой площади. Вроде бы и не сильно кидалась, но лаяла очень громко, как бы стараясь привлечь к особе бывшего титулярного советника побольше своих сородичей. Но то ли не было их рядом, то ли не увидели в Пятровском они лакомого кусочка… Так или иначе, этот серо-коричневый пустобрёх так и остался в одиночестве и через некоторое время отстал и замолчал.

«Ну вот уже и Большие Пеньки, — подумал Игнат Тимофеевич. — Ещё немного, и Ямской рынок».

Идти было трудно. Дворники не успевали убирать снег, поэтому и без того старые и уставшие ноги бывшего титулярного советника то и дело проваливались в намётах и сугробах. Но выхода не было — нужно было идти. До Николаевской улицы, где размещался рынок, оставалось не более полукилометра.

Как и на Александровском рынке, Пятровский долго ходил между рядов, ругался по ценам с торговцами, всё вынюхивал и высматривал, чтобы свести соотношение цена/качество к единице, и в итоге купил всё, что ему указала кухарка.

Выйдя с рынка, он, довольный сегодняшними покупками и сэкономленными средствами вследствие торговли и ругани с продавцами, залихватски, как в молодости, свистом подозвал к себе извозчика на санях. Подъехала, конечно, не карета, в которых Пятровский не раз езживал всего лишь десять лет назад, но вполне сносная запряжка из двух вместе съезженных лошадей.

— Куда изволите, барин?

— Мясная, двадцать четыре.

— Тридцать копеек, барин.

— Что ж так дорого? Ещё же месяц назад двадцать пять было! — удивлённо воскликнул бывший титулярный советник. По правде говоря, он уже с начала зимы никуда не выезжал, болел, а провизию заказывал кухарке. Но оспорить предложенный размер поездки считал своим долгом.

— Так то ж когда было… — демонстративно закатил глаза к небу извозчик.

— Чёрт с тобой! Поехали за тридцать! Но только по тому маршруту, который укажу!

— Добро, барин! — весело ответил извозчик. — Называй!

— По Николаевской поедем, потом по Звенигородской до плаца Семёновского полка, потом через Семёновский канал на Фонтанку и домой. Запомнил, «ванька»^[2]?

— Запомнил, барин, но тут это… Крюк даём… Ещё бы копеечку накинуть…

— Довезёшь до места без приключений — накину, не переживай!

— Вот это дело, барин! Давай я тебе покупки помогу погрузить, а ты сидай-располагайся!

Игнат Тимофеевич удобно уселся в санях, искоса наблюдая, как извозчик грузит покупки.

— По пути не растеряй, лиходей! — рассмеялся пассажир, сам удивившись своему доброму расположению духа.

— Что ты, барин! Домчу со всею осторожностью! Эх! Пошли, залётные! — И, стегнув кнутом пару, вдобавок и свистнув, извозчик начал разгонять сани.

Бывший титулярный советник достал карманные часы на цепочке. Нажал на кнопку, и они открылись, показав время: ровно 14:15. Именно в это время ровно десять лет назад террористы взорвали Александра II. Ехать было минимум полчаса, и усевшись поудобнее, «барин» снова погрузился в воспоминания…

* * *

«Всего лишь пять адресов?!» — удовлетворительно воскликнул про себя статский советник. И это — за всю зиму! Конечно, там немного где можно было снять (таких было четыре помещения) или купить (одно): и дорого, и хлопотно. Но всё же! Теперь стоило обойти эти адреса с жандармом, узнать, кто и как живёт, — и задача, поставленная руководителем, решена!

Игнат Тимофеевич был в приподнятом настроении. Первой решил навестить квартиру, купленную неким Задрожным из Иваново-Вознесенска на Невском. Удивила сумма — аж двадцать тысяч рублей. Ещё и в одну комнату, и с выходом во двор, но всё же… За что такие деньги?!

На следующее утро он отправился по адресам, прихватив с собой штаб-ротмистра Отдельного корпуса жандармов Гекка.

— Документы у вас в порядке, нет сомнений. А с какой целью прибыли в столицу?

Задрожный, немного обескураженный ранним приходом следователя в сопровождении жандарма, был словоохотлив. Но если опустить ничего не значащие «расшаркивания» перед властями предержащими, суть была понятна: решил перед новогодним праздником и Рождеством «закинуть удочку» по торговле.

— Направил меня сюда Комитет торговли и мануфактур Иваново-Вознесенска. Ищем с тамошними промышленниками возможность обеспечения фабрик сырьём и топливом. Хочудоговоры обсудить с местными о сбыте продукции внутри страны, а если повезёт, то и за рубежом.

И тут же полез в дорожный сундук — показывать зачем-то ранним гостям образцы продукции ткачей с его родины.

Пятровский из вежливости пощупал несколько отрезов, любезно подставленных торговцем.

— А как умудрились так дорого квартиру прикупить? Ведь цена ей от силы пятнадцать!

Коммерсант опустил виновато голову и еле слышно проговорил:

— Так и есть, ваше высокородие… Пятнадцать… Но деньги-то Комитета… Квитанции получил на двадцать, две с половиной отдал прежним хозяевам сверх пятнадцати, две с половиной… Всё же столица, много соблазнов… А квартиру собирался перепродать позже, если не заладится с торговлей и обеспечением, — было такое решение Комитета! Не судите строго…

Игнат Тимофеевич и не собирался. Он понял: этот тип его не интересует. Попрощался и ушёл. Первый блин был комом. Да и можно ли было ожидать удачи в его миссии? Направляясь по очередному адресу, он размышлял об этом.

Проверка второго адреса, на Невском, также не принесла никаких результатов — торговцы, не вызывающие подозрений.

А вот на Манежной площади произошла накладка: квартиру в доме № 29 уже обыскивали в ночь с 3 на 4 марта под руководством самого прокурора окружного суда Николая Николаевича Сабурова, ставшего на следующий день товарищем обер-прокурора 1-го Департамента Правительствующего Сената.

— На сегодня всё, господин Гекк. Ступайте отдыхать. Завтра встречаемся по третьему адресу в десять часов.

Простившись с помощником, Пятровский направился в 1-й Департамент Правительствующего Сената и запросил встречу с Сабуровым. К великому удивлению, приняли его быстро.

— Одно дело делаем, Игнат Тимофеевич! — Сабуров одобрительно кивнул головой в знак согласия после представленного доклада. Он вкратце изложил результаты обыска на Манежной и, убедившись, что ничем больше не сможет помочь Пятровскому, попрощался с ним.

На следующий день статский советник и штаб-ротмистр начали проверку с третьего адреса, на Малой Садовой. Но и он, увы, не принёс результата. Оставалась одна комната в полуподвале, которая находилась по адресу: Большая Итальянская, 21, в доме Ратькова-Рожнова.

— Ваше высокородие! Кишка к кишке прилипает! — Гекк совершенно не по уставу обратился к Пятровскому.

Тому тоже очень хотелось перекусить, поэтому он, не обратив внимания на неуставное обращение, согласился:

— Извозчик! К «Доминике» на Невский. Знаешь?

— Как не знать, ваше высокородие! К лютеранам. Домчу мигом!

Кафе-ресторан «Доминик» в доме лютеранской церкви Петра и Павла порадовал служивых посетителей водкой (совсем по маленькой, дабы согреться) и закусками — кулебяками, бутербродами и пирожками. В течение часа они закончили обед и направились по последнему адресу.

Стукнув несколько раз в дверь и не получив ответа, Пятровский с жандармом поднялись на свежий воздух и направились к дворницкой. Им открыл суровый мужик с окладистой бородой и в треухе.

Назвавшись, Игнат Тимофеевич поинтересовался проживающими по искомому адресу. К этому моменту он знал, что комнату сняли муж с женой по фамилии Вайхомовы, прибывшие из Иркутской губернии. Но с какой целью они прибыли, пока оставалось загадкой.

— Тёмная эта губерния, Иркутская… — сказал Гекк, когда статский советник поделился с ним своими соображениями. — Завсегда туда всякое отребье революционное и бандитское отправляли…

У Пятровского тоже были смутные сомнения по этим поселенцам, но виду он не подал:

— Нужно будет — спрошу. Делай своё дело, братец! — добродушно осёк он слегка захмелевшего жандарма, чтобы и на место поставить, и не обидеть.

— Виноват, ваше высокородие!

— Так-то лучше.

Дворник запустил нежданных гостей к себе согреться с дороги и просушить обувь.

— Что об них сказать, ваше высокородие? Мужик лет тридцати пяти — сорока, высокий, статный. Вроде бы и простолюдина, как мы… Как я, прошу покорнейше извинения… Ну чувствуется, что кровей, могёт быть, и далёких, но благородных! — задумчиво проговорил дворник, приподняв голову и почесав бороду. — Выговор тихий, приветливый, но как бы с небольшой помаркой, вроде как не совсем русский, — продолжил он. — А вот жена его, или кто она ему там на самом деле — совсем не русская, это ей-богу! — И дворник перекрестился. — Маленькая, коряжистая какая-то, лицо плоское, глаза то ли с прищуром, то ли узкие, как у китайца того, нос широкий… Кожа темнее нашего будет, волосы — чёрные как смоль, и аж чувствуется, что жёсткие! Говорит мало, но если скажет чего — сразу и не уразумеешь… Вроде бы и русские слова говорит, а не как мы… И знаете, ваше высокородие… Говорит — как хлыстом бьёт: ни слова лишнего, ни звука! Но мужик её очень хорошо понимал…

Игнат Тимофеевич, до этого записывающий все показания дворника в свой блокнот, резко остановился и метнул взгляд на дворника.

— Что значит «понимал»?

— Да то и значит… Пропал он. Заселились они в середине декабря прошлого года, жили спокойно и тихо. После Рождества выезжали куда-то, но без большого числа вещей, и через неделю-полторывернулись. Рано утром, часов в пять, первого марта он ушёл из дому, и больше я его не видел…

Игнат Тимофеевич открыл свой блокнот. Так и есть: в комнату Вайхомовы заселились 16 декабря.

— А жена?

— А что жена? Жена тут. Выходит раз в три дня из комнаты, продуктов на рынке купит и обратно. Наверное, и сейчас на рынке…

Такое развитие событий, с одной стороны, обрадовало статского советника, а с другой — насторожило…

* * *

Сани катили по Звенигородской улице. Пятровский попросил извозчика не мчать, поэтому ехали они небыстро. Мимо проплывали казармы лейб-гвардии Семёновского и Егерского полков, а также гвардейских жандармов, где десять лет назад проживал штаб-ротмистр Гекк, его помощник.

Мимо по улицам продолжали бегать мальчишки-газетчики, выкрикивая последние новости из передовиц своего заработка:

— Великому Сибирскому пути быть! Строительство железной дороги начнётся одновременно с двух сторон, от Челябинска и Владивостока! — кричал продавец «Жизни и Слова».

— Девятого марта в Обществе поощрения художеств откроется девятнадцатая выставка передвижников! Не пропустите столь значимое событие в столице! — в тон ему и таким же зычным голосом вопил другой мальчишка, представитель «Нувеллиста».

Их голоса затихли где-то сзади. Жизнь в городе кипела по полной…

Игнат Тимофеевич ещё раз внимательно перебрал покупки: не упустил ли чего? Вроде бы нет. Укутался плотнее в пальто и задремал…

…Снилось ему, как будто бы он стоял рядом с каретой в бозе почившего Государя Императора Александра Николаевича ровно десять лет назад. Только что произошёл первый взрыв, и он, статский советник Пятровский, своим телом закрыл Александра II.

— Кто ты, спаситель мой? — протягивая руки к Игнату Тимофеевичу, спросил у него Государь.

— Статский советник Пятровский, Ваше Императорское Величество!

— Отчего же только «статский»?! Быть тебе «действительным статским»! А ну-ка давай ко мне в карету, мигом! Сейчас едем во дворец, и там я подпишу Величайший указ!

И стал карабкаться Игнат Тимофеевич в карету, но уж больно высока она была! И вроде бы уже влез, но царь устал ждать и как крикнет:

— Уж больно ты нерасторопный, Пятровский! Хотел быть «вашим превосходительством»? Так хрен тебе! Будешь «вашим благородием» до конца жизни своей! Понял? Выходи из кареты, «ваше благородие»! — И засмеялся, как демон.

— За что же так, Ваше Императорское Величество?! Я же вам жизнь спас!

— Не спас, Пятровский, не спас… — как-то грустно проговорил государь. — Поэтому, «ваше благородие», выходите!«Ваше благородие», выходите!..

— Ваше благородие, выходите! Приехали уже. А я вижу, вы заснули… Устали, поди…

Извозчик стоял рядом с проснувшимся Пятровским, который ещё не совсем отошёл ото сна, часто моргал, протирал кулаками глаза и озирался по сторонам.

Игнат Тимофеевич, расстроенный то ли оттого, что его разбудил извозчик, то ли от нагоняя, устроенного ему покойником, устало вылез из саней, расплатился с «ванькой» и направился к себе в квартиру.

— Всё купил, Клавдия! — прокричал Пятровский, заходя в подъезд. — Зайди забери.

Клавдия Матвеевна подошла к корзине с едой, перебрала продукты, вздохнула и спросила:

— Что приготовить, ваше благородие?

— Давай солянку, только мяса совсем чуть-чуть. Овощей побольше. Говорят, они жизнь продлевают, слышала?

Бывший титулярный советник зашёл за ширму и стал раздеваться.

— Да слышала… Только говорят это те, кто других способов продления не знает! — ехидно прыснула в кулак кухарка.

— Дура-баба! — совершенно не обидевшись на свою помощницу, ответил Пятровский. — Готовь давай. Да рюмку подай. Подмёрз я на улице, хересом греться буду. И не тяни с едой!

По опыту он знал, что она, хоть и колкая в разговорах, но добрая и старательная. А уж как готовила — пальчики оближешь! Лет пять назад, когда Игнат Тимофеевич ещё надеялся восстановиться в службе, упрекал её:

— С твоими руками тебе в ресторане работать надо!

— Скажете тоже, ваше благородие! — краснея, отвечала Клавдия. — Меня и тут всё устраивает.

Минуло пять лет. Ничто не изменилось. В ожидании обеда Пятровский налил рюмку хереса, открыл свой сундук, достал оттуда тот самый блокнот с записями своего первого расследования во временной должности и решил освежить память событиями десятилетней давности…

* * *

— Да вон и она идёт! — Дворник направил свой не совсем чистый палец в сторону окна дворницкой, выходившего во двор и покрытого паутиной вперемежку с печной копотью.

— Ты уверен? — первым переспросил Гекк, чем вызвал недовольную гримасу Пятровского.

— Вот вам крест! — И хозяин каморки перекрестился.

Статский советник прильнул к окну. По ту сторону стекла действительно шла женщина малопривлекательной наружности, таща за собой санки с аккуратно уложенными на них корзиной с провизией и несколькими поленьями берёзовых дров.

Остановившись у входа в квартиры, она устало потянулась, отвязала и приподняла корзину и с нею отправилась внутрь дома, оставив санки и дрова на улице.

— Спасибо за приют. Мы пойдём. — Игнат Тимофеевич отблагодарил двухкопеечной монетой дворника, и они вместе со штаб-ротмистром вышли на свежий воздух. И тут их взору представилась весьма пренеприятная картина, которой они, по долгу своей службы, должны были дать отпор: выходившая из дома за дровами и санками женщина увидела, что их пытаются украсть какие-то лихие люди! Пятровский и Гекк были как раз посередине и чуть глубже от происходящих событий, но воры, увидевшие жандармский мундир и руку его владельца, машинально потянувшуюся к кобуре с револьвером, моментально бросили сани и скрылись в подворотне.

Помощник статского советника принялся было их преследовать, но старший окриком его остановил и обратился к перепуганной до смерти хозяйке санок:

— Твои?

Она, ещё вполне не отошедшая от шока, с трудом глотая воздух ртом, который до этого, по русским представлениям, должен был кричать «Помогите! Грабят!», выдохнула, посмотрела сначала на жандарма, а потом на Пятровского, ответила:

— Мои.

Причём ответ её был короткий, как выстрел пули, без растяжки на «и». Как будто бы прозвучало слово «Мой».

— Пойдём в дом, — ответил ей Игнат Тимофеевич, взяв в охапку дрова, а Гекку показал, чтобы он забрал санки.

Так втроём они и зашли. А со стороны за ними наблюдал удивлённый дворник. Как только они скрылись за дверьми, он ещё немного постоял, подкинул на ладошке только что полученную монету и двинулся отмечать откуда ни возьмись прилетевший «праздник».

Войдя в комнату, статский советник отметил явный аскетизм в её содержании. Его признаки проявлялись во всём, начиная от убранства и одежды, висящей на крюках, и заканчивая продуктами, только что привезёнными хозяйкой с рынка. Лишь два предмета выходили за рамки увиденного: какое-то божество, размером с небольшую сову и обвешанное пепельно-коричневыми перьями, и фотография, на которой были изображены женщина, мужчина и ребёнок. Подойдя поближе, Пятровский увидел, что женщина на фотографии — хозяйка комнаты, только гораздо моложе. По крайней мере формальная хозяйка.

— Арина Александровна Вайхомова? — уже предчувствуя ответ, спросил статский советник.

— Да, — так же коротко ответила хозяйка.

— А это кто? — указывая на ребёнка на фотографии, спросил Пятровский.

— Сын.

— Вы не очень многословны, Арина Александровна, — попытался упрекнуть и вывести её на откровенный разговор Игнат Тимофеевич.

— Да.

Разговор явно не клеился, и статский советник решил действовать по-другому.

— Куда пошёл ваш муж, Микита Никанорович, в утро на первое марта?

В глазах женщины, куда он смотрел на протяжении всего этого небогатого словами разговора, вначале появился испуг, потом растерянность, смятение и отчаяние. Через секунду из глаз брызнули слёзы.

Штаб-ротмистр, увидев огорчённый и озабоченный взгляд начальника, обвёл взглядом комнату, увидел стоящий на столе кувшин с водой, налил в кружку и передал хозяйке. Она с благодарностью приняла и сделала несколько глотков.

— Повторю свой вопрос. Куда пошёл ваш муж, Микита Никанорович, в утро на первое марта?

Было видно, что женщина успокоилась. Но её ответ поверг её гостей в некоторый шок:

— К царю.

Следователь и жандарм недоумённо переглянулись и опять направили свой взор на женщину.

— Куда?!

— К царю, — уже совсем успокоившись, ответила Арина Александровна.

— Но зачем?!

— Чтобы убедить его отказаться от ранее принятого решения.

Эта фраза, очень длинная и сказанная хозяйкой комнаты практически без запинки, поставила в тупик обоих должностных лиц.

— Что это значит? — Первым, как и следовало, пришёл в себя Игнат Тимофеевич. — О каком решении вы говорите?

— Найдите тело мужа. И вы узнаете ответ на этот вопрос.

Её слова привели в полное замешательство представителей власти.

— Как — тело? Его уже нет в живых? Откуда вы знаете?! — Вопросы от статского советника сыпались один за одним.

Хозяйка, сидя на стуле, закрыла глаза и стала равномерно раскачиваться в такт качающимся ходикам, висящим на стене, еле слышно выдавливая из себя звуки, которые, как потом вспоминал Пятровский, могли быть очень похожими на звуки загробного мира…

— Она входит в транс, ваше высокородие! — сдавленным голосом прошептал Гекк в ухо статского советника, не сводя глаз с женщины. — Сейчас она всё расскажет!

— Его убили. В то же утро, когда он ушёл. И убили специально. Мне об этом поведал наш Бог — Игалук — «Лунное божество», тот, кто связывает светлое и тёмное, солнце и луну, жизнь и смерть… — И, не открывая глаза, Арина показала рукой в направлении «совы» с перьями…

Игнат Тимофеевич с силой набрал воздуха в лёгкие, чтобы задать очередной вопрос, но тут Арина вскочила и также, не открывая глаза, состроила гримасу невыносимой боли.

— Мой сын!!! Игалук говорит, что и тебе угрожает опасность!!! Спасайся, я бегу к тебе!!! — И со всей мочи рванула в сторону выхода.

Штаб-ротмистр первым пришёл в себя, успев поймать за талию пытавшуюся сбежать женщину.

* * *

Солянка вышла на славу! Конечно, скорее всего и может быть, её прекрасный вкус был сдобрен долгой прогулкой бывшего титулярного советника на свежем воздухе в первый весенний день, но это лишь версия! В действительности же — солянка вышла на славу!

Игнат Тимофеевич с удовольствием облизнул ложку, отломил кусочек поминального хлеба — чёрного, с кориандром и тмином, как символом картечи, впоследствии названного «бородинским», — обмакнул им оставшиеся в миске следы солянки, поднял крайнюю на сегодня (как он думал)рюмку хереса и выпил её залпом, закусив «черняшкой».

План на сегодня практически был выполнен. Оставались послеобеденный сон, прогулка перед ужином, лёгкая трапеза, чтение книг (газет) и опять — сон…А что ещё нужно пенсионеру?!

— Клава! — прокричал Пятровский, когда после третьего его звонка в колокольчик в комнату никто не вошёл. — Клавдия!!!

На пороге появилась кухарка.

— Чего изволите, Игнат Тимофеевич?

— Завари мне, Клава, самовар. И приборы все убери, помой. Я сейчас спать лягу, и ты уж постарайся не шуметь. А вечером я далее распоряжусь.

— Как желаете, ваше благородие.

Она достаточно быстро убрала со стола и переместилась на кухню. Громыхание посуды в процессе её мойки не мешало бывшему титулярному советнику, но он, соблюдая рамки приличия, зашёл за ширму, снял с себя верхнюю одежду, облачился в видавший виды атласный халат и прилёг на кровать.

Только заснуть он не мог. То ли переел, то ли выспался в санях по дороге домой, но — глаза закрывал, а веки не тяжелели.

Проворочавшись этаким образом не менее получаса, он поднялся и подошёл к столу. На дне бутылки оставалось совсем мало хереса, но Игнат Тимофеевич, для успокоения души, решил его прикончить.

Взяв на кухне вымытую Клавдией рюмку, он вернулся, долил в неё остатки и, не прибегая к закускам, лихо запрокинув голову, выпил. Ожидаемого тепла внутри своего организма он не почувствовал.

«Ну вот, началось… — с лёгким разочарованием подумал Пятровский. — Читал же в “Новом слове”, что ежели человек теряет всякие чувства к внешним раздражителям, становится полностью апатичен, то всё — пиши пропало! Старуха с косой уже стучится к тебе в дом…»

И так стало Игнату Тимофеевичу себя жалко! Так он скукожился и вмял в своё и так не особенно твёрдое тело подушку и кусочек одеяла, что аж слёзы потекли из глаз в самые складки рта. Да такие горькие, что ещё тяжелее стало бывшему титулярному советнику!

Но! Мозг был всё ещё свободен!

«Раз плачу — значит, не закончились чувства! Значит, ещё поживём!»

От этих внезапно нахлынувших мыслей, сметающих друг друга, словно морские волны, Пятровский вмиг пришёл в себя.

— Да где же самовар?! — насколько мог громким голосом закричал Игнат Тимофеевич!

— Господи прости… — послышалось за дверьми восклицание кухарки, которая через пару секунд поставила на стол перед бывшим титулярным советником ещё дымящийся самовар.

— И баранок принеси! — требовательно обратился к кухарке Пятровский.

— Так вы ж не купили! — с вызовом в голосе ответила она.

— У тебя есть, я знаю! Видел, как ты давеча с конюхом чаи гоняла. Куплю. Или у тебя, или тебе.

— Лучше мне! — лукаво улыбаясь, ответила Клавдия.

— Неужто твои уже плесневеют? — настороженно спросил Пятровский.

— Вот ещё! — обидевшись, надула губы кухарка. — Им жить да жить!

— Ладно! Не дуйся. Куплю тебе. Но только через неделю, когда на рынок пойду.

— Вот и ладно!

Попивая из блюдца горячий ароматный чай с чабрецом, душицей, мелиссой и зверобоем, откусывая кусочки сахара и уже достаточно давно зачерствевших (надо отдать должное Клавдии — без плесени!) баранок, Игнат Тимофеевич с болью в сердце размышлял о том, где же он сделал ошибку в своём первом и единственном расследовании во временной должности следователя по особо важным делам.

Его думы приостановило лёгкое царапанье во входную дверь. Это был тот самый «дармоед».

— Ну наконец-то! Вернулся, шельмец! — с грустной улыбкой проговорил Пятровский, встав и направляясь к выходу из квартиры. Открыв дверь, он впустил к себе шустрого рыжего кота довольно спортивного телосложения (если так можно судить о фигуре котов). Тот, прежде чем пробежать в зал, с благодарностью обтёрся о ногу хозяина квартиры, что-то невнятно промурлыкал и мягким движением запрыгнул на кровать, тут же свернувшись калачиком и заснув.

Бывший титулярный советник, подождав минуты три, взял на кухне заранее подготовленную похлёбку из пшена, моркови, картошки и корюшки и поднёс к носу уснувшего кота. Тут главное было не зацепить усы! Вот, вначале задёргался нос. Потомглаза в орбитах стали выкручивать невероятные зигзаги! После этого из маленькой хищной пасти появился шершавый язык, ищущий такую близкую добычу! И потом — кульминация! Рывок — и Рыжий уже лакает такую тёплую и вкусную еду! Съедает быстро, после чего, привыкший к необъяснимым, но приятным «фокусам» хозяина, ещё больше сжимается в клубок и засыпает…

«Познакомились» они лет пять назад, когда Игнат Тимофеевич был ещё достаточно бодр и мог себе позволить завести домашнюю зверушку. Малыш лежал в кустах и громко плакал. Помимо голода, его донимали блохи, буквально кишевшие на всём теле котёнка. Не сказать, что Пятровский был любителем котов, но именно тогда наступил момент, когда он понял: больше с ним не будет НИКОГО. Только этот кот. Собак нужно выгуливать, а кота выпустил — всегда найдёт дорогу домой. Лишь бы была понятна эта дорога…

— Будь добра, Марфуша! — обратился в те дни бывший титулярный советник к прачке. — Помой его керосином. Уж больно блохаст.

Марфа взяла его за шкирку, как переносят котят мамы-кошки, брезгливо повертела в руках и ответила:

— Зачем он вам, ваше благородие?

— Не знаю… — задумчиво ответил Игнат Тимофеевич. — Пятак даю! — добавил он, увидев в глазах женщины сомнения.

— Так это другое дело! Как звать-то энту тигру полосатую?

Котёнок хоть и был рыжий, но в шкурке просматривались белёсые полосы.

— А так и зови — Рыжий! — весело проговорил Пятровский, кладя в протянутую ладонь Марфы медный пятак…

Рыжий уже вовсю сопел на кровати Игната Тимофеевича, когда и тот прилёг отдохнуть после довольно суетного дня. Но мысли не давали уснуть, вновь и вновь возвращая его на десять лет назад…

* * *

— Вы сопроводите госпожу Вайхомову в Дом предварительного заключения на Шпалерную, двадцать пять до выяснения всех обстоятельств, — отдал команду штаб-ротмистру статский советник. — Я — к губернатору. Чувствую: нужно подавать Микиту Вайхомова в циркулярный розыск, — задумчиво продолжил он.

— А как же слова жены его, что убили…

— Не влазь! Не твоего ума дела! Сказано — сопровождай!

Гекк оконфуженно опустил голову и, взяв за локоть уже успокоившуюся Арину Александровну, повёл её к указанному адресу.

«Так-то лучше, — подумал Пятровский. — Жандарм, конечно, помощник, но что у него на уме? И лезет со своими домыслами куда ни попадя! Да и не ко времени за раз…А вдруг и действительно — убили? Баба-то, хоть и чудная, сразу видно — себе на уме… Или совсем без ума… У таких все чувства обострены, только за ними и наблюдай — выведут на чистую воду самого безгрешного! Пожалуй, именно с этого и начну», — решил Игнат Тимофеевич и направился в губернский статистический комитет. Именно в эту организацию (наряду с канцелярией губернатора) стекалась вся информация о происшествиях и преступлениях в столице.

Сведения обо всех происшествиях, преступлениях и других противозакониях, а также об обвиняемых в совершении преступлений фиксировались становыми приставами, к которым оные попадали от полицейских урядников через сотских, за которыми были закреплены в среднем около 100 дворов в размере 300 душ. Фиксация эта осуществлялась в отчётах, направлявшихся уездным исправникам.

Они, в свою очередь, обобщали все данные в сводных отчётах, таких как, например, «Ведомости о происшествиях и вообще обо всех случаях, выходящих из ряда жизни человека». А уже исправники направляли эти сведения в губернский комитет и канцелярию губернатора.

Именно изучению этих «Ведомостей…» решил посвятить ближайшие два-три дня статский советник. Ине прогадал.

«Марта 8-го сего года на пустыре в районе пересечения Б. и М. Болотных обнаружен мужской труп. Передан сотскому по месту обнаружения и в дальнейшем доставлен на кафедру судебной медицины Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии для вскрытия и дальнейшего определения причин гибели».

Именно так гласила запись в указанных «Ведомостях…». Пятровский был взволнован. Прошло уже больше недели. Осталось ли тело покойника в академии? И он, бросив дальнейшие исследования, убыл туда…

— Всё верно, Игнат Тимофеевич. Вскрытие производил я. Как раз в это время у меня была хирургическая практика, и лучшей возможности натренировать свои способности у меня не было. Тем более — на фоне трагедии государственного масштаба…

Яков Николаевич Чустович, сын предыдущего начальника Императорской медико-хирургической академии, ничего не пытался скрыть от следователя, который упорно интересовался трупом с пустыря.

— Как выглядел убитый?

— Лет не более сорока, высокий, в два с половиной аршина. Волосы русые, слегка вьющиеся, короткие. Без бороды, усов и бакенбард. Нос прямой, средней широкости. Лоб высокий, немного морщин. Брови в цвет волос, прямые, чуть спадают ближе к стороне ушей. Уши ровные, без поломов, мочки не приросшие…

— И каков результат вскрытия?

— Несчастный был убит.

Эта предложение, сказанное профессионалом своего дела профессионалу своего дела, для последнего стало как удар ножом в сердце!

— Как убит?! — еле слышно промолвил Пятровский, вспомнив слова Арины Александровны.

— А вот так — убит, — ответил Яков Николаевич. — Но не просто…

— Что это значит?

— Его вначале пытали. Об этом говорили ссадины от верёвок на шее, запястьях и щиколотках: он был связан при жизни. А потом зарезан.

— Есть доказательства?

— Конечно! Я всё задокументировал и представил отчёт. А убит он был… Я не знаю, как это можно назвать…Такого оружия я раньше не встречал, а уж поверьте, видел я многое, в том числе и в Русско-турецкую войну. Скорее всего, это нож, — продолжил Яков Николаевич. — Но нож не обычный. Он короткий, не более четырёх дюймов в длину, но широкий — около двух дюймов. Особенность его в том, что на наконечнике он имеет как бы крючок. Приблизительно так.

И хирург на листке бумаги карандашом нарисовал возможное орудие убийства.

— Подскажите, уважаемый Яков Николаевич! Куда дели труп?

— Его, как и предписано, продержали в морге при академии и третьего дня захоронили на окраине Шуваловского кладбища.

«Вот незадача!» — подумал Пятровский. Но сомневаться в показаниях такого авторитетного человека, как Чустович, у него не было.

— А одежда? Куда делись одежда усопшего и всё, что с ним было?

— Одежда в камере хранения при морге. Там месяц её хранят — она же не испортится. Да и мало ли что — найдутся родственники. Сегодня вы в неё уже не попадёте, а вот завтра, часов с десяти — вполне!

Игнат Тимофеевич поблагодарил Чустовича и решил, что завтра с утра изучит одежду убитого, а после направится в Департамент полиции, чтобы в архивах поискать похожие случаи. Но сегодня он решил ещё раз встретиться с женой Вайхомова и направился на Шпалерную.

Женщина сидела на деревянной лавке, низко наклонив голову, и совсем не проявляла интереса к происходящему вокруг. Лишь с появлением Пятровского она с надеждой вскинула было голову, но, увидев его, тут же опустила и произнесла тихим голосом:

— Ну вот и всё…

Игнат Тимофеевич присел рядом. Ему отчего-то было жаль эту женщину.

— Я сейчас опишу приметы, а вы постарайтесь ничего не упустить и решить, о вашем ли муже речь, хорошо?

Она молча кивнула головой.

Статский советник начал медленно перечислять характерные черты усопшего, а Арина Александровна с каждым словом всё ниже и ниже опускала голову. Когда он закончил, она сказала:

— Это он.

Пятровский встал и медленно прошёлся по комнате. Она была совсем маленькой и давила своими размерами на обоих.

— Вы не хотите выйти на улицу?

— Хочу, — ответила убитая горем женщина.

— Тогда ещё побудьте тут, я сейчас решу вопрос. А пока вспомните, во что был одет ваш муж в… — он осёкся… — Когда уходил из дома первого марта, хорошо?

— Постараюсь.

Игнат Тимофеевич видел, что эта убитая горем женщина не представляет опасности для общества, поэтому ему не составило большого труда выпустить её из Дома предварительного заключения под свою ответственность и сопроводить домой.

— На голове картуз. На шее шарф. Войлочное пальто тёмно-серого цвета, под ним холщовая рубашка, шерстяные брюки-галифе, кирзовые сапоги с портянками. Вроде бы всё…

Статский советник, вспомнив описание следов на шее, запястьях и щиколотках убитого, понял, что картуз, шарф, сапоги с портянками навряд ли будут в камере хранения. Но на всякий случай всю эту информацию зафиксировал в своём блокноте…

Наутро стояла премерзкая погода: снег с дождём и сильными порывами ветра. Гекка он отпустил за ненадобностью, а сам вновь явился в академию, чтобы изучить одежду Вайхомова. По предъявлении документов в хранилище его допустили без вопросов, показав полку с вещами убитого.

«Итак, как и предполагалось: холщовая рубашка, шерстяные брюки-галифе и пальто. Мало, конечно, но изучим…» С этими словами он достал лупу и стал сантиметр за сантиметром осматривать вещи.

Рубашка оказалась самой обычной, а вот брюки-галифе… Игнат Тимофеевич внимательно присмотрелся к швам на гульфике и наколеннике на правой ноге. Их явно зашивали заново, в нарушение мануфактурных стежков! Причём было видно сразу три узелка, не позволяющих нитям распускаться: штатные коричневые, потом тёмно-зелёные, а поверх них — чёрные. То есть сначала шов распороли, потом зашили тёмно-зелёными, потом опять распороли и, судя по ширине стежков, наскоро зашили чёрными нитками!

С волнением охотника Пятровский достал перочинный нож и аккуратно срезал чёрные нитки на обеих частях брюк. В верхней части, в наколеннике, он обнаружил клочок бумаги, насквозь прошитой тёмно-зелёными нитками с трудно различимой без лупы записью. Статский советник уже понял, что этим способом скрывал что-то именно Вайхомов, а чёрными нитками наспех зашивали его убийцы, чтобы скрыть следы.

Найденный клочок он аккуратно уложил в портсигар. Сам он не курил, но использовал его для сохранения вещественных доказательств соответствующего размера.

А гульфик его удивил ещё больше. Всё бы вроде ничего, но на складке швов он увидел частицы ярко-жёлтого металла. Сомнений не было: это было золото.

Дальнейший, даже более тщательный осмотр рубашки и пальто не дал никаких дополнительных результатов. Стало понятно: преступники знали, где и что искать. Но если с золотом было всё более и менее ясно, то с письмом (так для себя назвал Игнат Тимофеевич клочок бумаги) оставалась загадка. Зачем грабителям письмо?!

«И фамилия редкая, интересная — Вайхомов… С Кавказа, что ли?!»

День клонился к закату. Нужно было время, чтобы всё обдумать, и Пятровский, положив в маленький бумажный пакетик частицы найденного золота для последующего исследования, добавил его к письму в портсигар и отправился к себе. Утро вечера мудренее…

* * *

Проснулся бывший титулярный советник от лёгкого толкания своего кота. Рыжий, то ли замёрзнув, то ли с голода, то ли оттого, что ему нужно выйти на улицу, аккуратно лапкой толкал своего хозяина. С годами Игнат Тимофеевич определил три причины такого поведения своего кота и каждый раз, когда с этим сталкивался, в упор смотрел на него и спрашивал:

— Гулять? Спасть? Есть?

На одном из этих слов кот облизывался, и тогда становилось понятно, что же он хочет на самом деле.

Так они и жили.

В этот раз кот намекнул на прогулку. Обычно для бывшего титулярного советника всё это заканчивалось сопровождением кота к парадной и открыванием двери, чтобы тот выскочил на улицу. Но сегодня он почему-то решил выйти с ним на улицу. Рыжий рванул к двери, но, увидев, что хозяин не уходит, а стоит в проёме, и даже больше! — вышел за ним, очень удивился и, глядя на него, решил не уходить далеко и тут же, возле дома, стал справлять свою кошачью нужду.

А Пятровский вышел лишь подышать и посмотреть на погоду. Вечером его пригласили на ежегодное заседание ветеранов судебных следователей, дабы подготовиться к ежегодному празднованию образования оных. В этот раз планировалось отметить тридцать первый год.

В прошлом, юбилейном, от празднования было решено отказаться вследствие невозможности прогнозирования последствий на подготовку и издание «Положения о губернских и уездных земских учреждениях 1890 г.»^[3]. Тогда этот, как считали некоторые либералы, «контрУказ» свёл на нет все старания Александра II, и, в целях избежать возможных несогласий и протестов, праздник было решено перенести. А потом и отменить. Поэтому в этом, 1891 году его проведение планировали на широкую ногу.

Игнату Тимофеевичу не хотелось идти на это собрание. С каждым годом истинных ветеранов, его сверстников становилось всё меньше и меньше, а «молодёжь», выходившая на пенсию, уже была совсем не той, с которой Пятровский мог легко общаться.

У них были совсем другие интересы и взгляды на общество и жизнь в целом. Они взахлёб обсуждали путешествие цесаревича по Востоку.

— Вы слышали? Николай Александрович в конце января покинул Цейлон и отправился в Сингапур! — говорил один.

— Право, любезнейший! У вас устаревшие сведения! Он уже побывал на острове Ява и направился в Бангкок для встречи с королём Рамой V! — оспаривал происходящие события второй.

— Вы совсем не отслеживаете путешествие цесаревича! От Рамы он уже получил местный орден и кучу подарков и сейчас направляется в столицу Китая, Нанкин! — утверждал третий.

Такие разговоры-сплетни-домыслы никак не интересовали бывшего титулярного советника, но что было, то было… Обсуждали что угодно, кроме профессиональных вопросов. Ему было скучно. Он не хотел туда идти…

— Ну что, тигра? Пойдём домой? Тебе же поесть надобно! — после традиционного «кис-кис» негромко проговорил Игнат Тимофеевич, завлекая кота домой.

«А Клавдия знает своё дело!» — в который раз отметил Пятровский. Корюшку она обжарила прекрасно! Не подгоревшая мука в свежем постном масле совершенно не отбила чудесный слабо-огуречный запах этой прелестной рыбки!

«Как можно сравнивать её с мойвой Баренцева моря, балтийской или черноморской килькой, азовской тюлькой или байкальским омулем?! Каждая из этих рыбок вкусна и полезна, но именно корюшка, эта “драгоценность” Санкт-Петербурга, не идёт ни в какое сравнение с этими обитателями водоёмов Российской империи!»

В общем, обдумывая всё это, бывший титулярный советник и не заметил, как «слопал» большую часть порции Рыжего как свою.

— Ладно, котя… — слегка икнув и вытерев жирные пальцы об салфетку, глядя в удивлённые глаза своего питомца, пробормотал Игнат Тимофеевич. — Мяска тебе сегодня дам…Клавдия! А есть ли у нас ещё чего к корюшке?

Это был формальный вопрос, потому что у кухарки всегда «было чего», и она, за совсем недорогую плату, жалилась над стариком, которому было тяжело ходить, но иногда требовалось для завершения трапезы.

— Конечно, ваше благородие! Из Вольска, от кумы моей… Столовое вино Павла Васильевича Краснова в сорок градусов. Не изволите?

— Отчего же не изволить, голубушка? Обязательно изволю! Несите грамм двести, не более! Потом, если что, ещё на ужин откушаю… Кстати! Что у нас на ужин?

— С вашей картошкой грибов отмоченных нажарю.

— Что за грибы?! Уж не отравить ли меня хочешь?! — весёлым голосом спросил Пятровский. Он очень любил грибы и всегда ждал, когда Клавдия предложит ему их.

— Не пужайтесь, ваше благородие! Боровики! Отборные боровики! Мне из Псковской губернии сродственница доставляет прямиком к дому! Настолько вкусны — пальчики оближете!

— Вот и отлично! Но попрошу тебя: свари малый кусочек поросятины… Я Рыжему обещал… А из бульона потом суп какой-либо… Хотя нет. Не какой-то, а с клёцками! Давно мечтаю…

— Разорит он вас, ваше благородие, Рыжий ваш… Конечно, сварю и приготовлю, можете не сомневаться! — улыбаясь и ласково поглаживая по холке мимо проходящего кота, ответила кухарка.

После этих слов и в предвкушении замечательной трапезы Пятровский осознал, что сегодня он никуда не пойдёт.

«Всё ж таки есть прелесть в пенсионной жизни, — подумал Игнат Тимофеевич. — Особенно это, конечно, если она подкреплена финансовой составляющей…» — вздохнул он.

В ожидании ужина бывший титулярный советник улёгся на кровать и, почёсывая живот такого же довольного, как и он сам, Рыжего, начал впадать в послеобеденный сон, непроизвольно смешивая реальность с постоянно всплывающими воспоминаниями…

* * *

С фамилией следователь решил повременить, а в первую очередь заняться орудием убийства — ножом.

Архивы полиции не дали никаких результатов, при этом один из старожилов сыска посоветовал ему обратиться в бывшую Кунсткамеру, а ныне в Музей антропологии и этнографии на бывшей Кадетской набережной линии…

— Обратитесь к Леопольду Ивановичу фон Шренку. Он, без сомнения, подскажет вам в ваших поисках.

Игнат Тимофеевич так и сделал. Шренка он встретил после его очередной лекции в Николаевской Академии Генерального Штаба подле Английской набережной, 32.

Статский советник представился и сообщил ему тему своего обращения. Леопольд Иванович любезно согласился рассмотреть рисунок возможного орудия убийства, но только по пути в Николаевскую морскую академию, где ему предстояло прочитать очередную лекцию.

— Присаживайтесь! — проговорил учёный, предлагая Пятровскому место в экипаже. — Давайте посмотрим, что там у вас за «ятаган» такой!

— Что, простите? — удивлённо ответил статский советник.

— Не обращайте внимания, мой друг! Мне просто нужно отвлечься от только что прочтённой лекции, чтобы потом сосредоточиться на следующей. И вы попали ко мне как нельзя кстати! Показывайте!

Игнат Тимофеевич развернул перед Шренком рисунок.

— Кто автор сего рисунка? — озадаченно спросил учёный.

— Хирург Императорской медико-хирургической академии Яков Николаевич Чустович.

— Знаком с его родителем. Достойный гражданин. — И он продолжил рассматривать рисунок.

Игнат Тимофеевич выдержал в разговоре классическую паузу, чем произвёл на Леопольда Ивановича хорошее впечатление. Было видно, что учёный знает ответ, но ждал посыла от статского советника. Не дождался и начал сам.

— Это нож тлинкитов.

— Чей, простите?

— Тлинкитов. Или тлингитов. Индейцев Аляски. В Русской Америке их называли колошами, или колюжами, и они были в начале века постоянной опасностью для русских промышленников из Русско-Американской компании. Именно они в июне 1802 года со своими союзными племенами захватили и почти полностью вырезали жителей Ново-Архангельской крепости. Местные русские о них отзывались с нескрываемым страхом: «…самых хищных зверей злее…»; «убийственный и злой народ»; «варвары кровожаждущие».

— Как такое орудие могло попасть в Санкт-Петербург?

Шренк удивлённо взглянул на попутчика.

— Вы видели его рисунок? Вы осознаёте, что убить человека этим орудием может только профессионал?! Убийца тот, кто всю жизнь обращался с ним!

— Вы хотите сказать, что это сделал индеец, житель Аляски?! — широко раскрыв глаза, почти шёпотом спросил Пятровский.

— Делать анализ и выводы из него — ваша работа, — с неизвестно откуда взявшейся раздражённостью ответил Шренк. — А мне нужно ещё подготовиться к лекции. Не сочтите за труд, покиньте экипаж. Если вам будет угодна моя помощь ещё — милости прошу. Как меня найти, вы знаете. Ноне сейчас! — И он демонстративно отвернулся в сторону.

Извозчик, краем уха слыша весь разговор, тут же остановился, позволяя без проблем сойти статскому советнику.

«Значит, индеец… — Игнат Тимофеевич направился к себе на службу, размышляя о только что услышанном. — Индеец в Санкт-Петербурге…» — ещё более обречённо промелькнуло у него в голове…

«Хотя — стоп! Это рязанского или новгородского мужика с трудом можно отличить от местного жителя, но индейца трудно с кем-либо спутать!!!»

Последнее умозаключение немного приободрило Пятровского, и он решил, что, вернувшись в кабинет, займётся изучением клочка бумаги, найденной в вещах убитого, а идея с индейцем должна «созреть» в сознании следователя…

Придя в кабинет и раздевшись, статский советник достал из сейфа найденный в штанах убитого клочок бумаги и стал рассматривать его через лупу. В целом он представлял собой обрывок правой крайней стороны листа размером не более десять на двадцать сантиметров по высоте. Сверху стояли реквизиты казённой бумаги, а ниже мелким, не совсем аккуратным, но старательным почерком были вписаны части фраз:

ученію ветерановъ-основа-

нской компаніи прошу

ое письмо въ слѣдствии.

нужности Государству

ненужное сообщая, что

Русской Америки (Аляскѣ)

канскімъ штатамъ за

Вашихъ никчемныхъ.

имися тамъ жить рус-

ны въ оной землѣнес-

лота и нефти.

ому предстанет пред Вами

одатель сего письма) с

новые правители духомъ ошу Вас отозвать рѣше-

или выкупить оную

чемъ продали, но зато

спективой для Россіи!

за почеркъ, старый

отъ нынѣ и во веки

Русской Америки,

А. Загоскинъ

25. I.1881 г.

Результаты первого осмотра озадачили статского советника. Он второй раз за сегодня слышал о Русской Америке. Что это — он представлял смутно, поэтому решил уточнить всю информацию об этом завтра.

«На сегодня приключений хватит!» — подвёл итог дня Игнат Тимофеевич, оделся и направился отдыхать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II. Л.: Лениздат, 1991.

2

«Ванькой» называли извозчиков. Пример — Чехов А. П. Ванька // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 2. [Рассказы. Юморески], 1883–1884. — М.: Наука, 1975.

3

Представлено на сайте «Музея истории Российских реформ имени П.А. Столыпина».