Психоаналитик. Сборник рассказов

Андрей Огрызко

Короткие остросюжетные рассказы-миниатюры. Легкое приятное чтение, которое поможет скрасить досуг и составить настроение. Книга содержит нецензурную брань.

Я люблю кошек или еще раз о любви

Я люблю кошек. На то есть вполне конкретные причины — только дочитайте до конца. Но не всем это нужно объяснять. Некоторые понимают с полуслова. Один мой знакомый (не друг и не приятель, а именно знакомый, правда, надо добавить — хороший) сказал мне, бросив на меня быстрый взгляд: «Я их тоже люблю». Он их любил вполне конкретно. Держать у себя в доме он кошку не мог — у жены якобы была аллергия на кошачью шерсть — но он подкармливал бездомных кошек у себя на даче (причем и зимой и летом). Так он спокойно без фанатизма любил кошек

Есть люди, которые держат кучу кошек в малогабаритных квартирах. Я не верю в то, что они любят кошек. Скорее всего, они любят самих себя или, что еще вероятнее, они любят свою любовь к кошкам. Кошки у них не живут, а мучаются. Ведь кошки — ярые индивидуалисты. Каково им живется в такой куче? Правда, может они об этом не догадываются. Как когда-то остроумно заметил актер Лев Дуров: «Я при Сталине жил хорошо, потому что я не знал, что живу плохо!» Вот так и кошки живут при таких хозяевах.

Рассказывают, что кардинал Ришелье держал у себя более сорока кошек. И они ходили за ним попятам, подняв хвосты (признак хорошего настроения). Но нельзя забывать, что Арман дю Плесси де Ришелье жил во дворце и у него, а соответственно и у его кошек, была куча прислуги.

В разные века к кошкам относились по-разному. В Древнем Египте их боготворили — в Средние Века их сжигали на кострах, как прислужников нечистой силы, в современном мире некоторые считают их инопланетянами — во что, глядя на кошек, действительно хочется верить.

Так за что я люблю кошек?

Допустим, за то, что они ничем не пахнут. Вернее, пахнут теплой шерстью. А это очень приятно.

«О чем это он?» — спросите вы, — и шерсть, и инопланетяне, и Древний Египет».

«Это о любви, — отвечу я, — о любви».

Еще в ранней юности я смотрел фильм «Люди-кошки». Героиня этого фильма превращалась по ночам в кошку. Она была в моем вкусе. Я, наверное, тогда влюбился в нее. Может быть, это вошло в мое подсознание.

Женщина, которую я полюбил много лет спустя, была женщиной-кошкой. До этого у меня были женщины-собаки. Они все время суетились и тявкали — а это было невыносимо.

Мы познакомились на вечеринке у наших общих знакомых, и хозяйка квартиры, увидев, что я с интересом поглядываю на ее гостью, познакомила нас, сказав, что у той живут две кошки.

«Я люблю кошек», — сказал я ей.

«А я не люблю кошек, — сказала она.

«Но у Вас же есть две кошки!», — удивился я.

«Я не люблю всех кошек вообще, — сказала она, подумав, — а только своих собственных».

Так она вошла в мою жизнь. Черные волосы, короткая стрижка, зеленоватые глаза, и когда она сидела, ногу на ногу, — с ума можно было сойти!

Я так и не узнал, где она живет. Сначала мы встречались в гостиницах. Потом у меня. Потом она как-то взяла и переехала ко мне жить вместе со своими кошками.

Зачастую кошки так и попадают к нам в дом. Они сами выбирают, где им жить.

Работала она, по ее словам, дизайнером. И верно. Одевалась она со вкусом. Утром уходила. Вечером приходила. И кошки чинно встречали ее, точно угадывая время ее прихода. Вот так у меня поселилось это кошачье племя. Впрочем, ее кошки вели себя вполне прилично. Драли только половички в прихожей и ходили исключительно в лотки.

Когда она оглядела мою обстановку, я понял, что просто так не отделаюсь. Она и вправду была дизайнером.

Она любила красивую посуду и красивое постельное белье. Ей нравилось сидеть в кресле, подогнув под себя ноги в аккуратных белых чулочках а ля тридцатые годы прошлого столетия, в которых она бесшумно ходила по дому.

Готовила она очень хорошо, хотя и призналась, что делает это ради меня, поскольку терпеть не может готовить. Может, любила?

Была она неразговорчива. Если на меня накатывал словесный, скажем так, раж, она слушала молча, курила, и только поводила своими зеленоватыми глазами. Кошки сидели рядом с ней и поводили ушами.

А бывало, на нее находило, и она становилась, как морской прибой. «Та-а-к! — медленно растягивала она слова, глядя на меня в упор, — приступим!» «Страстная, как юная тигрица», — сказал про таких Гумилев. Но в этой страсти была некая деловитость: быстрыми и четкими движениями снятая и аккуратно сложенная одежда, четкая и аккуратная нагота, деловитая, как огонь в газовой конфорке. Но от этого огня я умирал по нескольку раз и воскресал вновь.

А ранней осенью мы укатили с ней во Францию, в Прованс, к потомкам провансальских трубадуров. И было сверкающее море, и солнце, нагнетавшее краски до бездонных глубин, и пятнистые платаны в солдатской униформе, разбрасывающие вокруг себя тень, и узкие безлюдные улочки маленьких провансальских городов, с чугунными фонарями, с покрытыми зноем и облезлой штукатуркой стенами невысоких домов, где цветные ставни были плотно затворены, а простыни на бельевых веревках раздувались и хлопали

над головой, как паруса. И на всем стояла печать моря.

В каждом городе мы покупали сувенирные тарелки. Городов было много и тарелок было много, и она по возвращении повесила их на стене на кухне. Когда я заказал новый холодильник, то грузчик-узбек, остановившись перед тарелками, спросил: «Эта так просто здесь висит или эта вы там били?» А узнав, что были, почему-то заулыбался и радостно зацокал языком.

Так мы прожили вместе довольно долго, и я, наверное, привык к этому. Ну, живем и живем! Успокоился, расслабился в быту, перестал оказывать знаки внимания. Вероятно, я решил, что она никуда от меня не денется, и всем своим видом, сам того не замечая, показывал это. В общем, утратил чувство такта. Я забыл, что кошки гуляют сами по себе.

Может, я сказал что-то не так, и это стало последней каплей.

Я понял все это потом, когда она внезапно ушла от меня безо всяких объяснений, выбрав время, когда меня не было дома, оставив все на своих местах, забрав только свои личные вещи, своих кошек, их лотки и сувенирные тарелки со стены. Оставив мне свой пустой шкаф, пятна на опустевшей стене и пустоту в душе.

Я бросился разыскивать ее. Безрезультатно. Как полоумный метался я по нашим общим знакомым, расспрашивая о ней. Но они пожимали плечами: «А разве она не с тобой живет?» «Да нет же, — тормошил я их, — где она раньше жила, до меня?»

Выяснилось, что они ничего не знали. Она всегда появлялась ниоткуда и исчезала в никуда. Так она и осталась для меня «вне зоны досягаемости», как абсолютно верно сообщил мне казенным языком номер ее сотового телефона.

Я смирился, пришел в себя (ушел в себя?), и, может быть, успокоился. Но по вечерам напряженно вслушивался в каждый шорох в коридоре за дверью: не идет ли она домой?

Как-то на одной из вечеринок у знакомых, где мы вместе с ней бывали раньше, зашел разговор о домашних кошках.

«Они дерут мебель и обои, и от них полно шерсти. Они ласкаются к тебе, когда хотят есть!» — воскликнул один из присутствующих.

Я хотел возразить. Но меня опередил серьезный мужчина средних лет, который сидел напротив.

«Да-да! — задумчиво произнес он, — все это так, к тому же им сложно верить. Но все равно они такие классные!»

Я встретился с ним взглядом, и мне показалось, что…. но я отогнал от себя эту мысль и вскоре ушел, не став задавать ему дурацких вопросов.

Но однажды возле своего подъезда я вдруг снова увидел ее! Это была она! Она вернулась ко мне! Я заглянул в ее зеленоватые глаза, поднял ее на руки и понес домой. Она была совершенно спокойна на моих руках. В квартире она повела себя так, как будто никуда не уходила.

Жизнь вернулась ко мне вместе с ней, и на этот раз я старался вести себя как можно тактичнее.

Когда я смотрю телевизор или читаю книгу, она садится рядом со мной, обвив роскошным темным хвостом свои лапки в белых чулочках, о чем-то думает, а когда я обращаюсь к ней, она поднимает на меня свои зеленоватые глаза и, вслушиваясь, поводит ушами.